Кусочек неба...

 Он смотрел на небо. В его синих глазах отражалась синева небес. Такие же глубокие, бездонные, полные таких же глубоких чувст, его глаза были устремленны ввысь. Его лицо сияло счастьем. Счастьем от того, что он может существовать в этом мире и смотреть на небо. И на этом лице, счастливом лице, проступала еле уловимая такая же счастливая улыбка. Правильно. Он был счастилив, что существует, потому что он не жил, он существовал. Существовал в своих мечтах, в своем счастье, в своих небесах. Он не задавался вопросом, а почему все именно так. Он знал, что никто в этом мире все равно не даст ему такого вразумительного ответа, которого бы он понял, даже то, что он любит, не способно ответить.
 Он продалжал смотреть на небо. Можно сказать, в этом заключалась цель его жизни. Ему не нужно было ничего. Ничего мирского, физического, материального. Он мог не есть целыми днями, пока его не заставляли. Точнее, даже никто его и не заставлял, ему просто говорили, что это нужно для его организма, и он покорно ел то, что ему давали. Он понимал, что если он съест, от него отстанут и он сможет опять пойти в свое люимое место, чтобы смотреть на небо и нетолько на небо.
 Это место находилось в глубине старого парка. Туда он ходил каждый день. Проводил там все свое время. Он там жил. Это было его любимым местом на земле. Точнее, единственным местом на земле. Все остальное для него не имело смысла, просто не существовало. Он не видел других мест. Он вообще ничего не видел в своей недолгой жизни, которая казалась ему небесной вечностью. Да он и не хотел видеть. Ему было достаточно этого единственного места. Он мог бы назвать его своим кусочком неба, если бы ему было с кем говорить. Но в своем сознании, в своих мыслях он называл его именно так: «Мой кусочек неба». Этот кусочек неба находился, как я уже сказала, в старом парке. Парк этот был действительно очень старый. Но очень красивый. Одни пруды чего стоили, что уж говорить про рощи, аллеи, поляны, лужайки, тропинки, цветы. Вообщем, это было, как он говорил, точнее думал, это было «Зеленое место». И в этом «Зеленом месте» был его «Кусочек неба». Им он жил. Он жил в нем. Им он существовал. И если бы не было этого парка, этого его единственного места, он бы просто не выдержал давления окружающих, каменных стен города, стен, которые, как бы находят со всех сторон. Он бы просто покончил с собой.
 Это страшное слово «смерть». Его он боялся больше всего на свете. Он не знал, что ждет человека после смерти. У него было два предположения, и каждое, в конечном счете, наводило на него страх. Он много размышлял по этому поводу: «А если со мной что-нибудь случиться? Вдруг я умру? Что тогда будет? Что вообще бывает с людьми после смерти? Куда они уходят? Или они вообще не уходят никуда? Они, наверное, угасают. Просто исчезают. Гаснут, как спички. Тогда я тоже угасну и никогда больше не увижу мой кусочек неба.... А если люди не угасают? А если существует рай и ад? Если есть загробная жизнь? Ведь во всех религиях она существует? Люди в нее верят. Верят, что если человек жил хорошо, он попадет в рай, на небо.... а если жил плохо, то в ад, под землю, в огонь.... Это страшно. Они в это верят. И если бы я верил... я бы знал, что в рай мне не попасть. Я ведь не здоровый человек, значит со мной что-то не так. А если я не нормальный, значит как бы я не старался я все равно на небо не попаду. Хорошо, что я не верю, что не пренадлежу ни одной религии, я бы уже точно свихнулся еще больше, а куда большо-то? Дааа... тогда лучше угаснуть. А может и не то и не то? Ой, это слишком тяжело. По-моему, ни один человек этого не узнает, пока не умрет. Так что буду жить и ждать своего часа, ждать, что будет».
 Да, это было так. Он не верил ни во что, кроме неба. Он верил в его существование. В свое существование и все. Он знал, что небо существует, и это хорошо, потому что оно приносит пользу. Спокойствие людям. Что не думал про себя. Он знал, что он один. Что про него никто и не знает, кроме сотрудников больницы, да и те бы предпочли и не знать его, им было бы легче, на одного сумасшедшего пациента меньше. Он осознавал, что это одиночество. Но он этого просто не чувствовал. Как можно быть одному? Он не был один. А как же его мысли? Природа? НЕБО в конце концов? И это называется один? Нет. Он не один. И ему больше никто не нужен. Он даже не представлял, как можно общаться с обычными людьми. Он знал, что они бы все равно его не поняли. Он вообще старался об этом не думать. Он не любил думать о земном. А если и думал, то записывал в свою тетрадочку. Это была ветхая тетрадь в девяносто листов. Очень старая, от чего страницы давно пожелтели, а на некоторых были пятна от воды. Он нашел ее в одной из палат. Спросил, нужна ли она кому-то. Ответа не получил, там, где он был, там вообще никто не отвечал на вопросы, никто не разговаривал, каждый жил в своем мире, который никто другой не понимал. Он забрал эту тетрадь, чтобы записывать некоторые мысли. Он просто боялся, что забудет их. А так, вот он записал, через пару дней прочел, может, что-то добавил. Мысли он записывал не только земные, то есть не только о нашей жизни, но и мысли о небе. Иногда это была проза, а иногда стихи. Он этого не понимал. Он просто писал так, как хотелось и что хотелось, и будь, что будет. Что получится, то и получится. Он знал, что это записи его, как душевно больного человека. То есть просто записки сумасшедшего. Но он не мог их так назвать, потому что какое-то произведение уже было так названо, вот только он автора забыл, да даже и вспомнить не пытался. Свои записи он назвал просто «Небесные посылки». Он не знал, как это пришло ему на ум. Просто само, совершенно спонтанно. И каждый вечер перед отбоем он два часа уделял этим «посылкам». Писал свои мысли в своей подрипанной тетрадочке огрызком кохиноровского карандаша с ластиком на конце, который ему дал медбрат. А днем он гулял по территории психбольницы. Он не называл это место психбольницей, а называл его просто лечебницей. Потому что его там лечели. Только он не понимал, от чего его лечили. От неба что ли? Он считал себя абсолютно здоровым. Он знал, что его считают больным, потому что просто не понимают. Потому что не видят мир его глазами. Его мировоззрение отличается от мировоззрения других людей. И он в этом никого не винил. Он считал, что это - его судьба, его крест и он должен нести его до конца, ни на кого не полагаясь. Да и полагаться-то и не на кого было. Ведь у него даже семьи не было. Да, есть где-то папа, мама. Вот только он их не помнит. Точнее, не хочет вспоминать их, свое детство. И не потому что боится воспоминаний, а потому что ему это не нужно было. И родители ему не нужны. Он даже не знал, где они находились, как зовут, кто они вообще. Он даже и не интересовался. Поэтому он, фактически, был один. Но это только фактически, потому что он не страдал от этого якобы «одиночества».
 Из своего прошлого он помнил очень мало. Помнил, что жил он один, а может и не один, в какой-то квартирке. Вроде бы, двухкомнатной. Что учился на психолога в каком-то университете. Помнил, что он уже тогда любил небо, любил на него смотреть, о нем думать. Единственное, чего он никак не мог вспомнить, даже когда очень этого хотел и старался вспомнить, это то, как он тут оказался. Он конечно догадывался. Либо он сделал что-то такое, за что его посчитали сумасшедшим. Либо просто кто-то, кто его не любил и не понимал, постарался и упек его сюда. А может наоборот? Кто-то, кто сильно любил его, сделал так, чтобы он пока на время был тут, чтобы его не загрызли в это жестоком мире. Так или иначе, но был он тут уже больше полугода, уже восемь месяцев. Любой здоровый человек, если окажется на столь долгий строк в такой больнице, непременно перестанет быть здоровым и просто-напросто сойдет с ума. Он же был на самом деле, на мой взгляд, абсолютно здоров. И как он выдержал в этой лечебнице так долго, я ума не приложу. Он даже никогда не хотел уйти отсюда. Он боялся другой жизни, этой страшной трудной жизни за этой высокой белой стеной с колючей проволокой.
 В тот день он, как обычно, после еды и привычных процедур с копельницами и уколами, ждал, когда больным разрешат выходить на улицу. Дождался, вышел. Тогда, когда другие его «соседи» тупо ходили по кругу вокруг больницы, сидели на скамейках, говорили о как-то чуши, он пошел к своему любимому месту. Тропинка была извилистая и вся поросла крапивой. По ней ходил только он. А вот и это единственное место. Тропинка заканчивалась возле большой ели. Если поднять ее развесистые лапы, можно выйти к маленькому пруду. Вокруг пруда росли ели, много елей, эти большие мнговековые деревья как бы прятали пруд от всех. А вот эта ель была его любимой. Она росла прямо около воды. Он лег под этой елью. И стал смотреть на небо, которое видно было только над прудом, потому что вокруг него неба видно не было из-за крон деревьев. Создовалось впечатление, что небо существует только здесь, что нигде в мире его больше нет. Он лежал и смотрел на свой «кусочек неба», не отрывая от него глаз. Он вкушал небо каждый день. День за днем, час за часом, минута за минутой. Облако за облаком. Через него проходили миллиарды жизней белых облаков, каждую из которых он любил больше всего на свете. О, как он боялся потерять свое небо.
 Начало темнеть, ему нужно было возвращаться в лечебницу. Он ненавидел это время суток, оно разлучало его со своим кусочком неба до следущего дня. Он шел медленным шагом, осторожно наступая на крапиву. Еще издалека, подходя к своему корпусу, он заметил, что медбраты из его отделения как-то странно бегают туда сюда, как будто кого-то ищут. В его сердце что встрепенулось, кольнуло так, что он даже остановился. Постоял минуту, отдышался, пошел дальше, не предав этому значения, он подумал, что это из-за новых лекарств, которые ему вчера начали колоть. Стоило ему приблизится к дверям корпуса, как на него сразу налетели люди в белых халатах и потащили во внутрь. Они вели его по длинному темному коридору второго этажа в самый его конец. Он знал, что там находится кабинет главного врача. Они вошли в кабинет, главный врач попросил его сесть на стул напротив него.
- Ну-с, что. Как вы себя чувствуете?
- Хорошо, спасибо. – он уже предчувствовал что-то нехорошее.
- Это замечательно. Вы знаете, я посмотрел вашу карточку, вы меня порадовали. Лежите у нас всего 8 месяцев, а такие хорошие результаты. Прошли весь курс лечения. Никаких приступов агрессии, головных болей. Мне кажется, млодой человек, вас можно смело выписывать.
 Его передернуло от этих слов главврача. В глазах потемнело, по телу пробежала дрожь.
- Я сейчас выпишу вам лекарства, которые вам необходимо будет пить в течение нескольких месяцев. Вы должны вести тихий спокойный образ жизни. А Володя, - доктор указал рукой на молодого человека в белом халате, стоящего возле дверей, - будет следить за вами. Он будет приходит к вам каждый день и проверять ваше самочувствие и как вы принимаете таблетки. Ну все, удачи вам в будущем, идите собирайте личные вещи.
 Он не мог встать, его подняли и повели под руки в его палату.

......................

 Его везли в машине, пренадлежавшей больнице. Дорога была длинной. Он не смотрел по сторонам. Он смотрел в пол. Он не о чем не думал. В его голове было пусто. В руках он сжимал свою тетрадочку.
 Машина остановилась у старого пятиэтажного дома. Володя проводил его до квартиры. Открыл дверь. Сказал, что приедет через час, чтобы он не волновался и лег отдохнуть. Квартира показалась ему чужой. А ведь здесь он когда-то жил.
 Он долго лежал и смотрел как на потолке играют солнечные лучи. О чем он думал? Да ни о чем. Такое ощущение, что разум его оставил.
 Звонок в дверь. Он медленно встал. Полошел к двери, открыл. На пороге стояла женщина лет тридцати восьми.
- Здравствуйте, я ваша соседка Алена.
- Угу, - промычал он, у него было сил разговаривать.
- Вы, наверное, меня не помните, можно пройти?
- Проходите, - он говорил очень тихо, почти шепотом, как будто боялся чего-то.
- Ой, как я вас давно не видела, после несчастия с вашей сестрой. Когда это было, месяцев восемь назад, да? - О какой сестре она говорила он не знал. Точнее, не помнил. Они прошли на кухню. – Давайте я вам покажу как включать плиту, а то вы наверное забыли. А может выпьем чая?
Она поставила чайник. Села за стол. Она постоянно что-то говорила и говорила. Он ее не слышал. Перед его глазами была только одна картинка – его единственное место.
- Дастаньте, пожалуйста, ложки, к вам ближе.
Он встал, полошел к столу с ящичками. Отодвинул один. Взглядом искал ложки, а в голове пытался придумать что-то, что вернуло бы ему его небо. Его взгляд остановился на большом куханном ноже для мяса. Секунда, и в его голове промелькнула идея. Страшная, но единственно верная.

.........................

 Обход. В больнице тихо.
- Володя, ты куда, нам еще к этому в изолятор.
- Ой, точно, забыл совсем. Ты взял его лекарства?
- Да. Слушай, мы же его вроде недавно выписывали?
- Угу.
- За что он опять?
- Соседку убил, в этот же день, в день выписки.
- Ого, это что же, у него уже второе убийство?
- Да. Эх... жалко мне его. Несчастный человек.
- Всех тут жалеть будешь, сил не хватит. Коли давай, пока он не брыкается.
- Ладно. Сейчас.
 А он тихо лежал в своей новой кровати, смотрел куда-то вверх, как будто сквозь потолок, и улыбался. «Как хорошо, что теперь я всю жизнь буду жить в своем кусочке неба», - думал он.
 
 
*** Sky ShakeR ***