Бездумное чаепитие

Посвящается: великим всемогуторам Трурлю и Клапауцию, мировому еврейству в лице Фрейда и Павлова, Биллу Гейтсу – человеку и пароходу, математику Льюису Кэрроллу, Папе Римскому Иоанну Павлу Второму, спонтанным угрызениям совести, полуночным бдениям в сидячем положении и Гаю Юлию Цезарю.

Сидели как-то Синий, Зеленый и Красный за чаем и плакались друг другу в жилетку за жисть свою нелегкую. Синий плакался Зеленому, Зеленый – Красному, а Красный плакался было в жилетку Синему, но тянуться через весь стол было затруднительно, посему он сидел в обнимку с остывающим трупом самовара и плакался ему молча, ибо языка человеческого самовар не понимал, а другого языка Красный, к сожалению, не знал. Сидели они так часок-другой в полнейшей, надо заметить, идиллии, как вдруг в дверь постучали. Красный отлепился от самовара и побежал открывать. За дверью, ясно дело, никого не было, поскольку с перепугу и перепою – обпились они чаем до шмыгающих чертиков – спутали ребята дверь. Стучались вовсе не в дверь входную, но в дверцу холодильника, и сделал это Синий, за что винить его нельзя, ибо делал он это чисто рефлекторно, прямо по Павлову, ровно в одиннадцать, и не злонамеренно, а лишь только общественного блага ради, добровольно и с песнями, кои издавал он исключительно нижней половиной своего тела, суть утробою, за что и слыл чревовещателем, хотя это был просто врожденный дефект какого-то там клапана. Все бы ничего, прошла бы эта незатейливая выходка Синему без последствий, да только вот откликнулся холодильник. Постучался оттуда ктой-то изнутря, дробно так постучался, с намеком, со скрытою агрессией, слово в слово по Фрейду, морзянкой, похабными точками и фаллическими же тире. Но не поняли друзья ни намека, ни враждебности, Фрейда они не читали, морзянки не знали, и вообще были конченые люди, ибо все, как один, были программистами. И отреагировали они на стук этот паранормальный как следует.
 Синий тщательно выдернул вилку из розетки, посмотрел на нее столь же тщательно, ажно изоляция задымилась, и понял, что выдернул вилку самовара елестрического. Стыдно ему тут стало ввиду такой нехорошей, честно говоря, конфузии, зачесалось у него, засвербело и почувствовал он ни с того ни с сего самые что ни на есть настоящие угрызения очень даже зубастой совести. Удивился Синий несказанно, ибо думал, что совесть евойная личная сдохла давным-давно от игры в Doom и в минера, коей (игре) он посвящал треть всего времени бодрствования, вторую треть он паял, а третью – справлял естественные потребности организма, как-то: ел, просиживал пластиковое сиденье в укромном месте с приличной звукоизоляцией, совмещенном по недосмотру архитекторов с ванной, протирал заплеванный монитор, выметал песок из жесткого диска и удовлетворялся способами различными, но незамысловатыми. Дефицит общения он, например, удовлетворял просиживанием джинсов за чашкой вонючего индонезийского чая на квартире у своего соседа, друга и товарища по провайдеру – Зеленого. Паял же Синий все что ни попадя, точнее, все, что под руку попадалось. Так он лишился трех мышей, одной клавиатуры, половины (левой) монитора и цепочки сливного бачка (когда зашел случайно куда следует с чем не следует, то есть с паяльником).
Так вот, погрызла совесть его маненько, погрызла да отпустила. И такое тут почуйствовал Синий облегчение, что ни в сказке сказать, ни в Word’е написать. Тут же выдернул он на радостях нужную вилку из нужной розетки, схватил паяльник, лежавший между опустошенной банкой из-под безвестного варенья и насыпью испитой заварки, и побежал куды приспичило воровать соседскую цепочку.
Красный отреагировал иначе. Он как следует двинул холодильник свободной рукой, потом – свободной ногой. Затем он освободил занятую ногу от занимательной должности и тоже пнул ею взбунтовавшийся ящик, который ответил на сие нанесение тяжких телесных неадекватно – зачтением соответствующих статей уголовного кодекса, с интонациями, с расстановочкой, опять же, с намеками и подоплеками, а так же с подходящими выдержками из Священного Писания. Превентивная сия акция не возымела ни малейшего эффекта положительного, а тольки отрицательные последствия повлекла. Взъярился Красный не на шутку, зашвырнул пустую кружку в дальний угол, попомнил вслух, на повышенных децибелах, всю родню треклятого холодильника до двенадцатого колена Израилева, да до тринадцатого локтя, псориазом пораженного и проказою, построил словесно здание высоты небывалой, в народе именуемое трехэтажным, а на деле – истый небоскреб, и врезал что есть мочи по хладному металлу, эмалью белою покрытому, с неприличным словом ‘Microsoft’ начертанным, пентаграммою сатанинскою и гексаграммою жидовскою, гарантией на два года, лет десять как истекшей, и гнутой хромированной ручкой на дверке со следами былых сражений, кои по ночам во тьме кромешной свершалися, когда Зеленый, не включив свет, но не из экономии, а только лишь из лени свой природной, ломился сдуру не так и не эдак в запертый предусмотрительно на ключ вышеупомянутый нижеперечисленный холодильник.
Пожалел тут хозяин свой родненький истерзанный шкаф холодильный, подошел, да и открыл его, глупый. А оттеда чудище неведомое ка-ак выпрыгнет, ка-ак выскочит, ка-ак заорет благим матом, что ажно волосы дыбом встали даже там, где их вроде как и не было. А Синий ка-ак прибежит, цепочкою ворованной размахивая, да ка-ак засветит с размаху чудищу промеж глаз набалдашником, ка-ак прижжет ему, где придется, неостывшим паяльником. Ну и сдохло чудище. А Зеленый даже ничуть не обиделся на спертую цепочку и тут же на радостях подарил ее в вечное обладание своему соседу, другу, товарищу по провайдеру и спасителю Синему. А Красный обозвал убиенного словом обидным, на ‘Билл’ начинавшимся и на ‘Гейтс’ заканчивавшимся, и пошел себе домой спать. А Зеленый с Синим раздавили еще по чайничку, собрали раздавленные осколки и тепло распрощались. А чудище хозяин по кусочкам в нужнике сплавил, чтобы правоохренительные и прочие органы не приставали.