Врачебная проба - записки врача

              В Р А Ч Е Б Н А Я   П Р О Б А ...

      Без врачебной пробы на кухне, именуемой пищеблоком больницы, больным пищу не раздадут:  сначала врач должен всё попробовать, оценить с точки зрения  вкусовых  качеств,  калорийности ( до сих пор не знаю, как оценивают калорийность в условиях больницы, к тому же - небольшой), пригодности сырых продуктов для термической обработки (для чего надлежит присутствовать при закладке сырых продуктов в  котёл), - в общем, если врач не отравится, то - хлебай, братва!..
      Может быть,  раньше так  оно  и  было,  на  заре  туманной юности, когда  врачи,  тем  более - лечебники,  совали нос не в своё дело,  наживая себе кучу врагов, но теперь и давно уже так не делается - лезть в котлы,  всё же,  это - не дело.  Повара -  это тоже члены коллектива;  людям,  с которыми работаешь,  надо доверять, как  и они доверяют тебе.  Негодные продукты они сами не будут брать со склада и из них готовить; наверное, в продуктах они лучше разбираются,  а из приготовленного надо накормить персонал и,  разумеется, самим покушать - уверяю вас, всем хватает и даже остаётся, никто не жалуется, если, конечно, всё делается разумно и без хищнических злоупотреблений. Конечно, врач должен отведать того и другого, убедиться в качественности приготовленной пищи и в итоге расписаться в так называемом  бракеражном журнале под разрешением к выдаче.  Кроме того - не будем лицемерить, при тощей врачебной зарплате (а я лично  всю  жизнь "совмещал", работая  на  износ) - это был всё же повод прилично пообедать, не отрывая от семьи...  Может быть, иной ханжа криво и нехорошо  улыбнётся  этим откровениям,  но знает ли он,  этот ханжа, на что мы жили?!  Моя зарплата была - 600 рублей старыми деньгами, а моей жены, медсестры, - 375! Живи на эти деньги, да тут ещё и ребёнок появился...
      В Караганде, где я начинал работать, служили  две поварихи - тётя Шура Журкина и тётя Шура Пономарёва,  светлая им память, вряд ли они живы, прошло ведь почти пятьдесят лет... Я сохранил в благодарной памяти своей их имена и фамилии. Они-то хорошо понимали жизнь и к врачам,  особенно  молодым,  относились заботливо, по-матерински.  Готовили обе замечательно,  особенно мне запомнились их щи из квашенной капусты и сочные котлеты.  А проба состояла в следующем:  врач садится за стол, покрытый белоснежной простынкой,  который очередная тётя Шура щедро уставляет  всем, что  сегодня  варится  на кухне - отведайте, доктор..   …Доктор  и "отведывает",  да  так,  что  едва  отваливается  от стола, после чего  расписывается в журнале,   и  пищу  начинают  раздавать  по  отделениям.  А ещё они  знали,  что  я  люблю сгущённое молоко   и  всегда ставили  на  стол банку,   да  не маленькую,  на четыреста грамм, а большую,  на три с половиной килограмма... Ну, сколько я мог  съесть?  Грамм  двести,  ведь  не больше!      Почему я  взял  и эту тему и так подробно  рассказываю?  Да потому,  что это - тоже какая-то сторона  работы и  обходить её было бы не честно,  это - жизнь, причём - во многом не понятная  жителям других стран - ну кто может понять, что врачу не на что содержать семью?..  Что  врач  рад  бесплатному обеду?   Где  это  видано?  Да  только  -  в стране, где  живут самые счастливые люди - в Советском Союзе!..
      Но в других больницах порядки были другие, иногда до смешного другие: ну, например, в уже как-то упомянутой мною больнице станции Фаянсовая обеденные пробы снимал сам главврач - тоже,  кстати,  Виктор Александрович ( тип далеко не симпатичного склада), такой был у него заведен порядок - каждый день,  включая выходные и праздники - трудился,  что называется,  -  «не  покладая!..»), и  только завтрак и ужин доверял он дежурному врачу, а это что за еда,  это тебе - не тёти Шурино кормление - брызнут на  маленькую тарелочку ложечку кашки,  встаёшь из-за стола голодным, так и работаешь. Жил я там один, почти все деньги отсылал жене и ребёнку и почти голодал. Были и более  веские причины не закрепиться там и не перевезти туда семью и вещи,  хотя  мне уже выделили примитивное жильё. Из-за отсутствия жилья я и слонялся по белу свету,  трудная и издевательская была жизнь, пока не обосновался в Зеленограде, получив, наконец, квартиру. Тяжело и грустно вспоминать весь этот период, прошла, вообще, тяжёлая жизнь и печален для меня её итог,  но сейчас,  всё же, вернусь к юмору отдельных её эпизодов... Волею судьбы попал  я  на короткое время на работу в Нарофоминскую районную больницу (опять же по объявлению в медицинской газете о предоставлении квартиры, и опять же, в который раз меня нагло обманули!).  И вот, в день моего дежурства по больнице я пошёл на кухню снимать пробу... Кухня, огромных размеров, помещалась в бывшей монастырской трапезной.  Тянулся ряд  широких плит, в  которые  были вмещены огромные котлы,  в них аппетитно булькало разное варево, а в просторном зале царил такой вкусноты запах, что голова кружилась по вполне объяснимой современной наукой причине,  - то есть,  предвидя важность и
значительность предстоящего мне исполнения врачебного долга, я, разумеется, не посетил на этот раз грязную городскую  столовую, где брал  свой обычный дешёвый и тощий обед.
     ...  Недалеко от плит, стоял небольшой столик, покрытый простенькой, но  чистой  скатёркой,  а на ней - журнал,  ручка, чернильница (тогда ещё писали чернилами!) и небольшая  тарелочка, на которой лежали двенадцать, как сейчас помню, алюминиевых чайных ложечек,  назначение которых я не сразу понял,  так  как приготовился по  привычке к совсем другого рода врачебному подвигу. Но мне легко объяснили,  что  каждой  отдельной  ложечкой надлежит зачерпнуть  из отдельного котла  всякие там  супчики и кашки и, убедившись в их безвредности и допустимых вкусовых качествах, опять же допустить их к раздаче...  Вот это - проба! - подумал я и, стараясь не потерять от достигшего кульминации аппетита сознания, приступил к этому ответственному  мероприятию, причём, с каждой следующей ложечкой злость моя  нарастала  и  к последней достигла предела!  Наконец,  я покончил со всем этим, мысленно благодаря крест-накрест и поваров, и здешние  порядки, и, заодно, - главврача, и, на всякий случай - завхоза, а  также - свой неумеренный аппетит, отнюдь не соответствующий неожиданным обстоятельствам...  "Давайте ваш журнал!" - злобно процедил я, расписался и,  даже не попрощавшись, пошел к выходу. И вдруг… за  спиной  своей слышу робкое:  "Доктор,  а разве вы не будете обедать?.."
     ... Натурально, я - не то, что притормозил, - моментально, отвратным металлическим скрежетом, обоюдно и согласованно скрипнули мои, ножной и ручной, голодные тормоза, - да так, что я даже покачнулся на месте,  но,  напустив на лицо умиравшего от аппетита искусно сотворённое вялое  равнодушие и спокойствие,  я тихо промямлил:  "Да можно, вообще-то..." - и сел за тот самый столик.
      И тут - воображение моё бессильно передать то,  что последовало! Нет, для этого понадобился бы большой живописец, специалист по натюрмортам или,  по крайней мере, - поэт, большой поэт, не мне чета!!!
      ... А  последовало -  не  раз  упомянутое в русских народных сказках,  а также - в известной стихотворной повести Некрасова, -  событие,  то  есть - самостоятельная и усердная деятельность скатерти-самобранки...  На столе появилась миска  с  дымящимися кусками  вареного  мяса,  гора котлет,  прекрасный борщ и уж не помню,  что ещё!  А повариха,  пожелав мне приятного  аппетита, приступила к раздаче пищи.
      ... Ну,  что вам сказать?  Наверное, вы понимаете, что я с большим рвением приступил к добросовестному  исполнению  своего врачебного  долга  и,  не  торопясь,  тщательно  свершал его!..
     … Несколько пристыженный (партия всегда придавала большое  значение самокритике!..),  я трудился за столом в поте лица своего и мысленно рассуждал в это время:  "Никогда не надо спешить плохо думать о людях!!!"


          Ноябрь 2001 г. Ашкелон.Израиль.