Взятие на проходе

Сочинение на тему: "Размышления и духовные искания шахматной фигуры".

А как бы вам понравилось такое ощущение, когда все вокруг только черное или только белое? Кому-то, может быть, понравится - не надо ни о чем думать. Наоборот, любые размышления - это не только преступление, но и покушение на основу основ, на главный принцип бытия.

Нет, конечно, думать можно, что угодно, но в итоге оказывается, что думают за нас. Нас всех расставляют по какому-то определенному принципу на клетчатом поле. Каждого в свою клетку! Никто не вправе покидать свою клетку по собственной воле. Мы перемещаемся благодаря каким-то потусторонним силам. И кто сказал, что мы - хозяева собственной судьбы? Кто сказал, что мы вольны решать, что нам делать? Кто сказал, что мы вольны решать: жить или умереть?

Хотя, здесь ведь нет никакой смерти, а значит и нет никакой судьбы. То мы на поле, то за пределами поля и тихо ждем, что нас опять на это поле поставят. То мы участвуем в чем-то, в деле высших для нас сил, то мы считаемся лишними и уходим во временное небытие.

Нами играют, а мы только и делаем, что передвигаемся с поля на поле, повинуясь каким-то неясным импульсам извне, делаем вид, что действуем совершенно по своей воле, нападаем на фигуры такие же, как мы, только другого цвета. Именно их цвет должен внушать нам опасения, отвращение и самое главное - ненависть. Мы ненавидим черных только за то, что они - черные, они тоже в свою очередь нас ненавидят - белых. Цель нашего бытия - всеми силами помочь в поимке короля черных, которые тоже всеми силами стремятся  поймать нашего короля. Это называется матом. От слова "мертвый".

Я думаю, все это вам уже известно. Разумеется! Кому,  как не вам, людям знать правила этой игры. Вы ведете себя, как боги, ведете нас на жестокое сражение, а потом сшибаете всех оставшихся в живых. И дай Бог, чтобы после этого вы сами не пустились в рукопашную и не свернули  окончательно шею некоторым из вас. Вы ведь даже и не думаете, что сами можете запросто оказаться в такой игре в качестве безвольных пешек. Вами видно тоже правит кто-то выше вас, но вы настолько привыкли повиноваться, что уже считаете себя свободными и боретесь за свободу. И может поэтому вы ненавидите себе подобных, что вас сотворили фигурками разного цвета и теперь поставили врагами.  Вы не признаете их равными себе, также как и мы некоторых своих. Хотя все мы находимся в совершенно одинаковой зависимости от тех, кто нами играет, лишь роли у нас, шахматных фигур, разные. Одни более главные, более сильные, более ценные, чем другие. Но от этого они нисколько не свободнее и не счастливее.

Это может показаться самоутешением, ведь я - лишь пешка, самый низший чин, самая низшая каста. Но говорят мне: "Слушайся высших и старших, иди, не отступая ни на шаг! Тогда ты, может быть, дойдешь когда-нибудь до конца доски и превратишься в более сильную и ценную фигуру, хоть в ферзя". Что-то я, не смотря на свою примерную смелость, примерное послушание, примерную терпеливость, никогда не видел конца доски, мне ни разу не удалось пройти в ферзи. Хотя кто-то мне рассказывал, что доходил. Но я что-то не очень этому верю, слишком много мистики и невероятного. Даже, если бы я не был таким скептиком и верил в это, то что такого особенного быть "нормальной" фигурой, а не какой-нибудь пешкой, которую никто фигурой не называет. Участь всех других фигур не кажется мне более завидной.

Нас опять расставили, видимо опять кто-то из людей затеял с кем-то интереснейшую партию. Но почему-то ни одна партия с момента моего сотворения никогда не казалась мне интересной. Меня постоянно одолевала скука. То мы все стоим, как вкопанные, ждем, что придумают с нами сделать игроки. То вдруг начинаем суетиться, подобно больному какой-нибудь нервной болезнью. Все действия мы выполняем совершенно осознанно и фанатично, как будто нас и никто не думает принуждать. Делаем всё сугубо серьезно, словно что-то от этого зависит, что-то крайне важное, необходимое. А ведь буквально всё зависит совершенно не от нас, а от того, как сыграют нами.
 Интересно, а что если расспросить другие фигуры, что они об это думают? Это, конечно, не просто, но попробуем. Вот я сейчас в этой игре королевская пешка! Мне крупно повезло. Иногда я - то коневая, то слоновая, то ладейная, ферзевая пешка. Зависит от ситуации. Я - всего лишь пешка. Таких, как я очень много - восемь штук. Это число, столь не значительное у вас, в большом мире людей, у нас считается немалым, даже решающим.

Итак, я решил прогуляться по доске, пока не началась партия. Когда партия начнется, я ничего сделать не смогу по своей воле. Я иду на поле а1 для встречи с тяжелой фигуры с самым тяжелым характером.

- Простите, кхм-хм, - сказал я, крякнув и постучав, - могу я видеть Ладью.

И сам же расхохотался полной абсурдности своей фразы. Тем временем в башне послышался дикий шорох, словно там в этот момент все переворачивается вверх дном. Этот шорох сопровождался чьими-то ударами по железу или стеклу и непечатными  ругательствами в своеобразной форме. Наконец, немужской, но низкий и грубый голос спросил:

- Кто там? Знак вопроса.

"Какая старая шутка! Прямо с бородой!" - подумал я и ответил:

- Это я, тире, королевская пешка.

- Зачем пришел? - еще грубее и прямолинейнее спросил голос.

- Видеть вас, госпожа  Ладья.

- Зачем? - спросила Ладья, совершенно не меняя интонации.

Я решил, что вилять здесь совершенно невозможно (а главное - опасно) и ответил напрямую:

- Поговорить с Вами надо.

- Ну, сейчас, - довольным моею бесцеремонностью голосом сказала Ладья.

Она очень долго открывала дверь - била руками, ногами, ломом, но, наконец, вышла. Телосложение у нее было, как у медведя, глаза круглые, небольшие, но смотрели не то, чтобы зорко, но всегда прямо, никогда не убегали в сторону. Этот неподвижный, немигающий взгляд всегда пугал, как друзей, так и врагов. Впрочем, то и другое считалось необходимым, т. к. распространенным было мнение, что надо "пугать своих, чтоб чужие боялись". Нос был картошкой, что еще больше говорило о чрезвычайной простоте, даже некоторой упрощенности методов общения Ладьи со всеми другими фигурами. Единственное, что от нее я сейчас услышал, было:

- Ну!

- Простите, - снова крякнул я, но, собравшись с духом, заговорил почти на автопилоте. - Вот скажите... Вы постоянно в игре, Вас ценят высоко, как фигуру тяжелую и очень полезную в бою. А вот скажите, а зачем мы, вообще, воюем?

- Ха! Какую глупость ты у меня спрашиваешь! Как будто я - философ какой-то. Мне сказали, что надо воевать, я и воюю. Никаких вопросов, - раздраженным, но одновременно насмешливым тоном ответила фигура.

- А вы никогда не думали о том, нужна ли эта война, вообще? Это, ведь, всего лишь игра!

-  Зачем мне об этом думать? Разве топор думает, стоит ли рубить, когда им рубят. Ведь топору не важно, что находится под ним - полено или чья-нибудь шея.

Этот ответ несколько охладил мое желание философствовать. Но, тем не менее, я продолжил беседу:

- Вы рассматриваете себя, как орудие кого-то. А если бы вам пришло в голову, что вы сами по себе, ни от кого не зависите, что бы вы сами делали?

- Какой глупый вопрос? Я же создана специально для этой игры. Другого применения для меня нет. Не гвозди же мною забивать?

Это было метко. Но я попытался вывернуться и зайти с другой стороны:

- Я не о применении говорю. Речь моя о том, что нашими жертвами становятся такие же фигуры, что и мы. Нужно ли нам постоянно устраивать спектакли взаимоистребления, причем совершенно бессмысленно?

- Но ведь нас для этого и изготовили. Таковы правила игры и не нам их менять. Пусть абсурд, но хоть понятный абсурд. Жалко, конечно, тех невинных жертв, что нам попадаются, - для доказательства своего чувства жалости, из одного из ее глаз скатилась маленькая скупая слеза, - но, чем же мы можем им помочь? По-моему, ничем. Слабые должны быть наказаны за свою слабость, нерасторопность.

- Это жестокость! - попытался протестовать я. - Они совершенно такие же безвольные исполнители, что и мы. Все зависит от того, кто играет. А если окажется, что сильнее тот игрок, наш противник?

- Тогда надо проиграть с честью!

- И с честью сдаться в плен?

- Но ведь на большее все равно ни один из нас не способен. Никто не может умереть.

- Тогда, к чему же сохранять нашу честь, если мы, допустим слабее?  Если слабые должны быть наказаны, то почему должны страдать и сохранять честь мы?

- Мы воюем, с нас ничего не спрашивается. Но мы должны исполнять наше предназначение максимально добросовестно.

"Да! Она столько настроила стен и башен, что просто бесполезно достучаться до ее сердца. Если таковое имеется, конечно..." - задумался я и решил, что, несмотря на то, что от битья головой о стену лоб становится кременным, лучше оставить эту Ладью в покое. От нее даже соленой воды в океане не добьешься. Раскланявшись, пожелав Ладье удачи в ссегодняшнем бою, я пошел вначале на свою клетку, а потом вдруг решил нанести визит на поле b1.

Там стоял громадных размеров белый, поседевший, но не утративший отнюдь своих физических сил и резвого характера, конь. Он был размеров, наверное, чуть поменьше известного троянского коня, но никак нельзя сказать, чтобы был тяжеловозом.  Напротив, этот конь был до невозможности ловок и прыгуч. Он никак не мог ездить спокойно и размеренно, мог только скакать. Причем скакать довольно ловко. Для человека это, конечно, ничего  особенного, буква "Г" и есть. Но на самом деле на шахматном поле конь вытворял такие выкрутасы, так искусно выскакивал самые настоящие зигзаги прямо перед нами и даже через нас. И никогда не терпел в этом неудач, пока его не поймают неприятели.

Разумеется, для ведения философских бесед конь был также пригоден, как и в свое время оказался пригодным в качестве консула жеребец римского императора Калигулы. Всеми движениями коня управлял некий Рыцарь (которым в свою очередь управлял тот высший игрок, который играет белыми).

Белый Рыцарь ничем не походил на крестоносца. Это был смелый до наглости, развязный до хамства, веселый до беспутности и вспыльчивый до петушиной задиристости воин. В бою он вел себя с особенным энтузиазмом. Казалось, не думал никогда о победе, наслаждаясь, по-видимому, самим процессом битвы, хотя всегда почему-то придавал гигантское значение своим успехам. Никто так не радовался своим удачам и не относился так трагически к своему концу, как этот Рыцарь. Причем, он переживал собственное взятие, не как воин, которому больно, за свою неспособность далее продолжать совершать подвиги ради своего Короля и своего родного цвета, а, скорее всего, как капризный ребенок, у  которого отобрали самую любимую игрушку или запретили гулять из-за какой-то провинности. Взятый Рыцарь обижался даже не столько на противника, сколько на своих же товарищей по игре и на игрока им играющего.

Вот сейчас, перед боем он был в самом что ни на есть подъеме своего настроения. Это время было для него временем высшего наслаждения от предвкушения. Когда я пришел на поле b1, Рыцарь слез тут же с коня. Он был в чисто белом плаще и блестящих, играющих на свету, стальных доспехах, тяжелых, но не делавших его совсем неповоротливым. Затем снял с головы шлем, выдав на свет свои торчащие ежом светлые коротко остриженные  волосы. Обрадовано, глядя на меня глазами цвета копченой рыбы, Рыцарь крепко-накрепко пожал мне руку, кисть которой едва не хрустнула от столь эмоционального рукопожатия и железной перчатки.

- Здорово, друг! - бодро гаркнул Рыцарь.

- Здр-равствуйте! - немного заикаясь от неуверенности и смущения, поздоровался я.

- Как жизнь? - еще более бодро спросил Рыцарь. Ясно, конечно, было, что моя жизнь, мои дела и мысли нисколько его не интересовали. Да и особенными друзьями мы не были. А этот стиль, который можно назвать как дружеским, так и фамильярным, Рыцарь использовал в общении почти со всеми, кроме тяжелых фигур и короля. С теми, кто был выше его самого по званию,  он вел себя чаще всего, как простодушный, покорный и преданный слуга.

Я долго думал, что ответить. Искал ответ, но он нашелся сам собой, хотя я произнес его с большим трудом. Ответ получился банален и совершенно неостроумен:

- Нор-рмальн-но.

- Ныр-мыль-на, - скривив губы, темные и толстые, но постоянно сжимаемые, передразнил меня Рыцарь и тут же сменил свой тон на приветливый и жизнерадостный. - А вот у меня сейчас самый... того... приподнятый момент. Сейчас вот опять начнется! Будем махаться с этой черной нечистью, с этими баранами. Даст Бог - всех замочим!

На мгновение мне понравилась его манера разговора, его задор, смелость и бесшабашность. Но тут же опять словно чья-то тень легла на мое секундное восхищение. Все что он сказал мигом стало для меня просто глупейшим маразмом, полнейшим ляпсусом. Я тут же впал в иронический, почти припадочный хохот. Со мной захохотал и сам Рыцарь, более глупым, но более искренним смехом. Затем я, приняв на себя вдруг ученый вид, заговорил, сощурив глаза и стараясь приметить малейшую деталь в его словах или жестах:

- То, что вы сейчас только что сказали мне, есть не более, чем проявление расизма, воинственности и совсем не нужной ненависти.

У Рыцаря резко упала нижняя челюсть. Но глаза, как это ни странно, не выразили ничего, даже удивления. Он так долго изображал подобную немую сцену как у Гоголя, что я вновь вынужден был смущенно усмехнуться, опустив как можно ниже голову. Рыцарь тут же снова засмеялся своим обычным грубым смехом, настолько грубым, немелодичным и уж совсем не выдававшим в нем интеллектуала, что такой смех невольно заставлял смеяться собеседника. Сквозь собственное хохотание Рыцарь пролепетал нечто подобное:

- Загнул ведь... А? Схоласт, софист, блин, пацифист...

Я вдруг прекратил смеяться, глянул на него серьезным испытывающим взглядом и как можно более строгим тоном сказал:

- А если серьезно? Зачем вообще ненавидеть кого-то? Что черные сделали нам такого, за что их так можно ненавидеть?

У Рыцаря опять упала челюсть, хотя он не перестал хохотать. Его лицо приняло выражение совершеннейшего идиота, хотя он вряд ли таковым являлся. Я дал ему некоторое время собраться с мыслями. Но он тут же начал говорить что-то уж совсем не связное:

- Ну того... А как же так? А замочить? Что же тогда делать? Зачем что-то думать...

Потом вдруг сел и задумался. В этом состоянии его еще не видел никто. Рыцарь как будто никогда ни о чем серьезно не думал. Пробормотал что-то, потом опять замолчал и тут резко поднял голову:

- А что нам еще делать в этой жизни?

- Что делать, да что делать! - в нетерпении выпалил я. - Неужели ни один из вас, глупые вы фигуры, не можете придумать вопроса поинтереснее?!

Это, конечно, было слишком... За такую дерзость меня бы давно уже повесили, потом изрубили бы на куски, если бы была у шахматных фигур какая-нибудь воля. Рыцарь схватился за голову:

- Господи! Опять ты философствуешь, не можешь жить как все нормальные пешки... Что ты начинаешь грузить меня? Черных надо всех рубить, потому что они черные, и все на этом!

- А если на миг остановиться хотя бы?

- Зачем останавливаться? Почему мы должны останавливаться на каждом моменте нашей жизни? Жизнь, понимаешь... Это жизнь! Эта война - это наша жизнь! Как ты не поймешь, мрачная одинокая пешка? Ты предлагаешь остановить войну, но ведь этим ты остановишь жизнь! Как сказал Фридрих Ницше... Хм! Не помню, что он сказал.

Слова его уже почти походили на жалобу, что было явно ему не к лицу. Это стало почему-то раздражать меня, я прервал его:

-  Ницше из мира людей. К нашему миру он не имеет никакого отношения.

Рыцарь вновь усмехнулся и я подумал, что он опять собрался "залепить" какую-нибудь шутку.

- А чем их мир, мир людей отличается от нашего? - произнес он.

- Ничего не могу на это ответить, - признался я, -  я не был в мире людей, я не знаю, что там такое, но я думаю, что тот мир, такой же мрачный, скучный, плоский и ограниченный, как наш. Ведь люди копируют то, что видят, а значит, вся наша шахматная доска в какой-то мере соответствует тому, что происходит там, в большом мире.

- Почему именно мрачный? - засетовал Рыцарь. - Зачем делать мир мрачнее, чем он есть на самом деле?

Я весь надулся от нетерпения:

- Потому что нами управляют! Не понимаете? Скажете, что неправда? Что никто так не считает? Никто не понимает? Нами управляют! Мы - игрушки человеку, на которых он в лучшем случае тренирует свой ум, а худшем - пытается убить время. Нас используют!

- И пускай! На кой нам иная жизнь? Ведь можно же радоваться, драться, веселиться. Ну, иногда печалиться... Жить - это главное!

- Ох! - вздохнул я. - Что вы все сводите к жизни? Жизнь - больше, чем эта дурацкая война, построенная на лжи и абсурде! Что-то должно быть другое.

- Зачем другое?! - вдруг начал проявлять нетерпение Рыцарь. - Дана жизнь - живи и не желай другой. Управляют нами? Хорошо. Что бы было с нами, если бы нами не управляли?

- Тогда бы все наши действия имели бы какой-нибудь смысл. А так, зачем  набрасываться друг на друга ради какой-то глупости? Зачем при этом друг друга ненавидеть? Какой смысл в Иерархии? Зачем думать, что мы свободны, если каждый шаг, совершается не нами, а теми, кто играет?

- Ну, что ты все нападаешь на наше мироустройство?! Почему бы просто не  повоевать, не погромить черных? Черные - наши враги!

- Мне черные не сделали ничего дурного и я не хочу делать из них моих врагов. Невозможно так слепо ненавидеть кого-то, не зная даже за что. Я хочу найти что-то другое.

- Ну, так ищи! - обрадовался Рыцарь, - А я буду всех мочить, мочить и мочить! И наслаждаться жизнью! Пока!

Попрощавшись с Рыцарем, я ушел с этой клетки в совершенно подавленном настроении. Теперь неожиданно я вдруг понял, что хозяин Белого Коня не так глуп, как может показаться с первого взгляда. А я? Имеет ли смысл то, что я думаю и говорю.

Нагруженный этими мыслями я пошел на следующую клетку c1, к известному у нас философу-схоласту, теологу, мастеру софистики, искусству подбирания аргументов и наполнения смыслом всего сущего. За невероятно большие оттопыренные уши, большую голову, имеющую форму купола и длинный крючковидный нос, похожий на хобот, его прозвали Слоном. Он не выносил этого прозвища, а с теми, кто его так называл, он сразу же прекращал всякий разговор. Поэтому его все называли то Епископом, то Офицером. Но все-таки больше Епископом, так как Слона не удостоили офицерского звания, и он ушел в семинарию.
    
Я застал Епископа на его клетке, когда тот пытался разучивать какую-то партию на органе. Его игра на органе раздражала всех фигур, ибо он играл почти всегда одну и ту же простую мелодию в пределах одной октавы, переключая только один регистр, хотя когда-то потребовал в свое время самый дорогой инструмент с максимальным количеством труб. Играл он каждый день совсем одинаково, даже не думая хоть чем-то разнообразить свою игру. Но когда требовали от Слона, чтобы он перестал, тогда обиженный Епископ начинал тут же читать вслух одну любимую главу из какой-то книги Фомы Аквинского, и уже никто не имел никаких шансов его остановить.

Чтобы не случилось чего-нибудь подобного, мне пришлось схитрить. Я незаметно подошел к органу и подложи ему ноты мелодий Баха. Епископ долго и внимательно изучал их, но так видимо и не решился сыграть ничего. Тут-то он и заметил меня:

- Зачем ты посетил меня, добрый путник? - спросил он приятным тоном, но каким-то пресным.

Подавив смешинку, я ответил:

- Понимаете, господин Епископ, то есть... Ваше Преосвященство, у меня возник вопрос из области осмысления мира сего.

Епископ ответил мне тем покровительственным тоном, которым обычно говорит священник какому-нибудь одержимому и страдающему от своей одержимости с намерением "успокоить мятежную и заблудившуюся душу":

- Спроси у Господа нашего, и Он подскажет ответы на все вопросы.

И так же покровительственно положил мне руку на плечо. Эта рука отягощала меня, как какой-нибудь большой тяжелый мешок с камнями. Я умудрился выскользнуть из-под этой руки и ответить:

- Я пришел к Вам, святой отец, потому что мне, презренной пешке, вряд ли удаться понять Его ответы. Ведь эти слова Божьи не понимает толком никто, хотя и воображает, что понимает их по-своему.

Епископом овладела какая-то нервная судорога. Он тут же отстранился от меня на полшага и перекрестился. Я ждал, что Епископ скажет в ответ, но тот почему-то уставился наверх как пингвин, пьющий воду. Затем посмотрел на меня таким взглядом, будто только что наблюдал какое-то событие на небе.

-  Наш малый мир создали люди из большого мира. Они же в свою очередь созданы Богом по образу и подобию своему, следовательно, наш мир создан таким же безукоризненно логичным и справедливым, как и тот большой мир. И мы живем по законам Божьим, как и большой мир.

Почти то же самое, что говорил тогда я Рыцарю, только черное вдруг стало белым. Я тоже побледнел, дело принимало странный оборот. Я должен теперь доказывать то, что верю в Бога, хотя это в принципе недоказуемо. Ни один не может похвастаться своей безукоризненной верой или безукоризненным безверием, и, тем не менее, Слон тут же начинал говорить, как двоюродный брат самого Христа. Я уставился вниз, на поле, которое сейчас было под ногами - оно было черно. Тогда я поднял глаза на Епископа, усмехнулся про себя и спросил вслух:

- Вы, я так понял, ходите только по черным полям?

- Да! - убежденно воскликнул он. - Я предопределен быть чернопольным и останусь верен черному цвету.

Я задумал превосходную иронию на этот случай и тут же задал другой вопрос:

- Но ведь нам же всем надлежит сражаться с черными?

- И что? - не подозревая ни о чем, но чему-то явно удивившись, сказал Епископ.

- А как же тогда быть с черным цветом?

Слон выпучил глаза, так ничего и не поняв.

- Но ведь черные  -  наши враги.

- Это всем известно. Вы мне лучше скажите, почему нужно возлюбить ближнего своего, но ненавидеть фигуру цвета, на котором вы стоите.

Сказанного было достаточно, чтобы Епископ тут же изменил свою манеру разговора. Теперь он сам превратился в одержимого фанатика.

- Потому что они - еретики! - трубил Слон. - Нечестивые  грешники, безбожники! Идолопоклонники, чернокнижники, в конце концов! Они подло нападают на нас, убивают добропорядочных белых фигур и наших пешек, закалывают их и приносят в жертву Дьяволу. Да что там говорить! Они охотятся за нашим Королем, чтобы взять его в плен.

Секунду еще и он, наверное, разорвал бы свою незапятнанную безупречно белую сутану. Эту пропаганду  Слон нес годами, но теперь ему впервые приходилось объяснять это персонально. Почему его это бесило, ума не приложу. Не боясь довести его до бешенства, я усмехнулся и спокойно заметил:

- А разве не то же самое делаем мы?

- Как?! Как?! - замахал руками Епископ, периодически прижимая их к сердцу. - Мы - белые! Мы нашли истинный свет! Мы - воины истинной веры!

"А, по-моему, не может быть никаких воинов истинной веры, ввиду того, что истинной вере изначально противопоказана  любая воинственность", - так хотел сказать я ему, но решил не доводить несчастного до последней степени исступления. "А то еще разнесет свой орган в щепки", - подумал я и, не забыв попрощаться и перекреститься, быстро покинул клетку.

Странно даже допустить мысль о том, что мне удалось вызвать негодование и гнев Епископа. Никому и никогда не удавалось одолеть его в искусстве спора, что я искренне считал его срыв, какой-то загадкой. Конечно, именно проявление замешательства противника считается в диспуте победой, но эта победа не дало мне ничего, кроме мысли о том, что наш Епископ слишком уж вошел в роль защитника короля и белого цвета. Хотя чем больше он кричал тем, почему-то больше возникали сомнения в его глубокой вере. 

Как бы то ни было, я пошел на следующее поле с некоторым страхом. Ибо эта клетка была никакая другая, как d1. Да! Это была исходная резиденция Белой Королевы (или леди Ферзь, как ее называли).

Чистейшая белая без единой царапинки дверь с золотой ручкой была как всегда закрыта. Королева была на месте, но, по-видимому, отчаянно готовилась к своей королевской роли на поле битвы. По крайней мере, за дверью слышались, то какие-то женские крики, то чьи-то оправдания, то угрозы, то ответные угрозы, в ответ на которые сыпалась всякого рода брань и новые, но уже сказанные более серьезным тоном угрозы. Я представлял, что сделают со мной, если мое появление не будет кстати. Тем не менее, решил постучаться.

- Кто там стучится в дверь мое-твое-туда-то?! - пронзительно, сердито, повелительно, но почему-то истерично завопил визгливый голос, который никак не вязался с королевским достоинством его обладательницы.

Совсем другой голос - тонкий, полутихий,  дрожащий от испуга спросил в дверь:

- Простите, Королева спрашивает: "Кто там?".

- Передайте Ее Величеству, что я из группы поддержки на выборах кандидата в депутаты Государственной Думы...

"Идиот! Что я несу?!" - вовремя остановила меня эта мысль, поскольку за все время визитов к прочим фигурам я стал немного заговариваться. Зачем - не знаю, но дверь мне открыли.

Перед громадным зеркалом формы правильного круга сидела сама леди Ферзь. Лицо у нее тоже имело форму такого же правильного круга, нарушаемую, правда, острым прорубающим подбородком. Скулы также особенно выделялись, так что, принимая во внимания нос, напоминающий острие меча, можно было  подумать, что такое лицо используется для крушения башен. Зеленые, почти цвета хаки, глаза напоминали  по форме больше щели для глаз на забрале шлема, из которых торчали металлическими иглами, ресницы. Белокурые, мелко завитые волосы были взъерошены, хотя почему-то Королева пыталась их еще больше разлохматить. Возраст Королевы колебался между 25 и 40. Свое и без того бледное лицо она приказывала белить и пудрить еще больше. Несмотря на это, она все равно бы не походила на Смерть из-за тонких, все время искривляющихся ярко-малиновый губ, прикрывавших сжатый оскал белых как искусственный лед зубов.

Сидела леди Ферзь в белом платье в белой шали, запустившая одну из своих белых туфель (и намеревавшаяся запустить вторую) в двух забившихся по углам бедных пешек-служанок.

-  Какого черта, я не понимаю, вы тут что-то делаете!? - кричала  королева на пешек за неизвестно какую провинность. - Чего так тупо работаете!? Я вам что говорила сделать? А вы  что сделали? А?!

С этими словами она исполнила свою угрозу запустить вторую туфлю.

-  Вы что же?! - продолжала Королева распекать несчастных. - Совсем ни фига не смыслите! Вы должны привести меня в надлежавший вид! Так, чтобы я стала символом красоты, силы и победы белого цвета. Кто мне эту розовую пудру подсунул?!

Розовая коробочка вмиг взлетела вверх, осыпав все комнату пудрой, как пыль. Совершенно не обращая на меня внимания, явно чем-то рассердившаяся Королева бросала все, что ей попадалась то направо, то налево, то вперед, то назад, то как-то странно по диагонали. На лицах бедных девушек-пешек был написан неподдельный, но совершенно обычный  ужас, словно подобное происходит здесь каждый день. Но если одна из них пыталась кое-как отбиваться и даже сказать что-то  в ответ, то другая только и делала, что еще больше забивалась в угол, стремясь сжаться в комок. Но как та, так и другая тактика не приносили желаемого результата.

Взглянув в зеркало, леди Ферзь принялась рвать на себе волосы и с криком: "А как хреново вы меня завили?!" схватила лежавшие рядом раскаленные щипцы для завивки. Подойдя к одной из служанок, она собралась уже ударить ее этими щипцами по лицу...

Тут уж я не выдержал и, откашлявшись, сказал, что мне пора. Королева остановилась, опустила руки и с глубоким вздохом села опять в кресло. После чего махнула мне рукой и сказала, что я могу идти, как будто сама меня вызывала. Безо всякого сожаления я покинул комнату, сопровождаемый благодарными взглядами пешек-служанок.    
Когда закрылась дверь, я понял, что там разборки на сегодня прекратились. Эта леди Ферзь, подумал я, самая страшная фигура в бою - ни своих, ни чужих не пожалеет.

Завершающим пунктом этого моего "паломничества" была клетка e1. Придя туда, я обнаружил одиноко стоящий в центре большой, сверкающий золотой трон, обитый самым белым и самим дорогим в наше время бархатом. На троне также одиноко покоилась корона сердцевидной формы, покрытая вся белым бисером и мелкими бриллиантами, правда, на макушке был черный, как уголь крест. Обширная мантия, в которую влезло бы не менее трех фигур средних размеров, покрывала весь трон. Она была тоже белая, но с некоторым желтым оттенком, а черные мелкие клочки меха придавали ей схожесть с леопардовой шкурой.

А где же был сам король? Его Величество сидел неподалеку в позе Будды и с таким же выражением лица, только взгляд его был устремлен не в даль куда-то, а скорее вниз. Король что-то писал на черном поле мелом. Он меньше всего походил на полководца, которому надлежит не позже чем через час возглавить огромную (по нашим меркам) армию. Король наш был старик невысокого роста, но имел совершенную, несгорбленную осанку. Борода у него была длинная, прямая и остроконечная, но довольно мягкая. Часто он обматывался ею в шутку как шарфом. Но шевелюра у него была,  несмотря на постоянное ношение короны, густая и волнистая. Лоб был у него тоже не по-королевски высоким, скорее напоминал лоб Сократа. Выражение королевских глаз было всегда спокойным, почти нирванным, но блеск их был настолько печальным, что никто не мог смотреть на них слишком долго. Несмотря на этот, вечно печальный, блеск, Король был всегда в достаточно ровном, нисколько не упадочном настроении. Порою очень остроумно шутил. Хотя и голос его казался мне тоже печальным и каким-то даже усталым.

- Ваше Величество-а-а! -  позвал я Короля, помахав рукой. - Простите, что я без доклада!
Дописав что-то мелом, Король вскочил и  улыбнулся мне нисколько не высокомерной  и вовсе не королевской улыбкой.  Он также крикнул мне в ответ:

- Заходи! Ко мне с докладами идут только высшие фигуры.

Затем подошел к трону и сел на свою же собственную мантию, надев предварительно кое-как свою корону. Локти свои он положил на ручки трона, а пальцы свои продел сквозь пальцы.

Я смотрел на него, так до конца и, не поверив, что передо мной действительно Король. Тот понял мои сомнения и сказал:

- Мой скипетр я положил пока подальше. Достану, когда уже начнется бой. Он слишком тяжел, чтобы его долго держать в руках, поэтому я использую его в основном для самозащиты.

- Зачем Вы мне все это говорите, Ваше Величество!? - уже окончательно изумился я.

Король вздохнул:

- Ох, да какой же я "величество". Одно название только. В действительности кто же вами управляет, а? Высшие силы, люди из большого мира. Я - лишь только обуза. Я не могу ходить, больше чем на одно поле. Нуждаюсь в постоянной защите. 

Я чуть не онемел от удивления:

- Но Вы же - наше знамя, наш лидер, наше сердце! Вы - наш девиз в бою! Без Вас просто бессмысленна вся наша жизнь и наша борьба.

Король поморщился и со сдержанным отвращением произнес:

- Зачем ты лжешь, проклятый подлиза? Зачем ты говоришь то, во что ты ни на секунду не поверил бы, низкий льстец?

Я опустил голову, не смея смотреть ему в глаза. В голове звучали его упреки, прекрасно и гармонично уживаясь там со всеми моими мыслями. Действительно, что уж говорить. Сам же всегда считал, что вся эта идиотская война бессмысленна. А теперь уже начал говорить о своей преданности и верности такой же, по сути, безвольной шахматной фигуре. Поэтому я быстро опять взглянул в глаза королю, усмехнулся для виду и сбивчиво, но твердо сказал:

- Знаете... Ищу я этот смысл, ищу его, ищу... И не нахожу.

- Верно! - подхватил Король. - И нету его, твоего смысла.

- Хм... И что же? - усмехнувшись простоте и ясности, но недостаточности ответа, спросил я.

- А то, что никто из фигур не верит ни в смысл этой войны, ни даже в смысл своего существования. Создали нас люди из большого мира, они и должны придумать нам какой-то смысл, во имя чего мы созданы. Пока что смысл у нас только один - быть увлекательной и интеллектуальной игрой. Люди придумали нас, чтобы расставлять по поля и передвигать нас по доске. А для интереса придумали противостояние "белое-черное", чтобы был элемент борьбы, азарта. Что мы у нас называем войной, жестоким и диким сражением, ненавистью и смертельной яростью друг к другу,  то для людей  большого мира - прекрасный, нескучный и полезный способ проведения времени. Ведь так? Поэтому не принимай видимые причины за истинные. То, что тебе болтали в течение всего твоего путешествия по доске ("А вы откуда узнали?!" - чуть не перебил я его) это всего лишь карнавальная шутовская маска. Жаль только, что тебе так и не удастся взглянуть, что за этой маской.  Этот маскарад не кончится никогда, он является единственной формой нашего бытия.

"А ведь знал же я все это. Знал с самого начала! Как все просто, наконец-то замкнулся круг!" -подумал я, но не решился ничего добавить вслух.

- Не надо только это все излишне драматизировать, - разведя руками, улыбнулся вновь Король, - В конце концов, ты не виноват, что ты создан тем, что ты есть. Нет никаких других вариантов. Даже если тебе удастся пройти до конца доски и сделаться вторым Ферзем...

- Вот уж чего не хочу, того не хочу! - проворчал я. - Видел я эту Вашу супругу, леди Ферзь. Больше не хочу ступать туда ни ногой!

- Ох! Я сам уже всем говорил, что от нее житья нет никому, даже мне. А уж ей-то самой от себя - и подавно нет житья! Уж если кого и сделать нашим знаменем так это ее. Тогда черные все сразу на ничью согласятся, а черный король сам свалиться с доски. Ха-ха-ха!

Представив себе эту картину, король так начал хохотать, что у него чуть корона не слетела. Мне тоже почему-то стало легко на душе, а смеяться от души - еще легче. Когда же Король отделался от хохота, он вновь пристально взглянул  на меня:

- Вот видишь! Даже у нас есть, над чем посмеяться. Юмор, знаешь ли, спасет от любого отчаяния - это тебе каждый мудрец скажет. И не думай, что в большом мире жить легче. Отнюдь! Нет ни одного человека, который бы не жаловался на жизнь.

Я перестал смеяться и вмиг заинтересовался тем, что он говорил.

- Вот так, - продолжал Король, - подумай сам. У тебя здесь нету никакого выбора, ты лишь орудие чьей-то чужой воли. А тебе этого мало, ты хочешь обозреть истину с любого бока. Ты хочешь, чтобы был какой-то выбор. Сам же говорил, что хочешь найти что-то другое. А теперь представь, что в большом мире происходит. У всех людей... Более того, у каждого человека, даже самого жалкого, имеется почти неограниченная свобода выбора собственной судьбы, своей личной дороги. У них в мире полно всяких различных цветов, столько жизненных красок. Это у нас всего лишь два цвета - черный и белый.  И ты представь себе - из всего богатства альтернативных путей, дорог, судеб эти люди выбирают всегда наиболее примитивные, протоптанные, самые серые, средние, неяркие и скучные пути. Они думают, что выбирают самую легкую дорогу, а в итоге получается, что труднее всего осилить именно такую. А из богатства всех цветов - вообрази! - они выбирают только два. Причем как раз те, что есть у нас. И предпочитают видеть свой мир только через эти два цвета - только черное или белое, нуль или единица, ложь или истина. Поэтому и ведут себя прямо как мы. Превращаются безвольных, безликих и озлобленных шахматных фигур, как мы.  Тоже устраивают свои бессмысленнейшие войны. Ладно, наша война приносит удовлетворения играющим. Но их войны, кого интересно делают счастливыми?! Кому они этим делают лучше?! Истребляют друг друга из-за чьей-то мелкой подлости или какого-нибудь досадного недоразумения. Заодно разрушают все, что строили все время. Еще пытаются подвести под это философскую базу!

- А как насчет маскарада? - спросил я, следивший все это время за каждым словом  Короля. - И откуда Вы так много знаете о большом мире?

- Ну, ты сам подумай! - продолжил он. - Я-то, ввиду своей не шибко активной роли, могу не суетиться так на доске. Поэтому у меня есть время слушать, что там говорят игроки. И, знаешь, многое можно узнать. Только я много чего не понимаю у них. Маскарад по жизни абсолютно такой же, как и у нас. Причем там у них существует так называемая неповторимость личности. В результате у каждого - личный набор, сугубо индивидуальных, не похожих ни на чьи другие, масок.

- И они стремятся походить на нас?! Но почему?

- Сложная штука - выбор. Не всегда он может происходить гладко - полно препятствий. И, тем не менее, я как все же сделал предположение, откуда идут все несчастья этого самого человечества, которое нас сотворило.

И Король указал на надпись мелом на поле. Тут я все понял, но никак мне не понять, что же такое есть "разум" и "глупость" и как определить "разумные границы".

- А теперь беги на свое поле! - крикнул мне король. - Скоро начнется битва!

Путь мой был недолог, ведь в этой игре я - королевская пешка. И я вернулся назад в эту игру. Как бы хотелось этой фразой закончить эту историю, но не могу - остался один эпизод.

Итак, началось сражение. Пока мы все притворялись неподвижными статуями, стоявшая рядом со мной белая ферзевая пешка, с глазами, уставившимися вперед, отражавшими только безумие, ярость и отчаяние, двинулась с поля d2 на поле d4.

С этого момента в ускоряющемся темпе началась направленная куда-то суета. Стройные ряды, о которых говорят - клетка к  клетке, плечо к плечу, вдруг начали принимать вид какой-то замысловатой, кем-то заранее рассчитанной позиции, где уже каждая фигура стояла на отведенной ей и только ей клетке. У черных происходило почти то же самое. И вдруг такая интересная игра в логику, в построение интересной мозаики, начала переходить уже в прямое столкновение, которое в свою очередь медленно, но верно перерастало в бойню. Рвались также безумно вперед и крушили все по диагоналям пешки. Затем в свою очередь оказывались сокрушенными они. Прямолинейно двигались тяжелым маршем в своей неповоротливой башне Ладьи. Весело и яростно то туда, то сюда скакали Рыцари на своих великолепных быстрых гигантах-конях. Не отклоняясь  никуда от своего цвета, стремились вдаль изо всей своей жестокосердной безоглядной веры слоноподобные Епископы. С важностью и жеманством начали прогуливаться на по доске Черная и Белая Королевы, но, зная их темперамент, можно предположить с какой яростью валькирии могут они при случае наброситься на своих противников.
В общем, все происходило так, как видел я всегда. Чтобы не стоять, как мелкая статуэтка, я начал было размышлять над словами Короля, пытаясь представить до чего глупы люди большого мира, что позволяют у себя такую же дребедень, что и у нас. Весь всю эту глупость, связанную с любым конфликтом и противостоянием кому-то чему-то, можно вполне полностью возложить на наш шахматный мирок. Он подходит для этого как нельзя хорошо, в отличие от большого мира.

К сожалению, никакие другие мысли больше не лезли в голову. Я чувствовал, что уже заражаюсь атмосферой этой гигантской, сумбурной и в то же время весьма логичной борьбы. И тут настал роковой момент! Теперь уже мне придется внести свою лепту. Каким-то мощным, не терпящим никакого сопротивления, ветром понесло меня вперед. Я уже ничего не видел, не слышал и тем более не соображал. Это был мой первый (и последний?) ход в этой игре - e2-e4.

Остановившись, я уже не думал ни о чем, кроме того, что же будет дальше. Взглянув налево, я заметил какую-то черную фигуру. Ничего хорошего это не предвещало. Фигура как мелькнула, так и исчезла. И на следующей секунде я ощутил, как мою шею стягивает веревка, как маленький, но очень крепкий и жесткий удав. Я разжал зубы, схватился за горло и закряхтел от удушья и резания шеи этой петлей. Между тем злорадным и взорвавшимся голосом, в котором ничего не слышалось, кроме ненависти, вражды и упоения победой, мне было произнесено:

- Попался, мокрая курица! Несчастная глупая пешка!

- Не понял?!... - еле-еле вопросил я, когда уже смог что-то сказать.

- Это - ВЗЯТИЕ НА ПРОХОДЕ, бледнолицый брат мой. Ты прошел битое поле к твоему сведению. Занесло же тебя куда-то, дурака, но не уйдешь ты от меня! - ответил мне тот же голос, но с явно увеличившимся злорадством.
Вспомнив правила, я понял, что это было. Ведь пешка, которая при движении на две клетки проходит битое поле другой пешки, может быть взята этой пешкой. Я тут же захотел опять рассмеяться, но с затянутой петлей на шее это было проблематично.

Я только и сделал, что сказал:

- Так ты же сам пешка в этой игре.

- Пока... - немного смутился обладатель голоса. - Но я уж проберусь на первую горизонталь и стану Ферзем. Тогда уж всем вам белым не поздоровиться!

- Надейся больше... - лучшего способа возразить у меня не было.

- Заткнись, пешка! - вдруг вышел из себя неприятель.

- Ты такая же пешка, как и я. Не лучше... - воспользовавшись ослаблением веревки, высказался я.

- Я победил тебя, несчастный!

- Ты не победил, победила подлость.

- Пусть подлость, - взвинчено усмехнулся противник, - но подлость по правилам. Твои попытки возразить откланяются. Твоя карта бита и ты сам бит! Ты взят! Ты вышел из игры, - и затянул петлю на моей шее чуть потуже...

Я очнулся и с облегчением понял, что снова вне всей этой баталии. Более того, уже вне доски и этих опостылевших клеток. Такое чувство испытывает лишь освобожденный от цепей и колодок узник. Меня больше никто не заставляет ни становиться в позицию, ни кидаться зачем-то вперед, сломя голову. Опять перехожу к своей роли постороннего наблюдателя и анализатора событий.

Кого я вижу?! Да это же Рыцарь! Тот самый, с которым я вел тогда беседу. Но теперь он уже явно в другом духе, лучше сказать - совсем не в духе, в противоположность мне. Эй, Рыцарь на коне! Как жизнь молодая?

- Да какая тут жизнь, елки зеленые! - угрюмо и совершенно разбито буркнул Рыцарь. - Опять, знаешь, замочили, как того негра из песни. Увлекся... Решил, что теперь мне везет. Полез, промачиваю всех напропалую, да так и попал в окружение! Черт! А ведь мог же вылезти тогда, да никак! И дернуло что-то меня лезть в это пекло? Нет! Я ведь мог! Эх, сейчас бы меня туда! Я бы там их всех разом живо... Да нет же!

- После драки кулаками не машут! - с ученым видом, подняв вверх указательный палец, выдал афоризм сидевший рядом белопольный Слон (он же Епископ с вертикали f) и вновь углубился в чтение трудов Августина Аврелия.

- Не горюйте, товарищ Рыцарь! - пытался ободрить я поникшего духом прежнего весельчака. - Ваше поражение - не ваша вина. Игрок, играющий нами, или сглупил, или решил устроить какой-нибудь размен. А новая партия все равно когда-нибудь да будет. Тогда вы им покажете!

"Ага! Покажет он! - подумал я с некоторым сомнением. - Тут можно продержаться  пару ходов и срубят сразу же. Мы же все - кто? Грошевые солдаты, разменные монеты. Нами жертвуют, нас меняют в целях какого-то тактического маневра. А то и просто так. И из-за этого расстраиваться еще?"

Но пока я так думал, Рыцарь неожиданно опять повеселел. Меня это испугало - уж не случилось ли чего с ним. Но, к сожалению, Рыцарь остался таким же, каким был.

- Ура! Ура! - кричал он, наблюдая за доской и аплодируя. - Ты только посмотри! Наши выигрывают! Как ловко! Как их там всех делают, а? А мой братец с вертикали g? Да он сейчас уже саму Черную Королеву взял! А Король их, поди, совсем вперся! Как заметался по доске? Учуял погибель свою.  Молодцы, ребята белые! Так держать!

И к его возгласам присоединялись все больше и больше голосов. И почти с каждым ходом все больше пешек, фигур - Рыцари, Епископы, даже одна Ладья, все охваченные непонятным пылом после собственного взятия, становились зрителями и болельщиками. И все кричали, что теперь черным конец, ход или два и мат уже, хотя настоящий мат и не думал приближаться.

Только я сидел с задумчивым и усталым лицом, не стремясь разделить их радость. Я был доволен уже тем, что исполнил свою роль там. И к чему все эти победы, поражения и другие составляющие этой смешной, непонятной, замысловатой и безнадежно абсурдной жизни на этой многострадальной доске. Рано или поздно  все равно все вернется на круги своя. И пусть поскорее там поставит кто-нибудь кому-нибудь мат. Ибо устал ужасно я от этой суеты...

Теперь, пожалуй, все! Я достаточно изобразил эту периодически повторяющуюся во всех деталях двухцветную жизнь. Вы спросите: "Что же было тогда написано мелом на поле e1 Королем?". Привожу эту надпись достоверно, не выбрасывая ни единого слова: "Когда Разум переходит все разумные границы, то, в конце концов, он превращается в самую большую Глупость. И если в этот момент не найдется другой Глупости, которая бы сыграла роль Разума, то так недалеко и до катастрофы... Выживет ли в этом случае большой мир и будет ли смысл в его выживании?"

Август 1999 г. - Январь 2000 г.