Разрешите, мадам!.. - воспоминания почти уже врача...

        Р А З Р Е Ш И Т Е ,  М А Д А М !..


      ... Вот,  держу  перед  собой клочок бумажки - повестку из военкомата: фамилия,  инициалы,  адрес...  Текст  категоричный: "Приказываю Вам явиться в райвоенкомат по адресу: 2-ая Бородинская дом N 34 к 16 час. 9 ноября 1943 г.
      Иметь при себе 2 компл.  белья, полотенце, ложку, кружку и продовольствие на 5 дней. N 11 (это - номер  команды, - группы, сформированной для отправления в конкретную войсковую часть).
      Подпись (за райвоенкома:  Кац...)". Всё. Сверху надписано: "Быть наголо остриженным", и ещё: (подчёркнуто) - "С вещами"... Ах ты, ferfluchte Katzen!.. Только тебя ещё не хватало! Хорошо пристроился! А, может , евреи и впрямь не воевали, я ведь слышал уже: ”Tа хiба ж вони воевали? Вони ж тiлькi ховалися!”… Всю войну, значит, просидели мы в Ташкенте с кривым ружьём... Не хотелось связываться тогда мне, в Умани, на встрече окруженцев, с этим дерьмом...    
     Как не помнить этот день и час, когда я уходил - понятно, - надолго, а, может быть, и навсегда: кто знал?.. Сестра уже два года была на фронте; мама плакала, я поцеловал её и уговорил не провожать меня до сборного пункта, который как раз и находился на этой Второй  Бородинской  улице. Теперь  её нет - там выросли большие дома Кутузовского проспекта. В общем,  - взвалил свой "сидор",  в который мама, несмотря на скудость продовольственного нашего обеспечения, вложила всё, что могла ,  отрывая от себя,  - и я пошёл, стараясь не оглядываться, это - недалеко, минут пять ходьбы…
      Кто не знает,  что творилось у сборных  пунктов  во  время войны - посмотрите фильм "Летят журавли".  Неправда, что солдат провожали этаким бодряческим напутствием - мол, крепче там бейте фашистов,  а мы тут... И ещё, сразу в начале войны, появился бодренький такой,  до противности,  фильм "В шесть часов вечера после войны",  с популярными в то время артисточками и любимцем девушек,  душкой Евгением Самойловым - всех фашистов  разобьём,
 на свидание придём!.. Враки всё это, все мамы плакали, провожая сыновей,  а жёны по сёлам и городам голосили!  Выли!  - впереди для  большинства была смерть...  Я пришел в указанный час,  был направлен в свою команду,  а повестку у меня не отобрали, так и хранится она у меня воспоминанием...
      ... Странное, между прчим, совпадение:  я уходил  девятого ноября 1943 года (дали возможность провести ноябрьские праздники дома,  и седьмого ноября я с родителями пошёл в Малый театр, где мы смотрели пьесу Александра Корнейчука "Фронт", пользовавшуюся в то время большим  успехом,  с  прекрасными  актёрами  -  М.И. Царёвым и Н.А. Светловидовым, других не помню).
      ...А девятого  же ноября тысяча девятьсот семьдесят третьего года (!) уходил в армию мой сын... Тогда ещё не  было "Афгана",  Чечни,  были  бои  на полуострове Даманский с китайцами, его туда не послали, но была уже цветущая "дедовщина" - вот уж подлая и мерзкая тогдашняя действительность,  не изжитая и теперь!
 Чего-чего, но этого у нас,  солдат войны, не было, спросите любого!  Была смерть, были искалеченные тела и души, были хамство и грубость командиров, начиная с ефрейтора, было вымогательство и деспотизм офицеров, особенно ненавидевших образованных, в отличие от них,  солдат, были тяжелейшие условия армейской жизни, были вши! Но дедовщины не было! Наоборот, к молодым "приставляли" старых солдат для обучения,  как это и вообще имело место в русской  армии,  и те помогали молодым осваивать военную науку. Конечно,  не везде и не всегда так было,  не обходилось  подчас без грубости, даже - жестокости и прочего, но "дедов" не было! НЕ - БЫ - ЛО!!!
      Я благополучно вернулся,  доучился в  фельдшерско  -  акушерской школе,  со второго курса которой был взят, и поступил в медицинский институт. После пятого курса студентам мужского пола, даже прошедшим войну, но не в офицерском звании, полагалось пройти месячные лагерные сборы,  но этого уже никто не  боялся: был 1952 год;  несмотря на начало так называемой "холодной войны" - всё же ясным было небо, мы пребывали в эйфории студен- ческой дружбы и счастья советской молодёжи ("Под солнцем Родины мы крепнем год от года, мы делу Ленина и Сталина верны!.."), и для нас эти  предстоящие сборы являлись даже каким-то развлечением, и мы ожидали их во всеоружии студенческой вольной  молодости  и комсомольского задора...  Правда,  для меня было одно "но"...
      Я месяц назад женился на самой милой девушке на  свете,  с грустью разлуки оставлял её у моей мамы, но что поделаешь?.. На каких-то запасных путях погрузили нас в товарные "теплушки" ("Сорок человек или восемь лошадей"!..) с четырьмя общими нарами,  - как во время войны, ехали мы до Курска почти трое суток (!!!),  но весело: я взял с собой свой баянчик, который и сейчас при мне,  мы пели весёлые,  не всегда приличные песни, в дороге на пунктах питания нас кормили горячим супом из  горохового концентрата,  который мы с удовольствием "хлебали" из алюминиевых мисок,  ну, всё, как во время войны, только войны - ну не было,  не было, и всё!!! И только мы, солдаты прошедшей войны, могли это оценить и радоваться тому, что это - как бы спектакль,  "понарошки"...  А  с тех пор я любил дома,  несмотря на протесты жены,  есть суп и щи из алюминиевой мисочки, в память, что ли,  о той, что прежде так вкусно кормила меня желанной горячей пищей в долгом и тягостном эшелонном пути...
      В Курске нас помыли в станционной бане-санпропускнике, тоже как во время войны,  обмундировали во всё новое,  на ногах - кирзовые сапоги,  и мы двинулись колонной в двенадцатикилометровый путь с одним привалом,  и всё это было нам нипочём,  и мы бодро дошагали до станции Клюква ( вот  такое  название...),  а там,  неподалёку  от  реки  Сейм,  уютно  расположились в палатках - дело ведь было летом... Простите меня за подробности, ну не могу я писать коротко, я не Лев Толстой, не Чехов и даже - не Борис Житков...  А,  кроме того,  я живу воспоминаниями и живу  в них, и они - во мне;  конечно,  в жизни всё было: было и такое, что вспоминать очень тяжело и больно, но, в основном, они, воспоминания, приятны памяти моей - единственное,  оставшееся мне, и это, представьте, хоть  немного помогает мне в теперешней непростой  моей  жизни.
      ...Итак, пошла-поехала военная жизнь, не такая уж сладкая, как нам представлялось...  Ранний подъём по зычному  командному голосу приставленного к нам "дядьки" - литовца старшины Мицелявичуса,  кажется,  - сверхсрочника,  внешне грубоватого,  но, в сущности, доброго  человека: "А ну, подъём, кому говорат!", или, после отбоя, проходя мимо палаток: "А ну, отбой, пэрэкратыт курэние, я кому покуру!..". Находились среди нас способные имитаторы его голоса (например, - маленький Яша Двоскин), вводившие нас в заблуждение...  Ну,  разве плохо это вспоминать, ведь это была молодость, так быстро промелькнувшая золотая пора...
      Но всё  же трудно было возвращаться к условиям уже забытой армейской жизни – молоденькие ефрейторы  из  срочной  службы, приставленные к нам командирами отделений,  скучать не давали и "гоняли " нас,  что называется,  - не за страх, а за совесть...  Они почти открыто завидовали нашему короткому (месяц  и  тот  - неполный...) сроку пребывания в солда- тах... А среди нас, оказывается были не только рядовые,  вроде меня, а и те, кто в прошлой , армейской жизни , носил "лычки", они их нацепили на погоны:  Боря Белкин,  вот он стоит возле меня, был старшим сержантом,  служил в десантных войсках, стал прекрасным врачём-невропатологом;  впереди,  под деревом,  сидит сержант Петя  Левчин, он стал  хорошим  хирургом,  заведующим  хирургическим отделением. Прислонился к дереву высокий старшина по фамилии Мюллербек -  о судьбе его я не знаю.  А Яша Альперт,  пройдоха Яшка!  - оказалось,  тоже был старшиной! Уж кем он служил - наверное, был начальником  кухни  или  склада  ПФС (продфуражного снабжения...). Впрочем - кто знает? Война расставляла всех по разным, одной ей ведомым местам,  и моё предположение, может быть - глубоко ошибочное,  пусть затеряется в шутках и улыбках далёкой,  безвозвратно ушедшей, но памятной нам прекрасной поры... После окончания института я случайно встретил его,  он работал главным врачём родильного дома и был очень доволен своим положением...
       …А вот и я со своим баянчиком,  с этим же  самым,  узнаёте меня?.. О,  мой дорогой баянчик,  моя радость с далёких сороковых,  может быть, - благодаря ему на меня обращали внимание такие  милые  девушки,  дорогие моей тихой и нежной памяти!  Ему, лёгкому  и  звучному  произведению  знаменитой  немецкой  фирмы "Hohner" - намного больше шестидесяти  лет,  уже  -  шестьдесят пять! Но он ни разу не был в ремонте и, конечно,  переживёт меня!..
   А рядом стоит командир нашего отделения,  ефрейтор срочной службы, по фамилии - Инден, который "гонял" всех нас, не взирая на звания,  которые он оставлял без внимания, с которым не было взаимопонимания, которого мы выполняли задания, который давал нам свои приказания, который был сущим для нас наказанием - в доме,  который  построил  Джек ...
 Все  дни  нашей краткой службы с нами был начальник военной кафедры,  наш добрейший полковник медицинской службы  Вишневский, очень  заботливый человек,  "отец солдатам",  как мы его звали, светлая ему память...
      Стоит упомянуть о нашем питании.  Три раза в день нас кормили на свежем воздухе за нестругаными столами:  завтрак - чёрный, не пропечённый хлеб, каждому - кучка солёной кильки (прямо на стол...), два кусочка сахара, миска (опять-таки алюминиевая, ну как забыть её?..) овсяной каши с комбижиром (нынешнее  поколение знает, что такое "комбижир"?..) и жиденький, с позволенья сказать, "чай". Обед: овсяный суп с комбижиром, овсяная же каша с тем же коричневым комбижиром,  хлеб. Ужин: опять кучка той же кильки,  опять овсяная каша с  комбижиром,  хлеб,  чай...  Мяса что-то не припомню, рыбу-треску иногда давали в обед, к каше...
 Ну, как вам?.. И так все дни нашего пребывания там! Короче - не только лошади жуют овёс...  После этого здорового питания, если мы не годились на роли цирковых лошадок, то вполне были пригодны на вакантные должности ломовиков...  Я вас уверяю,  никто не исхудал (посмотрите фотографии!);  Ну да,  пища  не  отличалась разнообразием, это так, но была она в изобилии, что называется, "от пуза",  кому надо - бери добавку!  Тогда ещё не забыта была война  с её голодом,  многие это помнили и не "возникали",  тем более,  что знали:  это не надолго!  А что  сейчас  творится  в российской  армии и армиях бывших республик СССР,  как голодают солдаты и курсанты военных училищ, это не многие знают... Поели - "Встать!  Одеть пилотки, выходить строиться!". И так - каждый день и три раза в день... Ничего, пережили! Даже курево давали, как солдатам - махорку: "Рудаэв,  я тэбэ буду дават?  Ты не знаеш, дэ  ящык? Бэры, сколко надо!". Ах милый Мицелявичус! Наверное, жив ещё...
      Ежедневные полевые  занятия здорово-таки изнуряли нас,  мы возвращались усталые, потные, очень хотелось пить - если проходили мимо колодца,  жадно пили вкусную, холодную колодезную воду,  подставляя под струю воды из ведра потные пилотки,  просто ладони... Ах, какая вкусная была вода!
      ... И когда мы, в крайней усталости, едва плелись "домой", меня с баяном ставили впереди всей колонны, баян - на два ремня (что для меня было пять килограмм!); майор Модин ( тот, что вёл занятия  по  топографии:  "Что  есть  памятник? - Памятник есть обделанный камень!..") - командует: "Рррота, шагоом марш!", и я -  ка-ак гряну "Прощание славянки" или другой марш,  во всю громовую мощь моего маленького,  но горластого "Hohner"-а,  - что там твой оркестр! –
               
          "Трум-трум-трум-тум, тру-ту-ту-ту-тум!
                Тру-ту-ту, тру-ту-ту, тру-ту туу, ру-ру.
                ту-ру-ру, ту-ру-ру, ту-ру-ру!"...
      ...Люди становятся сразу бодрее, шагают в ногу и усталости намного меньше! Или поём строевые песни, какие запомнили и принесли из военного прошлого,  тогда мы пели другие песни, не те, что поют солдаты сейчас;  "Катюшу", конечно, тоже, а ещё я научил ребят старинной и "несмываемой" -
 "Соловей, соловей, пта - шеч - ка! Канареечка жалобно поёт, эх! -
           Рраз поёт, два поёт, три по-ёт,
                Первернётся  и  поёт  задом  наперёд!.."
                Или:
      "Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши жё-о-ны?   Эх! -
      Дружно подхватывают наши молодые громогласные глотки):
      "Наши жё-о-ны - пушки заряжоны, вот где на-а-а-ши жё-о-ны"...
 - Да так лихо, со свистом, ну до чего  браво,  это  надо  было  слышать и видеть!..  Способный был народ... Были и другие строевые песни военных и предвоенных лет, и я некоторые знал и ввёл, так
 сказать, в репертуар, ну, например:

      "Школа младших командиров комсостав стране своей куёт,
      Смело в бой итти готовы за трудящийся народ!.."
                Или:
             "Стоим на страже всегда, всегда,
             Но, если скажет страна труда -
             Прицелом точным - врага в упор!
             Даль-не-вос-точная, даёшь отпор,
             Крас-но-зна-мённая, смелее в бой!.."

      ... А то ещё, любимая Чапаевым (!):

      "По морям, по волнам, нынче - здесь, завтра - там,
             По-о-о морям, морям-морям-морям, эх! -
                Ны-ынче зде-есь, а зав-тра - там!..

      ... И много ещё было разных строевых песен, - и хороших, и туповато-бессмысленных песен русских армий разных эпох,  разных режимов, почти все они сейчас забыты, а зря, это - история...
      ... И вот, однажды, мы возвращались с полевых занятий, едва тащились от усталости,  уж не думали даже о еде - скорей  бы добраться до палаток...  Здешний молодой, бравый майор, повидимому, - из фронтовых юных лейтенан-     тов, не единожды раненый, командовавший нашими строевыми занятиями,  неожиданно нас остановил и обратился к нам:
       - Товарищи-студенты!  Просьба к вам:  вы хорошо  поёте  в строю,  будем  сейчас проходить через посёлок,  где живут семьи офицеров, так уж постарайтесь,  покажите себя,  строевой шаг  и "рванём" дружно хорошую строевую песню, не подкачайте!..
       - А какую, товарищ майор?
       - Да всё равно,  какую знаете,  лишь бы чётко и протопать хорошим стрроевым!!!
       ...Мы совещались  недолго и остановились на "Турецком пароходе", - "Витя, знаешь?" - Ещё бы Витя не знал!...
      Подошли к посёлку,  женщины и дети стоят,  на нас смотрят, как на гусар заезжих...  А запевала у нас был  хороший,  забыл, кто! И,  под мои мощные аккорды, что называется, «рявкнула» сотня молодых глоток: "При солнечной погоде,  в турецком  пароходе поездку совершала я в Банам (все подхватывают: "В Баа-нам!").  Откуда ни возьмися,  вдруг  турок  появился,  и ласково  сказал  он мне:  "Мадам!"...  (Что такое "Банам",  я не
 знал, пробовал заменить его на "Батум", тогда рифмовалось бы со словом "Ханум", но потом решил не менять).
       ... А хор в сто глоток подхватывает:  "Я на-гля-деться не могла на бравый вид,  бравый вид, тогда мне турок с улыбкой говорит, говорит: "Разрешите, мадам, заменить мужа вам, когда муж ваш уедет по делам!  Без му-жа жи-ить-ить - один роман, а с мужем жить  - один обман!  Так разрешите,  мадам,  заменить мужа вам, когда муж ваш уедет по делам!..". ("трам-та-там!" - дополняют  мои,
 исполненные молодых сил,  аккорды)... Такая вот бодрая строевая песенка...  Словно на параде,  с сознанием своей неотразимости, как  те гусары,  прошли мы мимо раскрывших рот ребятишек,  мимо улыбавшихся женщин...  В ту минуту мы так нравились  себе,  но, оказалось,  что  не  только  мы  были восхищены своим сладкоголосием...
      ... На вечернюю поверку,  перед отбоем,  пришел к нам полковник, командир части, и держал такую, преисполненную значимости, речь:
      - Такого хулиганства мы от вас не ожидали! Вы что это себе позволяете?!  Студенты, будущие врачи, так сказать, интеллигенция,  так сказать!  Там женщины, дети на вас смотрели и слушали вашу похабщину! Мы этого так не оставим, об этом будет доложено
 вашему учебному начальству!
      ... И вот тут я не догадался (нет, не оробел, слово солдата!) совершить благородный поступок:  мне бы попроситься  выйти из строя и обратиться к полковнику с несколькими словами, которые наверняка обернули бы всё в весёлую шутку и  тем  сняли  бы угрозу кары, обещанную всем нам   -   все-таки мы немного опасались такого исхода...  Но - нет,  не догадался,  и многого  другого, нужного в жизни, не догадался свершить, и, наоборот, - много, -
 ах, как много, мною свершённых неправильностей (вот только подлостей не  совершал!)  в жизни моей - сохранилось в памяти,  да куда ж теперь денешься?.. Так и унесу с собой в вечность...
      ... Но,  конечно,  никто на нас не пожаловался, да и можно ли жаловаться на всех сразу!  Расстались мы по-хорошему, тепло, и командиры, смеясь, простили нам наше юное озорство...
      И вот мы уже едем домой,  домой!  - уже в нормальных вагонах,  на столиках - расторопно кем-то добытые бутылки, выданные на дорогу сухие пайки,  соединённые в единую дружную закуску, и раскованно,  под мой баян, сливаем наши голоса в радостное орание:

       "Прощай, Марру-ся дор-ро-гая,
                Я не забу-ду твои ласки!
                И, может быть (и может быть!),
                В последний раз (в последний раз!)
                Я вижу голубые глазки!..

       Пропеллер, громче песню пой,
                Неся распластанные крылья!
                Последний раз (последний раз!),
                В последний бой (в последний бой!)
                Летит стальная эс-кад-риль-я!.."
      ... В Москву едем, в нашу дорогую столицу, к родным своим, и я тоже - еду, еду, еду к ней, еду к любушке своей!..
      ... Ах, моя далёкая юность, золотая пора, где всё ещё было, где все ещё были и всему ещё предстояло быть!..


      Январь 2002 г. - ноябрь 2003 г. Ашкелон, Израиль.











.
 
                - 10 -