Der бедный hermann

«Всё-таки я ненавижу Россию!» - подумал Херманн Шульце. Мысль была не новая даже, можно сказать, привычная. Это поначалу она была неожиданной и пугающей. Со временем же она стала практически вечной и надоедливой, как последняя ноябрьская муха: всё кружит да бегает вокруг, бестолково суетиться. Занудливая и дурная...  По утрам просыпаешься оттого, что липкие и цепкие ножки щекочут лицо – всё норовят в ноздрю заглянуть. Бррр! Днём бьется в оконные стёкла, жужжит вечером в плафоне.
Такая бессмертная и вездесущая…
Сколько раз, набравшись решимости, апеллируя к европейской толерантности, космополитичности и к своему личному «интересу к другим культурам», Херманн  пытался прихлопнуть гнусную тварь - всё напрасно. Утром не успеешь открыть глаза, она тут как тут, перебирает в ушной раковине волосики и подленько так нашёптывает:
- Ж- ж- ж! Горячую воду отключили.  Кто-то наверняка опять в лифте нассал. Купленное вчера молоко уже просрочено. Грязьхамствоплевки.  Похмелье…
И чего-то там ещё, каждый раз что-то новенькое, что-то там…
Ненавижу Россию?
Нет, это уже думал…
А!!!
Вот:
 Блять!

Херманн Шульце – учитель немецкого. В конце августа приехал к нам в город работать. Не, не за русскую зарплату, конечно, а по германской программе поддержки своего же германского языка в Восточной Европе и «ГУС» - так немцы СНГ называют. Говорил, что надоели вялотекущие скандалы с женой, школьная рутина, обсуждение по телевизору «европейской налоговой зоны». Говорил, что «Россия – загадка.… Учить язык Достоевского унд Чехова» и всякую прочую хрень…
Первого сентября, когда Херманн зашёл в «восьмой А», учащиеся дружно встали и звонким хором молодых голосов отчеканили: «Гутен Таг, Херр Шульце!» Херманн на секундочку остолбенел, разглядывая отутюженные брючки-фартучки, безупречные косички-проборчики, и впервые подумал, что должно быть за три года у его вечных вельветовых штанов образовались весьма заметные «пузыри-у-колен». «Неймен Зи ирен платц, битте», - приглашая школьников присесть, Херманн сделал дрожащими руками неуверенный жест. «Восьмой А» с углубленным изучением иностранных языков синхронно рухнул на стулья и замер в позе подчинения и внимания. «Вот это да! От моих обормотов такого фиг дождешься», - обескуражено подумал Херманн, с содроганием вспоминая немецких школяров с их изуродованными пирсингом языками и ноздрями, ирокезами всех цветов радуги, жуткими сленговыми словечками…
Дети бойко рассказывали заученные темы о своей семье, стране, городе. Мальчики
стaрательно гортанили и «придыхали», изображая немецкий «твердый приступ», девочки растягивали дифтонги и умлауты, которые получались у них такие сочные и яркие, ну как будто б не говорят, а барбарисовую карамельку во рту сосут.… В общем: весьма старательно. Херманн попытался было «разбавить» монологи и позадавать вопросы. Но неудачно. Дети сразу замолкали и виновато смотрели в парту. Только две девчонки «на галёрке» тихо и робко хихикали.
 «Первый раз с иностранцем общаются. Стесняются ещё», - пояснила Нелли Ивановна – русская коллега Херрмана, завуч и патронесса «зарубежного гостя». Весьма довольный и впечатлённый первым рабочим днём учитель Шульце вышел из школы, пересёк каштановую аллею и, приземлившись в уютненьком летнем кафе, уверенно обратился к официантке с надёжным как Дойче Банк интернационализмом: “Kaffe!“
Официантка, проигнорировав просьбу, продолжала по-прежнему вести ленивую беседу с барменом. 
- Kaffe, ПОШАЛОСТА?!

Прошла короткая волнительная осень и самая длинная в жизни Херманна зима. Херманн свыкся, что по-русски его зовут Герман. Всё-таки лучше, чем вот с грубым русским «х» -   Хххер-манн, к тому же «хер» - обидное русское слово. Правильно ведь надо мягко и легко. Вот возьмите горящую свечу, поднесите ко рту и на выдохе, стараясь не поколебать пламя, скажите: Hermann. Нет, не раскатывайте «р» и не грассируйте на французский лад. Воздух идёт равномерно и без помех, как лимузин на автобане, чуть-чуть подпрыгивает на маленьком холмике «r» и плавно притормаживает на двойном «nn». Hermann. Нежно так.… Как говорила Катлин шесть лет тому назад. «Ach, Hermann, mein Schatz» А сейчас Херманн сидит в малогабаритной однокомнатной квартире и вот уже полчаса таращится на монитор ноутбука. Там письмо от Катлин, которое закачивается: «так будет лучше для нас обоих».

Херрман распахнул окно. В комнаты ворвалась какофония вечерних звуков и запахов внутреннего двора. Всё говорило о наступлении ранней весны. Кричали грачи и вороны, из распахнутых дверей серебристой «десятки» раздавалось дебильно-монотонное буханье динамиков и надсадно-хриплый голос какого-то модного здесь, приблатнённого шансонье. На скамейках пили пиво пацаны и девчонки, сплетничали и рассказывали друг другу анекдоты. Судачили о чём-то пенсионеры.  На серовато-белых снежных островках чернели кучки тёмного прошлогоднего дерьма. Ветви раскидистого вяза украшали многочисленные обрывки пёстрых тряпок, целлофановых и бумажных пакетов - упаковок от всего того мусора, что ленивые жильцы верхних этажей выкидывают по ночам из кухонных форточек.  И чёрно-белая сорока с видом завзятого вернисажно-выставочного эстета вертела головой, рассматривала «древесные украшения», время от времени перепархивая от одного «экспоната» к другому.
«Напьюсь», - решил Херманн.

«Дорогая Катлин,
 мне очень жаль… но, похоже, всё к тому и шло.… И ещё жалко, что ты никогда не приедешь навестить меня в Россию. Здесь всё иначе. По городу ездят такие маленькие автобусы «marschrutki», останавливаются везде, где ты хочешь. Люди передают мелочь водителю. Никогда не садись близко к нему: станешь на время поездки  бухгалтером. Весело… Школьный коллектив мне очень нравится, все обо мне заботятся, поят чаем с домашними «piroschkami» - такие булочки из дрожжевого теста с разной, обычно очень вкусной начинкой.
 А ещё я пошёл вчера выкидывать мусор, мусорные баки переполнены, уже две недели как их не очищали. Вонь стоит... Там в картонной упаковке из-под холодильника лежала бездомная женщина -  «bomžiсha».  Её запах перебивал вонь мусорки.… Увидев меня, она встала и отошла в сторонку, жадно глядя на мой пакет, где были кухонные отбросы и пустые пивные бутылки. Наверное, страшно голодная… Мне стало непреодолимо жаль её. Даже не представляешь, как она страшно выглядела: красные, залитые кровью глаза, распухшие синюшные губы, засаленные, спутанные в какое-то дикое гнездо на голове волосы, а уж рвань, в которую она была одета, и вовсе невозможно описать. Я вынул купюру в сто рублей (около трёх евро) и протянул ей. Схватив деньги, она бухнулась на колени, и стала целовать мои ботинки. Мне было жутко неудобно. Отойти сразу не удалось -  она вцепилась в мои ноги руками. Мне кажется, если ей некуда больше пойти и погреться, то она скоро умрёт, ночи здесь ещё очень холодные.… А может быть, она уже лежит там мёртвая?   И никто её не уберёт. Я не хочу ходить выбрасывать мусор. Теперь у меня на кухне жутко воняет, позавчера купил селёдку. Весьма дурную. Кажется, завелись мыши. Хорошо, что ты сюда никогда не приедешь…»

Слёзы душили Херманна. Торопливо кликнув мышкой, он отправил незаконченное письмо лететь со скоростью света в уютненькую двухкомнатную квартирку в Дюссельдорфе, к своей  бывшей жене Катлин, допил последний глоток из четвертушки – маленького, непредусмотрительно маленького мерзавчика «Гжелки». Решил, что русские правы, когда говорят о неизбежности второго похода за водкой. Благо магазинчик был внизу. Затхлый такой, маленький магазинчик, где на витрине с подозрительными колбасными изделиями спит толстый рыжий кот по кличке «Ганс». Земляк.… Вторую -  уже поллитровку -  он раскупорил прямо в подъезде. Вынул из своего почтового ящика бесплатную газету «Телеком» и пригоршню пёстрых рекламных визиток, обещающих приятный досуг и массу сказочных удовольствий. Минуя зассаный лифт, он поднялся на свой пятый этаж и к своему большому удивлению и негодованию обнаружил на железной двери размашистый фашистский крест. Стыдливо озираясь, Херманн поспешно стёр рукавом пальто меловые полоски. Зашёл в квартиру, на секунду задумался, и, достав из пачки чистый белый листок бумаги, написал:
«Вот вам водка – пейте и небутдте свинями»
Вышел на лестничную клетку и положил записку на подоконник. Перед тем как придавить её початой бутылкой, на секундочку засомневался и, не сумев преодолеть врождённой вежливости, вновь достал ручку и дописал: «пожалуста»

«Догонялся» по привычке пивом. Думал всякие банальности. Россия - ведь она как женщина. И вроде добрая, но злая. Красива, но неряшлива, с покладисто-дурным характером. В глазах -  стервозность и тоска. Как многие старые девы. Её надо любовью. Лаской.… А что я собственно печалюсь?  Свободен!
Херманн не заметил того, как он начал рассеянно перебирать пёстрые клочки с телефонами. Выбрал «Русские красавицы» с причудливой славянской вязью. Поднял тубку. Упс! Ещё в интернете. Второй раз зачем-то заглянул на свой hermann13@gmx.de – «кайне нойе брифе» - пусто, естественно….  Нетерпеливо вырвал телефонный шнур из компьютера и набрал номер.

Катлин Шульце устало сидела на громадном с раздувшимися боками чемодане и тупо таращилась на красно-белое полотенце с надписью «FC-Bayern».
Собственно, оно моё, принадлежит мне, и я им владею. Но его так любил Херманн… Scheiße, Scheiße... Да, чёрт с ними, с этими сраными сентиментальностями:  сказала -  моё, значит моё. Schluß und Basta!!! Всему приходит свой конец.
Она решительно запихала полотенце в чемодан. Какое-то время беспомощно пыталась стянуть края его гигантской пасти, не получилось. Плюнула на это занятие, и волоком потащила чемодан к лестнице.
Теряла трусики и лифчики, громко ругалась, с третьего раза завела свой старенький «Гольф» и, не обращая внимания на нервное «бибиканье»  прижатых и подрезанных, резкими стремительными рывками стала выбираться на кёльнский автобан.  Домой…


«Один в квартире? Предоплата пятьсот. Анал по договорённости. Вернусь ровно через час», -  оттараторил  короткостриженный и, не дождавшись ответа, схватил мятую пятисотку и направился к лифту. Вместо него на свет вынырнуло какое-то маленькое, угловатое создание с раскосыми глазами.   
- Фух! Девчата сказали, что «с акцентом». Я перепугалась, что айзер. А тебя увидела, прям от сердца отлегло. Ты из Эстонии? Не, погоди. Из Эстонииии? Я на десять минут в ванную, подождёшь? Можно, а?
Не дожидаясь ответа косоглазая юркнула в совместный санузел.
- ****ь, уже третий сегодня без горячей воды! Ну и жисть, лучше б мой папа тогда на стенку кончил, ей богу.… Будь другом, поставь чайник, а?
Обескураженный Херманн молча направился на кухню. Решил «взять себя руки». Почему-то предательски дрожали коленки.  Да-а, хреновый я мачо,  - подумал он, - Она ведь совсем ребёнок. Напою чаем и отправлю домой.…  Дам ей денег.  Пятьдесят евро. Нет, двадцатки за глаза хватит, пятьсот рублей сутенёр уже прикарманил… 
Решительно вернулся в зал и в один присест добил початую бутылку пива. Надо брать инициативу в свои руки.
- Тебя как звать, дефочка?
- Сауле, а что?
- Сколько тебе лет?
- Задушевничать будем? Для тебя вооооосемнааааа….
Её рот неожиданно и совсем неестественно растянулся подобно мехам аккордеона.… Изрыгал гулкие непонятные слова. За кривоватыми жёлтыми клыками показался длиннющий раздвоенный язык…. Херманн попытался вскочить, но странное бессилие приковало его креслу. От слабости закрылись веки. Только чувствовал, как что-то холодное и склизкое обвилось вокруг шеи…

Огни автобана превратились в две горящие полосы. Слева от неё время от времени проносились большегрузные фуры. Ухали, обдавая горячим воздухом. Некоторые загодя подмигивали фарами-глазами: мол, смотри по чьей полосе идёшь, дура! Она давно проехала Кёльн. Свернуло на какое-то шоссе. Ехала, чтобы ехать. Непонятно куда.… Хотя, кажись, на восток. Может быть, в Россию?

Херманну снился странный сон. Будто Рождество, и он собирается в отпуск домой. Купил всем своим подарки. А для Катлин специально такой большущий поднос, весь хохломой расписанный. Только вот потом его повнимательней рассмотрел. Глядь, а вместо весёлых русских кошек-коняшек да цветочков на нём чудные австралийские зверьки нарисованы: выхухоли там разные, да утконосы.  Странно. Потом летал над городом, гоняясь за маленькой косоглазой ведьмой с растрёпанными волосами. А ржавые крыши старых домов лежали внизу,  как каркасы огромных прогнивших кораблей, прибитых на берег.

- М-да, работёнка сегодня, вторую ночь спокойно поспать не дают!
-  Слушай, подожди, не застёгивай мешок до конца – у неё глаза открыты. Неудобно как-то.
Инспектор Брукманн подошёл к перевёрнутому, лежащему на обочине Гольфу. Покопался в груде пёстрых тряпок, вылетевших их раскрытого чемодана. Выбрал красно-белое полотенце „FC-Bayern“.
- Знаешь, Кристиан, я всё могу понять. Могу понять, почему у этого сраного, перевёрнутого Гольфа второй час, не переставая, крутиться одно колесо, даже могу постараться понять людей, которые болеют за этих ублюдочных баварцев. Но зачем, скажи мне, зачем гнать под сто шестьдесят на этой просёлочной дороге в пол четвёртого утра?
Кристиан молча пожал плечами, прикрыл лицо Катлин полотенцем и вжикнул молнией блестящего синтетического мешка.

- Ну, я ему в пиво-то всё дозу и хернула.
- Да, он наивняк какой-то, сразу видно.
- Ничё, оклемается. Искать, жаловаться не станет, не из тех.
- Зачем тебе компьютер, дурёха. Толкнём по-бырому, и получишь свою долю.
 - А я, может быть, учиться хочу. Языки учить буду, я к ним способная.
- Ты и так уже языком работаешь, - короткостриженный хохотнул и по-приятельски хлопнул её по нагому, костлявому плечу, - Дурёха ты, Сауле.