Записка Анныванны из серии рассказов о Лизе

            
     Лиза медленно шла вниз под горку, пытаясь удержать в памяти дорогу к дому культуры. Девочка была  там только раз вместе с другими детьми и боялась, что может запутаться, заблудиться и не выполнить поручение. В руке она сжимала конверт с запиской, которую надо было  отнести художественному руководителю местного дома культуры и хора, красивому, видному мужчине с роскошной полуседой шевелюрой, который, даже она это видела,  был очень привлекателен для женщин среднего возраста. 
              Ее не пугало то, что она не найдет дорогу назад: стоит только выполнить поручение, чувство облегчения, как на крыльях, понесет ее обратно. К тому же, где находится детдом, знали все в поселке: если что, можно было спросить. Ей не приходило в голову, что точно так же все в поселке знали и где находится дом культуры.
              Живя на территории детского дома, за пределы которого  не разрешали выходить, она не  умела легко обращаться с вопросами к чужим взрослым и предпочитала делать это только в самом крайнем случае. Еще она боялась грубых ответов, потому что терялась, расстраивалась, долго переживала, и настроение портилось на целый день.
             Поэтому в  памяти она старалась удержать те ориентиры, по которым можно было найти сначала сам дом  культуры, а потом уже нужного человека, чтобы отдать записку Анныванны. И образ этого большого дома, в который их, построенных парами, через весь поселок приводили однажды на репетицию, чтобы подготовить к шефскому концерту, наполнял ее душу ужасом и беспокойством, потому что она боялась, что он либо будет полон  незнакомых людей, либо, наоборот, так пуст, что не к кому будет обратиться с расспросами. От этого страха ее отвлекало жуткое любопытство – что же в записке.
               Она шла, привычно деля дорогу на отрезки: под горку мимо бани и гаража, затем к школе, не доходя до которой нужно было свернуть налево, на тропинку к железной дороге. В школу она ходила каждый день, и эта часть пути ее не пугала. Все трудности должны были начаться за железной дорогой. Отмахнувшись от беспокойства (до школы надо было еще дойти, а пока все знакомо), она стала думать о записке.
             Конверт не был заклеен. Анныванна, видимо, не сомневалась в ее честности, или записка была настолько незначительной, что ей и в голову не пришло ее заклеить, а, может, она сделала это из воспитательных соображений, но факт был налицо: записку можно было достать и прочитать. Эти мысли настойчиво кружились в голове идущей девочки, и  соблазн достать и прочитать записку раздирал ее на части.
             Она шла и размышляла о том, что в записке, наверняка, ничего особенного нет. Но буйная детская фантазия рисовала таинственные и романтические картины взаимоотношений Анныванны и руководителя дома культуры. Девчонки что-то говорили о том, что у нее то ли был роман с этим седовласым красавцем, то ли сейчас в самом разгаре, что-то про неразделенную любовь, или любовь без будущего, что у него есть жена и она моложе Анныванны, а Анныванна продолжает его любить. И то, что она заведует детским домом, а он – художественный руководитель дома культуры, дает им возможность видеться, потому что в детском доме  тоже хор и им нужно руководить, а кто же лучше него сможет это сделать, и самые сильные голоса у девочек из детского дома, и эти голоса можно использовать в поселковом хоре.
           Еще болтали  о том, что ему эти взаимоотношения не нужны, но он неплохо к ней относится и по-прежнему уважает, и готов помочь с организацией концертов. Все эти мысли и даже не мысли, а легкое облако воспоминаний и впечатлений от разговоров старших девочек, которые доходили до Лизы от девчонок из ее группы, теснились в голове и кружась, выстраивались  в узор взрослых непонятных, притягательных и таинственных взаимоотношений.
           Конечно, думала Лиза, самый простой способ не мучаться - прочитать записку. Но взрослые учили ее, что это нехорошо, а она чувствовала, что то, что согревало ее душу в вечно холодном  детдоме, было связано с выполнением их требований. Близких подруг у нее не было, потому что она не была привлекательна внешне   и была довольно замкнутым, неуверенным в себе ребенком, и теплое отношение к себе она видела только со стороны воспитателей и учителей. Однако Лиза начинала понимать, что не все, что говорят взрослые, выполняют они сами, и иногда можно поступать не так, как они говорят.   Эти размышления, перемежаясь с беспокойством за будущую дорогу, тем не менее отвлекали от него.
             Конечно, читать чужие письма нехорошо, рассуждала она. С другой стороны, если она прочитает, любопытство перестанет ее мучить, и ведь никто не узнает.  Но было еще одно соображение: знание чужой тайны может наложить на нее отпечаток, и Анныванна это почувствует. А Лиза побаивалась ее, хоть и уважала.
               В детдоме Анныванна  считалась завучем строгим, но справедливым. Оценить  справедливость девочка не очень умела, все это были рассуждения взрослых о нормах и правилах, но то, что она была строгой, знали все. Достаточно было прозвучать ее негромкому голосу в коридоре, как детская возня тут же прекращалась, и затаившиеся ребята ждали, когда грозу пронесет стороной. К тому же Анныванна умела ходить тихо, как кошка, и ее неслышное появление способно было поразить  ужасом детские души, застигнутые врасплох.
           Нельзя сказать, что Анныванна делала это сознательно, тем не менее ее легкие шаги, как и негромкий голос, производили гораздо большее впечатление, чем громкие крики раздраженных детским непослушанием воспитательниц. Поэтому стоило только кому-нибудь узнать, что завуч вышла из своего кабинета, раздавался предупреждающий крик: «Анныванна идет!».
             Вообще же с именем Анныванны у Лизы были связаны совсем другие воспоминания. Еще с дошкольного детдома это имя запомнилось ей как нечто круглое, добродушное и  слегка расплывшееся, потому что впервые встретилось в детском стишке, который им читали воспитатели, и было единым словом:               
                Анныванна, наш отряд
                Хочет видеть поросят,
                Уходите со двора,
                Поросятам спать пора…
И этот образ уж никак не соединялся с красивой, холеной, строгой женщиной, которая заведовала детдомом.
             Воспитателями здесь работали, в основном, или одинокие женщины, или вдовы погибших на войне солдат. Среди девчонок ходили романтические истории, ставшие уже легендами, которые передавались из уст в уста от старших к младшим из поколения в поколение (шли уже 70-е гг.). Одной из них была легенда о том, что у Анныванны и еще одной воспитательницы мужья были летчиками и пропали без вести, а жены их ждали много лет и так и не вышли замуж. Напоминанием о войне, с которой были связаны судьбы воспитательниц, была и  широкая яма на краю территории детского дома, бывшая воронка от разорвавшейся бомбы, со временем ставшая помойкой.
           Все это делало Анныванну в глазах Лизы женщиной особого рода.
Поэтому она и Анныванна из стишка никак не связывались. Скорей ее можно было сравнить, особенно из-за романтической истории, связанной с руководителем хора, с Анной Карениной, про которую Лиза смотрела фильм.  Но то ли потому, что дети непроизвольно сокращают любые имена, то ли потому, что крики «Анныванна!» часто разносились в гулких коридорах детдома именно в том виде, как это было в стишке, в воображении Лизы имя завуча постепенно приобрело старые, привычные формы, хотя образ этого имени поменялся.
           Впечатления, проносившиеся в голове идущей по дороге девочки, делали поручение Анныванны для нее не только страшным и ответственным, но и таинственным и романтичным. Стремясь отвлечь себя от нехорошего любопытства, она решила, что до тропинки к железной дороге не будет залезать в конверт.
               Между тем Лиза проходила уже мимо гаража, за которым находился скотный двор, где дворник и сторожиха, по поручению директора, разводили кур и свиней. Через забор, окружающий скотный двор, были  видны желтенькие комочки цыплят, смешно копошившихся  возле собачьей будки, где на привязи сидел Шарик, которого на ночь спускали с цепи. Лиза пожалела, что у нее нет времени забежать погладить цыплят.
           С забора взгляд переместился на старый заплатанный асфальт с выбоинами и проросшей травой, и девочка стала развлекаться новой игрой. Она старательно наступала только на выбоины, делая шаги то маленькими, то не очень, а если куски цельного асфальта были слишком большими, то прыгала и замирала, чтобы удержать равновесие и не соскочить с выбоины. Когда выбоин стало больше и она перешла на шаг, ее взгляд переместился на собственные ноги, и она вспомнила, что хочет исправить свою походку.
             Иногда у них в детдоме появлялся танцевальный кружок, и почему – то долго никогда не существовал, но те немногие представления о красивой осанке, которые  были взяты оттуда, она старательно претворяла в жизнь, занимаясь самовоспитанием, о котором рассказывала Екатерина Николаевна.
             Екатерина Николаевна, одна из воспитательниц их группы,  серьезно обеспокоенная возможными проблемами, связанными с совместным проживанием в одном доме подрастающих девочек и мальчиков, и уже имеющимися со старшими девочками и мальчиками, регулярно приносила с собой тоненькие брошюрки, и, выгнав мальчишек из группы гулять, закрывала дверь и проводила беседы с девочками. Беседы были привлекательны тем, что  объединяли всех девчонок общим от мальчишек секретом и приобщали к взрослым женским тайнам. Там было что-то о чистоте тела, о том, что надо достойно вести себя с мальчиками, о том, что надо следить за собой и о многом другом.
            Среди прочего Екатерина Николаевна, бывшая выпускница МГУ, много рассуждала о необходимости самовоспитания и самодисциплины. Лиза пропускала часть беседы мимо ушей, думая о своем, часть просто не понимала, а часть воспринимала на свой лад. Мысль о самовоспитании ей очень понравилась, и она решила для начала заняться походкой. И теперь, если она куда-то шла, то, вспомнив о самовоспитании, она выпрямляла спину и ставила ноги, разводя носки врозь.
                Дорога  между тем была безлюдной и неумолимо приближалась к тропинке. Лизу опять охватило беспокойство, и она стала мысленно представлять себе тот путь, который должна будет пройти. 
                Тропинка приведет к мостику через небольшую заболоченную речку, затем по насыпи наверх, через железнодорожное полотно, а там надо будет повернуть налево.  Потом сначала долго вдоль станции, а потом направо по поселковой дороге, от которой уже будет виден дом культуры.
                Тут она вспомнила, что на станции есть киоск и обрадовалась. Этот киоск притягивал детдомовских девчонок тем, что в нем висели фотографии актеров и фрагменты из фильмов. Еще на станции продавали кукурузные хлопья, сладкие и соленые, и мороженое, которые девчонки покупали, тайком бегая на станцию, на деньги, привезенные  после каникул от родственников. Карточки любимых актеров собирались в альбомы, и у Лизы тоже был такой альбом. Денег у Лизы не было, но возможность постоять возле киоска и если не купить, то хотя бы вволю поглазеть на новые фотографии неожиданно сделала этот отрезок пути привлекательным, и она непроизвольно ускорила шаг.
                Беспокойные мысли и полузабытое любопытство к  записке захлестнулись новыми желаниями и впечатлениями, Лиза постепенно справлялась с дорогой, мир не казался уже таким пугающим, и потихоньку она осваивалась в нем.
                Много позже, став уже взрослой женщиной, она никак не могла вспомнить, прочитала она записку Анныванны или нет. Она помнила, как ее раздирало любопытство, когда она проходила мимо бани и гаража, как гордилась тем, что не залезла в конверт, когда направлялась к тропинке, но дорогу за железной дорогой уже не помнила.
              Наверно, она все же прочитала записку и, удовлетворив свое любопытство, переключилась на дорогу. С другой стороны, у нее сохранилось острое воспоминание о гордости, которую она испытала, не прочитав письма. И все же Лиза подозревала, что заглянула в конверт: больше нечем было объяснить полный провал в памяти второй половины дороги и равнодушие к записке.
           Еще она знала, что поручение выполнила, и ощущение от этого осталось самое прозаическое, не давшее ей дополнительной пищи для романтических размышлений о таинственных взаимоотношениях взрослых.
   
 Декабрь 2002г.