Большое железнодорожное путешествие

Один из моих бывших одноклассников не пошёл в институт, как многие, а пошёл в армию. Два года пролетели незаметно быстро, и как-то сразу он устроился проводником на железную дорогу. Звали его Нил. Не очень распространённое имя, но… что поделать? Родителей не выбирают. Имена тоже.
Институт отдалил меня от школы. Мы все разбрелись кто куда. Каждый пошёл своей дорогой. Наступило время, когда мы, проучившиеся вместе десять лет, при встрече узнавали друг друга с трудом. Особенно девушки. Есть такое понятие – «девичья память».
Я тоже в свою очередь обзавёлся новыми друзьями в институте и проводил основное время с ними.
В школе Нил был моим лучшим другом. Мы могли с ним болтать целый день, и не устать. В те годы интересы у нас были общие, и он мог бесконечно слушать меня, а я его.

Редко встретишь такого человека, тем более в школе…

Несколько раз потом я встречал его на улице. Он почти не изменился. Всё такой же весёлый. Теперь почти всегда он был в синем железнодорожном кителе и в фуражке с молоточками. Когда я его встречал, он всё время нёс какие-то мешки, сумки, пакеты или катил тачку с очень озабоченным видом.

Мы встретились с ним в троллейбусе ранним зимним утром. Было около восьми утра. За окнами троллейбуса было ещё совсем черно. С неба валил крупный снег, мерцающий искрами в электрическом свете фонарей. Глаза слипались, голова была тяжёлая. Он был не в лучшем виде – щурил глаза от яркого света, который в троллейбусе ещё не выключили. При виде Нила остатки сна сняло, как рукой. Я ехал в институт, а он на работу. Поговорив «за жизть» во время короткого пути до метро, мы вышли на остановке и уже хотели разойтись, и тут он говорит:
- А поехали ко мне на работу?
Сначала я хотел отказаться, сославшись на лекции. Но как на грех, все предметы в тот день были скучные, ничего серьёзного не было, и я подумал, что совсем не обязательно мне на них присутствовать. Кроме того, очень хотелось пообщаться с Нилом подольше. Когда я начинал с ним говорить, всегда, даже в детстве мне казалось, что все мои проблемы отступают, и мне становилось легко и свободно. Нил умел всё разложить по полочкам. Но вот уже несколько лет мы с ним по-настоящему ни разу и не разговаривали. Хотелось знать, какие в нём за это время произошли перемены, рассказать обо всех своих делах, вспомнить наше детство…

Мы приехали на вокзал. Там было ещё темно и не людно. Ещё горели фонари, и казалось, что это ночь. Хотя нет. Ночью ощущения совсем другие.
Мы долго брели по бесконечному перрону. По пути встречались в основном люди имеющие отношение к железной дороге. Проходя мимо них, Нил делал пояснения, как заправский гид:
- Это ревизоры, - кивал он, презрительно глядя на одних, - а это машинисты. А вот это (с уважением) – бригадир!
По пути мы встретили несколько его знакомых проводников. Они тоже тащили тюки.
Перрон кончился. Мы спрыгнули на рельсы, припорошенные ночным снежком. Железные пути расходились во все стороны, переплетаясь и снова сходясь в одну линию. Где-то в непролазной мгле морозного утра мерцали огоньки светофоров и поездов. Откуда-то сверху, из поднебесья доносился гнусавый голос вокзального радио. С автоматным грохотом проносились электрички, ослепляя всё своими одноглазыми фонарями.
Мы шли как цапли, высоко поднимая ноги, перешагивая через рельсы. Постоянно приходилось обходить какие-то товарные вагоны. В конце концов, мы оказались в закутке у облупившейся кирпичной стены, где стояли одиночные вагоны, не скрепленные ни с чем.
- Вот мы и пришли, - радостно сказал Нил, забравшись в вагон по лесенке и отпирая дверь ключом. Я поднялся следом за ним в тёмный вагон. Там было холоднее, чем на улице. Пахло бельём. В вагоне не горел свет, и коридор освещался лишь тусклым светом фонарей, проникавшим сквозь занавесочки. На полу была пыльная ковровая дорожка.
- Бардак, - добродушно сказал Нил. Мы прошли узким тёмным коридорчиком, и пришли в комнату, напоминающую диджейский пульт. Там было много рычажков, переключателей и дверок.
- Это щитовая, - пояснил Нил, - понимаешь?
- Конечно, - сказал я и зачем-то повторил: «щитовая».
- Вот здесь всё время и проходит, - горестно вздохнул Нил.
 Мы сели за небольшой столик. Нил включил свет и радио. Щитовая сразу же наполнилась уютом и стала похожа на маленькую комнатку в деревенском домике.
- Так лучше? – спросил он, хитро улыбаясь.
- Да, - кивнул я.
Светало. Небо из чёрно-синего стало сиреневым, а потом серым. За окном была кирпичная стена.
Нил поставил чайник, достал какие-то продукты. Мы долго сидели с ним и вели бесконечные беседы о жизни, о нашем детстве, половина которого прошла ещё при Советском Союзе, а вторая уже без него. Нил со слезами на глазах говорил, что столько перемен сразу не могли не сказаться на хрупких детских душах. Тогда я ещё не знал насколько он прав. А ещё мы «перемывали косточки» любимым преподавателям и одноклассникам. Оказывается, Нил был гораздо лучше осведомлён об их дельнейшей судьбе. В основном говорил он. Временами он куда-то убегал, ссылаясь на работу, пылесосил пол, топил печку. Потом возвращался и с ходу включался в разговор. Покончив с делами, он достал из-под сидения початый «пузырь» лимонной настойки.
Мы выпили этой лимонной водки. Приятное тепло заструилось по телу. Ненавязчивая музыка из радио теперь раздавалась откуда-то сверху. Нил снова был для меня, как родной.
Я выглянул в окно, за которым был уже день, и не поверил своим глазам. Кирпичная стена поехала. Я знал, что спиртное никому не идёт на пользу. И главное – только выпил, и сразу результат – галлюцинации. Но я удивился ещё больше, когда она исчезла, и сменилась типичным железнодорожным пейзажем: столбами и вагонами на соседних путях. Какие-то строения стали проноситься мимо нас, поезда, вагоны, вагоны…
- Как это мы? – немного бессвязно спросил я у Нила.
- Не обращай внимания, - махнул он рукой, - повозят немного и привезут.
Скоро разговор спрыгнул на наше совсем уже глубокое детство. «А помнишь?» – говорили мы друг другу, блаженно улыбаясь. Нет, Нил совершенно не изменился. Он остался таким же, как и был. Три года после школы не могли изменить характер человека.
Алкоголь всё-таки сделал своё чёрное дело. Покачивание вагона, одномерное движение, стук колёс, пляски проносящихся за окнами пейзажей, лицо Нила слились воедино. Он что-то говорил, оживлённо жестикулировал, но я его уже не слушал. Я погрузился на дно своей памяти. Я вспоминал своё детство, которое не вспоминал вот уже много лет. Потом оказалось, что я его вспоминал вслух, но тогда мне казалось, что Нил читает мои мысли. Причём я вспоминал те случаи, которые Нил совершенно не помнил, а он – те, которые я наотрез отказывался вспоминать. Когда поезд иногда вставал, Нил куда-то выбегал. Мне было уже все равно. Я чувствовал, что мне очень хорошо и весело. Время летело, как… время.

Когда я посмотрел на часы, было пять вечера. Я очень удивился. Как могло пройти столько времени? Нил был удивлён не меньше моего. Мы прочно встали на каком-то большом нелюдном перроне. Я решил, что мне уже пора домой. Подняв свой рюкзак на плечо, я прошёл в тамбур. Нил потянулся за мной, иногда проваливаясь в открытые купе.
 Он отпер дверь, и в тёплый тамбур влетел весёлый рой снежинок. Я шагнул на перрон и огляделся. Что-то тревожно кольнуло моё сердце.
- Какой это вокзал? – спросил я у Нила довольно трезвым голосом.
- Ленинградский, - ответил Нил и упал кульком мне на плечо.
- Не понял! – тихо сказал я, усаживая его на мешок с углём.
- Мы кажется в Москве, - сказал Нил, засыпая, уткнувшись носом в стену.
От этих слов я протрезвел окончательно, но сначала не поверил. Тогда Нил, не открывая глаз, указал мне из окна на высокую башню со шпилем, которых в Питере отродясь не бывало.
- Ты куда меня завёз, лишенец! – взревел я, падая на соседний мешок, которых у него в тамбуре было накидано не меряно.
- В Москву, - благодушно сказал Нил. Его прямолинейность всегда меня очень радовала…
 Я поскорее запер дверь на перрон, потом оттащил Нила обратно в щитовую – мало ли что. Там я снял куртку, так как в вагоне было очень жарко, и накинул ниловскую тужурку с чёрными петлицами.
- Да ладно, расслабься, - сказал он, отрывая лицо от стены. На носу был красный след. – пошли, подышим свежим бензином…
- Ты что? Мы же в чужом городе!
- Ну и что? – открыл он глаза.
- А вдруг поезд уйдёт! – настаивал я.
- Он же только что пришёл, - возразил Нил. Ему эти железнодорожные дела были виднее, и я с ним согласился.
 Шатаясь, как водоросли, мы встали и снова пошли к выходу. Раскупорив дверь в морозный вечер, мы вздохнули с облегчением.
- А-а, - сказал Нил, - хорошо!
- Да-а, - сказал я, утирая пот со лба.
Было уже почти совсем темно. На перроне светили фонари. По платформам ходили люди. Наша была самой крайней, и на нём было как-то безлюдно. Далеко справа горело одно большое слово: «Москва».
- Гад ты, всё-таки! – снова сказал я в сердцах.
- Я знаю, - ответил Нил, мило улыбаясь. Так мы и стояли в распахнутых настежь дверях, улыбаясь Москве, чёрному московскому небу, усыпанному неразличимыми из-за света фонарей, московскими звёздами.
- Безобразие, проводники напились! – сказал, брызгая слюной, какой-то дед в фуражке.
- Пошёл вон, - беззлобно сказал Нил.
- Я вам выговор устрою с занесением! – не унимался дед. В его очках стояли блики фонарей. И тут я с ужасом понял, что все его слова относятся ко мне. За это время я успел влезть в запасной китель Нила и даже одеть на голову его шапочку с большим козырьком. В ней я выглядел, как заправский проводник. Нил был уже без кителя – в одной белой рубашке, застёгнутой на одну пуговицу. Он совсем не походил на проводника. К этому времени он совсем раскис и стал сползать по косяку двери на пол.
- Я не проводник, вот проводник, - пытаясь улыбаться, сказал я, приподнимая Нила за шиворот, - мы вообще здесь случайно…
Дед смотрел на нас с немым укором. Стёкла его очков сверкали, как глаза у кота. Нил поднял на деда глаза и сказал:
- Всё, дед, пока! - с этими словами он захлопнул перед носом у деда дверь и расхохотался ему в лицо через запотевшее стекло.
Около часа мы старательно отходили от винных паров. Единогласно было принято решение, что здесь отрезветь не возможно – надо прогуляться. Я был только за, потому что до этого в Москве ни разу не был.

Мы вышли с вокзала на большую площадь, припорошенную тонким первым снегом. Через площадь сплошным потоком шли машины. На этой площади я насчитал целых три вокзала: Ленинградский, Казанский и Ярославский. Они были подсвечены каким-то красивым неземным свечением. Справа высилось высотное здание, которое я видел из окна нашего поезда.
- Пошли в метро! – махнул рукой Нил. Я согласно кивнул. К тому времени мы уже почти не шатались, и выглядели почти прилично. Если бы Нила временами не разбирало на смех.
В метро было красиво, тепло и светло. Нил подошёл к турникету, порылся в карманах, достал метрополитеновский жетон и с невозмутимым видом опустил его в прорезь. Резиновые заграждения преградили ему путь, стукнув по бёдрам. Автомат с ненавистью выплюнул его жетон, не распознав. Нил попытался устроить скандал, но я заставил его взять себя в руки и купил ему московский жетон, который был пластмассовый и почему-то зелёный.
Спустившись по эскалатору вниз, мы слегка заблудились. Здесь пассажиры шли сверху, сбоку и поперёк. Кроме того, мы не знали «куда плыть».
Поймав какого-то старичка, мы долго пытали его куда нам ехать. Нил очень хотел на Красную площадь, я, в общем-то тоже, потому что не был силён в Московских достопримечательностях. Старичок же, почему-то юлил, выдавая всё новые варианты пути, как генератор случайных чисел. Он посылал нас то в какой-то Охотный ряд, то на Лубянку. Наконец, когда он послал нас в библиотеку имени Ленина, он нам вконец надоел, и мы его отпустили. Мы забежали в первую попавшуюся электричку, а он ещё долго шёл за нами по перрону, махал нам шляпой и что-то кричал. Наверное о том, что это не наша электричка.
В вагоне Нил, который в школе был в общем-то скромным пареньком и временами даже хорошистом, стал приставать к девушкам, сидящим в ряд. Они смеялись над ним и звали ехать с собой. Потом все они встали и вышли. Мы долго шли за ними по каким-то переходам, лестницам и коридорам. Потом мы поднялись по короткому эскалатору и вышли на свежий воздух.
Это была обыкновенная улица в обыкновенными домами. Перейдя перекрёсток, мы вышли в какую-то узенькую улочку. Там мы сразу же спустились в ночное кафе, увлекая за собой всех девушек. Никогда ещё я не был таким прытким!

В кафе играла музыка, и взад-вперёд сновали официантки в белых кофточках и чёрных коротеньких юбочках. Мы заняли сразу два стола, поставив их рядышком.
- Как вас зовут? – орал Нил девушкам, перекрикивая музыку, и пытаясь всех их сразу обнять.
- Маша!
- Даша!
- Наташа!
- Саша!
- Пульхерия! - отвечали девушки нестройным хором женских голосов.
- Почему Пульхерия? – недоумённо спрашивал Нил, умирая от смеха. Меня взяли под опеку Маша и Наташа. Маша была брюнетка, а Наташа шатенка. А может быть и наоборот.
 Они по очереди поили меня чем-то красным из большого бокала. Когда я в следующий раз перевёл взгляд на Нила, то нашёл его стоящим на стуле и кричащим:
- Картошка фри! Где моя картошка фри? Когда мне принесут мою картошку фри?
Со стороны могло показаться, что этот человек любит её больше всего на свете. Даша и Пульхария осторожно, чтобы не повредить, сняли его со стула и усадили. Он сразу же успокоился, сник и загрустил.
Следующий эпизод, который мне выдаёт моя память – это Красная площадь. Ума не приложу, как мы там очутились! Но мы стояли на ней и смотрели, как Кремлёвские башни горели во тьме своими алыми звёздами. На площади всё было подсвечено прожекторами, и в свете их мощных лучей роились пушистые снежинки, как маленькие пушинки. Тысячи маленьких светящихся фотонов проносились в воздухе, искрясь и оставляя в глазах светлые следы. Почему-то было совсем не холодно. И было весело.
Пока я рассматривал Храм Василия Блаженного, Нил, который в школе был тихим серьёзным мальчиком, совсем распоясался. Он прыгал на месте и орал куда-то в небеса что-то хорошее про наше советское прошлое, перестройку и гласность. Я посмотрел на него и мысленно согласился, что смена власти и революции очень негативно сказываются на хрупких детских душах…
По моей команде девушки взяли его под белые руки и увели с площади. Нил быстро успокоился и покорно шёл за нами, только при этом он почему-то очень озирался в строну Мавзолея.
Затем мы довольно долго шли вдоль кремлёвской стены. Я не мог поверить, что всё это сейчас происходит со мной, мне казалось, передо мной проносятся кадры какого-то фильма.
Кирпичная стена, в темноте она казалась серой, мерно проплывала справа от нас своей зубчатой кромкой и крепкими неприступными башнями. Из-за стены очень хорошо были видны блестящие купола кремлёвских соборов.
 По-прежнему по обе стороны от меня шли Маша и Наташа. Нила вели сразу трое девушек. Он довольно гордо вышагивал среди них, как индюк на птичьем дворе. Абсолютно не помню, о чём мы разговаривали. Скорее всего, ни о чём. Это самый лучший разговор – говорить о всякой ерунде. Он ни к чему не обязывает…
Потом мы опять мчались на метро в неизвестном направлении. Мы даже не спрашивали, куда мы едем – нам было уже всё равно. Мы сидели среди большого количества девушек, которые положили нам головы на плечи с двух сторон. Меня очень клонило в сон. Нил просто спал.

Вышли мы где-то за городом. Или просто так показалось. Никаких домов не наблюдалось. Людей тоже не было. Все люди остались в метро. По зимнему шоссе сплошным потоком мчались машины. Где-то впереди горели огоньки.
- Где мы, а? – жалобно спросил Нил, открывая один глаз. Его вопрос повис в воздухе.

Мы долго шли вдоль ограды с одной стороны, а потом так же долго с другой стороны.

Впереди светились сотни окон. Здесь начинались дома. Один дом был очень высокий. Это здание уходило своим шпилем в небеса. Оно было подсвечено оранжевым светом, что было очень красиво.
- Что это? – спросил я.
- Это университет, - обиженно сказал Пульхерия.
 Мне стало стыдно.
Всё вокруг застилала пурга. Казалось, что впереди земля обрывается. Мы шли сквозь потоки снега и света, который попадали в глаза и в нос, приближаясь к этому краю, как путешественники идут к намеченной цели. Иногда пурга затихала, и мы могли дышать и говорить.

В перерывах между потоками я увидел перилла. Только они отделяли наш мир от пустоты. Мы шли именно к ним.
За периллами открывался вид на город. Отсюда он был, как на ладони. Тысячи огней, мосты, фонари, дороги. Миллионы огоньков двигались во всех направлениях. Город был похож на большой муравейник, огоньки струились один за другим, набегая один на другой. Они завораживали.

Девушки куда-то пропали. Мы их потеряли, причём заметили это не сразу. Очень может быть, что к периллам мы уже шли без них. Насладившись прекрасным видом, мы долго сидели одни-одинёшеньки в каком-то сквере.
Нил ныл, сидя на спинке скамейки, обхватив голову руками.
- Пульхерия! – без конца говорил он. Я безмолвствовал. Он качал головой из стороны в сторону и поминутно печально вздыхал. Неожиданно он встал.
- Сиди уж! – сказал я строго, хватая его за рукав.
- Ты чего, поезд уйдёт, - сказал он вдруг совершенно трезвым голосом. Мы встали и пошли по бескрайнему университетскому парку. У редкого прохожего мы узнали, что до метро можно доехать на четвёртом троллейбусе.
Вскоре мы дошли до какой-то остановки, на которой стояло двое, как видно, научных работников. Я их уже насмотрелся в своём институте, и научился отличать от других людей.
- Скажите, здесь не останавливается четвёртого троллейбуса? – спросил Нил.
- Как я люблю этого родительного падежа, - иронически сказал один.
- Четвёртого троллейбуса останавливается вон там, - сказал другой, даваясь от смеха и указал на далёкую серую точку где-то впереди.
В четвёртом троллейбусе мы спали, обнявшись, поэтому никаких видов из окон я не запомнил. Зато запомнил телебашню, которая была рядом с метро. Она возвышалась над всеми домами и светилась в темноте своими красными огоньками…

Спустя какое-то время мы вернулись на Ленинградский вокзал. К моему ужасу нашего поезда не было. Я запаниковал. Нил был олимпийски спокоен.
- Просто поезд ушёл в депо, - спокойно ответил он.
Спустившись на рельсы, мы ушли по ним в неизвестном направлении. Как оказалось, в рельсах Нил ориентировался отменно. Очень скоро мы ушли так далеко, что вокзала уже не было видно.
- Кстати, а ты паспорт не взял? – спросил он.
- Нет… - холодея сказал я. – а что?
- Билет без паспорта не дадут. Вот что. Теперь ты не сможешь вернуться.
- Что же делать? – почти враждебно спросил я.
- Ничего. Теперь всё. – вздохнул он, стряхивая снег с ботинок, - а у меня есть паспорт. Но я тебе не дам.
Я уже хотел ударить его чем-нибудь тяжёлым, но тут он расхохотался и постучал по борту какого-то поезда.
- Вот он, вот он! – смеялся он мне в лицо, - а ты что думал, что он без нас ушёл?
Я всё-таки стукнул его. Но это не помогло. Он ещё какое-то время потешался над моим легковерием и идиотски хохотал.
Только в вагоне я почувствовал себя в безопасности. Мы включили везде свет. Нил снял куртку и сразу же стал топить печку. Он поставил в тамбуре большой мешок угля и долго сыпал уголь в жерло своей печи. Большие куски каменного угля накалялись докрасна. Печь дышала жаром.
Я засыпал, но уснуть сидя, я не мог. Ноги гудели, как водопроводные трубы. У меня не было сил даже пошевелить пальцем. Лицо горело от обилия свежего воздуха. Глаза слипались. В висках бешено стучала кровь…
- Зачем ты это сделал? – спросил я.
- Что именно? – спокойно поинтересовался Нил.
- Завёз меня в Москву!
- Так я сам не знал, что мы поедем, - развёл он чёрными от угля руками, поднимаясь с пола, - понимаешь, мой вагон должен ещё неделю стоять. Когда вагон стоит, я получаю мало. Когда он куда-то едет, я получаю с каждой станции. Ну, я прицепил его к этому поезду. Теперь, с каждой станции мне будет процент…
- А мне нельзя было сказать, что мы в Москву поедем? – сердито спросил я, немного оттаивая. На Нила нельзя было долго обижаться.
- А откуда я знал, куда нас завезут? – развёл он руками, - могли и подальше завести…
А потом я уснул под стук колёс и проснулся только следующим утром, когда поезд уже стоял на перроне в Питере, на Московском вокзале. Распрощавшись с проводником-затейником, я сошёл на платформу, по которой уже шли пассажиры, и носильщики толкали свои тяжёлые тележки. Вдалеке горело зелёное слово «Санкт-Петербург». Оно показалось мне безумно родным и любимым…

2001