Cлучай в поезде

      
      
               
               С Л У Ч А Й   В   П О Е З Д Е ...      



      ... Это рассказ о времени далёком, времени  моей  молодости, о которой я вспоминаю с тихой грустью - как недавно  она  была, как быстро пролетела,  и как свежо всё пережитое - и хорошее, и плохое,  которое тоже было, конечно; и близкое, и далёкое... И, всё-таки,  мы были молоды, не требовательны к условиям жизни, и  веселились, и  дружили,  бескорыстно и душевно помогали друг другу, и смеялись забавному...  Ах,  это было так давно,  мы  были тогда не только моложе, но, видимо, и лучше...
      Не знаю,  как воспримут  этот рассказ из жизни - некоторые,  пуритански  настроенные, читататели и  лицемерные  святоши  -  эту последнюю категорию я вообще ненавижу - всё же решусь... Я лично не вижу в этом ничего плохого - просто забавный  случай,  не более того, а, может, где-то и поучительный...
      Летом 1956 года я навсегда покидал Караганду, - город, где родился мой сын, где я начинал свою врачебную деятельность, где мы с женой провели три года и имели много друзей... После Караганды  такой  тёплой  и  искренней дружбы уже не было - никогда и ни с кем...  Но ведь мы мечтали вернуться обратно в Москву, в которой прошли наши детство и юность,  там жили наши родители и близкие люди - что ж,  всё возвращается "на круги своя", каждый стремится к родным берегам... Жена с сыном, тогда ещё полуторагодовалым пузыриком,  уже несколько месяцев жили в Москве,  а я ещё оставался для окончательного расчёта, служебного перевода и отправки нашего немудрёного имущества.
      И вот я занял место в чистом плацкартном вагоне. Тогда ещё проводники ревностно следили за порядком. Такие условия, по моей молодости,  были  вполне подходящими,  мне предстояло ехать, что-то около четырёх суток.
      В одном  купе  со  мной ехал мальчик лет шести с бабушкой, интелли- гентный на вид старичок и молодая женщина  приятной  наружности (когда я строю словосочетание «женщина приятной наружности», я убедительно прошу вас не относить это на счёт моего легкомыслия и, тем более - морального облика, а, единственно – понимать это разумеющимся и общепринятым восхищением от виденного прекрасного...). Разного  возраста и вполне уважительной внешности общительные пассажиры заполняли соседние купе.  Быстро  завязывались дорожные знакомства и доверительные, непринуждённые   разговоры.  Все  были  милы   и   предупредительны   друг  к  другу,  всем  было          хорошо. Всем!   -   кроме   маленького  мальчика,  на  которого взрослые, занятые своими разговорами, не обращали никакого внимания и  жестоко  (и поделом!) поплатились за это...  А мальчик так хотел внимания к себе!  Он что-то произносил, что-то декламировал, то  - пританцовывал,  то - выкрикивал нечто, похоже, - невнятно-поэтическое, одному ему понятное, но вполне безобидное...  Отчётливо  слышалась  картавость его  произношения,  но это не умаляло привлекательности и миловидности резвого и общительного ребёнка. Вспомнив понравившиеся ему,  очевидно,  строчки детского стихотворения, он решительно и чётко, подражая декламаторам, произнёс:

      - ШаГик Жучку взял под Гучку
                И пошел с ней танцевать,
      А БаГбосик - чёГный носик,
                На Гояли стал игГать!

      ... Не дождавшись аплодисментов или,  хотя бы, сдержанного
 одобрения, он, для верности, повторил ещё раз:

      - ШаГгик Жучку взял под Гучку
                И пошёл с ней танцевать,
      А БаГбосик - чёГный носик,
                На Гояли стал игГать!..

 При этом, как мне показалось, он умоляюще взирал на публику, надеясь на их совесть и внимание…
      ... Эффекта, однако же, не последовало никакого. Взрослые, в том числе - добрая его бабушка, были заняты исключительно собой. Ах,  взрослые,  взрослые! Забыли вы разве, что и сами были детьми и требовали к себе внимания,  нуждаясь в его живительной благодати?
      ... И тогда мальчик решился на отчаянный шаг,  надеясь  уж этим привлечь  к себе черствых людей:  набравши в грудь,  сколь можно, воздуха,  он, с большим чувством и старанием, чётко произнёс:
       - Один амеГиканец
                Засунул в жопу палец
       И вытащил оттуда
                Гомна четыГе пуда!.. (так и произнёс:"гомна"…).
      ... В вагоне воцарилась непонятная тишина.  Мальчик смутно понял, что внимание людей как-то обратилось  к  нему  и,  чтобы поддержать это  благоприятное,  как он решил,  внимание к себе, - повторил, ещё с большим воодушевлением, надеясь, видимо, на похвалу…

                -      Один амеГиканец
                Засунул в жопу палец
      И вытащил оттуда
                Гомна четыГе пуда!..

       ... Однако,  аплодисментов и на этот раз  не  последовало. Интеллигентный старичок,  помня, очевидно, известное высказывание Чехова насчёт пролитого супа,  моментально уткнулся в газету, что-то  хмыкнув,  будто ничего не слыхал.  Какая-то женщина пробормотала что-то  вроде  того,  что  "Какое,  мол,  безобразие!", другая подхватила её ценное, своевремен-  ное и уж, конечно, справедливое замечание:  "Ужас какой-то!"...  Другие вообще подавленно молчали,  не зная, что полагается сказать (и надо ли что-нибудь сказать?!) в таких случаях...  Естественно,  люди не имели опыта  нахождения  в такой ситуации!  Бабушка была готова провалиться сквозь землю, то есть - сквозь пол несущегося через казахские степи  плацкартного  вагона...  Наконец,  она утащила внука в тамбур, видимо, для откровенной и содержательной беседы с необходимыми разъяснениями...  Всем стало неловко;  разговоры увяли и никто - никто!  - не понял своей  вины  в  случившемся, никто не  занял ребёнка и не уделил ему хоть несколько минут из бесконечно и нудно тянувшегося дорожного времени!
      ... Вы спросите: а что же делал я? Как я реагировал на всё это? Увы,  я тоже оказался "не на высоте" - я просто тихо  смеялся... Помните,  у Горького есть такое выражение:  "Море смеялось"... Но,  если море может смеяться,  то,  может быть, и мне позволено?..


               
           Май 2001 г. Ашкелон, Израиль.