Дурак

Дурак.


Мы иссушили ум наукою бесплодной,
Тая завистливо от ближних и друзей
Надежды лучшие и голос благородный
Неверием осмеянных страстей…
М.Ю.Лермонтов

1
Я открыла эту тетрадь не без душевного трепета. Она была такой потрёпанной и затёртой, словно ей было не двадцать, а сто лет. Первая запись была датирована 2002 годом. В 2002 мне было шестнадцать…
Нет, это не ностальгия. «Как молоды мы были» - это не про меня. Как говорится, в сорок лет жизнь только начинается, а мне и сорока нет. Просто я поняла, что настала пора разобраться наконец во всех этих событиях, которые не давали мне покоя в юности. Я не забыла о них, хотя их и заслонили новые, «взрослые» заботы и проблемы. Просто теперь самое время переосмыслить всё, что произошло.
Все эти записи – настоящий шифр. Я словно вторгаюсь в разговор незнакомых людей: бесконечные намёки и прозвища, всевозможные обозначения, понятные лишь автору этого полубредового текста. Но ведь это мой дневник! Я же знала, о чём пишу. Постепенно я погружаюсь в мир своего детства, и вдруг эти старые записи обретают смысл! Я начинаю понимать себя шестнадцатилетнюю. Оказывается, я не так уж изменилась за эти годы…
Я листаю записи – все они не слишком интересны. Ну, да, я по уши влюблена (типичное состояние для нервной девицы-старшеклассницы начала XXI века), я не могу жить без него, а он самый-самый-самый и снится мне почти каждую ночь…На носу выпускные экзамены, но я прогуливаю уроки и с восторгом описываю в дневнике подробности своих свиданий. Я сочиняю бездарные стихи о любви. Рисую многочисленных девушек-вамп с алыми губками и подведенными томными глазами. Ревную его к какой-то мифической красавице, которая, «конечно, куда более достойна его любви, нежели я, но никогда не сможет любить его так же сильно». Я уже пробовала курить и пить крепкие напитки, но это не принесло мне никакого удовлетворения. Иногда мне бывает одиноко, никто из смертных земных существ не способен меня понять. Я чувствую себя самостоятельной и готовой на всё. Не слишком забочусь о поступлении. Собираюсь выйти замуж, как только мне стукнет восемнадцать, и сразу же родить ему ребёнка.
Ничего особенного. Самый обыкновенный девичий дневничок. Даже не верится, что вся эта прыщавая пошлость – и есть моя юность. Тогда мне казалось, что я – необыкновенная, и то, что я пишу – необыкновенно. Мне немного обидно за себя.
Я закрываю дневник и начинаю вспоминать.
               
Саша появился в моей жизни словно неоткуда. Он сразу же поразил меня. Я общалась с ним взахлёб. Он был старше и умнее. Очень интересный человек. Рядом с ним и я чувствовала себя старше и интереснее. Мои маленькие глупые друзья разом опостылели мне, я гордо закончила школу, поступила на свой филологический и окончательно возлюбила себя.
Появилась новая тусовка. «Самый-самый» постепенно отошёл на второй план. Был умный талантливый Саша и вечера в его компании. Я чувствовала себя частью высшего света. Богемная жизнь вскружила мне голову, я научилась пить шампанское и курить через мундштук дорогие сигареты.
Со скандалом я ушла из дома и переехала к Саше на «флэт». Там нас жило два парня и четыре девчонки, все такие же сумасшедшие и честолюбивые тусовщики, как и я. В ответ на законные возмущения «самого-самого», я лишь закатила к потолку свои томные глаза и объяснила ему, что ревность – дрянной предрассудок. «Впрочем, если тебе этого не понять, просто смирись. По любому, мы всегда можем расстаться». Модное тогда было словечко: «по любому».
Так я и попала в этот странный мир. Мир, где жили модные, талантливые (или это так казалось мне по молодости лет?), интересные. Мир, где я пыталась самореализоваться.
2
День моей жизни выглядел примерно так: мы вставали после одиннадцати, пили кофе, который варил Женя – худощавый, высокий парень с болезненным прыщавым лицом. Он жил с нами и был влюблён в мою товарку, которую все знали под именем Кошка. Кошка вставала позднее всех. Она была невысокого роста, стройная, гибкая брюнетка с серыми выразительными глазами. По ночам она ходила с Женей сидеть на крыше. Женя писал стихи, а Кошка была просто стильная девчонка. По крайней мере, её любили больше, чем его, хотя она ничего не умела делать, кроме как мешать другим.
После кофе мы или ехали в гости на другой «флэт», или принимали гостей у себя. Изредка по утрам я посещала свой институт. Раз в неделю к нам приходили репетировать Сашины друзья-музыканты. В хорошую погоду мы ехали на природу жечь костры.
По вечерам у нас были «творческие посиделки»: в клубах сигарного дыма
Мы делились друг с другом своими изысканиями: Женя, я и ещё несколько наших хороших друзей читали с завыванием свои стихи, братья Старый (Игорь) и Малый (Серёжа), играли дуэтом на флейте и гитаре, Кошка подпевала им немного фальшиво, Саша читал главы из своего романа, его музыканты делились с нами новыми песнями. Это были стандартные номера нашей программы, кроме них всегда было что-нибудь необычное, почти всякий раз у нас находились новые талантливые знакомые, которые постоянно сменялись и тем самым разнообразили, как могли, нашу жизнь.
Кроме Кошки, Жени и Саши в нашей квартире жили пятнадцатилетняя Маша, дочь известного актёра, сбежавшая из дома ещё в двенадцать, которая неплохо рисовала и занималась нашим хозяйством, и тихая некрасивая Настя – угловатая, молчаливая, грустная. Регулярно у нас ночевали Сашины девушки – все, как на подбор, до невозможности худые и нервные, Кошкины подруги – почему-то всегда блондинки, Женина младшая сестра, которая часто ссорилась с родителями и Машин взрослый «жених», который ждал, когда ей исполнится восемнадцать, – какой-то известный учёный. Однажды я привела «на флэт» и своего «самого-самого», но он сказал, что это – «вертеп» и с тех пор не звонил. Я, впрочем, была только рада: он не вписывался в мою новую жизнь.
У меня появился «новый опыт»: несколько эпизодических романов, случайных «сближений», глупых увлечений. За некоторые из них мне было стыдно, некоторыми я даже гордилась. Например, мало кто мог похвастаться двухдневным романом с Ярославом Петровым, модным режиссёром авангардного театра, от спектаклей которого все мы сходили с ума. Он даже познакомил меня с администратором театра, и мы с Кошкой бесплатно проходили на все самые модные премьеры. Славин гример однажды сделал мне профессиональный макияж, а иммиджионист придумал для меня новое словечко “вандерфулка”, образованное от английского “wonderful”.
Я старалась общаться исключительно с талантливыми или знаменитыми людьми (а лучше и то, и другое). Чем большую известность приобретала я в этом необычном кругу, тем более необыкновенной и одарённой я себя ощущала. В свои семнадцать лет я была хороша, как и всякая молоденькая девушка с мелкими, но яркими чертами лица, и при этом умела вести себя до крайности непринужденно. В этом я равнялась Кошку: она была привлекательна именно за счёт постоянного кокетства, граничившего с вульгарностью, но такого обаятельно-невинного, словно она и не подозревала, до чего соблазнительна. При этом в её глазах светился порой огонёк такой развращенности, испорченности, притягательного порока, что не восхищаться ею было невозможно. Количество её любовников всегда вызывало у меня уважение, хотя в глубине души я прекрасно понимала, на что это похоже. Назвать Кошку «девушкой лёгкого поведения» казалось мне просто кощунством: мужчины никогда НЕ ИСПОЛЬЗОВАЛИ её, использовала только она их. Использовала одних для достижения своих целей, других – для получения удовольствия, третьих для того, чтобы потешить собственное тщеславие. Единственным исключением был некий мифический А.С., которого никто не видел, но который, по словам Кошки, держал в своих руках две трети наших талантов и три четверти знаменитостей, получал громадные деньги и управлял всей закулисной жизнью современного искусства. Его Кошка любила абсолютно искренне, серьёзно и безвозмездно, а он то исчезал бесследно из её жизни, то, как ни в чём не бывало, появлялся снова, и она молча принимала его, переезжала на снятую им квартиру, жила только им и его капризами, его мыслями и чувствами, беспомощно отдаваясь волне его воли, которую признавала сильнее своей. Потом, недели через две, он просто не возвращался к вечеру в эту квартиру. Кошка жила там пару дней в ожидании, потом собирала вещи и ехала к нам. После возвращения она вначале помногу пила и старалась избегать разговоров с нами, потом успокаивалась и весело ждала его нового возвращения. И он возвращался.
- Он очень красивый, Кошка? - спросила как-то её Маша.
- Нет, совсем не красивый и не молодой. Просто я люблю его и всё.
- И ты всегда будешь ждать его? - удивилась я.
- Конечно, нет! – засмеялась она, - Всегда так продолжаться не может. Однажды он или останется навсегда, или навсегда уйдёт. Если в один прекрасный день я пойму, что он больше не вернётся, я просто покончу с собой.
Маша засмеялась, но по лицу Кошки я поняла, что это не шутка. Я даже позавидовала ей оттого, что на её долю выпало такое всепоглощающее чувство.

Кошка и Саша были предметом моего вечного восхищения. Они казались мне недосягаемыми, и дружбой с ними я гордилась. К Жене я испытывала симпатию, он был для меня равным, с ним я всегда чувствовала себя свободнее и за это особенно любила его. Я совершенно не воспринимала Женю как лицо противоположного пола, он был просто моим близким другом. Настя казалась мне человеком из другого мира, я немного жалела её, но не слишком ценила. С Машей у нас были довольно запутанные отношения, ей всё время казалось, что я “цепляю” её жениха. В Старого и Малого я по очереди влюблялась, а когда разочаровалась в обоих, решила, что они лишены всякого таланта, и постоянно плела против них всевозможные интриги на пару с Кошкой, которая считала их хамами.
В эту жизнь я погрузилась с головой. Она казалась мне идеальным воплощением всех моих надежд и чаяний.
3
Эта запись в моём дневнике датирована 1января 2003:
«Это лучший Новый Год в моей жизни! Я не просто встретила его среди лучших людей нашего века, я не только чувствовала себя на равных с такими людьми, как Punch или, к примеру, Антон Островский, я добилась их уважения и восхищения! Я чувствовала себя лучшей из лучших!»
Кто такой Антон Островский, я, честно говоря, теперь уже не помню, а вот человек со странным именем Punch оставил в моей жизни серьёзный след. Он был талантливейшим… насмешником. Если бы он снизошёл до профессии журналиста, он прославился бы как едкий, наглый, до гениальности остроумный критик, протыкающий острым пером раздутые репутации. Однако, как и многие из нас, он считал какую бы то ни было работу – унижением для своих творческих мозгов, ограничением своей личной свободы, а также постыднейшим проявлением зависимости от внешнего мира. Холодный циник и вместе с тем благородный рыцарь, он приобрёл такую известность в кругах молодых творцов и их поклонников, что вполне мог позволить себе всё, что угодно: от пятичасового молчания до танцев на подоконнике.
«Punch сказал, что Кошка просто ****ь, - писала я в своём дневнике 8 января того же года. Думаю, он просто не понял её сути. Успех заставляет людей быть опрометчивыми в суждениях. Но тем более лестной можно считать характеристику, которой он наградил меня! Как всегда ничуть не стесняясь моим присутствием, он заявил, что я “талантливая девка” и что из меня выйдет толк, если я не буду увлекаться двумя вещами: тяжелыми наркотиками и собственной персоной. Как после этого не увлечься собственной персоной?»
До чего же я была глупа! Я так верила, что «из меня выйдет толк»! Сколько действительно мудрых людей погибло безвозвратно в этой так называемой творческой среде! Неужели я надеялась выстоять?
Если бы тогда, двадцать лет назад, мне сказали, что я стану РАБОТАТЬ в газете, да к тому же зарабатывать деньги и кормить на них двух детей, что я выйду замуж, разведусь, научусь готовить и пришивать пуговицы, заведу собаку и микроволновую печь – я бы просто оскорбилась! И тем не менее, хотя я и не стала писателем мирового масштаба, в свои тридцать семь лет я могу с уверенностью сказать, что жизнь удалась и толк из меня вышел! Мой сын играет джаз, а дочь – звезда школьного театра, и я горжусь этим не меньше, чем гордилась в юности своими стихами.
Когда Punch остановил меня в затемненном коридоре и, грубо взяв за локоть прижал к стене, я лишь блаженно запрокинула голову и покорно закрыла глаза. Но вместо поцелуя он встряхнул меня, больно ударив плечом о дверной косяк, и сказал абсолютно спокойно:
- Так… Значит, или уже испорчена, или ещё дура!
Я пробормотала в ответ что-то совершенно невнятное.
- Слушай меня и мотай на ус, - сказал он внятно и, к моей досаде, довольно громко, - Если ты будешь подставлять себя каждому, кто захочет, будь он красив, знаменит, даже если ты его любишь – тебя очень скоро перестанут уважать и начнут использовать. Ты пытаешься подражать своей подруге? Тебе это не идёт. Ты не похожа на неё. Даже если ты без ума от человека, до поры до времени он не должен об этом знать. Не такая уж ты страхолюдина, чтобы радоваться вниманию первого встречного. Заставь их добиваться тебя, и только тогда ты можешь рассчитывать на что-то вроде любви. Воспитай в себе хоть какое-то подобие гордости, если тебе не за что себя уважать. И никогда не бери инициативу в свои руки.
- Послушай, хватит меня учить! – грубо сказала я и ушла.
Никто не любит, когда ему показывают его место!

4
Несмотря на этот неприятный разговор, Punch сделался в нашем доме частым гостем, причём у меня были все основания считать себя целью этих визитов.
Саша сказал, что Punch «взялся за моё воспитание» и теперь сделает из меня либо гения, либо свою любовницу, либо посмешище. Перспектива, конечно, была довольно сомнительная, но сделать с этим ничего нельзя было. Punch находил удовольствие в том, чтобы постоянно наставлять меня, и я, хотя и пыталась на первых порах возмущаться этим, не могла пренебрегать его мнением ибо оно всегда было верно. Было в нём нечто одновременно притягательное и отталкивающее. Его глаза светились пронзительным разумом, но разум этот был холодным, циничным, нечеловеческим. Кошка ненавидела его за этот взгляд. «Не люблю земных богов и падших ангелов» - сказала она однажды, и я должна была признать, что более точной характеристики найти невозможно. Нелюбовь их была взаимной,и борьба была равной: по силе характера и остроте ума Кошка не уступала сопернику.
Поединки всегда разворачивались по одной и той же схеме. Punch, придя к нам в гости ближе к вечеру, требовал заварить ему кофе, доставал бутылку редкого вина, делал скромный комплимент Насте, подтрунивал над Машей, злобно шипевшей в ответ на его шутки, и начинал допрашивать меня. По-учительски строго он заставлял меня высказывать своё мнение о книгах, которые он требовал от меня прочесть, спектаклях, которые необходимо было посмотреть, выставках, музыкальных альбомах, журналах, каталогах. Кошка молча слушала нашу беседу до тех пор, пока Punch не начинал откровенно язвить в мой адрес. Тогда она резко вступалась за меня, и всем нам приходилось лишь молча наблюдать за этим сражением. Punch всегда выходил из него победителем.
Punch был противником всякого искреннего проявления чувств. По его мнению не было ничего глупее, чем пафосные слова о любви, о вере, о чести. С ним нельзя было не согласиться. Даже Кошка никогда не говорила того, что он называл «гордыми соплями», хотя изо всех сил защищала «романтизм» как проявление человеческой души.
- Это прелестно. Когда ты читаешь про то, как Анна Каренина легла под поезд, ты плачешь навзрыд , верно?- насмешливо спрашивал Punch.
- Предположим.
- И что? Это значит, что ты сама от любви должна плюхаться на рельсы?
- А почему нет?
- Это пошло.
Кошка бледнела от злобы. Punch торжествовал.
- Ты, может быть, ещё и разговариваешь, как в романах? Знаешь, есть такие красивые словечки и фразочки, звучные такие, сопливые? Читаешь и плачешь. А ты попробуй произнести что-нибудь в этом роде – знаешь, как смешно будет?!
- Тебе – возможно. Но искреннему человеку…
- Тебе самой будет весело. Это только на словах мы все благородные. На самом деле благородных людей не существует. Верить в это смешно и глупо.
Punch и меня учил быть проще и циничнее. Формально соглашаясь с Кошкой, я понимала, что он был прав.
 «Почему-то самые возвышенные и чистые чувства кажутся окружающим и даже самой себе ужасно пошлыми и банальными, как только их назовёшь обычными словами. Из этого неоспоримого факта можно можно вывести три разных теории: или наш язык настолько несовершенен, что не может выразить правильно того, что мы чувствуем; или люди неспособны понимать друг друга; или, наконец, это может быть доказательством того, что Punch прав и возвышенных чувств просто не существует. Первые две теории кажутся абсурдными и лишь подтверждают верность третьей. Впрочем, как бы там ни было, надо думать прежде, чем говорить, быть как можно осторожнее с красивыми словами, чтобы не утонуть в пошлости и “гордых соплях”» - писала я в дневнике.

5

- Итак, каждый из нас остаётся при своём мнении, не так ли, мэм? – нарочито вежливо поинтересовался Punch у Кошки, уходя от нас под утро, - В таком случае, у меня для вас есть интереснейшая находка, друзья мои. И по такому случаю я приглашаю вас к себе. Всех, конечно, хотя в первую очередь двух этих юных леди. Кошка посмотрит на живой оплот своей теории, а тебе, душа моя, - добавил он, обращаясь ко мне, - это просто будет весьма пользительно. Итак, товарищи, в воскресение днём я жду вас у себя. До встречи.
- Напыщенные высказывания в смешанном стиле наверняка звучат гораздо умнее, чем искренние, но, к несчастью, слишком красивые слова, - пробурчала Кошка.
- Я пытаюсь говорить с вами на вашем языке, - парировал Punch.
Кошка молча закрыла за ним дверь и пошла спать. Мы с Настей решили выпить кофе и почитать до утра.
«Каждый из нас с нетерпением ждёт воскресенья, - писала я, - Даже Кошка, которая всю неделю повторяла, что никуда не пойдёт, конечно же, собирается, и собирается весьма тщательно. Я видела у неё на столе раскрытую книгу о психоэнергетическом воздейсвии слов на жизнь человека и учебник по прикладной психологии. Я и не преполагала, что подобные вещи могут так её задеть! Я нервничаю ужасно. Я даже не знаю, люблю ли я Punch, честное слово, не знаю. Он вызывает во мне восхищение, какой-то поросячий восторг, уважение, кроме того, я абсолютно ясно понимаю, что это лучший человек на свете, и горжусь тем, что он выделяет меня из толпы, но я ещё ужасно его боюсь, боюсь его взгляда, его ума, его таланта. Тем не менее, Великий и Ужасный выбрал меня, это вне сомнений…Что же теперь будет? Саша посоветовал мне надеть синее платье и не слишком напиваться. Мог бы мне этого и не говорить!»
И вот пришло воскресенье…
Уж не знаю, чего я ожидала от этого вечера, но совершенно точно не того, что было. В шесть часов вечера мы втроём (я, Кошка и Саша) переступили порог огромной квартиры на набережной. В коридоре было сильно накуренно чем-то наркотически-сладким, однако никакого шума, никакого звона стаканов или пьяных голосов не было слышно. В богато обставленной комнате (мне даже стало стыдно за наш скромный «флэт»), с классической мебелью и коврами, за стандартным накрытым столом с шампанским сидели несколько молодых людей в пиджаках (нет, это было просто уму непостижимо! Пиджаки в начале двадцать первого века!) и девушек в вечерних платьях и курили кальян. Я в первый момент решила, что мы ошиблись адресом, но тут нам навстречу поднялся Punch и изящным театральным жестом пригласил нас сесть.
- Не желаете ли ананасов, прелесть моя? – обратился он ко мне с такой уничтожительной иронией, что я, не выдержав, буркнула на полном серьёзе:
- Я хочу водки, шампанского не пью!
- Браво, леди! – ничуть не удивился Punch и обратился к Саше, - Мы позволим ей немного опьянеть сегодня, не так ли? Девушки всегда чертовски милы, когда хмелеют!
- Цирк, - фыркнула Кошка, - И ты – циркач. Давай свою водку и не будем терять время.
Меня посадили во главе стола рядом с Punch и действительно налили мне водки, которую я терпеть не могла и не умела правильно пить.
- Только не опьяней, пожалуйста, осторожней, эта стопка тебе на весь вечер, не больше, и ни за что не позволяй ему тебя напоить, - шептал мне Саша.
Я была в трансе от происходящего. Всё это напоминало даже не сон, а настоящий цирк. Но кто был аттракционом? Неужели я? Неужели Punch демонстрировал меня? Хотел меня проверить, а может быть и выставить на посмешище? Но зачем? Зачем этот «падший бог» выбрал меня и постоянно проводит надо мной свои странные эксперименты?
Я плохо помню людей, собравшихся за этим столом. Кальян курили по кругу, и окружающий мир проваливался в чаду. Когда очередь дошла до меня, и я сделала глоток горячего дыма, у меня и вовсе закружилась голова.
- Однако, господа, перейдём к делу! – воззвал Punch всё с тем же оперным размахом, - Я собрал всех для того, чтобы познакомить со своим новым другом. Интереснейший человек, друзья мои! Итак, знакомьтесь: Алексей.
Из голубоватого тумана над столом поднялся не в меру высокий и худой юноша, похожий на школьника. Он был в белой рубашке, черноволосый и бледный, с крупными и слегка раскосыми печальными глазами. На его лице застыла какая-то отчаянная улыбка, словно его вели на эшафот.
- Я очень рад, - сказал он задумчиво, - И я верю, что все эти прекрасные лица – лица замечательных людей.
- Ну, конечно! Замечательные лица, замечательные люди, замечательное шампанское! Познакомься, Лёша, с этой девушкой. Она называет себя Кошечкой – не правда ли, подходящее имя для столь изящной натуры?
Я сидела рядом  с Кошкой и видела, как под столом задрожали и сжались в плотные кулаки её белые пальцы.
- Её кожа светлее снега, а волосы чернее ночного неба. Не полюбить эти плечи с первого взгляда – значит не быть человеком, - пробормотал Лёша, словно в забытьи.
Кошка вздрогнула. И мне тоже показался странным тон, каким была произнесена эта банальность. Но отчего?
- Давайте пить, господа! – воскликнул Punch и почему-то лукаво подмигнул Кошке, - Раз уж ты стоишь, Лёша, предлагаю тебе произнести тост. Вы ещё не знаете, друзья, Лёша у нас просто талант в области красивых тостов!
- Не стесняйся, скажи, - вдруг прошипела Кошка, и мне стало страшно, потому что в её глазах я увидела хищный, ядовитый огонёк. Лёша опустил голову. Его взгляд стал бессмысленным и холодным. Он взглянул на Кошку и начал:
- Из старых кавказских тостов.., - послышалось несколько вялых хлопков. Потом всё смолкло, - Летели два лебедя. Один из них хотел подняться к самому солнцу, а другой берёг силы для того, чтобы добраться до тёплых краёв. Первый упал и разбился, второй жив и по сей день. Пусть каждый из вас знает свои силы и пусть они никогда не покинут его.
Все задумчиво сдвинули бокалы. Я сделала большой глоток водки и мне едва хватило сил не подавиться и не выплюнуть её прямо на скатерть. Придя в себя, я вдруг увидела, что все вокруг смеются, а Кошка – громче всех.
- Что? Ну, что там? Что все ржут? - зашептала я растерянно.
- Тост! – заливалась она, - Господи, как смешно! Ведь в первый момент мы все приняли его за чистую монету!
- А это разве была шутка? – не поняла я и взглянула на Лёшу. Он сидел, ещё более бледный, чем прежде, в его глазах были растерянность и испуг. Это не могло быть шуткой! Он решительно непонимал, почему все смеются.


Очень скоро у меня совсем закружилась голова и я вышла на кухню глотнуть свежего воздуха. Стоя у раскрытого окна я почувствовала за спиной чей-то пристальноый взгляд и, обенувшись, увидела Punch. Он смотрел на меня и улыбался.
- Что? – спросила я . Он усмехнулся, - Ну что? Что ты смеёшься?
- Как тебе мой Лёша?
- Не знаю. Странный какой-то.
- Странный? Он не странный, он просто дурак. Самый что ни на есть обыкновенный дурак. Понимаешь?
- Клоун, - вяло кивнула я.
- Клоун? Нет, он не шут, это я клоун, а он нет.
- То есть?
- Он – дурак. Он ведь всё это на полном серьёзе говорит. Он думает, что это красиво и умно.
- А над ним все смеются, - сказала я грустно. Мне было жаль этого Лёшу.
- Детка, ты пьяна! – засмеялся  Punch, - Так мир устроен. Дураки делают глупости, а умные над ними смеются.
- Да, конечно. Хотя, по-моему, Лёша делает это нарочно.
- Наивняк, - хмыкнул  Punch и попытался обнять меня за плечи. Возможно, мне вспомнился его первый урок, или я просто была не настроении, но я вырвалась и ушла к гостям.
«Так устроен  мир: дураки делают глупости, а умные над ними смеются. Возможно, умные жестоки и циничны, как Punch, но я никогда не буду Дураком. Никогда!» - записала я в дневнике в тот же вечер.

6

На следующий же день Punch явился к нам в гости вместе Лёшей. Дурак говорил абсолютную ерунду. Это было настолько глупо, что мне даже не было его жалко. И я, и Кошка искренне потешались над его выходками, а Punch нарочно наталкивал его на умные разговоры. Лёша был неплохо образован, но обо всём судил с такой серьёзной наивностью, так примитивно и вместе с тем напыщенно, что мы сдерживались, как могли, чтобы не расхохотаться ему прямо в лицо. Впрочем, сдерживалась я, а Кошка откровенно подтрунивала над ним. Он неумело защищался, снова и снова выставляя себя на посмешище.
Он стал частым гостем в нашем доме. Правда, Настя лишь удивлялась, что это мы нашли в таком безобразно тупом субъекте, но мы с Кошкой души в нём не чаяли. Кошка и Punch кажется даже подружились, издеваясь над Дураком, как мы постоянно называли его за глаза, пренебрегая настоящим именем.
Punch перестал ухаживать за мной. Он больше не учил меня жизни, только смеялся над моей нелепой наивностью. У них с Кошкой появилась навязчивая идея о том, что мы с Дураком идеальная пара. Дурак этого просто не замечал, зато меня подобные шутки всегда оскорбляли. Акты моего бурного негодования давали повод к новымшуткам на эту щекотливую тему. Punch и Кошка буквально объединились против меня и Лёши.
Неожиданно приехал А.С. и Кошка исчезла. Мы все скучали по ней,  в том числе и Punch, а Настя даже всплакнула. Она боялась, что А.С.пришёл навсегда, и Кошка никогда больше не вернётся. Я никогда не думала, что Настя так к ней привязанна. Саша стал всё реже появляться дома, а Маша почти не разговаривала со мной. Женя написал роман в стихах и уехал за границу искать славы. Я попросила Настю переселиться в комнату, где жили мы с Кошкой: эта комната была самая тихая, непроходная и закрывалась на ключ. Она не согласилась. Она всё ждала Кошку.
Мне приходилось довольствоваться обществом Punch и Дурака. Я немного злилась на Punch за то, что он перестал юлить вокруг меня. Но хороший коньяк, к которому я пристрастилась за этот месяц, и дурацкие номера Лёши искупали все мои претензии сполна.
«Сегодня Дурак рассуждал о добре и зле. Он абсолютно искренне верит, что надо делать людям добро, даже вопреки себе. Он говорит, что есть плохие и хорошие люди, плохие и хорошие поступки. Что за хорошие дела все бывают вознаграждены, а за плохие – наказаны! Мы с Punch пытались объяснить ему, что всё это дешёвый предрассудок, что нет ничего хорошего и плохого.
По-нашему, есть просто сложившиеся в обществе нормы поведения, которые полезны человеку, а для того, чтобы их закрепить, необходима мораль. Сейчас мы достигли той стадии развития, когда мораль нам уже не нужна. Современный человек не нуждается в понятиях “Добро” и “Зло”, он знает, что для него полезно и что вредно, он не станет плевать в колодец, из которого собирается пить, но не погнушается уничтожить преграду на пути к своей цели, даже если по сложившимся в древности представлениям его поступок можно считать аморальным! “Аморальный” на современном языке означает “невыгодный обществу”, а ещё вернее “невыгодный тем, кто имеет власть”. Мораль придумали те, кто был сильнее и давил на других. На них же самих мораль не распространялась. Они были умнее, вот и всё. Мораль необходима для того, чтобы управлять стадом, но мы-то не хотим быть стадом, которым управляют другие. Всё это сегодня объяснил Лёше Punch, и я абсолютно разделяю его мнение. Трудно поверить, что когда-то я была наивна, как Дурак!»
Это одна из моих дневниковых записей того периода. Она довольно типична: мы почти каждый день касались подобных тем, не предназначенных для споров за рюмкой, причём судили о них с такой простотой и уверенностью, словно о том, как готовить обед. Характерно и то, что мнение, высказанное Punch мгновенно становилось моим собственным.

7
В тот день, который необходимо описать подробнее, Punch и Дурак принесли мне бутылку абсента. «Это – настоящий абсент, в нём семьдесят процентов туйона, - предупредил меня Punch, - Его запретили в начале двадцатого века, потому что туйон – сильный наркотик и психоделик. Так что пей как можно аккуратнее. Но и не упусти удовольствие!»
Бутылка выглядела довольно подозрительно, но я как можнее небрежнее засмеялась: «И не такое пили!»
Саши и Насти дома небыло. Я достала три рюмки, Punch нарезал кружками два лимона и налил каждому по глотку зелёного абсента.
- А ещё меньше ты не мог налить? - ухмыльнулся Лёша.
- Не дури, - серьёзно ответил Punch.
Мы сели за стол и быстро выпили, не чокаясь. В этом процессе было нечто ритуальное. Абсент был густой и сладкий, он пах мятой, полынью и спиртом, приятно обжигал горло и и оставался на губах терпким холодком.
- Ну? – спросил Punch.
- Хорош, - сказал Дурак. Я промолчала.
- Ещё?
- Ещё.
Налили ещё по полрюмки. На это раз чокнулись и выпили за меня. Вместе с ледяным теплом абсента пришло чувство упоительного комфорта. Голова приятно гудела, звуки стали тише и глуше, цвета и линии окружающего мира  - мягче.
- Хорошо.., - улыбнулась я.
- Ещё бы, - подтвердил Punch и налил по полной рюмке. Я обрадовалась. Мне хотелось выпить как можно больше абсента.
- Выпьем за любовь, - предложил Дурак.
- Лёша, это – бред. Любовь – самая нелепая сказка из разряда добра и морали… Впрочем, ещё немного этого волшебного напитка и у нас начнутся галлюцинации. Так что в самый раз выпить за то, чего не существует. За любовь!
- За любовь, которая существует!
- Просто за любовь, - остановила я начинающийся спор и первая выпила содержимое своей рюмки одним глотком, - Третья рюмка и даже закусывать не тянет, - добавила я, ставя её на стол.
- Потому что абсент, - непонятно объяснил Punch, - Но ты всё-таки съешь лимончик. А то потом тяжелее пойдёт.
Я съела  дольку лимона и совершенно не почувствовала его вкуса. Движения стали легче и медленнее, словно под водой.
- И всё же любовь – самооправдание слабого человека за собственную слабость, - не унимался Punch, - Всякое животное ищет сексуального удовлетворения, но изобретатели морали хотели сдержать это влечение, чтобы легче управлять людьми. Поэтому прелюбодеяние считается чем-то низменным и греховным. Однако размножаться тоже как-то надо. Тогда и придумали «любовь». Чтобы сделать греховное возвышенным.
- Какая, к черту, разница, - сказала я, и , видимо, сделала это слишком громко, потому что оба моих собеседника вздрогнули так, словно их разбудили среди ночи резким криком.
Торопливо решили, что разницы, и прада, нет никакой и выпили ещё. Зазвонил телефон. Я бросилась в комнату и в середине коридора мне вдруг показалось, что я взлетаю. Когда я вернулась на кухню, все очень удивились, потому что они никакого телефона не слышали.
- Я вам вот ещё что принёс, - сказал Punch, доставая из кармана чёрную коробку с толстыми кубинскими сигарами.
- А, это для меня! – Лёша протянул руку за сигарой, но Punch захлопнул перед ним коробку.
- Только не в квартире. Этот дым не выветривается сутки. Иди лучше на балкон.
- Я с вами, - тихо сказала я.
- Идите, я тут посижу. Для меня они тяжеловаты, - сказал Punch и отдал Дураку сигары.
На балконе мы сели по-турецки друг напротив друга и закурили. Табак был крепкий и грубый, но мои чувства были приглушены абсентом.

8

- Мне почему-то ужасно хорошо, - сказала я, затягиваясь.
- Ты счастлива? – спрсил Лёша, и вдруг я почувствовала, что не такой уж он и дурак, если он может понять моё ощущение покоя и наслаждения.
- Да, - улыбнулась я, - Я спокойна. Понимаешь?
- Да. Хотя настоящее счастье – это смерть.
В моей голове колыхался дурман абсента и горький табачный дым. Внезапно я поняла, что человек, сидящий напротив меня – самый лучший человек на свете и мне захотелось, чтобы он любил меня.
- Почему?- спросила я очень тихо.
- Один мой друг пережил клиничекую смерть. Знаешь, что он сказал мне после того, как его спасли?
- Ну?
- Он сказал: не бойся смерти, а бойся жизни. Жизнь наставит тебе рога, а смерть – никогда. Он сказал: жизнь посылается человеку для того, чтобы испытать его, а смерть – это вознаграждение.
- Вознаграждение? – что-то внутри меня прорвалось и все тайные, тёмные мысли и чувства оказались на поверхности. Я поняла, что этот человек поймёт меня, что с ним я могу быть откровенна, что с ним не страшно показаться наивной и доброй, как есть, - Ты знаешь, я никогда не боялась смерти. Иногда мне хочется умереть.
- Да, я знаю.
Сейчас я понимаю, что никогда не была такой, как Кошка, как Punch, как Саша. Мне так и не удалось достигнуть этого здорового цинизма, стать спокойно-жестокой, научиться управлять своими и чужими чувствами. Нет, я всегда пыталась казаться хуже, чем есть, злее и испорченнее. Но я была просто маленькой глупой девочкой, я, как и Дурак, верила в любовь, в добро, в зло, в то, что я – лучше других и поэтому обязательно буду счастлива. Но признаться в этом – хотя бы себе самой – было бы всё равно, что расписаться в собственной банальности, ординарности и глупости. Я восхищалась такими людьми, как Punch, я пыталась быть похожей на них, но всё это было просто театром. На самом деле я была абсолютно такой же, как Лёша, просто я умела маскироваться, а он почему-то не умел. Он был черезчур искренним, и в этом была его беда.
- Мне кажется, люди никогда не пытаются понять друг друга, - сказала я.
Я почувствовала, что могу быть откровенна, потому что Дурак не станет смеяться над моей слабостью, потому что в его глазах слабость – не недостаток. Меня прорвало. Я говорила сбивчиво и быстро, не помню, о чём, но о чём-то ужасно для меня важном и никому другому непонятном. Возможно, дело было в наркотическом абсенте, но кроме того было ещё и психологическое опьянение этой близостью душ, этим чувством понимания, собственной откровенностью. Внезапно Лёша сделался для меня ближе всех на свете. Мне хотелось его любви, потому что с ним мне не нужно было притворяться циничной и современной.
- Пойдём, - сказал он, когда докурил. Свою сигару я уронила с балкона намного раньше.
- Пойдём.
Каждая клетка моего тела неслышно пульсировала, каждая мышца была напряжена.
Мы тихо вошли на кухню. Я напрочь забыла про существование Punch. Самое странное, что когда мы пришли, в кухне его не было. Мы сели за стол друг напротив друга.
- Ещё абсента?
- Да, да…
Головокружительный разговор продолжался. То, что я испытывала, было похоже на чувство любви.
Мы выпили одновременно поставили на стол свои рюмки. Моя рука лежала на столе рядом с его белой ладонью, и я чувствовала, как мои пальцы дрожат от напряжения. Наши пальцы сплелись. Мы оба молчали. Я наслаждалась близостью, пониманием и этим соприкосновением. Внезапно он прижал мою ладонь к губам.
Всё было так, как мечтала я в детстве, мои самые ранние и наивные мечты вдруг воплотились в объятиях этого странного человека. Откуда он знал меня настолько хорошо? Каждое его движение совпадало с моим желанием, хотя не было произнесено ни звука, каждое его действие вызывало волну нечеловеческого наслаждения.
В жизни я имела дело и с опытными мужчинами, способными доставить чисто физическое удовольствие, и с нежными неумелыми мальчиками, умевшими вложить в чувство всю душу, но боявшимися собственных движений.
Но в первый раз за всю мою недолгую, но глупо насыщенную жизни я испытала такой потрясающий симбиоз из духовного и телесного, из святого и греховного, чистого и земного наслаждения.
Я пришла в себя от резкого звука открывающейся двери. В комнату, смеясь вошли Punch и Кошка. На пороге они умокли и замерли от изумления. Рядом со мной на моей кровати лежал Дурак. Просто Дурак, глупый, банальный, смешной Дурак. Не было всепонимающего принца из детских фантазий. Не было чистого, чарующего чувства понимания и любви. Не было чуда. Была довольно постыдная пьяная ошибка.
Я почувствовала, что краснею. Кошка напряглась, словно готовясь к прыжку, и вышла. За ней вышел Punch.
- Я люблю тебя, - сказал Лёша, обнимая меня. Я его оттолкнула:
- Уйди! Не хочу, не хочу!..
Он побледнел и вышел.

9
 
После этой глупой истории мне было стыдно смотреть в глаза  Кошке. Я даже не могла как следует расспросить её, как складываются её отношения с А.С.. Впрочем, я вполне догадывалась, что ничего не изменилось. Кошка шутила надо мной и моей «дурацкой любовью» довольно долго, до тех пор, пока не поняла, что мне эти шутки в тягость.
- Ладно, не переживай, - сказала она однажды, - Во-первых, ничего между вами не было, вы даже раздеться не успели. Во-вторых, ты пьяная была. В-третьих, по-моему, это очень даже весело. Мне кажется, Дурак – существо такое наивное, что если он действительно влюбился… Слушай, да ведь это же раб!
- Зачем мне раб, Кошка?
- Дура ты. Раб нужен для того, чтобы стать богиней. Да что я тебя утешаю?! Влюбилась ты  в него, что ли?
- Нет…
- Ну и всё. Тогда что страдаешь. Расслабилась, отдохнула, успокоилась.

Punch и Лёша снова часто приходили к нам. Лёша приносил мне подарки, постоянно говорил о том, как меня любит, и от этого мне было стыдно вдвойне. Мне было жалко его. Он любил меня так, как могут любить одни только дураки. Он действительно был рабом. Но мне эти жертвы не нравились.
Кошка снова бросалась на Punch ни с того, ни с сего, он снова подтрунивал над ней и лишь ко мне относился странно. Он не ухаживал за мной с той залихватской театральной прытью, как прежде, не учил меня жестоким законам жизни, но относился ко мне с какой-то странной, несвойственной ему нежностью и заботой.
Иногда у него случались приступы непонятного бешенства. Тогда казалось, что он готов убить на месте каждого, кто осмелится подойти к нему. Но я знала, что если я попытаюсь его успокоить, он только обнимет меня за плечи и замолкнет. В такие моменты он напоминал мне ребёнка.
Кошка реагировала на подобные выходки очень агрессивно. Что-то у неё не ладилось, поэтому она вечно была в дурном настроении. Но поговорить с ней по душам у меня не получалось. Между нами было странное отчуждение.
Навязчивое внимание Дурака стало утомлять меня, и я сказала Punch, что больше не хочу его видеть. Словно по приказу Дурак перестал появляться у нас «на флэту». Маша съехала от нас к своему жениху. Саша предпочитал бывать дома как можно реже. Творческие тусовки как-то неожиданно закончились. Я чувствовала, что наш мир переживает упадок, и меня тяготило сознание вины.
Теперь наша жизнь текла иначе. Нервная Кошка постоянно искала повод для ссоры. Тихая Настя обижалась на меня, обвиняя в том, что я нарушила гармонию нашего дома. Punch стал злым и неуравновешенным, и было непонятно, что заставляло его каждый день приходить к нам, если все мы вызывали в нём исключительно раздражение. Я чувствовала себя всё более одинокой.

- Ты зря комплексуешь из-за той истории с Дураком, - сказал мне однажды Punch, - Кошка сама с ним спала. Причём на трезвую голову, абсолютно сознательно.
- Быть того не может! Зачем?
- Откуда я знаю? Она у тебя странная. Спроси её.
- Слушай, это правда? Ты не шутишь?
- Я никогда не шучу. Почему ты никогда не воспринимаешь меня всерьёз?
- Я? Почему?
Но Punch не стал отвечать, он просто встал, попрощался и ушёл. В последнее время с ним частенько так бывало.
Той же ночью, лёжа в постели, я спросила Кошку, спавшую со мной комнате, привда ли то, что сказал мне Punch.
- А ты что, ревнуешь? – злобно ухмыльнулась она.
- Вот ещё. Если ты это сделала намеренно, то я за тебя рада.
- Серьёзно?
- Конечно. И вдвойне рада, что он по мне больше сохнуть не будет. Только тебе-то зачем это надо?
- Хочу и всё. Это забавно.
- А мне его жалко…
Кошка засмеялась.
- И вы собираетесь…, - я даже не знала, как охарактеризовать такие отношения, - ну, встречаться?
- Да нет. Я ему позвонила, а он сказал, что он – циник, что он поступил со мной нечестно, и так далее…
- Он – циник?!
- Да, а я несчастная наивная жертва. Впрочем, я того и хотела. Хотела его слегка испортить. А то слишком уж он был идеальный…
- Ясно. Ну и как?
- Дурак он, вот и всё.
После этого разговора у меня полегчало на сердце. Я больше не чувствовала себя виноватой перед Лёшей.
«Хорошо, что вся эта история с Дураком закончилась. Скоро всё вернётся на круги своя. Просто не следовало перебарщивать с наркотическим напитком, вот и всё. У меня просто глупо развязался язык, а Дурак всё воспринял слишком серьёзно. Я была такой пьяной, что у меня просто сработал какой-то инстинкт, поэтому мне показалось, что у нас с Лёшей что-то серьёзное. Но Кошка продемонстрировала ему как просто лечь в постель без всяких наивных заморочек. Теперь он всё понял и больше не станет по мне сохнуть», - так я писала в дневнике на следующий вечер после разговора с Кошкой.
Но Лёша не выходил у меня из головы. Через неделю появилась такая запись:
«Я вспоминаю иногда то странное чувство, которое испытала, когда меня целовал Дурак. Почему ни до, ни после этого, я не испытывала ничего подобного? Возможно, это от того, что я была очень пьяна, но в тот момент я не пыталась ничего изображать, я открыто выражала свои чувства, я делала всё, что хотела, и не раздумывала о том, как он подумает обо мне. Я доверяла ему до такой степени, что была с ним по-настоящему искренна, не только на словах, но и в чувствах. От того ли, что я не ставила его выше себя? Хотя я мало кого ставлю выше себя, но ни с кем не бываю так честна. Наверное, дело в том, что я знала, что он меня не засмеёт, что он примет меня такой, какой я захочу быть, и для него я всегда буду самой лучшей…»
И наконец ещё несколько строк:
«Нет, он не дурак, он ничем не хуже, он лучше всех нас! Он не умеет притворятся, он не пытается казаться хуже, чем есть, вот и всё! Все мы точно такие же дураки, как и он,.. только мы боимся признаться в этом! И Кошка, и Punch – они все страдают от того, что не могут позволить себе чувствовать! А он не боится казаться наивным, он честен… Но как далеко я зашла, пытаясь подражать таким, как Punch, что не смогла понять и оценить его.
Впрочем, оценить его оказалось нетрудно. Но принять его такого – это подвиг. Его искренность будет вечным укором нашей лживости. Оставаясь таким, как есть, человек принимает мученичество. Правдивость – печать отвержения. И если найдётся женщина, способная полюбить его, принять, простить ему то, что он лучше её, и преклониться перед его истинной духовностью – низкий ей поклон. Я слишком слаба для этого!»
Я пробовала поговорить об этом с Кошкой, но она лишь посмеялась.
- Если он такой хороший, -сказала она, - беги утешай его. Уверенна, он всё ещё любит тебя безумно. Но по-моему ты просто давно его не видела и сама себе выдумала сказку про идеального человека. Идеальных людей нет.
- Он не идеальный, он просто честный…
- Я тоже честная. Правда. Я всегда спокойно могу признаться даже в самых позорных своих поступках. Мне всё равно, что обо мне думают. Разве это не честность.
- Зачем ты пытаешься казаться хуже, чем есть?
- Я?
- Да, ты! Ведь ты вовсе не такая циничная и злая, я же вижу….
- Ты и меня идеализируешь, вот что, - засмеялась Кошка, - С чего ты взяла, что я такая хорошая? Ничего я не пытаюсь, я действительно в меру циничная, потому что таким, как Дурак, жизнь не светит!..

10

Как бы там ни было приближался день моего рождения. Мне исполнялось восемнадцать. По этому случаю я даже навесила своих родителей. Навестила и сделала вывод: возвращаться мне некуда. Жить с ними я уже не смогу. Хотя обстановка нашего «флэта» казалась невыносимой, дома меня уже никто не ждал.
Вместе с Кошкой мы составляли список гостей: наши старые «творческие» друзья, Punch и Дурак. Его я не видела очень давно.
За вечер я обзвонила всех приглашаемых. Как обычно, половина отказались под благовидными предлогами. Лёша обещал быть.
В день праздника я проснулась со странным предчувствием счастья. Всю ночь мне снилось что-то очень сумбурное, но под утро меня охватило чувство покоя и удовлетворения. Кошка подарила мне огромного плюшевого зайца. Это был не очень хороший знак: мягкие игрушки обычно дарят из вежливости, когда нет никаких общих чувств и необходимо просто отстреляться. Саша принёс мне антикварную библию – видимо, хотел направить меня на путь истинный. Настя подарила мне кактус.
Встреча с гостями была назначена у метро. Когда мы, смеясь на всю улицу, пришли на место, Лёша уже ждал нас большим букетом роз. Он отпустил волосы. В сочетании с цветами у него был такой рыцарский вид, что все мы невольно захихикали. Вслед за ним подошёл Punch с цветами и огромной хрустальной вазой. Кошка смотрела на него со злобой, а Дурак с обидой косился на Кошку. Атмосфера напоминала что угодно, кроме дружеской вечеринки. Остальные гости, подтянувшиеся потом, не внесли в ситуацию ни капли доброты.
Мы пили дешёвое вино и пели дешёвые песни. В старом парке, где мы засели, было пусто и тихо.
Основным впечатлением от этого мероприятия было разочарование.
Я разочаровалась в этих молодых и талантливых. Все они были просто амбициозными и даже претенциозными. И моё место в их жизни тоже оказалось весьма сомнительным. Все активные деятели этого маленького мира в своё время становились популярны, казались необыкновенными и стильными, их ценили, им подражали, а потом они постепенно «выходили из моды» и про них забывали. Все, кем я восхищалась год назад, находились на грани полной потери «модности», все они за этот недолгий период забылись и затёрлись в рядах однотипных «талантов». Вышел из моды и наш «флэт», и Сашины творческие посиделки, и мы сами. Были другие люди, другие квартиры, другие вечеринки.
Вышел из моды Punch. Впрочем, в нём я разочаровалась ещё и потому, что вдруг ясно увидела, до какой степени он сам запутался в собственных теориях, потому что поняла, что он всего навсего пытается казаться хуже и проще, чем есть, а сам нелепо влюблён в меня и просто не знает, куда ему теперь деваться от своих современных нигилистических идей.
Казалось бы, на этом фоне особенно ярко должен был сверкнуть Лёша-Дурак. Ведь он не был «моден», не был амбициозен, не претендовал на особенность и талантливость, не притворялся циником… Но он разочаровал меня больше всех. Вместо земного ангела, каким я вообразила его увидеть, передо мной был просто… дурак. Дурак, то есть неумный человек.
- Скажи тост, Лёша, - издеваясь попросила Кошка. Дурак побледнел, но начал довольно уверенно:
- Из старых кавказских тостов. Летели два лебедя. Один из них сказал другому: я устал, давай отдохнём. Другой хотел подняться к солнцу и увидеть свет, -Лёша замочал. Он сбился, а может быть просто задумался, -И я желаю тебе прожить свою жизнь, никогда не отступая, увидеть солнце и не бояться трудностей пути, - тост кончился неожиданно и довольно нелогично, но в этот момент я увидела наконец в этом странном шуте призрак того Лёши, которого я так недолго любила и которого воображала, сидя над своим дневничком.
- Спасибо, - сказала я.
Вскоре после этого Дурак ушёл. Я знала, что его тяготит общество Кошки. Честно говоря меня саму начинало утомлять это шумное мероприятие.
Я с радостью отпустила своих гостей, даже из вежливости не поуговаривав их задержаться ещё.

11

Когда вечером мы с Кошкой остались наедине в нашей спальне, она спросила у меня неожиданно серьёзно:
- Что с ним?
- Что? С кем? – я притворилась, будто не поняла.
- С Дураком. Сегодня он был…не таким…
- Сегодня он был просто дураком. С маленькой буквы!
- А у меня наоборот. Сегодня мне показалось, что вовсе не такой уж он и идиот, как кажется.
- Да?
- Да. Точнее, как пытается казаться.
- Лёша вообще не пытается казаться никаким, -удивилась я, - Он по-моему абсолютно не умеет казаться. Впрочем, он ужасно изменился…
- Ты тоже заметила? Впрочем, тебе ли не заметить, ведь он произвёл на тебя такое глубокое впечатление.
- Но ведь раньше в нём действительно было что-то…
- Да…что-то не от мира сего. Это меня в нём и бесило. Это в нём было непонятно. Это хотелось сломать, разрушить, это раздражало, нарушало гармонию…
- Но теперь этого нет. Теперь он просто банальный дурак.
- Да. Это из-за меня, -сказала Кошка спокойно и зевнула. В том, как она прикрыла при этом рот рукой было что-то ужасно неестественное, пугающее.
- Зачем тебе нужно было, Кошка?
- Хотелось сломать, - сказала она злобно, и я вдруг поняла смысл её прозвища.
- Ладно, спокойной ночи, - я внезапно испугалась этого разговора и поспешила ретироваться. Кошка почувствовала это и засмеялась.
Я вдруг поняла, что этот мир меня уже не устраивает, но пути назад нет.

Кошка разбудила меня под утро.
- Я виновата, правда, я виновата, - сбивчиво шептала она и мне показалось, что она плачет.
- Что ты, Кошка, о чём ты?
- Я о нём, о Дураке. Я не знаю, почему мне хотелось его сбросить на землю, но я его забила и ужасно виновата…
Я не знала, как быть и что думать. Несколько часов назад Кошка испугала меня своей хищной жестокостью, а теперь она плакала и это было ещё страшнее.
- Скажи мне честно, я очень злая?
- Что ты? Ты моя лучшая подруга, я уважаю тебя, люблю больше всех на свете!..
- Нет, нет, не то. Ты меня уважаешь как раз за мою злость. Ты сама говорила, что я пытаюсь быть хуже, чем есть. Потому что это ценят в обществе. А я не пытаюсь, я такая и есть.
- Ну и хорошо… только не плачь, пожалуйста!
- Я просто завидовала ему. Потому что он лучше меня,ты права, потому что он видел мир таким, каков он есть, а не таким, каким его сделал человек…
- Ну, уж это ты преувеличила, - засмеялась я как можно небрежнее, - Во-первых, Лёша точно видел мир совсем не таким, как есть, он видел его в романтических красках… А во-вторых, ты никогда не могла ему завидовать, ты его презирала, смеялась над ним…
- Нет! Нет, завидовала, завидовала, потому что не умела быть такой же честной и наивной, как он, потому и смеялась, и ненавидела, за это и погубила…
- Перестань, никого ты не губила!
Кошка уже не слышала меня. Она рыдала взахлёб. Постепенно её всхлипывания смолкли и сменились тяжёлым спокойным дыханием. Я поняла, что облегчив душу слезами, она с чистой совестью уснула. Зато я в ту ночь так и не сомкнула глаз. Я много думала об этом разговоре. Но мне не хватило сил на то, чтобы встать и записать свои мысли в свой маленький дневник.


12

Punch вызывал во мне искреннюю жалость. Теперь я точно видела, что он любит меня, но не в состоянии примириться с этим, потому что это было бы признанием собственной слабости и наивности. Он мучался, он метался из крайности в крайность: то становился грубым и непринуждённым, как в первые дни нашего знакомства, то каким-то пошло внимательным и нежным. И только одно ему не удавалось – быть искренним и естественным. Но чем больше он кривлялся, тем нелепее он выглядел. С одной стороны, меня расстраивало, что независимый и равнодушный сверхчеловек больше не существует, а на смену ему пришёл некто наивный и простой, до банальности страдающий от любви. Но с другой, этот некто был куда больше похож на человека, он не вызывал во мне благоговейного ужаса, мне была просто по-человечески жалко его, таким я не боялась, но почти любила его.
Совсем другие эмоции он будил в Кошке. Она продолжала ненавидеть его с удвоенной силой, обвиняя его в том, что это он толкнул её на «моральное убийство», как она охарактеризовала собственные отношения с Дураком.
«Убийство – не грех, - повторяла она, - Но то нравственное насилие, то издевательство над Лёшей – это больше чем грех…»
А.С. исчез и, судя по всему, навсегда. Кошка была на грани нервного срыва.
Punch появлялся каждый день и вёл себя не совсем адекватно. Настя полностью ушла в себя, у них с Сашей выяснился какой-то старый затянувшийся роман и они оба страдали и выясняли свои отношения в полголоса в Сашиной комнате, игнорируя нас. В самый неподходящий момент вернулся Женя и стал занудно ухаживать за Кошкой. Ситуация накалялась с каждым днём, из неё не было выхода, я предчувствовала катастрофу, но ничего не могла сделать.
Однажды Кошка весь день шаталась по городу и вернулась домой очень весёлая и возбуждённая. Её лицо было красным, глаза воспалённо блестели, но она была чем-то невероятно довольно.
«Это будет выход, - шептала она, - это будет справедливо, это будет искупление…»
Она была похожа на сумасшедшую. Неистово носилась она по квартире и разговаривала сама с собой. «Скорую ей вызвать надо» - сухо и злобно сказала Настя, на секунду высунувшись из Сашиной комнаты. Мы с Женей налили Кошке вина. Вскоре она успокоилась и заснула.
На утро она проснулась совсем здоровая. Немного взволнованно она пошарила в своей сумке, потом и вовсе успокоилась. Но я всё равно очень боялась, как бы она не свихнулась, поэтому берегла её от потрясений, несколько дней не пускала в гости Punch, хотя это оказалось для меня почти мукой: я сама не заметила, как успела к нему привязаться. Больше всего меня волновала запись в её записной книжке, которую я увидела случайно, но которая не выходила у меня из головы. Ровными большими буквами Кошка написала через всю страницу одну фразу: «Я ПРОСТО УБЬЮ ЕГО».

13

«Они не имеют права решать за меня! Они дерутся и спорят из-за меня, но им даже не интересно выслушать, что я думаю по этому поводу. Они просто эгоисты. Впрочем, я сама не знаю, что по этому поводу думаю. Я не готова к такому решению, вот и всё»
Эти слова записаны на клочке бумаге и аккуратно вклеены в мой дневник.
Дело было так:
Ровно в десять часов вечера Punch позвонил в нашу дверь. Саши и Насти дома не было. Открыла я. Punch, не разуваясь, прошел вслед за мной в глубь коридора. Там в кресле курила Кошка.
- Собирайся, живо, - сказал мне Punch, прислоняясь к стеллажу с книгами, - Будешь жить у меня. Здесь тебе делать больше нечего.
- Никуда она не поедет, - спокойно сказала Кошка и добавила, обращаясь ко мне, - Ты слышишь, никуда не поедешь.
- Собирайся без разговоров. Вас, милая, никто не спрашивает, я сказал, что она едет со мной, значит она едет.
- Нет, не едет, - спокойно повторила Кошка. Я была в таком шоке от происходящего, что лишилась дара речи.
- Что стоишь? –закричал вдруг Punch, теряя самообладание, и грубо схватил меня за локоть, - Я сказал, собирай вещи, или ты поедешь в халате?
- Никуда она не поедет, если я сказала, что она останется дома, значит заткнись и уходи, - Кошка попыталась взять меня за руку, но Punch резко рванул меня к себе, выворачивая мне предлечье, и швырнул на пол.
Я окончательно онемела от боли и ужаса. Кошка помогла мне подняться и дойти до нашей комнаты. Не успела я понять, что происходит, она повернула в замке ключ и заперла меня. За дверью я слышала крики, очень громкие, но неразборчивые. Я сидела и плакала, а потом на попавшемся под руку листке бумаги записала свои нелепые соображения по этому поводу.
Наконец, хлопнула входная дверь. В доме наступила тишина. В скважине мерзко заскрипел ключ, и на пороге появилась белая, как снег Кошка. Она прошла мимо меня и упала в кресло. Её зубы чуть слышно стучали, всю её била мелкоя дрожь, похожая на озноб, руки тряслись, по лицу катились слёзы. Мне стало страшно.
После минутного оцепенения я вдруг бросилась к Кошке и попыталась с ней поговорить. Она не могла произнести ни слова: из-за непрекращающейся дрожи она только рычала, дважды закусила до крови язык, пытаясь вымолвить что-то членораздельное.
Я бросилась в Сашину комнату и принесла бутылку водки из его запаса «на всякий случай». Кошку трясло всё сильнее, это уже не было похоже на обыкновенную истерику. Я хотела дать ей полстакана водки, но, посмотрев на её состояние, долила стакан да краёв. Она вцепилась в него, пытаясь унять дрожь, своими белыми пальцами. Ей не сразу удалось поднести прыгающий в руках стакан ко рту, я слышала, как её зубы часто ударяются о его стеклянные стенки. Она давилась, с трудом глотала, проливала мимо рта, но ей удалось выпить где-то три четверти этого стакана. Теперь она могла говорить говорить и громко, хотя и не совсем чётко закричала: «Ненавижу!». Я налила ей ещё, но она оттолкнула стакан и, заливаясь слезами, продолжала орать всё громче и громче своё «Ненавижу!»
Я не могла с ней справиться. Сама я была напуганна,и никакого опыта в области психиатрии у меня не было. Я бросилась  к телефону и принялась листать записную книжку, надеясь вызвать кого-нибудь на подмогу.
Я внезапно осознала всю никчемность той дружбы, которая связывала меня с членами моего мира. Было около  полуночи. Никто ещё, разумеется, не спал, и я точно знала, кого можно было бы пригласить на чашку кофе, а кого на бутылку коньяка. Но среди всех моих знакомых не было никого, кого я могла бы позвать на помощь! Пролистав записную книжку, я швырнула её на пол и по памяти набрала номер своего самого-самого, самого первого, самого любимого и самого надёжного. Он приехал через полчаса.
 Кошка билась на полу в судорогах, повторяя всё то же страшное «ненавижу!». Самый-самый предложил вызвать «скорую помощь», но я с ужасом отказалась. Сейчас я понимаю, что это был бы самый верный выход.
Тогда он попросил меня выйти из комнаты. Я чувствовала, что сама нахожусь на грани истерики, не хотела уходить, но он был спокоен и тверд, а это всегда действует лучше всяких уговоров. Минут через сорок он вышел на кухню.
- Что? – спросила я шёпотом.
- Дал по морде, напоил водкой и уложил спать. Завтра будет как новенькая, только голова будет болеть.
- Спасибо тебе огромное, - сказала, чувствуя, что слабею, и, чтобы не заплакать, обняла его. Он наклонился и поцеловал меня.
Что-то давно забытое, но необходимое, как воздух, проснулось во мне от этого странного поцелуя. Я сдержала слёзы и холодно выставила его за дверь.
Я только успела дойти до постели и сразу же заснула тяжёлым сном истощённости.

14


- Это всё из-за тебя, - сказала Кошка, - Это всё ты, почему ты позволила ему так с тобой обращаться? Неужели ты думаешь, что это хоть сколько-нибудь приличный человек. Какого чёрта я должна спасать твою дурацкую шкуру? Было бы весьма справедливо, если б я не вмешалась и он бы увёз тебя…
- А кто тебя просил вмешиваться? Это моя жизнь, почему ты считаешь, что ты лучше знаешь, что мне нужно? Может быть, я хотела с ним уехать?
- Потому что только такая дура, как ты может задавать такие вопросы!
Это было уже попросту обидно. Я по-детски захныкала и ушла гулять.
Вернувшись под вечер, я никого не застала дома. Меня охватил странный невроз, меня словно било током в предвкушении чего-то ужасного. Мне не терпелось совершить что-нибудь преступное – на зло Кошке, на зло Punch, а главное – на зло тому, кого я любила за то, что он как всегда оказался прав.
Тогда я залезла в Кошкин дневник и начала читать.
Вырваные страницы из этого дневника вложенны в мою заветную тетрадь. Я читаю их, и мне хочется плакать:
«Как можно быть такой балдой?! Продалась так дешево и кому? Этому паяцу, с его дешёвыми шутками, этому недоделанному базарову, который как червяк корчится на булавке, не знает, кого ещё одурачить!» - эти слова, конечно, обо мне. Хуже всего то, что Кошка была абсолютно права.
«Зачем она ему? Она не так уж красива, не знаменита, не богата  в конце концов! Нет в её любви ничего ни престижного, ни выгодного. Зачем он пудрит ей мозги? Хочет одурачить? Сломать? Что за удовольствие рушить чужие мечты? Впрочем, мне ли не знать? И всё же я не так… Я не пудрила ему неделями мозги. Я не портила его на уровне души. Не пыталась уверить, будто это любовь…»
«…видимо, он и правда её любит? Ещё хуже! Такой не отстанет, а его чувство разрушительно, оно погубит, он не простит её за то, что страдает, за то, что полюбил… Нельзя позволить, нельзя допустить этого!»
«Я НЕНЕВИЖУ PUNCH! Но она, кажется действительно ему верит! Она – просто Дурак, она такой же Лёша…»
«Зачем я так бешусь? Почему судьба этой дурёхи стала смыслом моей жизни? Да и счего я взяла, что я в праве решать за неё? Почему я так уверенна в том, что Punch её погубит? Может, это – её судьба… Просто я люблю её»
Дневник выпал у меня из рук. Это не детские “I love you” в письмах, это не ласковое дружеское “люблю”, это не менее страшное и разрушительное чувство, чем страсть этого нелепого Punch! Все события последних дней вдруг осветились по-новому, я начала всё понимать. Листая дневник, я прочла ещё:
«Я нашла выход. Он очень простой – значит, верный. Как трудно было дойти до этого решения, но когда я его нашла, я поняла, что оно единственно верное. Я добыла яд – не ту бурду, что продают малолетним наркоманкам, которые хотят покончить с собой. Я купила настоящий яд – пускай я и отдала за него слишком много. Это не преступление. Это будет во благо, во спасение всем нам, и ей в первую очередь! Я ПРОСТО УБЬЮ ЕГО».
Я оказалась на распутьи. Никто не мог бы подсказать мне как быть, спросить было просто не кого. Единственным моим другом была Кошка, теперь я это поняла. Ещё о таких вещах всегда можно было посоветоваться с Сашей, но тогда мне пришлось бы признаться в том, что я нарушила Первую Заповедь Флэта – «Не лезь в дела ближнего своего». Теперь я и сама жалела о том, что узнала. Знать о намечающемся убийстве и молчать – значит, быть его соучастником. Да и не могла я позволить, чтобы с Punch что-то случилось, тем более из-за меня. Но предать Кошку…
Я начала шарить в её сумках и ящиках в поисках яда. Если бы он внезапно пропал, она бы решила, что сама куда-то запрятала его в истерике. Нет яда, не будет и убийства. Положение осложнялось тем, что я не знала даже, как должен выглядеть этот яд, в каком он форме – в пузырьке, в порошках, в таблетках… Конечно, я ничего не нашла. Села на пол и заплакала.
Зазвенел телефон. Я вскочила и принялась убирать всё на место, заметая следы. Сложила кое-как, заперла комнату и убежала. Решила прийти позже всех, чтоб никто ничего не заподозрил.
Весь вечер я бродила по улицам, пока не встетила у метро какую-то случайную знакомую. Она затащила меня на чай. Отсидев у неё для приличия около часа, я уже собиралась уходить, и вдруг меня осенило: я попросила у неё телефон и позвонила Дураку.
- Здравствуйте, будте добры Алексея…
- Это я, я слушаю.
- Это я, помнишь?...- конечно же, он вспомнил. Поговорили о какой-то ерунде, - Я хочу поговорить с тобой, ты мне очень нужен, Лёша…
- Не вопрос. Ты где? Буду через полчаса.
Он появился очень быстро, с цветами.
- Цветы ни к чему. Всё равно спасибо.
- Не за что. Как ты?
- Я? Лёша, это просто кошмар!
Я рассказала ему всё. Рассказала, что Punch любит меня, а Кошка ненавидит Punch, рассказала, как залезла в её дневник, что я в нём прочла… На словах вся эта история звучала так глупо, так грязно и так нелепо, что с каждым следующим словом говорить мне было всё труднее. Адекватно принять мою речь мог только один человек на Земле: только он был способен понять меня, всю многозначность моего положения, всю серьёзность этой дешёвой мелодраммы, внутри которой я вдруг оказалась.
- Если ты любишь Punch – давай я помогу тебе что-нибудь сделать с Кошкой, -сказал Лёша, -А если тебе важнее Кошка – пусть она попробует отравить его, а потом вы с ней будете решать свои проблемы.
- А если я люблю обоих?
Лёша понял всё так банально, так грубо – одним словом не понял ничего.
Помощи ждать было больше не откуда. Моя последняя опора в жизни – «идеальный человек» - оакзклся лишь фантомом. Его не было: то ли не существовало никогда, а может быть его погубила реальность. Теперь это не имело никакого значения.
Я распрощалась с Дураком, поблагодарив его за совет и поддержку, и поехала домой.

15

Мне было страшно войти в эту квартиру, где я провела такой интересный и сложный год. Теперь я точно знала, что моя жизнь в этом доме заканчивается. Было очень обидно, одиноко и грустно.
«А если Настя права, и это я во всём виновата? – записала я в дневнике, отсиживаясь на лестнице в подъезде – идти домой не было сил, - Была настоящая семья, такой дружный “флэт”, действительно талантливые люди. А теперь ничего не осталось. А я что? Ведь с самого начала было понятно, что это не для меня, потому что я всё равно всё испорчу, я не такая, я не умею жить, как Кошка, я глупая, я – дурак. Дураки делают глупости, а умные над ними смеются. Так устроен мир. Но смешнее всего, когда дураки пытаются притворяться умными. Они смеют даже судить других дураков, не понимая, что сами они втрое хуже их. Я – дурак…»
Я собралась с духом и вошла тихо-тихо, открыв дверь своим ключом. В доме никого не было. Я зря дрожала под дверью.
Первой моей мыслью было: «Теперь Кошка поймёт, кто рылся в её вещах, потому что я опять пришла первая!»
Но потом я вдруг с какой-то невероятной ясностью осознала, что ни Кошку, ни Сашу, ни Punch я больше уже никогда не увижу. Это сознание было мучительно, но  в то же время радостно.
Я села в кресло, положила телефон на колени и набрала номер. Он сразу взял трубку, словно ждал, что я позвоню.
- Это ты?
- Я. И я знаю, что это ты…
Мы всегда говорили загадками. Для нас не было ничего мучительнее, чем называть друг друга по именам. Нам нравилось понимать с полуслова.
- Ты можешь приехать и забрать меня, - спросила я.
- К себе?
- Да…
- Навсегда?
- Ну да…
- Я буду через час.
За час я собрала вещи. Хотела написать прощальную записку, но не знала, что писать. Приехала Настя. Я отвела её на кухню и очень просто, без намёков и объяснений сказала ей, что я ухожу и ухожу навсегда. Она предложила мне вина. Мы выпили за расставание.
Он приехал чуть позже, чем обещал. Помог мне вынести сумки. Увидев количество вещей, он решил поймать машину. На прощание Настя поцеловала меня в лоб.
- Зачем ты здесь, Настя? – я спросила о том, о чём давно хотела узнать. Настя пожала плечами:
- Я тут навсегда. Вы все меняетесь часто, почти каждый год приходите и уходите из его жизни, он сначала вами увлекается,. Пытается увлечь других, потом всё становится не так, как вы хотели, поэтому вы возвращаетесь в обычный мир. А мы всегда живём так, это – наша жизнь.
- Давно ты с Сашей?
- С четырнадцати лет. Сейчас мне двадцать восемь. Знаешь, богемная жизнь – это не так уж здорово, как кажется…Впрочем, ты это поняла. Так вот, не все выдерживают. Очень мало ветеранов вроде нас. А я тут навсегда. Хочу – не хочу, это всё решилось…
- Почему?
С улицы меня позвал он. Я чмокнула Настю в щёку и побежала вниз по лестнице.







ЭПИЛОГ

Через месяц я узнала от Насти, что Кошка пыталась покончить с собой. Она выпила яд, купленный ею для Punch. Во время вызвали скорую помощь. Её удалось спасти, но после всех этих событий она в самом буквальном смысле сошла с ума. Мне она завещала свой дневник. Я вырвала из него все страницы, которые касались моей жизни, а всё, что было посвящено А.С., - сожгла.
Однажды я навестила её в больнице, но это было слишком тяжело: она ничего не понимала, никого не узнавала и только тихо плакала без слёз.
Дурак спился на почве несовершенства мира. Спился страшно – до ежедневных приступов белой горячки, до полного нищенства, воровства и бродяжничества.
Саша живёт с Настей вдвоём и они вполне счастливы: изредка «тусуются» с модными людьми, но всё больше времени проводят вдвоём. Ходили слухи, что Настя родила сына. Не знаю, насколько это правда, но не исключаю такой возможности.
О Punch я больше никогда и ничего не слышала.