Великий инквизитор и марихуанный бред

"Но почему же наркоманы...? Человек отталкивает трудности, и действительность, и подлинную жизнь, но если он верит, что найдет укрытие за пределами правды, то замечает, что попал в ловушку... " Э. Ионеско, "Противоядия"

Был вечер и шел дождь... Иногда шуршал гром, и пробегала молния, на секунду озаряя и ослепляя своим светом все, что вокруг. Я сидел в кресле и размышлял о сущности человека. Вопрос этот - бесконечный и бесконечно смешной. Вдруг мне послышался тревожный и неумолимо размеренный стук в оконное стекло. Это уже не дождь! Кто-то хочет войти, или, вернее сказать, влететь. Я открыл окно и застыл в изумлении. Ба! Знакомые все лица! Это же Ворон! Тот самый Ворон из известнейшего нам стихотворения.

Ну-ка, попробуем ему что-то сказать. Может, что-то в таком стиле:

- В душу хлынет ли забвенье, словно мертвая вода?!

Ворон, как и следовало ожидать, оказался грамотной птицей. Он тут же по-человечески захохотал и вместо ожидаемого крика произнес ироническим голосом целую тираду:

- Хлынет, конечно, жди! Накуришься марихуаны, и хлынет забвенье.

Расправил крылья и улетел. "Странно, - подумал я. - Причем здесь марихуана?". Я только и успел крикнуть ему: "Ты куда?!", а он уже давно скрылся из виду.

Ох! Мне уже надоели эти бесконечные разговоры про наркотики. Конечно, надо их осуждать, необходимо. Это одно из самых страшных зол на земле. Но нельзя же в этом доходить до абсурда?! Теперь уже любые стихи, любая проза, даже невзначай брошенная фраза, где присутствует мотивы мистики и ухода от мира, воспринимается как прямое доказательство, что тот человек или параноик, или, скорее всего, наркоман.

Уже все уши прожужжали про то, что наркотики - это не бегство в лучший мир, а дурман, фикция, отрава, дрянь. Все равно ведь идут, пробуют и не могут потом отказаться от этого. Может быть, именно из-за того, что мы утратили смысл жизни. Но ведь в кокаине же его не найдешь. Даже, если истина - в вине.

Почему же никто не хочет просто мечтать, откинуться в кресле и грезить? Зачем для этого употреблять какие-то подручные средства? Если ты хочешь что-то видеть, ты увидишь это хотя бы во сне. Образное мышление развивать надо! Вот в чем спасение!

Образы, одни лишь образы вокруг... Вот - девушка, которая ходит всегда в черной одежде. И волосы у нее черные, прямые, как крылья у ворона. Говорят, что она колдунья. Но единственное, что она умеет в колдовстве, это околдовывать сердца людей. Если ее любят, то уж любят до самозабвения ("забывая себя").

Я подошел к ней, но на расстоянии трех шагов замер, меня всего трясло, как в лихорадке. Ее лица я не видел, оно было скрыто ее черными волосами. Она тихо спросила меня по-детски тонким, но по-взрослому хриплым голосом:

- Ты хочешь понять сущность человеческого бытия, не так ли?

- Да! - не в пример ей громко, почти криком ответил я.

- Тогда, смотри мне в глаза! - тоже довольно громко сказала она и развела волосы в сторону. Один вид ее глаз воистину потрясал, потому что за ними был какой-то особый мир. Без колебаний решил, что туда нужно непременно попасть.
 
И вот, я уже там! Я сижу на мягкой свежей густой траве. Вокруг стоят какие-то деревья с темно-фиолетовыми стволами. Поют птицы самыми разными голосами, какие только может различать человеческое ухо. Все пение не имело никакой направленности, была в этом приятная и милая сердцу хаотичность. Недавно здесь был дождь, поэтому здесь все кажется таким тихим, прохладным, жизненным, не сухим. Солнце не давало никакой жары, но и не позволяло господствовать холоду. Не слепило глаз, но и не скрывалось в сером мраке. И никаких нету комаров! Действительно, странно. А те, что были, докучают своим однообразно мерзким писком только возле далекого от меня озера.

Но нет! Все рано или поздно рушится. Меня нашли! Зачем меня искали, сам не знаю. Это были два здоровенных амбала со статичными, как маска лицами. Ни один мускул у них на лице даже не шевельнулся. Зрачки их мелких, но широко распахнутых глаз были сильно увеличены и тоже совершенно неподвижны. Оба были одеты в какие-то серые, видимо полицейские, мундиры, но с черными и красными крестами. На фуражках у них была красная полоса, на которой золотыми буквами блестела надпись: "ИНКВИВД". Это была зловещая аббревиатура, нагоняющая ужас, как я потом узнал.
 
- Эй, мужик! Ты чего здесь делаешь?! Митинг давно уже начался! - грубым и одновременно мерзким голосом крикнул один.

- Природой все наслаждается, интеллигент хренов! - крикнул другой. - А мы тут бегай за ним!

Их голоса были удивительно похожи, как у братьев. Но сами они на братьев не походили. У них были глаза разного цвета и волосы разного цвета, но во всем остальном они были как валенки...

Они пытались меня схватить. Я весь съежился и начал кататься по траве, стараясь улизнуть от них. Но они стали пинать меня своими серыми и блестящими сапогами. Я попытался встать, но они меня окружили. Их оказалось не двое, а больше. Наверное, человек шесть-восемь. Наконец, мучаясь от ударов, синяков, я присел. Кровь текла из моего носа в три ручья. Я поднял голову, пытаясь ее остановить. Тут они и подхватили меня под руки и потащили, награждая дополнительными ударами своих костлявых, но казавшихся деревянными, кулаков. Вид крови их не останавливал.

...Мы добрались до нужного места. Там была демонстрация в честь какого-то праздника. Она заключалась в том, чтобы всем коллективно, не "выпендриваясь", всем скопом выразить почтение, тому, кто заправляет, его порядок, его веру и принципы, которые должны быть принципами всем "гражданам" до единого. Все обязаны придерживаться определенных правил, обязаны последовательно вырабатывать в себе соответствующие убеждения (последние слова кажутся мне самыми нелепыми).

Меня втолкнули в толпу, где я еле-еле там нашел место для себя. Иначе могли бы запросто затоптать. Толпа состояла из лиц, хотя и не совсем одинаковых, но с настолько единым выражением лица, что казалось, что это идут какие-то киборги, которых запрограммировали на хождение в ногу и постоянное безумное и бездумное восхищение. Выражение лиц изображало застывшее восхищение, которое могло оставаться сколько угодно и также готовое в любую минуту по приказанию превратиться в необузданную ненависть и ужасающую ярость к чему-то или к кому-то. На этих лицах были видны следы озлобленности, вечной неудовлетворенности и какого-то странного идиотского наслаждения, словно они были одурманены чем-то, лишавшим их воли, желаний и стремления к правде. Они стали каким-то образом зависеть от каких-то странных и глупых условностей, установок, догм, в которые ни один человек, будь он хоть последним дебилом, не верил.

Они шли широким и быстрым шагом, мне пришлось много потрудиться, чтобы пойти с ними в ногу. Проходя мимо чего-то, что должно было по "правилам игры" внушать почтение, они тут же вытягивали туда свои головы и восторженно туда глядели, изредка выкрикивая: "Слава Великому Инквизитору! Нашему защитнику от врагов и искусителей!". Выкрикивали они это без всякого энтузиазма, как блеют бараны, когда их начинают погонять хлыстом.

Мне захотелось увидеть, чему именно они поклоняются. Вытянув голову, притворившись, что отдаю честь, я разглядел то, что потрясло меня своим надругательством над святостью и воздвижением мнимых и ложных идеалов и ценностей. Может, это был герб? Кто его знает! Не знаю я, что это было!

На первом плане было распятие. Никакое изображение этого жуткого события не было так ужасно и тошнотворно как бывшее там. Разве это Иисус?! Это напоминало больше мучающегося грешника в аду, чем с достоинством и смирением принявшего смерть Христа. По-видимому, это должно внушать страх и ужас подданным перед свирепой безжалостной машиной подавления Инквизитора. Крест был весь исписан разными словами и символами. Наверху были две буквы: альфа и омега. На дощечке, прибитой к кресту, была надпись: "Да здравствует Партия И. И. Христа!". Крест был весь исписан какими-то инициалами, видимо "ВИ" (Великий Инквизитор). На подножии была те знакомые буквы: "ИНКВИВД", написанные кровью. Композиция заключалась в гигантский белый круг, над которым красовался еще один символ небольших размеров, состоящий из серпа, молота и свастики.

Дальше я увидел самого Великого Инквизитора в той самой ИНКВИВД'ской форме, только не серого, а чисто белого цвета. Он сидел далеко и, как казалось, почти под солнцем. Рядом, по обе его руки сидели приближенные, которые всеми жестами и телодвижениями выражали полное согласие и желание подражать. Лицо у Великого Инквизитора было невыразительным и невзрачным. Помню, оно было чрезвычайно пухлым с громадными мешками свисающих щек. Лоб был невысоким, но как-то особенно выделялся своим напором, седые прямые волосы были зачесаны назад (видимо по традиции). Нос напоминал улитку или слизняка, ползающего по огромному спелому плоду. Губы постоянно причмокивали, словно пытались что-то сказать. Маленькие, сощуренные от яркого солнечного света, глаза не выражали ровным счетом ничего. Я так и не понял, какого цвета были глаза из-за необычно увеличенных зрачков. Во время приветствия он лениво и медленно махал рукой, иногда сжимал кисть в кулак. Рука его была страшно опухшая, из-под рукава виднелись крошечные вены. За время демонстрации он так ничего и не сказал, только махал все время рукой, кивал головой и причмокивал губами. Создавалось впечатление, что он смертельно устал и нуждается в продолжительном отдыхе, которого "лишают" его демонстранты...

- Эй! Ты чего застыл, как статуя мыслителя?! Давай живей, салага-строитель!

Оказывается, мы что-то строим, но никто не знал, что конкретно. Основная масса то и дело таскает кирпичи, как я. Лишь только элитарная группа собственно строителей находится внутри постройки. Что там она делает одному Богу известно. Снаружи работа уже закипает, причем постоянно закипает, так и не начиная кипеть. Таскаем кирпичи, цемент, железяки какие-то. Я ужасно устал и все делал по инерции, не думая ни о чем. Несколькими шагами от нас сидят люди в форме ИНКВИВД, курят и орут, но не истошно и не раздраженно, а так. Даже с некоторым смаком, получают прямо таки удовольствие от собственного положения и от собственного вопля. Это было противно, тем более у них ужасные гнусавые и грубые голоса, от одного слова уже начинаются известные позывы.

Но, тем не менее, работаем, терпим. Совершенно выбившись из всех сил, уже не зная никакой радости, только бы на секунду присесть, мы закончили трудовой день и пошли куда-то строем, руки за спину. Я слышал, как в толпе кто-то шепнул кому-то: "Ничего! День прожили, проработали и слава Богу! Сейчас вот дадут паек, дозу. Нажремся, накуримся!".

Теперь понятно, что такое держит их в повиновении! "Доза", "накуримся" - здесь видимо страна наркоманов, которые уже утратили всякую свободу мыслей, всякие мечты и желания, лишь бы принять то, что дает им возможность якобы уйти на время от мира, а на самом деле лишь еще больше отупляет и увеличивает страдания.
Нас привели, как оказалось, в столовую, где раздавали пайки за работу. Нас выстроили в длинную линию, напоминающую очередь, начали по одному выдавать талоны и по одному запускать. Подходили к какой-то толстенной женщине со светлыми завитыми волосами, которая выдавала пайки. Все продукты выдавались в непрозрачных подписанных пакетах: "Чай", "Колбаса", "Масло", "Хлеб" и... "Марихуана".

- Зачем мне марихуана? Я же не курю! - пытаюсь что-то бормотать.

- Не волнует. Норма! Паек! Пошел отсюда, номер 13666! - железным, почти стальным голосом сказала женщина, что отбило всякую охоту не только с ней говорить, но вообще произносить сегодня хотя бы слово.

Холодные голубые стены, не менее холодные столы... Мы, еле передвигаясь, уселись за них. Когда, наконец, было разрешено приступать, все заметно оживились. Ко мне стали подходить и спрашивать:

- Слушай, чудо в перьях! Если ты не употребляешь, так дай нам свою дозу-то!

Спрашивали, естественно, примешивая самые неожиданные, но чаще всего непечатаемые обороты. Наконец, подошел некто с подвижным и нервным страдающим лицом, с большими, широко распахнутыми, блестящими и постоянно слезящимися глазами, но также с большими зрачками. Его здесь называли Интеллигентом. Воистину, странная кличка, считающаяся почему-то в их среде оскорбительной.

- Дайте, пожалуйста, марихуаны, - тихо и безнадежно, но, явно беспокоясь, попросил он.

- Да ради Бога! - вздохнул я и бросил ему в руки пакет.

Но тут же налетели другие строители, которые у меня еще раньше просили, и началась детская возня с беготней и перекидыванием. Наконец, Интеллигент плюнул на эту суету и подсел ко мне.

- Надоело все, - тихо и устало прошептал он и больше не сказал ни слова.

Мне, как и ему, ужасно не хотелось есть. От усталости кружилась голова и тошнило. Я только попил немного чая с содой (правда, пришлось стоять в очереди за кипятком).

Скоро все уже в заметной спешке съели свои пайки и начали курить марихуану. Стоял невыносимый дым, невозможно было ничего видеть, слышать, ощущать, дышать. Все превратилось в какой-то дымный бред. Курящие что-то невнятно бормотали, смеялись, кашляли, по-звериному кричали, иногда просто сидели и молча покачивались. Не дурманились только я и Интеллигент. "Вот с кем можно разговаривать!" - подумал я.

Когда, наконец, после такого усиленного "кайфа" все стали расходиться, я и нашел нужным начать разговор.

- Почему ты-то не курил? - спросил я.

- Не хотелось... - печально, обречено, но как-то равнодушно ответил он.

- Так, значит ты еще не законченный наркоман? - с надеждой уточнял я.

- Нет, законченный... Здесь только и есть, что законченные наркоманы.

- Но сегодня же тебе не хотелось?

- Сегодня вначале хотелось, но потом почему-то расхотелось... Расхотелось быть таким же, как и все. Таким же, как они...

- Что же ты сделал с дозой? Отдал?

- Нет, выбросил. Передавать строго воспрещено! Хранить и курить в одиночку тоже...

Говорил этот несчастный все тем же грустным, усталым и смиренным голосом.

Наконец, всем по радио было дано указание разойтись. Оказалось, что мы с моим собеседником - соседи, номер моего талона - 13666, число, которое всех суеверных введет в неподдельный ужас. Номер талона моего соседа - 13665. С нами жила и сестра Интеллигента под номером - 13667. Она была маленького роста, слабого и хрупкого телосложения, выглядела намного младше своих лет. У нее было бледное продолговатое лицо на короткой и тонкой шее, маленький рот с тонкими и бледными бескровными губами. Зеленые зеркальные глаза были неодинакового размера, выражали внутреннее душевное напряжение, но одновременно слабость и вечную печаль, они были, казалось, устремлены куда-то в одном направлении, искали какого-то ответа. Весь ее внешний вид создавал между тем странное ощущение какой-то высшей красоты. Красоты не от этого мира. Темно - каштановые длинные, прямые и густые волосы были для нее чем-то вроде покрова, который защищал ее от всеобщей жестокости. Поглядев на ее лихорадочные крупные зрачки, я спросил у ее брата:

- Она тоже...?

- У нас все давно уже такие... - ответил Интеллигент безнадежным голосом, поняв меня с полуслова.

"Боже! Этот наркотик их окончательно погубит!" - с ужасом подумал я, но почему-то мой собеседник меня услышал.

- Мы скоро все погибнем...

- Но почему?! - чуть не крича от негодования, спросил я.

- Так надо... - еще более тихо и обречено ответил Интеллигент.

Этот ответ чуть не вывел меня из себя, но я вовремя успокоился и перевел разговор на другую тему.

- Почему она все время молчит?

- Она немая. У нее слишком обострены все органы чувств... Она на все реагирует слишком остро и болезненно. На демонстрациях она чуть не оглохла... Но этого не случилось, наоборот, слух ее еще больше обострился... Только однажды, работая судомойкой, она нечаянно разбила тарелку, и ей здорово попало. После этого случая у нее случился стресс... Моя сестра... долго плакала у меня на руках и на всю жизнь потеряла дар речи.

Все это Интеллигент рассказывал медленным долгим голосом, постоянно прерываясь. Видно было, что он очень переживал, это было для него трагедией, которая уже как-то улеглась со временем и воспринималась хоть и тяжело, но уже без той невыносимой боли. Сестра же обняла его за шею и долго беззвучно плакала.

"Излишняя обостренность чувств", - вспомнил я что-то и сам чуть не заплакал.

Но, сдержавшись, спросил:

- Почему она так много плачет? У нее глаза на мокром месте!

Интеллигент обнял свою сестру и поцеловал вначале в щеку затем в один ее глаз, который казался меньше другого. Повернувшись ко мне, ответил:

- Плакать можно ото всего, не только от горя.

Мы долго молчали. Сестра между тем перестала плакать, вытерла слезы и странно улыбнулась. Глаза ее вновь заблестели. Краснота, обычно остающаяся после слез, быстро прошла. Затем девушка обхватила руками свою голову и начала смеяться глухим, грустным и лишенным надежды смехом, мало отличавшимся от плача.

Интеллигент тем временем настраивал маленький, почти незаметный приемник. Вдруг, вертя ручкой, он неожиданно наткнулся на какую-то классическую мелодию. Когда он сделал чуть громче, я услышал одну из композиций Вивальди "Времен года", кажется на тему весны. Сестра словно ожила, неожиданно повеселела, положила руку на сердце, словно желая услышать, что оно поет. Ее смех из безнадежного вдруг превратился в веселый, звонкий и удивительно жизнерадостный, несмотря на то, что лицо до сих пор сохраняло печать постоянной грусти. Девушка закрыла глаза, начала жадно вдыхать воздух, который казался ей самым-самым свежим, мерно покачиваясь, словно прислушивалась, как совсем рядом, совсем не боясь ее, там и сям пели птицы. Она будто начала подпевать музыке, хотя и не могла этого сделать.
 
- Не удивляйся, - шепнул мне сосед, - у нее часто бывают подобные видения... К тому же это ее любимый композитор.
 
- А почему это я должен удивляться? - шепотом спросил я в ответ.

- Она обожает эту мелодию, - продолжал шептать Интеллигент, - она обожает музыку вообще. Любую музыку. Всех направлений, всех цветов радуги. Не любит только, когда музыка звучит слишком громко. Громкие звуки она, вообще, плохо переносит.

"У нее, наверное, очень тонкий слух!" - с восхищением подумал я и сказал об этом Интеллигенту. Он ответил как можно более тихим шепотом:

- Она очень талантливый человек. Играла одно время на скрипке, на фортепиано и я думаю, что не разучилась до сих пор. Только вот петь не могла - слишком у нее был слабый голос.

- Почему ты так тихо говоришь? - шепотом удивился я.

- Это для нее очень тяжелые, страшные и больные воспоминания. Зачем ее лишний раз травмировать?

Я еще больше удивился, но Интеллигент разъяснил мне:

- Она очень сильно отличилась на музыкальном поприще. Даже сама научилась сочинять небольшие мелодии. Потом из этих мелодий чуть не сложилась целая соната. Правда, они были немного грустными, но искренние, живые, эмоциональные. Ты понимаешь же, что все тонко чувствующие люди обречены грустить в этом мире. Ее великолепная музыка, восхитившая даже самого министра культуры, не понравилась Великому Инквизитору, который слушал только простенькие, веселенькие и забойные "музычки". Он начал партийную и правительственную чистку от всех, кто к ней благосклонно относился. Устроил целую кампанию против "декадентско-пессимистических тенденций" в искусстве. В итоге ее не репрессировали, но запретили заниматься музыкой. И вот теперь она работает посудомойкой!
 
Начал он говорить шепотом, но затем говорил все громче и громче, а под конец почти перешел чуть ли не на крик. К счастью, сестра его не слушала, она что-то пыталась поймать на приемнике.

- Какая чудовищная несправедливость! - налился я раздражением и стукнул кулаком о стол. Девушка перепугалась и выключила радио.

- Ничего, ничего, сестренка, продолжай, - успокоил ее брат.

Она вновь принялась что-то там настраивать. Интеллигент продолжал, снова перейдя на шепот:

- С тех пор она стала такой отчужденной от всего, постоянно плачет. К тому же на нее страшно давит марихуана. Она перестала уже видеть сны, а если и видит, то кошмары, от которых перестает спать. Еще жаловалась, что перестала слышать музыку внутри себя. Ей нужно, чтобы музыка слышалась извне. Слава Богу, что хоть не конфисковали приемник! Единственный источник музыки, что остался...

Сестра между тем перестала ловить что-то на радиоприемнике, она поняла, что сейчас больше ничего кроме маршей и идеологических передач не будет. Ей стало от этого необычайно грустно. Она сидела, понурив голову, лишь изредка, вскакивая, вспоминая ту услышанную мелодию.

Интеллигент попытался развеселить ее, стал рассказывать какие-то анекдоты, которые мне почему-то больше казались грустными, чем смешными. Сестра, которую, кстати, он называл Мифой, вновь развеселилась, улыбнулась, а затем начала смеяться самым чистым и простодушным смехом, без тени какой-либо истерики. Смеялась она настолько громко и звонко, что я начал опасаться, что кто-нибудь за стенкой услышит, начнет стучать нам и орать или - еще хуже того - пойдет "стучать" в соответствующие органы. Тем более что шутки становились все более крамольными.

Но рассказчика это не волновало. Он хоть и был подавлен, но умел настолько драматично разыгрывать рассказываемые истории, что даже я начал понемногу похохатывать.

- ... Вот они, - рассказывает, - и говорят барабанщику: "Что ж ты так плохо ударяешь в барабан? Бей чаще! Что ты халтуришь?" А он им и отвечает: "Извините, но такова моя партия в этом оркестре...". А они все орут: "Какая партия?! У нас у всех одна лишь партия!".

Это Мифу особенно рассмешило. Она обняла брата, уткнулась ему в плечо и долго хохотала. Мне казалось, что она задохнется от смеха. Вскоре Мифа перестала смеяться, ей ужасно захотелось спать. Девушка ушла в ванную. Вернувшись, рухнула на железную кровать и заснула крепким, безмятежным спокойным сном с улыбкой на бледных губах.

Ее брату спать не хотелось. Он мрачно уставился в окно, скрежетав зубами, будто думая там что-то увидеть. Я, наконец, решил задать ему вопрос:

- Что такое ИНКВИВД?

Интеллигент, усмехнувшись, ответил сквозь зубы:

- Инквизиция внутренних дел. Ты так и не понял?

- Что они вообще делают?

- Зверствуют...

- Почему?

- Так надо...

Мне этого не хватило. Я продолжал спрашивать:

- Зачем им это нужно?

Он опять усмехнулся и ответил:

- Это нужно нам... чтобы спастись от чужеродных разлагающих влияний.

Это меня немного озадачило и в то же время рассмешило:

- Но ведь никаких же чужеродных влияний быть не может. Вы отрезаны от всего мира.

- Вот именно! - подтвердил он и уставился опять в окно.

- Где же они патрулируют? - вновь спросил я.

- Везде. А в идеале они должны неусыпно следить за нами даже в наших мыслях.

- Это ужасно... - сказал я безо всякого энтузиазма и возмущения. Я знал, что так все и должно было быть.

- Они преследуют нас везде, где только можно. Они используют целую сеть осведомителей. "Стукачество" они превозносят, как подвиг, используя это в пропаганде.

- А что они делают, если что-то обнаружат?

- Как что? - он удивился моей непонятливости. - Они тут же докладывают, высылают конвой, арестовывают.

- А что же потом?

- Отправляют на пытки, самые гуманные из которых - хождения на битых стеклах и "кабинет дантиста". Когда во всем "признаешься" - ведут в крематорий на сожжение.

- А если не признаешься?

- Это невозможно. Замучабт пытками до смерти. Впрочем, если пройдешь обряд покаяния, полижешь им пятки, могут или расстрелять, или отправить в лагерь, на каторжные работы...

- Ха! - усмехнулся на сей раз я. - Разве мы сейчас не на каторге?

- Ты еще не видел настоящую каторгу... Там, как правило, больше двух лет никто не выдерживает. Сходят с ума, накладывают на себя руки, или просто умирают от недоедания или перенапряжения. К тому же там постоянно какой-то гадостью колют... Героин - игрушка по сравнению с этим. Поэтому бежать невозможно. Ноги не слушаются, голова - тем более...

- Откуда ты все это знаешь? - с ужасом спросил я.

- Рассказывают... Друзья, знакомые... Кто-то из них служил в ИНКВИВД и такого насмотрелся...

- И ты с ними еще разговаривал?!

- А что делать? Не хочется же мне туда!

Мне стало не по себе. Я решил переменить тему:

- Ты-то как попал в строители? Ты такой же строитель, как я - Моцарт.

- Распределили. Загнали... Мало ли, что можно придумать? - с некоторым раздражением в голосе ответил он мне.

- Почему же тебя?

- Я по образованию - историк. А историю все всегда под себя переписывают. Я не успел за ними... Вот и загнали! Тебя ведь тоже... Не по призванию.

- Понимаю, - ответил я, хотя на самом деле, понял не все и не до конца.

Следующий день прошел совершенно так же, как и тот. Словно под копировку... Под вечер я вернулся и услышал какой-то разговор на повышенных тонах в комнате, где я проживаю. Вернее был слышан один голос, а в ответ - тихие всхлипывания. Я вошел и увидел...

- Они не посмеют! Нет! - кричал Интеллигент. - Они - мерзавцы, но они это не сделают. Никогда! Слышишь! Так и знай!

Мифа, вся в слезах, все показывала ему "решетку", сделанную из пальцев.

- Они тебя не заберут! - все сокрушался брат. - Не верь, что на тебя "настучали"... Даже если кто-то тебя и оклевещет, тебя никто не схватит. Они понимают же, что ты ничем не можешь им навредить. Ты не способна никому сделать зло!

Мифа плакала. Мне показалась, что она сказала: "О, Боже!". Брат обнял ее и тихо шептал:

- Прости меня. Прости и успокойся. Только успокойся. Никто! Никто тебя не обидит. Ты будешь жить. Ты должна жить, ибо без тебя не будет никакого мира. Без тебя ничего не будет. Только ничего не бойся.

Сестра немного успокоилась. Слезы перестали катиться, а глаза высохли.

Никогда я не видел Интеллигента таким эмоциональным и громогласным. Видно, ничего больше ему не хотелось в жизни, на все было наплевать, кроме сестры. Мифа была для него жизнью. Больше ничего он не хотел ни знать, ни видеть.
 
Мы сидели долго и молча. Каждый будто замкнулся, думал только о своем и в себе. Мифа опустила голову, устремив взгляд в одну точку - в зарешеченное окно.

Наша неподвижность была прервана наглым громыхающим стуком в дверь.

- Откройте, инквизиция! - сказали там за дверью. Это сказал квакающий голос, который ужасал своим неблагозвучием, а также наглым и поучающим тоном. Таким мог быть только голос посредственности, которая благодаря своей тупости и подлой жестокости выбилась "в люди".

Мифа встала и подошла было к двери, но Интеллигент ее не пустил:

- Нет! Не надо. Ни за что! - громко шепнул он ей.

А сам сказал вслух в дверь, сонно зевая:

- Товарищ лейтенант, подождите секундочку, пожалуйста!

- Какой лейтенант! - взревел опять этот голос, - Ты в званиях не разбираешься, соплежеватель?

- Разбираюсь... - намеренно голосом нерадивого ученика ответил мой сосед по комнате.

- Тогда чего ж ты не смог отличить звание по голосу? Сопли все жуешь! Звание мое - майор! Открывай скорее, Интеллигент Сопливый!

- Сейчас... А как вы по фамилии? - все тянул время несчастный.

- Ты чего, охренел?! Я - майор отдела госбезопасности ИНКВИВД Малявка! Открывай или мой наряд выломает ее!

- Ломайте, - спокойно, твердо и с издевкой ответил Интеллигент.

- Нет! Мы ломать не будем. Мы ее сломаем-то за секунду, и от нее ничего не останется. Пли по замку!!!

Последние слова были обращены уже не к моему соседу. Это была команда наряду. После того, как она прозвучала, раздался глухой выстрел в упор. Замок пулей вылетел из двери.

Инквизиторы вошли. Первым шел майор Малявка. Внешность его была нисколько не лучше голоса. Медные редкие волосы лежали на черепе, как какой-то пепел. Роста он был среднего, хотя ходил такой походкой, словно думал, что выше всех на голову, немного подскакивая. Лицо ничем не отличалась от жабьего, только кончик носа излишне выступал, как у Буратино. За ним шли другие, более низкого звания. Их внешность была менее запоминающаяся, но не менее отталкивающей. Все они, как и майор, были в серой форме с красными и черными крестами, на фуражках с красной полосой та ужасная аббревиатура золотыми буквами: "ИНКВИВД". Мне показалось, что именно их я увидел тогда, в лесу, где они меня поймали.

Мифа встала и рассеянно оглядела вошедших. Интеллигент стоял в стороне, не в силах вымолвить ни слова от величайшего презрения, которое его охватило по отношению ко всей ИНКВИВД в целом и к отдельным его служащим. Губы крепко-накрепко сжались, образуя морщины. Я тоже не мог отделаться от чувства омерзения, но только глупо и смущенно раскланялся.

Майор посмотрел на нас с еще большим высокомерием и чувством превосходства, повел плечами, как бы демонстрируя нам свои погоны, и сказал официальным тоном и скрипучим голосом:

- Мифа Гуманина, вы обвиняетесь в заговоре и террористической деятельности, направленной на подрыв государственной власти, подготовки покушения на Великого Инквизитора, а также незаконном хранении наркотиках.
Мифа не произнесла ни звука, она стояла, как статуэтка, смотрела в пол каменным взглядом. Малявка залез под ту железную кровать, на которой спала Гуманина, и вылез оттуда весь перепачкавшийся темно-серой пылью, держа в руке совершенно чистый пакет с дозой марихуаны.

- Стара шутка! - шепотом сквозь зубы пробормотал Интеллигент.

Майор Малявка услышал это:

- А я давно за вами наблюдаю, гражданин Гуманин. Вы слишком неуважительно относитесь к органам порядка и безопасности.

- Вернее, к органам палачей и садистов, - хладнокровно ответил тот.

Малявка самодовольно усмехнулся и сказал злорадным тоном:

- По первому же нашему замечанию или доносу кого-либо вы будете арестованы. - и обратился к сестре. - Мифа Гуманина, пройдемте со мной!

Я думал, что она тут же заплачет, кинется на шею брату, но глубоко ошибся. Мифа направила на инквизиторов взгляд, который не выражал ни презрения, ни ненависти, хотя такой взгляд мог бы тут же ввести в припадок человека, у которого еще осталось капля совести и человеческих чувств вообще. Но те и глазом не моргнули, ибо у них отсутствовала даже эта капля. Девушка протянула им свои тонкие слабые, как ветви березы, руки, которые тут же были в тисках маленьких, но жестких блестящих стальных наручниках. Она повернулась и посмотрела на нас своим печальным взглядом фаталиста, сдерживая прощальные слезы. Взгляд расплылся, по нему можно было прочесть только одну фразу: "Включайте, пожалуйста, каждый вечер музыку. Не будьте жестоки как они!"

Конвой ушел, злорадно хохоча, и хлопнул дверью. Интеллигент кричал, чтобы его забрали вместо нее, что он еще больше виноват, чем его сестра, всячески обвинял себя, пытаясь их остановить. Но нет! Потерявшие все человеческое в себе скоты, двинулись, все меньше обращая внимание на протесты, которые становились все более разгоряченными.

Когда они ушли, Гуманин медленно отступил к стене, прислонился и со всего размаху ударил об нее затылком. Серая глухая стена отозвалась тихим, еле слышным насмешливым эхом. Интеллигент сел на пол и стал карикатурно хохотать, иногда вставая и отплясывая чечетку. Наконец, сел за стол и положил голову, а сверху руки, прошептав: "Все! Больше ничего не хочу видеть, слышать, знать и говорить!". А мне лишь крикнул: "Дай марихуаны!".

Я ему крикнул в ответ:

- Не надо! Ты знаешь, что это погубило их всех и твою сестру тоже!

Я стоял как вкопанный и смотрел на него, потом уставился в одну точку, не помню уже в какую. Мысли бегали из стороны в сторону, пытаясь найти какое-то пристанище, но лишь уставали, запыхаясь. И тут я спросил четко и громко:

- Что же нам делать?

Этот вопрос не был адресован кому-то или чему-то конкретно, но Интеллигент вдруг решил ответить тем самым безнадежным, хмурым и обреченным тоном:

- Умереть...

- А она? - резким голосом вновь спросил я.

- Ей ты ничем не поможешь, и я тоже...

- Но что-то надо делать! - пытаясь не молчать, сказал я.

- И что же ты делать собрался? - теперь уже иронично спросил Интеллигент.

Я сказал фразу, которая, как оказалось, имела решающее историческое значение:

- Идти к Дворцу Великого Инквизитора!

Интеллигент рассмеялся, его это развеселило:

- Ты собрался взять его штурмом?!

- Да! - неожиданно для самого себя закричал я. - Мы возьмем его и отвоюем свою свободу! Пусть все пойдут со мной!

А сам вдруг подумал: "Какой бред это я несу?!". Я понимал, что это просто какой-то болезненный или наркотический бред, хотя наркомания ведь не заразна. А может - и заразна? Может ли она быть в какой-нибудь другой форме?

Интеллигент странно посмотрел на меня. Он будто считал, что я сошел с ума, хотя понимал, что тот кошмарный абсурд, в котором он все время жил, ничем не лучше той глупости, которую сморозил я.

- Ты - оптимист, - ответил он мне и заодно спросил, - Но пойдут ли за тобою ВСЕ?

- НАРОД пойдет туда! - безумствовал я, - Неужели он любит Великого Инквизитора?

Интеллигент снова рассмеялся. И затем сказал серьезным тоном:

- Он любит Инквизитора, но притворяется, что ненавидит.

- Может быть - наоборот? - удивился я.

- Именно так.

- Но может на мою сторону встанет стража? - задал я очередной глупый вопрос. Этот вопрос показался мне самой большой глупостью, которую я сказал сегодня, но на мое удивление Интеллигент отнесся к этому куда как иначе.
Он вскочил, поднял к верху палец и закричал: "Эврика!". Так и застыл, словно гипс - с открытым ртом и поднятым кверху пальцем. Я тоже от удивления раскрыл рот и застыл, как камень.

Когда мы очнулись, Гуманин взял меня за руку и сказал:

- Пошли... Там, в соседнем номере живут мои друзья-диссиденты. Они создали тайное общество и готовят переворот.

Мы прошли по освещенному коридору, причем настолько освещенному, что резало глаза. Зашли в нужную комнату совершенно без стука и без всякого пароля. Заговорщики стояли над какой-то картой и возбужденно что-то громко говорили, нередко совершенно невпопад. Они мне больше всего в этот момент напоминали наркоманов, которые собрались коллективно травиться и в предвкушении делят марихуану.

- Товарищи! А что если заняться коридором? - говорил один.

- Нет, там стоит графин с водой! Ничего не получится, - отвечал другой.

- Подложим динамит под ковер, - сказал третий.

- Исключено! - возразили все.

В таком стиле происходило все обсуждение, причем говорили они настолько быстро и лихорадочно, что казалось совершенно не думают над своими словами. Казалось, что каждый высказывался с целью сказать что-либо. В итоге все приходили к одному и тому же выводу, что "это исключено", "этот вариант не верен" и "ничего так не получиться".

Интеллигент закрыл дверь, откашлялся и объявил:

- Друзья! Позвольте вам представить нашего нового товарища!

Все тут же подскочили, и каждый пожал мне руку, даже не спрашивая моего имени, даже не думая о том, что я могу оказаться провокатором. Все подходили с взволнованными лицами, с трясущимися руками, выпученными воспаленными глазами с крупными зрачками. Видно было, что мне доверяют.

Интеллигент сказал собранию:

- Наш новый товарищ только что предложил нам захватить Дворец Великого Инквизитора с помощью стражи. Подпольщики нисколько не удивились этому, напротив - им показалось интересным, и они тут же спросили:

- Что же нам делать со стражниками?

- Привлечь, - решительно сказал я, - привлечь марихуаной.

- Понятно! - сказал один из них, видимо главный. - Захватить склад. Подкупить марихуаной все стражу... И арестовать ВИ! Ловко придумано! Молодец!

- Но как же нам это сделать? - спросил другой, самый младший из них. - Ведь склад тоже надежно охраняется!

- Но не так как Дворец! - не согласился лидер. - К тому же у меня есть несколько "корочек" удостоверений агентов СС ИНКВИВД. Вот!

Он вынул из ящика стола несколько таких "удостоверений" в красной обложке, на которой было написано золотой краской: "Секретная служба Инквизиции".

- А хватит ли их? - засомневался я. - Может хоть фотографию внутри наклеить?

- Не надо, - успокоил меня главный, - ничего не надо. Охранники сразу же в сторону шарахаются при виде этой карточки. Агенты Секретной Службы имеют право доступа к марихуане. Склад наш! Тут же подкупим тех охранников, а потом займемся охраной Дворца. Кстати, им в последнее время стали меньше выдавать дозу, чтобы лучше охраняли. Поэтому они совершенно озверели. А жену начальника стражи арестовал отдел госбезопасности. Это такой у ВИ метод шантажа. Поэтому начальник с удовольствием перейдет на нашу сторону.

После этой речи все взбодрились и решили начать операцию сегодня ночью.

- Куда так торопиться? - весь дрожа от волнения, спросил я.

- А зачем медлить! - улыбнулся в ответ главный.

Действительно, зачем? Чего нам ждать? Уж, если с ума сошли, так к чему какие-то там ограничения?

...Вот решили действовать. Взяли большой мешок, ложные удостоверения, фонари, надели черную одежду. И вперед! Все произошло гораздо быстрее, чем я предполагал. Я буквально не успел ни о чем подумать.

Прибежали к складу. Я пошел первый, подражая походке ИНКВИВД'овцов. Так было задумано. Умело спародировав голос майора Малявки, я обратился к охраннику, который сидел в полусне со зверским неподвижным выражением лица. Казалось, что ему сидеть здесь просто претило, но он находится на посту и будет находиться, пока не сменят, потому что ему уже все стало ненавистным.

- Секретная служба инквизиции! - и показал корочку. Заговорщики тоже их предъявили.

Охранник встал по стойке смирно, но недоверчиво спросил, голосом напоминавшим скрежет ржавого железа:

- А ордер у вас на марихуану есть?

Я чуть было не растерялся, но Гуманин, стоящий позади, протянул ордер мне. Я тут же ткнул им в нос часовому, который улыбнулся золотозубой, морщинистой, предвкушающей улыбкой. Эта улыбка вызвала во мне чувство тошноты, и я поспешил отвернуться. А охранник тут же вынул ключи и открыл ими весьма запутанный замок. Затем еще набрал код, только потом чугунная дверь с громыханием отворилась. Зайдя на склад, мои товарищи по заговору тут же набросились на пакетики с марихуаной как изголодавшиеся волки, попавшие на склад свежего мяса. Сдержались, однако, чтобы тут же не "пыхнуть". Найденные пакеты побросали в мешок, который поручили нести мне, как не наркоману. На выходе отдали парочку охраннику, взяв клятву хранить могильное молчание. А сами пошли к Дворцу...

Как ни странно, но за все время я нисколько не волновался, мне было все равно. Перед этой "операцией" я волновался настолько сильно, что сердце бешено стучало твердым комом в горле, все тело сводило в лихорадке. Но волнение мгновенно испарилось, когда все началось. Будто камень на плечах тут же превратился в подушку. Мне вся эта затея показалась смешной и несерьезной. Я был уверен, что нас раскроют и схватят, только ждут удобного момента. Я не знал, что буду делать, если все удастся, и не ожидал, что успех придет так скоро.
Тем менее он пришел и довольно быстро. Мы подошли к охране дворца. Попросили вызвать начальника стражи, представившись агентами СС ИНКВИВД, предварительно всучив им по дозе. Начальник вышел, потирая руки. К нему мы сразу почувствовали некоторое расположение, ибо он не вел себя столь вызывающе и хамски, даже немного простовато. Хотя его внешность не должна была внушать доверие - соколиный нос, круглые глаза и вампирские зубы. Тут же, почти без всяких разговоров начальник охраны перешел на нашу сторону и начал отдавать соответствующие приказы своим подчиненным, причем все слушались настолько беспрекословно, что я опять начал подозревать какой-то подвох. Однако все шло по плану, причем все само собой, от нас уже ничего не зависело, даже если мы в самый решающий момент пожелали бы все остановить.

Лишь, когда был подан приказ: "Арестовать ВИ!", подчиненные стали слегка колебаться. Но колебались они не больше двух секунд и тут же заняли все позиции. Начальник привел нас к двери собственно покоев и крикнул в дверь: "Великий Инквизитор, Вы арестованы!".

ВИ вышел, зевая, с тем же томным, даже более сонным выражением лица, чем был тогда на параде. Он тут же начал искать кого-то глазами и нашел... меня. Я посмотрел на него с нескрываемой неприязнью, хотя и смущенно переминал с ноги на ногу. Великий Инквизитор сказал голосом, какой обычно бывает, когда человек начинает кричать что-то в глиняный кувшин:

- Я понял, что вы победили, но перед арестом я хотел бы сказать последнее слово. Лучше всего наедине со своим преемником.

Моя кровь вскипела от возмущения.

- Вы забываетесь! - крикнул я.

Но Великий Инквизитор предложил мне войти в его комнату. Я согласился, поскольку единственный, наверное, сошел из той компании за вменяемого.

Он заговорил более или менее ясно и отчетливо, хотя и постоянно причмокивал губами, прерывался, постоянно вставляя "ну" или "ясно наверно".

- Хотелось бы узнать... ну и чего вы добились, молодой человек, освободив этих плутов-наркоманов от меня?

- Где Мифа?! Что вы сделали с ней? - не отвечая на вопрос, я громко крикнул ему в лицо.

- Ясно наверно... Она не выдержала нервного потрясения, особенно когда увидела камеры и орудия пыток... Ну и начала задыхаться... случился инфаркт. Умерла тихо.

Меня вновь всего перекосило. Я хотел в одном слове высказать все, что о нем думаю, но такого слова я не находил. Я ударил кулаком по столу и в кипящем гневе выпалил:

- Вы знаете, кто вы! Вы... просто... Вы - сволочь! Подонок! Вы - выродившийся слизняк! Жирная тварь! Разжирел на чужых страданиях, вурдалак! Клоп гигантский! Человекоед! Мерзкое чучело! Мешок с навозом!

- Хе-хе-хе... - Смеялся он над моим пылом. - Говорите еще что-нибудь. Что вы замолчали? Про меня и не такие словечки говорят. Правда... ясно наверно, за глаза.

Я молчал, скрежетав зубами. Мне больше всего хотелось взять стол и бросить на его голову, но я сдержался. Я еще понимал, что его смертью невозможно искупить все его грехи, вернуть всех убитых.

А он все хихикал:

- А насчет жира... хе-хе-хе... это ты верно заметил. Давно мечтаю похудеть. Что только не пробовал! Стал наркоманом, как и они. Даже хуже... Ясно наверно, кокоинчиком-героинчиком покалываюсь. Никакого эффекта, только тучнее становлюсь.

Я отвернулся. Глаза покрылись туманом. Неужели я заплачу перед ним?! Нет! Я сжал зубы, скривил губы, повернулся, показав на него пальцем, и сквозь зубы произнес, как будто выплескивая остатки своего раздражения:

- Вы... убили ее.

- Ах, молодой человек... Ну, если бы она не умерла таким образом, ей оставалось бы ждать, ясно наверно, куда более страшной смерти.

- И как вам не совестно? Как вам не стыдно? Вы подло убиваете людей самым бесчеловечным образом. Вы - человек ли после этого? - я уже не чувствовал никакого возмущения, никакой ненависти, кроме презрения он не внушал больше ничего.

- Ну, вы сами уже мне говорили... Ясно наверно, что нет. Да вот только эти ваши хваленые люди вряд ли намного лучше меня.

- Что ты... сказал? - спросил я, едва вновь не впав в раздражение, но оно уже ушло куда-то далеко.

- Полно... Вы будто сами ничего не понимаете? Ведь, ясно наверно, что никто из тех, кто вас окружает, не достоин ни грамма уважения.

Я хотел страшно разозлиться, но только и сделал, что страшно удивился. А он все продолжал:

- И не надо удивляться! Вы ведь жалеете, конечно, Мифу Гуманину. Но уважение же изгоняет любую жалость. Когда жалею, я, ясно наверно, перестаю уважать.

- Я вас не уважаю и не жалею!

- А ведь следовало бы. Из всей этой истории, ясно наверно, один я достоин жалости. Ну, уважали меня достаточно, но ведь никто же так и не пожалел.

Я усмехнулся, но только больше мое лицо исказилось гримасой. Великий Инквизитор вздохнул:

- У Мифы была музыка, был брат. У нее было много утешения в этой жизни. Интеллигент твой впал в пессимизм, и это его успокаивало, ибо ему, ясно наверно, можно не винить самого себя в чем-либо. Наоборот, он мог беспрепятственно жалеть самого себя. А я? Совсем один.

- По-моему, вы-то и жалеете самого себя, - недоверчиво усмехнулся я.

- Куда там! Я ни в ком не мог найти сочувствия, даже в самом себе. Ясно наверно, я вынужден был взять все грехи человеческие на себя, самого себя корить, самого себя выставлять последним злодеем, чтобы меня проклинали все и, ясно наверно, я сам. Совесть, брат, ужаснейшее дело.

- Вы не имеете совести!

- Как знать? Хе-хе... Жить без совести еще хуже, чем с совестью. Совесть судит, а только тот, кто судит, ясно наверно, может и прощать. А я никак себя не могу простить.

- Вас простить нельзя!

- Как же вы жестоки, молодой человек! Ни капли сострадания в вас, ни христианского всепрощения! Вы не знаете, как мне бывает тяжело. Ясно наверно, не известна вам доля наркомана. Ну, только марихуана у них. А я-то? Я, вообще, и кокаин принимаю, и опиум, и героин. Ты не знаешь, как это скучно и ужасно - ждать видений, страдать от ломок и, одновременно, ясно наверно, ненавидеть все и самого себя. Мне абсолютно все в мире стало ненавистным. Я не вижу никакого смысла в этой скучнейшей жизни.

- Но ведь вы же сами во всем виноваты!

- Разве от этого мне легче? Легче всего, ясно наверно, обвинить меня, но ты не знаешь всю подноготную. Тогда бы ты посмотрел на меня са-авсем другими глазами.

- А кто виноват?

- Все неправы, невиновных нет. Все ведь началось с того, что людям надоело жить в пуританской стране, где условности и мораль возводятся в полный абсолют и, ясно наверно, в полный абсурд... Фух! Абсолютный абсурд. Ну, никто не хотел так жить, но все жили и наслаждались своим положением. Я стал одним из еретиков, революционеров. Свергли с товарищами власть, ясно наверно, могучей рукою. А дальше? Народ почуял свободу и пошло-поехало. Потом пришли, встали на колени и, значит, стали просить меня спасти их от свободы, от самих себя.

- И вы, конечно же, с удовольствием спасли их от свободы!\

- А что было делать? Я сформировал инквизицию и навел порядок. Вначале, ясно наверно, мягкими методами, затем пожестче, еще жестче. И вот, что получилось. Зато, каков социализм я построил, а? Никакой частной собственности! Все работают! У всех есть и жилье, и пища, и даже наркотики. Я отменил даже призыв на военную службу. Зачем мне солдаты, если у меня есть ИНКВИВД, а также оружие будущего - самые современные термоядерные ракеты. Вот!

"Боже мой! Создал царствие Божие! И какой же ценой?!" - вдруг неожиданно ужаснувшись, подумал я. Но спросил скептическим голосом:

- Почему же тогда все несчастны, недовольны, озлоблены, голодны, усталые?

- Потому что наркоманы. Чем больше потребляют, тем больше хотят. Ясно наверно, что пришлось все ограничивать.
- Это вы их наркоманами сделали! Чтобы с помощью наркотиков подчинить еще больше их.

- Да они сами этого захотели! Я противился с самого начала, но не помогало. Вводил жесточайшие законы против наркотиков. Ан-нет! Все равно, ясно наверно, продавали нелегально. Вот я и подумал! А может лучше оставить их в покое? Так будет даже лучше ими управлять. Разрешить один какой-нибудь не шибко опасный, ясно наверно, наркотик, например, марихуану. Даже ввести на него монополию. К более опасным наверняка никто не потянется. Ясно наверно... А чтоб они не дрались из-за наркоты, чтобы сильные не жили за счет слабых, я и запретил передавать дозы друг другу и хранить у себя. Ну и пусть курят в общественных местах. Надо поощрять дух коллективизма.

- Неужели нет тех, кто совсем не употребляет? - спросил я, уже совсем растерявшись. Мне показалось, что я стал смотреть на это с иной стороны.

- Этих я не знаю... Наверно, их нет вообще. В каждом есть стремление к самозабвению, к идиотизму, как ты выражаешься. Ну и находят.

- А может, их просто приучают? Другие?

- Очень возможно... Ну, я же в этом не виноват, согласись! Просто сплоченное общество. Община в полном смысле слова. У них ведь нет никакого другого выхода.

"Нет выхода! - вдруг что-то я понял, но пока не понял что. - Точно выхода нет!". Но тут же мне припомнилась Мифа. Так... Теперь понятно. Она же погибла из-за того, что была не похожей на других, она тоньше чувствовала, она была меньше злой и совсем не обидчивой. Она ведь даже не хотела помнить зло, которое ей причинили! Почему же она? За что?

- Нет! - твердо и резко сказал я. - Вы давите на людей. Вы превратили их в стадо послушных и безответных овец. Вы лишили их воли, приучив их к наркотику. Вы заставили жить их в страхе, вы наплодили шпионов и ИНКВИВД'овцев. Они уже не верят в то, что их можно освободить. Они погибают без всякой надежды.

Чудовищный старик весело и разочаровано рассмеялся мне в лицо. Казалось, что он считает меня теперь за слабоумного. Он сказал только:

- Побудешь на моем месте - все поймешь! Ясно наверно... Молодо-зелено. И запомни: Марихуана, кокаин, героин, более сильные средства - это просто семечки по сравнению с куда более ужасным и вредным дурманом. Этот наркотик - власть!

С этими словами, сказанными таким тоном и голосом, как будто он их собрался занести под рамку и повесить на стене как известный афоризм, Великий Инквизитор вынул из ящика стола шприц, а из кармана достал амплуа. На нем была наклеена надпись: "Героин. Смертельная доза. На всякий пожарный..." Он наполнил той жидкостью, что там была, шприц и...

- Эй! Ты что делаешь? - завопил я таким голосом, что не узнал сам себя.

Инквизитор вздохнул и устало молвил:

- Уходи! Дай мне спокойно умереть. Это зрелище не для таких истеричных натур, как ты.

Меня всего покрыло каким-то смятением. Я встал, посмотрел на него последним презрительным взглядом и вышел, хлопнув дверью. Я как будто бы не понимал, что он собрался сделать, мне казалось, что это - какой-то трюк. У меня почему-то не было чувства, что Великого Инквизитора больше нет и все кончено.

Мои сообщники, вместе с бывшими охранниками бывшего Великого Инквизитора посмеивались, курили марихуану и балдели, напустив массу дыма, заполнившую всю комнату и не только ее. Нечем было дышать.

- О! Вернулся наш трезвенник! - приветствовал меня начальник охраны. - Ну, как там Великий Инквизитор?

- Он... мертв, - не веря самому себе, сказал я похоронным голосом.

Новость привела всех в бурный восторг. Все наперебой (и Интеллигент еще больше всех) стали ликовать, кричать "ура!". Мне одному было тяжело на душе, и я ушел, не слушая поздравлений в свой адрес, подальше от этого удушающего дыма.



"М А Н И Ф Е С Т

Сегодня ночью в ходе героической и упорной борьбе Дворец Великого Инквизитора был взят. Революция, долгие годы готовившаяся, о которой столько говорили, свершилась! Безобразная, мракобесная, человеконенавистная, лживая, тоталитарная тирания, под ярмом которой многие годы изнывал народ, ныне прекратила свое существование. Так называемый Великий Инквизитор был арестован и, боясь справедливого возмездия, покончил с собой. Его правительство отправлено в отставку. Чудовищная организация, служившая тайной полицией, судилищем и средством принуждения и попрания человеческой личности, использующая вовсю самые жесточайшие пытки, самые низкие доносы, носившая название ИНКВИВД, расформирована. Вместо нее будут сформированы новые органы правопорядка и госбезопасности.
 
Власть в свои руки берет Временный Комитет, который обязуется:

А) организовать новую демократическую власть в Республике;
Б) составить Конституцию, которая вступит в силу после утверждения ее референдумом и Конституционным Совещанием;
В) начать работу по проведению расследования преступлений Инквизиции,
Г) организовать мероприятия по излечению населения от пагубной болезни - привычки к наркотикам (марихуане), с помощью которой бесчеловечный Инквизитор держал народ в страхе и беспрекословном повиновении.

Временный Комитет"



Дело шло под откос... Дело гибло, ибо было гиблым делом. Я ведь знал, что так будет. Я знал, что никогда не бывает так, как НАДО. И на сей раз тоже. Я был наивным глупцом и думал, что достаточно убрать Великого Инквизитора. Этого оказалось слишком мало. Более того, это было равносильно ничему.

Зачем они меня поставили Президентом? Только лишь потому, что я не принимаю марихуаны? Нет, если уж поставили, выбрали, значит надо быть правителем. Но я не могу быть таким, каким они хотят. В моей руке власть, но я согласен пройти все круги ада, чтобы ее у меня не было. Я знаю, что если начну пользоваться властью, я стану наркоманом, извергом, каким не был даже Великий Инквизитор. Я все еще пытаюсь взывать к ним о помощи, но я ее не дождусь, ибо они ждут помощи от меня.

Да! Мне удалось сжечь все запасы марихуаны, я и мои помощники создали сеть лечебниц от наркомании. Нельзя сказать, чтобы туда уж очень ломились, но всех, кто там был, удалось избавить от ломок. Но почему же наркотики все равно ходят по рукам? Почему никак не удается убедить не трогать их?! Люди забыли ли Великого Инквизитора? Нет, куда уж! Помнят и добрым словом вспоминают. Нашли благодетеля! Он презирал их, губил их, издевался над ними, но им это было по нраву. Им нравилось унижаться, потому что в этом случае они могут не видеть самих себя.

Я пытался ввести самые жесткие законы против наркотиков, но тем более массово они стали расходиться. Запретный плод не сладок ли? Еще как! Они уходят в рабство, они хотят свободы, но только от самих себя. Но не освободятся они никогда, нельзя освободиться от собственной личности, какой - ничтожной или великой - она ни была. Они хотят освободиться от реальности, но нельзя от нее освободиться, если ты живешь ею, если ты изначально от нее не свободен.

Они восстали, но не против Инквизитора, не против Комитета, а против самих себя. Они стали нападать друг на друга. Почему? Неужели все так нелепо? Им дали свободу, они стали топить ее в собственной крови. Они как дети, которых все жизнь держали и воспитывали плетью или ремнем и вдруг дали свободу. Они ею воспользуются и начнут сами практиковать всему, что их научили. Им причиняли боль, они сами начнут делать больно другим. Им было страшно все время, так пусть же будет страшно другим. Почему они не могут быть выше своих угнетателей?! Хотят быть похожими на них, на Великого Инквизитора, забывая, что тот не только не был счастлив, но и считал себя самым несчастным человеком на свете. Может, это и было так? Он взял на себя не только свои грехи, но и чужие. Он расправлялся со всем, что ему не было угодным, но с таким же успехом он вынужден был расправляться с тем, что не было угодно другим, которые куда ниже его. Мало ли доносчиков, нагревших руки на его адской машине. Он взял не только их грехи на себя, он взял на себя все их муки выбора, разочарования, все их душевные колебания, отнял надежду и дал взамен марихуанные грезы. Страх и защищенность, рабство и отрешенность соседствовали.

Я начинаю защищать Великого Инквизитора? Быть такого не может.

Но тут ко мне явился Интеллигент, ныне - премьер-министр Гуманин. Он сказал, что народ весь вышел на подступы ко мне. Все с плакатами, кричат что-то гневно. Вначале шли только старики, теперь и молодые.

Они пришли, как я и думал. Вышел на балкон, хочу посмотреть им в глаза, узнать правду, но... Вижу те же лица, что видел тогда, когда только появился здесь, на параде в честь Великого Инквизитора. Вижу те же лица, ничего уже не алчущие, кроме покоя, бреда, стадности и пастуха. На их плакатах написано: "Зачем отняли у нас Волшебную Страну Марихуаны?", "Позор губителям страны, растлителям народа!", "Убийцы нашего защитника Великого Инквизитора!", "Не дадим погибнуть стране!", "Заглушите анархию, хаос и тьму!" и так далее.
Их вид меня чуть не довел до смеха, но я сдержался и сохранил как можно более серьезный вид. Я крикнул им с балкона:

- Чего вы хотите от меня?!

- Мы хотим справедливости! - кричала толпа. - Нас обманули!

- В чем же вас обманули?

- Нам обещали свободу, а дали нищету, голод, кошмары, безотрадность, страх, - заговорил один из них в рупор, хотя мне казалось, что он ему не нужен, он и так был горласт, - неуверенность в завтрашнем дне. Растет преступность, наркомания, коррупция, разгильдяйство. Мы неизвестно куда катимся. Промышленность банкротится, рождаемость падает. Порядка ни на грош. Нам больно за судьбу страны и свою собственную.

Я повернулся к Интеллигенту:

- Гуманин! Что ж ты молчишь?

- Мне больше нечего добавить, господин Президент, - тем самым знакомым и обреченным голосом ответил он, как будто хотел сказать: "Так надо..."

Я опять крикнул с балкона:

- Слушайте! Если вам не нравиться власть, так сделайте ее сами. Выберите другого Президента, я ухожу с этого поста.

- Но мы выбрали вас! - кричала толпа.

- Зачем же вы меня выбрали? Что хотели от меня?

- Улучшения хотели! Вышло ухудшение!

- Что же вы хотели улучшить? Зачем сразу не сказали, что Инквизитор вас устраивал?

- А зачем вы убрали Инквизитора? Разве мы вас просили об этом?!

- А почему же вы поддержали меня? Почему не выразили протест? Почему не помешали мне? Вы на что-то надеялись?

- Мы хотели, чтобы было много свободы, - крикнул какой-то мальчик в толпе, и вся толпа тут же ему зааплодировала, - счастья!

- Я дал вам свободу! Вы выбрали меня и тут же начали резать друг друга.

- Это вы развели преступность!

- Я? Мог ли я так скоро все испортить? Тем более что преступники все наперебой вышли из ваших братьев, сестер, друзей, соседей...

- Вы их распустили!

- Зачем же мне надо было их распускать? Мне хотелось портить самому себе жизнь?

- У Великого Инквизитора была железная власть! - кричал тот самый оратор с рупором. - Он мог их всех к ногтю! Ваша власть дала нам только расстройство! Верните нам Великого Инквизитора! Верните нам ту твердую почву!

- Я не могу вернуть вам ВИ, он умер. А вы? Вы хотите, чтобы я также правил, как он, чтобы устроил такую же инквизицию, и чтобы все боялись? Вы не могли остановить ваших же соотечественников и хотите, чтобы я один все сделал? Один ничего не может сделать. Если мы будем вместе - мы сделаем все. Но ведь вы хотели, чтобы все сделал только я. Но я - не Бог! Я не могу перестроить вашу жизнь на свой лад, я вам не Инквизитор.

Чем больше я говорил, тем больше становился неувереннее. Может быть, я с самого начала делал все не так? Я ведь предложил пойти на Дворец Инквизитора, но я не знал, что буду делать потом. Неужели только став самому Великим Инквизитором, можно заставить всех жить счастливо? Можно ли вообще заставить людей быть счастливыми? Почему они сами-то этого не хотят?

А толпа все кричала:

- Марихуаны! Дайте марихуаны! Дайте Великого Инквизитора!

- Вы думаете, что марихуана все исправит?! - спросил я, так и не поняв, причем же здесь марихуана.

- С нею мы были счастливы! - возражала толпа.

- Ага! И мучались от ломок! - неожиданно крикнул один из толпы. Во мне мелькнула надежда.

- Зато мы могли пребывать временно в абсолютном душевном равновесии! Нам это придавало сил! - заглушала все единоличные порывы толпа.

- Придавало сил? - переспросил я, совсем уже перестав верить своим ушам, - Каким же образом? Да вы посмотрите, в кого вы превратились! Вы сами себя в зеркало видели?

- У нас нет зеркал! Мы не буржуи! Мы согласны работать, много работать! Мы согласны делать все, что вы ни прикажете! Только дайте нам марихуаны! Защитите нас от голода, бедности, преступности! Защитите нас от реальности!

Я совсем уже видимо перестал соображать что-либо. Я начал кричать на них, призывая образумиться:

- Нет! Я - Президент, а не Инквизитор. А вы не граждане, вы - жалкие рабы! Вы только и можете, что наслаждаться всякой дрянью и собственной несвободой! Вам нужно освободиться от инквизиции внутри себя! До этого вы так и останетесь рабами, сделай вас хоть трижды свободными!

Перед глазами все становилось мутнее и мутнее... Мне казалось, что я это кричу не людям, а в пустоту, в которую проваливаюсь сам. Один лишь голос Интеллигента мне говорил: "Так надо...". А другой голос, по-детски тонкий, по-взрослому хриплый пел: "... Не поможет это!".

Я оказался вновь в своей комнате, в своем кресле. Я спал, наверное, но было ли это сном? Все стало слишком понятным, серым и обыденным. Хотя и дождь и продолжал по-прежнему идти. Иногда искрилась и шуршала молния. Спать больше не хотелось, но думать и что-то делать не хотелось еще больше. Я включил радио. Передавали какие-то новости, ни одну из них не запомнил. Потом вдруг неожиданно включили музыку, которая вновь заставила меня ожить. Она напомнила мне о Мифе! Я слушал, хотя мне казалось, что ничего не слышу. Эта музыка еще долго-долго не покидала меня. Все остальное же казалось сплошным бредом, на который даже самый заядлый курильщик марихуаны не был способен.

Февраль - апрель, 1999 г.