Июнь 003. Ясная Вель. Вечерний расстрел плюшевых зайцев

Сестренка, поздравляю тебя с Днем Рождения. А тебе идет быть такой взрослой и серьезной. Ты ведь гораздо серьезней и умнее меня, идиота. Ну, да, это не сложно. Машки больше нет. Все, завязал. Завязал – честное слово. И с соседом мы не цапаемся, ибо друг друга не видим вот уже месяц: я живу на твоей даче. В общем-то, потому и Машки рядом нет. Наверное.
Открытки, лоскутки синего шелка, ажурный хвост кружев цвета теплого топленого солнца. Все собрано в один букет, залито ПВА и сейчас протягивается тебе. Спасибо/пожалуйста/очень. Хорошо, что ты существуешь.
On-line. По кедам потек мед. Запахло полынью, корицей, хозяйственным мылом и, кажется, свежими огурцами. Это Олька завела свою колыбельную: если через полчаса не вырубишься – свихнешься. У нас свои Аленушкины сказки, подсмотренные и надкушенные. Кто что выронит – Олька подхватит, задушит странные привкусы толстым слоем шоколада и скормит детям. Когда смотришь на эту вампирицу, жалеешь, что не родился мишкой в зоопарке: нас можно кормить. Всем, что под руку подвернется. 
У садовых кузнечиков – истерика. Заглушают своим стрекотом даже проносящиеся мимо электрички. Мягкие светлые шторки, лоскутные одеяла. Не хватает самовара, зато есть блюдца. Есть акварельки детские на стенах. Есть полтора маковых бублика, спичечный коробок соли и четыре яблока. И ни копейки денег. Да и зачем? Я никуда не поеду.
В городе меня ждут. А я подожду здесь. Будем едины хотя бы в ожидании.
Она всегда спит по диагонали. Что хочешь с ней делай – бесполезно. Она даже подушку вечером аккуратненько укладывает под углом в 45о к обеим стенкам и сама этого не замечает. Ладно – далеко не самое страшное. Когда я смотрю на нее из тени, запиханной в угол, мне странно становится, - как.
-Да ты кури. Кури? Я эту дрянь уже полчаса слюнявлю, не зажигая. Еще немного и меня стошнит.
-Как-то не.  -Ладно.
Ну, что она? Добрая, наверное. Не глупая – это я знаю точно, понимаю своим быстрорастворимым серым веществом. Больше ничего не понимаю.
Когда Новый Год этот праздновали…потом, в автобусе уже, она на моем плече уснула. А я все думал, какого черта из меня кости во все стороны торчат. На что угодно спорим, что ей неудобно было.
Я убегаю к своей сестренке. Или сюда. В общем-то, опять же к ней, только без нее. Она дала мне ключи от своей дачи два месяца назад. Нора, куда можно уползти и, по крайней мере, выспаться. Пусть в городе ждут. Когда хреново, тогда просто хреново. И все. Хочется послать подальше и сестренку, и Ольку, и всех тех, кто чего-то еще ждет от меня.
Она умывается так шкодно. Как бельчонок, когда ест чего-нибудь. Ладони лодочкой и – в лицо. Близко-близко и быстро-быстро.
Здесь добрые дожди. Когда небу так плохо (или так хорошо?,,), мне тоже хорошо/плохо. В итоге – ничего себе. Я дома. Видимо, мой дом - размокшее оконное стекло, по которому с двух сторон бежит.
Я должен сестренке уже около пяти бутылок пива. Получит – сопьется. Так что не получит.
Ты идешь? Да. Там одуванчиками пахнет. Ни черта, это Олька духи пролила. Неа, одуванчики. Олькины духи похожи на клубничный дихлофос. Не бывает. Бывает. Нет. У Ольки есть. Это же одуванчики. Да. Ладно, пошли.
А там действительно – одуванчики. На станцию выходишь – задыхаешься. И полынь. И тополя еще. А вокруг тополиного кольца – лес.
Что, все снова плохо? Нет. А что тогда? Не знаю. Устал? Наверно. Приехал, значит, приехал. Не важно. А у Ольки в гостях племянники. Боже, храни Францию…Хорошо. Я попробую.
Я, как умею, желаю тебе счастья. Ровно столько, сколько в тебя влезет. Я, наверно, поеду куда-нибудь. Не уеду, а поеду именно. Ну, ты, естественно, поняла. Чтобы ты, да не поняла чего-нибудь. Бредятина. Не бывает. А я поеду ненадолго. Там, правда, Машка. Еще я у тебя на кухне розетку сжег. Случайно. Олька со своими детдомовскими пекла там чего-то. Короче, каюква и крантыква в одном флаконе. Я попытаюсь починить. Вот будет клево, если получится.
Она цветная среди черно-белого. Хорошая такая, живая, вкусная. С ней говоришь – нормально все. С другими – будто видеопленку любительскую перед глазами прокручиваешь: вот Машка скандал опять закатила, Толька попрощаться зашел, радио трещит чего-то там, очередь пухнет и тянется, как на дыбе, честное слово… Все. Отрубаюсь. Глаза болят дико. Закрыть и сидеть, дождик слушать, стенку хребтом бороздить. Все хорошо. Замечательно.
Дней пять назад приезжал Рановский. Объяснял, доходчиво и очень медленно, разжевывая, что я есть такое. Ликбез. Ну, ты ведь тоже все обо мне знаешь, ты лучше Рановского знаешь. Чувствуешь, что нет меня.  Я – ничто. Только очень гордое ничто. Прости. Все как обычно.
Когда человек говорит, что ЭТОТ мир – чужой для него, мне придушить его хочется. Значит, у таких сволочей, в отличие от прочей шушары, ЕСТЬ мир? Специальный, подходящий, подогнанный? Где ты – на месте, где ты нужен, понят, принят. Это, значит не ты такой корявый, а просто мир… Мир этот под корявых людей подогнан. Под нас с тобой, видимо.
Тебе можно сказать, тебе все можно сказать, и ты не пошлешь куда подальше, не станешь мозги чистить. Я, наверно, через месяц вернусь. На самом деле не знаю, но я попробую: через месяц.