Самое интимное
В. Набоков. Лолита
Если бы только я мог заранее знать, чем закончится наш разговор…
Э. Честертон. Исповедь перед смертью
Самое интимное легче всего разделить с самым случайным. Когда хочется раскрыть душу, что может быть лучше, чем в поезде дальнего следования разговориться с попутчиком, выслушать его и рассказать о себе? Не важно, что после того, как он сойдет на одной из незнакомых тебе станций, вы никогда и нигде больше не встретитесь, важно другое. Именно при таких обстоятельствах ты можешь быть откровенным с другим человеком, как с самим собой.
Я не люблю говорить о себе, все больше слушаю. А поскольку по долгу службы мне приходится часто трястись в распологающих к беседам купе, то я уже многое слышал. Так, однажды, я ехал в купе с одним молодым человеком. Две верхних полки пустовали. У меня с собой, что называется, было, и я предложил пареньку угоститься. Он не отказался, и через некоторое время, закусывая бутербродами с докторской колбасой, мы уже вели задушевный разговор. Все, как обычно – сначала, разумеется, о том, кто, куда, и зачем едет, потом про работу, а когда посильнее захмелели – естественно, про женщин. И вот уже во хмелю, Сережка (так он представился) рассказал мне эту историю.
«У каждого свой опыт. У всех – разный. Может, большинство поступков и определяется генной предрасположенностью и воспитанием, данным родителями, но все же далеко не все можно относить на этот счет. Жизнь подкидывает такие расклады, что невольно изменяешь своим принципам и даже меняешься сам.
Если бы мне кто-то раньше сказал, что я буду кому-нибудь наставлять рога – я бы ни за что не поверил. Вроде бы и книжки правильные читал, и у родителей на этот счет ничего подобного не было, но вот… Да и вообще, такая круговерть, знаешь ли…
Мне сейчас двадцать шесть. Танюшке будет двадцать один. Не знаю, когда она на меня обратила внимание в первый раз, но я помню ее еще с моего седьмого класса. Мы с родителями жили в одном маленьком городке под Ленинградом, я учился хорошо, посещал кружок моделирования, и ни о чем особо не заботился, знай себе мастерил модели кораблей на резиномоторе и пускал их плавать в небольшом карьере на даче. То есть я рос, безусловно, воспитанным, милым и увлеченным мальчиком. Но однажды в соседний подъезд заехала семья – мать, отец, и две дочки. Одной было от силы года полтора, а вторая была на шесть лет старше. Это и была моя Таня. Я помню, как она возила коляску с маленькой сестрой по улице, пока их мама колдовала на кухне. Почему-то запомнился Танин желтый комбинезончик. Когда я вспоминаю это время, я прямо-таки вижу, как она гуляет в нем, как пацанка, зимой и осенью, и только весной и летом оголяет свои красивые ножки и бегает в платьице.
Получается, что я присматривался к Тане с малолетства. Она мне нравилась. Понятно, что я и сам-то был ребенком, и ничего такого в то время мне не могло прийти в голову, но эта Таня мне ужасно нравилась, и я даже иногда подходил к ней и что-нибудь говорил. С другой стороны, мне было неловко перед сверстниками за то, что, во-первых, она девчонка, а во-вторых – малявка, так что наше общение с ней было очень и очень скудным. Но всегда, когда я к ней подходил, она улыбалась и наверное (теперь я так думаю), ей тоже было приятно, что такой взрослый мльчик уделяет ей внимание.
Время в детстве идет медленно. Так же медленно, как ездят электрические паравозики по игрушечным рельсам, по сравнению с настоящими «взрослыми» паравозами. Но с годами время набирает скорость (на самом деле, конечно, время – это лишь наше восприятие изменения преходящих форм), и с этим изменением скорости меняется и наше отношение к самим формам. Людей, явления, события мы уже оцениваем не так, как в детстве, нам открываются новые горизонты познания и – что, наверное, самое главное – новые чувства.
Летом, как раз в ее день рождения, когда ей исполнилось тринадцать лет, я понял, что влюбился. Заметьте, мне в то время было восемнадцать. Думаю, многие мужчины в своей жизни переживают подобное увлечение совсем еще молоденькой девушкой. Девочкой. Конечно, совсем не обязательно это увлечение должно привести к взаимной любви, и уж тем более – к интиму, но вот у меня…»
Сережка вздохнул, допил водку из пластикового стаканчика, и пошел в тамбур покурить. В дверях он остановился, и сказал: «Знаешь, а ведь все, что ни делается – все к лучшему. Даже если это поначалу приносит тебе боль». Я остался в купе один, и задумался. Все к лучшему? Нет, я всегда считал, что можно и нужно вмешиваться в события, только тогда можно ожидать лучшего. И вообще, все в руках человека. Когда Сережка вернулся, я высказал ему эту мысль. Он усмехнулся.
«У меня на работе был шеф, который говорил, что болеют только слабаки, мало зарабатывают лишь дураки, и вообще все в жизни зависит от самого человека. Видел бы ты, как он изменился, когда его дочь попала в реанимацию после аварии. Переходила дорогу и попала под машину. Слава богу, что ее спасли, но у начальника спеси поубавилось, и он стал намного мягче по отношению к сотрудникам. Правда, ненадолго. Это я к тому, что ты говоришь почти как мой шеф. Значит, не было у тебя в жизни настоящих проблем. И пускай их у тебя не будет.»
Сережка посмотрел на меня, и ненадолго замолчал. Я хотел воспользоваться паузой и возразить насчет проблем. Совсем недавно я работал на стройке и так сильно обжег лицо и шею, что иногда сам не узнаю свое лицо в зеркале. Это меня, конечно, сильно расстраивает, да и другого горя было за мою жизнь достаточно… Но я не стал ничего говорить. Пусть парень думает, что лишь он один страдал в жизни. Зачем человеку чужая боль? Ему и своей сполна хватит. Какие его годы?
«…Так вот, влюбился я в Таню. Но это еще бы ничего. Если бы любовь была безответная, она бы быстро прогорела, потухла, как костер. Если не подкидывать дрова, огонь затихнет. Но дело в том, что Таня тоже влюбилась в меня.
У нас перед домом, как раз напротив моего окна, была металлическая конструкция для выбивания ковров. Такие в свое время были чуть ли не в каждом дворе. Ребятня часто бегала вокруг этих железяк, играя в пятнашки, или просто висела на них вниз головой. На дворовом сленге эта штука так и называлась – «вешалка». Вот, собственно, как театр начинается с вешалки, так и наша с Таней любовь тоже с нее началась.
Таня любила сидеть на металлической сетке этой «вешалки» с другими девчонками, и когда я подходил к окну, и выглядывал во двор, то зачастую замечал, что она бросает взгляд на мое окно. Когда я мог, я выходил гулять, и присоединялся к этой малышне. Конечно, временами я чувствовал себя крайне неуютно. Все-таки, взрослый парень, окончивший второй курс Университета, сидит на железке с ребятней и веселит их различными байками (которых я уже тогда знал воз и маленькую тележку). Ребятне это нравилось, и многим было интересно слушать мои рассказы, но я-то ходил туда только ради одной девушки.
Той зимой мы и начали встречаться. Таня повзрослела, у нее еще более отчетливо оформились груди, и все ее тело, такое свежее и молодое, было уже телом девушки, а не маленькой девочки.
Вообще-то у меня в то время была подруга. Она училась со мной в одной группе в институте, и (что особенно мешало нашим встречам с Таней) жила в моем городе, но я все больше и больше поддавался Таниным чарам, и вскоре мне с подругой пришлось расстаться.
Между нами с Таней не было ничего такого, что обычно делают влюбленные мужчина и женщина, когда остаются вдвоем. Самое большее, что было – это объятия и, не скрою – поцелуи по-французски. Таня смешно и неумело целовалась, задыхаясь от чувств и работая языком, как заводной апельсин. Помню, однажды мы стояли и обнимались на лестничной клетке в моем подъезде. Вдруг соседская дверь распахнулась, из-за двери выглянула соседка, и сделав большие глаза, высказалась в духе «Какая развратная молодежь пошла! А ты-то, ты-то, такой жлоб, чего к девчонке пристаешь! Вот я твоей матери-то все расскажу!»... Вообщем, когда соседка наконец скрылась за дверью, мы снова прилипли друг к другу, среди покрашенных мутно-коричневой краской стен. Это сейчас у меня есть своя квартира, а в то время у меня дома всегда суетилась бабушка, а у Тани – младшая сестренка, так что единственный городской парк и темные подъезды так и останутся в моей памяти свидетелями наших с Таней встреч.
Осенью Танины родители поменялись на более удобную квартиру на другом конце нашего городка, но нам с Таней тогда, наверное, никакие расстояния не могли помешать, и мы продолжали встречаться.
У меня хватало благоразумия не пускаться во все тяжкие, и не ускорять время, склоняя Таню к интиму, хотя, конечно же, нам обоим этого хотелось. Вот так мы и гуляли – целовались, обнимались… Я даже несколько раз позволял себе (или она позволяла мне?) трогать ее налившиеся груди, но когда-то эта невинная идиллия должна была кончиться. Я и не думал, что наше с Таней близкое общение начнется с такого потрясения, которое, может быть, и явилось причиной того, что мы, ставшие после этого, как родные друг другу, не расстаемся по сей день.
Ее подружки знали про нее намного меньше, чем знал я. Таня рассказывала мне о том, что не всегда доверишь не только подружкам, но даже и собственной матери. Я знал все ее мечты, все ее желания, и если у нее возникали какие-то проблемы, я первый узнавал об этом и старался помочь ей, чем мог.
Одним словом, Таня доверялась мне во всем. Впрочем, как и я – ей.
Однажды июльским утром (почему-то вспомнилась долгая одноименная композиция рок-группы Uriah Heep, которую я любил в то время) Таня в слезах прибежала ко мне, и я пригласил ее зайти. Бабушка, - иногда бог бывает удивительно предусмотрителен! – пошла на рынок купить что-то из еды. Таня начала быстро, сбиваясь и всхлипывая, говорить, что у нее кружится голова, что ей страшно, и что она боится остаться одна. Я сел рядом с ней, взял ее руку в свою, и начал тихонько и нежно гладить.
- Я тебе все расскажу, только ты не думай ничего… Я ведь плохая. Я очень плохая, но я люблю тебя, Сережа! Мне так тяжело! Сережа, принеси мне что-нибудь попить! Принеси. Попить. Меня. Тошнит…
Я побежал на кухню, налил в кружку кипяченой воды, и вернулся в комнату. Таня сидела, обмякшая, на полу, и тяжело дышала, а у ее ног разтеклась лужа какой-то розовой жижи.
- Господи, что это? – я не успел сообразить, что произошло, но побежал за половой тряпкой и ведром. Макая тряпку в эту ужасную жижу, я вытер пол. Таня грустно улыбалась.
- Я люблю тебя! Ты поможешь мне дойти до дому?
- Конечно. Ты можешь идти?
- Могу.
Мы вышли из подъезда. Ее действительно шатало. Мы прошли не больше сотни метров, когда она остановилась и присела, обхватив живот.
- Болит… Подожди. Сейчас пойдем.
Я присел рядом с ней и пытался понять, что происходит. Точнее, я пытался убедить себя, что это не сон, и моя страшная догадка на самом деле является правдой.
- Пошли.
Мы прошли еще несколько сот метров. Я оглянулся и увидел тонкую прервыистую красную полоску, остающуюся за Таней. В разрезе юбки мелькали ее загорелые ноги, а по ногам бежали маленькие струйки крови…
Итальянская длина – это когда низ юбки или платья заканчивается чуть-чуть выше колен. Обычно Таня носила именно такое платье. Но в этот день Господь, видимо, нацелился помогать нам, и в виде исключения Таня утром одела длинную черную юбку, достававшую ей до лодыжек. Кровавые ручейки были не слишком видны, но и просто так идти дальше не следовало. Мы зашли в ближайший подъезд, я достал платок, и вытер ей ноги.
- У тебя есть чем-нибудь заколоть разрез?
Я порылся в карманах. Конечно же, там не было ничего, кроме бесполезных сейчас ключей.
- Подожди-ка! – по натуре я мистик, и все сказки про сглаз и прочую ерунду воспринимаю абсолютно всеръез, поэтому всегда и всюду ношу с собой булавку, приколотую к штанам изнутри. Я отцепил булавку и закрепил ею разрез Таниного платья. Мы пошли дальше.
Временами Таня останавливалась, и так же, как в первый раз, присаживалась и обхватывала живот. Путь, который обычно мы проходили за пятнадцать минут, показался ужасно длинным. Мы шли медленно, - ее все так же сильно шатало. Но даже с такими частыми остановками мы наконец-то пришли к ее дому.
- Не оставляй меня! – попросила Таня.
- Что ты! Я тебя не брошу.
У нее дома тоже никого не было. Сестренка где-то гуляла, а мама с папой, по-видимому, были на работе.
Как только мы вошли в квартиру, Таня, опираясь о стенку, побрела в ванную.
- Не закрывайся!
- Хорошо.
Я встал за дверью и прислушался к звукам. Таня скинула с себя одежду, залезла в ванную, и включила воду. Мне показалось, что время остановилось. Я весь превратился в слух.
То ли я действительно это услышал, то ли мне теперь так кажется, потому что я знаю, что делала в ванной Таня, но – пусть это только мне кажется, - я услышал, как что-то с плеском упало в ванну, и Таня тихо застонала. Прошло еще несколько минут. Таня выключила воду и вышла, бледная, как мел, держа в руках что-то, завернутое в полотенце.
- Отойди.
Я отстранился. Таня зашла в туалет и закрыла за собой дверь. Снова потекли минуты ожидания. Слив воды заставил меня вернуться к реальности. Таня вышла. На этот раз в руках ничего не было. Полотенце висело на ручке двери.
- Ты бы видел, что там из меня выпало.
…Да, вот так оно и было. Я пробыл с Таней до вечера, пока не пришли родители. На следующий день я узнал, что Тане ночью было плохо, и ее возили в больницу. Мы встретились только через два дня, и она, как и обещала, рассказала мне все.
Выкидыш, – а это был выкидыш – она устроила себе сама. Пила йод, сидела в горячих ваннах, ела какую-то траву, и страстно хотела избавиться от ребенка. Она мечтала, чтобы я стал ее первым мужчиной, и не общалась ни с кем, кроме меня, но судьба посмеялась над ней и однажды ночью, когда мама уехала в областной центр в гости к сестре, Танин отец вернулся с работы пьяный и изнасиловал ее.
Все Танины знакомые думали, что этот человек был ее отцом. На самом деле он не был ее родным отцом. У нее и ее сестры была общая мама, а папой Тани был совсем другой человек, которого Танина мама любила в молодости. Настоящего папу, кстати, звали, как и меня – Сергеем.
Теперь вы понимаете, почему Таня не хотела оставлять ребенка от ненавистного ей человека? Кроме того, она любила меня... Да почему я все говорю «любила»? Она и сейчас меня любит.
Через месяц Танин отчим ушел из семьи, и с тех пор его никто в городе не видел. И слава богу, потому что он никогда не одобрял наших с Таней отношений, и всегда пытался помешать нашим встречам.
С тех пор прошло уже почти семь лет и я даже успел забыть его – ну и слава богу. Как земля может носить такое чудовище, как этот ее отчим – не понимаю…
Той ночью Тане сделали чистку, а уже через неделю мы первый раз занимались с ней любовью.
Я не сторонник общения с малолетками, но так уж получилось, что моей любимой девушке и женщине было всего только четырнадцать лет.»
Сережка снова ушел курить. Я сам лет пять назад бросил это дело, но после его рассказа мне вдруг сильно захотелось достать откуда-нибудь пачку моего, в свое время любимого, «Петра», и курить сигареты одну за другой. Нет, я, конечно, впечатлительная и легкоранимая натура, но не настолько, чтобы разволноваться из-за какого-то рассказа о пусть даже нечеловечески диком и ужасном поступке какого-то там отчима. Просто я уже знал, что должен буду сделать, прежде чем выйти из поезда.
Сережка вернулся и продолжил говорить.
«Ну вот, значит, такие дела. Мы были вместе с Таней два года, а потом судьба снова, как когда-то, когда ее родители переехали из нашего дома в другой микрорайон города, отдалила нас друг от друга. Но на этот раз намного дальше. Моему папе предложили хорошую работу в Москве, и мы уехали туда жить. Я перевелся в МГУ, и продолжал учебу, скучая по Тане и сдавая на «отлично» все экзамены, думая о том, что она бы порадовалась за меня. Первое время я даже ездил к ней в гости, раз или два в месяц.
А так – Таня писала мне письма, и я тоже писал ей. Одно время письма приходили чуть ли не каждый день, но расстояние дало о себе знать, и со временем писем стало меньше, а однажды мы в нашей переписке договорились, что если я, или она встретит хорошего человека на своем жизненном пути, то пускай останется с этим человеком. Конечно же, это было мудрое решение, или же – если вам будет угодно так считать – чистейшей воды прагматизм, но – нельзя же всю жизнь быть одному, правда?
Наши с Таней отношения превратились в нежную дружбу. Она все так же делилась со мной своими переживаниями, и я читал эти письма, написанные с таким искренним доверием, что временами у меня на глаза наворачивались слезы.
Однажды пришло письмо, в котором Таня писала, что встретила хорошего мальчика и хочет стать его девушкой. Я попросил выслать мне его фотографию. Через месяц я фотографию получил, а Таня стала девушкой этого парня. Между прочим, ничего плохого о нем сказать не могу – мне понравился ее выбор. И, кроме того, это ведь ее выбор, а не мой, и не мне в нем сомневаться.
Таня со своим молодым человеком гуляли пол года, пока вдруг не оказалось, что Таня беременна. Позже я разговаривал с ней об этом. Оказывается, ее молодой человек хотел от нее ребенка, и сам настоял на том, чтобы они поженились. Они даже прислали мне приглашение на свадьбу, но почему-то я так и не увидел его в своем почтовом ящике, и на свадьбе среди гостей меня не было.
Таня в своих письмах все время приглашала меня в гости. Она писала, что Витя тоже не против, если я приеду к ним. И вот, когда у Тани родилась девочка, я приехал. Это было как раз под Новый Год. Я задержался у знакомого на пару дней и встретил Новый Год в компании молодых супругов и малышки.
Витя немного перебрал, и скоро уснул, а мы с Таней ушли на кухню и продолжали разговаривать, с перерывами на то, чтобы успокоить раскричавшегося ребенка. Мы вспоминали наши встречи и допивали оставшийся алкоголь. Почему-то мелочи запоминаются лучше всего. Вот и сейчас, когда я об этом говорю, то как будто вижу перед собой бутылку темного стекла, это был «Родник королевы-лягушки», немецкое белое полусладкое вино. Конечно, Таня выпила не много (все-таки, она кормила грудью), но… Не знаю, даже, это получилось так естественно и восхитительно просто – Таня обняла меня, и стала целовать в губы… Тогда, в новогоднюю ночь она впервые изменила своему мужу.
Почему женщины изменяют? Я часто думал над этим вопросом, как и над тем, кого же они на самом деле любят – мужа или любовника? Таня говорила, что она любит своего мужа, но я ей дорог, как ее первая любовь и она иногда хочет быть со мной. Наверное, я никогда не пойму женщин, да и незачем их понимать. Намного легче относиться к их словам и поступкам без какой-либо оценки, и поступать так, как подсказывает сердце. И разум, если он в такие моменты вообще подает признаки жизни.
Мой разум молчал, подавленный чувствами, и я стал Таниным любовником. Вскоре я окончил университет и устроился на работу, получив тем самым некоторую материальную независимость и, значит, свободу в определении того, куда тратить заработанные деньги. Теперь я ездил к Тане каждую неделю. Виктор работал день через два, поэтому у меня всегда была возможность провести ночь с любимой женщиной.
Вот уже два года я приезжаю к Тане. Однажды ночью муж вернулся домой, как раз когда мы уже раздевались. Но ничего – Таня успела накинуть халат и сказала ему, что, мол, я приехал, а переночевать мне вроде как негде, вот я и зашел к ним. Да господи, за это время чего только не было – и с мужем она развестись хотела, и Виктор от нее к матери уходил, а потом все-равно возвращался. А мы с Таней так и встречаемся. Любовники. Даже как-то странно это звучит.»
Сережка налил еще водки, и посмотрел в темное окно. Поезд летел сквозь ночь, оставляя за собой незнакомые поселки, черные стены леса, и широкие поля, пересеченные проселочными дорогами. Утром мы уже должны быть в Питере…
- Добрый вы человек. Все слушаете. Редко кто вот так может слушать другого.
- Это ничего. Ты рассказывай.
Сережка порылся в карманах, вынул сигарету из пачки, помял ее в узловатых пальцах, но, видно, передумал, засунул обратно в пачку и продолжил.
«Я же сейчас к ней еду, ребенка делать, - Сережка улыбнулся. – Все повторяется. Ну, даже если не по кругу, то по спирали – это уж точно. Когда я приезжал в прошлый раз, Таня сказала, что хочет от меня ребенка. А если у нас с ней будет ребенок, то она повторит судьбу своей матери. Вы же помните, у Тани с сестрой была только общая мама. Это, конечно, безумие, но я тоже хочу сделать Тане ребенка. Дочку. Чтобы у нее было две дочки, как у мамы. – Сережка еще раз улыбнулся. – Викторовна и Сергеевна.»
Сережка улегся, положил голову на подушку и тихо прошептал: «Уже завтра я ее увижу.»
Я решил не беспокоить его и не спрашивать больше ни о чем. Некоторое время он просто молчал, и довольно быстро заснул. До утра было еще далеко, а мне надо было провести кое-какие приготовления. Я собрал свои вещи, вышел из купе и подошел к расписанию следования поезда. До ближайшей остановки оставалось не больше пятнадцати минут. Надо было действовать быстро.
Я вернулся в купе и закрыл за собой дверь. Сережка все так же спал, и наверное, видел во сне Таню. Даже это мне не могло понравиться.
Не бывает худа без добра, и мой ожог послужил мне хорошую службу. То, что Сережка не узнал меня - пускай останется на его совести. Правда, я не уверен, что мы забираем совесть «туда» с собой. Я взял подушку, подошел к Сережке, наклонился как можно ближе к нему – он тихо дышал, и улыбался во сне. Я накинул подушку на его лицо, закрыв его рот, и крепко прижал подушку локтем, чтобы он не смог закричать, а другой рукой стал пережимать его горло. Сережка захрипел, задергался, в тщетных попытках вырваться, но слишком уж он много выпил, и слишком велика была моя ненависть. Я задушил его и оставил тело лежать на разобранной койке.
Конечно, меня скоро найдут. И я готов встретить тех, кто придет за мной. Я как-нибудь смогу выкрутиться. Но даже если не смогу, было бы намного тяжелее знать, что у моей падчерицы будет ребенок от этого мерзавца, чем сидеть на нарах, пусть даже всю оставшуюся жизнь. Потому что Таня любила его одного, и никогда не любила меня. Да, единственный раз я сорвался, я сделал то, чего не должен делать ни один отец. Но, в конце концов, она была не моим ребенком и я имел такое же право на ее любовь, как и любой другой мужчина.
Поезд тягуче-медленно остановился, проводница открыла дверь и я, с сумкой и плащом, перекинутым через руку, вышел посреди ночи на незнакомой станции, где-то под Бокситогорском. До дому всегда можно добраться и на попутках.
Теперь, если кому-то надо, пусть они меня ищут.
Свидетельство о публикации №204070700079