Странствия Землемера

Вверх ногами
(Пометка клиники:
нарушение вестибулярного аппарата)

Петрушка внимательно и с интересом посмотрел на вытяжную решетку. Дыра и дыра, черная от копоти, и более ничего собой не представляющая.
– Я – пациент? – спросил себя Петрушка в ванной комнате под струей воды из душевого рож-ка.
– А как же? – раздалось из вытяжной трубы.
Петрушка задумался и, завершив водную процедуру, вытерся полотенцем, оделся и, опасливо поглядывая на вытяжную решетку, молча вышел в комнату. Затем он достал тот сорокалитровый би-дон, который когда-то был одиннадцатым, наполнил его водой, потому что предстоял ремонт водопрово-да, о чем оповестили жильцов дома. Наполнив бидон он посмотрел на вытяжную решетку и снова спросил:
– Я – пациент?
– А как же? – снова  раздалось на этот раз уже со стены. Он посмотрел на остатки, не закрытой мебелью, так называемой стены городской квартиры…
Фотография самого себя, единственного и неповторимого, китаянка с веером… И, наконец, ага, вот! Это могла произнести только она, сидящая много лет спиной к нему, с изящной головой, напоминаю-щей одну из «коллежанок», повернутой много лет опять-таки к нему, с укоризненным взглядом, гово-рящим что-то вроде: «Ну, когда же?»
Петрушка вспомнил историю приобретения этой картины – репродукции с «Обнаженной» Огюста Ренуара.
Шли тогда по земле мужчина и женщина. Вернее, шел мужчина, а изображение женщины нес в оберточной бумаге в свой номер гостиницы в выходной день в городе Арзамасе.
Петрушка шел не один, а с собратом по командировке, фронтовиком, раненым под Сталинградом.
Обойдя магазины и рынок, поглазев на огромный старинный собор, купили они в «учколлекторе» репродукции «Обнаженной» Ренуара, да не одну, а целых две по три рубля сорок восемь копеек за штуку, да еще и в золоченых рамочках. 
Коллега стеснялся покупки. Он был в преклонном возрасте и не женат по причине своего ранения и врожденной робости. В душе он страстно хотел завести семью, но как-то все не получалось. Он как раз получил долгожданную квартиру в городе По-дольске, в новом доме, как очередник-ветеран вой-ны, и обставлял ее, как мог, на свой инженерный заработок. 
Скучающие коллеги вошли в магазин, окинули глазами глобусы, карты, атласы, пионерские горны и вымпелы, и тут их взгляд задержался на «Обна-женной». Пациент ухмыльнулся, а его коллега стал переминаться с ноги на ногу и покраснел. Миссию покупки взял на себя Петрушка, бывалый шутник.
С улыбкой заворачивала продавщица в оберточную бумагу «энтих баб», остальные покупатели молча ждали их ухода, после чего, наверное, разразились смехом.
Наутро при уборке в номере гостиницы собрались горничные, кастелянша, дежурная по этажу и прочий женский персонал с многозначительными улыбками, так как накануне, а это был выходной, коллеги отошли ко сну, поставив репродукции на стулья напротив изголовий гостиничных кроватей.
«Обнаженная» Огюста Ренуара, в золоченой рельефной рамочке смотрела из-за спины, каждая на своего засыпающего художника.
– «Се-ля-ви!», «Се-ля-ви!» и еще раз «Се-ля-ви!» – вымолвил тогда Петрушка что-то, вроде бы французское, и сочинил:

Искусство зрит непобедимо,
Искусство зная шантажа!
Со стен глядит глазами мима
Аника-воин тиража,
Посеребренный паутиной
Ковровой пыли этажа,
Возвысившийся над графином,
Ведя кривую виража
Бессонных мыслей на вершину,
Туда, за крышу гаража,
И в заоконную рутину…
И ловит в сети миража
Бродяжий сон гостиниц сына.

– Да, я – ее пациент! – произнес Петрушка. 
– Я – пациент, – повторил он и перевернул репродукцию вверх ногами. – Она верна мне столько лет, как и моя память, задержавшая в себе все женские взгляды, вздохи, их невысказанность,  и… круглые коленки, – продолжил он и погрузился в то далекое и забытое время.

И тогда шли по земле мужчина и женщина. Женщина шла на работу. Она служила поваром в городской столовой. Столовая располагалась на пе-ресечении больших улиц старинного города Арзамаса.
Одна улица вела на окраину города, за которой начинались поля и шоссе, ведущее в другие старинные города Нижегородской губернии, а другая  вела к мосту через реку Теша и далее переходила в полевую дорогу на Дивеево. До моста вдоль этой улицы располагались унылые и серые заборы войлочно-валяльной и ткацкой фабрик и дощатый за-бор литейно-механического завода.
Мужчина тоже шел на работу. Над плечом возвышался огромный, стального цвета, теодолит, укрепленный на треноге. Стайка местных мальчишек сопровождала его, держась в почтительном удалении за его спиной. «Кино! Кино будут снимать!», - кричали они.
Что такое теодолит?  Это – зрительная труба с окуляром и объективом, вращающаяся в двух плоскостях со множеством винтов и дополнительных оптических приспособлений. Прибор красивый, похожий на кинокамеру, но снимать кино не могу-щий. В современном виде – это прибор, которому позавидовал бы Архимед, Кеплер, Коперник, Бруно, Галилей, да и вообще любой древний геометр, астроном, путешественник, мореплаватель.
Что уж тут говорить о мальчишках Арзамаса, идущих на скучный урок геометрии или географии.
Мужчине предстояло выполнить съемку перекрестка улиц, то есть огромной городской площади. Поскольку это была старинная часть города, то за современной атрибутикой районного масштаба скрывалось купеческое отсутствие архитектуры.
Строили «на глазок», по принципу прохождения двух телег, удобства разгрузки-погрузки товаров в лабазы, приямки, склады при магазинчиках, долженствующих продавать сукно, отрезы, самовары, лопаты, грабли и другое для неприхотливого, бед-ного, но смекалистого россиянина нижегородской губернии.
Съемка – процесс древний, трудоемкий, требующий навыка, немецкой пунктуальности. Недаром ветвь геодезии названа «маркшейдерией» от немецких корней. А само слово «геодезия» – от омертвевшей латыни: «гео» – Земля, «дези» – измерение.
С петровских времен геодезия в России была в ведении корпуса военных топографов, и работы по картографированию огромной территории и прилегающих океанов выполнялись экспедициями под руководством генералов, адмиралов, полковников, капитанов, прапорщиков, есаулов. Деньги отпускались из царской казны. Отношение к этим работам было серьезное.
Попробуйте сегодня обойтись без схемы, плана, карты, атласа. Они незаметно вошли в жизнь современной цивилизации так же, как электричество, водопровод, автомобиль.
«Зачем учить географию, когда есть извозчик!» – шутили гимназисты.  Но – шутили.
Старинный теодолит или нивелир расставлялся мастерами из образованного сословия: не ниже четырех классов школы. Около него устраивался настил со ступеньками. Когда приборы были готовы к работе, – а это сложный процесс, – подъезжало на бричке ответственное лицо в соответствующем чине, взбиралось на помост-настил, снимало лайковую перчатку с правой руки и производило соответствующие отсчеты. Другое лицо, несколько ниже чином, сидя в бричке записывало эти отсчеты в про-нумерованный разграфленный журнал строгой установленной формы. И «ни-ни» – никаких вольностей. Затем бричка доставляла офицер-инженеров к следующему пункту измерений, куда огромной толпой помощников на телегах перевозился прибор.
Теперешний человек,  не задумываясь, открывает схему метро, или туристического проспекта, как некую, само собой разумеющуюся, данность, не задумываясь о многочисленных создателях и предшествующей истории.
Но пора вспомнить о мужчине, который шел на работу в окружении стайки арзамасских мальчишек. У него не было, отродясь, лайковых перчаток, брички и помощника. Он не кончал пажеский кор-пус или военную академию. Но он гордился своим высоким военным  званием рядового запаса и дипломом бывшего Межевого института.
Московский университет на Моховой улице не намного старше МИИГАиКа. «Окно в Европу, прорубленное» Петром I, поставило огромное государство перед необходимостью создания собственных навигаторов, лоцманов, землемеров, картографов. Судьба России сложилась так, что ей приходилось учиться у За-пада и догонять его, что происходит и поныне.  Из этой исторической закономерности не следует делать драмы, а тем паче – трагедии. 
Эпохальный и поворотный исторический факт, бесповоротно решивший судьбу межевого образования, случился, как все в России, благодаря инициативе отдельной личности, а не по воле медлительной бюрократии. Российская история сама отвергает вопрос о роли личности в истории, отвечая одно-значно: неоспоримо велика!
В данном случае такой личностью явился книгоиздатель Н.И. Новиков, арендовавший у Московского университета его типографию.
«Сего мая 14 числа, яко в день торжества для его Императорского Высочества, великого князя Константина Павловича, в Межевой канцелярии по призвании в помощь Всевышняго, открыто новое землемерное училище, которое в честь его Императорского Высочества и названо Константиновским», – поместил издатель в №40 от 18 мая 1779 г. в «Мо-сковских ведомостях» самостоятельное инициатив-ное решение Московской межевой канцелярии об учреждении нового подразделения внутри самой канцелярии.  Каково, для империи тех времен?
Поскольку название «училище» звучало смело и громко, называли новое детище просто «школой». Но 10 декабря 1819 года императорским указом меняется название «незаконнорожденного» учебного заведения на – «Константиновское землемерное училище» (КМИ). И, наконец, 10 мая 1835 г. импе-ратор Николай I подписал указ под названием: «Высочайше утвержденный Устав Константинов-ского межевого института».
Таким образом, литература, по исторической мерке, в лице выдающегося книгоиздателя и просветителя Н. И. Новикова, приняла участие в судьбе межевого института и продолжила свою опеку, явив в 1835 г. первым директором КМИ титулярно-го советника Сергея Тимофеевича Аксакова, знаменитого русского писателя.
И на первом месте среди предметов преподавания читаем в вышеупомянутом Уставе:1) закон Бо-жий; 2) российский язык: грамматика во всем пространстве, основание риторики; 3) история и география, а уж затем физико-математические пред-меты.
И если добавить, что некоторое время словесность в КМИ преподавал В. Г. Белинский, то можно констатировать, что из стен института выходили, выражаясь современным языком, «гуманитарии».
Это было второе гражданское высшее учебное заведение Российской империи, открытое после Московского университета, что на Моховой улице в Москве.
Его теперешнее название тоже было на «М» - МИИГАиК, что расшифровывается, как Московский институт геодезии, аэрофотосъемки и картографии, ныне, – с заменой слова институт на академию.
Странные обстоятельства, в которых можно, при богатой фантазии, заподозрить рок или судьбу, привели мужчину в этот институт.  В его роду до него не было ни одного геодезиста или землемера, как их именовали в поздние времена империи. У него были способности к точным наукам, но склонности его души были больше к естественным или гуманитарным.
Рок или судьба вывела тогда его в форме солдата советской армии на Гороховский переулок, а там – к старинному особняку в стиле позднего барокко. Он был грустен, - рушилось задуманное.
А задуманное заключалось в поступлении в другое учебное заведение…
Толпа давила, брыкалась, шумела, отталкивала, лезла, перла к вожделенному столу приемной комиссии, и когда очередь дошла и до него, усталый и равнодушный член комиссии пробежал глазами его справку из войсковой части и сказал, что она не соответствует соответствующей форме  № 830, кото-рая соответствовала бы соответствующему Поста-новлению № 1005 в соответствии с Указом № 16. А это значило, что снова надо было обращаться с рапортом к командиру части, который после этого на-правил бы соответствующий приказ в канцелярию, которая могла бы исправить свою предыдущую справку, приведя ее в соответствие с соответствующей формой.
Петрушка представил, как отреагирует генерал на просьбу о приведении в соответствие подписанной им справки, с соответствующей формой. «Кругом!» – гаркнет он, после чего придется дослужи-вать еще полгода или год в армии.
Добиться разрешения на досрочное увольнение стоило большого труда. Три года срочной службы в армии уже были за плечами. И вот все рушилось из-за усталости или плохого настроения члена при-емной комиссии.
… И вот в конце Гороховского переулка, у ста-рого особняка, глаза мужчины увидели на куске фанеры, закрепленной на двух стойках, очаровательный глобус, отливающий голубизной и желтизной, с романтическими сочетаниями букв: «Астрономо…», «Аэро…», «Фото…», «Карто…».
В приемной комиссии не брыкались, не шумели, не отталкивали, не лезли, не перли, – был слышен полет мухи. За четырьмя столами важно восседали члены приемной комиссии, от каждого факультета – по члену. Им явно было скучно. И тут явился солдатик со справкой. И в справке все соответство-вало соответствующей форме.
Солдатик двинулся к столу с «Астрономо…» названием. Его стали уговаривать поступать на другие специальности, более денежные и легкие в дальнейшей жизни. По своей армейской специальности солдатик кое-что знал и умел в сфере геоде-зических работ.
«Судьба играет человеком, а человек глядит в трубу!». На звезды! И дослуживать не надо! А дома – молодая жена и дочка. Что это, если не рок? И стал солдатик студентом, а потом и инженером этой славной профессии – геодезист или землемер.

И вот теперь он без лайковых перчаток, без брички и помощника нес тяжелый теодолит на огромной треноге по Арзамасу в окружении стайки мальчишек, очевидно, прогульщиков уроков. В кармане позвякивала мелочь. В кошельке было не-сколько рублей на обед. За гостиницу было оплаче-но вперед. Предстояла привычная работа. От завода ему были выделены в помощь двое «пятнадцатисуточников» с сизыми носами. Надеюсь, что объяснять, кто такие «пятнадцатисуточники» не нужно. «от сумы, да от тюрьмы» никто не гарантирован в самой справедливой стране. Эх!
Установив теодолит в центре площади так, чтобы его не задевали автомобили, инженер приступил к привычной работе. Она включала в себя зарисовку и обмеры всех фасадов строений, всевозможных выступов, поворотиков, подворотен, ворот, приямков, колодцев, столбов, тротуаров, бордюрчиков, заборчиков и деревьев.
Помощникам с сизыми носами работа эта была явно по душе. То, что им всегда запрещали, теперь вменялось в обязанность, а именно: открывать и закрывать двери магазинов и подъездов, просить прохожих посторониться, лезть с рулеткой или рейкой в самые укромные уголки, где было много стеклотары и прочего залежалого старья, которое «ничье» до тех пор, пока его не возьмешь в руки. Но как только его тронешь, тут же появляется зоркий старожил, который давно уже «положил глаз» на этот предмет и только ждет темноты или удобной минуты для тайного совокупления с этим предметом.
Процесс обмеров – захватывающий и освященный разрешением.
Однажды инженеру даже предоставили охрану в лице рядового милиционера, который отгонял  любопытствующих. Обыватель всегда неравнодушен к вмешательству в привычную жизнь. «Зачем мерят? Для чего им наш забор?» – начинают медленно соображать они и бегут к соседям. Образуется толпа. Рождаются самые невероятные предположения. Делегируется самый обходительный или дипломатичный представитель двора, дома, подъезда с вопросом, конечно, к самому главному, тому, – с прибором.
Елейный голос и улыбка при этом не могут скрыть волнения от выполнения ответственного поручения клана. «Скажите, пожалуйста, а что будет?» – стандартный вопрос. Работать становится некогда. Работа затягивается и растягивается. Даже был такой случай, правда, в другом городке. Допекли тогда граждане огромного квартала ветхих домов с сараями, клетками для кроликов, курами, свиньями, выгребными ямами, заборчиками и плет-нями, крышами из дефицитного материала, произ-водимого их заводом-кормильцем для оборонных целей. Квартал этот оказался «последним из могикан», «лавкой древностей и архаики» в кольце новых «хрущоб» и типовых детсадиков, школ и магазинов. Народ бурлил. А в бригаде съемщиков был Серега. Он не очень-то вписывался в производст-венный процесс, но зато – был мастер приготовле-ния пельменей, организации быта и досуга уставшей бригады. Один раз он только подвел, когда на столе уставшей бригаде недостало соли. Ну забыл, опростоволосился! И пошел наш Серега к японцам. Они работали по контракту, суть которого заключалась в монтаже сталеплавильной печи новейшей технологии на местном заводе.
Для японцев были построены специальные домики из тесанных, лакированных бревешек, «а ля рус», которые стояли в чистом поле, за чертой го-родка. Была зима, и поле было занесено хорошим снегом. В домиках были все удобства: ванна с дро-вяным обогревателем, кухня с газовой плитой на балонном газе, унитаз с выпуском в отстойник за пределами огороженного таким же дубовеньким лакированным штакетником участка.
Бригаде съемщиков, как представителям интеллигенции, был предоставлен такой же домик, не заселенный контрактниками-японцами.
По темным зимним утрам они ходили «шаг в шаг» за маленькими японцами по протоптанной в снегу тропинке на работу, пытаясь заговорить, поприветствовать. Но тщетно. Капюшоны красивых «алясок» закрывали и без того узкие глаза далеких островитян. На дружбу они не реагировали. Сведения об их досуге приносила комендантша всех этих домиков: серьезная, пожилая, «проверенная» женщина. Она наведывалась к нам для уборки и оттаивала, видя нормальные лица уставших русских инженеров.
Особенно она не распространялась, но все-таки рассказала, что и у японцев бывают срывы, человеческие слабости: напились «Биссером», венгерским портвейном, завезенным в местный магазин. С алкоголем тогда боролись. Напились до состояния «риз», - полы пришлось отмывать.
И вот Серега пошел за солью в соседний такой же домик к японцам. Пошел он в валенках и в овчинном тулупе до пят, черного цвета, в шапке ушанке, с опущенными ушами.
Смеркалось. Бригада ждала соли, – посолить домашние пельмени, закусывая, чем могла.
Страшный  вой и грохот раздался вдруг.  Через  несколько минут на пороге показался Серега с бледным лицом и глазами, шире обычных своих размеров. Он рухнул на стул и сказал, что придется есть без соли, и, вообще, грядет, дипломатический скандал.
Скандала не было, все обошлось. А дело было так: Серега постучался или позвонил в дверь.
После настойчивого троекратного стука или звонка дверь открылась. Маленький японец открыл дверь, предполагая, что это комендантша, и замер, увидев страшную фигуру в валенках, тулупе, с распушенными ушами. Затем он завыл волчьим воем от ужаса и захлопнул дверь. Серега, сам испу-гавшись раздавшегося воя, припустил к калитке. В окнах домика вспыхнули все лампочки, на крыльцо выскочили все японцы с топором, кочергой и колуном.
На следующий день через комендантшу последовало объяснение о целях визита и приглашение на пельмени. Не пришли японцы, но щелочки их глаз все же стали раскрываться пошире, когда бригада следовала за ними «шаг в шаг» по общей тропинке на работу.
Больше всего и на всю жизнь поразил, привезенный в синих морских контейнерах на огромном трейлере, обычный песок для зольника монтируемой печи. Песок из Японии. Сколько ж было перевидено своего песка… Вот такие были времена.
Но пора вернуться к бурлящей толпе, жителям последнего квартала уходящего в небытие, привыкшим к своему укладу и с опаской поглядывающим на новые пятиэтажки.
Бригаде наскучили пельмени, и Серегу послали на ничтожную простую работу, которую можно было выполнить за полчаса и именно в этом квартале.
Картина, представшая перед бригадой по возвращении с работы, была впечатляющей.
Серега стоял на крыше одного из каменных гаражей квартала и «толкал» речь многочисленной толпе жителей. Это была речь! Это был вдохновенный монолог, достойный Остапа Бендера, а, может быть, и превосходящий его рассказ о Нью-Васюках.
Позже выяснилось, что,  увидев Серегу с прибором, обыватели стали задавать ему вопросы, пригласили на «стопарик», угостили, после чего он согласился рассказать все, как на духу, но только всем,  чтобы не было кривотолков. Вот так вот! Надо сказать, что ни Серега, ни бригада ничего не знали о планах городских властей. Власти их в это не посвящали. Кажется, что они и сами-то ничего не знали конкретного. Плановая централизованная система финансирования, при которой никто ничего не знал, не хотел знать и никто ни за что не отве-чал. Ура! До такого не мог додуматься даже Вавилон.
Но Серега всех спас. Потом, правда,  сделали замечание в Управлении Архитектуры, так как к ним после вдохновенного выступления Сереги посыпали граждане с просьбами об улучшении жилищных условий, инвентаризации подсобного хо-зяйства, учете количества кур, кроликов, наличия сараев, гаражей и всего, чего они лишатся в новом квартале.
Но пора и в Арзамас. Привычная работа шла без срывов. Помощники быстро освоили порученное дело и руками и ногами открывали и закрывали двери и калитки, покрикивали на прохожих и даже останавливали мешающий транспорт. Двое «пятнадцатисуточников» с сизыми носами чувствовали се-бя комиссарами в буденовских шлемах. Они командовали на перекрестке.
Подошло время обеда. Глаза помощников выразили немой вопль: «Начальник, пора!»
Стеклотары собрано было внушительное количество. Уж они-то знали, где и как быстро превратить ее в вожделенный портвейн.
Инженер отпустил их на несколько минут и остался один в центре площади.  Он стоял у своего прибора в окружении городских мальчишек.
– Дядя, дай посмотреть в трубу! – хныкали они. И дядя разрешил. Инженер опустил треногу на уровень голов подростков, отфокусировал изображение и навел объектив на белоснежный поварской колпак на голове круглолицей, синеокой женщины, одетой в такой же белоснежный накрахмаленный халат с белоснежным фартуком. Это одеяние не могло скрыть ее молодость и округлость девичьей фигуры.  Из-под колпака выбивались прядки русых волос.
Почему инженер выбрал именно ее в качестве объекта зрительной трубы – понятно. Полуденное нежаркое солнце, выглянувшее из облаков, отражалось в мокрых листьях уличных тополей после нескольких дней ненастья. Асфальт чернел, сливаясь с шинами крепкой цыганской телеги и гривой крепкой коричневой кобылы, уздечка которой была обвешена желтой атласной бахромой и колокольчи-ками. На спине кобылы вместо седла помещался черный коврик с красными узорами. На телеге восседал, держа вожжи, смуглый старый цыган с синечерной бородой. Вдоль улицы чернели серые столбы; заборы, стены и крыши, напитанные дож-дями ненастья. Все было серым, темным, черным в этих провинциальных буднях, все жаждало красок, праздника, кисти. И вдруг – белоснежное, крахмальное, молодое, синеглазое создание – на пороге черного провала двери городской столовой, о чем гласили серые буквы на фасаде бывшей чайной или постоялого двора, – сооружения явно прошлого века.
Мальчишка, сопя носом от волнения, прильнул к окуляру и через несколько секунд из его уст вырвался торжествующий вопль: «Вверх ногами!».
Его товарищи, соблюдая очередь, жаждали поскорее прильнуть к заветному стеклышку окуляра.  «Ага, вверх ногами!» – подтверждали они после нескольких секунд общения с трубой.
Да, действительно, конструкция зрительной трубы давала перевернутое изображение для лучшего качества изображения. Тогда как в биноклях и зрительных трубах для передачи изображения монтируется на пути луча дополнительная перево-рачивающая призма.
Инженер скучал, мальчишки, удовлетворенные и возбужденные, ушли, пришли помощники. Инженер пошел в столовую обедать. Поставив на поднос тарелки со щами, котлетой с каким-то гарниром, политым каким-то многодневным соусом, стакан зе-леного компота, сел за свободный столик и начал унылую трапезу, мечтая о конце командировки.
Он начал ковырять вилкой, выясняя содержимое того, что называлось котлетой,  с опаской отправил оное в рот, и, жуя, посмотрел прямо перед собой. Перед ним за его столиком сидела она, белоснежное, синеокое, русое, круглолицее создание в накрахмаленном,  высоком белом поварском колпаке на туго уложенных косах. Создание опиралось локтем на край стола, положив  щеку на пухлую ладошку, внимательно и грустно взирая на жующего инженера. Ее взгляд напоминал взгляд посетителя зоопарка или пассажира туристского автобуса в незнакомой стране.
– Здравствуйте, молодой человек, – наконец, произнесло создание, когда инженер дожевал то, что называлось котлетой.  – Это, правда, что вы разглядывали меня вверх ногами? Как вам не стыдно? – продолжило создание.
Возмущения и гнева в ее голосе не было. Интонация скорее была смиренная, как у людей привыкших ко всякому надругательству. 
– И вы видели меня насквозь вверх ногами? – переспросила она. 
Это было произнесено уже тоном приглашения, по крайней мере, в ЗАГС. Инженер чуть было не поперхнулся, допивая то, что называлось компотом.
Он не знал, как ответить. Если сказать «да», то придется объяснять устройство прибора и суть работы на перекрестке. Сказать «нет» нельзя, потому что мальчишки поведали уже всему кварталу о трубе, в которой все «вверх ногами». После паузы инженер сказал «да», но с оговоркой, что, «не насквозь».
– Зачем? – произнесло создание. – Зачем вы это сделали?
Сказано это было трагически. Инженер почувствовал, что почва начинает медленно уходить из-под  ног. Он даже ощутил смятение и вину за содеянное. Он стал рассказывать, кто он, откуда, для чего нужна съемка и про устройство прибора. Он объяснял, что насквозь в трубу ничего не видно, просто коленки – вверху, а голова внизу, вот и все. Создание слушало, ничего не понимало и не верило. Одна назойливая мысль терзала ее: «Он видел меня вверх ногами, насквозь».
 Когда инженер предложил ее самой пойти с ним и посмотреть в трубу, она вздохнула, встала и гордо удалилась в служебную дверь. Негодование еще более возвеличивало ее природную красоту.
«Да», – вздохнул инженер и поплелся к своему прибору. 
«Сизоносые» помощники предложили ему честно заработанного портвейну. Вместе с ними инженер углубился в тень акаций. Они сели на пустые ящики и, молча и торжественно откупорили бутыль. Мимо них проплыла женщина с туго уложен-ными косами на затылке. На ней был короткий серый плащ. У нее были стройные высокие ноги. Инженер вдруг остановил взгляд на ее круглых коленях. 
«По-моему,  я где то их уже видел», – подумал инженер. 
Женщина презрительно глянула в сторону ящика. Она удалялась грациозной  походкой, с гордо поднятой головой, не хватало только лебединого клекота.
Шли по земле мужчина и женщина. Женщина шла с работы в свой деревянный дом на выселках города, за рекой. В свою горницу, к своему потрескавшемуся зеркалу, к своим ситцевым занавескам и гераням на окнах.
Мужчина плелся в гостиницу к казенной койке, тумбочке и облупившемуся столу с зеленым графином из толстого стекла. На столе  лежала книга, купленная от скуки в местном магазине. На обложке зеленого  переплета, в белом оконном проеме, женщина с туго уложенными косами на затылке, синеокая, с румянцем на пухлых щеках, поливала из желтой лейки цветы на подоконнике. «Уход за комнатными растениями», – гласило название. Мужчина мечтал о собственном подоконнике, на котором он будет разводить герани и другие нежные, простые и незамысловатые цветы. Книга лежала названием вниз, так, что женщина оказалась ногами вверх, а цветы внизу.  Из-под синего халатика поливальщицы выглядывали розовые коленки.
«Да, из песни слов не выкинешь», – произнес Петрушка и перевернул репродукцию вниз ногами, хотя ноги в данном случае только подразумевались. В данном случае в отношении репродукции подошло бы «как положено, или как надо».
«А как надо?» – призадумался Петрушка.  «Надо, как положено», – ответил он сам на вопрос и рассмеялся получившемуся каламбуру. Затем взгляд его остановился на кисти винограда, свисающей на фоне голубого неба к лицу молодой женщины. Правда, и небо, и кисть, и лицо покры-лись пылью городской, редко убираемой квартиры, но… 
Но это уже про другой бидон! А этот, который был когда-то уже, теперь – двенадцатый, потому что бидон бидону рознь.