Ten Directions

Кому-то ближе и роднее южные города и веси, а у меня в памяти часто вспыхивают картины северной суровой природы. Кировская область, граница с Марий Эл, там есть небольшая почти вымершая деревня Дербени, вытянувшаяся в одну почти прямую линию вдоль большого оврага с бегущей по его дну речкой Ошлой. Это поселение почти невозможно отыскать ни на карте, ни просто так, не спрашивая дороги. Все сохранившиеся осевшие дома стоят по одну сторону дороги - засохшей продавленной тракторной колеи, на обочине ближе к вершине, если можно так сказать об овраге. Вообще, земля там изобилует оврагами, так как по преимуществу занята полями, леса здесь редкие и не чащобные, не такие как в Марий Эл. Там они грозные смешанные исполины, которые берут над тобой необъявленную опеку, когда входишь под тесные своды могущих древних деревьев: в их власти одарить и наказать тебя. В окрестностях же Дербеней есть несколько подлесков, но чтобы в них заблудиться, нужно иметь талант…
Есть там и кусок древнего леса, забежавшего своими окраинами на территорию Кировской области, но идти до него достаточно долго, а сам лес взъерошен и не чесан, потому пройти в нем хотя бы километр - "зело" большая проблема: мелкий валежник и поваленные ураганами деревья превращают затемненный лес в полосу препятствий.
В самой деревне на телеграфной дороге стреляными воробьями сидят не более пятидесяти жилых и полужилых домов. "Полужилые" - это те, в которых живут "дачники", такие, какими были мы: приезжающие сюда в отпуска и на выходные. Отношения между местными и пришлыми складывались достаточно напряженные, хотя по преимуществу дружелюбные. Местные жители в массе своей страдали от алкоголизма и периодического похмелья, а дачники слишком много работали на своих "фазендах", поэтому первые не очень любили последних, а вторые не слишком уважали образ жизни первых. Хотя совместные попойки редкостью не были - Россия.
Влились мы в армию "дачников" по желанию главы нашего семейства, которого трудно в чем-либо переубедить, потому как Овен или близкий к этой группе. С разной долей энтузиазма мы включились в процесс, когда все сомнения были отброшены, и близкий друг семьи предложил ему взять дом недалеко от собственной усадьбы.
Строительная эпопея растянулась почти на десятилетие, как многие коммунистические мегапроекты: сколько времени мы жили там, столько и строили: сначала туалет, затем дом и баню. Все это требовало титанических усилий и капиталовложений, вдвойне обидно, что пришлось в результате все бросить на растерзание мародерам, коих было великое множество. Но, тем не менее, я приобрел на этих работах первичные строительные навыки и закалил силу воли и характер. Получил много знаний и впечатлений, стал смотреть на жизнь взрослее и более философски. Понял так же, что нет предела человеческим возможностям - глаза боятся, а руки делают. Человек способен на все. За все это знание я благодарен тому периоду жизни.
Иногда в памяти всплывает время, когда вместо дома, на нашем участке в строгом беспорядке валялись стрекочущие бревна. Лопатой или топором я, пацан, лет одиннадцати-двенадцати, счищал кору, а под ней открывалась целая сеть причудливой формы выточек и отверстий, а порой и показывался источник звука и зодчий древесной обработки - жук-короед. Бело надутое, почти прозрачное трепыхающееся тельце и черная головка с крепким челюстным аппаратом, перерабатывающим живое дерево в опилки - редкий выходец с необитаемого острова отказал бы себе в удовольствии заглотить аппетитного червячка. Мы отказывали - солнце убивало их без нашей помощи. Солнце почему-то всегда убивает паразитов.
Тогда мы часто жгли ночные костры, испытывая при этом какое-то невыразимое невосполнимое удовольствие: наслаждение быть демиургом, творцом и правителем единственного источника тепла и света во всей непроглядной холодной темноте, окружающей тебя.
На этих кострах мы варили мастику - смоляную жвачку, известную с давних времен и более полезную для зубов и десен, нежели "Дирол" и "Орбит", возможно, вместе взятые. Для вкуса мы добавляли мед, наверное, так делали мальчишки за несколько столетий до нас. Мы собирали засохшую смолу с бревен, клали ее в пустую консервную банку, заливали водой и ставили на костер или вплотную к нему. Вода закипала и бурлила, превращая твердые древесные слезы в резиноподобную массу светло-желтого или белого цвета. Мастика прокипала и освобождалась от всех примесей. Такие детские воспоминания.
Каждый год происходила жестокая битва за урожай на всех сорока сотках припаханной земли, благо отдыхали-работали мы коммуной из двух семей. А урожай был гигантский, почти покрывающий аппетит, точнее, манию величия главы семейства. До ста мешков картошки и плюс к этому море прочих овощей - земля была целинной, поэтому отдавала урожаю все накопленные десятилетиями силы, хотелось бы сказать, как старая девственница - но это было бы слишком пошло. Единственное, в суровых полусеверных условиях фруктовые деревья и плодовые кустарники развивались плохо и почти не давали урожая, разве что под конец нашей бытности в тех краях. Зачем так много сажали: в то время мы снабжали почти всех крайне многочисленных родственников и даже почти оправдывали бензин для старенького, но выносливого микроавтобуса, при этом сами подорвали там здоровье.
Эти времена вспоминаются сейчас с негой и приятной голубоватой дымкой романтики, хотя в то время собачий холод и отвратительная погода не навевали такого настроения. Только когда сидишь в тепле можно спокойно размышлять о буйном холодном ветре, завывающем сквозь щели в неотапливаемой клети.
Дом наш стоял на краю деревни: строили мы его сами, точнее, привезли из другой "мертвой" деревни и играли в испорченный конструктор "лего", для которого приходилось собственноручно делать кубики. В двадцати метрах от нашей усадьбы был пруд, куда с двух окрестных сел собирались рыбаки, а летом и купальщики. Но достаточно часто там не было никого, и в такие моменты я любил ходить по берегу или плавать на резиновой лодке, любоваться красотами "водоемкости", плеском волн, жизнью чаек или же уноситься мыслями в далекие и близкие миры, размышляя и представляя себе геройские баталии или мистерии, вглядываясь в зеркало мира. В общем, занимался тем, что больше всего люблю, и чем любомудрствую по сей день. Слова "думать" и "представлять" проходят прошитой красной тесьмой по моей жизни, с самого ее зарождения или, по крайней мере, приобретения самосознания.
Поля, огромные поля, перечерканные как неудачные черновики оврагами, изредка пересекаемые тонкими лесопосадками, подернутые сизой дымкой, поля насколько хватает глаз. Поля и небо над ними, чуть-чуть вправо и иссохшие потрескавшиеся от старости и мудрости выгоревшие бревна клети, причудливо вписываются друг в друга. Конечно, это всего лишь пазы, вырубленные топором давно умершего мастера, но иногда хочется представить, что это одно дерево, всего лишь причудливо перепутавшееся обрубленными ветвями.
Суровая природа, недружелюбная и строгая, в ней отсутствуют мягкость и теплота, но именно это и западает в душу: навсегда оставляет след в сердце, несмотря на пафос этих слов. Облака плотные серые клубящиеся, как пар над варевом колдуньи, нерукотворным ковром прокатываются они с быстротой скакуна по небу или стоят неподвижно. Нет ни одного даже маленького просвета между ними, негде пробиться солнцу, чтобы подарить лучи свои земле. Полумрак опускается на землю, но от этого не становится грустно, тяготы и мрак только воспитывают дух - закаляют его и делают крепче. Таковы и сами северные люди, воспитанные этим климатом, душа сидит в них очень глубоко и непросто заставить показаться ее на поверхности. Алкоголь делает этот процесс безболезненным. Когда захмелеет такой человек, тогда станет мягким как шелк, раскрытым и понятным как букварь. От того, что закрыта в них душевная красота, кажутся они загадочнее и привлекательнее, даже глубже. Но когда они раскрываются, не остается места для тайны - нисколько они не отличаются от "южан", ни в чем не превосходят их, но ни в чем и не уступают.
Я часто вспоминаю свои ощущения и особенно запахи той поры. Утренняя и вечерняя влажность, запах росы и пыльцы, идущие от травы и пруда, белесый туман ростом по пояс, порой затягивающий всю округу. Отчасти он казался зловещим, но никогда не порождал во мне страха, даже когда звуки птиц и насекомых напоминали фрагменты из голливудских триллеров и гоголевских страшилок. В нем было некоторое дружелюбие или, точнее, нейтралитет - туман больше убаюкивал, чем настораживал.
Летний дневной жар, когда солнце с высоты зенита поднимает в воздух сухую пыльцу растений и пыль, часто заставлял нас почувствовать себя греками. Тогда в домашний обиход входила послеобеденная сиеста, когда ни одной души, включая наши, не покидало прохлады сеней, и все наслаждалась покоем на диванах и прочих приспособлениях для отдыха. Значение тех дней трудно оценить адекватно, но та пора, когда можно было отдаться безмятежной работе и отдыху, оставила о себе самые наилучшие воспоминания.
Конечно, северная природа редко балует теплом, и большую бесснежную часть года в небе царят тучи, о которых уже упоминалось. Часто дождь шел целыми сутками, ставя под сомнение способность победить распутицу и выехать домой. Но в том чтобы помесить сапогами грязь, промокнуть до нитки, а потом попасть в дом с натопленной печью, ввергающий в состояние затуманенного сознания, одурманенного внезапной теплотой… в этом для меня было и есть что-то притягательное и приятное. Я люблю дождь, люблю ливень, но только когда есть возможность в скором времени очутиться в его недосягаемости и спокойно наблюдать, как струи воды с нарастающим грохотом скатываются с крыши и стучат по выбоинкам у завалинки или крыльца. В такие моменты становится тепло и уютно, возможно, от осознания того, что нет лучшего места, чем хоум, милый хоум.
После дождя иногда даже несколько дней трава была насквозь мокрая, и если сапоги оказывались в недосягаемости, то хватало и десяти шагов, чтобы обувь превращалась в половую тряпку, а ноги всей поверхностью соприкасались с сыростью. Это могло и расстроить, но вода всегда казалась теплой, и небольшие неудобства, вызванные каплепадом, не тревожили нежное городское тело слишком настойчиво.
Скважины, как и колодца, у нас не было. За водой приходилось ходить на "ключ", небольшой ручеек в подлеске, откуда начинал свой путь приток Ошлы. Идти до источника нужно было около двухсот метров, и преодолевались они обычно мной. Холмистая или, скорее, овражистая местность часто порастала высокой осокой, которая почти всегда была сырой или же маскировала под собой болотистую низинку. Я старался обходить такие места - меня волновала только сырость, удивительно, но в Дербенях никогда не было змей. В Марий Эл их полным-полно, а стоит только переехать через границу - все, ни одной гадины, кроме безопасных ужей и сволочных односельчан. Что является тому причиной, для меня и других так и осталось загадкой.
Ключ был в подлеске, поэтому найти его было можно только по приметам. Мой отец, несмотря на мое упорное нежелание слушать, многому научил меня: работать, чтобы "вши на голове лопались", строить и конструировать, искать и находить "хитропопые" грибы, он же рассказал мне о том, как можно легко распознать ключи. У оврагов есть склон, но сам по себе он не ровный, и там, где ложбинки внизу самые глубокие и поросшие осокой и прячется тайничок с живой водой. Или мертвой, если рядом поля обрабатываются пестицидами…
Ключи различаются по вкусовым качествам, и сколько мы водных мест ни находили в округе, в нашем ключе вода была самой вкусной и холодной, аж ломило зубы. Так по ложбинке и зарослям осоки я и находил наш источник; несколько прыжков по диким сходням и можно оказаться у него. Сначала, это была небольшая лунка, из которой вытекал хилый ручеек, прячущийся за прикрывшимися мхом молодыми деревьями. Затем мы углубили его, что позволяло черпать воду не кружками, а ковшами - это значительно облегчало и ускоряло процесс, хотя иногда со дна, при неумелом обращении поднималась муть, и приходилось минут десять ждать, пока она осядет. Это похоже на баню "по-черному", у нас такой не было, но стоит в ней сделать лишнее движение, как вместо чистоты тело приобретает налет сажи.
Наша же баня была самодельной с реактивной тягой. Печка в ней стояла стальная, баня два на два метра прогревалась моментально, но стоило дровам прогореть, как также мгновенно тепло уходило сквозь сливные щели в полу и высокую трубу, создававшую эту ракетную тягу. Поэтому мылись мы, только когда печь топилась. Керосиновая лампа на полке раскалялась, а с еловых потолочных досок временами капала смола, что добавляло процессу мытья фактор неожиданности. Особенно бывало "приятно", когда обжигающая смола попадала на незащищенную кожу, покрытую волосами - лучший депиляционный крем, к тому же бесплатный. Вход в баню был высотой и шириной по полметра и скорее предназначался для хоббитов, чем рослых людей. Из-за этого мне приходилось гораздо хуже, чем остальным жителям коммуны, коммунистам, - рост у меня достаточно высокий, а воду как самому младшему приходилось в баки доливать вашему покорному слуге. Я вообще был назначен ответственным по бане и со своей задачей справлялся по отзывам прекрасно.
Баня топилась раз в неделю под вечер, поэтому я обычно замыкал процессию и выходил из нее уже глубокой ночью. А ночь в этих местах действительно бездонная: небо и земля сливаются в одно целое, горизонт перестает существовать, даже когда на небе появляется луна. Своим ярким светом она не способна разогнать мрак, опустившийся на землю. Только когда мириады звезд выходили вслед за пастухом на ночное пастбище, можно было различать отдельные силуэты построек и ландшафта. А так, выйдешь из гостей, до дома всего метров сто, не больше, но кроме направления и луны ничего неизвестно, даже в трех шагах от себя, хоть глаз выколи соседу. Но ноги знают дорогу и всегда приносят тебя домой, благополучно минуя рытвины, канавы и столбы, хотя иногда для острастки и споткнешься обо что-нибудь, прежде чем доберешься до постели и ляжешь спать.
Кровать, это отдельный разговор - самодельная деревянная из новых пахучих досок. После городских перин первые несколько дней спать на ней жестко, но проходит время, и она кажется самой мягкой и удобной кроватью на свете, тем более, что сделали мы ее двуяхрусной полутороспальной и поставили вплотную к обложенной кирпичом металлической печке, которую, однако, приходилось топить по два раза за ночь - она слишком быстро остывала, отдавая тепло воздуху.
Бывало, нужда заставала в постели, и в одном исподнем по холодным звенящим доскам мы выскакивали на крыльцо. И тут небо заставляло непроизвольно ахнуть от восхищения. Нигде до и после я не видел такого кристально чистого небосвода. Невообразимое количество ярких чистых звезд, причем не эстрады, которых просто не видно в городе, накрытом пеленой цивилизации. Скопления и яркие одиночки, каждая из них как будто готова рассказать свою судьбу и поделиться своей оригинальность, но стоит оторвать от нее взгляд и увидеть всю невероятную панораму в целом, как бросает в благоговейный трепет - таких тысячи, десятки тысяч.
Иногда утром отец поднимал меня на рыбалку. Первые полчаса сон, кажется, все равно побеждает всякое желание просыпаться, но после преодоления в себе какого-то барьера вы становитесь "как огурчик" и больше даже не думаете, чтобы заныть о ранней побудке или мокрой росе, по которой вам предстоит пройти еще несколько километров, чтобы попасть на какой-то далекий и неизвестный, но легендарный пруд. Вокруг тишина и голос прочищающих легкие ранних птиц: в таком безмолвии кажется кощунственным что-либо говорить, и вы идете молча, лишь сапоги с всхлипом скользят по покрытой росой траве. Солнце еще и не думало всходить. Серый цвет сумерек кинофильтром сковывает природу, но еще несколько минут и природа возвращает себе краски, а выкатившееся из-за горизонта белое солнце напрягается и желтеет. В это время вы уже сидите и смотрите, как поплавок играет на легких волнах, на десятки метров никого нет рядом с вами, штаны и куртка пропускают к точке опоры утреннюю свежесть, которая будет с вами целый день. И все это создает такое чувство уравновешенности и спокойствия, что все проблемы уходят, и погружаешься в русскую нирвану. Для этого совсем необязательно держать в руках удочку, но для жены и детей необходима мотивация, чтобы они добровольно согласились отпустить мужа и отца из дома в такую рань. К тому же вид человека, сидящего на берегу без удочки, заставляет усомниться в его психическом здоровье.
Раннее пробуждение делает день таким длинным, что жизнь уже не кажется короткой, и ты думаешь, что еще успеешь реализовать все планы, которые построил, написать все, что хочешь, сказать любимым самые важные слова. Но жаль, что так редко просыпаюсь до рассвета или даже с рассветом и почти никогда не выхожу посмотреть на закат.
Можно долго рассказывать о том, что было со мной там, что я чувствовал - это может занять не один десяток страниц, может быть, даже получилась бы и книга, хотя сомнительно, чтобы она имела коммерческий успех. Поэтому ограничусь, пожалуй, только этим скупым описанием тех красот, которые мы порой не замечаем рядом с собой. А если вы не были в тех местах, то настоятельно рекомендую посетить их, чтобы убедиться в моих словах, почувствовать что-то свое или же покрыть меня последними словами за то, что затащил вас в такую даль. Новых вам впечатлений! Спасибо!
13.02.04