Копай!

Дверь отворилась, за ней уже никого не было, лишь по шарканью тапочек я понял, что мать ушла. Вчера она открыла мне дверь, улыбнулась, и позвала пить чай. Сказала, что приготовит ужин для отца и, что нас очень любит.  Ее глаза сияли счастьем. Они, такие глубокие, смотрели на меня влюблено так, что хотелось остаться навсегда в этих глазах.  Она всегда меня встречает, всегда улыбается, ее розовые щеки украшают маленькие ямочки.

Я замер. Никогда раньше она не уходила, не сказав ничего, даже не поздоровавшись.  Нелепые мысли полезли в голову одна хуже другой, какие-то бессмысленные картины. Бессмысленные и пугающие. Бросив сумку, я пошел следом. Вот она. Сидит на кухне спиной ко мне. Все обычно, кастрюльки, баночки, тарелочки все ровное, с узорами и только она другая.
- Мам? – зову я, подходя ближе.
Она обернулась. Глаза, некогда сиявшие, погасли. Она словно состарилась. Кожа стала серой, исчезли ямочки на щеках.  Она плакала, беззвучно, без слез. Ее плечи тряслись, она смотрела на меня беспомощно.
- Что случилось? Что с тобой? – я сел напротив.
Никогда не видел ее такой. Все 25 лет своей жизни я не подозревал, что она может плакать. Глупо, но факт. Понять в чем дело оказалось не легко. Она говорила сбивчиво, переходя то на крик, то на шепот. Иногда она замолкала и молча смотрела на меня. Из всего сказанного я понял, что вчера она приготовила праздничный ужин для отца, но его не было. Она решила, что он выпил, и легла спать. Утром отец не пришел, а через час ее пригласили на опознание тела в морг. Она узнала отца, его тело было изуродовано. Как ей потом сказали, он стал жертвой «уличных воров». Очевидно, батя старался оставить при себе и жизнь и кошелек…

Я молчал. В один миг для меня эта кухня превратилась в мерзкую комнату, в которой все вызывало отвращение. Тарелочки, вилочки, кастрюльки -  все яркое и красивое, разве позволительно быть «яркими» кастрюлькам, когда мир стал таким серым? Меня съедало мерзкое ощущение того, что эти проклятые кастрюльки высасывают все краски из мира, что они причина всех неприятностей.

Мы встретились через месяц. Я отошел, перестал думать об этом. Отца похоронили, и все постепенно начало забываться. Боль притупляться. Скоро 40 дней по отцу,  я пришел к ней в надежде, что она справилась с горем, что у нее так же горят глаза, такие же розовые щеки. Я банально верил в то, что все хорошо. Верил всей душой, хотел, чтобы было так. Моя вера рухнула. Как небоскребы в США. Просто исчезла, оставляя в душе пустоту. Пустота появилась, когда я увидел ее на кухне в слезах. Она еще сильнее осунулась, исхудала. Ее кухня покрылась слоем пыли, по полу бегали тараканы, под столом стояла пустая бутылка из-под водки.  Я попытался ее утешить,  опять и опять, но безрезультатно.  Она плакала и молчала. Казалось, что, глядя на меня, она не видит ничего. Временами, она успокаивалась. Молча сидела, но через пару минут взрывалась новыми рыданиями. Я ушел.

Через десять дней мы с ней встретились на кладбище. Я стоял с цветком, а она сидела на мокрой от дождя земле и молчала. Рядом с ней лежал большой пакет, напоминающий сверток. Я боялся с ней заговорить, меня пугала мысль о том, что она снова заплачет. Начался дождь. Большие капли  воды щедро покрывали могилу. Искусственные цветы, лежащие около плиты, линяли, делая землю красной. Вдруг она встала. Я обернулся на нее и осмелился взглянуть в ее полупустые глазницы. Она взяла со скамьи сверток, разорвала на нем полиэтилен, цепляясь за него костлявыми пальцами. Из свертка показалась лопата, она кинула лопату к моим ногам и сухо сказала:
- Копай. 
Я остолбенел, но послушно взял лопату и начал копать мокрую землю. В голове крутилась мысль о том, что я не могу ей отказать. Мне было ее жалко, я ее любил и ненавидел за то, что она с собой делала. Она стояла за моей спиной и тихо сипела.  В сырой земле показалась отпалированая до блеска крышка гроба. Она бросилась к гробу, открыла его, карябая ногтями выступы на крышке. Отец лежал в гробу. Белый, точно камень. Она принялась его целовать, обнимать и смеяться.  Ее смех, звонкий и стальной, отдавался эхом. Я развернулся и ушел.

Через неделю мне позвонили. Мужской голос сообщил, что моя мать умерла. Я не пришел на похороны, не заплакал. Я просто остался в стороне. Позже, думая об этом, я понял, что мне ее не жалко.