Яблочный сезон

Июль, первая половина

     Мы расположились на лужайке перед крыльцом. Дым от мангала щекотал ноздри. Мужики неутомимо подкладывали новые шампуры на угли, но все были уже вполне сытые и ленивые.
     Потихоньку начинало смеркаться. Сквозь отягощенные плодами ветки просвечивало красневшее к закату небо.
     Я уже порядком устала: бурный день - слишком много людей, хлопот и свежего воздуха.
     Женщины, продрогнув, посовещались и перебрались в дом, на площадку второго этажа. Я называю это место «артистической верандой». Пространство между перилами, наклоненными стенами и тремя большими окнами неправильной формы заполняли диван, ковер и плюшевые шторы, но для полного уюта явно не хватало маленького рояля. Или маленького бильярдного стола. Когда-нибудь, когда я буду здесь хозяйкой...
     Я тоже поднялась на второй этаж. Люблю постоять здесь у окна. Из окон открывался прекрасный вид на всё «Лесное» товарищество. Много маленьких домиков, и в каждом скрывается жизнь, не похожая на мою... Окна дач уже темны. Мысль о том, что шум и громкая музыка давненько мешают отдыхать нашим соседям, пришла мне в голову, конечно, но не разжалобила, нет. Раз в десять-то лет можно и погулять на всю катушку. Хватит им выгуливать собак на нашем участке, поливать огороды из нашего колодца! Вот мы и завалились на свекрухину фазенду некислой компанией из семи взрослых и троих детей.
     Облепив диван, мои подружки радовались возможности побыть одним, без мужей и ухажеров, и обсудить кого следует. Наверно, и мужики внизу дорвались, наконец-то, до любимых тем про баб и про то, как делать деньги. Идеальные гости. Всё как положено. Пили, ели, пели, даже яблоки неспелые надкусывали. Интересно, кто-нибудь поможет мне мыть посуду?
     Я стояла на своем любимом месте и смотрела вниз. Всё-таки одно окошко горит. Сосед в доме напротив. Симпатичный, однажды я встретила его по дороге на пруд. Он тогда еще был с женой и собакой. Вот это история! В духе моей свекрови, она-то мне ее и рассказала. Совершенно нереальная, мистическая. Сначала сдохла собака - первый звонок судьбы, через полгода утонула жена, а потом, по невероятному стечению обстоятельств, скончались ее родители - один за другим. Так соседу досталась тёщина дача, и он приезжал теперь по выходным один точно так же, как раньше они приезжали всем семейством.  Случается такое только в кино, но у нашего соседа именно так и случилось. Трудно представить, как ему теперь живется. Сидит, наверно, в своем домишке один-одинешенек и даже застрелиться нечем. Ему бы горькую пить, а он полдня сегодня картошку окучивал.
     Сама не знаю, что на меня навалилось, не такая уж пьяная, чтоб переживать за чужого человека. Но движимая порывом или еще чем-то, я быстро спустилась по лестнице, потом с крыльца и вышла за калитку.
     Мужики во дворе присосались к своему пиву, и в темноте меня не заметили. Спотыкаясь, не видя дороги, я подошла к соседскому дому. Сквозь занавески неровно светил телевизор. Дверь была прикрыта неплотно, но я ничего не слышала, во всяком случае, звуки музыки и голосов со стороны нашей дачи были отчетливей.
     Ветер вдруг задул ночной зябкостью. Хмель немного сошел, и я пригладила волосы, вывернула воротник блузки. «Жаль, помада, наверно, размазана».
     Перед тем как постучать, я вдруг засомневалась. Смешно с сиюминутным состраданием на ходу влезать в чужую жизнь. Может, человек уже свое отстрадал, приспособился к одиночеству или ушел от действительности, как это часто случается, и тут вдруг наглая  экспансия в моем накрашенном лице с запахом  духов, шашлыка и тоски зеленой.
     Действительно, больше смешно, чем мило. Я попятилась - жертва слишком живого воображения. Доски под ногами заскрипели. Дверь тут же отворилась, со света в темноту - он не сразу разглядел меня. Я струхнула - что говорить-то? «Мне вас так жаль, что пойдем выпьем?» Но отступать было некуда.
   - Добрый вечер, я ваша соседка. У нас гости, шашлыки. Я хочу пригласить Вас. Пойдемте?
Он помолчал. «Замороженный»,- подумала я.
   - Спасибо. Уже поздно. Я устал: целый день на огороде. Спасибо, конечно...Он и вправду был в тренировочных и футболке, обычной огородной униформе. Лицо удлиненное, и насколько можно было разглядеть против света, смуглое. Чуть вьющиеся волосы коротко подстрижены.
Мы помолчали. Он замялся, видя, что я не ухожу.
   - Может, Вы зайдете? - он нехотя освободил проход.
     Ну я и зашла. Это, конечно, смешно, когда у тебя полный дом гостей, горы несъеденной жратвы и немытой посуды, а ты втихаря в гости к соседу, симпатичному и одинокому.
     В доме было чисто - самовязаные коврики, тюль на окнах, продавленный диван, журнальный столик с открытой банкой фасоли в томате, чайником и выгнутым сухарем.
   - Извините, - спохватился сосед и сгреб со стола банку и сухарь, - садитесь, пожалуйста.
     Вообще-то он был с хорошими манерами, и фигура ничего, несмотря на обвисшие тренировочные.  Над губой светлела полоска от недавно сбритых усов. Симпатичный. Но не в моем вкусе.
   - Пошли, - укоризненно сказала я, стоя прямо посреди комнаты. - Вино, мясо, женщины, костер! Хватит смотреть телевизор без звука. Пошли!
     Демонстрация довода, что все «мужики - дети» прошла успешно. Наживка была проглочена. Он засмеялся. Зря я думала, что он замороженный - он хорошо смеялся.
   - Я переоденусь и приду. Обещаю.
     Я подумала: не врёт, видит, что не отстану.
   - Ладно, - кивнула я и вышла в полную темень. Пошла, чертыхаясь, ориентируясь по освещенным окнам нашей дачи.
     На всякий случай, я подождала его на улице. Не обманул. Переоделся. Пришел. Хорошенький такой, с бутылкой. Как положено. Даже с фонариком.
   - Знакомьтесь, наш сосед.
     Мужики оторвались от своего разговора.
   - Юрий, - представился он и пожал всем руки. Поставил свою бутылку в корзинку с бутылками.
     Взамен они вручили ему тарелку, шампур и бутылку пива.
     Муж посмотрел на меня как на идиотку и слегка пожал плечами. «Так надо»,- знаком ответила я ему. Он отстал. Уверяю вас, после двенадцати лет брака, встреч, расставаний, перемирий и ссор можно объясняться исключительно знаками.
     Мы с Юрой направились в дом. Я успела отложить в большую тарелку салата, чтоб мужики не думали, что на нас с соседом можно экономить. И к тому же теперь не придется за другими закусками подниматься к девчонкам на второй этаж. А то они быстро определят моего соседа в ухажеры или в клоуны. Уж я их знаю.
     Мы сели вдвоем за стол на веранде. Чтобы не налетели комары, свет не включали, и веранда таинственно пульсировала и мерцала от пламени костра. Как от горящей свечи светилось и затухало темное вино в бокалах. Пахло костром и нагретой на солнце древесиной. Время текло и замирало, а потом опять неслось и не хотело остановиться. Выпили за знакомство, поговорили за жизнь и про огород. Очень культурный сосед Юрий, работает научным сотрудником, а подрабатывает ненаучными способами. Всё обычно. Но почему так сладко? Так волнующе? Так притягательно? Из-за страшной тайны? Из-за невозможности и недосказанности? Из-за моего бытового пьянства, наконец?

***

     Утром все уехали, оставив нас с Ольгой для уборки территории. Чтобы у свекрови в следующие выходные претензий не появилось. Хотя наверняка ей всё доложат: и что было, и чего не было. Других новостей у соседей не бывает - скудный удел старости.
     Проводив народ на работу, мы с Ольгой тут же завалились обратно спать и дрыхли до двенадцати. Потом позавтракали остатками от праздника живота и принялись за дело. Голова после вчерашнего была замороченная: то и дело сама собой поворачивалась в сторону дома напротив.
     Ветки, усеянные мелкими яблоками, не давали увидеть полностью облупившийся бледно-коричневый дом с занавешенными тюлем окнами. Зато хорошо обозревался сетчатый покосившийся забор. На душе было какое-то непонятное смущение. Уравновешенность, выработанная, вопреки собственной природе, годами семейной жизни, исчезла без следа.
     Как автомат я мыла посуду, складывала одеяла и заметала следы. Что он там делает? День был пасмурный, небо заволокло тучами, обещали дождь. Может, уже уехал? У меня столько дел дома, да и на работу позвонить надо. Зачем мне приключения? Я своё давно отстрадала. Я еще когда-нибудь увижу его?
     Ольга посмотрела через мое плечо в ту же сторону. Для нее там не было ничего примечательного.

***

     Мы уже упаковывали сумки, когда дверь дома напротив отворилась, и вышел Юра в майке и спортивных штанах. Он приветливо помахал нам рукой. По-доброму, как хорошим соседям.
     Кажется, у меня забилось сердце. Или перехватило дыхание. Пожалуй, и то, и другое. А еще лицо стало горячим, а ладони - влажными.
     Помню, в четвертом классе учительница на уроке спросила, кто из ребят пишет стихи. Покраснели двое. Я и самый большой отличник. Но я была гораздо более яркой красноты, покраснела даже шея! Отличник с годами закончил «Бауманский» с красным дипломом, разлюбил всё красное и стал голубым. А я продолжала краснеть, хотя уже не так ярко. Однажды в санатории вошедшая уборщица застукала нас с мужем на полу. Это было еще до свадьбы. Я тогда опять покраснела. Но, кажется, после этого случая я вообще смущаться разучилась. Что же тогда со мной сейчас?
     Ольга удивленно сморщила лобик: «Я что, пропустила вчера самое интересное?».

***

     По дороге от помойки к даче Ольга подошла к забору Юрия. Он как раз прикручивал оторванную сетку обратно к столбу. Сельский труженик в старых тренировочных. Ведь ничего особенного в нем нет!
   - Мы можем подбросить Вас до Москвы, - любезно сказала ему Ольга.
   - Во сколько вы собираетесь ехать? - спросил он у нее, посмотрев искоса в мою сторону. Я скромно потупила глазки.
   - Часов в пять-шесть.
   - Хорошо, буду вам очень признателен.
   - Ну заходите, когда соберетесь.
     Ольга выполнила задуманное безукоризненно. По дороге на помойку я поделилась с ней своими впечатлениями от вчерашнего вечера, и мы разработали скромный безобидный план. И он вроде бы удался.
     То, что Ольга без всякого разбора полетов одобрила мое сомнительное влечение - само по себе факт замечательный. К середине своей жизни моя лучшая подруга замужем официально еще не побывала. Живя с полной уверенностью, что сама она создана для семейной жизни, Оля стоически переносила мое постоянное нытье про быт.
     После эпопеи со своим канадским женихом она стала совершенно потрясающая: всепрощающая и всепонимающая, просто ангел. Ольге с личной жизнью не везло, хотя в трудные минуты мне казалось, что как раз наоборот. Вообще-то я ее очень люблю, мы притерлись друг к другу за много лет и стали как сестры. Всё, что я в своей жизни пережила мужественно, я переживала рядом с ней.
     Я попыталась поглядеть на нас Юриными глазами. У Ольги прекрасная фигура и зубы, а у меня всего этого почти нет, да я еще и старше на три года. На что я рассчитываю?

***

     Он зашел в половине шестого. Я заперла дачу. От раскаленного за день «Москвича»  чуть ли не пар поднимался.
   - Не мучай меня советами, садись назад, - попросила Ольга. И мы с соседом Юрой сели на заднее сиденье машины, где было жарко, как в бане.
     Если подумать, Ольга вела себя не по-женски. Наводила для меня мосты. Слишком порядочная. Моя дружба ей дороже, чем заигрывания с одиноким мужиком. Представителям сильной половины этого даже не понять.
     Практически мы молчали всю дорогу, если не считать нескольких вежливых фраз про дороги, погоду и отпуска. Я пыталась выжать из себя что-то остроумное, но мозги просто сжарились в этой прыгающей консервной банке. Ольга недавно получила права и водила, на мой взгляд, уж очень рискованно. Несколько раз она круто затормозила за три миллиметра от впереди идущей машины, а перед самой Москвой чуть не задела автобус. Неудивительно, что беседовать было сложно. Между задерживанием дыхания и зажмуриваниями глаз беседа просто не успевала завязываться.
     И все-таки щекой я ощущала его взгляд, чуть грустный, чуть задумчивый, такой необычный мужской взгляд. И меня заливало румянцем, как в первый раз. Когда я поворачивалась вопросительно к нему, вежливо, стесненно, он едва заметно улыбался. И все.
     Красивое породистое лицо непонятно как вызывало к памяти гордые лица испанских грандов с полотен Веласкеса. Но этот его взгляд не подходил к такому лицу. Неизвестные мне страсти и страдания были в красивых темных глазах, они притягивали и пугали одновременно.
     На одном повороте наши руки случайно соприкоснулись, интуитивно я свою отдернула, но посреди безумной автомобильной жары холодок пробежал по спине вверх.
     У первой же станции метро он вышел. Мы попрощались. У перехода он обернулся. Я помахала ему рукой из окна. Он остановился и улыбнулся, глядя на меня. И стоял, пока мы не уехали.
   - Хоть телефонами обменялись? - поинтересовалась Ольга.
     Нет, глубоко внутри, в багаже, у меня были тайно спрятаны лишь его взгляд и прекрасная светлая улыбка. Быть может, и этого слишком много?

15 июля

     В следующее воскресенье был родительский день. Мы с мужем поехали навещать дочку в лагерь. Дочке там нравилось, она была веселая, загоревшая и с ободранными коленками. Начальник лагеря был другом Кирилла, поэтому мы не очень волновались. Ребенок радовался возможности отдохнуть от нас. После вручения подарков, дочь стала проситься в лагерь еще и на август. Она договорилась с подружками. Мы сказали, что подумаем. Планировали на юг всей семьей. Но ей с нами теперь неинтересно, мы же воспитываем.

Июль, вторая половина

     На дачу в субботу ездила свекровь. Претензий не высказывала и вообще ничего особенного не сообщала. А я ничего не решилась спросить. На следующие выходные мы договорились ехать вместе. Взять и поехать одной было бы слишком подозрительно. Да и не приснился ли мне черноволосый дачный сосед?
     Неделя тянулась нескончаемо. На работе было полное затишье. И слава богу, я всё равно ничего не могла бы делать. Дома котлеты подгорали, пыль лежала толстым слоем. Бессонница и полное отсутствие аппетита. Знакомые признаки. Со мной этого не было много лет. Страсти юности, «буйство глаз и половодье чувств» со временем уступили место дружбе, привязанности, и как следствие, заботе и хлопотам. Мне казалось это нормальным. Было жаль, что уже не можешь переживать на полную катушку, как прежде, но ведь, контролируя эмоции, большего добиваешься. Это и есть обычное русло жизни - получувства. Разве нет?
     Теперь все было по-другому. Часть меня явно осталась на даче, часть - с дочкой в лагере, часть -  скучала по Ольге, укатившей отдыхать, и оставшаяся часть жалела приболевшего мужа, который был в общем-то хорошим человеком. И я не была чудовищем. Просто так случилось. То есть еще ничего не случилось. Но слезы от неконтролируемых чувств и несформулированных желаний капали на подушку, как в семнадцать лет.

20 июля

     В пятницу мы со свекровью, как две подружки, сели в поезд и отправились на дачу. Поздно вечером, когда ничего не подозревающая свекровь, изучив телевизионные новости, наивно захрапела, я переоделась в открытое платье, взяла бутылку вермута и вылезла в окно. В доме напротив из-за занавески пробивался свет. Сердце колотилось оглушительно. Ветер пронизывал меня насквозь, и я дрожала то ли от холода, то ли от волнения.
   - Я тебе еще не надоела? - спросила я, протягивая ему бутылку.
      Он молча за руку ввел меня в дом, прикрыл дверь и сказал: - Я ждал тебя...
     Когда-то давно, забираясь под одеяло лишь для того, чтобы помечтать перед сном, мне представлялось, что однажды я встречу человека, с которым все буду чувствовать одинаково по силе чувств и их оттенкам. И это будет прекрасно и длиться вечно. И они будут жить долго и счастливо. И даже умрут в один день.
     Теперь мне вдруг показалось, что все сбылось: герой романа стоял передо мной. Несмотря на легкую улыбку, его глаза были грустными. Казалось, он рад мне, но все еще думает о своем.
     Наверно, у меня замедленная реакция. «Я ждал тебя». Так нужно было броситься с разбега ему на шею или просто закрыть глаза. Или вообще завалить этого грустного красавчика на пол. Но я лишь скромно присела за журнальный столик. На столике лежали газеты, а поверх - старомодные очки в толстой оправе.  Но и это меня не проняло. Я утратила способность соображать, совсем голову потеряла из-за остроты мизансцены. Прямо дура-дурой.
     И вдруг меня разобрал нервный смех: я представила, как на глазах у соседа Юры свалившаяся на него женщина сначала щупает свою прозрачную голову, а потом мирно сидит вовсе без головы. Прямо картинка из морга.
   - Что? Что? - спросил Юра. Он принес хлеб и два мытых помидора.
   - Прости, я о своём, - спохватилась я.
   - Ты несерьезная, - он сел совсем рядом и посмотрел на меня.
     И я посмотрела. Зря я это сделала. Наши глаза, а потом головы незримо соединились пульсирующими лучами. Эти лучи то натягивались, то ослабевали. Я не могла оторваться. Это было что-то нереальное, незнакомое и неподвластное моим желаниям или разуму. Колени дрожали. Я вся дрожала.
     Юра притянул меня к себе. Я, наконец, опомнилась и отпрянула.
   - Кто из нас больше сомневается, я или ты?
   - Оба, - выдохнула я. Потрогала свое лицо: щеки горели. Знакомый признак. Или призрак? Призрак  счастья...
     Юра взял меня за руку и повел на второй этаж. «Хлеб заветрится...», - почему-то подумала я.
     В темноте я успела  заметить, как он перевернул портрет, стоящий у изголовья...
     Слишком много страсти. Всё слишком. Я даже плакала.

***

     Когда начало светлеть, я влезла обратно в свое окно, и, зацепившись платьем, чуть было не разбудила свекровь. Потом я улеглась и спала до обеда. Свекровь вела себя, как обычно, но я-то знаю, какая она скрытная, так что стоило быть настороже. Поняла она что-то или заметила, сразу не поймешь.
     Остаток дня мы провели на огороде в эффектных позах, но моя производительность явно оставляла желать лучшего. Мысленно я осталась в доме напротив. Моя голова поворачивалась в его сторону сама собой, несмотря на табу. Я запретила себе отвлекаться от грядок: во-первых, чтобы не возбудить подозрений, во-вторых, из уважения к садово-огородному рвению свекрови.
     Наступила ночь. Из-за дощатой стены доносилось ровное сопение свекрови. Стрекотал сверчок. Дразнящая стройная луна эффектно освещала дом напротив.
     Я совсем уже взрослая, я давно проходила в школе жизни лебединые песни, крокодильи слезы и прочие нежности. Так что я знала, что теперь надо взять себя в руки, почитать книжку или телевизор негромко включить. А потом выспаться как следует и уехать отсюда. До следующего лета. Или вообще навсегда. Только так можно было свести происшедшее к интриге, к случаю, головокружительному, прекрасному, но заурядному. Нужно сдержаться. Последние годы я дрессировала в себе выдержанность. Так неужели у меня сейчас не получится?
     Не получалось. Все мое существо рвалось из дома. Где-то в солнечном сплетении пульсировала радость и вырабатывала гормон сумасшедшей эйфории. Ведь только сумасшедшие могут находиться в эйфории по таким недостойным поводам, как дачный адюльтер.
    Так трудно всегда бывает ощутить момент счастья, когда оно вдруг вливается в тебя. Чаще это случается задним числом, когда сравниваешь разные периоды. А тут удалось. На редкость отчетливо, нутром я понимала - это последняя влюбленность, последняя страсть, последняя авантюра.
     Я пошла к нему.
   - Я думал, ты не придешь, - сказал он, обнимая меня у двери.
     Ты знаешь меня наизусть, - пробормотала я и спрятала лицо в вырезе его рубашки. Он пах сеном.

23-27 июля

     На следующей неделе даже расслабиться и помечтать было некогда. В понедельник и в среду мы с Кириллом были на банкете и на дне рождения. Месяц назад были куплены билеты в театр. На четверг. Жизнь, полная развлечений. Но прежней радости предвкушения уже не было. Машинально я одевалась и красилась. Машинально брала под руку благоухающего мужа, смотрела в его родное лицо. Я знала каждую морщинку, каждую родинку, каждый шрам. Я помнила, когда появилась первая седая прядь. Но стоило лишь отвести взгляд, и мне мерещилось другое лицо, искаженное страстью. И реальность переставала существовать.
   - Ты какая-то сама не своя, - заметил Кир. Желвак на щеке заходил вверх-вниз.
   - Я дергаюсь из-за Аси, - сказала я. И это была правда. Почти вся правда.
   - Давай не будем отправлять ее на третью смену. С югом уже опоздали, так поедете на дачу. На работе договоришься.
   - Перед осенью будет большая запарка. Не знаю, как получится: отпустят или нет? Какая еще погода будет в августе? Там в дождь совершенно делать нечего...
     Он завелся с полуоборота. Ноздри напряглись, как крылья. Я затаилась, ожидая долгих разбирательств. В некоторых вопросах Кирилл был просто фанатиком. Определенно, я не всегда соответствовала его программе: «Построить дом, посадить дерево, вырастить сына».
   - Ребенок важней работы!
   - Важней, - миролюбиво согласилась я. - Как Ася захочет, так и сделаем. Конечно, для меня спокойней, когда она перед глазами. Но ей полезней играть с детьми, чем слушать наши разговоры.
   - Наконец-то ты перестала считать ее исключительной. Пусть растет, как мы росли. Будет лучше людей знать, крепче на ногах стоять будет, - убежденно произнес он и завел машину.
     Доминанта моих жизненных ценностей сдвинулась. Ребенок оказался сейчас не на главном месте. Кирилл случайно подсказал мне это. Он часто формулировал то, что я только начинала ощущать.

27 июля

      В пятницу я сделала копии с Кириных ключей от дачи. Мужу сказала,  что поехала в гости к Ольге: слушать ее отпускные впечатления. С ночевкой.
     А сама отправилась в «Лесное». День был дождливый. Земля совсем отсырела и превратилась в липкую грязь, трава полегла от мокрой тяжести. Я сидела на даче у окна и часами смотрела на Юрин дом. Дождь матовой зябкой пеленой то закрывал его от меня, и тогда можно было только гадать, приехал Юра или нет, то приоткрывал свою дрожащую завесу, и я видела, что дом еще пуст. Я с ума сходила от ожидания. Читать не получалось. В голову лезли разные мысли. Жаль, что я не умею медитировать. Время тянулось нескончаемо.
     Наконец в субботу вечером он появился. Прошел под дождем в одной прилипшей рубашке, накрывшись журналом. Из рюкзака торчал сломанный зонт. Отпирая дверь на крыльце, он слегка повернулся в сторону моего окна.
     Это был сигнал к действию. Я металась по комнате, разыскивая  расческу, собирая еду и вещи. Этот день ожидания абсолютно выбил меня из колеи. Я решила, что он уже не приедет, и не знала, рада теперь или нет.
     Резиновых сапог у меня не было, а ботики свекрови мне не налезли. Пробираясь огородами в обход бдительных соседей, я промокла и обляпалась грязью по колени, а зреющие яблоки били по лицу, спине и плечам.
    Мы отпаривали друг друга в бочке, нагревая воду огромным кипятильником. Было опасно и весело.

***

     В воскресенье утром я поехала с дачи прямо к Ольге. Казалось невозможным показаться сейчас дома и заняться обычными делами. То, что завтра - рабочий день - абсолютно меня не волновало. Всегда можно позвонить и отпроситься, особенно летом - не сезон, все на гастролях.
     Ольга показалась мне такой красивой, что я вдруг задергалась по собственному поводу: что он вообще во мне нашел, кроме известной, то есть общеизвестной живости ума? У Ольги были свои перемены: в отпуске она познакомилась с инструктором по водным лыжам. Он был моложе ее, и возможно, женат, так что дальнейшее развитие событий зависело от банального: «позвонит - не позвонит». Но все равно она была на подъеме, загорелая и уверенная, как никогда. Предстоящая выставка позволяла ей не сосредоточиваться на личной жизни. Какое-то время мы раскладывали ее старые работы, доставали с антресолей рамы, картонки. Чертили план зала и прикидывали что - куда. Я даже отвлеклась, так это было захватывающе: первая персональная выставка! Когда-то для меня это тоже было важно.
     И вдруг Ольга спросила: - Ну а что у тебя с этим... с соседом?
     Я всполошилась. Конечно, мне сначала хотелось все ей рассказать. Вроде бы я с этим и приехала. Но теперь вдруг показалось, что это стыдно. Нет, не сами встречи с дачным соседом показались позорными, а то, что я совсем себя не контролирую, не управляю не только событиями, но и чувствами, что над моим браком нависла опасность, а я в эйфории или прострации - все равно. Я не знала, что сказать. Чтобы описать ситуацию, пришлось бы сначала дать отчет себе самой. А мне так не хотелось препарировать свое сокровище, пусть я даже не знаю, любовь ли это.
Ольга с интересом наблюдала мое замешательство.
   - Значит, все-таки крепость пала... Лишь бы ты потом не жалела.
   - Я тебе все расскажу. Попозже. Ладно? - спросила я ее, уклоняясь от прямого взгляда. - Просто не знаю, как сейчас об этом...
   - Как тебе удобно, - поджала губы моя лучшая подруга. Действительно, столько лет мы друг другу все выкладывали. Я чувствовала себя вдвойне предавшей.
   - Если вдруг Кир позвонит, я у тебя ночевала две ночи.
     Ответом был лишь укоризненный обиженный взгляд. Еще никогда мы так не прощались. С появлением в моей жизни Юры все как-то менялось, и я сомневалась, к лучшему ли эти перемены.

30 июля, понедельник

     Я стояла на площади перед театром среди сотни других родителей, встречающих своих детей. Кирилл запаздывал с переговоров, но я не волновалась, потому что автобусы  тоже опаздывали. Солнце светило нещадно, и казалось, что оно выжигает все мысли, чувства, все сомнительные порывы. Вокруг меня люди волновались из-за  того, что автобусов всё еще нет, беседовали, бегали за водой и мороженым, или звонить, а я все оставалась неподвижной среди этого зноя и шума. Кто-то поздоровался со мной, я кивнула и сразу отвернулась, чтобы не дать повода для беседы. Я стояла в толпе и думала не о ребенке, что было бы само собой разумеющимся лишь месяц назад. Я не понимала, как я, которой так трудно всегда давалась даже маленькая ложь, научилась жить двойной жизнью и при этом не мучаться совестью? Смотреть в глаза мужу и не чувствовать себя ежесекундно бесконечно виноватой? Как могло так случиться?
     Подъехала машина, из нее вышел Кирилл. Он искал меня глазами среди толпы и прикладывал платок к вспотевшему лбу. На нем был темный костюм, галстук, и ему было, наверно, жарче всех. Он не снимал пиджак, чтобы никто не увидел мокрых пятен на рубашке. Это его принцип - не падать ни в своих, ни в чужих глазах. Гордый. Невольно я сделала шаг навстречу, и он улыбнулся, заметив меня.
   - Не волнуйся, я уже позвонил, сейчас прибудут.
   - Ты голодный? Хочешь мороженого?
   - Нет, сейчас приедет Заяц, и если вы захотите, заедем по дороге в ресторан.
   - Заяц, скорее, в "Макдональдс" попросится или домой, - улыбнулась я.
    Простые разговоры возвращали меня к привычной жизни.
   - Сними пиджак, ты перегреешься. Я прикрою тебя сзади.
     Кирилл недоверчиво покосился на меня и засмеялся:
   - Ты мой тыл, конечно, но можешь и спереди побыть иногда... Ты шикарно выглядишь в этом костюме, гораздо лучше моей секретарши...
     Шутки про несуществующую секретаршу, оказывающую интимные услуги, были старой семейной традицией.
   - Такая жара, я сейчас расплавлюсь. Придется снять пиджак.
   - Конечно, снимай, не брюки же.
   - Ну, ради тебя я готов.
   - Как, прямо здесь? Столько народу, да еще сейчас придут автобусы.
   - Ну что ж, ограничимся пиджаком.
     Он снял пиджак и перекинул его через руку. Мы рассмеялись. Я шутя потянулась к его брючному ремню, и он, схватив мою руку, завел ее себе за спину. Я обняла его. Он пах родным знакомым запахом: собой и одеколоном, который я сама выбирала к его дню рождения месяц назад. Боже, как давно это было! Как все изменилось...
     Подъехала колонна автобусов. Из «№  3» выскочила шоколадная Ася в шортах с бахромой (это все, что осталась от новых джинсов) и бросилась обниматься. Ее волосы выгорели до соломенных прядей, а в остальном она еще больше стала похожа на Кирилла. Я почувствовала, что все становится на свои места. Жаль, что пересменка длится только три дня!
     Мы поехали в "Макдональдс" а потом домой. Отмывали Асю, стригли и стирали, а вечером расстелили наш большой диван и улеглись все вместе смотреть кино. И было так уютно валяться втроем, болтать ногами и лопать тающее мороженное, пока мы наконец не заляпали друг друга, и не отправились снова в ванную. А потом Заяц заснул, пригревшись в моем махровом халате, как теплый и любимый мост между нами. Кирилл отнес ее в детскую и уложил, а я стала менять простыни, измазанные мороженным.
     Кир вернулся с бутылкой вина. Я удивилась: как-то не было у нас такой традиции.
   - За Зайку?
   - За нас, - сказал он.
Мне стало немного не по себе: такое начало подразумевало и продолжение.
   - Не хочешь? А мне сегодня вдруг показалось, что ты прежняя, и у нас все хорошо, как раньше.
   - У нас и так все хорошо, - сказала я как можно убедительней. - Давай без вина, жара ведь, нагрузка на сердце, у тебя и так сегодня тяжелый день.
   - Ну не настолько тяжелый, чтобы не уделить тебе пару минут.
   - Пару минут?! Да еще по пьяной лавочке! Никогда!
   - «Никогда» длится уже больше месяца. Пойдем вместе в душ?
   - Я уже была там сегодня три раза.
   - Замарашка. Я говорил тебе, ты так похудела, что выглядишь как несовершеннолетняя? Я мечтаю теперь затащить тебя в постель, - он взял мою руку и мокро поцеловал ладонь.
   - Ты за это сядешь! Мне шестнадцать!
   - Будь что будет, - сказал муж и выключил свет.

31 июля - 2 августа

     Казалось, теперь я излечилась от наваждения. Как банально: есть нормальная семья, и не надо никаких приключений. О Юре я вспоминала, но так, как будто его наяву не существовало. Так продолжалось три дня. В пятницу утром мы отправили Асю в лагерь на третью смену. Кирилл тут же уехал на переговоры, сказал, что будет, возможно, поздно.
     Утро с политыми улицами обещало жаркий полдень. По скверу я побрела на работу, где в такую рань никого не было. Почти что. Кроме режиссера, знакомого мне еще по прежнему театру, который время от времени захаживал поболтать. Ужас моего положения был в том, что я не могла запомнить его имени, а звать только по отчеству или по фамилии было уж как-то совсем фамильярно. Тем более, что в театре всегда опасно дать повод. А то начинаются бесконечные непристойные предложения или просто мимолетные поглаживания по коленке и похлопывания по заду. Вот и держишься с этими «артистами» суше, чем хотелось бы.
     Я еле дождалась десяти часов и, невзирая на оживленный монолог Режиссера без имени, набрала Ольгин телефон. Мы так и не поговорили как следует после моего последнего визита.
     Ольга работала ночами. Срок выставки приближался, и она боялась не успеть сделать все, что задумала.
     Но, бедненькая, уже так заработалась, что пообещала заехать за мной в театр и сходить куда-нибудь развеяться: в кафе, по магазинам. Или, возможно, мы придумаем что-нибудь по пути, как раньше. Когда не важно было, куда именно, а главное - что вместе.
     Пришла моя начальница, и работа сразу нашлась. Неудовлетворенный Режиссер без имени удалился, но обещал вернуться. Я ждала Ольгу, но что-то еще мешало работать. Что-то смутное, неконкретное.
     Я выскочила на раскаленную площадь. Август, по прогнозам, обещал быть не намного прохладнее июля. Люди шли по улицам ленивые, разморенные. А я так люблю жару, устаю мерзнуть за целый год, вот и радуюсь солнцу. Особенно, если в любой момент от него можно спрятаться в прохладных вестибюлях театра.
     В дорогой галантерее я выбрала для Ольги шелковый шарф - неуклюжая попытка подлизаться за мимолетную измену дружбе. Он ей, конечно, не нужен, но не шоколадку же дарить.

 
***

     Приехала Ольга, бледная и нервная, волосы кое-как собраны в простой хвостик. Я вручила ей подарок.
   - С ума сошла?
   - У тебя сегодня день ангела!
   - Правда? А я напрочь забыла. С этой выставкой... одни рамки в голове. Спасибо большое! Такой красивый! Вся моя гамма. Надену на открытие!
     Мир был почти восстановлен. Холодок дистанции, созданной моей же неоткровенностью, таял.
     Мы вышли на улицу. Раскаленный плавящийся асфальт проминался под каблуками. Духота чувствовалась даже в сквере под кленами.
     Ольга старалась не показывать виду, что она себя плохо чувствует, но я заметила. Конечно, сколько же можно не спать и не есть. Мы сидели молча. Слова были лишние.
    Внезапно кто-то подошел сзади к нашей скамейке и обнял нас обеих за плечи. Мы синхронно вздрогнули. Это был Режиссер без имени. С разбегу он запал на Ольгу.
   - Познакомь с подругой-то.
     Меня так покоробило это «ты», что я еле сдержалась. Казалось, что с топором этот чужак вломился в нашу молчаливую беседу.
    Одновременно мы встали и, окатив Заслуженного деятеля приставучей культуры ледяными взглядами, за которые в такой зной он должен был быть нам благодарен, направились обратно к перегретому «Москвичу».
   - Знаешь, мне не хватает твоей «артистической веранды». Чтобы и отдыхать и работать одновременно...
   - Отлично! Поехали! - обрадовалась я, что хоть чем-то могу помочь, кроме советов.
   - И тут у меня в голове что-то взорвалось: сегодня пятница!!! Каждую пятницу я летела на дачу ради Юры. А сегодня я забыла об этом! И тут же прекрасное испанское лицо вдруг ощутилось так близко, что должно было бы чувствоваться его дыхание...
     Сердце забилось так, что я остановилась. Ольга наконец взглянула мне в лицо. Наверно, она увидела что-то, ее испугавшее.
   - Не надо! Я просто так. Последняя вечеринка была замечательная... И шашлыки. И столько яблок в этом году...
     Мы подошли к «Москвичу».
   - Я сейчас тебе все расскажу ,- сказала я.

2 августа, пятница

   - Наверно, получается так, что он думает только о себе и пользуется своей властью надо мной. А природу этой власти я не понимаю и, похоже, никогда не пойму. Как будто наркотик - стремишься к нему, забыв все, что было важно... Он говорит то, что я хотела бы услышать. Как продолжение моей же мысли... Просто наваждение. Не могу объяснить, что это: страсть, жажда новизны, выход из депрессии. Полный сумбур... Ты же знаешь, что Кирилл для меня - идеал.
   - Сколько можно соответствовать идеалу? - задумчиво спросила Ольга, - подумай, а с кем ты настоящая?
   - Я теперь уже и не знаю, какая я...
   - Это самое страшное. Не поедем на дачу, он наверняка тебя поджидает. Он знает, что тебе будет трудно его бросить.
   - Поедем! Я хочу себя проверить! Я все всегда могла преодолеть! Неужели это меня сильней?
   - Кто знает? Я ведь тебя не удержу, если что...
   - Меня не надо удерживать. Я могу с собой сама справиться. Поехали, там нет такой жары! Еды по дороге купим. Все будет отлично! Я только звякну Кириллу, предупрежу.

***

     Ольга обосновалась на втором этаже у окна «артистической веранды», а я варила обед на кухне и время от времени махала ей рукой. Облупившийся дом напротив выглядел нежилым.
    Потом стало смеркаться, мы вынесли мангал и шезлонги на улицу и стали жарить сосиски. От последнего праздника осталось несколько бутылок вина и мы начали пить ту, из которой общими усилиями смогли выковырять пробку.
   - Привет, - раздался из темноты мужской голос, и второй раз за сегодняшний день мы вздрогнули одновременно. - Опять с едой боретесь? - спросил Юра.
     Присев возле мангала на корточки, он перевернул шампур с лопнувшими почерневшими сосисками.
     Внутри меня сначала что-то замерло, затаилось, а потом завибрировало.
   - Сейчас салат принесу, - сказала Ольга и ушла в дом.

3 августа

     Мы лежали в постели и смотрели телевизор. Или делали вид, что смотрели. Размолвка витала в воздухе. Я не знала, чем я обижена. Просто мне стало как-то пусто и неприятно. Ночь несла очарование, а день - отрезвление. Похмельный синдром.
   - Скажи честно... Я все думаю об этом. Когда я позвала тебя на шашлыки, почему ты пошел?
   - У тебя были такие шальные глаза. Ты вошла какая-то очень отчаянная...
   - Я хоть понравилась тебе тогда? Если бы я не зашла, ты бы никогда даже здороваться не начал. Неужели это просто случайность - то, что мы сейчас вместе? Я чувствую, что это было неизбежно, фатально, что мы должны были когда-нибудь...не понимаю...
     Он снял руку с моей щеки и отвернулся.
   - Почему ты всегда все хочешь понять? Разобрать по косточкам, вывернуть нутром наружу, эмоции проверить математическим анализом. Техническое образование покоя не дает?
   - У меня гуманитарное... Мне жить стало труднее. Ты живешь, как хочется, как получается. А я живу и как должна, и как не должна, а хочется. И уже не знаю, что должна, а что нет. Сама ничего не понимаю...
   - И рыбку съесть... И все остальное. Если ты не можешь так, выбери что-то одно.
   - Тут не проблема выбора. Что можно выбрать? Ты себя любезно даришь мне по выходным, моя другая жизнь тебя не волнует. Я вообще не знаю, о чем ты думаешь. Даже сейчас. Я не знаю тебя. Я не понимаю, почему я здесь. Кроме банальных житейских объяснений, есть же какой-то высший смысл... Даже мистика. Мне кажется, я знала тебя прежде, может быть, в другой жизни... Или мы должны были встретиться раньше, тогда все прожитое и сложившееся - ошибка, а судьба была другая...
     Он вздохнул и закрыл глаза. Я запнулась. Это становилось похоже на выяснение отношений. Ведь все было так хорошо. Ну почему хорошее не может длиться вечно? Почему так быстро притупляется острота и окрыленность новизны и начинается банальная проверка на возможность сосуществования?
   - Я все усложняю, да?
   - Это женская сущность. Я ничего не понимаю в высших смыслах. Переложение на слова всегда банальней ощущений. Иди ко мне... У тебя такие сумасшедшие перепады, необыкновенно волнующие... И мудреные, и наивные. Я все время теряю голову. Этого тебе достаточно?..

9 августа, пятница

     После того воскресенья, когда Ольга развезла нас по домам, я больше не звонила ей. А она - мне. Отношениями с Юрой я портила все хорошее, что было раньше в моей жизни. Что я буду говорить Кириллу, если он захочет пообщаться со мной,  я тоже не знала. У него такая интуиция, что фальшь он почувствует. Так что я дала себе слово больше не ездить на дачу. По возможности, никогда.
     С утра позвонила свекровь и спросила, не составлю ли я ей компанию на огороде. Я, извинившись, сослалась на всякие дела. «Говорят, ты дружишь с нашим соседом?», - невинно спросила свекровь под конец разговора. Значит, доложили люди добрые!
     Театральная выучка не прошла даром и я ответила недрогнувшим голосом с оттенком легкого снисхождения: когда человеку так плохо, надо только радоваться, что он вообще идет на контакт, с соседями или нет.
     «Конечно, конечно», - закруглила тему свекровь и распрощалась, как с лучшей подругой. Это «конечно-конечно» могло означать что угодно, вплоть до объявления войны. Тем более что теперь ей придется одной выкапывать картошку. Ну так не надо было сажать.

14 августа

Мы встретились в кафе и сели у окна. Первая встреча на нейтральной территории. Я избегала смотреть ему в глаза. Боялась, что если посмотрю... все опять повторится. Теперь я дорожила своей рассудительностью, то есть наличием сегодня своего рассудка. Испанские глаза искали моего взгляда, сверлили меня, ласкали и требовали ответа.
     Несколько обычных фраз, немного вежливости. Мы говорили, но настоящий разговор шел в молчаливом быстром переглядывании: «Почему ты больше не приезжаешь?». «Почему я больше не могу наслаждаться, почему все изменилось, почему я должна спасаться бегством?»
   - Не понимаю, зачем терять время. В какие игры ты играешь? Разыгрываешь роль замужней дамочки?
   - Ты хочешь обидеть меня? Я просто уйду сейчас, и все закончится.
   - Разве ты не этого добиваешься? Конечно, ты рано или поздно уйдешь. Но сейчас еще не время.
   - Я ведь могу думать по-другому, так? Я поступаю так, как чувствую.
- Разве ты что-то можешь чувствовать, кроме любви к приключениям? Ты просто боишься свой уютный мирок сломать. А я в твой богемный сказочный рай не вписываюсь. А может, ты уже наигралась в любовь?
     Он говорил довольно громко, и с соседних столиков на нас стали оборачиваться. Его лицо в гневе было еще красивей: прямо средневековая скульптура. Ну почему нельзя больше прикоснуться?! «Нельзя, - сказал внутренний голос, - спасай свою семью, пока силы не иссякли.»
   - Я решила, что больше не должна тебя видеть. Мне не дано жить двойной жизнью, я просто больная от этого. Не мучай меня. Я не жалею, наоборот, но я не могу так дальше.
   - Ты же знаешь, что мне нечего тебе предложить. Ты привыкла, что деньги с неба сыпятся, что для тебя - только все лучшее: богемная работа, богатый муж, отдых за границей... И вот теперь я как развлечение...
     Румянец разлился по его щекам. Я чувствовала, что слабею, что, стоит ему  протянуть руку, и мы выйдем вместе, как раньше, задыхаясь от желаний. Но теперь мы не чувствовали одинаково и одновременно. К счастью? Нет. Наверно, ему сейчас больно - опять потеря. На дне моей лукавой душонки зашевелилась жалость и подкатили слезы. Не море, конечно, не озеро, но все-таки.
   - При чем здесь деньги, при чем здесь все это? Я понимаю твое состояние, степень твоего одиночества, но для меня все стало слишком серьезно, и я больше не хочу это продолжать. И не могу...
     Он перегнулся  ко мне через  стол и стал говорить громким горячим шепотом:
   - Если все игра,  тогда я тебя понимаю. Игра не терпит серьезных проблем. Девушка не хочет трагедий, ей просто хотелось слегка развлечься. Я не дам тебе так поступать со мной, поняла?
     Черные глаза жгли насквозь, кололи, требовали. О, как мне хотелось закрыть их прикосновением губ, провести пальцем по складкам лба. Но я боялась. Стоит лишь чуть - чуть расслабиться, и все клятвы, все усилия последних дней - насмарку.
     Он расценил мое молчание по-своему.
   - Я - дурак, можно было догадаться. Экзотическая игрушка, страсти понарошку...
     Мне показалось, что он сейчас при всех влепит мне пощечину или еще что-то в этом духе. На нас смотрели, официантка не решалась подойти. Я начала его побаиваться. Нужно было менять тактику. Я положила свою руку поверх его и сжала пальцы.
   - Ты же знаешь, что я с ума по тебе схожу. Ты знаешь, что я, как зомби, иду на твой зов, даже если тебя не вижу. Мне страшно. Я на грани. Дай мне передышку, я должна подумать. Все слишком быстро. И потом... я не уверена... но возможно, что я... беременна.
     Он замолчал, глядя на меня. Я опустила глаза, рассматривая приборы на салфетке. Слезы навернулись от гипотетической жалости к себе. Лучшего нельзя придумать, чем женские слезы под конец спектакля. Кажется, он поверил. Поцеловал, погладил по плечу. Я сжалась, чтобы удержаться.
   - Я буду ждать тебя... Что бы ни случилось...
     Он ушел. Я только теперь почувствовала, чего мне все это стоило: сердце колотилось, дыхание было прерывистым, руки - ледяными. Горечь и тошнота разливались внутри от собственной мерзости. Я даже не была уверена, что если сейчас встану и выйду из кафе, ноги не будут подгибаться.
     Кое-как под тишину молчаливой публики я поднялась и, пошатываясь,  побрела  стабилизироваться  на  работу.  Все могло рухнуть в одночасье, но мой храм искусства незыблемо стоял на Садовом кольце.

17 августа, суббота

     Я победила - вторую пятницу подряд я не ехала на дачу, но нельзя сказать, что это было легко, и что я совсем об этом не думаю. Отвлекалась всеми доступными методами: от вечеринок и презентаций до приготовления сырников собственными руками. Я помирилась с Ольгой, но микротрещина недосказанности еще оставалась.
     Юрий звонил, спрашивал, как я себя чувствую. Я сослалась на всевозможные недомогания, исключая разве что воспаление коленной чашечки. Но голос все-таки дрожал. В каком-то смысле это было мне на руку.
     С Кириллом я старалась как можно больше бывать на людях и разговаривать только на бытовые темы. Мне казалось, что пока я не очень тверда внутренне, он может просветить меня своим «рентгеном» и о чем-то догадаться. Возможно, это были только фантазии, но у страха, как известно, глаза велики. Но чем дольше длились мои старания, тем большее чувство подавленности и пустоты захватывало меня. Я не приобрела - я потеряла...

24 августа

     У Ольги открылась персональная выставка! Целый день накануне я готовила речь к открытию: кто же, кроме меня? К счастью, был известный искусствовед из «Арт-премьера» и наговорил столько комплиментов, что мне уже можно было толкнуть слово без особого пафоса. Ольга выглядела настоящей красавицей в новом костюме с моим шарфиком в тон. Приперся неожиданно безымянный режиссер из нашего театра с роскошным букетом. Я вдруг разглядела, что он импозантный мужичонка, да и разведенный в данный момент.
     Кир поцеловал Ольгу, поздравив от нас, и я не посчитала это забавным. Наверно, в память прежней ревности. Ольгины работы показались мне шедеврами небесной красоты, так что захотелось работать - и это тоже был признак душевного здоровья. В общем жизнь возвращалась в нормальное русло.

31 августа, суббота

     Последний день перед началом учебного года! Мы решили устроить Асе праздник и поехали на дачу, не взирая на мои неаргументированные протесты. К тому же нужно было срочно собрать яблоки, а то пропадут.
     Солнце дарило последние теплые деньки, и, казалось, что в мире все очень гармонично и правильно устроено: что осень сменяет лето, что дети растут и год от года становятся умней и красивей. И так было всегда... И когда мы были детьми, и раньше...
     Мы подъехали к даче уже часов в двенадцать, и я собиралась сразу бежать готовить, потому что скоро должны были приехать еще две семьи наших друзей с детьми - Зайкиными дружками.
     Я выскочила из машины, чтобы отпереть и распахнуть ворота для въезда. И когда я держала половинку ворот, закрывавшуюся саму собой, и еще обратила внимание на то, что серебристая краска местами облупилась, я заметила две машины возле Юриного дома: одна была белая - «Скорая помощь», а вторая зеленая - как для преступников. Во дворе перед крыльцом стояли наши соседи-пенсионеры. Все старики. Я подошла, и они расступились передо мной. Было так тихо, а потом они снова стали говорить и я услышала обрывки: «Никто не знал», «Совсем один», «Уже неделю», «Сердце не выдержало». Дверь изнутри распахнулась. Из дома вышли люди в халатах, они несли вчетвером длинный мешок. Я попятилась и отвернулась. Ветка с яблоками больно ударила мне в лицо, и я вдруг увидела ярко-голубое осеннее небо, сетку яблочных крон с налитыми плодами; увидела наш участок, увидела напряженного Кирилла, уводящего упирающуюся Асю в дом. Как будто исчезли очки - так неестественно резко я замечала теперь близкие и далекие предметы.
     Налетел ветер - резкий холодный ветер, предвещавший похолодание. Я вдохнула его полной грудью, словно первый раз начала дышать чистым воздухом. Ветки вокруг зашумели, и раздались глухие удары: все больше и больше, все ближе и громче - падали на землю спелые яблоки.
     Яблочный сезон закончился.
     Кто знает, что может и чего не может выдержать наше сердце?

Лето следующего года

     Ольга однажды просто исчезла из моей жизни. К телефону не подходила, с работы уволилась. Я искала ее: расспрашивала однокурсников, знакомых и даже звонила одному ее бывшему. Но никто не знал, где она.
     Особенно тяжело ее отсутствие ощутилось в тот период, когда мифологическая  секретарша Кирилла вдруг начала обретать плоть. И обрела, очевидно, неплохую, потому что Кир звонил поздно и деревянным голосом предупреждал, что ночевать не приедет.
     Все катилось под откос, но после дачной трагедии больше не было сил и фантазии, чтобы что-то предпринимать.
     Я сменила работу: театр на музей, чтобы вечера посвящать ребенку. Правда, заказы из театра или через театр все равно перепадали. Хоть какое-то развлечение. Забраться в библиотеку, зарыться в книги по искусству, а потом работать, работать в мастерской. Чистая поверхность, краски; тишина и чайник с простой водой. Вот оно счастье. Вечное счастье, а не иллюзорный хвост синей птицы. Любовь - боль, работа - морфий.

***

     Однажды, Кирилл предложил нам с Асей поехать отдохнуть в Чехию. Без него, но к его другу. Во всяком случае, в тот же городок под Прагой. Небольшой, но уютный.
     Мы собирались радостно. Зайка - потому что ей надоели мрачные физиономии родителей и скучная обстановка дома, я - потому что получала отсрочку до того, как Кир потащит меня разводиться - в тот момент я бы этого не перенесла.
     Планировали на три месяца, так что мне пришлось уволиться, хотя было понятно, что я буду скучать по работе. Но музей - не театр, не так привязывает.

***

     В Чехии было дождливо, пасмурно, хотя и тепло. Климат влажный, еда дешевая, жизнь обычная.
     Мы сняли номер в маленькой частной гостинице и подыскивали квартиру с мастерской. Кирин друг помогал нам во всем, и вся его большая семья относилась к нам очень тепло. Возили по всем замкам на экскурсии, объясняли особенности местных нравов, прыгали от восторга, когда я нарисовала им картинку для гостиной.
     Но все-таки как-то не клеилось это общение: то ли я никак не могла выйти из депрессии, то ли они не были людьми моего круга.
     Я сидела в номере, учила чешский, рисовала картинки и каждую неделю писала Ольге. А потом неделю ждала ответа. В конце концов я перестала отправлять эти вопли о помощи. Но эти письма были таким самоанализом для меня, формулировать чувства в тот момент было так полезно, что я постепенно ухитрилась что-то такое важное для себя понять, так что через три месяца уже могла иногда улыбаться.
Да и Ася, выросшая от чешской экологии и климата до огромных размеров, подтверждала мою значимость. Потому что просто любила и доверяла, не задумываясь, за что и почему. Я скрывала от нее все, что еще можно скрыть от взрослеющей дочери. Не хотелось делиться с ней собственной болью и тем самым ставить последнюю точку под своей некогда счастливой семейной эпопеей.
     Так что ребенок абсолютно самостоятельно нашел себе чешских подружек и бегал с ними целыми днями по танцевальным школам и распродажам. Последнее объяснить можно было только папиной кровью.
     Кирилл посылал достаточно денег, так что можно было жить припеваючи, если бы вместо всех прежних страданий не сформировалась бы жуткая ностальгия по дому, по Москве, тоска по театру, по обществу и общению, которого мне недоставало. По Ольге. По Ольге особенно.
     Теперь, когда я вкусила в полной мере не только духовное одиночество, но и практическую изоляцию, так как в целом городке жило всего три-пять русских семей, а на ломаном чешском про жизнь не поговорить, я еще больше оценила дружбу, которая вернее, умнее и постояннее любви. Дружбу, которая раньше казалась естественным компонентом жизни. Как же мне теперь не хватало этой составляющей.
     Одна бродила я на природе, отыскивая уютные местечки, садилась, рисовала, писала письма или просто думала. Дом был далеко, и вместе с тем его как бы не было, потому что потух очаг, и остались лишь стены.
     Некоторые знакомые и родственники сначала отвечали на мои письма, потом стало проще звонить, а потом письма перестали приходить, а я перестала звонить.
      Кирилл не разрешал пока возвращаться, аргументируя криминальной обстановкой. Обычно он бывал прав, и он был ответственным отцом, поэтому мне нечем было ему возразить. Но ностальгия от сознания его правоты не стихала.
      В конце августа Зайка почти бесконфликтно пошла в чешскую школу и чесала на чешском с дикой скоростью и без передыху, забывая, что со мной этот номер не проходит. Иногда наши отношения немного обострялись, потому что я почти ничем не могла помочь ей в этой новой жизни. Только деньгами. Деньгами ее отца.

Осень

      В конце, концов, обалдев от безделья и от мысли, что я плохая жена, плохая мать и так далее, я решила доказать кому-то, что хоть профессионал я неплохой. Походы по пражским галереям с фотографиями собственных работ оканчивались одинаково: как и везде, здесь предпочитали выставлять своих местных «самородков», малюющих «концептуальную» абстракцию одной большой кистью, чем связываться с иностранкой, предлагающей давно отжившую в Европе осмысленную тонкость и выражение  чувств. Но что себя хвалить...
     Наконец, однажды, почти случайно удалось познакомиться с хозяйкой маленькой галереи в нашем городке, которая не имела предубеждения, потому что ее мать была родом из России. Ей понравились мои картинки, но она предупредила, что спрос имеет только абстрактная живопись маслом, которая подходит к ввозимой сейчас в Чехию бельгийской мебели. Фантастика! А где же высокие смыслы искусства?
     Все равно я арендовала зал на весну. Понятно, кто оплатил расходы. И я начала готовиться.
     Я ездила в Прагу так часто, как только могла. Любовалась городом, застроенным на рубеже XIX-XX веков изумительными зданиями в стиле модерн, постигала прелесть узких средневековых улочек, изучала музеи. Это было бы прекрасно, если бы не память, если бы не тоска, не разбитая жизнь, если бы...
     Здесь, в Праге, я разыскала бывшую сокурсницу. Но дружбы не получилось. Наверное, это нормально. Эмиграция ведь только повод для дружбы, а  психологические характеристики - основа ее. Или она во мне не нуждалась, или просто мы обе очень сильно изменились - не важно. Но именно от нее, как ни странно, я узнала, что Ольга будто бы выходит замуж или уже вышла.
    - Значит, жива?!- вырвалось у меня.
     Сокурсница проводила меня долгим вежливым, непонимающим взглядом и ничего не ответила.
     Одна. Отныне всегда одна. Вообще одна. И к этому тоже нужно было привыкать, как ко всему, что меня теперь окружало.

Зима

     Жизнь за границей хороша хотя бы тем, что начинаешь по-новому относиться к прошлому, к родному языку, к Родине, к вечным ценностям. Казалось, пусть вокруг все будет из чистого золота, и пальмы цветут, я поползу в Москву, в любимый родной город, приду в свой театр смотреть спектакль, стоя в проходе, буду плакать от счастья посреди Красной площади или около блинной, куда мы с Киром студентами бегали встречаться в обеденный перерыв.
     И все-то я знала теоретически про эмигрантскую тоску и идеализацию прошлого, но теперь, когда эта боль глодала меня ежесекундно, притупляя или вытесняя все другие чувства, я становилась другой. Хотелось бы оценить здешние прелести чешского провинциального тихого рая, но пока не получалось. Очень хотелось домой: окунуться в бессмысленную суету огромного города, найти в этом муравейнике Ольгу, уткнуться ей в жилетку и реветь.

***

     Ася практически поселилась в семье своей чешской подружки, и я едва могла оторвать ее и загнать спать. С этой болтушкой они виделись в школе каждое утро, и все-таки им всегда казалось этого недостаточно. Родители почему-то были от моей дочери в полном восторге, водили в Луна-парк и дарили подарки. Я старалась деликатно компенсировать им затраты, тем более, что Зайка лопала теперь за троих - такой возраст.
     Мне не хотелось бороться с отсутствием Аси. Что ей сейчас могло дать общение с депрессивной, потихоньку опускающейся, седеющей и полнеющей матерью, которая из художника столичного театра превратилась в унылую молчаливую женщину, содержанку своего экс-мужа?
     Все оставшиеся силы отмороженной души, я бросила на подготовку к выставке, как будто от этого зависело все мое будущее. Может, так оно и было.

Весна

     Открылась выставка, к которой я готовилась в последний месяц день и ночь, потому что не умею работать по плану. Никогда не умела. Чувства мешали. И хотя так далеки были теперь театральные премьеры, праздничные застолья, тихие семейные вечера и дачные коллизии, словно и не со мной все это происходило,  в сегодняшнем дне, реальном и настоящем, было сложно радоваться, как раньше, на полную катушку. Да и некогда было.
     На открытие пришли немногочисленные знакомые, еще более немногочисленные соседи и уж совсем малочисленные представители прессы. Точнее, их было двое. А ведь весь город еще месяц назад оклеили афишами. Впрочем, меня это мало взволновало. Меня теперь вообще мало что волновало - все сильные эмоции я израсходовала в прошлые годы.
     Ася привела весь свой класс с учительницей и все-таки заставила меня улыбнуться: ребенок был такой гордый и счастливый. Значит, не зря я пахала...

***

     Не дожидаясь окончания выставки, на деньги от двух проданных работ, в тайне от Кира я купила билет на автобус до Москвы. На автобус - из соображений экономии, надо же было еще в Москве на что-то жить. Конечно, можно было попросить денег у Кирилла, но я вообще не собиралась его посвящать в то, что еду. Боялась, что попадет мне за ребенка, оставленного в чужой семье и в чужой стране. Но ведь еще учебный год не кончился.
    На всякий случай у нотариуса я составила завещание насчет Зайки. Смех-смехом, но кто знает, вдруг в Москве и вправду на каждой улице перестрелки, взрывы и терракты, как представляется чешскому телевидению? Могу и не вернуться. Да вряд ли - с моим-то везением.

***

     Я вышла у Белорусского вокзала, растирая слезы по лицу.  Как увидела в окне мелькающие трубы и высотные дома, так и застучало внутри: «Скорей, скорей». Таксисты хватали за сумки и кричали по-русски: «Девушка, куда надо?» По-русски! Да еще и «девушка».
     Ключи у меня были, но я боялась наследить. Если Кирилл живет там, он заметит. И уж я никак не была готова столкнуться с ним нос к носу.
     Я пошла к соседке из соседнего подъезда, нервно озираясь, не следит ли кто из-за угла. Не следили. С соседкой мы ходили вместе беременными, а потом с колясками, так что она меня впустила, напоила чаем и отправила мыться с дороги.
     Пообещав на все вопросы ответить вечером, я бросилась сначала в театр. От нетерпения не могла попасть карточкой в щель турникета метро.
     Администратор узнал меня, протянул пропуск без разговоров. До спектакля оставалась еще пара часов. Я бродила по пустой сцене, фойе и трогала стены. Они были такими же, как раньше, но ощущения были новыми. Я не знала, что так люблю Родину. Я не знала, что так можно любить не ребенка и не мужчину. Я была благодарна Москве за это первое яркое чувство во мне после долгих месяцев пустоты.
     Целый год без дома, без работы, без друзей! А ведь я так не люблю трудности и совершенно не умею с ними справляться. И только в моей жизни все проблемы и приключаются. Отчасти из-за этого я и выбрала когда-то Кирилла: он всегда, в любой трудной ситуации, знал некий алгоритм поведения. Вот и Ася такая же - наверное, алгоритмы передаются по наследству.
     Из-за кулис вышел старый знакомый - режиссер, не помню, как его зовут. Он бодро напевал что-то солдатское и мерил шагами сцену, отрабатывая мизансцены будущего спектакля. Я шагнула в тень, паркет издавал разные звуки, но режиссер не услышал. Я позавидовала: все мои мысли так долго были сосредоточены лишь на самой себе, и я уже устала от этого. Мне тоже хотелось бы вот так погрузиться в работу, чтобы забыть о собственной никчемности; о неизвестно с кем проводящем время муже, от которого нужно скрываться; о ребенке, брошенном в чужой стране; о даче, где можно было бы пожить это время, если не думать, что свекрови обязательно расскажут о моем приезде.
     Приходилось бояться. Даже в радости возвращения все-таки приходилось бояться. Но я не чувствовала себя от этого униженной, потому что уже была унижена, дальше некуда.
     Режиссер наткнулся на меня и даже испугался.
   - Это кто у нас тут прячется?
    Он вывел меня за локоток из полумрака кулис.
   - Ба! Кого мы видим! - театрально-лицемерные нотки окрепли в его баритоне. - Птичка залетная, какими судьбами? Ты же уехала.
   - Откуда ты знаешь? - спросила я и сама ушам своим не поверила: обратиться так запросто на «ты» два года назад было бы невозможным. Я ли это?
   - Да все говорили, - он откинул голову и повернул меня к свету, чтобы получше рассмотреть. Будто бабочку для коллекции. - И подруга твоя в мастерских...
   - Какая подруга? - удивилась я, осторожно выбираясь из его цепких ладоней.
     Я совершенно не могла вспомнить хоть кличку этого мужика - все его звали по прозвищу, поэтому я и не смогла имени запомнить.
   - Ну, как там, за бугром? - с интересом начал он расспрашивать, и было понятно, что это не последний вопрос.
   - По-разному, - махнула я рукой и пошла в мастерские. Режиссер без имени пошел со мной, хотя его никто об этом не просил. Он слегка мешал предаваться воспоминаниям и узнаваниям. Но вообще-то приятно, когда хоть кто-то тебе рад.
     В художественных мастерских, с тех пор как я уволилась, люди поменялись. Платить стали хуже, и многие ушли. Но старики узнали меня, и все стали спрашивать про жизнь за границей. А признаваться, что ужасно, гордость не позволяла. Осколки гордости.
     С ревностью я смотрела на свое прежнее рабочее место. Там сосредоточенно декорировала ткань золотом незнакомая крупная полная женщина. Но когда я подошла поближе - посмотреть, как это у нее получается, она вдруг стрельнула быстрым настороженным взглядом в мою сторону, и у меня прямо замерло дыхание -  таким знакомым мне показался этот профиль.
     Женщина выпрямилась и, наконец, повернулась ко мне. Это была располневшая, с заплывшим красным лицом и дурацкими химическими кудрями моя лучшая подруга. Оля.
     Наверно я слишком резко бросилась к ней, так, что она слегка отшатнулась. Я впилась глазами в ее лицо, ища отклика, радости, взаимности. Невероятно: этот бегающий уклончивый взгляд на круглом чужом лице - моя Оля!?
   - Я писала тебе! - отчаянно крикнула я, все еще веря, что сейчас, вот-вот, она станет прежней и родной.
   - Да, я... Было совсем некогда. Я там больше не живу... Я некоторые получила... Извини...
     «Извини». И это всё?!
   Она нервно поглядывала на часы. Рядом с часами на столе была фотография младенца.
   - Ко мне сейчас должны прийти.
     Кажется, ей хотелось испариться. Она попыталась обойти меня, но проход был узкий, и в нем, все еще не веря в реальность происходящего, твердо стояла я, тоже  не  такая худенькая, как прежде.
     - Пойдем покурим, - обреченно сказала Ольга и вытащила из большой хозяйственной сумки пачку сигарет.
     Режиссер проводил нас до курилки, но курить с нами не стал, остался ждать за дверью.
     - У меня ребенок, - сказала Ольга, морщась и покусывая губы. - Четыре месяца.
     - Я очень рада. Мальчик, девочка? - спросила я, убитая сухостью ее голоса.
     - Мальчик.
     - Значит, вышла замуж... Конечно... Поздравляю. А кто же избранник?
     Она помолчала, гася сигарету о край урны. Из-за дыма я не могла понять выражение ее лица.
     - Оля!
     Она прошла к выходу, будто не расслышав меня, и открывая дверь сказала тихо:
     - Ты его знаешь...
     Я застыла посреди седой комнатки и испуганно спросила ей вслед:
     - Ну хоть это не Кирилл?!
     - Нет, не Кирилл, - грустно покачала она головой и быстро вышла из курилки. Словно сбежала.
Я медленно пошла следом. В темном коридоре Режиссер без имени снова принял меня в свои объятья. Мне было не до него.

 
***

   - Здравствуйте всем! - раздался голос в дверях.
     Отвлекшись от нас, сотрудники мастерской повернулись в ту сторону.
   - Куда это вы мою жену подевали?
     Я замерла от пронзительно знакомой хрипотцы. В арочном проеме двери, украшенном бутафорским занавесом, стоял прекрасный в своей седине живой Юра. Веселый, кудрявый, седой Юра.
     Наверно молчание длилось несколько минут, но мне показалось, что времени просто больше не существует. И что все перестали дышать.
   - Ну, мы пошли, - прорезал тишину поставленным бархатным голосом Режиссер, обнимая меня и увлекая к выходу. - Мы еще не со всеми поздоровались.
     В общем-то, этим он спас ситуацию и мое, мне уже не нужное, реноме.
     Мы прошли мимо Юры, я даже задела его плечом: он был настоящий! Но в глазах его не мелькнуло и тени узнавания. Кажется, я даже улыбалась. А на душе-то все выжжено-пережжено.
     Теперь-то я точно знала, что потеряла их всех. И всю прежнюю жизнь без-воз-врат-но...

***

     Я не помню, как мы оказались у режиссера дома. Кажется, пешком. И рыдая между стаканами глинтвейна, я рассказывала ему всю эту историю: наконец-то, было кому!
     Он умывал меня холодной водой без всяких фальшивых штампованных поговорок и трогательно промокал мой красный нос полотенцем.
     Потом я все-таки узнала его имя. Это было уже ночью в постели - ну, где еще можно утешить девушку?
     Все еще шмыгая носом, я, не выдержав, наконец отважно спросила: «Слушай, как тебя зовут?» И мы начали ржать, как сумасшедшие, и обниматься, как на фронте.
     Утешая заодно мое забывшее, как себя вести, тело, он гудел мне на ухо: «У тебя сейчас стресс, но ты это переживешь. Ты все сможешь... Если б ты мне про эту любовь поведала два года назад, когда я никак не решался за тобой  приударить...  А  ведь  Ольга  как-то  мне рассказывала про бомжа, умершего на их даче...»
     Я не помню, чем закончились переговоры, потому что, несмотря на все потрясения этого дня, я, очевидно, уснула. Как последняя пьянь. А может, первая?

***

     Утром наступила новая жизнь. Солнце било сквозь взлетающие занавески и многократно отражалось в стеклах книжных полок.
   - Поедешь в Чехию? - спросила я запросто за кофе. Какое счастье, больше не надо ничего скрывать, и я могу не притворяться.
   - Вряд ли, - серьезно ответил он, хотя мог бы и пошутить. - А ты разве возвращаться не собираешься?
     И он ловко перевернул гренки на сковородке.
   - Надо бы у мужа спросить. Он у нас музыку заказывает.
   - Разведись и не спрашивай.
     Голос был прежний, театральный, но спина у плиты напряглась по-настоящему.
   - Я боюсь, я первый раз, - засюсюкала я. Как легко мне давалось кокетство, будто и не существовало бесконечного года эмиграции, и не было этого ужасного «вчера».
   - Я тебе помогу, - сказал он очень убедительно и повернулся ко мне.
     Ему шла утренняя щетина, и художественная грива с ней вполне сочеталась.
   - Вот что значит, опыт, - засмеялась я. Мне было так уютно на этой кухне.
   - Не злорадствуй. Просто они обе были актрисами.
   - Разве это повод для развода? Ведь и я - то же самое - художник - сплошная игра воображения.
   - С тобой я бы никогда не развелся: ты не корыстная и совершенно не говоришь глупостей.
   - Зато я их делаю, Вадим.
     Я подошла и выключила плиту. Спасать на ней было уже нечего.
   - Давай, езжай за ребенком. Пойдем с тобой в другой театр работать. Места здесь хватит. Только нужен еще один письменный стол... Знаешь, здесь во дворе очень хорошая школа. Я мечтал отдать туда ребенка. Но они не хотели рожать...
     Нагретый ветер дул в отворенное окно кухни, разгоняя солнечные блики. В воздухе летали лепестки цветущих яблонь или вишен. Целая теплая метель. Белая, чистая и воодушевляющая.
     Яблони в цвету. Снова зацвели яблони.