Подвиг

   Начальником лазарета, в котором я проходил службу, был Александр Федорович Брюк, невысокий  круглый майор с маленькими поросячьими глазками на заплывшем жиром лице. Как его внешность, так и фамилия будоражили фантазию солдат, потому в фамилии Брюк они поменяли первую букву на "х", что, по правде, соответствовало облику сего персонажа.
   На его мундире все время множились жирные пятна, а за едой он никогда не пользовался вилкой, обходясь ложкой. Съев первое, он с наслаждением облизывал ее, затем расправлялся со вторым и, наконец, тем же предметом извлекал из компота яблоки.
   По приезду на службу Брюк выполнял самые необходимые формальности, к которым обязывал долг начальника, после чего уходил в кабинет и досматривал ночные сны, сотрясая своим храпом тонкие лазаретские стены.
   Мои отношения с Брюком подходили под формулу: "Ни мира, ни войны". Мы оба тихо ненавидели друг друга, но, будучи начальником, при любом удобном случае, майор выражал свои чувства ко мне при помощи мелких пакостей. К счастью, так складывались обстоятельства, что никакого особого вреда он нанести мне не мог. Все его старания, как то: доносы другим начальникам, жалобы на мое разгильдяйство и другие попытки избавить от меня лазарет - успеха не имели.
   Так прошел год моего военного существования и появился повод попросить об отпуске на родину, что я и сделал, не особенно рассчитывая на успех. Брюк только что пообедал и в самых приятных чувствах восседал за письменным столом, лениво разглядывая газету. Мое появление несколько нарушило его идиллию и, выслушав  просьбу, он на ходу стал сочинять вежливый отказ:
- Отпуск, - заговорил Брюк, - это награда. А что вы сделали такого, чтобы эту награду получить? Вот именно, ничего, -  отвечал он за меня, - вы не вынесли раненого из боя, не защитили своей грудью командира... Короче, чтобы получить отпуск, нужно совершить подвиг, - отрезал Брюк, довольный своей сообразительностью.
  Заранее предвидя такой исход, я все же решил повозражать:
- Ну, положим, чтобы вынести раненого, для начала его надо чем-то ранить, а в наше мирное время можно пораниться разве что метелкой на плацу. К тому же, чтоб закрыть командира, надо чтобы кто-то захотел его пристрелить. А кому захочется стрелять в такое жалкое существо, как, например, полковник Худоруков...
   Не дав мне закончить отповедь, Брюк поднял вверх маленький толстый палец и самодовольно произнес:
- В жизни всегда есть место подвигу!
   На этом наш разговор умер, унеся с собой робкую надежду на десять дней свободы. Смирившись со своей печальной участью, я уговорил себя подождать еще один год до встречи с домом. Дни  потянулись еще медленнее, так что неделя показалась целой вечностью. Но вот в субботу, когда я оставался единственным в лазарете начальником и никто не мог мне помешать заниматься любимым делом - мечтать о чем-то своем и очень далеком - мое уединение прервал стук в дверь. Сквозь приоткрытую щель на меня смотрели безумные глаза дневального, который хотел что-то сказать:
- Там, телефон, генерал, там, очень...
   Отчаявшись понять, что собственно произошло, я подошел к телефону и бодро представился:
- Дежурный по лазарету слушает, здравья желаю.
- Генерал Чибисов, - прозвучало в ответ, а затем тема с непонятками продолжилась.
   Генерал как-то неуверенно мычал, пытался подобрать нужные слова, из чего я понял только то, что его кусает какая-то ****ь, все это очень чешется, и поэтому он не может поехать домой, - после пары минут этих речений Чибисов прокашлялся и прогремел на командирском диалекте, - Срочно зайдите в штаб.
   Штаб дивизии, куда мне следовало явиться, находился в соседнем доме. Я наскоро привел себя в порядок и быстрым шагом вышел на улицу. Был самый разгар осени, повсюду ходили солдаты, под руководством прапорщика  убиравшие листву.
   Апартаменты командира дивизии находились на втором этаже. В приемной меня встретил встревоженный адъютант, он открыл передо мной дверь и жестом пригласил войти.
   Чибисов сидел в глубине своего кабинета, вид у него был опечаленный, из под стола доносились звуки похожие на скобление. Я поднес руку к фуражке в готовности доложить о прибытии, но генерал махнул  и грустно произнес:
- Без церемоний, - после чего собрался с мыслями и начал, - Понимаешь, сынок. Был я в командировке, и одна не очень хорошая знакомая подарила мне сувенир, так сказать. Плохой сувенир.
   Я непонимающе огляделся по сторонам стараясь увидеть этот неприятный подарок.
- Ты уже взрослый и должен меня понять, - но вдруг спокойный тон Чибисова куда-то исчез и он отчаянно закричал, - Заели, падлы...
   Я состроил умную мину и выпалил:
- Как я понимаю, падла - это вошь лобковая, в просторечье - мандавошка...
- Так точно, - обрадовался Чибисов, - а еще говорят молодежь, неопытные… Во, как сходу диагноз поставил, - при этих словах генерал встал из за стола и явил свою фигуру полную строевой выправки и заблистал красотой мундира. Единственная деталь, которая выдавала неладное, была расстегнутая ширинка, в которую он, вероятно, и запускал руку, чтобы почесаться, - Надеюсь, ты понимаешь, ЧТО я тебе доверяю. Потому, как поется в песне, "тайну свято сохрани".
- Нет вопросов, - ответил я уверенно и выложил Чибисову все свои знания по предмету его страданий.
    К вечеру генерал благоухал серо-ртутной мазью, и вскоре печалям его пришел конец.
    Дальнейшие события окончательно развеяли миф о том, что понедельник - день тяжелый. С утра Брюк, как и полагалось, пересчитал больных, сделал какие-то записи в историях болезни, раздал указания и отошел в мир сладких снов, из которого его вытащила тяжелая рука комдива.
   Визиты Чибисова в лазарет были явлением крайне редким и всегда ожидаемым, но последние обстоятельства поменяли его привычку и сразу после развода он решил проверить бдительность медицинской службы. Первое, что услышал генерал, войдя в лазарет, был жуткий храп, доносившийся из кабинета начальника. Чибисов решительно открыл дверь, и пред его очами предстала такая картина: на  диване, выставив вперед босые ноги и закинув голову вверх, лежал Брюк. В перерывах между храпом он сладко почмокивал и улыбался. От увиденного лицо у генерала густо покраснело, глаза налились кровью, он с хрипом вдохнул в себя и страшно заорал: "Встать !", на что Брюк не открывая глаз что-то пробормотал, повернулся к генералу задом и громко пукнул. Этот поворот так раздосадовал Чибисова, что он подскочил к дивану и со всего маху треснул ладонью по жирным ягодицам майора. Признаюсь честно, звук этого хлопка до сих пор воскресает в моей памяти, как символ победы добра над злом. Что было дальше, догадаться не сложно. Брюк минут пять стоял перед орущим Чибисовым по стойке смирно, тщетно пытаясь, найти на своей майке погоны. Все происходящее ему казалось продолжением какого-то страшного сна, отчего он временами потряхивал головой и протирал глаза. Не найдя никакого объяснения своему поступку, Брюк жалостливо посмотрел в грудь генералу и тихонько вымолвил: "Я больше так не буду".
   Когда буря поулеглась, Чибисов развернулся и, увидев меня, доверительно пожал мою руку и почти спокойно сказал: "Ничего, сынок, мы еще повоюем".
   После обеда в кабинете Брюка появился посыльный из штаба, в руках он держал приказ, в котором говорилось о моих заслугах, за которые командование поощряет меня отпуском. Еще не пришедший в себя Брюк,  окончательно потерял связь с реальностью. Он раз пять перечитал бумагу, поднял на меня глаза и как-то странно спросил:
- А как же подвиг?
   С этого момента я многое переосмыслил. Оказывается, мандавошки не всегда бывают паразитами и при некоторых обстоятельствах могут приносить пользу, а умение победить их, в мирное время может сравниться с подвигом.