unikey. Вставка

Кто он? Вопрос, надо заметить, совсем не праздный, как могло бы показаться на первый взгляд, ибо то, что уже сказано - поверьте, сказано многое, - совсем не даёт нам права судить о предмете как о чём-то законченном и уж совсем известном, известном до такой степени, что даже пропадает смысл, зато скука разевает рты, а язык ищёт эвфемизм для слова "пошлость". Давайте пройдём в комнату, посмотрим на его стол, пролистаем дневник, а если хватит смелости, то и откроем шкаф - что же там? В комнате висит репродукция Дали ("Постоянство времени" - шутка ли?) - мы определим его как интеллигента, естественно, нищенствующего. Впрочем, можем ли? На столе бардак, несколько мёртвых ручек, исписанные бумаги, две дискеты 1,44 (одна из них уже нечитаема), кружка с присохшими к стенкам чаинками да брошюрка, дареная свидетелями Иеговы (впрочем, до конца не терявших надежду протиснуть через узкую щель в дверях веру). В дневнике, помимо стихов, зашифрованных имён, описания знаменательного дня, - студенческая бухгалтерия (сколько купил тетрадей, сигарет, у кого занял), в равной степени поэтичная и скучная, сухая и загруженная слезами ностальгии. Но даже в шкафу порывшись мы не сможем продвинуться за рамки приблизительной схемы: две рубашки, неплохой костюм (вышедший, однако, из моды ещё прошлым летом), джинсы, тёмный свитер и светлый свитер, несколько галстуков на перекладине. Казалось бы, именно шкаф откроет нам глаза, однако скрип дверцы (закрываемой нами осторожно, предельно осторожно) понуждает нас отступить и сесть на диван-кровать (отодвинув в сторону книжку Пелевина и англо-русский том), закурить и подумать о том, как мог бы наш объект назвать его, эту мебель: можно представить героя, словом "шкап" (милый шкап) обращающегося к полированному чуду; может, он, отвечая на свой же вопрос "где моя синяя рубашка?", говорит "в шкафе" (в рассохшемся, мебельная фабрика ордена знамени №24); может, имя стёрлось и слилось с репродукцией, с датой в дневнике, и потерялось? Как бы то ни было, величие и конкретность вещи дальше уносят мысль о нём, в сторону, и мы, тряхнув рукой (от бессилия; выбрасывая за окно окурок, догоревший до самого фильтра), понимаем, что не имеем иного желания, чем задать несколько хитрых (значит - умных) вопросов с целью выяснить отношение к тому-то и тому-то, дабы затем, в тиши кабинета, обложившись монографиями, составить нехитрый пазл. Это будет обстоятельная беседа, в которой каждый звук и жест для нас важен, даже потирание носа, кривление губ и тональность ударений. Например: какие у вас были отношения с матерью? (вкрадчивым голосом.) Вы наблюдали (слышали, видели) когда-нибудь интимные отношения между родителями? (что-то строча, иногда, во время ответной паузы, поглядывая поверх очков) Что вы почувствовали в тот момент? Было ли вам грустно, страшно, хотелось ли вам защитить мать, и что вы чувствовали к отцу?.. Теперь, после ответов, данных рассудительно, без блеска в глазах, спросим себя: не читал ли он те же умные книги, чтобы, почувствовав недвусмысленный интерес к его персоне, воспроизводить заученный текст, составленный из приводимых в книгах примеров?..
Итак, мы выбросили окурок и теперь смотрим во двор с балкона (как уже не раз, должно быть, делал исследуемый). Само собой, у обладателя репродукции Дали ("Постоянство времени") и автора претендующих на вкус стихов (вы помните дневник?) возникали различные мысли при виде соседних домов, родной школы и из года в год гуляющей с одной и той же собакой женщины в зелёном плаще. Наверняка, он пытался угадать имя собаки (сейчас уже старой, ожиревшей, хромоватой), его раздражала - почему бы и нет? - эта женщина, каждый вечер (в восемь утра и в девять вечера) в течении десятилетия одевающая неизменный зелёный плащ для прогулки со своей любимицей (а может даже любимцем, что менее вероятно, но также - не правда ли? - возможно). А вот то школьное окно, затянутое фанерой (в память о хулиганах-двоечниках) - хотел ли он его застеклить? Подумали, спросили, но вот вторая сигарета туманит, и всё рассеивается, превращается в пыль, игра, фата-моргана и мираж, вода в ступе - мы толчём её (а на лице - улыбка). Ни о чём нам вид с балкона не рассказал, приходится вернуться в комнату, чтобы - при котором уже взгляде за это время на репродукцию? - понять, что ни на йоту не приблизились к поставленной задаче. Но кулаки сжимаются, ещё есть гордость внутри (где-то очень глубоко, не так ли?), а порох - в пороховницах, мы что-то помним о дедукции, как же правильно произносить - дедукция? Затоптав прямо на ковре окурок (помните, что это была вторая - несмотря на какое-то недавнее обещание - сигарета за утро), начинаем уже смело рыться в комодах, в ящичках, пролистывать страницы книг в надежде, что выпадет важный и страшно интимный документ (свидетельство, билет в театр, справка, надушенная записка, чек); перебирать носки в нижнем отделении шкафа (или же шкапа); заглянем за репродукцию - ищем сейф... но заденем локтем горшок с традисканцией и окурками (курит ли он?) и успокоимся, оцепенев в безмолвном извинении "что я наделал?" Давайте же прислушаемся к звукам, точнее, послушаем, не раздастся ли звук за дверью, чей-нибудь голос и поспешные шаги (они придут и застанут на месте преступления; устыдят, сдадут; заставят убрать землю и возродить растение). Вот так можем простоять вечность, но только ужасные стуки в огромном многоквартирном доме, жужжание мухи и вскрики снаружи, со школьного поля, - только они могут настигнуть жертву любопытства, но - слава богу - и они растворяются и меркнут, помигав вокруг. Вечность - много, уже через минуту переводим дыхание ("хух") и садимся на стул. Но ведь что-то должно же быть! С другой стороны, что и кому должно? Беспредметный разговор: не зная ещё что, уже велим ему быть должным. Пристыженные несправедливым отношением к нечту, попытаемся успокоиться (есть верные средства: валерьянка, третья сигарета, внезапное равнодушие) и снова окинем взглядом комнату, отметив заодно какой беспорядок произвели (кстати, совершенно напрасно).
А его письма? (сейчас можно так вот перескочить с одного на другое, как на самом деле происходит) Писал ли он письма? Если да, то кому? Естественно, своей Любви. А начинал (судя по репродукции на стене) он письма не с обычного "здравствуй", а, возможно, с поэтической строчки, или с упоминания "песни, которая запала мне в душу, размягчённую этим нездоровым воздухом". Предположим, это будет песня британской группы "The Beatles" (это известная рок-группа, она произвела переворот в музыкальной индустрии, как бы эта фраза ни звучала) "You Know My Name". Кажется, это какая-то мистификация или подлог, но уверим, что это не так! Песня и в самом деле интересная, так почему бы он не мог её упомянуть в начале своего письма вместо обычного "здравствуй"? То, что письма его не начинались с цитат из песен другой, не менее известной группы (известной в силу того, что таких групп много), мы уже знаем, судя по тому удивлению, что буквально взорвало нас при осмотре гардероба, в котором мы не нашли спортивных штанов и свободных ярких футболок (кстати: похоже, мы делаем успехи, так что не будем останавливаться. При мысли об этом, в груди у нас поднимается возбуждение, а заплаканное настроение начинает улетучиваться, но неуверенно, туговато). Он мог бы написать так: "You know my name, моя Любовь, поэтому я, расплавленный твоим отношением ко мне, оставляю обычную этикетику в стороне, иначе самый вид чистой бумаги - письма - подействует на меня разрушительно, и я стану обращаться к тебе как к директору или коллеге, но ни как к..." (скорее всего, в таком виде и дошёл бы до нас обрывок, а исследователи написали бы, что, к сожалению, не все письма дошли до нас, а от некоторых остались лишь начальные фразы или просто поля). Заметим, что строчка из песни не сопровождалась бы указанием на авторство, и этот факт позволил бы нам сделать вывод, что получатель имеет полное представление об источнике, - позволил бы, но не позволяет по простой причине ненаписанности письма (что нас, несомненно, огорчает...). Раз так, мы должны оставить свою задачу - читать ненаписанные письма - и обратиться к более прозаичным вещам. Конкретнее: снова пробежим глазами по комнате и пролистаем дневник. Неужто не хотим? Устали...