Дача

Этот дом сохранил эхо наших снов
Наши дни, наши сны отзвуки шагов

(Из песни группы "Ласковый май")


31 августа или размышления о 1-м сентября

  Ну почему лето опять пролетело так быстро?.. Летние каникулы и так маленькие, а у нас, студентов, они и того меньше – всего два месяца. Два месяца счастья, когда можно не учить уроков, не вставать в половине восьмого, не готовиться к контрольным и зачётам; не терять понапрасну время, просиживая его за партой. И вот в один прекрасный день, два чудесных месяца вспорхнули, как напуганные воробьи, и улетели куда-то… Как две невесомые пушинки, как лёгкие листки календаря…
  Сколько себя помню, в конце лета повторяется одно и то же! 31-го августа к горлу подкатывается ком, приходит ностальгия. Время, неуловимое дорогое время словно ускользает сквозь пальцы, и его нельзя повернуть вспять или попросить течь медленнее.
  Я жалел о летних днях проведённых впустую. Это лето было таким тёплым, со мной были мои друзья, было так весело... Куда всё подевалось? 
  Август прошёл. С завтрашнего дня мне снова предстояло окунуться в студенческую жизнь: лекции, звонки, перерывы, экзамены… Скорей бы это кончилось! Впрочем, в этом году всё только начинается…

1-е сентября – чёрный день календаря.

  Всю ночь я не спал, нервничал, пребывая в волнении перед предстоящей встречей с однокашниками. Уснул я только в два часа ночи, и потому совершенно не выспался.
  Наступило утро. На кухне меня ждал завтрак и краткая записка, где говорилось о том, что и где находится. С дачи я приехал только три дня назад, и ещё не успел освоиться дома. Поясняющие записки, которые мама заботливо раскладывает в нужных местах, всегда позволяли мне ориентироваться на кухне, в холодильнике и на балконе.
  Позавтракав, я долго пребывал в раздумьях над тем, что же мне надеть. К моей гордости - строгому серому пиджаку, не нашлось ни одной стоящей рубашки. Ботинок тоже почему-то не было. Были кроссовки, в которых я приехал. Всё остальное осталось на даче.
  Я долго ломал голову и прокручивал в мозгу всевозможные эпохи и стили. В конце концов, я выбрал стиль «микс» – смешение всех эпох и стилей. Мои одногруппники точно его оценят! – решил я. Пиджак я решил отложить до лучших времён, а вместо этого надеть строгие чёрные брюки со стрелочками, которые я специально берёг для подходящего случая, ослепительно-белые кроссовки; дачный зелёный свитер и чёрную замшевую куртку. Больше ничего всё равно не было. На спину я закинул свой рюкзак – незаменимую вещь в любой ситуации. В таком виде я выскочил на улицу.
  На улице было солнечно и необычно многолюдно. Со всех сторон спешили нарядные школьники. Почти все они несли большие букеты цветов. Первоклассники среди праздничных детей были самыми безмятежными. Бедные! Они ещё не знают, что теперь им до самой пенсии покоя не будет...
  Среди всех этих белых рубашечек, пиджаков и цветов я совсем потерялся и выглядел тускло. Я сам себе напоминал рабочего, который своё давно уже отучился, и теперь, когда для всех детей это праздник, для него это всего лишь рядовой рабочий день…
  Мамы вели первоклассников за руки, давая им последние напутствия перед предстоящей взрослой жизнью:
- Эти цветы ты отдашь учительнице, а эти бабушке!
- Если что, сразу звони, я даю тебе папин телефон!
- Когда вернёшься  - борщ в холодильнике, накорми собаку.
  В троллейбусе пахло цветами. Оттого, по-видимому, что сегодня в нём их всё время перевозили. Повсюду присутствовало ощущение праздника. Праздничный контролёр праздничным голосом проверял праздничные билеты.
  Рядом со мной стояла высоченная не по годам старшая школьница, выше меня на голову. Страшная давка время от времени, то прижимала меня к её груди, то отнимала от неё, за что школьница методично тыкала мне в лицо пушистым, как ёлочка букетом. Когда пушистая веточка в очередной раз попала мне в нос, в глазах предательски защипало. Не в силах больше сдерживать себя, я чихнул. В этот самый момент троллейбус резко качнуло. Потеряв всякую опору, я рухнул кульком, увлекая за собой куда-то старшую школьницу. Это был страшный позор. Его я вспоминать не хочу…

  У метро царило столпотворение. Вся площадь была до отказа заполнена народом. Все эти люди были студентами нашего колледжа, для которых вот уже второй год арендуют Дом культуры 1-го сентября. Просто уже никакой актовый зал не в силах вместить столько народа, сколько у нас учится.
  Толпа была очень пёстрая и в общем нарядная. Чувствовался стиль и изыск. Девушки были в основном, в каких-то модных брючных костюмах, а парни все как один в пиджаках. Ещё было море цветов в хрустящих сияющих обёртках. Я ума не мог приложить - кому бы я мог подарить цветы в этот знаменательный для всех нас день, если бы они у меня были? Девушек у нас в группе всего четыре, и они не очень к этому располагают. Если же я решился бы подарить цветы своему мастеру, это могли бы неверно расценить мои сотоварищи. А ведь мне ещё учиться в этом колледже целых два года!
  Всем было очень весело. Девчонки смеялись, вспоминая лето и бросались целовать всех вновь прибывших. Парни кучковались, великосветски беседуя. А мне было не до веселья. В толпе не было ни одного знакомого лица. И скучно и грустно и некому руку пожать.  Потерянный, бродил я среди этого цветника и искал своих. Наверное, лицо у меня при этом было очень сердитое или огорчённое, потому что незнакомые девчонки от меня как-то шарахались. Мне и самому это не нравилось, ведь кругом было много интересных девушек и женщин. И эта моя кислая мина ставила меня в невыгодное положение. Со всех сторон слышались голоса. Каждый говорил о чём-то своём:
- Таня!
- Аня!
- Привет!
- Ну привет…
- А я ей говорю – ты сама должна была подумать про таблетки…
- Пентиум-4, 2 гигагерца!
  Чтобы получше оглядеться я поднялся на ступени Дома культуры. Отсюда площадь открывалась, как на ладони. Сразу же попался на глаза мой одногруппник Димка Удальцов. Он бродил в этой толпе так же, как и я только что,  деловито озираясь. И он тоже был одинок и потерян.
  Я так и не успел больше никого разглядеть. Кто-то первым вошёл в ДК, и толпа повалила с такой страшной силой, что меня сразу куда-то понесло. С ужасом я понял, что попал в самый эпицентр. Моё бренное тело стремительно пронеслось мимо двойных дверей вестибюля. Увлекаемый вверх по лестнице, я не всегда успевал наступать на пол, да это было и не обязательно. Только на третьем этаже мне удалось встать на свои ноги.
 
  В большом зале Дома культуры было так много народу, что я невольно стал прикидывать - возможно ли собрать на какой-нибудь спектакль столько людей? Всем места не хватало. Многие оставались стоять вдоль стен.
  Я успел устроиться в амфитеатре на последнем ряду. Рядом со мной уселись девушки-первокурсницы с по-детски восторженными выражениями на лицах. Они все были в предвкушении предстоящей учёбы. Места вокруг меня занимались молниеносно:
- Молодой человек! А можно подвинуться?
- А можно не орать, вы не в лесу!
- Уберите ногу!
- Да это рука!
  Большие лампочки под потолком стали медленно гаснуть, в зале стемнело, и только сцена осталась освещённой. Началось! Заревели аплодисменты.
  Представление, устроенное нам, вероятно очень не походило на обычные для этого места спектакли. Оно было скучным и безынтересным. На сцену выходили какие-то методисты и завучи, которые распевали фальшиво жизнерадостными голосами о реформе общего и профессионального образования. Подошла очередь  начальников отделений.  Студенты с разных отделений встречали своих начальников улюлюканьем и шумом оваций. Вот поднялась начальница Социально-Правового Отделения. С ней какой-то усатый франт в чёрном фраке, напоминающий конферансье.
- Всех выпускников Правового отделения мы приглашаем в Гуманитарный Университет Профсоюзов! - бодро крикнул он, прищурив один глаз.
  Следом проявилась начальница Отделения Экономики и Международных Программ Управления. С ней был маленький толстяк в сером костюме. Подумав щеками он пробубнил:
- А выпускников Экономического Отделения мы приглашаем в Академию туризма!
  Снова долгие и продолжительные аплодисменты. Экономисты радостно заулюлюкали от столь захватывающей перспективы.
  Последним вышел наш начальник – Отделение Информационных Технологий. Он был одинок. Сиротливо потоптавшись на сцене в своём мышином пиджаке, он тоже сказал пару фраз о реформе и скромно ушёл, раскланиваясь.  Аплодисменты раздались с большим опозданием, откуда-то с балкона. Нас не ждали нигде.
  Нельзя сказать, что представление было совсем скучным. Иногда доклады высокого начальства перемежались редкими выступлениями самодеятельности. В нашем колледже много секций – бальные танцы, хоровое пение, спортивная гимнастика… Каждая секция показывала что-то своё. Особенно мне понравились девушки-гимнастки в трико.
  Первокурсницы возбуждённо обсуждали всё увиденное:
- Смотри, какие мальчики!
- Ты их знаешь?
- Дура что ли? Откуда?
- Надо к ним потом подойти…
- Да! Напомни мне…
Я сидел и уныло следил за происходящим. Мне уже хотелось домой. И зачем я так рано встал?
  Когда всё это действо наконец кончилось, зал дружно зааплодировал. Грянул духовой оркестр, и откуда-то сверху в зал посыпались оранжевые воздушные шарики. Поскольку я сидел под балконом, мне конечно шара не досталось. С горя я пошёл к выходу. Выходить, как не странно, было легче, чем входить. Кроме меня никто уходить не спешил.
  У ступеней Дома культуры я встретил своих. Теперь моя группа была в полном составе. Наши были ничуть не наряднее, чем я. Один Андрей Пасюра, видимо в виде исключения, был в пиджаке и при галстуке. Вот только цветовая гамма была какой-то дикой. Пиджак был коричневый, рубашка жёлтая, а галстук – белый. Скорее всего, это когда-то принадлежало его отцу.
  Нашим парням явно не было никакого дела до этого дешёвого представления. Они были довольны уже сами по себе. Выяснилось, что на представление не ходил никто. Группа только что вышла из бара, где сидела вот уже два часа за кружкой-другой пива. Теперь же они хотели продолжить это так успешно начавшееся мероприятие. Дима Удальцов, которого я видел ещё утром, тоже вышел из ДК и уже примкнул к ним.
- Здорово Димон, - сказал Юра Яковлев, доставая изо рта сигарету, - пойдёшь с нами отмечать?
  Я категорически не пью со своей группой, потому что до добра это ещё ни разу не доводило. И на этот раз я тоже решил отделаться дежурными рукопожатиями. Моя рука давно уже ни с кем не здоровалась, поэтому когда её по очереди пожало двадцать человек, она была не в лучшей форме. Мои враги – Петухов, Колосов и Скоков, руку мне демонстративно не подали, и моя кисть какое-то время висела в воздухе.  Окинув всех прощальным взором, я ушёл отмечать красный день календаря домой.

Первый день учёбы

  Первое утро нового учебного года я встретил с удивлением. За лето я так привык подниматься в полдень, что теперь вставать в восемь утра мне показалось странным. Оказалось, что и есть в это время я тоже не привык, поэтому завтрак пришлось отменить.

  В колледже чувствовалась какая-то летняя неразбериха. Ещё не убрали красочные фото-стенды для абитуриентов, расписывающие наше учебное заведение в весьма привлекательном виде; ещё не открыли гардероб. На входе ещё не проверяли документы; многие студентки были по-летнему нарядны. Не так-то просто забыть лето, которое было ещё позавчера! А сегодня... Я шёл по гудящим коридорам, даже не осознавая, что с сегодняшнего дня я снова связан по рукам и ногам. За три года я так привык к колледжу, что воспринимал его совсем, как должное. Как будто и не было этих двух волшебных месяцев! Даже стало немножко обидно за лето.
- Вы не подскажете где столовая? – подбежал ко мне какой-то запыхавшийся первокурсник в тренировочных штанах.
  С каждым годом народу в колледже всё больше. Это за счёт новых специальностей. Не удивительно, что в актовом зале уже все не вмещаются. Каждый год появляется какая-то новая специальность, (гуманитарная естественно), на которую набирают народ.
  Не без радости я отметил, что девушек стало ещё больше. Много больше! Теперь стоило зазеваться, и ты оказывался в толпе прелестных первокурсниц. Надо сказать, что парней в гуманитарных группах почти нет. Поэтому, когда гуманитарную группу ведут на физкультуру, кажется, что идут одни девчонки. Двух-трёх чахлых юношей в скомканных белых футболках среди них просто не замечаешь. Эх хорошо им! Вот у нас в группе всего четыре девушки. Нам хуже… Хотя… кто его знает? Вот Димка Удальцов. В прошлом году он перевёлся в наш колледж из Невского лицея, в котором были одни девушки. Он говорит, что это тоже не сахар и не мёд. Всё хорошо в меру.
 
  Преодолев пробку у проходной, я бодро взбежал по парадной лестнице на второй этаж, где было расписание занятий. У освещённого стенда смущённо топталось человек десять, которые напряжённо вглядывались в него, силясь отыскать хоть что-то знакомое. Я пристроился к ним с чистой тетрадью, чтобы переписать расписание, и с удивлением узнал, что мне сегодня надо было ко второй паре. Эх, ещё целый час мог спать…

  Я решил пересидеть пару в читальном зале. Там спокойнее и безопасней. Но дверь в библиотеку была предательски заперта. На ней висела строгая табличка: «Выдача книг будет осуществляться только после 15-го сентября. Принимаются только должники». Потоптавшись у библиотеки, я заметил двоих одногруппников: Стаса Васильева и Виталика Смирнова. Они чинно сидели на скамеечке у приёмной комиссии.
- Третьим будешь? – спросил Стас.

  Стасик за лето совсем не вырос и живо смахивал на первокурсника или даже абитуриента, что тогда вполне объясняло его появление у приёмной комиссии. Между тем ему уже двадцать.  Как и Стас, Виталик пришёл к нам только на третьем курсе, после окончания лицея. Они были старше нас года на два.
- Где провёл лето? – спросил меня Виталик, протягивая мне мягкую, как перчатка, ладонь.
- Как всегда, на даче, - сказал я, сладко жмурясь. На секунду тёплые мысли о лете унесли меня далеко-далеко отсюда, но спустя миг наваждение прошло.
- А я работал, - с укором сказал Виталик.
- Где? – спросил я.
- На кабельном телевидении, антенщиком!
- Наверное деталей натырил! – с уважением сказал Стас.
- А ты думал! Антенну себе собрал, теперь у меня все каналы ловят. Ещё из мастерской унёс домой микросхем всяких, транзисторов; для телеков запчастей…
- Повезло, - с уважением сказал Стас.
  Я очень живо представил себя, стоящим на раскалённой крыше в июльскую жару. В руках у меня был большой разводной ключ, а не плече – моток алюминиевой проволоки. Променять отдых, лес, пляж… на это? Ни за какие деньги?
- Ну а ты что летом делал? – спросил Стас теперь у меня.
- Отдыхал, - просто сказал я. Летними воспоминаниями не хотелось делиться ни с кем… Воспоминания – это то, что не отнять. Это как вино, которое выдерживают годами, чтобы однажды открыть бутылку и…
- А я ловил красивых дев, - пробормотал Стас, вкрадчивым голосом, и тут же тихо заорал: «Ух ты! Вон, вон какие тётки пошли! Смотри, Виталик! У-у-у!».
  Стасик у нас сексуально-озабоченный. Несмотря на то, что в свои двадцать он "метр в прыжке", при виде любого существа женского пола он начинает возгораться. О сексе он может говорить часами, тогда как в прямой специальности не может и двух слов связать. Мы над ним добродушно посмеиваемся. Тем не менее в обиход вошли такие его фразы, как: «потискать», «жёстко овладеть» и «бациллоноситель».
 
  Посидев ещё немного у приёмной комиссии, мы пошли в мастерские, где должна была быть следующая пара.
  Наши мастерские – это отдельное здание, окружённое высоким забором. Чтобы туда попасть, надо пройти будочку с проходной. Там во дворе есть одна очень хорошая скамеечка, которая называется "курилка". Возле неё в песок врыта бочка с водой. А вокруг кусты. На это место никогда не зарастает народная тропа. Это своеобразный клуб для студентов-технарей. Гуманитарии, волею случая оказавшиеся в мастерских, обходят эту лавочку за километр. Сидеть здесь - наша привилегия!
  Когда мы пришли в курилку, на скамейке уже сидел один парень. Он был в синей робе электрика с эмблемой на рукаве. Видимо у электриков уже началась практика. Виталик со Стасом стрельнули у него по сигарете. Эти ребята вообще курево сами никогда не покупают, только стреляют.
  Мы расселись на спинках скамеек. Стасик и Виталик закурили. Мы сидели и болтали о лете. Светило яркое солнце, как будто бы ещё лето, или даже весна. Ещё было тепло. Ещё было не видно луж, но… процесс пошёл.
- Мы на даче у чертилы одного мотоцикл взяли и ну кататься… - травил чего-то Стас, очень живо вращая зрачками. Я давно уже перестал его слушать. Первого сентября, как и под Новый год, очень чувствуется ход времени. Сколько лет я уже учусь? А сколько ещё предстоит! Я вдруг задумался о тех годах, которые я провёл в своём колледже, о всех этих уроках, лекциях - теории, практике. Сколько воды утекло с тех пор! Три с лишним года – это довольно большой срок.
  Подошла ватага электриков в таких же синих робах, и наш электрик ушёл вместе с ними. Пошли и мы.
   Второй парой была экономика. Так как не хватало аудиторий в главном здании, она велась в мастерских, где было полно всяких забытых помещений. Вел её некий Лавровский. Как его зовут никто никогда не знал, потому что не хотели заморачивать себя запоминанием его отчества. Это был очень своеобразный человек с остроконечной бородкой и носом, что придавало ему определённое сходство с героем детских передач - куклой Паутинычем. Его в общем все так и звали.
  Занятия он вёл как-то очень странно. Его полёт мысли постоянно отследить было практически невозможно, потому что он всё время уходил в сторону. Так я вдруг с удивлением обнаруживал, что мы уже говорим не о валовом национальном продукте, а о служебном собаководстве или футболе. При этом его тон совершенно не менялся.
  На эту пару пришли самые ответственные. Обычно в сентябре в полном составе группа собирается не раньше, чем к третьей неделе. Сейчас была примерно половина.
- Садитесь за те же деньги, - меланхолично говорил он. Так начинались все его занятия. Мы сели за те же деньги, и он сразу же дал нам контрольную работу. Когда возникло справедливое возмущение, он пояснил, что в педагогике это называется «нулевой срез».
  На стенах класса висят схемы приводов и каких-то роботов. На столе стоит иконоскоп; под потолком телевизор.
  Срез шёл как-то не очень, но все что-то писали. Пока мы напрягали извилины, Паутиныч вещал нам о том, что теперь мы не дети, и изучать микроэкономику с простенькими определениями и задачками мы не будем. Экономика предприятия – вот это новый стоящий предмет, и в конце года мы все откроем своё предприятие. На бумаге естественно.
- Кто же их потом закроет? – спросил кто-то.
  Я написал самым первым, но не сдал, чтобы Паутиныч снова меня не озадачил ещё чем-нибудь. Я отложил ручку и уставился в окно, под которым росло дерево. Молодое деревце почти полностью  закрывало окно своими листьями, которые, казалось, светились от солнца. В свете солнца была видна каждая клеточка, каждая прожилка...
  Тихо. Все пишут. Слышно, как тикают часы.
  Внезапно послышался топот ног по лестнице и смех, очень похожий на медвежий рык. В дверь громко постучали, и вслед за этим в класс ввалилась вторая половина группы. Ещё человек десять. Сразу резко запахло табаком и ещё каким-то денатуратом. Студенты - народ всеядный.
- Вы из этой группы? – взволнованно спросил их экономист.
- Да! – гордо сказал Юрик, выступая вперёд.
- А где же вы были?!
- Мы… кабинет искали… - смешно потупились они, кося одним глазом на Паутиныча.
  Я сдал работу и снова сел. С приходом второй половины, в дальнем углу сразу же началось оживление. Сначала один голос, потом другой, потом третий и четвёртый, которые быстро переросли в одномерный гул. Гул то  прекращался, то почти стихал до шёпота, то вновь нарастал, иногда делаясь хохотом, а иногда чьим-нибудь метким замечанием, которое все выслушивали, а потом дружно ржали над ним.
- Идите сюда, - поманил вдруг меня препод. Я, нехотя поднялся.
- Вот тут в вашей работе…
- Да?
- Это вы так думаете или вас так учили?
- Сам, скорее всего, - пожал я плечами, - Иногда уже и сам не помнишь откуда те или иные знания в голове.
- Оно и видно. То есть, это не ошибка, но... какое-то бытовое мнение. Вот, например, условия для создания предприятия. У вас написано: помещение, освещение, материальная база…
- А на самом деле?
- Надо было написать: экономическая ситуация, рынок, правовые и налоговые аспекты.
 
  В конце пары снова раздался стук в дверь. Экономист сам пошёл открывать. На пороге стоял ещё один одногруппник - Лёша Филатов.
- Вы тоже кабинет искали? – с явной неприязнью спросил Лавровский.
- Нет. Я был занят! - с достоинством сказал Лёша и проследовал на гудящую «камчатку».

Последняя пара.

  В тот день нам не пришлось долго учиться. Последней парой была «Микропроцессорная техника». Было видно, что ребята так соскучились по колледжу, что даже несмотря на непреодолимое желание пойти в бар, группа подтянулась на пару почти в полном составе.
  Вёл этот предмет жизнерадостный толстяк Рудаков. Он пришёл в наш колледж три года назад из института, в котором он работал старшим преподавателем, поэтому сам директор колледжа его очень уважал и даже назначил председателем методической комиссии.
  Рудаков как правило пребывал  в хорошем настроении и поэтому речь его всегда была спокойной, а вид умиротворённый. По всему было видно, что он тоже был очень рад нас видеть, и весь светился радостью от нашей встречи. Когда обмен взаимными любезностями подошёл к концу, он будто бы невзначай спросил:
- А вы знаете, что у вас уже через месяц практика?
- О-о-о-о!
- Прикольно!
- Юрец!
- Лёха! – послышались возбуждённые восклицания со всех сторон.

  Практика – это сказка! Это почти каникулы. Только вообразите! На месяц, а то и полтора можно забыть обо всех «хвостах»: о запущенных переводах по английскому и лабораторках по физике; о домашних заданиях по математике и курсовику по электронике; о том, что есть на свете колледж и его требовательные преподаватели. И всё это потому у тебя практика, твой законный отдых! Ты приходишь на практику, как на работу и вместо нудной учёбы занимаешься любимым делом - ремонтируешь приборы или паяешь платы, настраиваешь или регулируешь технику – кому что достанется. Уходить с практики всегда не хочется, а пролетает она совсем незаметно. Каждый студент ждёт практики, как манны небесной, и вот, мы кажется, дождались! Начался четвёртый курс, а это значит, что практика у нас будет почти всё время!
- А какие есть места? – сразу стали спрашивать девчонки.
- Есть несколько мест на заводе «Техприбор» – регулировщиками аппаратуры; есть должность в НИИ КП в посёлке Стрельна. Туда, конечно, далеко ездить, но зато будет возможность познакомиться с инженерной работой – проектированием микропроцессорных систем!
- Да ну! – заорали все.
- Ещё я могу устроить несколько человек на кафедру в университет, в котором я работал, - вдруг сказал Рудаков, - там до сих пор работают мои знакомые. Там всегда нужны руки…
  Его уже никто не слушал. Все живо обсуждали надвигающиеся перспективы. А я запомнил его слова.
  Домой я шёл глубоко задумавшись. Ни яркое сентябрьское солнышко, ни относительно тёплая погода меня больше не волновали. Я решил пойти на практику в институт!

Серые будни демократической молодёжи и студентов.

  Наш колледж – большое зелёное здание. И если снаружи он выглядит не очень дружелюбно, то внутри он просто прелесть. Белые чистые стены, на окнах жалюзи; на стенах эстампы и многочисленные стенгазеты. Повсюду ходят дежурные с повязками на рукавах. За свою долгую студенческую жизнь в этих стенах я успел побывать дежурным и по проходной, и в общежитии, и в кафе. Не могу сказать, что это были лучшие дни в моей жизни…
   
  День молодого студента колледжа начинается с метро, в котором тебя методично размазывают по стене, или стараются вытолкнуть вон. Потом предстоит неблизкий путь от метро в огромной толпе народа, когда солнца ещё почти нет, и утро, похожее на ночь, ещё строго и неприветливо. Но колледж встречает светлым вестибюлем, и сонливость и утреннюю злость снимает, как рукой.
  На первом этаже поток народа идёт практически беспрерывно, не давая плотной стеклянной двери закрываться. В гардеробе такая толпа, будто это очередь за жетонами. В узких дверях образуются пробки и заторы. К каждой гардеробщице выстраиваются длинные вереницы студентов, терпеливо ждущих своей очереди. Отдав в чужие руки свою любимую курточку, я грустно провожаю её глазами, и взяв алюминиевый номерок с гравюрой «ЛИТ» – Ленинградский Индустриальный Техникум, поднимаюсь вверх. Строгий охранник одной рукой закрывает проход, другой проверяет студенческие билеты. Рядом стоят строгие дежурные. Они будут отбирать студенческие билеты в случае опоздания. Успеешь проскользнуть до звонка – хорошо, а нет – жди пятнадцать минут до тех пор, пока они перестанут их собирать. Это я не сразу освоил!

  И учёба! Длинные шумные коридоры, оглушительные звонки, пары, аудитории, лекции… Иногда скучные, когда секунды тянутся, как вечность, а иногда такие интересные, что хочется остановить время, чтобы пара не кончалась никогда… 
  Так сентябрь первый осенний месяц летел день за днём, всё ближе и ближе поднося меня к тому знаменательному дню, когда наконец-то начнётся практика. Слова «практика» и «праздник» иногда бывают очень созвучны...

Как мы устраивались на практику.

  Ещё в начале сентября, сразу же после объявления потенциальных мест, мы с Димой Удальцовым подошли к Рудакову и попросились в институт. Не то, чтобы мы с Димкой как-то особенно дружили, просто мы оба хотели учиться и дальше, чтобы получать высшее образование.
  Как бы ни был прекрасен колледж, я иногда чувствовал тесноту в его стенах. Ещё учась на третьем курсе я понимал, что мне не хватит одного колледжа для дальнейшей жизни. Поэтому уже не раз я серьёзно подумывал о продолжении учёбы.
  И теперь, услышав про места на кафедре, я чуть не подпрыгнул. Такую возможность упускать нельзя! Ведь во время практики можно будет посмотреть на жизнь в институте с близкого расстояния, пообтереться среди преподавателей, завести полезные связи... Что-то, а уж этому нас в колледже научили!
  Кроме того ни завод кассовых аппаратов, ни космическое НИИ меня как-то совершенно не прельщали. Ещё больше пугала перспектива проходить практику в колледже. Это было самое страшное - страшнее только отчисление. Почему? 
   С тех пор, как из колледжа уволился наш мастер, а с ним ещё два, нашим мастером стал некий Бельцов, который до этого вёл одну только спецтехнологию. Про него говорили так: «Какие непонятливые студенты! Объяснял, объяснял им... Наконец сам понял! А им всё непонятно…». Жить хуже, жить стало веселее, но мы затянули потуже пояса на белых халатах.
Теперь, когда ушёл и он, мы просто физически не могли себе представить чему может научить одна Татьяна Валентиновна, которая до этого только выдавала паяльники и радиодетали. Правда, Рудаков что-то говорил о том, что именно на этой практике нас будут учить ремонтировать компьютеры, но, как говорится: «свежо предание, но верится с трудом…».
  И вот, как только представилась возможность, мы с Димой подошли к Рудакову и будто бы невзначай попросились в институт. Александр Викторович воспринял эту идею с живейшим энтузиазмом и даже что-то быстро записал в своём ежегоднике. Успокоенные, мы пошли учиться.
 
  Весь долгий сентябрь на каждой лекции по микропроцессорной технике мы с Димой вопрошали Рудакова о том, как продвигается наше трудоустройство. Но он только отводил в сторону честные голубые глаза. Мы требовали объяснений, но каждый раз у него находилась новая уважительная причина. «Ах, совсем из головы вылетело» – смущённо говорил он на первых порах. «Я звонил, но моих знакомых не было на месте», - говорил он потом. Кто угодно на нашем месте уже сдался бы и побежал бы записываться на завод «Техприбор», пока не ушёл и этот поезд. Но только не мы! Когда до практики осталась одна неделя, наши визиты к Рудакову заметно участились. Мы уже не просили, а требовали. Как говорится в Библии: «Просите и обрящете».
  В середине недели Рудаков вдруг сделал серьёзное лицо и решительно сказал: «Ну хорошо! Раз такое дело, то я позвоню!». Попахивало тем, что он только сейчас собрался это сделать. Такая решительность нас порадовала. Мы с Удальцом почти успокоились и даже решили для разнообразия посвятить какое-то время учёбе, а не только мечтам о грядущей практике.
  Тем временем «космонавты» - так называли тех, кто пойдёт в НИИ КП и «рабочие» – будущие сотрудники завода «Техприбор» уже собирали документы и оформляли направления у старшего мастера. На парах они со смехом обсуждали это друг с другом, чем очень действовали нам на нервы. Ждать было больше нельзя…
  В четверг у нас не было занятий в мастерских - все пары были в главном здании, но даже это нас не остановило. Сразу после первой пары, мы с Удальцовым пошли к Рудакову. Светало. На неровном сером небе разметались сизые мазки перистых облаков. За чёрными заводскими трубами вставала заря лимонной полоской.
  У входа в колледж стояла толпа курящих студентов-гумманитариев. На мокром чёрном асфальте слиплись жёлтые листья.
- Как ты думаешь, он позвонил? – спросил Удальцов.
- Что-то я в этом сомневаюсь, - покачал я головой.
- Да, я тоже, - вздохнул Дима.
  До этого мы с Удальцовым были едва знакомы. Общее дело сплотило нас. Мы даже ходили теперь в ногу.
  Пошёл гадкий мелкий дождик. На чёрных лужах расходились круги. Вдоль ограды колледжа текли узкие ручейки. В подворотнях окрестных домов сидели одинокие грязные псы, уныло глядя на небо и прохожих.
  У ворот мастерских тоже стояла стая курящих студентов, но технарей. Они ёжились от прохлады зябкого осеннего утра и с усилием выдыхали синие кольца едкого дыма. Обогнув их с двух сторон, мы пересекли внутренний двор, вошли в здание и поднялись по лестнице наверх.
 
  Рудаков занимался тем, что выгонял студентов из класса на перемену. С его непомерным животом это было значительно проще, чем если бы это делал Удалец или скажем я. Он просто делал шаг, а студенты были вынуждены отступать. Мы деликатно подождали, пока он, как пастух, сгонит их всех в коридор и хотели уже заговорить. Но не успели мы и рта раскрыть, как его окружили девушки-второкурсницы.
- Александр Викторович, Александр Викторович! – защебетали они, - вы проверили наши лабораторные работы?
- Про-ове-е-ерю, непременно про-о-ве-е-ерю, - многообещающе и довольно убедительно вещал Рудаков. Его манера вдохновенно растягивать слова делала речь гораздо более весомой. Растягивая слова, он на вдохе поднимал голову, а на выдохе опускал. Позже я узнал, что это педагогический приём.
  Казалось, что все проблемы уже решены, но девчонки всё не уходили, задавая самые бестолковые вопросы, которые только можно было придумать!
- Эй! – крикнул я и попытался подпрыгнуть, чтобы Рудаков увидел меня. Но девушки эти уже на втором курсе обладали такими длинными ногами, что у меня ничего не вышло. Даже в прыжке я был ниже их. На помощь мне пришёл Димка, который был выше меня, выше Рудакова и выше всех возможных девушек. Он перегнулся через их спины, как жираф, и просто помахал ему рукой.
  Рудаков, наконец заметил нас, выпроводил девушек, (опять не без помощи живота), и приготовился слушать.
- Александр Викторович, - сказали мы, - ну, как дела в институте? Вы же знаете время не ждёт!
  Он помолчал, как бы стараясь сообразить – о чём идёт речь.
- Вы ведь звонили? – с надеждой спросил его Дима.
- Да, - вдруг сказал Рудаков, делая очень серьёзное лицо, - И вести для вас неутешительные!
  Мы напряглись и собрались, как боксёры перед поединком. На всякий случай я был готов к самому худшему. Рудаков же спрятал глаза, покраснел и начал сбивчиво что-то говорить о том, что хороших людей на кафедре не осталось, и остались только те, кто учил ещё его, а из них никто не хочет брать на себя лишнюю нагрузку. Зато, в конце концов, мы можем проходить практику и в колледже, она будет не так уж и плоха!
- Хорошо, - медленно сказал Удалец, - мы поняли.
  Мы повернулись на каблуках и вышли из коридора на лестницу. Я был вне себя. Я почти бежал по лестнице вниз, делая огромные шаги. Дима едва поспевал за мной.
- Ну, что делать будем? – расстроено спросил он, когда мы вышли на улицу.
- Не знаю, - ответил я обиженно надувая губу. Внутри все кипело. Я не злился на Рудакова – он просто не хозяин своего слова, да и кто мы для него? Я злился на себя. В очередной раз я на кого-то понадеялся!
 
  «До чего же не хочется опускаться до практики здесь! Неужели нет средства, которое может нас спасти? Почему нас не хотят брать в институт?» - стучали в моей голове беспокойные мысли. Неожиданно меня осенило…
- Поехали! – сказал я, решительно распахивая двери проходной.
- Куда?! – изумился Дима. Только что закончилась первая пара. Впереди был целый день учёбы.
- В институт! – твёрдо сказал я.
- Поехали! – сразу же согласился он. Ему было не привыкать прогуливать, да и мне тоже. Но в отличие от остальных прогульщиков, мы всегда умудрялись оставаться хорошистами.
  Выйдя на дорогу, мы повернули в противоположную от колледжа сторону.
- Наззззззззза-а-а-а-а-а-а-ад! – верещал противный звонок из главного здания, но мы его не слушали. Решалась наша судьба!
 
  До чего приятно ехать в метро в одиннадцатом часу утра, зная, что на сегодня ты уже свободен! Наверное люди всё ещё ехали на работу, потому что в вагон набилось до отказа народу. Нас с Удальцом насмерть прижало к закрытым дверям с надписью «Не прислоняться».
- Мы вот так просто придём к ним? – переживал Удалец. – мы же никого там не знаем…
- Зато там узнают нас! – злорадно сказал я, - Мы ещё устроим Рудакову небо в алмазах!
- Ты хочешь сказать, что они знают его? – осторожно спросил мой тёзка.
- Да, и это тоже...
 
  Нас буквально выбросило на перрон на станции «Технологический институт». Чтоб не пасть смертью храбрых, я вцепился мёртвой хваткой в куртку Удальца, а он в мою. Сплочённые, как сиамские близнецы, не разжимая курток рук, мы перешли перрон и сели в поезд, идущий по другой линии.

- Дима, держись!
- Сам держись!

  В нашем новом вагоне не горел свет, что в другой ситуации создавало бы потрясающе интимную обстановку! В полумраке были видны только размытые контуры человеческих тел, по которым едва ли можно было оценить возраст и пол.

Поезд плавно тронулся с места, быстро набирая ход, потом въехал в тоннель, и наш вагон нырнул во мрак. Стало совсем темно.
  Рядом с нами стояла какая-то девушка. Её лицо иногда озарялось вспышками прожекторов.  У девушки были большие глаза. Она стояла так близко, что я чувствовал запах её духов.
- Одно неверное движение, и ты – отец! – многозначительно сказал Удалец.
  Девушка, которая до этого только смотрела в окно, испугано обернулась. Очевидно, она приняла эти слова на свой счёт.
- Вы не выходите? – спросил какой-то  старичок, постучав меня по спине тросточкой.
  Двери нехотя распахнулись, сразу же в вагон повалил народ. Те, кто был на перроне ворвались в вагон, даже не удосужившись выпустить тех, кому нужно было выходить.
- Дайте выйти! – кричали они.
- Поздно… - резюмировал кто-то.
 В самой гуще нечаянно оказалась чья-то старушка с авоськой, из которой торчала бутылка молока и рыба, завёрнутая в газету или просто газета. Старушку несло. Почти не касаясь ногами земли, она плыла через весь салон.
- Ой-ё-ё-ё-ёй, - верещала старушка, проплывая мимо нас, и вызывая множество реплик и смеха пассажиров. Поезд тронулся. Опять стемнело.
- Ай, по ногам, как по Невскому!
- Ах, мне всё равно не повернуться…
- Саша потерпи, скоро приедем к бабушке, там есть туалет… - жалобно звучали голоса в темноте.
- Пропустите, молодой человек! – неожиданно раздался голос той же старушки, - и так уже свою остановку проехала!
   
 Шутки шутками, а выходить надо было и нам. Как это сделать, когда впереди столько народу? В пустом вагоне расстояние до двери кажется пустяковым, в переполненном – ты, как за стеной.
- Интересно, передние ряды выходят? – спросил себя Удалец.
- Выходят! – убеждённо сказал я, - только они пока этого не знают…
  И снова я увидел вытаращенные глаза той же девушки. Сладко улыбнувшись ей на прощание, мы выпрыгнули на перрон станции «Петроградская» вместе с доброй сотней человек.

  Только что кончился дождь. Из-за дряблых осенних облаков выглянуло солнце, отражаясь в лужах золотыми искрами. Мы шли и щурились от света, который, казалось, был повсюду.
  В старом городе было совсем другое настроение, которое создавали красивые дома, изящные балконные решётки и окна. Каждый дом здесь был необычным и особенным. Всё будто бы стояло на своих местах. Приехав сюда из района вечных луж и перекопанных траншей, мы отдыхали уже тем, что шли по этим улицам и дышали этим воздухом.
  Пройдя мимо регистрирующегося театра, мы перешли по горбатому мостику через узенькую речку Карповку. За оградой Ботанического сада всё было жёлтое и бурое. С наступающей осенью уже нельзя было не считаться…
  За домами маячила высоченная телевышка, недостижимая, как наши мечты попасть в институт. Остроконечные башенки института уже показались среди деревьев и теперь смешно прыгали на каждом шаге, потому что шли мы быстро. Вместе с нами вдоль ограды лился нескончаемый поток студентов этого института, каждый из которых нёс в своём рюкзаке частичку большой науки.

- Сколько народу! – посетовал я.
- Да… уродцы… - хмуро кивнул он.

  Институт вблизи показался мне ещё красивей. Главное здание было старинным и напоминало не то замок, не то дворец. Кирпичные стены потускнели от времени. В больших полукруглых окнах отражалось яркое солнце и небо. Башенку украшал флюгер в виде флажка.
  Впрочем в те времена все дома выглядели красиво. По понятным причинам тогда не было «хрущёвок» и «брежневок». Что удивительно, не было и сто тридцать седьмой серии… Странные люди – наши предки. Как они не додумались строить типовые дома?
  На розоватых стенах вился плющ и висело много мемориальных досок. Так с интересом мы узнали, что в этих стенах работали  такие замечательные люди, как Аксель Берг и профессор Попов – да-да, тот самый, что изобрёл радио!
- Как ты думаешь, здесь проверяют документы? – заволновался Удалец, когда мы подошли ко входу.
- Прорвёмся как-нибудь, - отмахнулся я.
  С гордо поднятой головой, мы прошли через проходную, где в отличие от проходной колледжа, нас никто не остановил. Наверное потому, что там никого не было.
  Если бы какой-то студент этого института (разумеется по крайней необходимости) решился бы пройти в наш колледж, у него ничего бы не вышло.  Колледж – хорошо охраняемое здание. Войти в него просто так невозможно. Видимо, институт был менее ценным, раз его не охраняли вообще.
 
  Открыв высокие старинные двери, мы переступили порог высшей школы.

- Да… - пробормотал Дима, замирая на месте.
- Вот это люстра! – прошептал я, останавливаясь рядом с ним. 


  Мы стояли в центре огромного вестибюля. Прямо перед нами была старинная лестница с деревянными перилами. Направо и налево расходились узкие коридоры.

  Вестибюль был похож на оживлённый проспект. Он был просто наводнён толпами студентов, которые сновали туда-сюда, бегали, суетились, смеялись или просто стояли у стен.
  В пыльном старинном зеркале мы увидели наши отражения. Вид у нас был совершенно бестолковый, потому что стояли на одном месте, восхищённо разинув рты и вертя головами во все стороны. Следующее, что мы увидели – сердитого охранника, который сидел за столом и внимательно смотрел на нас. Имея печальный опыт общения с охранниками колледжа, мы устремились вбок по одному из кривоколенных коридоров.
  Институт был действительно старым. Каменные полы были стёрты и даже продавлены во многих местах. Воображаю сколько тысяч студенческих ног протоптали эти ямы! В гулком коридоре с высокими арочными сводами наши шаги раздавались звонко и весело. Голоса отскакивали от стен звенящим эхо. Мимо мелькали стеклянные двери с четырёхзначными номерами. Всё это напоминало дешёвенький отель в готическом стиле, где-нибудь на юге Франции. Никогда там не был…
 Студентов в этом коридоре не было. Никого не было. Да и коридор быстро закончился. Мы упёрлись в дверь, за которой просматривался внутренний двор. Она была наглухо заколочена досками.
- Оп-с, - тихо сказал Дима. Мы развернулись и побежали обратно. Наверное, мы глупо выглядели в глазах охранника, когда сначала, озираясь, побежали в один коридор, теперь выскакивали из него, как ошпаренные…
- Пошли вон в тот! – тихо сказал я Удальцу.
- Он наверное тоже тупиковый, - обречённо сказал Дима, но пошёл.
   На этот раз мы шли гораздо дольше. Коридор сменился светлой галереей. По левую руку проплывали большущие полукруглые окна  с широкими подоконниками. На них, как на скамейках, сидели студенты и читали конспекты.

- Куда дальше? – спросил я машинально, когда мы оказались на перекрёстке из двух коридоров.
- Не знаю, - рассеянно покачал головой Удалец, - расселись тут – итак ничего не понятно!

  На подоконниках валялись пустые пластиковые стаканчики и салфетки. Если бы в колледже кто-то осмелился бросить на подоконник бумажку, то его первый же попавшийся преподаватель размазал бы об этот подоконник. Видимо институтские преподаватели были более лояльны…
  От табличек на дверях веяло чем-то родным: «лаборатория аналоговых устройств», «кафедра радиосистем», «радиомонтажная мастерская». В такие минуты ощущаешь себя частью великого множества людей, объединённого одним словом: «электронщики»!

  Коридор кончился. Мы оказались в рекреации. На стене висела надпись: «Радиотехнический факультет».
- Наконец-то мы дома! – сказал я Диме. Тот утвердительно кивнул. Он-то точно чувствовал себя дома!

  Потом почти сразу мы отыскали ту кафедру, на которой много лет тому назад работал и учился Рудаков.

  За одной из дверей неожиданно обнаруживался коридор. Случайно заглянув туда, мы воспрянули, потому что там и была эта кафедра. Отворив тяжёлую дверь, мы вошли.  Коридор находился в тишине, нарушаемой лишь мерным звоном, который обычно слышится даже на улице, если где-то рядом в окне дома работает телевизор. За стеной работали десятки мониторов.
  Стены коридора были выкрашены в салатный цвет. На красочных стендах раскрывалась многолетняя история кафедры. Здесь были годы войны, в которые студенты уходили на фронт, годы молодёжных строек и мировых открытий, годы помощи развивающимся странам и острой научной мысли.
  По коридору изредка проходили какие-то скверноодетые люди в каких-то самозваных свитерах, штучных брюках, клетчатых рубашках, и обязательно в очках. Несмотря на то, что время здесь как будто остановилось, все они куда-то очень торопились. Они пробегали мимо с довольно сосредоточенными лицами, совсем не глядя на нас. Вот он – научный потенциал страны! Те, кто своими руками творят физику и математику!
  Тут мы впервые озадаченно почесали репу. До этого всё выглядело предельно просто - надо ехать в  институт, искать кафедру. Но вот мы на кафедре… и что? Прошла минута.
- Может надо куда-нибудь зайти, что-нибудь спросить… – неуверенно подал голос  Дима.
- М-да, желательно… - согласился я. К сожалению, в такие минуты на меня нападает беспричинный приступ робости, который ничем нельзя подавить. Ни за что на свете я не согласился бы постучаться в какую-нибудь дверь. Лишь только в голове вертелось невесть где услышанное слово: «научно-исследовательская лаборатория».
- Может быть ты постучишься? – спросил я у Удальца. Тот отрицательно покачал головой и сказал, что вообще-то он не прочь и в колледже проходить практику. Тем более, ему всегда хотелось научиться ремонтировать компьютеры. Он явно не оправдывал свою кличку. Положение становилось всё более безвыходным.
  Всё спасла довольно милая женщина, которая случайно оказалась этом коридоре.
- Простите пожалуйста, - окликнул я её.
- Да? – остановилась она.
- Вы не скажете, где здесь научно-исследовательская лаборатория?
  Чёрт! Всё-таки вырвалось! Ведь не собирался же это говорить! Она недоумённо посмотрела на меня.
- Вообще-то здесь много лабораторий… А кто вам нужен?
- Мы пришли проходить к вам практику! – как можно торжественнее сказал Удалец, счастливо улыбаясь. Видимо он решил, что пришло время.
- Ко мне? – удивилась она и почему-то покраснела, - А вы из какой группы? – спросила она.
- Из четыреста одиннадцатой, - честно сказал Дима.
- Да, только мы не в этом институте учимся, - поспешил я внести ясность, - мы из колледжа! И нам бы хотелось… Это… Как его…
- Узнать! – быстро подсказал Дима.
- Да!
- Хорошо, я сейчас всё узнаю,- примирительно сказала она и скрылась за какой-то дверью, сделав нам знак, чтобы мы оставались в коридоре.
  Мы снова остались одни. Пугала неловкость момента. Первым побуждением было бежать назад в родимый колледж и смириться с практикой там, вместо того, чтобы подвергаться такому позору. Но вместо этого я сказал Удальцу:
- Видишь, а ты говорил…
- Что я говорил? – удвился он, но в этот момент распахнулась дверь и нас пригласили войти. Это было первое помещение, куда нас пустили в этом институте.
  Небольшая комната обшитая деревом. За большим столом сидела секретарша с глазами молодой лани. Перед ней стоял компьютер с включённым «Офисом» и чашка с недопитым кофе.
- Я вас слушаю, - сказала она. Мы с надеждой повернулись к той, которая привела нас сюда, но её и след простыл. Мы поняли, что придётся выкручиваться самим. «Эх, помирать так с музыкой!» – решил я.
- Мы от Рудакова! – сказал я.
- Да! – браво воскликнул Дима, - именно так!
- От какого Рудакова? – спросила секретарша, хмурясь.
  Такого поворота мы никак не ожидали. Судя по рассказам Александра Викторовича, мы ожидали увидеть при входе в институт нерукотворный памятник, воздвигнутый ему благодарным студенчеством, или, на худой конец, позолоченный бюст. Впрочем, секретарша могла его и не знать.
  Мы вкратце поведали ей о том, какой замечательный человек наш руководитель группы Александр Викторович, что он отдал несколько лет своей жизни беззаветному служению этой кафедре и её светлым целям…
- Это всё хорошо, - прервала нас она, - но… ближе к делу!
- Мы учимся в колледже, - почему-то Дима решил начать "от печки".
- Так, - кивнула она.
- У нас со следующей недели практика, - сказал я.
- Очень хорошо, - сказала секретарь, - а почему вы решили, что вы должны проходить практику на нашей кафедре?
- Рудаков! – довольно убедительно сказал Дима, поднимая вверх указательный палец – мол, «прошу не забывать!».
- Хорошо, но другие фамилии-то вы должны знать?
- Конечно, должны! - согласился я.
- Ну хоть Павлова-то Сергея Михайловича вы знаете? – устало спросила она. Я понял, что если мы скажем, что не знаем даже Павлова Сергея Михайловича, нас точно прогонят.
- Конечно знаем! – дружно закивали мы, - а кто это?
- Ну, хоть что-то выяснили, - с облегчением вздохнула секретарша, доставая что-то вроде микрофона. Через секунду мы услышали, как разносится по коридору громовой голос, напоминающий вокзальное радио: «Павлов Сергей Михайлович! Зайдите в канцелярию!».

  Я вспомнил, как в раннем детстве потерялся в зоопарке, и такое же радио тогда вещало: «Потерявшийся мальчик Дима! Тебя ждёт мама у клетки со львом!».

  В воздухе повисла тишина. Ответа не последовало. Никакой Сергей Михайлович не пришёл. Никто не пришёл.
- Хорошо, - сказала она, - там за дверью висит кафедральное расписание – поищите Сергея Михайловича там.
  Мы снова оказались в салатном коридоре у расписания занятий. Расписание значительно отличалось от того, что мы привыкли видеть в колледже. У нас расписание базируется на номере группы. Какие у группы занятия в какой день. В институте, по-видимому, на первом месте была личность, потому что это расписание основывалось на фамилии преподавателя. Когда у него какие группы. К моему удивлению, Удалец быстро в нём сориентировался и нашёл нужную аудиторию. Оказалось, что она в другом корпусе.
  Мы вернулись к секретарше, и она рассказала нам как пройти в тот корпус.  Также она сказала, что поймать Сергея Михайловича можно в перерыве, который будет в двенадцать часов. Ещё она попросила больше её не беспокоить, потому что она составляет ведомость на зарплату.

  Нужный нам корпус был мощным жёлтым зданием в стиле «Сталин с нами». На его фасаде висело несколько ещё советских орденов и мемориальная доска.
  Внутри здания всё было по-советски просто: широкая мраморная лестница, просторные коридоры, большие светлые окна. Вместо каменных плит на полу был паркет ёлочкой. Видимо, чтобы отдать дань советской эпохе, во многих местах ещё сохранились фотографии с Лениным и ещё какие-то комсомольские стенды.
  На верхней лестничной площадке был просторный зал. Под потолком была балюстрада, над которой висели огромные картины: Ленин, крейсер «Аврора», Смольный и другие революционные места Ленинграда.
- У меня такое ощущение, что машина времени наконец заработала, - задумчиво сказал я.
- Эти люди живут прошлым, - сочувственно сказал Удалец.
  Отыскав нужную аудиторию, мы убедились, что там есть живые люди и принялись караулить Сергея Михайловича. Я заглянул в замочную скважину. Там был амфитеатр с бесконечными рядами скамеек. За кафедрой стоял высокий худощавый человек и что-то рисовал на доске. Это нечто состояло из квадратов, которые связывали бесчисленные стрелки. Остальное свободное пространство на доске было сплошь покрыто формулами.
- Ха-ха-ха, - раздался нервный смех Удальца откуда-то из коридора. Я отпрянул от щели.
- Что случилось? – спросил я. Нервное здоровье товарища мне было не безразлично. Всё-таки ещё месяц работать вместе…
- «Кафедра высшей математики»! – хохотал он. Для студента колледжа одно это словосочетание не может не вызвать смех.

  Потом мы долго стояли у большого окна с широким подоконником, в который было воткнуто несколько окурков.
- Да-а, - качал головой Дима, - если бы у нас…
- Ты мне будешь говорить! – понимающе кивал я. В этой враждебной обстановке мы понимали друг-друга без слов. Отовсюду в этом чужом институте веяло свободой, я бы даже сказал анархией, и нам, привыкшим в колледже к строгой дисциплине, это было в новинку.
 
  Звонок прозвучал счастливой и радостной трелью. По тональности он сильно отличался от нашего. Он был веселее. Спустя минуту приоткрылась дверь, и в коридор по одному стали медленно выходить студенты. У них были сосредоточенные и загруженные лица. Каждый смотрел только прямо перед собой, хмурясь и продолжая о чём-то думать. Мысли можно было рубить топором. Они были почти материальны. Общаться студенты не могли. Слов не было. Кто-то сразу же стал нервно курить. Кто-то остановился у окна, глядя в пустоту. Показались и девушки. Они были довольно ничегошные, но уже с неизгладимой печатью интеллекта на лице.
- Простите, а что у вас ведёт Сергей Михайлович? – обратился я к приятной блондинке в розовом свитере.
- Архитектуру ЭВМ и сетей, - устало сказала она и поморщилась как от зубной боли.
 
  У нас тоже был этот предмет. Кстати, вёл его небезызвестный Рудаков. Этот предмет состоял из одних единиц и нулей. Причём Рудаков и здесь был в своём репертуаре, умудряясь давать лабораторные работы по темам, которых ещё мы не проходили. На наши гневные протесты он отвечал: «Вот пройдём и вы всё-ё-ё-ё сдадите…».
  Вдруг из аудитории неожиданно вышел сам Сергей Михайлович. Он был худ, сед и подтянут. На нём был строгий серый костюм. Сергей Михайлович строго посмотрел по сторонам и вдруг быстро зашагал куда-то по коридору.
- Лови, лови! – закричал Удалец, словно надо было поймать блоху. Я устремился по коридору за удаляющимся преподавателем.
- Сергей Михайлович! Нам надо с вами поговорить! – попытался я его остановить на бегу.
- Ребята, у меня сейчас лекция, - строго сказал он, не останавливаясь, и скрылся за поворотом. Я вернулся ни с чём. Оставалось только ждать.
  Постепенно студенты оживлялись. Видимо, не зря, всё-таки нам даны перемены.
- Вообще-то, Сэм мужик строгий! – понимающе сказал какой-то темнокожий студент, который был судя по всему араб или албанец.
- Правда? – спросил Удалец.
- Да… Уж я-то знаю, - улыбнулся албанец, сверкая белоснежными зубами. Им явно было тесно у него во рту. И темно.
- А кто такой Сэм? – спросил Удалец.
- Да, кстати? – заинтересовался и я.
- Как кто? Сергей Михайлович – «С», «эМ» или «Сэм».
  Сэма не было ровно десять минут. Уже давно прозвенел звонок, и прилежные студенты расселись в амфитеатре, а его так всё и не было.
- Есть и другие кафедры… - задумчиво сказал Дима.
- Нет, но представляешь, как мы нос утрём Рудакопу, если пробьём себе здесь практику? – злорадствовал я. Удалец был уже на той стадии эйфории, когда всё по барабану и знаешь только одно: «пропадать, так с музыкой…». Это девиз всех студентов колледжа.

  Сэм появился так же внезапно, как и убежал.
- Окружай, - сказал я, и мы подскочили к нему с двух сторон.
- Сергей Михайлович, нам поговорить с вами надо! – хором сказали мы.
- Ребята, я же сказал – у меня лекция. – снова сказал он и захлопнул дверь перед нашим носом.
- Гад, - сказал Дима, потрясая кулаками, – Негодяй!
  Он изобразил мощный удар по двери ногой.
- Что делать будем?
- Пошли обратно на факультет, - сказал я.
  Я знал, что телевизионщики не дадут пропасть товарищу по несчастью. А я как раз был им, потому что ещё со второго курса яростно вгрызался в основы  телевидения. За это время я узнал много нового, и даже неплохо зарабатывал, ремонтируя телевизоры у своих знакомых и у их знакомых.
  Мы вернулись в изначальный корпус. Кафедра "Телевидения и Видеотехники" располагалась в небольшом закутке на лестничной площадке. Над входом висел синий плакат, на котором была изображена триада из трёх основных цветов, расположенных дельтообразно: красного, зелёного и синего.
- Потрясающе, - сказал Дима. Он запрокинул голову и долго смотрел восхищённым взором на этот плакат.
- Пошли, - сказал я, - всё-равно эта конструкция устарела.
  На доске объявлений висели списки тем для курсовых работ. С удовлетворением я отметил, что среди этих тем для меня нет ни одной неизвестной, и по каждой я мог бы что-то рассказать.
  Пока мы читали, с нами на лестнице стоял и меланхолично курил какой-то мужчина в свитере на голое тело и с длинными растрёпанными волосами до плеч. Он напоминал вольного художника.
- Простите, можно к вам обратиться? – начал я, - мы учимся в колледже…
- Что, практику негде проходить? – понимающе закивал он.
- Да... - тихо удивились мы.
- У нас хотите?
- Да…
- Хорошо, пошли. Кстати, а кто вы по специальности?
- Регулировщики радиоэлектронной аппаратуры пятого разряда, - гордо сказал я. Собственно, регулировщиком был я один. Пятый разряд был тоже только у меня.
- А, то-есть паять вы умеете, - сделал он вывод.
  Мы вошли в какую-то дверь. Потом ещё в одну, на которой висел звонок и плакатик: «Прежде, чем войти, убедись, что загорелся зелёный свет!».
  За этой дверью был узкий проход между столов, заваленных телевизионными платами. Впереди было совсем немного пространства. На зелёной доске была небрежно написана какая-то формула из телевидения, связанная с цветоразностными сигналами; нарисована от руки какая-то транзисторная схема и ещё была душераздирающая надпись: «срочно нужны TDA3510!». 
  Откуда-то вышел полный лысый мужчина с косыми глазами и лукообразной головой. Он был в аккуратном пиджаке и гладко выбрит. Я его почему-то сразу прозвал про себя Пингвин.
- Вот, эти ребята регулировщики. Паять они умеют, - сказал наш провожатый, - надо устроить на практику.
- Well, well, well, - задушевно сказал Пингвин, - поручим их Ирине.
- Чего? – крикнула откуда-то какая-то девушка.
- Я сказал Катерине, Катерине, - гадко расхохотался Пингвин.
- То-то! – с угрозой в голосе сказала Ирина.
- Игорю его поручи, - сказал наш поручитель.
- Это мысль, - медленно сказал Пингвин. Он вообще был какой-то странный.
  Из дальней комнаты, в которой я усмотрел множество приборов и несколько светящихся экранов, по которым шли тестовые сигналы, вышел паренёк лет двадцати пяти в свитере и с небольшой платкой в руках.
- Привет, - сказал парень, - я Игорь.
- Дима, - хором сказали мы с Удлальцом.
- На практику к нам?
- Да.
- А где вы учитесь?
- В колледже.
- Хорошо. Вам, наверное, надо бумагу какую-нибудь от нас?
- Да.
- Ну, хорошо, подходите завтра, я достану.
  Мы расстались друзьями. Можно было уже уходить, но тут я решил всё-таки перестраховаться. Была половина первого. Подошла к концу пара Сергея Михайловича. Можно было снова попытать счастья. Я высказал свои соображения Удальцу. Тот согласился. Со словами: «утрём нос Рудику!» – мы понеслись вниз по узкой лестнице и неожиданно быстро снова оказались в пресловутом салатовом коридорчике.
 
  В коридорчике было тихо, как в ночном холодильнике. Тишину нарушало лишь гудение ламп дневного света, фон от мониторов и массивная дверь на лестницу, которая хлопала с таким грохотом, что казалось, что рушатся стены. После нашего колледжа, где мы, пользуясь положением четверокурсников, вели себя как хотели, здесь было немного боязно. От нечего делать, мы стали читать фамилии преподавателей. На большом стенде висели цветные фотографии всех, кто преподавал на кафедре.
- Смотри, Водяхо, - обрадовался Удалец. – Скажи пожалуйста какие фамилии бывают! А вот и наш Сэм.
  Серегей Михайлович смотрел с фото так же строго, как в жизни. В больших очках отразилась вспышка, отчего его глаза напоминали кошачьи. Но долго любоваться Сэмом нам не пришлось, потому что хлопнула дверь и в коридорчике показался оригинал, как бы шагнув с фото в жизнь. Он прошёл мимо нас с блуждающим взором и снова стал удаляться. Мы растерянно смотрели ему вслед, как загипнотизированные.
- Хватай, хватай, уйдёт! – закричал вдруг Удалец не своим голосом, будто у него срывался с крючка здоровенный лещ. Мы дружно помчались за Сэмом. Догнали его мы только у входа в какой-то кабинет.
- Сергей Михайлович, нам надо с вами поговорить! – сказал я снова уже избитую фразу за сегодняшний день.
- Как с деканом? – величественно спросил он, слегка осаждая очки.
- Нет, как с человеком, - внушительно сказал я. Видимо, последнее подействовало на него особенно сильно, потому что он на этот раз раздобрился и даже пригласил нас пройти в одну из комнат.
  В комнате был полумрак. Сэм включил свет, осветив два ряда столов, уставленных компьютерами. Это был дисплейный класс. Сэм поставил стул и сел на него. Мы сиротливо жались в дверях, как бедные родственники.
- Проходите, садитесь, - пригласил он нас широким жестом.
- Пройдём, сядем, - сказал Удалец.
  Сев напротив Сэма, мы осмелели. При ближайшем рассмотрении он не казался таким уж строгим, а сидя не был и таким уж высоким.
- Ну, я вас слушаю, - сказал он, вопросительно глядя на нас.
  Мы бросились наперебой объяснять ему концепцию нашего визита. В эту коцепцию влились все наши объяснения с Рудиком утром, с женщиной в коридоре, с секретаршей и личные соображения. Сэм с серьёзным видом нас выслушал и сказал:
- Из вашей речи я ничего не понял, но это не важно.
  Мы поняли, что случай тяжёлый. Здесь надо было быть особенно осторожными.
- Во-первых, объясните мне, наконец, кто такой Рудаков. Вы четыре раза повторили его фамилию. А во-вторых, почему он вас прислал ко мне?
- Да не присылал! – зарычал Дима, – мы сами прислались.
- Тем более непонятно, почему он вас послал вперёд себя, вот так – на амбразуры…
- Значит вы нам отказываете? – решил подвести я итог.
- Проще всего мне было бы вам отказать, - закивал Сэм, - но вы всё же объясните, какая польза будет вашему руководителю от того, что он вас возьмёт.
- А кто наш руководитель? – спросил Удалец.
- Ну… я, - скромно сказал Сэм.
- Смотря что называть пользой… - заюлили мы.
- Ну, будут ли кафедре платить за практикантов? То-есть руководителю, то есть мне… - он явно начал заговариваться. Очевидно потому, что речь зашла о деньгах.
  Я объяснил ему, что если бы колледж организованно послал бы всю группу к нему на практику, то ему бы безусловно что-нибудь и заплатили бы. Но поскольку нас всего двое, то оплаты никакой не будет. Зато мы починим ему все неисправные приборы.
- А, то есть это мы вам ещё должны платить? – оживился Сэм.
- Нет, - примирительно сказал Дима. – никто никому ничего не должен платить. Эти слова произвели на Сэма удручающее воздействие.
- Ещё раз говорю, что проще всего мне было бы вам отказать, - пригрозил он нам.
- Мы понимаем! – закивали мы головами.
- Ну, ладно, - смилостивился он, когда понял, что терять нам нечего, поэтому пугать нас бесполезно. – А что вы делать-то умеете?
- Мы регулировщики радиоэлектронной аппаратуры пятого разряда! – с пафосом сказал Удалец, хотя он не был даже монтажником.
- Это очень хорошо. Пятый разряд – довольно высокий разряд, - удовлетворённо кивнул Сэм. – А что вы умеете делать?
- А что нужно? – спросил Дима, как в том анекдоте: ««Сколько будет дважды два?» «А сколько надо?»».
- Ну, у нас есть вычислительный центр, где всё время всё ломается. В то же время по штату институту не положено ремонтников. Если справитесь, то… вперёд!
- А что именно ломается? – поинтересовался Дима.
- Всё, - вздохнул Сэм, - мониторы горят, блоки питания горят. Компьютеры не пашут…
  Дима загрустил. Ремонт компьютера в его понимании заключался в переустановке «Windows» или в форматировании винчестера.
- Сможем, - сказал я, решив что двум смертям не бывать.
- Ну, и прекрасно, - обрадовался Сэм, - когда будете приступать?
- С понедельника. – сказали мы хором.
- Вот и хорошо. Ну, я могу идти?
- Стоп, - остановил его я, - нам нужно от вас письмо в колледж.
- Будет вам письмо, - пообещал Сэм, - приходите завтра к часу.
  Он заботливо проводил нас до дверей на лестницу. Даже открыл их  перед нами, как швейцар. Вероятно, он хотел этим проявить почтение. Правда, не исключено, что он хотел поскорее удостовериться, что мы ушли.
- Скользкий тип, - хмуро сказал Дима, когда мы вышли на лестницу.
- Да уж, Игорёк приятней, - согласился я.
- Может быть бог с ним – с Сэмом?
- Может быть, - согласился я, - всё-таки телевизоры – это моя стихия, а компьютеры – это как-то… Далеко от действительности.
- Знаешь, я в детстве мечтал стать телемастером, - мечтательно сказал Удалец, пуская непрошеную мужскую слезу, - я даже хотел разобрать дома телевизор, но мне этого не позволила сделать мама. Тяжёлое детство, свалилось на мои хрупкие плечи…
- Ну и пошли к телевизионщикам, - махнул я рукой, - нам не нужен Сэм и мы ему не нужны.
 
  В городе чувствовалась рука осени. С каждым днём желтело всё больше листьев. От малейшего порыва ветра они летели с деревьев, ложась на серый асфальт и застревая в канализационных решётках. Мы шли к метро, щурясь от холодного ветра, который дул с Невы. Луж становилось всё больше.
- Скоро уже шапки будем носить, - скорбно сказал Удалец, - Куда ушло лето? Так хотелось ещё немного…
- Не трави душу, - сердито сказал я.
  У метро мы с горя выпили по бутылке «Баварии», сидя у подножия памятнику профессору Попову. Это было очень символично. Последователи профессора Попова "пьют горькую" у его памятника.
- Телевизоры – это интереснейшая область науки и техники, - разглагольствовал Дима нетрезвым голосом, - меня всегда интересовало как получается цвет, как передаётся изображение на такие большие расстояния…
  Оставив его одного печально созерцать осенние узоры, я ушёл гулять на Каменный остров. Там тоже был листопад. Когда мне надо собраться с мыслями, я всегда иду гулять. Это помогает.
  Домой я приехал только под вечер, когда небеса начали неправдоподобно быстро синеть. Мне влетело от бабушки за то, что я всегда прихожу в разное время, и она не знает когда разогревать обед. Но даже это не смогло затмить моё отличнейшее настроение. Я чувствовал, что теперь выхожу на новый этап профессиональной деятельности. Может быть меня даже возьмут участвовать в научных разработках. После пива всегда тянет пофилософствовать.
 
  Ночью мне приснился Буриданов осёл, который умирал у меня на глазах о того, что не мог выбрать какую из охапок сена надо съесть первой. И я ничем не мог ему помочь.

* * *
  Следующим днём была пятница. Первой парой - экономика. Судя по всему девушки из учебной части, составляющие расписание, решили нас замучить этим предметом. Его было много больше, чем специальных предметов. Экономист  же не ужился с нами с самого начала. Мы его не поняли, и он нас не понял. Его юмор был настолько тонок, что его не было видно.
- Садитесь, - говорил он, - за те же деньги.
  Все сразу же начинали переспрашивать зачем он так сказал. Урока не получалось. Экономист что-то говорил, страшно жестикулируя. Задние ряды галдели. По аудитории летали самолётики, которые штамповал хулиганистый парень по кличке Хоха. Он неутомимо вырывал из тетради двойные листки и почти сразу же из его рук выпархивал самолёт, бороздящий просторы класса. Самолёты подбирались и тотчас же отправлялись в новый полёт. У меня создавалось впечатление, что слушаем только мы с Пасюрой, из-за того, что сидим нос-к-носу с преподом.
  Пасюра – это такая фамилия. Её носит белобрысый паренёк, похожий на мышонка из мультфильма. Он сидит со мной за одной партой на подавляющем большинстве предметов. Когда-то мы вместе с ним сдавали на третий разряд. Это было в 99-м году. Теперь всё иначе. И всё-таки почему так шумно?
- Господа! – кричал экономист, - молчите, как рыба об лёд!
  Его слова встречались рёвом хохота и почти сразу разговоры продолжались. Вообще, очень интересно кто и чем занимается на уроке. Колосов, Скоков, Щур и Петухов – коалиция программистов, в голос обсуждают какие-то массивы и циклы. Щур – горячий парень, орёт в голос: «Ты чё?». Колосов вкрадчиво успокаивает его, Скоков жестикулирует, Петухов всех обсмеивает.
  Девчонки – Аня с Оксаной, прилипнув друг к дружке, шепчутся о чём-то в уголке; Гаврилов тискает Корешеву. Та молча отбивается. Есть и вежливые студенты. Они разговаривают вполголоса – Васильев и Смирнов – последние из могикан, которые пришли из электромеханического лицея. На третьем курсе лицеистов было в три раза больше. Сессия – жестокая вещь.
  Саша Гайсёнок с важным видом разгадывает кроссворд. Вид у него такой, как у директора завода, когда тот подписывает указы и приказы: очки, солидный взгляд, пиджак, степенность – всё при нём. Сразу не скажешь, что это "пень с ушами".
  Урок кончается ничем. У меня в тетради записан заголовок. По-видимому,  диктовали больше, но я увлёкся рассматриванием одногруппников.
  Со звонком мы высыпаем в коридор.
- Дежурные нужны? – спрашивает староста у экономиста.
- А! – в сердцах машет он рукой. Впрочем, даже если он и захочет получить дежурных, этому желанию не дано осуществиться. «Все ушли на фронт».
  В коридоре многолюдно, как на Бродвее. Студенты и студентки спешат взад-вперёд, держа под мышками мешки с учебниками, сумки, пакеты; рюкзаки на спинах. Вид и выражение лиц у них варьируется в зависимости от курса.
  Доучившись до четвёртого курса, я могу безошибочно определить с какого отделения студент. Если на нём крепкая, как панцирь джинсовая куртка или тяжёлый свитер с крупной вязкой, то это технарь. У девушек с технического отделения "национальный костюм" – кожа: кожаные куртки или плащи, кожаные сумки на плече. Да, чуть не забыл – очень популярны высокие сапоги на каблуке.
  Гуманитарии имеют более интеллигентный вид: парни в основном в пиджаках и при галстуке, как правило с длинными волосами. Девушки в модной одежде – ботинках на высоченной платформе, брюках-клёш, которые могут испортить самые лучшие фигуры, и в облегающих кофточках. Ещё они любят красить волосы и носить мальчишеские стрижки. Лично мне прикид технических девушек более симпатичен. Но самих девушек на нашем отделении раз, два и обчёлся, тогда как в гуманитариях ходят одни лишь девушки. Вот такая правда жизни.
  Ловко лавируя, среди этой разноликой публики, я добираюсь до аудитории, где будет проходить следующая пара.

  Программирование – это бич. Когда оно началось, я первое время стремился понять хоть что-нибудь. Но, поскольку у меня не было компьютера, я не мог это сделать и при большом желании. Спустя год, компьютер у меня появился. Но за это время мы прошли столько, что пытаться теперь в этом разобраться было бесполезно. Теперь я терпеливо ждал, когда у меня кончится этот предмет.
  Преподаёт программирование у нас Славянский. Вообще-то его зовут Олег Евгеньевич, но редко кто его так называет. Для всех он просто – Славянский. Он очень похож на андроида.
  Вы знаете что такое андроид? Это человекообразный робот, который может быть с зубами и волосами, может быть покрыт кожей, но всё-равно что-то выдаёт в нём машину. Терминатора знаете? Это классический андроид. В Олеге Евгеньевиче я нераз узнавал андроида: и голос у него какой-то металлический: «как из унитазного бачка» - по словам Стасика. Фигура какая-то нечеловеческая: высокий рост, несоизмеримо узкие плечи, большой живот, маленькая продолговатая голова, маленькие глаза и увесистая челюсть. Когда он говорит, то челюсть угрожающе вращается, глаза сверкают и по классу разносятся его оглушительные фразы. Даже летом я вспоминал его лекции с содроганием.
- Манипулятор «мышь», - плотоядно орал он, - вводится в операционную систему с помощью резидентной программы, загружаемой при начальной загрузке. Его обслуживает тридцать третий вектор прерывания…
  Но в это утро мне было не до манипулятора «мышь». Удалец не пришёл ни на экономику, ни на Славянского. Он ставил всё дело под угрозу срыва. Я сидел, как на иголках. В конце-концов, когда Славянский вышел в лаборантскую за мелом, я «слился» в коридор. Поджимало время, и я не хотел бы терять возможность практики на кафедре телевидения из-за неблагонадёжного товарища.
 
  Коридор встретил меня прохладой и тишиной. Я уже почти дошёл до двери на лестницу, как вдруг услышал сзади дикий топот. Кто-то бежал, как лось, отчаянно топая. Я обернулся. Это был Удалец.
- Здоров ты бегать, - сказал он, пожимая мне руку, - еле догнал тебя. Мы что не идём на Славянского?
- Нет. Это ты не идёшь на Славянского, - констатировал я, - я там уже был.
  Мы спустились вниз по лестнице и взяли в гардеробе наши куртки. На улице было по-осеннему пасмурно, и я ещё раз  и всерьёз пожалел о кончине лета.
  Облака проносились с огромной скоростью по куцому городскому небу. Солнца не было. На чёрном от ночного дождя асфальте лежал утрамбованный сотнями ног ковёр из грязно-желтых листьев. Вдоль паребриков растекались здоровенные лужи, напоминающие маленькие моря. В лужах тоже плавали листья. Перепрыгивая через лужи, мы добрались до метро.
- И зачем я брал конспекты? – с тоской спросил сам себя Удалец, - всё-равно учиться не придётся.

  * * *
  Институт ещё на улице встретил нас толпами студентов, которые расходились из него во все стороны. Впрочем, по сравнению с той сворой, которая идёт по утрам в наш чудесный колледж, они выглядели жалкой кучкой народа.
  Мы шли уверенной походкой по гулким сводчатым коридорам, грамотно сворачивая под арки. Мимо нас проносились аудитории со старинными партами и кафедрами.
- Смотри-ка, - удивлённо воскликнул я, - личная лаборатория изобретателя радио – профессора Попова.
- Вот здесь и делалась она – история, - с благоговением сказал Удалец.
- Не говори, - согласился я, - кто мы такие? Жалкие песчинки в огромном мире науки. Когда мы ещё что-нибудь будем из себя представлять?
- А кто из себя что-то представляет? Сэм, что ли? – парировал Удалец, - ты видел, как он на деньги у нас напрашивался? Думаешь, он много получает за свои праведные труды?
- Не думаю, - сказал я. – О, лаборатория изобретателя радио А.С. Попова…
- Мне кажется, мы здесь уже были, - осторожно сказал Дима.
- Я с тобой согласен, - с готовностью согласился я, - нам надо в другую сторону.
  Мы пошли в другую сторону и очень быстро уткнулись в тупик.
- Как крысы в лабиринте, честное слово, - тихо выругался Удалец, - никогда не знаешь, что тебя ждёт за поворотом.
  За поворотом нас ждала пресловутая лаборатория изобретателя радио профессора Попова.
- Я начинаю жалеть, что он его изобрёл, - сказал Удалец. – а ты?
- А я ещё нет. – сказал я. Если бы не было радио, то я был бы не радиорегулировщик, а просто регулировщиком. А это пахнет чем-то милицейским.
  Когда мы в пятый раз пришли к этой красивой мраморной табличке с золотыми буквами, то и я тоже пожалел. В конце-концов, мы вышли на улицу, перешли внутренний двор и попали прямо на ту  лестницу, где была кафедра телевидения. Там нас, судя по всему, не ждали. Вместо Игоря нас встретил Пингвин. Он был невозмутим.
- А где же Игорь? – расстроенно спросили мы.
- Игорь заболел и скорее всего умер, потому что он ушёл с утра, сославшись на простуду, а дома никто не берёт трубку. – довольно нелюбезно сказал  Пингвин.
- Прискорбно, - сказал Дима. – А что же нам делать?
- Ну, поищите другую кафедру… - поразмыслив, изрёк Пингвин. – на мне и так дипломники висят…
  Мы вышли из комнатёнки, как оплёванные. Хотелось выпить. И чем скорее, тем лучше.
- Ты расстроен? – спросил голосом психолога Удалец.
- Ещё бы!
- Но ведь у нас ещё есть Сэм, может быть оно и к лучшему, что мы пойдём к нему на практику?
- Может быть… - развёл руками я.
  Сэм нас встретил, как родных. Правда, он нас сначала не узнал, приняв за «хвостатых» студентов, но потом, как только понял, что мы из колледжа, стал просто душкой. Он убежал в канцелярию и принёс нам договор о принятии на практику.
- Фамилии впишите сами, - сказал он.
  Поняв, таким образом, что аудиенция окончена, мы спрятали бумагу ко мне в рюкзак и отправились по домам.
  Дома в меня снова вкрались сомнения насчёт того, что надо сначала научиться ремонтировать компьютеры, а потом уже идти на практику. Почему-то снова захотелось остаться в колледже. Вспомнив буриданова осла, я немного успокоился. Однако, сомнения меня не покидали.

Первый день практики.

  В этот день выдалось чудеснейшее утро, насколько вообще будет справедливо так говорить про осенние утра. На небе не было ни облачка; деревья с золотыми листьями стояли во всей своей красе, буквально ослепляя сверкающим золотым нарядом.
  По договорённости мы с утра приехали в колледж. Во-первых, посмотреть на компьютерную практику; во–вторых, отдать бумагу на тот случай, если мы захотим проходить практику в институте.
  Наши стояли шумною толпою во дворе мастерских.
- А-а, Димон, а говорил в институт, в институт, - натужно крикнул Гуцул – звезда клуба рукопашного боя «Белый лотос». Маленький, а горластый.
  Я полностью игнорировал его выкрики и встал в отдалении, заняв выжидательную позицию. Вскоре у ворот показался Удалец. Он шёл, раскачивая мешком, как маятником, поддерживая на лице довольно замысловатое выражение. Он уверенно встал рядом со мной. Мы были теперь вроде как товарищами по несчастью.
- Ну что, решился идти в институт? – спросил он меня.
- Чем дальше, тем больше я склоняюсь в пользу практики в колледже, - хмуро сказал я.
- Начинается! – скорбно развёл он крыльями, которые безжизненно повисли по швам, - я так надеялся, что за выходные ты одумаешься…
- Посмотрим, - примирительно сказал я, - не понравится поедем к Сэму.
- Хорошо, - сказал Дима.
  Мы постояли ещё немного – около часа, пока у ворот не показалась до слёз знакомая шарообразная фигура Рудакова. Он шёл, как большой мяч, перекатваясь из стороны в сторону.
- Ну, что вы тут стоите? – удивился он. – вас давно ждёт в колледже товарищ Сенкевич.
  Насколько я знал фамилию Сенкевич носил ведущий передачи «Клуб путешественников». Врят ли он стал бы снимать передачу про наш колледж, хотя…
- Тот самый? – спросил я.
- Да, тот самый, - сдержанно улыбнулся Рудаков.
  Мы организованно прошли проходную и, перейдя усыпанный жёлтой листвою Урюпин переулок, отправились в колледж.
  Каптёрка Сенкевича была на первом этаже, рядом с проходной. В ней было тесно, как в скворечнике. На столе стоял компьютер. Рядом с ним осциллограф, паяльник и мультиметр.
  Нас набилось в его скворечнике, как пчёл в улье. Сенкевич занял встречную позицию за своим столом. Поскольку мне не хватило места, я встал за его спиной. Он опасливо покосился на меня, но ничего не сказал.
  Сенкевич был высоким худощавым мужчиной лет пятидесяти. У него была длинная остроконечная бородка и немного несуразная причёска типа «клоп-черепашка». Тем не менее он был одет в деловой серый костюм с галстуком. Прокашлявшись, он начал толкать речь:
- Значит так, - заговорил он скандальным тоном, - я ничему учить вас не буду, сидеть я с вами не буду, преподавать вам тоже ничего не буду.
- Как же так! -  возмутилась Оксана Ковалёва, - мы платим деньги…
- Вы их не мне платите, - взвизгнул Сенкевич, - лет через пять вы мне спасибо скажете. Я хочу, чтобы вы отправились в библиотеку и взяли справочную литературу. Мышь и клавиатура – вот темы, которые вас должны интересовать. Вы будете работать в мастерских. Вам будут приносить неисправные мыши и клавиатуры, а вы их реставрировать… Вопросы есть?
  Группа скорбно молчала. На их серьёзных лицах читалась враждебность, граничащая с покорностью, которую в нас воспитали за три с лишним года. Вопросов у нас не могло быть, потому что студент колледжа приучен к правилу «Препод всегда прав. Если не прав - смотри начало». И всё-таки, я должен был убедиться в том, что это мне совершенно не подходит.
- Можно дурацкий вопрос? – спросил я у него из-за спины. Я давно там уже шуршал жалюзями, поэтому он обернулся, как мне показалось, с готовностью.
- Да? - когда  он говорил, его борода тряслась, как у козла в мультфильме "Ай да умница Козёл".
- Только мышь и клавиатура?
- Это не дурацкий вопрос, - строго поправил Сенкевич, - это хороший вопрос. Нет, если студент стремится и проявляет, это будет поощряться.
- А если я хочу ремонтировать мониторы?
- Вы можете ремонтировать мониторы, но при условии, что вы получите допуск по электробезопасности, и что вы будете это делать с кем-то старшим.
- Ясно, - сердито сказал я. С кем-то старшим. Знал бы он сколько я их уже починил.
- Впрочем, у нас нет нерабочих мониторов, - будто что-то вспомнив сказал он, - так что пока один из них не сломается, вы тоже будете ремонтировать мыши и клавиатуры. Ну, а теперь, когда вопросов больше нет, я вас на сегодня отпускаю. Идите в библиотеку и готовьтесь к работе.
  Сенкевич выгнал нас из каптёрки и закрыл за нами двери на ключ. Все радостно побежали в библиотеку.
- Ну что? – спросил Удалец, делая ультимативное лицо, - у тебя есть ещё вопросы?
- Да, - сказал я, доставая направление и потрясая им, - Где Рудаков?
 
  В сени раскидистого куста, который живописно раскинулся над курилкой, мы вписали наши фамилии в направление, изображая запорожцев, пишущих письмо турецкому султану.
  Рудаков сидел в лаборатории измерений – комнате, уставленной приборами, куда студентов пускали только на лабораторные работы без верхней одежды. Там же была и преподавательская, где преподы вешали свою верхнюю одежду. Мы долго топтались на пороге, решая кому из нас нести депешу. Выбрали меня, потому что я был с Рудаковым, вроде как, «на короткой ноге». Я вошёл, вежливо постучавшись.
- В чём дело, Дима? – встревожился Рудаков.
- Вот, это наше направление, подпишите, пожалуйста…
- Вообще-то это не ко мне, а к старшему мастеру, - кокетливо начал отнекиваться Рудаков, - я могу ну… завизировать.
- Завизируйте, пожалуйста… - бесхитростно сказал я, предвкушая, как он сейчас ахнет. «Нет, ребята, никак нельзя… Там никто вас не ждёт…». Лицемер!
  Рудаков взял своими пухлыми пальцами наш документ и быстро пробежал его глазами.
- Как это? – спросил он, сначала бледнея, а потом быстро набирая цвет. Скоро его лицо стало похожим на большой спелый помидор. Он начал извиняться.
  Когда в комнату просунулся Удальцов, вращая головой, как перископом, на Рудакова было любо-дорого смотреть. Он быстро-быстро говорил, не глядя нам в глаза:
- Это очень хорошо, ребята, что вы вот так вот… сами… Там работает много-много интересных людей… будет очень хорошо, если вы с ними подружитесь… и я там был…
  Никогда до этого мы его таким не видели. Не видели и после…

  Но на нашем пути нас ждало ещё одно препятствие: старший мастер. Это был последний поворот перед финишной прямой, имя которой было: "практика".
  У него в кабинете было тепло. Играла музыка из старинного радиоприёника «Вэф-Ригонда»; горела настольная лампа.
- То есть как это в другое место? – сердито спросил он, откладывая в сторону шариковую ручку.
- Ну так… - мялся я, - вот у нас тут направление…
- А раньше вы где были? Приказ уже составлен – кого в другое место. Нет, не подпишу.
  Когда я вышел, Дима чуть не плакал. Он слышал этот приговор через дверь.
- Что же делать? – взволнованно сказал он, - мне не улыбается тут торчать. Хватит с меня и предыдущих практик! Этак можно и совсем растерять квалификацию…
- Есть средство! – почти крикнул я.
- Какое? – спросил он вороньим голосом.
- Татьяна Валентиновна.
- То есть ты считаешь… то есть погоди… а почему ты думаешь… а она может? – сомневался по пути вверх мнительный Удалец.
- Хватит, - отрезал я, входя в радиомонтажную мастерскую. Войдя, мы немного отшатнулись.
  Радиомонтажная практика шла полным ходом. Те, кто не попал к Сенкевичу страдали теперь здесь. Трое сортировали радиодетали из общей бадьи – по коробочкам; пятеро драили полы; кто-то паял.
- Ну что, у тебя есть ещё сомнения? – язвительно спросил Удалец. Это был очередной риторический вопрос.
- Что у вас? – спросила Татьяна, - где вы ходите?
- Вот, - протянул я ей уже несколько измятый листок.
- А-а, - перебезчики! – ласково ухмыльнулась она, забирая у меня из рук бумагу. – надо передать начальству?
- Да, если можно, - сказал я.
- Хорошо, - сказала она, вкладывая бумагу в личную папку.
- Вот и всё, - спокойно сказал я, возвращаясь к товарищу.
 Спустя секунду, мы бежали вниз по лестнице.
- Нет, но какое лицо было у Рудика! – радовался Удалец.
 
  В страшно приподнятом настроении мы достигли метро в рекордно короткие сроки. Вставив студенческие карточки в турникеты, мы спустились по эскалатору и втиснулись в переполненный вагон.
- Интересно, а что мы там будем делать? – спросил я
- Компьютеры ремонтировать, - сказал Удалец. – Мышь и клавиатура – вот два основных постулата электроники и вычислительной техники!
  Мы дружно засмеялись, вспомнив Сенкевича.
  Меня всегда интересовало, какое впечатление мы производим на добропорядочных граждан, когда едем все вместе. Нам было весело. Мы были счастливы, как никогда.

  До встречи с Сэмом оставалось ещё около двух часов, и мы вышли на «Горьковской». Площадь Максима Горького была буквально залита утренним солнцем. Рыжие деревья буквально источали свет в ослепительно голубое небо. Тем не менее было довольно прохладно. Переидя под землёй трамвайные пути, мы оказались у цветочного магазина.
  После «Нарвы», где все здания были в стиле соцреализма, нас встретил настоящий модерн. Старинные дома, носившие аромат начала двадцатого века и строгую красоту старинной архитектуры Я с давних лет люблю этот район. Это одно из моих мест в нашем городе.
  Мы миновали дом, в котором жил добрый сказочник Евгений Шварц, и где теперь находится радио «Модерн». На Малой Монетной мы выпили пива у пивточки.
- Куда ты завёл нас? – спросил Страус оперным голосом. Есть такая опера «Иван Сусанин».
 
  На Большой Монетной мы снова подкрепились. На этот раз мы приняли пирожков с горячим чаем. На природе почему-то всегда разыгрывается аппетит. Правда можно ли назвать улицу природой?
  Мы долго стояли в крытом стеклянном кафе, обсуждая предстоящую практику. За стёклами была чудеснейшая пора – солнце, осень. Есть в этом какое-то своё очарование. При всей моей любви к лету я никогда не перестану любить осень. Особенно такие погожие деньки. У природы нет плохой погоды.
  Мы тянули горячий чаёк из пластиковых стаканчиков и всё у нас было отлично. Ну не было у нас проблем!
  Выйдя из кафешки, мы отправились по улице Чапаева к Гренадерскому мосту. Сначала моей мыслью было прогуляться на ту сторону к "Выборгской", но взглянув на часы, я с удивлением обнаружил, что осталось полчаса до начала предполагаемого рабочего дня. Надо было «поворачивать оглобли».
  Маршрут продолжился вдоль решётчатой ограды Ботанического сада. За оградой были живописнейшие виды редких деревьев, которые под действием осени приобретали краски сумасшедшей красоты. Бурые, красные, оранжевые, лимонные – они расплывались в кронах уже облетевших соседей, как пятна Роршарха. Над оградой тоже росли деревья, склоняясь над дорогой своими могучими ветвями. Под ногами шуршали бумажным ковром опавшие листья. Это была Аптекарская набережная: гранитный берег, ярко-синяя вода, залитая солнечными лучами и источающая ослепительные блики в глаза; заводские здания из красного кирпича на Выборгской набережной по ту сторону Большой Невы.
  Шли мы долго, но я подозреваю, что мой товарищ не видел этой красоты, потому что к моменту подхода к институту, он уже начиал меня потихоньку «костерить». А может быть я на него наговариваю, и он чувствовал то же, что и я, только глубже…
 
  Сэм встретил нас, как родных. Даже узнал сразу, вопреки обыкновению. В его аудитории сидела какая-то азиатская студентка, бившаяся над программой на языке Си. Сэм предложил нам ей помочь. Мы все дружно замотали головами. Славянский хорошо пострался, чтобы привить нам нежную «любовь» к программированию.
- Манипулятор мышь… - вспомнил Удалец, пародируя гулкий голос Олега Евгеньевича.
- Мышь и клавиатура! – добавил я.
  Мы снова дружно заржали. Сэм понял, что он не Юлий Цезарь, и что заниматься одновременно даже двумя делами он не сможет. Он отослал студентку, которая, как оказалось, приехала из далёкой Киргизии, и занялся вплотную нами. Заперев кабинет, он проводил нас на вычислительный цетр, который был на последнем этаже.
  Это была огромная аудитория, отремонтированная под «евро» с жаллюзями на окнах. Все столы были уставлены новенькими компьютерами с плоскими мониторами. А на стене висел лозунг, распечатанный на принтере: «Человек не должен делать того, что может сделать машина!!!». К нам вышла пожилая женщина в вязаной кофте и в очках.
- Вот, Валентина Аркадьевна, это студенты этого... как его… - поспешил представить нас Сэм.
- Петровского колледжа!!! – хором грянули мы.
- Да. Так вот, они будут у вас всё чинить.
- Хорошо, а что вы можете починить? – спросила она.
- Всё, - безапелляционно сказал Страус.
- Принтер почините?
- Какой? – спросил я.
- Хороший.
- Если хороший, то починим,- сказал Дима.
- Ну, вот и хорошо, - улыбнулась она, - приходите тогда завтра.
- Завтра? – спросил Дима. Он вообще любит переспрашивать. Чтобы быть точно уверенным, - а во сколько?
- Ну, а во сколько вам удобно? – спросила она.
- Нет, а вам-то во сколько удобно? – спросили и мы, потому что привыкли к тому, что нам удобно когда прикажут.
- Ну… в одиннадцать… рано?
- Нет, отчего же, - сказал я. – это не рано.
  Они с Сэмом переглянулись с улыбкой. По-моему, они считали нас детьми. Подумаешь! Всего на каких-то тридцать лет старше!

Первый рабочий день.

  На следующий день я проснулся в холодном поту в половине девятого. Первой мыслью было «проспал. Бежать нет никакого смысла. Всё равно студенческий отберут…». И только спустя несколько секунд в моём сознании стало всплывать чудесное обстоятельство, позволяющее мне теперь никуда не спешить. Практика! Как много в этом звуке! Улыбнувшись сам себе я снова уснул.
  Утро выдалось на редкость хмурое. В лужах отражалось серое небо и чёрные ветви облетающих деревьев. Казалось, что мир потерял своё цвет. Серые люди, коричневая земля, хмурое небо, которое, словно, всё никак не может проснуться...
  Было очень непривычно ехать в метро двадцать пять минут. Расстояние до института было много дальше тех двух станций, которые мне предстояло преодолеть до колледжа. Но делать нечего. Жребий брошен.
 
  Когда я приехал в институт, то оказалось, что Дима меня опередил. Удалец сидел на батарее, нахохлившись и втянув голову в плечи. Несмотря на приличное опоздание я ничего не потерял – никого не было. Мы были одни в пустом коридоре. Преподавательница пришла только через полчаса.
  Она включила в каком-то шкафчике рубильник; потом отключила сигнализацию, набрала код на двери, потом открыла ещё несколько замков и отворила дверь. За дверью была железная решётка, тоже запертая на замок.
  В классе свет не горел. Стоял полумрак. Она щёлкнула выключателем и вспыхнули, загудев, лампы дневного света, наполнив мрачноватый класс хоть каким-то светом. "Это всё из-за погоды", - подумалось мне, - если бы было солнце, как вчера, нам бы никакой свет бы не понадобился.
  Мы повесили одежду в соседней комнате, где было что-то вроде раздевалки и надели белые халаты. Это так принято в колледже – ходить на практику в белом халате.
- Ой, они ещё и халаты принесли! Ну, ребята… - умилилась преподша. – берите в шкафу тряпки и протирайте пыль. Вот вам тазик с водой; вот вам порошок.
  Мы ошалело на неё посмотрели. Вроде как мы компьютеры пришли ремонтировать, а тут… 
  Спустя какое-то время, Удалец бегал, как страус с тазиком, а я снимал с подоконников горшки с цветами и протирал пыль. На нас были кристально-чистые халаты, но мы охотнее бы запачкали свою одежду, чем их.
  Так прошло около часа. Первый день всегда длится гораздо дольше, чем остальные. Это такой закон. Когда мы управились, она принесла принтер. Я думал, что дело будет в банальном блоке питания или предохранителе, но поломка оказалась серьёзной – развалилась печатающая головка. Из неё выпали все иголочки и выглядела она довольно непотребно. Оставив нам всё это безобразие, начальница ушла.
- Что будем делать? – спросил я. До этого с принтерами дела не имел.
- Лично я буду играть, - лаконично сказал Дима и включил компьютер.
  Я понял, что я крайний. Горестно вздохнув, я принялся запихивать обратно эти иголочки. Иголочек не хватало, и поэтому не успевал я закрыть коробочку, как одна или две всё время выскакивали.
- Козлы, пароль поставили! – вскричал в сердцах Дима.
  Я возился с головкой битый час, пока не швырнул её на стол. Подойдя к Диме, я сел рядом на свободный стул. Он уже разгадал пароль и вошёл в «Нортон Коммандер». Там он бесцельно шнырял по колонкам файлов. Файлы были специфические. Они носили названия «Тепло», «Плата», «Радио». В каждой папке были либо обучающие программы, либо какие-то программы, рисующие графики. Видно было, что здесь компьютеры использовались только для лабораторных работ. Для пробы Дима запустил какую-то программу. На экране высветилось: «Введите 1350 элементов массива». Ему стало интересно, и они стал вводить цифры. В конце концов компьютер нарисовал на экране невообразимую кривую и написал: «Диффузионная ёмкость равна 12 пикофарад».
- И это всё? – закричал Страус.
  Мне стало скучно, я снял халат и отправился бродить по институту. Лаборатории, аудитории, классы. Я вышел во двор и перешёл на другую сторону. Во дворе было довольно сыро и ветрено. Я решил разведать что же находится в огромном кирпичном здании, которое возвышалось ввысь девятью этажами. Поднявшись по лестнице на массивное крыльцо и проник в вестибюль.
  Там мне очень понравилось – в нём было просторно. Прямо перед входом висела доска объявлений, на которой были развешаны объявления типа: «чертежи, дипломы, курсовые» или «классная дискотека в клубе «Метро»».
  Я свернул вправо и отправился гулять по этажам. Надо сказать, что современный корпус был куда более интересен, чем тот, старинный. Длинные уютные коридоры с низкими потолками, светлые лестницы, лифты, стенды с новейшими разработками 1977-го года; фотографии преподавателей. Было на что посмотреть. Кафедра микроэлектроники, кафедра радиотехнической физики, кафедра электронно-ионной и вакуумной технологии, кафедра медицинских приборов… Я шёл и наслаждался. Здесь витал дух науки и техники. Вот, где я хотел бы проходить практику!
  Когда я вернулся к своему товарищу, то застал его в позе гогеновского мальчика, достающего занозу. Он сам пытался починить головку.
  К метро мы шли также вместе, но разговор как-то не клеился. Если вчера мы упивались своей победой, то сегодня мы были в рассеянном и размягчённом состоянии. Когда целый день ничего не делаешь, то поневоле устаёшь от безделья. У меня так бывало на практике у Бельцова.

Второй день практики.

  На следующий день мы пришли позже на полчаса, не сговариваясь. Но преподавательница из вычислительного центра снова нас перехитрила. Она тоже пришла на полчаса позже. Когда она открыла дверь кабинета, мы вошли не сразу, чтобы не показать ей, что мы её ждали.
  В классе было всё-так же сумрачно. Свет ламп дневного света резал глаза; хотелось выключить его, чтобы успокоить взор. Когда мы вновь облачились в белые халаты и расселись по местам, она вышла к нам из своей комнатёнки.
- Ребята, как дела с принтером? - сразу же спросила она.
  Мы сказали ей, что он не подлежит ремонту. Она ничуть не расстроилась и ушла к себе пить чай. Мы думали, что теперь от нас отвяжутся, так сначала и случилось, но это было ненадолго. В конце дня она сказала:
- Вот что, ребята, поскольку работы всё равно нет, я вас решила разделить. Один из вас останется у Сергея Михайловича...
- Это я! - сразу же сказал Дима.
- А другой пойдёт на кафедру микроэлектроники и технологии радиоаппаратуры - там всегда нужны специалисты.
- Пока! - сразу же сказал мне Дима и протянул руку. За это время мы уже порядком устали друг от друга и проводить оставшееся время в одной комнате нам не хотелось.
  Валентина Аркадьевна объяснила мне, где находится кафедра. Оказалось, что это в том замечательном здании, в котором я давеча гулял.
 
  По внутреннему двору шли целые толпы студентов. Они были весёлые и нарядные. Девушки даже по-моему что-то пели. Вот оно – российское студенчество.
- Димка! – услышал я. В этом месте меня звать не могли. Я продолжал идти, стараясь не реагировать на крики. Но они продолжались. Очень скоро я услышал топот ног за спиной и кто-то меня хлопнул по плечу. Я вздрогнул и нервно обернулся, готовый если что дать в ухо. Но моё лицо мгновенно прояснилось. Это был Петя. Мой друг по даче. Мы познакомились на даче в 1992-м, и с тех пор судьба сводила нас так или иначе.
- Привет, - радостно сказал он, - как дела?
- Нормально, а у тебя?
- Вот, курсовик по вышке пишу. Сложно, блин…
  С Петькой мы ровесники. Когда я был в девятом классе, он тоже был в девятом классе. А потом он перестал снимать в наших краях. Теперь вот он где, значит… Уже на втором курсе. Правда, я на четвёртом, но не института.
- А ты тоже значит здесь? – продолжал он свой мучительный для меня допрос.
- Да, - процедил я, стараясь не глядеть ему в глаза.
- Странно, что я тебя раньше не видел, а на какой кафедре?
- Кафедра вычислительной техники.
- Ух ты! А как ты туда поступил?
- Взял и поступил… - мне снова захотелось напиться. Такое бывает, когда на сердце тяжесть и холодно в груди…
- На бесплатное?:
- Конечно.
- Везёт же! А я на кафедре радиофизики… Ну ладно, увидимся.
  Он побежал догонять свою группу, а я побрёл по ступеням в пятый корпус. Вот ты где, значит, Петька… Что ж, неплохо устроился… Хотя в школе ты похуже меня учился. А меня ведь никто не заставлял идти в колледж, и из школы меня не выгоняли, как некоторых. Спокойненько мог доучиться… Тоже бы сейчас писал курсовик по высшей математике… Хотя если разобраться… Зачем мне это надо? Я закончу техникум и пойду работать, пока ты, Петенька будешь свои курсовички катать, да зачётики сдавать. А институт от меня никуда не уйдёт. Есть ещё вечернее отделение. И неизвестно кем ещё ты будешь работать по специальности физика, потому что в свете последних событий в нашей стране такого понятия больше нет. А специальность есть. Время, время нас рассудит!
  С такими чёрными мыслями я поднимался по лестнице. Вобще-то я человек не завистливый и не злой. Просто иногда находит такое… Это пройдёт. Просто погода плохая; да на улице слякоть; да друг бывший уже в институте… а так всё путём!

  На кафедре микроэлектроники я узнал, что оказывается всё-таки есть такое понятие "научно-исследовательская лаборатория", потому что меня встретила её заведующая – Лилия Петровна. Она была прямой противоположностью Веры Аркадьевны. Если та казалась слегка заторможенной, эта наоборот была взбалмошной и без конца говорила.
- Здравствуй, - бодро сказала она, - пойдём.
  Она привела меня в небольшой класс в конце коридора. В классе было штук десять компьютеров и телевизор на тумбочке.
- Вот, телевизор не работает, - сказала она, - сможешь починить?
  Так прошёл ещё один день.

  На следующее утро я принёс свой транзистор и торжественно его заменил. Как только я это сделал, экран озарился какой-то передачей. Шёл мультфильм про «Лисёнка по имени Вук». Около часа я смотрел мультфильм. Час спустя Лилия пришла на работу. Увидев, что телевизор работает, она искренне удивилась.
  Вслед за ней в аудиторию заглянул какой-то согбенный парень лет двадцати пяти. У него был немного пришибленный вид; на носу очки с очень толстыми стёклами, а на лице совершенно отрешённое выражение.
- А что это вы тут делаете? – спросил он.
- Телевизор починяю, - сказал я.
- А он что не работал? – спросил очкарик. Я посмотрел на него волком.

 Лилия не давала мне долго сидеть без дела.
- Ты ведь разбираешься в компьютерах? - спросила она меня. Я сказал, что разбираюсь.
- В этом классе давно уже надо переделать "двойки" в "четвёрки". Сможешь?
- Конечно, - обрадовался я. Это я мог.
- Тогда вперёд. Зайди ко мне. Я дам тебе плат. Только…
- Да?
- Только здорово их не драконь, чтобы в случае чего из них можно было сделать хотя бы "двойки". Хорошо?
- Конечно, - согласился я и пошёл за нею.

  Кабинет Лилии напоминал скворечник. Он был очень узким и длинным. В нём было одно маленькое окно напротив двери; стол, заваленный бумагами; маленький телевизор "Владимир Ленин" и книжные шкафы. Кроме хозчасти Лилия Петровна занималась ещё бумажной работой. Все договора и планы кафедры оформляла она. На её столе стояла пищущая машинка "Консул" с электроприводом. Когда-то это был предел мечтаний.
  Лилия долго рылась в шкафах, на полках и в тумбочке. Платы она нашла под столом. Они были в красивых коробочках, на которых было изображено что-то космическое и было много иероглифов. Кроме плат я получил отвёртку и несколько ЦУ.
  Я покорно всё выслушал, потому что не в моём положении было привередничать. У меня была альтернатива умирать со скуки, и она меня не прельщала.
  Лилия привела меня в тот самый дисплейный класс, где стоял свежепочиненый телевизор.
- Вот, - сказала она, - располагайся.
  И я расположился.

Один.

  С этого момента для меня началась «волная жизнь бельчонка Рыжика». Так называлась одна из моих детских книжек.
  Я вставал около десяти, не спеша завтракал, шёл к метро в тумане осеннего утра. Рядом шли потоки людей – у метро, на остановках, на улицах. Все они куда-то спешили, и только я не спешил никуда. Мне некуда было торопиться. Я знал, что на работе меня никто не ждёт. Никто не сделает мне замечания, не обругает и не заберёт студенческий билет.
  От метро всегда шло много студентов. Одеты они были иначе, чем я. Парни носили пиджаки с галстуками. Теперь, когда холодно, они носили особые полу пальто. Это выглядело элегантно и старомодно. Я же ходил в дутой куртке "Юнисекс", чем особенно выделялся из серой студенческой массы. Конечно я тоже был студентом, но абсолютно другого учебного заведения.
  Я входил в вестибюль пятого корпуса, как к себе домой. Не спеша поднимался по лестнице, заходил на кафедру, где висели стенды передовых разработок 77-го года, проходил коридор с низким потолком и здоровался с Лилией. Она сидела в своей клетушке и всё стучала на «Консуле» бесконечные бумажки.
   По-хозяйски открывая шкафчик электропитания, я включал электричество и отпирал дверь кодом 1917. Потом так же тщательно запирался в своём кабинете.
  Почему-то мой класс всегда пустовал. Я был в нём предоставлен сам себе. Лилия тоже не заходила, поэтому проконтролировать меня никто не мог.
  Первым делом я включал телевизор. Телебашня была от института в двух шагах, поэтому проблем с приёмом не было. На жалкий кусок проволоки ловились все станции. Поймав что-нибудь дельное, я садился в преподавательское кресло и некоторое время наслаждался в полудрёме художественным фильмом или мультиками. Более приятной практики у меня ещё не было.
  Подремав часов до двух, я открывал очередной компьютер и начинал колдовать: откручивать винты, дёргать разъёмы, жонглировать платами. За время практики на этой кафедре я здорово набил руку на сборке-разборке. Если до этого я сам собирал компьютер всего лишь один раз, то теперь я не мог бы сосчитать сколько раз я это проделал.
  Конечно, не всё было гладко. Иногда что-то не ладилось. Тогда я долго возился, иногда звал того самого Аркашу – аспиранта. Он оказался не таким уж зловредным. Просто он писал диссертацию и просиживал целыми днями за компьютером в своём кабинете в конце коридора. Он набирал какой-то бесконечный текст, испещрённый формулами, цифрами и таблицами. Связного текста там было очень мало. Вообще, чтение диссертаций можно рекомендовать, как снотворное. Но, тем не менее, благодаря этим формулам и высшему образованию, голова у Аркаши варила что надо. Он влезал своими длинными и тонкими пальцами в компьютер, щёлкал клавишами, жонглировал отвёрткой, и, что самое удивительное, «железо» начинало работать.
  В минуты затишья, когда он не был занят, мы с ним много разговаривали. Как-то за дверью слышался ор Лилии она устраивала очередной разгон кому-то.
- Часто она такой шухер наводит? – спросил я сочувствено у Аркаши.
- Это не шухер, - серьёзно сказал он, - а справедливые замечания. Со студентами только так надо. Летом всё отремонтируют, а приходишь чуть ли не первого сентября – уже везде надписи. В такие минуты хочется руки им оторвать!
  Я скептически посмотрел на него. Оторвать руки даже у самого хилого студента, он вряд ли смог бы.
- А какой вы техникой чаще всего тут занимаетесь? – спрашивал я его.
- Где это здесь?
- На кафедре.
- А никакой. Здесь этим не занимаются.
- Как?! А чем же?
- Ну есть два-три доктора, которые работают инженерами. Они чего-то разрабатывают. Остальные занимаются только преподавательской деятельностью.
- Но они же преподают всё это, значит могут и делать, - сделал я вывод.
- Нет, - покачал головой Аркаша, - в чистом виде схемотехника здесь не преподаётся. Это на другом факультете.
- А здесь что?
- Ну, здесь… Физика, технология микросхем, технология радиоаппаратуры.
- А что такое технология? - удивился я.
- Это производственные расчёты. Расчёты радиаторов, вентиляции, тепловых режимов…
- А схемы проектировать тут не учат? – удивился я.
- Здесь дают базу. Потом ты приходишь на рабочее место, и тебе дают руководителя. Он уже тебя натаскивает. Если попадётся тебе работа по схемотехнике, будешь ей овладевать уже на рабочем месте.
  Я был немного удивлён. Только теперь для меня в полной мере раскрылось слово «Кафедра Микрорадиоэлектроники и Технологии Радиоаппаратуры». Полезно иногда поговорить с людьми, которые знают всё это изнутри. Вот у нас в колледже нет разделения на технологию и схемотехнику. Нам дают как можно больше схем, чтобы мы знали технику. Если задуматься, то инженеру тоже надо знать как можно больше схем. Физику должен знать физик. А название красивое. Так приходит человек после школы на первый курс, учится шесть лет, думает, что он становится радиоинженером, а приходит на работу и… Вся физика куда-то сразу улетучивается, а остаются голые схемы, которых он и в глаза-то не видел. Вот всё это мне Аркаша и объяснил.

  Компьютерная практика влияла на меня с каждым днём всё больше. Я стал ощущать себя специалистом. Или профессионалом. У меня больше не было мастера, как в колледже. Теперь я ориентировался только на себя. Как говорил мой дедушка: «База у тебя есть, а предел не ограничен». Я перестал ходить во всяких свитерочках и стареньких джинсах. Теперь, чтобы прилично выглядеть в коридорах, столовой, в вестибюле я стал хорошо одеваться. На работу я приходил в синем пиджаке, под которым у меня был элегантный чёрный бадлон. Из инструмента я приносил только отвёртку. Больше сборщику компьютеров ничего не надо. Так прошла ещё неделя.

Знакомство

  Тот день перевернул мою жизнь. Конечно он сделал это не сразу. Не так-то просто перевернуть целую жизнь. Он породил цепь событий, которые одно за другим колебали мои устои, вырывая те столбы, на которых покоилось моё бытие и меняли его положение в пространстве настолько, насколько это возможно. Если бы я мог тогда оценить это…
  В то утро погода была такая же, как обычно. Октябрь, в отличие от сентября, не желал дарить ни одного тёплого денька, за исключением того денька, который провожал нас на практику и ещё нескольких, которые не отразились ничем.
  Я брёл в своей чёрной куртке вдоль решётки Ботанического сада, наблюдая, как облетают последние листья с чёрных стволов деревьев, как чернеют листья, которые уже облетели, и как дожди смывают последние следы того времени, о котором я ещё помнил - солнечного лета.
  В институт я вошёл в толпе ординарных студентов, которым я уже не завидовал. У них свои трудности здесь, у нас свои там. Конечно, у них не бьют человека по лицу, если он не устраивает коллектив; и не заставляют драить полы и убирать снег. Но это уже детали, которые обычно приятно опускать.
  Я вошёл в свой класс, как всегда одинокий и молчаливый, и, достав очередную материнскую плату, начал отворачивать винты от корпуса. Неожиданно в мой класс вошли двое. Один был явно студентом – с невообразимой копной волос, одетый в «косуху» с множеством молний и заклёпок. На спине у него был  рюкзак "Кино". Второй был очень пожилой, в старорежимных очках с цепочкой. Скорее всего это был преподаватель, потому что под образ студента он уже ну никак не походил. Они прошли к первому попавшемуся компьютеру и включив его, стали ждать пока он простестируется и будет готов. Теститровался он медленно, потому что «двойка» – это не «Пентиум-3». От нечего делать они стали разговаривать.
- Что же вы мне не позвонили? – с легким укором говорил "преподаватель", - я вас жду уже целых полчаса…
- Понимаете, Сергей Трофимович, - спокойно, даже скандально говорил "студент", - я работаю. А тут с этим дипломом всё время нужно отпрашиваться. Начальство не одобряет… Еле вырвался.
- Ладно, - махнул рукой "преподаватель", - приступим!
  На экране вспыхнули синенькие столбики «Нортона командера», после чего они запустили программу.
  В это время я в двух шагах от них с хрустом выдёргивал разъёмы, манипулировал шлейфами, крутил винты, гремел железом… Меня отвлёк от работы их разговор. У них что-то не получалось, и я поневоле стал догадываться, что очень скоро обратятся ко мне, как единственному специалисту по компьютерам в этой комнате. Чтобы хоть как-то быть в курсе, я начал прислушиваться к их разговору заранее.
- Понимаете, - говорил преподаватель, - дома у меня кривая показательной функции шла как надо, а здесь… Не понимаю!
- Может быть дискета плохая? – подал голос студент.
- Дело не в дискете, и не в компьютере, - авторитетно заявил я, - дело в мониторе. Вы сели за компьютер с «EGA»-монитором, а у него другое разрешение, чем у вас дома. Вот и кривая не такая, как надо…
  Оба смущённо притихли и посмотрели на меня с уважением. Я же невозмутимо продолжал что-то откручивать, даже не глядя на них. Пока я работал, преподаватель отослал студента. Мы остались в комнате одни. Какое-то время он щёлкал по клавишам, писал что-то. Я всё ждал когда он ко мне обратится. Неожиданно он спросил:
- Вы наш институт заканчивали?
- Нет, - скромно сказал я, - другой.
- А какой?
  «Что бы ему соврать?» – думал я, - вроде как неудобно…
- Собственно, я заканчивал техникум.
- А какой техникум? – не унимался пожилой преподаватель.
  Я сказал.
- Нет, не слыхал.
  Ну ещё бы он слыхал! Никто не слыхал, кому не скажи. Собственно и директор наш наверное не слыхал, что у него есть такая специальность в его колледже. Он, небось, думает, что у него только экономисты и менеджеры. А зря! Потому что мы есть, и ещё обязательно себя покажем. Много великих людей вышло из ремеслух. Взять хотя бы Кирова…
- А сейчас вы здесь работаете?
- Нет, не работаю… Меня просто… попросили помочь… - заюлил я.
- Ясно. Хорошо, когда человек разбирается в технике. С таким талантом в жизни не пропадёшь. Мне бы очень хотелось бы тоже… Вот… Как вы… Разобраться в этих платах, процессорах, винчестерах, CD-ROM-ах…
- Так нет ничего проще, я мог бы вас научить! – спокойно сказал я.
- Правда? – обрадовался преподаватель.
- Конечно. С удовольствием.
  «Лишний человек в институте никогда не повредит, - подумалось мне, - вдруг именно это знакомство окажется решающим на моём пути к высшему образованию?»
  Из беседы с "преподавателем" я узнал, что зовут его Сергеем Трофимовичем, и что он на пенсии. Лет пятнадцать назад он был профессором на этой кафедре, занимался научной работой, сам разрабатывал подложки микросхем. Одно время заведовал кафедрой. По-моему, ему очень повезло, что он ушёл на пенсию до того, как всё рухнуло, поэтому он не видел краха отечественной науки. Теперь к нему обращались лишь тогда, когда надо было взять дипломников или заменить какого-нибудь преподавателя, потому что предмет-то он знал, но ездить каждый день и вести по четыре-пять пар ему было уже тяжело. Он числился на четверть ставки.
  Сергей Трофимович, которого в дальнейшем я буду иногда именовать "профессором", рассказал мне, что дома у него есть компьютер «двойка». Он хотел бы сделать «апгрейд», то есть модернизировать его и попросил бы меня помочь. Естественно, что это будет оплачено.
  Я сразу согласился. Во-первых, мне было интересно пообщаться поближе с интересным человеком, который отдел электронике столько лет. Во-вторых, хотелось проверить свои силы, потому что до этой практики я по-настоящему собирал компьютер только один раз.
  Мы расстались с Сергеем Трофимовичем друзьями – обменялись телефонами и рукопожатиями. Весь остаток дня я работал в приподнятом настроении, напевая что-то развесёлое себе под нос…

Юнона и авось

  В пятницу вечером, как и договаривались, я позвонил профессору. У него было занято. Я звонил раз двадцать, после чего отчаялся уже и, бросив трубку на рычаги, пошёл заниматься своими делами. Тут же раздался звонок. Звонил Удалец. Оказывается, это он мне всё это время названивал.
- Ну ты даёшь! – сердито сказал он, - к тебе дозвониться, как в Смольный!
- Ну, как поживаешь? – спросил я, - что на практике делаешь?
- Да… Компы обслуживаю.
- А что именно?
- «Виндоус» ставлю, «винты» форматирую…
- Ясно. А я на кафедре МИТ «двойки» в « четвёрки» переделываю.
- Тоже хорошее занятие, - засмеялся Удалец, - слушай, ты мониторы и блоки питания у компьютеров никогда не ремонтировал?
- А что? – насторожился я.
- Да понимаешь, мы Сэму-то обещали всё это починить. Он как освободился, сразу ко мне. И барахла нанёс всякого. А я-то в этом, сам понимаешь...
- Помочь?
- Да, пожалуйста!
- Ну, заходи ко мне на кафедру.
- А где это?
  Подробно разъяснив ему где находится мой дисплейный класс, я попрощался с ним. Было десять минут двенадцатого. Конечно поздно уже было звонить Сергею Трофимовичу, но я же обещал…

  Я снял трубку и набрал номер. На другом конце провода впервые за этот вечер раздался длинный гудок.
- Алё, - сказал приятный женский голос. Сходу было не определить кто это - жена, дочь или внучка.
- А будьте добры Сергея Трофимовича, - вежливо сказал я.
- Он уже спит, а что передать?
- Как же мне быть, мы договаривались созвониться, это очень важно… - расстроился я.
- Ну, ладно, сейчас я вам его дам. Даша отнеси телефон дедушке!
  Последние слова относились явно не ко мне. Я стал ждать, пока невидимая Даша отнесёт телефон. Наконец, послышался шорох, и Сергей Трофимович совершенно не сонным голосом сказал: «Алё».
- Здрасьте, Сергей Трофимович, это Дима! – сказал я.
- Здравствуйте, Дима, - сказал Сергей Трофимович, -  я думал, что вы уже не позвоните.
- Извините что так поздно, у меня линия была занята, - сказал я.
- Ничего. Итак, как мы с вами договоримся?
- Давайте в девять у метро «Автово» – предложил я.
- Хорошо, не опаздывайте.
  Он повесил трубку. Видимо, он был человеком дела, поэтому не тратил своего времени на пустые телефонные разговоры.

  Ночью было первое похолодание. Я проснулся совсем закоченевший. Тонкое одеяльце, которое хорошо было летом, уже не спасало. Пальцы ног стали, как сосульки. Уши тоже были холодные.
  Я встал в восемь утра босыми ногами на холодный пол и побежал умываться. И чего я в такую рань назначил встречу?
  Умывшись, я сделал зарядку под «Модерн Токинг». Из спальни вышла мама в ночной рубашке.
- Чего ты в такую рань соскочил? – хмуро спросила она, - вы что и в субботу теперь работаете?
- Нет, просто я договорился с одним человеком на рынок съездить.
- Опять с Серёгой?
- Нет, с профессором одним.
- Надо же, - сказала она, -  какая у тебя теперь клиентура…
  Получив всю необходимую информацию, мама пошла назад в спальню – досматривать сны. Я же наскоро перекусил и пошёл к метро.
  На улице светило раннее солнце, но несмотря на это, был дикий дубак. На лужах появились корочки льда. Неужели зима приходит? Только не это!
  Профессор ждал меня у метро. Он был в очках, берете и в каком-то плащике, пошитом до "исторического материализма". С ним была небольшая коляска с двумя колёсиками. К ней были прикручены сотни верёвок и мотки алюминиевой проволоки.
- Здравствуйте, - сказал он, пожимая мне руку, - холодновато сегодня.
- Да уж, - сказал я, ёжась. Мне уже три недели не приходилось так рано вставать, поэтому я был хмур и неразговорчив.
  На остановке была огромная толпа народа. Все ждали трамвая. Когда он подошёл, всё рванулись занимать места. Мы втиснулись в первых рядах и встали на задней площадке у окна. От холода стекло сильно запотело, равно, как и очки у профессора. В салоне была сильная давка, которая усиливалась когда трамвай подскакивал на кочках.
- А зачем вам компьютер? – спросил я, когда трамвай тронулся с места.
- Во-первых, я на нём печатаю тексты, - стал загибать пальцы Сергей Трофимович, - во-вторых, делаю расчёты и проекты, а в-третьих, я сейчас увлёкся программированием на языке Бэйсик. Вы не представляете, как это увлекательно. По-моему, инженер только тогда по-настоящему прочувствует красоту математики и физики, когда напишет программу. Вы со мной согласны?
- Конечно, - с готовностью согласился я.- но почему Бэйсик? - (Во мне ещё жили слова товарища Славянского, который преподаёт у нас «Языки программирования» о том, что Бейсик – это не язык, а ничтожество, которое надо давно уже забыть).
- А это очень простой язык, - сказал профессор слегка оправдываясь, - очень легко запоминается. Я пробовал себя и в Паскале и в Фортране – но это не то. Я пишу много учебных программ для студентов – расчёты по топологии микросхем, расчёты СВЧ-цепей… Вы знаете, как это увлекательно?
  К сожалению или к счастью, мне никогда не приходилось всерьёз увлекаться физикой и тем более математикой. Я с ними с детства не дружу. Откуда же мне тогда было знать, как это увлекательно?
  Впрочем, профессора это ничуть не смутило. Было бы желание, а физику с математикой всегда освоить можно, - так он мне сказал. Поэтому всю дорогу Сергей Трофимович вёл себя очень трогательно. Он беспрерывно рассказывал мне что-то такое научное, что на нас косился весь трамвай. Я с нетерпением ждал когда же мы приедем.

На рынке.

  Если бы сие повествование велось в старинном рыцарском романе, то эта глава начиналась бы примерно так: "Юго-западный рынок "Юнона" раскинулся на живописном берегу Финского залива - среди величественных куч песка, новейших высотных зданий и линий электропередачи. Его поминутно обдувал свежий морской бриз, отчего высохшие жёлтые камыши шуршали на ветру..." Дальше красивого слога на описание рынка не хватает и любое другое его украшательство выглядело бы на страницах моей повести, как насмешка.
  От себя добавлю, что впервые на этом рынке я появился с моим дедушкой в 95-м году, когда мы с ним покупали картриджи для моей игровой приставки "Денди". С тех пор он почти не изменился (рынок).
 
  Путь к заветной цели лежал через ряды толкачей – людей занимавшихся продажей с рук. На клеёнках и скатертях было выложено всё, что только душеньке угодно: одежда, обувь, радиодетали, сантехника, бронзовые статуэтки, часы, значки, военная форма, кассеты, тапочки, пластинки, полотенца, валенки и стельки. На барахолке всегда была жуткая толпища, которую можно было увидеть ещё издалека.
  Едва мы сошли с трамвая, как меня всерьёз заинтересовало, как отреагирует такой интеллигентный профессор на весь этот хаос. К моему глубочайшему удивлению, он вёл себя довольно непринуждённо и даже заинтересовался ценой на резиновые калоши. Но не купил.
  Сам рынок был за забором. Через проход валом валил народ. Чтобы пройти нужно было купить билетик. За билетами тоже была очередь. Профессор милостиво одолжил мне три монетки, потому что у меня не было мелких денег.
  Показав билетики, мы сразу окунулись в эту сутолоку: Справа и слева шли торговые ряды с компакт-дисками, антеннами, платами. Мы прорвались сквозь толпу и вошли в павильон.
  Павильон – это одно из самых культурных мест на рынке. Там есть крыша. Там тепло. Там дают чеки на всю продукцию. В ларьках всё иначе.
  Сразу хочу сказать, что на этом рынке царили неписаные законы, которые мне со временем пришлось узнать, так как я был на нём частый гость. Первый и самый главный закон - не укради. Ещё ни в коем случае нельзя ругать товар при продавце; следствие - кровная вражда всех близлежащих продавцов. Если ты покупаешь запчасти для компьютера под открытым небом, то проверить сразу их нет возможности. Поэтому они стоят дешевле. Если попросишь проверить, надо доплатить. Заведомо нерабочие устройства стоят ещё дешевле. Только непонятно кому они могут понадобиться.
- Вот, - сказал я Сергею Трофимовичу, делая широкий жест, обводящий рынок, - выбирайте. Всё это может оказаться в вашем доме.
  Профессор по-моему понял меня слишком буквально и с глубочайшим интересом стал исследовать каждый ларёк в павильоне. На стёклах висели прайс-листы, и он старался сопоставить цены со своим бюджетом. Я же в это время заинтересовался сотовыми телефонами. Не прошло и трёх минут, как он позвал меня:
- Дима, - радостно сказал он, - я, кажется, нашёл!
  Он показал мне цену.
- Да вы что? – ужаснулся я, - клавиатуру за триста рублей?
- А что? – с  тревогой спросил он, - это... дорого?
- Конечно! Пойдёмте лучше к ларькам.
  Но было ещё утро. Почти все ларьки были закрыты. Те, что уже открывались продавали что-то не то.
- Вот платы лежат! – говорил профессор прорываясь к очередному ларьку.
- Это же для ноутбуков, - останавливал я его.
- А это мне надо? – жалобно спрашивал он едва завидев что-то знакомое на витирине..
- Нет, это сетевая карта.
- А это?
- Это модем. Вам это не нужно.
  Постепенно нам становилось холодно, потому наша одежда не была предназначена для таких прогулок, и мы бросались в очередной павильон.
- Стой, - на ходу притормаживал профессор, - а здесь что?
- Автомагнитолы, - отвечал я, помогая Сергею Трофимовичу подняться по ступенькам.
  В павильонах было значительно теплее. Там работало отопление. Мы сделали вид, что мы пришли что-то купить и с важным видом прогуливались вдоль ларьков. Из каждого сразу же пулей выскакивал продавец:
- Чего изволите? Подсказать что-нибудь? – они иногда бывают так навязчивы... Ну не привык ещё русский человек к сервису, ну зачем же его заставлять?
  В павильонах не было ничего из того, что нам надо, так как то, что нужно было профессору для них уже считалось устаревшим. Но было много своих плюсов. Постепенно оттаивали пальцы; постепенно возвращалась способность здраво мыслить. Через запотевшее окно я увидел, как открываются ларьки. Снимались щиты со стёкол, зажигался свет, на прилавках появлялся товар. Возле них тут же появлялись первые покупатели.
- Пойдёмте, - сказал я профессору. Он с готовностью последовал за мной.
  Мы подошли к моему знакомому ларьку. Он стоял на самом проходе, но цены там были самые приемлемые. Над окошком висел небольшой плакатик: «Микросхем нет, не было, не будет и не надо». Там торговал толстый дядька с бородой. Он был одет в вязаную шапочку и тёплую куртку. Самое то для такой погоды.
  С ларька уже сняли щиты, и вокруг него уже начала собираться толпа праздных прохожих, так как он был популярен.
- Вот то, что нам надо, - тихо сказал я профессору. Но он меня уже не слушал. Он просунул голову в ларёк и сказал:
- Ребята, а из вас в ЛЭТИ никто не учился?
- Я учился, - сказал толстый дядька в шапочке и расплылся в широченной улыбке, как Чеширский кот, - здрасьте, Сергей Трофимович!
- Володя, - ласково сказал профессор, - вы же на «Позитрон» пошли работать! Что привело вас на базар?
- Перестройка, - коротко сказал Володя.
- Ясно. Не посоветуете нам что-нибудь?
- А что вам надо?
  Я хотел встрять, но ту какой-то мужик в ватнике отпихнул меня и встрял между Володей и профессором:
- А микросхем нет? – хрипло крикнул он в ларёк. Володя коротко указал ему на плакатик "Микросхем нет!". Мужик его внимательно прочёл и сказал:
- Зря вы так!
- Чем вам помочь, Сергей Трофимович? – снова спросил Володя.
- Нам нужна материнская плата 486, процессор 100 мегагерц, память и видео карта, - выпалил я.
- Походите минут пятнадцать, - сказал Володя, - мы соберём всё, проверим.
  Мы отправились гулять. У лотков, как грибы после дождя, появлялись продавцы; росли груды плат, проводов, коробок, разнообразных моторов, вентиляторов и прочего хлама. Пользуясь случаем, я прикупил транзисторов для своих радиолюбительских конструкций.
  Профессор шёл рядом со мной и на всё увиденное излагал свою научную точку зрения. Слушать его было смешно и грустно. То он рассуждал с продавцами о коэффициентах гармоник автомагнитол, то о индуктивно-емкостных характеристиках колонок; то вспоминал, как надо менять микросхемы на материнских платах и прикидывал сколько в них может быть транзисторов. А когда он спросил у одного молодого торговца какие примеси используются для производства оперативной памяти, тот явно загрустил и скорбно отвернулся. Не думаю, что все они знали хоть что-то из того, что спрашивал профессор.
- Как ты думаешь, мы можем им доверять? - спросил меня профессор у ларька с антеннами.
- Конечно, сразу видно свои ребята, - подбодрил его я.
- Хорошо, я тебе верю, - сказал Сергей Трофимович.
  Мы вернулись, как и обещали. Компьютер ещё не был готов. Никак не могли найти подходящий процессор. Таких старых уже не было. Мы снова пошли гулять. На этот раз я привёл профессора к книжным рядам. Там он стал требовать книгу «IBM для пользователя». Якобы он слышал ещё десять лет нада, что это хорошая книга. Я объяснил профессору, что эта книга и была хороша десять лет назад. Теперь же она у меня лежит на полке, подложенная под принтер. Чтобы не дрожал. Это самое лучшее ей применение.
  Мы выбрали несколько самоучителей по “Windows”, и на этом успокоились. Когда мы постучались в наш ларёк в следующий раз, всё уже было готово. Нам продемонстрировали работу платы на экране монитора и завернули всё в антистатические пакетики. Железо решили положить в мой рюкзак, потому что надо было купить ещё корпус, клавиатуру и провода.
  Все эти аксессуары мы подобрали уже через полчаса. Потом ещё полчаса профессор прикручивал их к своей коляске всевозможными верёвками и проволокой. Получилось очень внушительное сооружение. С чистой совестью мы покинули рынок.
- Насколько я понимаю, мы едем ко мне домой? – спросил профессор.
- Да, - кивнул я. Мне не терпелось заняться сборкой компьютера.

  На обратном пути профессор был ещё более разговорчив. Правда, очень скоро мы сели в метро, а там было шумно и разговаривать было нельзя. Но и тут Сергей Трофимович показал себя интеллигентным человеком. Он занял мне место и помог донести тележку.
  Когда мы выкатили это сооружение на перрон, профессор сказал:
- Ну, сегодняшнюю поездку я считаю удачной. А вы как думаете?
- Я тоже так думаю, - сказал я.
  На эскалаторе всё было ещё куда ни шло, но в трамвай влезть в субботнее утро – это не мелочь. Меня сразу завалили вбок лицом на грудь какой-то рослой девушке, которая протискивалась рядом. Кто-то нажал сзади на профессора, и он уронил тележку на меня. Я упал кульком на вышеупомянутую девушку, а она ещё на кого-то. Все вместе мы легли на пол: я, девушка и компьютер. Кто-то с хрустом наступил мне на руку и сел на тележку.
- Молодой человек, вы долго будете на мне лежать? – с интересом спросила девушка.
- Столько сколько нужно! – радостно сказал за меня какой-то дядька, который лежал рядом. Он всё принял на свой счёт. Но тут уже подоспел профессор, которого пропустили вперёд, и помог мне встать. Отряхнувшись, я встал у окна, прижав тележку к груди, как самое дорогое. Сергей Трофимович встал рядом. Трамвай наконец-то тронулся и поехал по улице, как две капли воды похожей на ту, где находится рынок. Те же дома-корабли, те же магазины, те же дворы.
- Похоже, да? – сказал профессор. Он явно читал мои мысли. - Когда мы переехали сюда из центра в семидесятом году, здесь ещё везде был лес. Можете себе представить?
- Нет, не могу, - потряс я головой.
- Так вот, здесь был лес. И там тоже. Домов почти не было. Мы жили на пустыре. Кругом камыши, строительный мусор, трубы лежат...
- А до этого вы где жили? – спросил я.
- До этого я жил на Выборгской стороне, - сладко вздохнул профессор, - золотое время было… В той квартире я пережил блокаду. Я ещё в сороковые годы был радиолюбителем! Помню, как мы мальчишками бродили по разрушенным домам и искали радиодетали, чтобы сделать детекторный приёмник… - подумать только, пятьдесят лет прошло, а я помню всё, как наяву!
  Несмотря на все эти научные выкрутасы, общаться с профессором было интересно. Конечно, тогда я этого не понимал. Тогда я его почти не слушал – думал лишь о том, как собрать этот злосчастный компьютер. Разве я мог знать, что этот день станет началом тех событий, которые перевернут мою жизнь от начала и до конца…
  Тем временем Сергей Трофимович выдавал много разнообразной информации. Надо было выудить из него то, что мне было бы полезней. Например, про институт.
- Скажите, а почему ваша кафедра не занимается схемотехникой? – спросил я.
- Ну… - задумался профессор, - она занимается топологией микросхем. Вы знаете, как это интересно?
- Знаю, - сказал я, - ну а сами схемы? Ведь это по-моему всем надо...
- Мы изучаем технику СВЧ, - веско сказал профессор, - ещё технику СВЧ изучает кафедра ТОР – теоретических основ радиотехники.
- А почему сразу две кафедры? – удивился я. Тут меня качнуло, и я упал двумя руками на профессора, толкнув его со всей силы. Он дёрнулся, но устоял – слишком много народа было сзади.
- Ну, вот так получилось, - развёл он руками.
- А что, схемотехнике не учат нигде?
- Почему, учат, - невозмутимо сказал профессор, - только на кафедре РЭС – радиоэлектронных средств. Вот там проходят схемотехнику приёмников и передатчиков.
- А телевизоров? – спросил я. По мне, если уж проходить, то всё. На то он и радиотехнический факультет!
- Схемотехнику телевизоров проходя на кафедре Телевидения и видеотехники, - назидательно сказал профессор. Я сразу же вспомнил Игорька и Пингвина.
- Бардак какой-то, - сказал я. – ни одной нормальной кафедры!
- Ещё есть кафедра радиосистем. Там изучают морские средства свзяи, - примирительно сказал профессор.
- Вот дадут такому инженеру телевизор починить, а он в схеме не петрит – почти крикнул я. Теперь я стал замечать, что за нашим разговором следит весь честной народ. Интересное сочетание – студент колледжа и профессор университета спорят в трамвае!
- Инженеру никто не даст чинить телевизор, - покачал головой Сергей Трофимович, - он может этот телевизор разработать, вернее какой-нибудь небольшой узел...
- А если у него дома сломается? - задал я вопрос с подвохом.
- То он вызовет мастера, - пожал плечами профессор.
- Зачем-же-он-тогда-учился? - процедил я сквозь зубы. Так обычно мой враг Колосов цедит, когда со мной разговаривает.
- Поймите простую вещь, - сказал Сергей Трофимович, - кафедры создавались под конкретных людей. Назначали нового заведующего, и он определял профиль научных исследований, разработок, тем и методов обучения. Поэтому и получилось такое расслоение… Когда я пришёл учиться в институт, наша кафедра занималась и телевидением, и радио и усилительной техникой. Прошли годы. От нас отделилось много разных течений. Так образовывались кафедры… Кажется мы приехали.

  Было уже совсем не холодно. Мы шли через какое-то поле, по обе стороны которого стояли "недоскрёбы" – новостройки семидесятых. Они были на редкость одинаковы и невзрачны. При виде их ныли зубы. Даже моё Автово не казалось теперь таким запущенным.
  Потом мы шли через двор усеянный шуршащей осенней листвой. Листьев на деревьях почти не осталось; все они были на земле. Светило ярчайшее осеннее солнце. Это было чертовски красиво.
- А дочь моя закончила кафедру прикладной математики и информатики, - продолжал Сергей Трофимович гнуть свою линию, - это было лет двадцать пять назад.
- А кем она теперь работает? – спросил я.
- Она работает в банке, - сказал профессор, - помните, в начале девяностых организовывались десятки банков?
- Помню, конечно, как не помнить! – сказал я. В одном из них сгорели все наши сбережения с восьмидесятого года. Как такое можно забыть?
- Вот в то же самое время началась глобальная компьютеризация. В банки потребовались специалисты. Вот моя дочь и попала в струю. Её взяли налаживать системы и сети, да и оставили работать инженером.
- Как математика? – спросил я.
- Нет, как программиста. Нам вот в этот подъезд.
  Мы поднялись на лестничную площадку и вызвали лифт. Лифт был на редкость чистый.
- Ты никогда не застревал в лифтах? – спросил профессор. Вопрос был внезапен. Сергей Трофимович стремительно быстро менял темы. Я не успевал перестраиваться.
- Нет, а что?
- Не доверяю я лифтам, - сказал он с явной неприязнью на лице, - за месяц второй раз застреваю. А пешком ходить не могу. Такая вот история…
  В конце концов его слова оказались пророческими. Но как же тогда было далеко до этого момента… 

В гостях

  Нам открыла дверь женщина лет сорока с усталым лицом. Тогда я её совершенно не запомнил, потому что увидел мельком и мне не было до неё дела. Она сразу ушла, не обмолвившись с Сергеем Трофимовичем ни словом. Профессор закрыл дверь и стал разуваться. Я встал у двери, чтобы ему не мешать и огляделся. Обстановочка была что надо. Когда представлял себе жилище профессора, то ожидал увидеть небольшую комнатку в холостяцком стиле. Повсюду стоят баночки с радиодеталями, лежат схемы, приборы... Здесь же интерьер рачительно отличался от созданного мной идеала.
  Стены были белые, как в офисах. Напротив двери висело большое современное зеркало. Моё отражение выглядело довольно неестественно на фоне всей этой красоты.
- Чего вы стоите, как бедный родственник? – удивился Сергей Трофимович. – садитесь на полочку. Дать вам ложечку?
  Я сел, но от ложечки отказался, чтобы не привыкать к хорошему. Профессор выдал мне тапочки, и мы проследовали по коридору к нему в комнату. Пол в коридоре был покрыт толстым слоем лака. На стенах висели картины. В общем это было что-то среднее между гостиничным номером и музеем средней руки.
  К моей радости, в комнате у профессора было почти так, как я и представлял. Большой письменный стол, книжные полки, сотни книг по физике, математике, радиоэлектронике; всевозможные справочники и учебные пособия. На стенах, которые были оклеены совершенно обыкновенными обоями, висели фотографии. В молодости профессор выглядел так же точно, как и сейчас, только моложе. Впрочем, несмотря на весь холостяцкий быт этой комнаты, женская рука всё же чувствовалась. Кое-где были салфеточки; на полу не было ни пылинки, также было несколько дорогих вещей: японский телевизор, видеомагнитофон и спутниковая тарелка за окном. Вряд ли такое можно себе позволить на профессорский оклад, да ещё на четверть ставки…
- Пожалуйста, располагайтесь, - сказал он мне. И я расположился. Я достал из рюкзака свою любимую отвёртку, мультиметр и ещё несколько приспособлений.
  На почётном месте и даже на специальном столике стояла его «двойка». Мы заботливо отсоединили от неё всё шнуры и провода и отставили в строну.
- Будь предельно осторожен, - попросил профессор, словно я собирался разбирать гранату. Я сделал успокаивающий жест и приступил к работе. В руках замелькала отвёртка, платы, разъёмы… Профессор смотрел и ужасался, как ловко летает в моих руках его будущий компьютер. Когда я всё собрал, он слегка вспотел и сказал:
- Ну что же, включай…
  Естественно, что после стольких ожиданий, ничего не заработало. Монитор засветился чёрным светом, а динамик издал писк.
- Что это? – бледнея спросил профессор.
- Не волнуйтесь, - бодрым голосом спортивного комментатора сказал я, - сразу ни у кого не работает.
- Я не волнуюсь, я держу себя в руках, - сказал Сергей Трофимович высоким голосом и отвернулся к окну.
  Я влез с головой в «железо».
- Ой, разъёмчик погнулся, - нарочито весело констатировал я, - я его не той стороной вставил…
- Как?! – каркнул профессор, - разве можно???!
- Не волнуйтесь, сейчас всё будет, - сделал я примиряющий жест и снова с головой полез в компьютер. На самом же деле у меня на душе скребли кошки. Что если сейчас ничего не выйдет? Тогда дружбе, естественно конец…
  Я вынул разъём, расправил контакты. Потом снова стал вставлять. Один контакт не использовался. Там даже не было отверстия для него. Я достал отвёртку и загнул контакт. Это выглядело зверски.
- Что ты делаешь? – тихо и серьёзно спросил профессор. Мне не понравился его тон.
- Сейчас-сейчас, - ещё более весело сказал я и включил. Тот же писк, только прерывистый.
- Может быть замерить напряжения на выходе блока питания? – спросил Сергей Трофимович.
- Нет-нет, - сказал я, доставая разъём. Оказывается, я загнул не тот контакт. На глазах у профессора, я распрямил один и согнул другой. Тот схватился не то за голову, не то за сердце. 
  К всеобщему облегчению, по экрану побежали цифири; лицо профессора прояснилось. В его глазах отражались буквы и цифры самотеста компьютера.
- Уф, - сказал он, - ну и нагнал же ты страху! Разве можно так…
  Он вытер пот со лба своей ладонью и подержался за сердце. На него жалко было смотреть.
- Сердце болит? – спросил я с участием.
- Да нет, уже не болит, - тихо сказал Сергей Трофимович и подключил клавиатуру.
  Он немного порезвился, понажимал на кнопки, после чего я стал всё собирать. Выяснилось, что нам продали корпус без винтов. На нём было только три винта.
- Как же быть? – снова запаниковал профессор, - как же ты не доглядел?
- Газета есть у вас? – спросил я.
- Да, вот, - сказал он, протягивая мне новую программу передач. На его глазах я её разорвал и подложил бумажки между платами и корпусом, чтобы не коротило. Потом собрал всё на трёх винтах. Мы поставили корпус вертикально и накрыли крышкой. Ну чем не компьютер?
  Профессор недоверчиво включил свою новую игрушку, понажимал кнопки, зашёл в «Нортон Командер», полазал там.
- Значительно быстрее работает, - кивнул он. – и курсор быстрее двигается, и программы быстрее открываются. Вот, не хотите ли посмотреть мои программы?
  Честно говоря, не хотел, но почему бы ни сделать человеку приятное? Кто ещё посмотрит его программы? Я честно стал следить за его манипуляциями. Программы были в основном физико-математические. Например: «моделирование структуры и частотной характеристики однозвенного кварцевого фильтра лестничного типа». На экране мелькали какие-то графики, которые старательно вырисовывали неописуемые кривые; таблицы, формулы, буквы, цифры. Зачем ему «четвёрка»?
  Потом он зашёл в следующую программу. Она называлась «Расчёт компланарной ёмкости и распределения потенциалов в узлах».
 «Ждите ответы около 130 секунд. Компьютер решает систему с 77-ю неизвестными», - появилась предупреждающая надпись. Но ещё раньше, чем она появилась, компьютер выдал эти самые ответы.
  Профессор радовался, как ребёнок. На него приятного было смотреть. На радостях, он стал мне показывать какие-то методички и брошюры под его редакцией, потрясал папками с бумагой, где были его незаконченные произведения, а потом показал несколько микросхем с позолоченными выводами. Я бы их на золото сдал, а он хранил.
- Знаешь что это? – спросил он таинственным шёпотом.
- Нет, а что? – спросил я.
- Ну подумай!
- Ну, микросхемы, - предположил я.
- Микросхемы! – презрительно фыркнул он, - это полупроводниковые датчики. А знаешь для чего?
- Понятия не имею, - честно признался я.
- В 1980-м году была олимпиада. И нам поручили разработать схему, которая бы прикреплялась к телу пловца и считала его пульс во время заплыва. Здорово?
- Здорово, здорово, - послушно кивнул я.
- Вот. То-то. А я этим занимаюсь всю жизнь! Этому обучают на нашей кафдре.
- Но ведь это не прибыльно, - сказал я, - этой отрасли сейчас почти нет.
- Конечно, - мгновенно согласился профессор, - но ведь интересно!
- А зачем? Вы же готовите специалистов, которые заведомо обречены на безработицу! – возмутился я.
- Мы готовим радиоинженеров, - покачал головой профессор, - мы даём им базис. Если человек с головой, он найдёт своё место в жизни.
- А не проще ли давать то, что ему пригодится сразу, чтобы ему не пришлось искать себе место? – задал я ещё один смелый вопрос.
- Нет, не проще, - покачал головой профессор. – совсем не проще. Это же всю программу надо перекраивать! Кстати, вы есть хотите?
- Да, - сказал я, - очень хочу.
  Я всегда говорю правду. Вернее стараюсь. В таких случаях скромность оборачивается против тебя.
- Пойдёмте, - сказал он. Мы вышли в музейный коридор и прошли в ванную комнату, где пахло лавандой и всё было в голубом кафеле. Я тщательно вымыл руки жидким мылом, ополоснул и лицо. В нос ударил запах цветов. Я чувствовал себя неуютно, хотя иногда даже полезно посмотреть, как другие живут. Чтобы было к чему стремиться.

  На кухне было тепло и красиво. Там было светло, просторно и никакого запаха горелой свёклы. Мы сели за стол с мраморной столешницей. Сергей Трофимович сделал несколько бутербродов с сыром и бережно уложил их в микроволновку. Потом достал два пакетика и заварил чай. Чаёк был английский - «Граф Грей» с бергамотом. Это не искажённое слово «бегемот», а такая очень пряная душистая трава.
  Кроме того, он поставил на стол пакет с пряниками и блюдце с нарезкой.
- Кушайте, не стесняйтесь, - сказал он. Как раз подоспели бутерброды, и я налёг на еду. Голод не тётка - трепаться не будет. Теперь он плавно отходил на второй план. Когда по желудку разлилась приятная сытость, я устало откинулся на белую спинку пластикового стула.
- Вот, - сказал профессор, словно ждал этого, - а ещё я занимаюсь СВЧ техникой.
- Но ведь это тоже не прибыльно, - снова сказал я своё веское слово.
- Для меня да, - грустно сказал профессор, - но вот посмотрите: микроволновая печь (он постучал по корпусу своей микроволновки), спутниковая связь, сотовые телефоны – всё это СВЧ-техника, и я…
- Ну, а нам-то что? – развёл я руками, - наши же это не делают! Они только и могут, что ракеты клепать, да самолёты. А телевизоры ламповые как выпускали до 90-го года, так они теперь и стоят – пылятся. А разработки все остались на бумаге…
- Знаете, Дима, - сухо перебил меня профессор, - когда я начинал свою трудовую деятельность, было уже хрущёвское время. Тогда я тоже думал, так же, как и вы: что надо действовать, работать… Но сотни ведомств тормозили всю работу. Когда мы привозили в НПО наши поистине уникальные разработки, они клали их на стол из раза в раз. Там вырастали целые кипы, а мы, как говорится, выпускали ламповые телевизоры. А думаете просто целый завод переориентировать на полупроводниковую технику?
- В Америке же переориентировали! – строго сказал я, - а мы чего же?
- Эх, в Америке… - ещё более горестно вздохнул профессор, - вы, Дима живёте в удивительное время, когда всё стремительно меняется. Я, увы, этого не увижу…
- Ну почему, увидите, - успокоил я его, - вы ещё поработаете на отечественную СВЧ-технику…
- Я уже поработал, - сказал профессор, - я создал своими руками одну ультрасовременную установку. Такой нет ни в одной стране мира. Это совершенно новый прибор и ещё очень не скоро кому-нибудь придёт в голову создать нечто подобное. Он основан как раз на СВЧ-приборах.
- А что он делает? – поинтересовался я.
- Она… она… это сразу не объяснишь, - развёл руками профессор.
- А если в общих чертах?
- Нет,  тут надо показывать… - вздохнул профессор.
- А где он находится? – спросил я, потому что заинтересовался.
- Он находится… за городом. На даче.
- На даче? – удивился я, - как же так?
- Ну, понимаете… ещё в семидесятые годы, у института были дачи – своего рода базы отдыха от профкома. Вы могли например в пятницу попросить ключи от дачи под роспись. Вам их давали, вы ехали, взяв с собой всё необходимое, ночевали там на свежем воздухе, ходили за грибами, загорали, купались, а в понедельник сдавали ключ.
- Ну, это же неплохо... - я  ещё не уловил его сути.
- На даче всегда жил сторож. Он числился сотрудником института. Но в конце 80-х, когда шла полным ходом перестройка, у института не было даже чем зарплату платить. Прошло сокращение. Пришлось отказаться и от дачи. Её заколотили, да туда и так давно уже никто не ездил. Я узнал об этом, и на приёме у ректора попросил мне предоставить дачу для научных опытов. Он поинтересовался над чем я работаю. Я изложил ему концепцию, показал расчёты. Он признал их перспективными, и дачу записали на меня. Она теперь числится, как внештатная лаборатория кафедры. Понятно вам?
- Да, вот теперь я всё понял, - кивнул я, - а что за прибор-то?
- А вы хотите посмотреть его своими глазами?
- Конечно, - с готовностью кивнул я, - мне представилось что-то невообразимое, со множеством лампочек и ручек, как машина времени.
- Договорились. – покровительственно положил он мне руку на плечо, - когда я поеду, то возьму вас, хорошо?
- Хорошо, а когда?
- На следующих выходных вас устроит?
- Конечно.
- Ну всё, решено. Может быть это развеет ваш скептицизм. Я на это очень надеюсь. Специалист вы в общем-то не плохой. Только вот работаете грубо...
- Может быть.
  Мы встали из-за стола и долго прощались в прихожей. Сергей Трофимович оценил мою работу в двести рублей и выдал их мне наличными. Я оделся и вышел из его дома.
  За день значительно потеплело. Но и солнце куда-то исчезло. Я долго ждал трамвая на проспекте Испытателей, пока не понял, что это бесполезно. До метро я шёл пешком, пытаясь осознать всё происшедшее со мной за это время.

Последняя неделя счастья.

  Встреча с профессором изменила всю мою жизнь. Конечно, это произошло не сразу, и тогда, в понедельник утром я этого ещё не осознавал. Просто я ощутил совершенно другой уровень – уровень университета. У меня этого уровня ещё не было. Я смотрел на устройство, как на совокупность деталей, сразу прикидывал что в нём может вылететь, и как его ремонтировать. Профессор смотрел совершенно иначе – как работает устройство с точки зрения физики, и как при этом происходят физические или даже химические процессы в его структуре. Именно поэтому у нас с ним были принципиально разные взгляды и на жизнь. Тогда, в это утро последней недели счастья я понял только одну вещь – надо учиться. Совершенно очевидно, что мне надо закончить институт, иначе получится что-то незавершённое, недоделанное.
  С этими мыслями я пришёл на кафедру. Там я застал следующую картину – около двери в мой класс собралась небольшая толпа: Лилия, Сэм, Удалец и группа студентов. Я подошёл с невозмутимым видом к своему кабинету и отпер дверь лёгким движением руки.
  Студенты повалили шумной толпой занимать места за компьютерами, а первые трое обступили меня.
- Вот Сергей Михайлович с кафедры вычислительной техники, - наставительно сказала Лилия Петровна, - ты переходишь в его распоряжение. Компьютеры-то все переделал?
- Давно уже!
- Ну, вот и хорошо. Сейчас студенты и опробуют.
- Дима, куда же вы пропали? – спросил Сэм, - мы вас ждём-ждём. Там ваш коллега не справляется один. Пойдёмте с нами?
- Пойдёмте, - сказал, закрывая свой бывший кабинет. Он пробыл моим совершенно недолго, но это отложило некоторый отпечаток в моей жизни. Я стал относиться к себе с большим уважением, стал ощущать себя специалистом.
  Мы спустились по светлой лестнице, на которой стояли стайки курящих студентов, пересекли вестибюль и вышли на улицу.
 
  За эти несколько недель, что мы провели в институте город совершенно преобразился: опали листья, которые ещё не успели опасть, когда мы сюда пришли впервые; деревья стояли раздетые, воздев свои голые ветви в серое небо. На земле лежало коричневое месиво из листев, грязи и луж от ночного дождя. Лужи растекались по тротуару, как большие чернильные пятна. Мы обходили их или перепрыгивали. Особенно смешно прыгал Удалец. Не даром его на третьем курсе прозвали Страусом. Он разбегался, вытягивал вперёд шею и делал огромный скачок своими длинными ногами. При этом он смешно выгибался и сокращался. Получалось что-то вроде анаконды в прыжке.
  Сэм шёл медленно и аккуратно, чтобы не забрызгать серые штанины. Поэтому он даже отстал.
  На кафедру мы вошли с победоносным видом. Сэм провёл нас через свой салатовый коридорчик и отпер большую белую дверь.
  Его аудитория была одновременно и лабораторией. В ней было несколько парт, учительский стол, стенной шкаф с чертежами. Весь центр комнаты, вплоть до самого окна занимало огромное сооружение – нечто общее между шкафом и холодильной установкой. Это чудовище называлось «Электроника-60» и было всего навсего мини-компьютером. Во времена его молодости, - говорил Сэм, - компьютеры занимали несколько комнат. Этот ещё малютка.
  Дисковод у малютки был по размеру, как хороший телевизор. Когда мы покупали профессору аксессуары, я нёс его дисковод в кармане. Этот не влез бы и в легковую машину.
  Чтобы мы лучше понимали что такое микроминиатюризация, Сэм выдвинул ящик из ЭВМ. Внутри ящика стройными рядами стояли платы с огромным количеством микросхем и прочих деталей. Как можно в этом разбираться?
  Закончив экскурсию, Сэм показал нам фронт работы: несколько раскуроченных блоков питания, два монитора и ещё несколько плат неизвестного назначения.
  Мы заняли место на последней парте – спиной к окну. На широкий подоконник мы свалили наши вещи и "фронт работы". Окно было пыльным и зарешеченным. За ним шли люди, причём очень низко. Если на МИТ я смотрел на всех с пятого этажа, то теперь прохожие почти заглядывали к нам в окна. Очень близко шумели машины; гудел отбойный молоток – неподалёку что-то разрывали.
- И что ты тут делал всё это время? – спросил я Удальцова.
- Спал, - гордо ответил он.

  На этой кафедре учились лучшие из лучших. Конкурс на неё был самый большой по институту. Студенты-отличники выглядели довольно комично. Вот описание типичного представителя-студента: обязательно очки, спина колесом, прыгающая походка, и блуждающий взгляд устремлённый в землю. Мы смотрели на них с иронией, потому что в нашем колледже редко встретишь таких людей. У нас все выглядят физически здоровыми и крепкими людьми. Отличники к нам просто не идут.  Это такой закон жизни, который я называю законом лисёнка: «Нет в мире совершенства!».
  За время своей жизни, я так и не узнал, что лучше – заниматься уроками с утра до вечера, портить свои драгоценные глазки, просиживая допоздна над формулами, делая сумасшедшие вычисления и чертежи, чтобы потом получать тысячу рублей в каком-нибудь НИИ; или не заставлять себя делать ничего насильно, беречь здоровье, учиться профессии и получать на порядок больше. По-моему, важно, чтобы человек находился на своём месте, и тогда всё остальное приложится…

  Практика пролетела очень быстро. Мы уже привыкли к ней, привыкли приходить в институт, как на работу; привыкли общаться с Сэмом, привыкли,что на нас смотрят, как на специалистов. В отличие от нерадивых студентов, отирающихся на кафедре, мы ходили не с мешками, в которых шевелились конспекты, а со всякими паяльниками, отвёртками, тестерами. Я носил резиновые перчатки, потому что работал с монитором. Удалец старался не работать руками, поэтому перчаток не носил. И вот теперь всё это подходило к концу.
  Провожали нас очень хорошо. Сразу несколько человек – та женщина, секретарша, Сэм и Лилия – пришли проводить нас в салатовый коридорчик, который был своеобразным шлюзом между местом нашей работы и безудержными просторами института. Мы долго махали им рукой, как космонавты, отправляющиеся в дальний полёт.

  Возле памятника профессору Попову мы распили по баночке джина тоника. Теперь там была совсем унылая картина: повсюду были лужи, скамейки опустели; слякоть и прочий осенний мусор, который неизвестно откуда берётся и неизвестно куда прячется весной.
  Снова оставив Страуса одного, я пошёл по Малому проспекту в ЦПКиО. Туда идти от института было меньше часа, и это вполне оправданное удовольствие. Там меня ждал свежий воздух, облетевшие деревья с коричневыми ветвями, переплетающимися, как прутья решётки; пустынные дорожки, усыпанные остатками листвы, которая уже стала приобретать бурую окраску. В такие минуты тянет задуматься о смысле жизни, о безграничности разума и об относительности истины. Я шёл по этим осенним дорожкам среди красных кустов и голых ветвей, провожаемый криком ворон, и размышлял обо всём этом, а рядом шагал мой неизменный спутник – моё второе я, которое при отсутствии собеседника заменяло мне последнего. Я брёл по шуршащему ковру из сухих листьев и думал о том, что что-то уж слишком часто мне приходится беседовать именно с этим спутником. Когда же наконец, я обрету реального, осязаемого собеседника?

На дачу!

  С утра я встал ни свет ни заря. За окном было хмурое утро, и ветер срывал с деревьев последние воспоминания о листве. Была суббота, и все домашние ещё спали. Я пошёл на кухню и долго громыхал посудой, чайником, шумел краном, пока всех окончательно не перебудил. Первым вышел из спальни отчим. У него были со сна глаза узкие, как у китайца. Хмуро посмотрев на меня, он ничего не сказал и ушёл. Следом выскочила мама.
- Ты что, куда-то собираешься? – с ужасом спросила она. Мама вообще насторожено относится к моим различным передвижениям. Даже когда я ремонтировал телевизор друзьям семьи, она всё время умоляла меня ничего не трогать, после чего знакомые совершенно разочаровались во мне, как в специалисте.
- Мы с группой едем за город, - сказал я, заливая в термос чай.
- Летом надо ехать! – хмуро сказал отчим. – нечего осенью ездить за город. Там сейчас сыро. Оставайся лучше дома - будешь делать порядок.
- Да! – сразу же оживилась и мама.
  Не возражая, но и не соглашаясь, я методично мазал бутерброды и укладывал их в свой рюкзачок. Видя, что я никак не реагирую, они оставили меня в покое. Собравшись, я выпил чаю с печеньем и побежал на остановку.
  Было раннее утро. Раннее потому, что выходной день и потому что все нормальные люди в это время спят.
 
  Профессор ждал меня на выходе с эскалатора. Он вообще был очень пунктуальным человеком и приходил за пятнадцать минут до встречи. Из-за этого ему много раз приходилось ждать тех, кто с ним встречался. Вот к чему приводит обязательность. Я этим качеством никогда не страдал, поэтому у меня все три с лишним года учёбы в колледже были проблемы. Именно из-за этого на летней практике на втором курсе я всё время дежурил. И в этот раз я опоздал на десять минут. Профессор ничуть не выглядел заспанным. Он был такой же, как всегда. Таким же, как когда мы ездили на рынок, таким, как в институте. Он был в своём зелёном плащике, в синем берете и с неизменной тележкой на колёсиках. Видимо он к ней уже привык, и старался не выезжать далеко без неё.
- Здравствуйте, Дима, - сказал он, пожимая мою ладонь. Его рука была сухая и крепкая. – пойдёмте, нам надо купить билеты.
  Я обычно не покупал билеты и рассчитывался непосредственно с контролёрами, если они приходили. Если не приходили, то я не рассчитывался. Но здесь надо было показать себя порядочным человеком.
  Мы перешли рыночную площадь и поднялись на перрон. На нём было совсем немного народу. Зато было много торговцев. Если вы случайно забыли купить что-то в дорогу, вы могли бы это сделать прямо на платформе. Это очень удобно. Можно даже ничего с собой не брать, а купить всё здесь: газету, журнал, лекарства, удочку, походную сумку, магнитофон, батарейки, фонарик…
  С течением времени народ на платформу всё прибывал. Появлялись какие-то люди с корзинами, рюкзаками, чемоданами. Все они скапливались в начале и в конце платформы. Посередине был пустой промежуток. Туда мы и встали. Но вскоре и он заполнился.
  Появление электрички вызвало всеобщее оживление. Все ринулись в район предполагаемых дверей. Мы оказались у самой двери, но это было не очень радостно. Из раскрывшихся дверей повалил со страшной силой народ. Началась дикая давка. Какой-то мужик с бородой схватил тележку профессора и стал с ней рваться в толпу. К счастью я это вовремя заметил. Вместе мы её отстояли. Потом такая же давка началась, когда все стали заходить.
  Суть в том, что когда перед тобой заходят люди, то тебя это страшно раздражает. Ты стараешься их пропихнуть вперёд, чтобы ускорить своё проникновение. Прибавьте к этому то, что машинист всё время объявляет, что поезд сейчас тронется, и вы поймёте причину паники. Но когда наконец-то очередь доходит до тебя, и ты поднимаешься в тамбур, то весь гнев народных масс обрушивается на тебя. Тебя начинают толкать с ненавистью задние ряды, бить мешками и сумками по спине и толкать, толкать, толкать. Те, кто идут спереди и уже попали в тамбур не любят, когда кто-то падает на них и хватает за спину. Они норовят тебя спихнуть обратно на перрон. Вот в таком бедламе мы и садились в поезд.
  К моему удивлению, в вагоне места хватило всем. Даже ещё осталось. Нам с профессором достались отличные места в середине вагона у окна. Профессор достал газету «Московские новости», но читать её не стал, а снова начал мне что-то рассказывать. Признаться, я рассчитывал, что в поезде я компенсирую ночной недосып. До двух часов ночи я просидел за компьютером, а встал довольно рано, поэтому спать конечно хотелось. Теперь я как будто участвовал в разговоре, поэтому закрывать глаза было бы неудобно.
- Понимаете, - говорил Сергей Трофимович, - это устройство, которое находится там, является новым словом в науке. Наша поездка – историческое событие. Возможно, лет через пятьдесят о ней будут писать в учебниках по электронике!
- Да неужто? – удивился я.
  Мне хочется сразу признаться. Я с самого начала не верил в то, что этот прибор представляет хоть мало мальскую пользу, мне просто было интересно. Судя по тому, с каким жаром Сергей Трофимович о нём рассказывал, можно сделать вывод о том, что это не рядовой мультивибратор, и не просто какое-то барахло, которое мы делаем на практике. Тогда что же это? После практики на различных кафедрах этого института, я уже потерял веру в отечественную науку. Я видел эти их "заседания кафедры", эти оборванные телефонные линии под потолком и немытые окна. Нет, эти люди не могли сделать что-то существенное. Впрочем, особенно я не мучился в догадках. Ведь нужно искать во всём свои положительные стороны. Вот я еду в электричке. На дачу. Мне предстоит провести целый день на свежем воздухе среди прекрасной осенней природы Карельского перешейка. Чем плохо?
  Если бы тогда я знал чем обернётся для меня эта поездка, я ни за что бы не поехал, сославшись на то, что современные достижения науки меня ни коим образом не волнуют, но… Кто же мог знать, что это так коренным образом изменит мою жизнь? Одно крохотное событие порождало сотни других. Одна маленькая погрешность при наложении на неё других сильно отклонила мой начальный курс.
  За окном мелькали прекрасные пейзажи: белые берёзы, царапающие тоненькими чёрными веточками ослепительно-голубое небо; бурые кроны тополей, синие верхушки елей и сосен; маленькие деревянные домики разбросанные по всему обозримому ландшафту.
  Сергей Трофимович был подчёркнуто вежлив и разговорчив. Я уже порядком устал слушать научные разговоры, потому что, как все нормальные студенты колледжа не любил физику в больших количествах. Но делать было нечего, и мне приходилось слушать. На этот раз темой была СВЧ-техника. Я не любил этот род электроники, потому что по роду своей деятельности ремонтника я с ней не сталкивался и сталкиваться не собирался. Именно поэтому я считал, что знать мне её не надо. Всё, что говорил профессор было для меня пустой информацией.
- Понимаете, учёные изучили воздействие света на человеческие глаза, – восторженно говорил Сергей Трофимович, - в длинных нервных волокнах нервные импульсы переносятся пиками, форма которых не зависит от способа их возникновения. Комбинация этих волокон – функция синаптического механизма…
  Впрочем, разговора и не получалось. Профессора всё время прерывали продавцы, мелькающие один за другим в проходе. Каждый начинал с того, что желал приятной дороги и просил извинить за очередное беспокойство, и тут же начинал беспокоить. Они предлагали всё, что угодно – один раскрывал, как деревенский баянист, обойму фломастеров; другой потрясал целебным снадобьем в крохотном флакончике, довольно горластая девчонка агитировала за приобретение косметики. Ещё предлагали мороженное, пиво, шариковые ручки и носки. Где уж тут говорить о науке…
  Когда поезд подходил к нашей станции, мы вышли в тёмный тамбур. За стёклами промелькнули жёлтенькие перильца, и поезд встал. Едва мы вышли на платформу, как поезд уехал.
  В лицо ударил порыв свежего ветра. Повеяло природой и дымком. Я сразу же почувствовал себя за городом. С перрона спустилось всего несколько человек, и мы в их числе. Перейдя через полотно, мы не торопясь пошли по обочине бескрайнего лесного шоссе. Всё оно было усыпано сухими жёлтыми листьями. Несильный ветер перегонял их с места на место. Машины по шоссе проходили не часто. В основном это были грузовики. Мы шли долго. Или я думал, что долго. Когда не знаешь, сколько надо идти, то всегда кажется, что дорога никогда не кончится…
  Через какое-то время мы свернули на более узкую грунтовую дорогу. Она была вся в ямах и ухабах. Тележка профессора так и подскакивала на каждом камне. Кое-где для приличия она была припорошена гравием, а в остальном вид у неё был довольно неприглядный.
  По обе стороны росли пышные ели и жиденькие сосны. В лесу стояла вода. Картина в целом была очень безрадостной. Меня успокаивали лишь столбы, которые шли вдоль дороги. Значит здесь есть живые люди, если куда-то подходит свет.
  Вскоре лес стал редеть, и среди деревьев стали появляться первые жилые дома. Первые дачи были ещё ничего – дома, огороды, сараи; дальше было, как в сказке - чем дальше, тем страшнее. Чем глубже мы устремлялись по этой дороге, тем менее жилой вид имели дома. Они были сколочены из чего попало, окна затянуты полиэтиленом. В низине стояли парники, полиэтилен в которых давно сорвало. Да там и не росло ничего. Людей не было нигде.
  Небольшие луга чередовались опять с лесом. Постепенно дома стали совсем заброшенные. Они носили неопределённо-коричневый цвет. В них не было стёкол, и чёрные глазницы окон печально смотрели на нас из темноты.
  Вскоре кончились и столбы. Я насторожился. Они меня как-то успокаивали. Моё беспокойство усилилось, когда дорожка стала сужаться. Она сужалась неявно. Сначала на ней появилась трава, потом, после развилки, она превратилась в тропинку. Я с опаской смотрел на профессора, но он так беззаботно шагал по траве, что я понял, что ничего особенного нам не угрожает.
  Дом стоял слева от тропинки. Он был почти полностью скрыт лесом. От глаз его скрывали старые клёны и  большое поваленное дерево с пышными ветвями. Здесь кончалась тропинка. Дальше был только лес. Крыша дома совсем поросла мхом и немного прогнулась. В виде седла. На окнах висели ставни. Ажурная веранда была заколочена коричневыми фанерными листами.
  Вдоль стены дома лежали прогнившие брёвна, сырые от ночного дождя и поросшие мхом. Повсюду в изобилии рос папоротник, хвощ и ещё какие-то неизвестные растения.
  Лес, начинающийся сразу за домом, пугал своей чернотой. Под небеса уходили могучие ели. Едва слышно шелестели листочками две пожелтевших осины.
- Вот мы и пришли, - спокойно сказал профессор, доставая из кармана ключи.
  Он отпер дверь, и мы поднялись по скрипучему крыльцу в дом. Пахнуло сыростью плесенью и немного углём от печки. В доме было темно, холодно и гулко. Комната представляла собой смесь лаборатории и охотничьего домика. В ней было две кровати с пружинными матрацами, печка, стол, накрытый газетой, два окна, свет которых не проходил из-за ставней. Серые обои во многих местах отошли. Из-под них проглядывала какая-то пакля и голые доски.
  Пол был дощатый, крашеный. Его уже давно никто не мыл. Была ещё печка и холодильник с облезлой дверцей.
- Вот это и есть моя секретная лаборатория, - усмехнулся профессор. – может быть откроем ставни?
  Через полчаса мы уже завтракали с ним за столом, который он застелил новой газетой. На природе всегда хочется есть. И продукты все кажутся особенно вкусными. Мы пили горячий чай из больших алюминиевых кружек, ели бутерброды с сыром, чистили яйца вкрутую. Профессор ел интеллигентно и с чувством. Я же накинулся на еду, как голодный зверёк. Привычка такая дурацкая. В колледже целый день голодный ходишь, потому что не кормят. Так к вечеру звереешь…
- Вы наверное даже и не представляете о какой серьёзной технике идёт речь, - мечтательно сказал профессор.
- Может быть, - послушно согласился я. Тогда прибор не был для меня самоцелью поездки...
- С помощью моего прибора мы сможем проникнуть в глубины человеческого познания!
  Я ещё раз сосредоточенно кивнул, зевая. Очень спать хотелось. Но профессор этого не замечал. Хитро прищурившись, он встал и отогнул край матраца, который сполз с кровати. Под кроватью стояло нечто.

  Это был зелёный металлический ящичек, выполненный в лучших  традициях военной техники. На нём было несколько шкал со стрелками, ряд переключателей, тумблеров и индикаторов. С виду это был обычный осциллограф пятидесятых годов. Пошарив под кроватью, Сергей Трофимович извлёк из-под койки пыльный шланг с двумя парами резиновых водолазных масок. Я чуть не прыснул со смеху.
- Что это? – спросил я, едва сдерживая улыбку.
- Имейте терпение, - весело сказал профессор, подмигивая мне. Он привинтил к прибору шланг, напоминавший шланг от противогаза, воткнул вилку в розетку.
- А откуда электричество? – спросил я, - ведь столбы закончились...
- А сюда приходит. Мне ребята провели, - сказал Сергей Трофимович. – специально небольшой кабель под землёй проложили…
  Я только подивился находчивости студентов и тому, как у Сергея Трофимовича всё схвачено. А он тем временем старательно прикручивал ещё какую-то трубу, которая выходила в окно, к своему странному ящичку.
- А это что? – спросил я снова.
- Это свет. В прибор поступает дневной свет. В этой трубе я установил зеркала и линзы таким образом, чтобы сфокусировать свет на фотоэлементе. Та-ак. Вот эта ручка управляет частотой потока. Она меняет частоту модуляции и проводимость фотоэлемента. Фотоэлемент управляет работой генератора, который создаёт световые потоки в этих очках, - сказал Сергей Трофимович, указывая на водолазные маски. В них шли какие-то провода. На месте глаз были два больших жёлтых светодиода.
- А где вы брали линзы, оптику, фотоэлемент?
- А это всё экспериментальные разработки кафедры радиофизики. Они никуда не пошли, так как были сделаны в конце восьмидесятых. Я их позаимствовал у физиков для своих опытов…
  Он прикрыл окно, так как из него дуло, и протянул мне маску.
- Я должен это надеть? – обречённо спросил я.
- Да, - безапелляционно кивнул профессор. Я осторожно взял из его рук водолазную маску и послушно одел её на голову. В ней было ничего не видно. Она пахла кукурузой. Сергей Трофимович щёлкнул каким-то тумблером. Внезапно я увидел свет, от которого даже сначала зажмурился. Это зажглись светодиоды. Они начали моргать, отчего я снова зажмурился, а потом…
  Потом я провалился в какую-то розовую пустоту с голубыми и жёлтыми шариками и огромными мыльными пузырями. Они летали рядом со мной, подскакивали и сбивались в стайки… Я плыл в какой-то густой сиреневой массе, раздвигая её руками… Неожиданно всё остановилось, и я увидел, светодиоды. Это профессор выключил ток. Меня здорово встряхнуло. В ушах зазвенело.
- Что это было? – ошалело мотая головой спросил я, сбрасывая наваждение.
- Всего лишь работа вашего мозга, подкорки, - спокойно сказал Сергей Трофимович. – вы видели ту часть своего сознания, которая вам была раньше недоступна.
  Перед глазами мелькали синие круги. Я всё ещё не мог прийти в себя. Ничего подобного я никогда не видел.
- Но как это, как… - крутил я головой.
- Это очень просто, - сказал профессор, мгновенно рисуя на обрывке газеты пару формул. – вот по такому закону изменяется функция.
- А по-русски? – спросил я.
- А я по какому говорю? – растерялся Сергей Трофимович.
- Вы говорите языком формул, - сказал я, - мне он непонятен и неприятен.
- Хорошо, - вздохнул он, откладывая листок. Попробую объяснить с поправкой на… вас. Всё, что вы видели основано на функции головного мозга. Если брать в рассчёт физиологическое строение мозговых клеток, то оказывается, что в длинных нервных волокнах нервные импульсы передаются пиками, форма которых не зависит от способа их возникновения. Комбинация этих пиков – функция синаптического механизма. Вы знаете что такое синапс?
- Конечно, - даже немного обиженно кивнул я, чтобы профессор не принял меня за законченного невежду. Анатомию я проходил в девятом классе, и прекрасно помнил слово синапс. К сожалению, я не помнил что это означает, но сейчас было важно отстоять честь среднего специального образования.
- Это хорошо, - кивнул профессор, - тогда вы знаете, что часть выходных волокон синаспса соединены с входными?
- Конечно знаю, - бодро сказал я. Это несложно.
- Так вот если возбуждать их определённым образом в течении короткого времени, то синапс начинает работать и выдавать информацию в информационный центр головного мозга. Ясно?
- Так а откуда вы это всё знаете? – спросил я. От этих синапсов и формул, я вконец потерял нить и теперь туго соображал. – вы ведь вроде как электронщик…
- Я инженер, - с пафосом сказал Сергей Трофимович, - я должен знать всё. Двадцать лет назад я ознакомился с трудами профессора Дональда Линдсли, психолога, который проводил исследования головного мозга. В его времена не было надлежащей техники, поэтому испытания пришлось прекратить. Я решил продолжить их, опираясь на современный научный потенциал…
- Это очень хорошо, что вы так решили, - сказал я, чувствуя, как закипают мои мозги, - я пойду подышу свежим воздухом.
  Выйдя на крыльцо, я вздохнул с облегчением. Между домом и лесом был небольшой лужок. Он порос высокой травой, которая пожелтела и смялась. Посреди лужка росло две-три тонких берёзки, листьев на которых почти не осталось. Дальше начинался густой тёмный бор. Несильный ветерок раскачивал эти берёзки, как маятники. Пахло травой, землёй и мокрым лесом. Лес шумел. Ветер еле слышно стелился по траве. Постояв какое-то время, я вернулся в комнату.
  Сергей Трофимович сидел в том же положении, что я его оставил. Он что-то регулировал в своём приборе, сверяя показания по шкале.
- А как получается, что из-за света мой мозга начинает работать? – спросил я.
- Очень просто. Зрительный сигнал возбуждает глазные мышцы, но из-за инерционности человеческого глаза он действует не сразу, я с запаздыванием. Так вот профессор Линдсли установил, что задержка постоянна и приблизительно равна альфа-ритму головного мозга. Вы знаете, что такое альфа-ритм мозга? – опять спросил он, словно старался установить мой коэффициент интеллекта.
- Это каждый школьник знает, - решил я искусственно поднимать свой КИ.
- Так вот при мелькании света, ваш альфа-ритм приобретает тот же период, что и мелькающий свет. В какой-то момент времени они совпадают, и…
- Я начинаю что-то видеть, - вставил я.
- Абсолютно верно! – обрадовался профессор, - но прибор было не так-то просто соорудить. Нужны очень высокие частоты, поэтому-то я и применил СВЧ-приборы! А вы говорите, что они не нужны…
- Нужны-нужны, - успокоил я его, - куда же без них! А можно мне ещё посмотреть?
- Сразу нельзя, а то вы не будете спать, - покачал головой Сергей Трофимович, - давайте немного прогуляемся.
  Мы заперли дверь на ключ и вышли на тропинку. Я уже очень давно не окунался в эту сельскую идиллию, поэтому сейчас в моём сердце пробудилась какая-то ностальгия. Мне вспомнилось моё детство. Те далёкие дни, когда я жил на даче. Десять лет прошло…
- И что, так никто и не заинтересовался этой проблемой с тех пор? – спросил я,  - ведь этот ваш учёный, как его…
- Линдсли…
- …не один труд, наверное, написал!
- Верно. Когда я брался за эти исследования, то пролистал все дайджесты научной литературы с той поры.
- И что?
- Студенты же провели широкомасштабный поиск в Интернете...
- И?
- Я нашёл только одну публикацию на эту тему. Она была сделана профессором Розенблютом. Не то тогда же, не то чуть позже. Так вот этот профессор провёл исследования в Массачусетском Технологическом Университете и выявил, что вспышки оставляют остаточные разряды. Если действовать на глаза вспышкой, то потенциал коры головного мозга не возвращается сразу к нулю, а проходит через последовательность положительных и отрицательных изменений фазы – вот это-то и есть то, что вы видели!
- А это не вредно? - закрались в меня сомнения.
- Я не знаю, не знаю, - сказал профессор, - я проверял это на себе. Пока вот, не умер…
  Повсюду на сколько хватало глаз стояли заброшенные дома. Заколоченные ставни, обрушившиеся заборы, покосившиеся калитки, заросшие огороды... Когда-то эти дачи принадлежали различным учреждениям. Теперь они пустовали. За всю прогулку нам не встретилось ни одного человека.

  На этот раз мы оба одели очки. Сначала я снова увидел вспышки. От них глаза на какую-то секунду заволокла синяя пелена.  Потом я очень отчётливо увидел жёлтое небо. Всё окружающее пространство вокруг оранжевым, а вокруг летали разного размера красные, зелёные, голубые шары, величиной не больше тарелки. С удивлением я заметил, что скачу на сказочном пони, у которого были длинные уши, за которые я и держался. Пони был ярко-розового цвета. У него были большие печальные глаза. Рядом на таком же пони восседал Сергей Трофимович. Это было так на него не похоже, что я рассмеялся.
- Ну, что вы чувствуете, молодой человек? – спросил профессор. Я никак не мог различить его лица. Оно было, как бы в тени. Я видел силуэт, и знал, что это именно он.
- Я вижу нас, - медленно сказал я, - мы скачем на лошадях...
  Быстро говорить было невозможно. Мой язык еле ворочался.
- Странно, - вздохнул профессор, - а я не вижу.
  В этот раз мы сидели много дольше. Перед глазами проносились какие-то сказочные поля, виды менялись с поразительной быстротой. Пурпурные поля сменяли фиолетовые заросли неизвестных мне растений. Колючие птицы стального цвета проносились над нашими головами. Земля то уходила из-под ног, отчего кружилась голова, то снова ощущалась шуршащим осенним ковром...
  Потом мы словно очутились в пустыне. Насколько хватало глаз была высохшая почва жёлтого цвета, на горизонте были красные скалы и миражи... Потом начали вырисовывать контуры каких-то неземных зданий, которые упирались своими крышами в небеса. В сером облачном небе...
  За окнами смеркалось. Вокруг опять была наша действительность. Немного болела голова и затекла шея.
- Уже шестой час! - спохватился профессор, - поехали быстрее!
  Мы включили свет и засобирались. Спешно собрав какие-то вещи в коляску, мы вышли на крыльцо и заперли дверь.
  Заброшенный посёлок погрузился в туманную сизую дымку осеннего вечера. Где-то за лесом прогудела электричка.  Выйдя на еле-различимую тропинку, мы поспешили на станцию через лес. На этот раз сельские пейзажи проследовали в обратном порядке: убогие разрушенные дома, просто убогие дома, нормальные дома, нормальное шоссе, перрон.
  Над перроном зажглись фонари. Народу не было. Высоко в небесах была рассыпана мелкая крупа звезд. Впервые в жизни я увидел млечный путь…

После практики

  В колледже царило оживление. Мы вернулись с практики. Собственно, большая часть группы так никуда и не уходила – они практиковались во главе с Татьяной Валентиновной. Вернулись мы – те счастливцы, кому не пришлось весь этот месяц видеть родной колледж.
  Первая пара была в мастерских. Мы столпились в узком коридорчике на втором этаже, так, что проходящие мимо преподаватели и студенты вынуждены были протискиваться сквозь наши тесные ряды. Мы оживлённо болтали, рассказывая наперебой о том, кто и что делал.
 С большим удовольствием все мучили Федю. Это такой несчастный студент. Пожалуй, самый несчастный в нашей группе. В сентябре 97-го, когда мы все только поступили, он не сумел себя поставить. С тех пор начались его беды. Его били почти каждый день. Долго, часто, придумывая для него самые изощрённые пытки. Он улыбался, пытался всё свести в шутку, но было очевидно, что это всё может закончиться плачевно в один прекрасный день.
  На этот раз ему повезло. Он умудрился пройти практику где-то на стороне, поэтому группа по нему очень соскучилась. Нашлось сразу несколько желающих его придушить, и всего один желающий дать крепкий подзатыльник.
  Дверь в коридорчик открылась, и в проём медленно вплыл Рудаков с довольно ироническим выражением лица.
- Ну что, как практика? – спросил он.
- Лучше не бывает! – хором ответили мы.
- Почему нас ничему не учили? – накинулись на него те, кто томился с Татьяной Валентиновной.
- Я всё ска-ажу, - сказал Рудаков. Теперь уже наши вынуждены были расступаться перед его шарообразной фигурой. Началась учёба.

  Учёба стала для меня уже чем-то обыденным. Я ходил на лекции, слушал преподавателей, строчил бесконечные конспекты, но в мыслях я оставался там, на той даче, где моя жизнь буквально перевернулась. Я не мог забыть то, что видел. Это было, как наркотик. Увидев это видение однажды, я желал его снова и снова. Друзья замечали во мне перемены. Они спрашивали меня почему я теперь всё чаще молчу. Я только улыбался им в ответ, потому что не мог, да и не хотел рассказывать никому про то чудо, которое мне пришлось пережить. А по ночам мне снились цветные сны...

Мой друг профессор
или
самый младший научный сотрудник.

  Наступил ноябрь. С тех пор, как я собрал профессору компьютер прошёл всего лишь месяц, но даже за это короткое время наши отношения из делового знакомства переросли в настоящую дружбу. Уверовав в меня, как в практика и крупного специалиста по компьютерам, профессор обращался ко мне всякий раз, когда ему надо было пердпринять какое-ниубдь даже самое незначительное действие по отношению к своему компьютеру – от копирования файла до форматирования винчестера. Слово за слово, мы разговаривали  с ним иногда по три часа. Наши беседы от компьютеров постепенно переходили к вещам, в которых профессор чувствовал под ногами твёрдую почву -  науке, производству, технологиям. Профессор делился со мною знаниями, которые теперь уже носили несколько исторический характер, я же посвящал его в то, что актуально сейчас. Разговоры приносили свои плоды. Оба мы заметно "росли". Очень скоро профессор стал сыпать такими терминами, как: «инетрфейс», «софт», «драйвер», а я всерьёз вёл с ним беседы о дифференциальных уравнениях, теории графов и методе половинного деления. Когда моя мама слышала обрывки тех фраз, которые я ронял в этих телефонных беседах, она делал страшные глаза и качала головой.
  Почти каждую неделю я бывал у профессора дома. Каждый такой визит приносил обоюдную пользу. Сергей Трфимович давал мне некоторые свои книги, вроде «Теории операционного исчисления» и объяснял то, что мне было не понятно по высшей математике. В оставшееся время я тестировал его компьютер на вирусы, проверял винчестер и устнавливал новые программы.
  Обычно человек, которому только что поставили компьютер, хочет от него сразу всё: смотреть по монитору фильмы, слушать музыку с компкт-диска, играть, печатать тексты и писать программы. Профессор не был исключением. Познав все прелести "Windows", он начал исследовать множество прикладных программ. К моему удивлению, он очень быстро освоил все математические программы и с лёгкостью создавал базы данных – что мне и в голову не пришло бы делать.
  Больше всего меня удивляло странное разобщение в их семье. Несмотря на то, открыта была дверь или закрыта, к нам никто не заходил. Его дочь – инженер-математик проходила мимо нас по коридору, даже не здороваясь со мной.
  Кроме дочери у него была ещё внучка Даша. Её я видел только на фоторографии и один раз мельком – в передней. Я как раз уходил, а она пришла. Судя по фотографии, висевшей у профессора на стене, внешне она была очень даже ничегошной девчонкой. У неё были большие серые или голубые глаза (фотография была чёрно-белой) и густые светлые волосы. На фото она не улыбалась и выглядела достаточно серьёзно. По словам профессора, она была ещё и отличницей. В моём понимании девушка-отличница это нонсенс. Когда профессор рассказал мне, что его внучка отличница, я думал, что он шутит.
- Круглая? - спросил я с улыбкой.
- Да, - твёрдо сказал Сергей Трофимович.
- Насколько я могу судить... - начал я.
- Об этом можно судить, - ничуть не обращая внимания на мои реплики сказал профессор, - по тому, что она закончила школу с серебрянной медалью, поступила в наш институт, на кафедру вычислительной техники, (где я проходил праткику, (то есть чего ещё желать!)), но не пошла туда (!), а пошла в Университет на факультет Прикладной математики и Информатики.
  Услышав про Универ, я сразу скис, потому что почувствовал, что это не мой стиль.

  Кроме компьютеров и науки, у нас с профессором было ещё одно общее: мы оба одинаково сильно любили этот чудесный прибор, который погружал человека в мир грёз. Профессор всё время изобретал для него какие-то схемные доработки. Это были дополнения, позволяющие извлечь из него гораздо больше, чем он выдавал на сегодняшний день. Больше всего хотелось расширить его диапазон, чтобы посмотреть, как будут влиять на мозг другие частоты.
  Устройства я воплощал в жизнь у нас в мастерской, оставаясь там после уроков, кустарно изготавливая платы. Благо материала там всегда было предостаточно.
  За каждую плату профессор платил мне некоторую сумму. Потом вместе мы оживляли устройство. Сергей Трофимович мог подолгу сидеть возле осциллографа, глядя, как прыгают на зелёном экране непослушные импульсы. Каждому устройству профессор радовался, как ребёнок. Мы ждали весны, чтобы внедрить их все на нашем аппарате, потому что было уже холодно, и сидеть целый день в неотапливаемом доме не хотелось.

Катастрофа №1.

  Не знаю, как сложились бы наши отношения в дальнейшем, если бы не один досадный эпизод. Как я уже говорил, я много работал вместе с Сергем Трофимовичем. Мы занимались разработкой и изготовлением различного рода устройств, поэтому так или иначе были связаны с измерительными приборами. В повседневной практике я был связан только с тестером и не понимал, зачем нам преподают все эти генераторы, осциллографы и куметры. Теперь, столкнувшись с феноменальной точностью разрабатываемых устройств, я оценил всю их необходимость.
  Много раз я приходил в институт без Сергея Трофимовича. В лаборатории измерительной техники меня уже знали и пускали. Много раз я оставался в ней и один, самозабвенно производя измерения и настройку плат, которые профессор хранил у себя дома. Спустя некоторое время я уже чувствовал себя прекрасным специалистом в своей области. Тогда я познал истиную цену науки. В то время, как наши ребята паяли различные радиолюбительские поделки, я был занят делом. От этого повышалась моя самооценка.
  На уроках в колледже я тоже блистал. Математичка Захарова не могла нарадоваться, потому что, как оказалось, я знаю многие темы наперёд – мы занимались ими с профессором при рассчёте схем. Я искренне полюбил математику. Никогда бы раньше я не подумал бы о том, какое можно получать удовольствие от решения дифференциальных уравнений. Когда их  тебе задают на дом – это одно. Когда ты знаешь, что решив пример, ты получишь какой-нибудь очень важный параметр устройства – это другое.
  Так вот, как я уже говорил, всё шло очень хорошо, если бы не один случай.
  В тот злополучный день я был наредкость в прекрасном расположении духа. Вобще-то в моей жизни это редкость, потому что радоваться особенно было не чему. Здесь же я был рад, можно сказать, без причины. Отучившись четыре пары, я покинул колледж и поехал в институт. Уже на подступах в сердце закралось что-то нехорошее. Какое-то ощущение скрытой угрозы. Что-то не пускало меня туда. Но ведь это место, где меня все так уважают. Что может мне угрожать?
  Я спокойненько поднялся на кафедру и прошёл в измерительную лабораторию. Там уже сидел профессор, старший лаборант и ещё какой-то человек. Я бодро со всеми поздоровался, снял куртку, кинув её на стол, включил осциллограф, стал разматывать щупы. При этом я совершенно не обратил внимания на то, какие каменные лица у всех, сидящих в лаборатрии. Я думал, что они разговаривают и не хотел им мешать. В конце-концов каждый должен заниматься своим делом. Я никак не мог бы подумать о том, что причина их появления здесь – я.
- Сергей Трофимыч! – радостно сказал я, доставая плату из рюкзака, - вот. Вот наш новый генератор! Хотите, мы можем его запустить вместе?
- Дима, на кафедре пропал осциллограф, - тихо сказал профессор, - тебе ничего об этом не известно?
  Я медленно развернулся и посмотрел ему в глаза. Он отвёл взгляд. Я пытался понять всерьёз он говорит или нет. Наступила гробовая тишина. Мы молчали. В этой тишине взвился визгливый голос старшего лаборанта:
- Да он это! Больше некому! В тот день только он был!
- Я не брал, - тихо сказал я и посмотрел на профессора. Тот молча смотрел в пол, – Сергей Трофимович, неужели вы меня подозреваете?
  Он мне не ответил.
- Надо в суд подавать! – продолжал разоряться лаборант. Я вздрогнул.
- Нет, - заговорил третий с лысиной и в пиджаке. Чем-то он напоминал Солженицына, – в суд подавть мы конечно не будем, но… Дима, с этого момнета ты лишаешься доступа на кафедру. Точка.
- Сергей Трофимыч, вы правда верите, что это я? – тихо спросил я.
- Я не знаю чему верить, - тихо проговорил он и отвернулся к окну.
  Я не привык, чтобы мне повторяли дважды. Я взял куртку и вышел за дверь.
  На душе было очень тоскливо и пасквильно. Я не помню, как спускался по лестнице, как выходил. Помню только, что к горлу подступал ком. Обвинить! Ни за что ни про что! Мне было очень плохо. Я решил сразу не ехать домой, а пройтись пешком. Чтобы хоть немного развеяться.
  Выйдя из института, я свернул по направлению Кантемировского моста. Он был в другой стороне от метро. Уже темнело, один за другим зажигались фонари. Холодало. Лёд сковывал почти уже стаявший снег. Под ногами скрипела соль.
  Я брёл по гудящему мосту, сверкающему ночными фонарями, и думал о профессоре. Что изменилось в наших отношениях? Ведь он же доверял мне! Чем провинился я перед ним? Снова и снова передо мной проносились, как в замедленной съёмке сцены из жизни. Наше знакомство в компьютерном классе, поездка на рынок, покупка компьютера, дача, все эти неземные картины, которые я до сих пор не мог забыть... Нас слишком много связывало, чтобы вот так всё закончилось. Я не верил, что дальше ничего не будет.
  От того, что меня несправедливо обвинили, мне не хотелось жить. Обиженное сердце сжималось и разжималось, распространяя по телу горькую кровь. Во мне всё кипело. А самое главное, что я не мог просто об этом забыть. Стоило переключиться на что-нибудь, как словно кто-то бил в набат: «украл, украл, украл!».
  На «Лесной» я был уже когда совсем стемнело. Сев в пустой вагон, я задремал, и во сне понял, что не видеть мне больше этого чудесного аппарата...
  В сердце что-то сжалось. Всё это время я жил надеждой, что весной мы будем исселедовать все наши платы на этом замечательном приборе. Я смогу увидеть новые картины своего подсознания, познать самого себя. Ведь после того просмотра, который теперь уже был давно, во мне многое изменилось. Я стал больше прислушиваться к себе. Не говоря уже о том, что после тех картин, я не мог прийти в себя несколько дней, так велика была их эмоцианальная окраска… Я понял, что уже не смогу жить без этого прибора. За один день из меня будто вырвали смысл жизни.
  В метро приходит много интересных мыслей. Поднимаясь вверх, я уже решил: я поеду туда один.

Один.

  Дома я сказал, что мы с группой едем в Выборг, поэтому вернусь я поздно. Мама на этот раз восприняла всё более спокойно. Это потому что был прецидент. Она даже собрала мне в дорогу каких-то бутербродов, залила термос. Потом, правда, оказалось, что она не положила в чай сахар, но это всё мелочи.
  Ровно в девять утра я вышел из дома и зашагал в сторону метро. Честно говоря, никакого плана действий у меня не было. Я просто ехал, повинуясь своему сердцу.
  Дорога прошла хорошо. В поезде я сидел у окна и что-то читал всю дорогу. Смутное предчувствие началось, когда я сошёл на перрон.
  Было пасмурно. Несмотря на то, что был полдень, меня не покидало ощущение сумерек. Облака плыли сплошной сиреневой плёнкой. Дул довольно сильный ветер, отчего кренились серые когтистые вершины елей и берёз. Я почувствовал себя здесь совсем чужим.
  По шоссе не шли машины. На нём были большие лужи и грязь. Я шёл по обочине, кутаясь в свою чёрную суконную куртку. Легко же я оделся! Было безумно холодно. На просёлочной дороге стояла обгоревшая машина «Жигули». Одним колесом она заехала в канаву. Стёкол и внутренностей не было.
  Я прошёл уже немало, прежде чем понял, что это не та дорога. На многие километры вперёд уходил чёрный лес. Назад тоже. Деревья шумели. Ветер гудел в ветвях как-то зловеще. Накрапывал дождь, оседая крупными тёмными пятнами на моей куртке. Я прошёл ещё немного вперёд. Идти было тяжело. Я смутно вспомнил, что мы в прошлый раз свернули не на первый поворот, а на следующий. От осознания того, что я заблудился стало жутко. Шоссе, с которого я свернул на эту дорогу почти не было видно. Оно было где-то далеко позади, узенькой серой полоской, словно последний шанс на спасение. Я повернулся и побежал назад. Стук моих ботинок о землю очень резонировал со стуком сердца. И главное ни души… Иногда мне слышалось чьё-то дыхание за спиной; иногда казалось, что кроме стука моих ног, есть ещё чей-то топот… А главное, я не мог взять в толк, как я мог очутиться один за столько километров от дома, в каком-то лесу…
  У шоссе я набрёл на развилку. Вот куда мы шли тогда с профессором! Вторая дорога была не такая прямая. Она привела меня к тем полузаброшенным домам без людей и тепла. Я засмотрелся в чёрные окна, в которых отражалось серое небо; на секунду мне показалось, что за стёклами есть какое-то движение... Внезапно сзади меня раздался оглушительный лай. Он был жуток тем, что был какой-то сиплый и напоминал человеческий кашель. Сердце провалилось. Большая чёрная собака забежала вперёд и стала лаять уже в лицо. Она бешено наскакивала на меня. Красные глаза сверкали ненавистью. Как всегда собаки ненавидят людей, за то, что они люди. Я попробовал бежать, но она меня обогнала и стала пытаться схватить за ногу.
  Я где-то читал, что собаки лают потому, что человек когда стоит, он представляет для них опсаность. Тогда я присел на корточки и заглянул ей в глаза. Псина завыла, оскалив жёлтые нечищенные клыки. Она была довольно старой, судя по белому носу. Я стал с ней говорить. Она удивлённо уставилась на меня. Видно давно уже не слышала человеческой речи. Я стал с ней разговаривать. Поначалу молол какую-то чушь, потом увлёкся, начал  рассказывать ей о себе, про свою жизнь и всё в таком роде. Когда я пересказал ей почти всю свою биографию, ей стало скучно, и она куда-то ушла, изобразив на лице крайнюю усталость. Кстати, мой друг Саша Григорьев, говорил мне нераз, что я могу "запарить" кого угодно. В хорошем смысле этого слова.
  После псины, которая изрядно потрепала мне нервы, я уже не боялся ничего. Пройдя весь оставшийся путь, я спокойно ступил на влажную травянистую дорожку. Дача была в самом конце. Я огляделся по сторонам. Где-то за деревьями промелькнула чёрная человеческая тень. Озираясь, я добрёл до дачи, снял кольцо с калитки и вошёл на засыпанный коричневой листвой двор. Прямо перед калиткой была лужа. В ней плавал полиэтиленовый мешок.
  Стало как-то муторно. На секунду мне показалось, что в доме кто-то есть. Чудилось какое-то шевеление за тяжёлыми ставнями, какой-то шорох не давал покоя. Конечно, скорее всего это шорох листвы… А вдруг нет?
  Чтобы успокоиться, я обошёл дом. С крыши падали тяжёлые капли воды. Они стекали по длинному ржавому жёлобу. Что-то было не так. Поленница была разложена как-то беспорядочно. Как будто кто-то её рассыпал, а потом снова сложил. Нет, заходить в дом меня совершенно не тянуло. Я переступил через увядший куст смородины и увидел… ставень стоявший, прислонённый к стене дома. Этот фасад был хорошо скрыт от дороги поваленным деревом. Я прокрался к окошку. В доме слышались голоса. На цыпочках я вернулся назад. Первой мыслью было задать дёру на станцию. Но немного погодя, я решился понаблюдать. Я отошёл к большиму кусту орешника, который почти облетел, но из-за пышности ветвей сошёл бы за отличное укрытие. Я схоронился в его тени и стал ждать.
  Первое время ничего не было ни видно, ни слышно. Позади меня, в лесу раздавались какие-то звуки. Опять очень захотелось убежать. Но надо было знать, что они не взяли драгоценный прибор. Или взяли…

  Спустя десять минут из окна показался белобрысый парень. Я был на довольно приличном расстоянии, поэтому определить его возраст сразу не было возможности. Он огляделся и перелез подоконник. Потом с треском прыгнул, попав ногами в куст. Он взял в руки ставень. Следом показался худощавый и долговязый парень с довольно угрюмым вытянутым, как у лошади, лицом.
- Чёрт, и здесь ничего нет! – сердито сказал он. – будем ставень ставить на место?
  Кто это такие? – подумал я. Скрываться не имело смысла. Им было лет по шестнадцать, мне - девятнадцать. Даже вдвоём они меня бы не одолели. Я встал и пошёл к ним, застав их за прилаживанием ставня.
- Эй, орлы, вы что здесь делаете? – строго спросил я. Они отреагировали странно. Оба подпрыгнули и заметались. Видно совсем не одидали такого поворота. Они попробовали бежать, но путь преградило поваленное дерево.
- Стойте, я сказал, - повторил я. Совсем не улыбалось разговаривать с ними, но надо было кое-что выяснить. Они хмуро обернулись и уставились на меня.
- Кто такие? – спросил я. Вид у меня был угрожающим. Помню даже я что-то держал в руке – не то дубину, не то ветку.
- Мы здесь живём... – наконец сказал белёсый, глядя на меня исподлобья.
- Да, - очень убедительно согласился второй. В глаза они не смотрели.
- Рассказывайте, - сказал я басом, - это дача известного профессора!
- Где же этот профессор? – спросил белёсый, - этот дом уже лет шесть стоит пустой. Мы дрова искали…
- Это не ваше дело, что пустой, - продолжал я гнуть свою линию. – пошли в дом. Разговор есть.
- Мы вобще-то спешим, - попробовал отказаться поджарый,  но я отрицтельно покачал головой, - придётся пойти.
  После получаса содержательной беседы с ними, я узнал, что белёсого зовут Карась, а поджарого – Жека. Что они дети продавцов из поселкового магазина и живут они здесь круглый год, посещая школу в райцентре, изредка наведываясь в Питер за разными товарами. Выглядели они неважно – в каких-то старых джинсах и ватниках. Как они объяснили, это основная одежда здесь. Как не топи печку, хоть докрасна, дом к утру промерзает. Целый день стоит дикий холод, поэтому обычная куртка не спасает. А сапоги – это от грязи. Асфальтовой дороги не предвидется, поэтому приходится обходиться своими средствами. Выслушав эту душещипательную историю, я отпустил их.
  Напоследок они сказали мне, что эти бесхозные дома собираются сносить. Поэтому они даже делают благое дело, что «обносят» их, ведь не пропадать же добру? Так добро пропадёт, а так найдёт применение в семьях страждующих.
- А где же все жители? – спросил я.
- Нету жителей.  – сказал Жека, - все жители – это дачники. Дачи пустуют. Вот летом народу до фига будет. Приезжай летом.
  Я пообещал приехать летом и выпроводил незванных гостей, дав им свой телефон, чтобы они позвонили мне, когда начнётся снос.
  Оставшись один, я извлёк из рюкзака термос с горьким горячим чаем, несколько яиц и бутербродов. Наскоро перекусив в полумраке комнаты, я совсем продрог и выскочил на улицу. Даже на улице было теплее, чем в этом сыром доме.
  Найдя несколько сухих палок и газет в предбаннике, я засунул их в печку. Чиркнув зажигалкой, я поджёг всё это хозяйство и открыл заслонку. От чернеющей и кукожащейся газеты потянулся дымок. Тяга была хорошая, и дым усремился наверх. Оранжевый огонёк стал с треском лизать палки и бумагу, которых я наложил до отказа. На полу замелькали красные огненные зайчики. А я полез под кровать, чтобы извлечь заветный прибор.
  Прибор был очень тяжёлый. Кое-как я поставил его на стол. Но прежде, чем одевать оккуляры, я решил посмотреть что же там внутри. Всё-таки мы сделали столько плат. Надо было подумать для чего они. Достав из рюкзака отвёртку, я снял винты и  крышку защитного цвета.
  До приезда сюда я лелеял мечты, что буду сам готовить новые схемы и дорабатывать то, что уже имеется – например транзисторную часть перевести на микросхемы. Но то, что я увидел меня повергло в расстроенные чувства. Внутри было аллюминевое шасси, на котором стояли допотопные радиолампы, причём немецкие. На них лежал большой слой пыли. Сергей Трофимович, видно, давно уже его сделал. А может быть он не очень хорошо знал транзисторы. Всё-таки они всего сорок лет используются.
  Разобравшись с электроникой, я решил оценить оптику. Размонтировав трубу, я был удивлён её сложности. Снаружи она была покрыта аллюминиевой фольгой, изнутри проложена стекловатой и каким-то материалом, в который можно было смотреться, как в зеркало. Внутри трубы было огромное число всевозможных зеркал, линз, стёклышек и диафрагм. Мне стало не по себе. Я очень испугался, что что-нибудь испорчу. Закрыв трубу, я всё поставил на место от греха подальше. Тем более, что меня так и «подмывало» одеть оккуляры. Я буквально трясся от желания снова провалиться в эту бездну.
  Я нахлобучил водолазную маску на голову и взглянул в пока ещё тёмные лампочки. Они почти касались глаз, отчего всё время хотелось моргнуть. Щёлкнул тумблер. Лампочки вспыхнули пару раз, и я увидел, что стою на  вершине огромной бурой скалы. Это видение было намного явственней, чем в жизни. Скала была такая высокая, что земля казалась бескрайней. Вид открывался на многие километры. Я видел внизу синюю гладь моря и блики солнца, которое от него отржается. Сверху был бездонный купол неба. Сильный ветер дул прямо в лицо и обдувал меня со всех сторон. Я не мог видеть своих рук, ног, но я очень хорошо ощущал себя. И тут я увидел... своего дедушку, которого вот уже два года не было в живых...
  Он молча стоял напротив меня на вершине этой скалы. До него было два-три шага. Он смотрел на меня, как всегда, немного печально. В его больших добрых глазах читалось глубокое чувство. Он был совсем, как при жизни, в сером коротком пальто и в зелёной шляпе. Он просто стоял и смотрел на меня. Я бросился к нему, стал обнимать его... Слёзы покатились градом по моим щекам. Мне хотелось прижаться к нему, как можно сильнее и уже не отпускать…
  Внезпано я почувствовал сильную боль в сердце. Она нарастала, и мне стало тяжело, как никогда. Она усиливалась, и усиливалась. Я уже стал задыхаться, когда каким-то чудом мне удалось сорвать с себя маску…
  На какое-то время мне показалось, что я ослеп. Я был окутан кромешной тьмою. Не было видно ничего вокруг. На глазах были слёзы, а в сердце осталась тихая грусть... Когда синие блики рассеялись, я стал различать какие-то тени, очертания предметов. Было адски темно!
  Я тихо встал и сделал несколько шагов. Острая боль пронзила колено. Это я сшиб табуретку. Кое-как, наощупь, я нашёл дверь и распахнул её. На улице тоже было темно! Я поднёс к глазам свои часы со светящимся циферблатом и обнаружил, что уже восьмой час. Надо было срочно уходить. Я вернулся в комнату. Там было по-прежнему темно, лишь мерцали оранжевым светом радиолампы под крышкой прибора, да вспыхивала светом водолазная маска…
  Я включил свет и выключил прибор. На душе было очень тяжело. Я не видел дедушку живым вот уже два года. Странно, что в видении, я не вспомнил, что его нет. Мне казалось, что раз он есть, значит так и должно быть...
 
  Потом я бежал, сломя голову через лес. Мимо мелькали чёрные стволы деревьев и какие-то вспышки за лесом. Из-за деревьев доносились чьи-то искажённые голоса. За мной будто бы кто-то бежал. Я ускорял шаг, и он ускорял. Когда я оборачивался, было так темно, что ничего не было видно.
  По мере приближения к шоссе становилось всё светлее. Шоссе было освещено серебристым светом фонарей и автомобильными фарами. Вечером оно как будто ожило.
  На станции горел один фонарь. Шёл дождь, попадая за шиворот и на лицо. Поезда долго не было. Станционная касса была закрыта. И ни души кругом…
  Я сел на скамейку и стал себя успокаивать. Внезапно кто-то тронул меня за плечо. Я вздрогнул и поднял глаза. Это был человек в чёрном плаще в капюшоном. На нём был только этот плащ. Он был таким длинным, что доставал до земли. Лицо у человека было белым, как бумага, и неровным, как будто на нём были капли воды. Глаз не было видно.
- Ты зря сюда приехал, - сказал человек, и я поразился какой у него знакомый голос.
- Почему? - спросил я. Мне всё ещё не верилось, что существуют люди с такими лицами. Мне казлось, что я сплю.
- Ты ещё молод, тебе жить и жить, - сказал человек, - куда ты торопишься?
- Я был... по делу, - сказал я, стараясь касаться как можно спокойнее.
- Меня не надо бояться, - сказал человек, - пока не надо. Сегодня не твоя очередь. Но сюда больше не приезжай.
- Почему? - снова спросил я.
- Это не вопрос, - сказал человек и испарился.
  Внезапно перрон огласил нечеловеческий рёв и яркий свет. Это подошла электричка. Один за другим вагоны проносились мимо, освещая всё светом своих окон. Поезд встал. Распахнулись двери. Я огляделся. Чёрного человека с белым лицом больше не было. Он бесследно исчез.
 Я ехал в перполненной освещённой электричке, сидя у окна. Впервые за этот вечер мне стало хорошо. Оттого, что рядом были люди.

Тяжёлая весть.

  Начало зимы для меня был очень напряжённым. Весь декабрь я много занимался. На носу был курсовик по микропроцессорной технике. В последнее время в колледже народу поубавилось. Родной "терем" стал напоминать сонное царство. На лекциях появлялось меньше половины группы. И всегда одни и те же. Причём эти одни и те же всё время должны были выслушивать о том, как нехорошо прогуливать. Они сидели на уроке, а Паутиныч зудил:
- Вот, вы прогуливаете… Государство выделяет ежемесячную дотацию на ваше обучение. Вам дана возможность бесплатно учиться, а вы прогуливаете…
  И нельзя было ему объяснить, что они-то, кому он всё это говорит, как раз не прогуливают, и что не очень-то и приятно каждый раз выслушивать всё это…
  В этой предсессионной суете я совсем уже было и забыл про прибор, профессора и сладкие грёзы. Человек живёт в реальном мире. Этот мир преподносит столько всего каждый день, что для грёз просто не остаётся места. Забваются даже самые лучшие сны… На этом можно было бы и закончить эту историю, и это был бы совсем неплохой конец, но... Один случай дал всей этой истории неожиданное продолжение, которое очень круто изменило мою жизнь. Иногда я думаю, что лучше бы его и не было...

 * * *
 
  В один из вечеров я сидел за компьютером и мерно стучал по мягким клавишам своей клавиатуры. По экрану бегали буковки и циферки. Как сейчас помню, я в кои-то веки собрался написать программу на языке СИ, чтобы закрыть долг по предмету Славянского… На столе зазвонил телефон. Я снял трубку.
- Алё, здравствуйте, могу я поговорить с Дмитрием? – услышал я незнакомый женский голос.
- Да, это я, - сказал я, невольно напрягаясь. Кто бы это мог быть? Девушки мне вот уже полгода не звонят, их матери, вроде бы, претензий ко мне не должны иметь… Может это кто-то из тех, кому я что-то починил, и это что-то уже сломалось? Это самое страшное – разъярённые клиенты…
- Вас беспокоит дочь Сергея Трофимовича… - продолжала женщина. Несколько секунд в голове происходила состыковка её слов с моим сознанием. Я очень живо представил её себе. Может быть кафедра решила подать на меня в суд? Но почему звонит его дочь? Ведь она работает в банке… Ничего не понимаю...
- Да, я вас слушаю, - важно сказал я, на самом деле очень волнуясь.
- Сергей Трофимович умер.

  Какое-то время я приходил в себя. Сначала в сердце была какая-то отрешённость. На глазах выступили слёзы. Перед глазами пронеслись, как одна секунда – практика, институт, дисплейный класс, «Юнона», компьютер, его квартира, дача, грёзы… И вот его нет. Нет человека, который подарил мне этот мир. Единственного человека, который знал об этом кроме меня… Но ведь этого не может быть! Просто потому, что этого не может быть никогда...
- В субботу поминки. Приезжайте, если сможете к трём часам. Адрес помните?
  Я на всякий случай записал адрес и попрощался с дочерью профессора, высказав свои самые искренние соболезнования. Потом я выключил компьютер и отвернулся к окну, чтобы спокойно осознать случившееся. За окном была отвратительная погода. Темнело, и серые тучи, висевшие над городом уже который день, плавно переходили в сумерки. Одно за другим зажигались окна в доме напротив...
  Как оказалось, тогда в институте Сергей Трофимович попрощался со мной навсегда… Мы с ним вроде как поссорились, но его родные видимо об этом не знали. До ссоры он, вероятно, много обо мне говорил. На видном месте у него всегда был мой телефон. Значит меня приглашают, как близкого Сергею Трофимовичу человека, чтобы проститься с ним.
  Я решил пойти. Ведь я-то с ним не ссорился. Тот случай – это нелепая случайность. До этого профессор был моим учителем. А проститься со своим учителем  – это долг вежливости.

Поминки.

  Я сразу настроился на то, что поеду. Сначала мне казалось, что я еду на верное и нужное дело. Но потом меня стали раздирать сомнения. Я представил, что более дурацкого положения и придумать нельзя. Там будут его друзья – учёные. Там будет много народа. Все они скорее всего знают профессора с молодых лет, может быть даже более молодого, чем сейчас я. Там будут преподаватели; физики и математики… И тут прихожу я, как говорится, во всё белом. Студент четвёртого курса колледжа, который к их науке не имеет никакого отношения и вообще будет ни к селу, ни к городу. Как они будут смотреть на меня?
  Уже в трамвае, который вёз меня от метро, я с ужасом подумал, что там скорее всего будет и тот лаборант, который всю кашу и заварил… с ним мне хотелось встречаться мньше всего на свете. Несколько раз уже во дворе я поворачивал назад. Кто знает, что было бы, сделай я это. Скорей всего вся моя дальнейшая жизнь сложилась бы по-иному. Как? Я не знаю. Но мне не было бы теперь так мучительно больно.
  Нечеловеческим усилием воли, ума и памяти я заставил себя не возвращаться. Люди мне звонили. Они рассчитывают, что я приду. Я всегда смогу уйти. Если уж на то пошло, то я должен был раньше об этом подумать, когда соглашался. 
  Я вошёл в парадную, поднялся на удивительно чистом лифте и позвонил. Сердце замерло. Послышались шаги за дверью. Потом светлый квадрат передней осветил лицо очень симпатичной девушки. Её длинные ресницы были как крылья волшебной птицы. Несколько секунд мы просто смотрели друг-другу в глаза. Она отвела взгляд первая.
- Вы наверное, Дима? – спросила она, пропуская меня в переднюю.
- Да, - просто сказал я, - а вы, наверное, Даша?
- Наверное, заходите.
  В доме чувствовался траур. Все зеркала были занавешены – есть такой древне-русский обычай. Дверь в его комнату была закрыта. Когда я к нему приезжал, она всегда была распахнута настежь.
  Из гостинной слышался разговор. Я замялся в передней.
- Что же вы? – удивлённо спросила девушка, - снимайте обувь, проходите. На стол уже накрыто…
  Сначала мне показалось, что она меня старше, потому что говорила она, как взрослая. Но потом я вспомнил, что она то ли на год, то ли на два меня младше. Это прибавило мне храбрости. Я тщательно вымыл руки, и чтобы протянуть время, долго их вытирал. Очень не хотелось идти в эту комнату…
 
  Там оказалось не так уж и плохо. За небольшим столом сидело несколько пожилых женщин и три пожилых мужчины с седыми бородами. Так раньше рисовали профессоров в мультфильмах и советских комедиях. Сергей Трофимович в этом отношении не был похож на профессора. Он был похож на пенсионера. Был… Я до сих пор не могу поверить, что такой живой, такой деятельный человек был… а теперь вот его нет…
  На тумбочке лежали его очки и часы. Вот он сейчас войдёт в эту комнату и  скажет, как бы между прочим: «А, Дима, здравствуйте! Хорошо, что вы пришли. Я тут с вами хотел посоветоваться по поводу нашего прибора…». Но он никогда этого уже не скажет. А в этой комнате я раньше не был, поэтому не смог даже представить его здесь…
  Стол был накрыт хорошо. На нём стояло несколько ваз с салатами, три бутылки вина, водка, фрукты. Я скромно сел с краешку и затих. Напротив меня сидела внучка профессора, которая открыла мне дверь. Я никогда её не видел так близко. Прежде она либо мелькала в дверном проёме, либо неслышно вспархивала, когда  я приходил. Мы не обмолвились с ней ни единым словом за всё время.
  Появления моего даже не заметили. Вернее отнеслись, как к должному. Я просто сел, просто положил себе что-то, просто стал есть. Дома я питаюсь от случая к случаю, поэтому был не прочь перекусить…
  Дочь профессора – женщина с усталым лицом сновала от кухни в комнату и всё время что-то уносила и приносила. Сейчас она выглядела ещё и несчастной. На ней было чёрное траурное платье. Трое женщин пенсионного возраста оживлённо беседовали с профессорами, сидящими на другом конце стола. Впоследствие оказалось, что это их жёны. Одна из них первая обратила на меня внимание.
- А что это за мальчик? – корректно спросила она. Мальчиком я уже давно не был, но смирился. По сравнению с ней, я даже можно сказать ребёнок. И это не метафора.
- Этот мальчик был ближайшим другом папы в последнее время, - сказала дочь профессора, появляясь с подносом в дверях.
- Правда? – рассмеялась старушка, - а я думала, что это мальчик Дашеньки…
   Даша встала и вышла в коридор.
- Надежда Андреевна! – покачала головой дочь профессора, - нельзя же так!
- А что я? – сразу прикинулась старушка ветошью, - я ничего…
  Со стариками было безумно скучно. Здесь они были не светилами науки и техники, а обычными пенсионерами, я бы даже сказал стариками. Они меня не замечали и в осносном обсуждали новые лекарства, кто и что лечил в поликлиннике, как кого обласкали в Собесе. Мне было ужасно скучно и тягостно. Про Сергея Трофимовича вспоминали только когда приходило время выпить. "Лёгкое лежание", - проникновенно говорил кто-то, все согласно кивали и дружно выпивали ещё по стопочке. Наконец я не выдержал.
- А на каком кладбище похоронили профессора? – спросил я у его дочери, отведя её в сторону.
- На Красненьком, - сказала она очень тихо.
- Правда? – удивился я, - я там рядом живу. Не подскажете, как найти это место?
- Подскажу, - кивнула она и взяла с бюро листок бумаги и шариковую ручку. – вот главная аллея, потом через мостик, потом налево… и сразу будет свежая могила. Там вся наша родня похоронена. Там много цветов… Чёрная оградка, зелёная скамеечка… Да вы найдёте…, - уверенно сказала она.
  Попрощавшись со всеми коротким кивком, я вышел из дома. Далеко за крышами новостроек, где небо переходит в стрелы башенных кранов садилось солнце, освещая всё вокруг розовым и сиреневым свечением. Надвинув шапочку на глаза, я зашагал к остановке. Несмотря на то, что на улице было довольно холодно, здесь было лучше, чем там. Перед глазами так и стоял портрет Сергея Трофимовича с чёрной рамкой. На нём он был ещё не старым. Ему было на нём лет пятьдесят. У него был немного иронический взгляд и чёрные усики, которых потом не стало. Рядом с портретом стояла крошечная рюмка водки и чёрный кусок чёрствого хлеба…

Кладбище.

  По иронии судьбы профессора похоронили рядом с моим домом. Конечно я жил не рядом с клабищем, но идти до него мне было даже ближе, чем до метро.
  Скупо попрощавшись с опостылевшими за вечер людьми, я вышел из квартиры профессора с твёрдым намерением не возвращаться сюда никогда. Как же я заблуждался!
  Потом я ехал на разных видах транспорта и размышлял о сущности бытия. Какие-то люди встречались мне по пути в метро. Я не обращал на них внимания. Я даже не помню, как ехал. Одна мысль занимала меня целиком и полностью – мысль о скоротечности человеческой жизни. Мне вдруг стало очень страшно. Я испугался того, что моя жизнь пройдёт также бездарно, как прошла у сотен людей, которые жили до меня. Я вдруг очень явствено представил себя в виде немощного одинокого старика, сидящего в кресле-качалке. Ноги у этого старика были укрыты клетчатым пледом. Перед ним стоял электрический обогреватель. Старик был печален. Он вспоминал все события своей жизни и сокрушался о том, что он не властен ничего уже изменить. Длинная летопись лет проходила перед глазами бесконечной цепочкой. Каждое звено отдавалось в сердце немой и глухой ностальгией. Как потом я буду вспоминать девяностые и двухтысячные годы! Сейчас они для меня ничего не значат…
  По пути к клабищу от самого метро выстроились торговки. Они продавали всё, что угодно – венки, сплетённые из еловых веток, бумажные и живые цветы, ленточки с надписью: «От родных и близких», свечки, землю… Я никогда ничего такого не покупал, поэтому и теперь желания раскошелиться не было. У самого входа на клабище я всё-таки купил небольшой букетик живых цветов. Надо было отдать последний долг памяти Сергея Трофимовича. Мне всё ещё не верилось, что его нет…

  На кладбище была необычная тишина. Едва я переступил его порог, как все городские звуки куда-то улетучились. Здесь был мир тех, кого уж нет…  Было очень холодно. Вдоль главной аллеи высились мощные сугробы. Они почти полностью скрывали оградки, прилегающие к дорожкам. Откуда-то пахло дымком, слышался отдалённый лай собак. Здеь было как загородом.
  Хорошо, что я попросил рассказать мне, как пройти. Красненькое кладбище очень большое, поэтому найти кого-то без соответствующей подготовки было бы довольно сложно. Как и говорилось в записке, я перешёл по небольшому мостику через незамерзающую Красненькую речку. Вода была смешаного жёлто-зелёного цвета. От неё вверх поднимался густой пар. На той стороне не было ни души. Пустые оградки были, как решётки. Могилы проносились перед глазами лицами и надписями. Я шёл вдоль них и всматривался в лица умерших. С портретов смотрели в глаза покойники. На надписях читались имена, принадлежавшие когда-то живым…
. Все оградки были чёрные, за многими стояли зелёные скамеечки. Найти здесь профессора не предаствялось возможным. От мороза оглушительно громко каркали вороны. Какая-то девушка в белой шубке стояла у свежей могилки. Печально видеть таких симпатичных молодых девушек на кладбище. Конечно приятно видеть девушек где бы то ни было. Просто здесь их видеть ещё и печально.
  Я прошёл мимо неё, и она на меня даже не посмотрела. Никакие поиски ни к чему не привели. Я не нашёл могилку профессора. Это только укрепило моё неверие в его смерть. Я решил вернуться. Уже темнело. Тени на снегу были тёмно-синего цвета. Где-то на другом конце неба ненадолго выглянуло солнце, отчего облака стали казаться розовыми. У свежей могилки по-прежнему стояла девушка в белой шубке. Я мельком взглянул на фамилию похороненного и узнал…
  Эта девушка была Даша – его внучка. Когда я с ней заговорил, она удивлённо вскинула на меня свои большие чудесные печальные глаза, потом улыбнулась.
- Вы тоже пришли? – удивилась она.
- Да, - непринуждённо сказал я, - когда вы ушли? Я не заметил…
- Я ушла почти сразу, после того, как вы пришли… Терпеть не могу этих стариков. По-моему, они пришли просто поесть… Им нет никакого дела до моего дедушки…
  Её лицо стало очень печальным. Голос дрогнул. Нижняя губа стала подрагивать. Я вошёл за калитку и подошёл к могиле. С фотографии на меня смотрели неумолимо добрые глаза Сергея Трофимовича. Что-то непоправимо изменилось в его лице… Я бережно положил на урну, уже немного припорошенную снегом, цветы. Даша стояла рядом. У неё по глазам текли слёзы
- Ничего-ничего, - махнула рукой в маленькой варежке Даша, перехватив мой серьёзный взгляд, - это сейчас пройдёт. Я в метро всю дорогу проплакала… Это пройдёт… Кто вы были моему дедушке?
- Я… долго рассказывать. Мы работали вместе…
- Ясно... – она попыталсь улыбнуться. – дедушка много о вас говорил. Так и говорил: «Дима – моя смена!». Вы ведь Дима?
- Да.
  Было видно, что она изо всех сил старается не думать о смерти. Она всё время пыталась улыбнуться, но красные веки выдавали её…
- Расскажите мне о нём… - попросила она, в очередной раз проводя по глазам варежкой.
- Но ведь он ваш дедушка, - возразил я, - и вы должны быть о нём гораздо больше осведомлены…
- Мы почти не общались, - тихо сказала Даша, - он жил какой-то своей замкнутой жизнью – ездил в интситут, ещё куда-то… Иногда не приходил ночевать. Мама, да и все мы пытались как-то управлять им, пытались сделать его таким, как мы. Он не хотел. Он мог не прийти к ужину, потому что читал какую-то интересную книгу, мог купить себе какую-нибудь дорогую вещь, а потом голодать. Денег он у нас никогда не брал…
- Что-то такое я заметил, - признался  я, - у вас в семье какая-то разобщённость… А с чего всё началось?
- Сначала мы с ним очень дружили, - задумчиво сказала Даша, выходя за оградку и пропуская меня вперёд, - он много брал меня гулять по городу. Я до сих пор помню все достопримечательности теми глазами. Мы ездили  с ним и за город. Постепенно я росла. Дома я больше общалась с мамой, поэтому потом стала принимать её сторону во всех вопросах. Дедушка отдалялся от меня, отдалялся, пока…
  Она всхлипнула, и на её огромные глаза навернулись свежие стеклянные слёзы. Она вытерла их небольшим носовым платочком. На мосту через Красненькую речку она остановилась и отвернулась.
- Послушайте, - сказал я, тщательно подбирая слова – мне кажется, что ваш дедушка вас очень любил. Он гордился вами и всегда говорил о вас с большой любовью…
  Сомневаюсь, что Сергей Трофимович когда-либо говорил о Даше со мной. Она была той стороной его жизни, которая меня не касалась, но сейчас надо было сказать что-то хорошее.
- Правда? – спросила она, сквозь всхлипывания.
- Конечно, - сказал я, кладя ей руку на плечо.
- Спасибо вам, - сказала она и немного докоснулась лбом до моего плеча. Это был жест благодраности. Это было приятно.
  Мы пошли по темнеющей аллее, над которое трещали сухие голые ветви тополей, росших вдоль неё. По дороге скакали крохотные воробьи. Даша молчала. У неё был очень печальный взгляд.
  Попрощались мы у метро, когда было уже совсем темно, и всё кругом освещали витрины ларьков и ночных магазинов. Она взглянула мне в глаза и сказала:
- Ну, до свидания, Дима, приятно было с вами познакомиться. Спасибо за то, что вы меня утешали. Я бы одна разревелась бы...
- Пустяки, - махнул я рукой и вдруг почувствовал, что только в таком случайном стечении обстоятельств моя жизнь может пересечься с такой необыкновенной девушкой. Она была совершенно не испорчена этим миром. Даже удивительно, что бывают такие девушки. Ведь живёт она вроде бы в районе новостроек, училась в обычной школе… И ничто низкое и грязное её не коснулось. Оно просто не пристало к ней… И ещё я понял, что дальше наши пути разойдутся, и я больше не увижу её. И это понятно. Мы люди совсем разного круга.
  Желая хоть как-то продлить очарование, я сказал:
- Да, я вот хотел сказать…
- Да? – она подняла на меня глаза. В них я прочёл какой-то скрытый интерес к тому, что я сейчас скажу. Это ещё больше меня сковало.
- Если у вас что-нибудь сломается… Компьютер, плеер, телевизор… вы обращайтесь ко мне… Теперь у вас дома всё это починить некому, а я это сделаю совершенно бесплатно, в память о вашем дедушке.
- Хорошо, - улыбнулась она, - конечно врят-ли что-то сломается, у нас дома всё новое… но… буду иметь в виду.
- Запишите мой телефон, - попросил я. Обычно, узнав, что я практикую, как телемастер, люди сами стремятся взять мой телефон и звонят мне по поводу и без повода. Свой телефон сам я предлагал впревые.
  Она достала из кожаной сумочки небольшую записную книжку, размером со спичечный коробок, с фотографией Эйфелевой башни, и приготовилась писать. Я продиктовал ей свой телефон. Удостоившись в последний раз её взгляда, я увидел только, как мелькнула её небольшая фигурка в огромных дверях метро и растворилась в толпе народа.
  От метро я шёл в темноте, сокрушаясь о своей неустроенной жизни. Это было скучно и неинтересно. Во дворах светили тусклые фонари, отражаясь в лужах таящего снега, и почти ничего не освещая. Ночное небо казалось розовым от их света. Вдалеке мелькали чёрные тени прохожих. Я шёл и не знал, что этот день будет одним из звеньев в той цепи событий, которые впоследствии изменят мою жизнь…

Серые будни-2.

  Сессия надвигалась очень быстро. Она всегда откладывается в моей голове, как жуткий бардак – в коридорах стоят парты для экзаменующихся. На лестницах и у расписаний беготня. Расписания снимаются, и остаются только белые графы. Потом вставляются новые.
  В тот вечер мы долго и упорно ждали экономиста в коридоре на втором этаже. Он чинно обедал в столовой, а мы стояли у его класса. В классе уже сидела группа сварщиков. Сварщик в техникуме – это такой же студент, как и все. Он тоже изучает начертательную геометрию и высшую математику. Но если вы зайдёте в группу сварщиков, то сразу поймёте, что это они. Сварщики выглядят свирепо. Как сказал бы я в пятнадцать лет – это жлобы. Но сейчас, в девятнадцать, они мои ровесники, и для меня никакие они не жлобы. Одеты они в основном в кожаные куртки, держатся вместе, и отличаются большой организованностью. Если такой группе не понравится преподаватель, он может распрощаться со своим авторитетом. Потому что сварщики знают - они команда. И пока они вместе никакое начальство и тем более препод им не страшен. Наша группа такой сплочёностью никогда не отличалась. Наши люди всегда держались кучками - по интересам. Собирались все вместе, если не считать уроков и экзаменов, мы крайне редко.
  Пока экономист шёл по коридору от лестницы, к классу подошла ещё одна группа – электрики. Они были не менее суровы и многообразны, чем сварщики. Во главе них был широкоплечий староста с журналом под мышкой. Он победоносно и немного угрожающе смотрел на всех. Насколько я  помню, он уже успел побывать в горячей точке. Среди электриков много парней, кто уже отслужил в армии, поэтому они держатся более уверенно. В нашей группе в тот день старосту замещал я.
  Паутиныч просокращался мимо нас в класс и сел. Вслед за ним в ногу зашли электрики и наши заодно.
- Э, - недовольно заорали сварщики, - у нас урок!
  Нас с электриками было много больше, и мы эту реплику игнорировали. Слева встали от учительского стола встали мы, справа электрики. С одной стороны стоял я с журуналом, с другой стороны могутный староста - электрик.
  Экономист долго и нудно рылся в бумагах. Тут откуда ни возьмись подлетели две студентки с юридического, растолкали всех парней и подсунули Лавровскому проверять две контрольные. Он всё бросил и стал их проверять.
- У нас зачёт! – с суровой индейской прямотой сказал главарь электриков.
- У нас урок! - с клиническим постоянством повторяли сварщики.
- У нас тоже зачёты! – обиженно пискнули юристки, не обращая на нас никакого внимания.
- Не давите на меня! – закричал экономист. Те, кто стояли за его спиной уже чуть ли не садились ему на шею.
- Окружай-окружай, - командовал электрик, расставляя вокруг экономиста своих людей плотным кольцом. Они стояли с сурово-серьёзными лицами и смотрели сверху вниз на то, как он проверяет работы юристок.
  Я знал, что в этой нездоровой обстановке зачёт затянется на неопределённый период. Надо было успеть до электриков, потому что если он начнёт ставить оценки им, то пока вся группа не пройдёт, нашим будет не пролезть. Это займёт около часа…

  Моя реакция никогда меня не подводила. Как только юристки отошли, я сразу же бросил на стол журнал. Он упал немного неудачно, размешав все бумажки на его столе.
  Воздуху в классе почти не осталось. По лицам градом тёк пот. Задние ряды напирали, передние толкались. Сварщики орали, электрики кричали, наши ржали. За моей спиной было тридцать человек моих одногруппников, и тридцать электриков, среди которых девушек не было вообще.
- Где ваши зачётки? – визгливо крикнул экономист.
- Напирай, напирай, - не унимался электрик, - обходи слева!
  Из коридора поступали всё новые и новые силы. Класс был маленький. Все, кому не хватало места у учительского стола, садились за свободные парты. Очередь выходила в коридор и гудела там. Случайные прохожие, мелькавшие в коридоре с удивлением смотрели на это столпотворение.
- Не давите меня! – с тоской вопил обессилевший Паутиныч.
- Зачётки сдавайте, - что есть силы рявкнул я. Через толпу потекли коричневые ручейки зачётных книжек, которые передавались из коридора. На столе выросла здоровенная стопка.
  Экономист, как самописец строчил оценки, даты и росписи. В ведомости росла колонка четвёрок. Одни четвёрки всей группе. Девушкам, как особо одарённым, он поставил тройки, а Феде Волкову с какого-то перепугу – пять.
  Мне было уже всё-равно. Получив оценку, я вытеснился в коридор и побрёл проставлять остальные оценки. Неблагодраное это дело…

  Вечером я сидел и ремонтировал какой-то старый приёмник. Маме на работе было нечего слушать, и ей кто-то отдал эту ветошь, которую в семидесятх годах принято было называть «транзистор». Я сидел за секретером, обложившись тестером, паяльником и всевозможными баночками с деталями. На полках вились провода. По столу прыгали резисторы и конденсаторы… Внезапно зазвонил телефон. Я встал, выдернул паяльник из розетки и пошёл снимать трубку. В квартире я был один. В коридоре и в гостинной было черно. Натыкаясь на столы и стулья, я кое-как пробрался к телефону и снял трубку.
- Алё, здравствуйте, могу я поговорить с Димой? – услышал я женский голос.
- Да, это я… - сказал я, включая свет.
- Здравствуйте, Дима. Это Даша…

Первая встреча.

  Следующим же утром я нёсся на трамвае по проспекту Испытателей. Я никогда бы не подумал о том, что снова мне придётся туда ехать, тем более так скоро. Но есть такое правило: “никогда не говори никогда”.
  Вчера вечером Даша позвонила мне и спросила:
- Дима, вы разбираетесь в мониторах?
- Ну… вобщем… да, - пробормотал я, думая, что меня заставят ремонтировать какой-нибудь монитор, и с тоской вспоминая практику у Сэма.
- Мы решили купить новый монитор. Вы не поможете нам выбрать?
- Да, конечно, - радостно сказал я, вздыхая с облегчением. И вот теперь, ни свет ни заря я ехал к ним. Вобще-то сегодня я мог пойти в колледж и сдать пару-тройку зачётов, потому что суббота для меня – это такой же будний день, как и все остальные. Но у Даши сегодня не было занятий, значит для неё это был выходной.
  В половине десятого я сошёл с трамвая. Медленно светало. Над высоковольтной линией вставало небо.
  Меня уже ждали. И Даша и её мама, на чьё присутствие я совершенно не рассчитывал, встретили меня в передней.
- Куда мы поедем? – спросила женщина-математик. Я естественно предложил «Юнону», как наиболее известную мне область в мире торговли.
- Нет, это далеко, - сразу же отвергла она это предложение, - здесь на Испытателей есть магазин. Не хотите туда? Это ближе, и мониторы там есть.
  Мой авторитет сразу упал, и я ехал уже постольку-поскольку. Моё участие в выборе монитора тоже оказалось минимальным. Её мать просто выбрала самый дорогой монитор с диагональю девятнадцать дюймов и сверхплоским экраном. На витрине он стоял выше всех, и в нём, как в аквариуме плавали виртуальные рыбки. В магазине было не людно из-за того, что было ещё утро. На каждом шагу стояли охранники и всё «секли». Мерцали сотни экранов отечественных и импортных телевизоров, играло радио из какого-то навороченного музыкального центра. Всё кругом перемигивалось, мигало, сверкало. Это был мир техники.
  Я украдкой смотрел на Дашу – какая она красивая. На красивых девушек всё время хочется смотреть. На них отдыхают глаза. На Дашу мне хотелось смотреть всё время. Она выглядела немного заспанной. Под глазами были тени. Она же спокойно стояла и смотрела, как молодой продавец, может быть даже мой ровесник, но в белой рубашке и в жилетке, бегает и суетится; укладывает в коробку монитор.
- Проверять не будем? – спросил он с надеждой.
- Я думаю не стоит… - тоже не очень уверенно сказала женщина-математик.
- А я думаю, что стоит! – вдруг сказал я. У меня с рынка привычка – всё проверять. Там за проверку своего товара продавец берёт дополнительную сумму. Так без проверки плата стоит двести, с проверкой – двести пятьдесят. Поэтому я всегда проверяю всё, если есть возможность.
- Хор-р-рошо, - сказал продавец, глядя на меня волком. Он нехотя разрезал скотч на ящике и стал извлекать из коробки пенопласт и различные шнуры, пока наконец не достал и сам монитор. Он установил его на небольшой столик и включил. На экране прошмыгнули заставки «Виндоус» и появилось изображение. Оно немного подрагивало, что действовало на нервы.
- У него кадровая развёртка барахлит, - сказал я сурово.
- Н-ничего не вижу, - беспокойно сказал продавец, - х-хороший монитор.
- Дима, да не придирайтесь вы… - устало сказала женщина-математик. Как будто я себе его покупал!
- Нет, у него кадровая развёртка барахлит, - решил я настаивать, - поменяйте!
- Я сейчас позову специалиста, - нервно сказал продавец, - если он ничего не выявит, то вы извинитесь.
- Я не буду извнияться, - сказал я скандальным тоном, - зовите своего специалиста!
  От этого шума встревожился охранник. Он неспеша подошёл ко мне и довольно успокаивающе сказал:
- Молодой человек, чего шумим?
- Нам подсовывают некачественный товар! – сказал я, -  у него кадровая развёртка барахлит!
- Позовите Ивана Моисеевича, - сказал охранник, с видом знатока, - пусть он скажет!
- Не Ивана Моисеевича, а Ивана Абрамовича, - подсказала продавщица из отдела аудиотехники.
- Какая разница! - пожал плечами охранник.
- Я сейчас позову Ивана Абрамовича! - пригрозил продавец.
- Да-да, позовите, - закивала вышеназванная продавщица.
  Как видно Иван Абрамович у них был кем-то авторитетным. Потому что все на него ссыласлись, и ходили за ним минут пятнадцать. За это время мы все вспотели.
- Дима, зачем вам было это надо? – сердито шипела банковская служащая, – вот теперь ждать будем... Нормальный монитор!
  Я понял – или пан или пропал…
  Наконец, откуда-то из-за кулис появился небольшого роста бородатый человек со смешным носом в пидажаке и в галстуке. Его подвели ко мне охранник вместе с продавцом.
- Что случилось? – спросил бородач.
- Вы Александр Моисеевич? – спросил я.
- Иван Абрамович, - поправил продавец.
- Какая разница? - пожал плечами охранник.
- Какие претензии? – спросил Иван Абрамович. Он смешно «пришыпётывал» на шипящих, отчего создавалось ощущение, что он иностранец.
- Вот, – красноречивым жестом указал я на монитор, - посмотрите – кадровая разёртка барахлит!
- Да нет здесь ничего, - сердито сказал продавец. Он смотрел на меня с плохо скрываемой ненавистью, нервно вертя в руках нож для резки скотча.
- Хороший монитор, - сказали хором охранник и мать Даши. Я всегда поражаюсь тому, как несведующие люди вроде охранников и банковских работниц всегда всё знают. Даша стояла рядом со мной и успокаивала меня. Она незаметно поглаживала мою руку, тихо уговаривая не нервничать. На душе было пасквильно. Я уже и сам жалел, что затеял скандал. В конце концов разве мне это надо?
- Нет, барахлит, - вдруг сказал и Иван Абрамович, - действиетльно барахлит. У этих мониторов есть один минус – развёртка неустойчива к перепадам напряжения. Если в сети перепады – она начинают сбиваться. Так-то они хорошие, яркие краски, цвет изумительный, но… барахлит. Если для вас это принципиально, могу предложить этот – (он указал толстым пальцем на какой-то совсем обтекаемый монитор на второй полке. На экране тоже плавали рыбки) – отличное качество по разумной цене.  И стоит дешевле, и по качеству изображения почти не уступает… Ну, мне пора.
  Александр Петрович куда-то ушёл. Вслед за ним появился какой-то лысый человек с рябым лицом и подошёл к нам.
- Пожалуйста не беспокойтесь, - сказал он с натянутой улыбкой.  – наша фирма продаст вам этот монитор с десятипроцентоной скидкой, в возмещение морального ущёрба.
  Даша с мамой переглянулись, а потом несговариваясь посмотрели на меня. Я сделал вид, что этого не заметил. Потом также очень внимательно я проверял и этот монитор, но придраться было не к чему, и я благосклонно разрешил им его купить.
- Вася, подойди ко мне, - сказал человек с рябым лицом продавцу. Последнее, что мне удалось услышать, было: «никогда больше не отвлекай Ивана Моисеевича по мелочам!».
  Мы вышли из магазина с большой картонной коробкой. Настроение было превосходным. Женщины радовались, как дети. Они торжественно несли коробку, как ковчег завета, а я шёл рядом и думал о том, что хорошо всё-таки быть спецом.
  У них дома оказалось, что монитор слишком большой, и что на столе он уже не поместится. Я помог им подвинуть другой стол и установить монитор. К нему прилагался лазерный диск с игрой. Даша сразу же села играть в неё. Монитор был действительно замечательный – отличные краски, огромный экран, а главное глаза за ним не уставали. Когда ещё я куплю себе такой же?
  Мать Даши ушла на кухню. Мы остались одни. Очень забавно было наблюдать, как очаровательная девушка с лицом кинозвезды и фигурой топ-модели играет за компьютером. Я сидел рядом с ней, вроде бы как уже и ненужный. И тут мне пришла  в голову одна мысль. Я предложил:
- Даша, давай отметим покупку монитора?
- Давайте, а как? – она нажала паузу и повернула ко мне своё красивое лицо.
- Пойдём сходим куда-ниубудь. Я угощаю.
  Интересно, что большинство малознакомых девушек, которых я так приглашал – отказывались.
  Как-то я рассказал об этом своему другу Шурику Григорьеву. «Ну и дуры, - веско сказал он, - их бесплатно приглашают пожрать, а они кочевряжатся!».
- Пойдём, - сказал неожиданно для меня Даша, - сейчас только маме скажу…
  Когда мы вышли из квартиры, я ещё не верил в своё счастье. Я не знал, как ко всему этому относиться. Когда мы вместе ехали в лифте, я немного волновался, потому что совершенно не знал, как с ней себя вести. Все те штучки, которым я научился в колледже, не подходили для данной ситуации. Надо было вспомнить те далёкие времена, когда я ещё был в школе, когда считался мальчиком из хорошей семьи, достаточно качественно учился, читал по вечерам Достоевского и делал все уроки. По статусу мы были с ней равны. Единстенное, что портило всё общение, было то, что в колледже я привык всегда быть готов к худшему, поэтому сейчас мне было очень сложно вести себя нормально. Просто разговаривать, просто шутить, просто смеяться, не ожидая никакого подвоха.
  На улице она вдруг сказала:
- Дима, а пойдёмте в парк? Такое солнце – жаль терять хороший день… - она посмотрела мне в глаза, и я понял, что давно уже не смотрю людям в глаза. Так спокойнее. Делаешь в метро, автобусе и трамвае каменное лицо - "Не влезай - убьёт!". По-привычке каменное лицо на переменах в колледже, каменное лицо дома… И главное не смотреть в глаза… Взгляд её огромных серых глаз обжёг меня, как огнём, и я уставился в землю.
- Конечно, пойдём в парк, - примирительно сказал я, - а в какой?
- Здесь недалеко есть парк «Сосновка». Хотите?
- Хочу, - сказал я, - я всё хочу.
- Тогда надо будет проехать на троллейбусе.
  Мы сели в троллейбус. Даша умудрялась даже в троллейбусе вести себя интелегентно. Она интелегентно передавала билетки, культурно говорила, что она не выходит, улыбалась старушкам, которые поминутно пытались её ущипнуть. Она повсюду излучала тепло…
  Этот район я знал плохо. Можно даже сказать, что вообще не знал. Поэтому, стоя в переполненном салоне у заднего стекла, я таращил глаза направо и налево. Местность была довольно открытой. На пустырях простирались высоковольтные линии, на горизонте виднелись дома-корабли и недостроенные сооружения. Повсюду лежала тонкая корка снега, освещаемого ослепительным солнцем. Деревья отбрасывали синие тени на снег. Таких прекрасных дней зимой раз два и обчёлся. Хотелось читать Пушкина: «Мороз и солнце – день чудесный».
  Мы проехали под мостом и оказались на просторной площади с высоченными домами пятидесятых годов. На одном из них было написано: «Радиополитехникум». Я почувствовал что-то родное. Сердце на какую-то долю секунды кольнула мысль сожаления о том, что я не разглядел получше в телефонном справочнике название этого учебного заведения, и не пошёл туда, вместо своего колледжа. Оно же намного ближе к месту, где живёт Даша. И тут же сам разъяснил себе, что не пойди я в своё время колледж, врят ли пошёл бы я на праткику в институт, не познакомился бы с Сергеем Трофимовичем. Последствия налицо. Я никогда бы я не узнал Дашу. В то же время мой колледж почти рядом с домом, близко от метро, там не нужно особенно напрягаться. Да и кроме того, сколько ещё невстреченных мною девчонок живёт например рядом с моим колледжем? Как говорит народная мудрость: «Всё вино не выпьешь, всех дел не переделаешь…» – ну и так далее.

  Лесопарк «Сосновка» был похож и на лес и на парк одновременно. От обилия хвои он казался совершенно зелёным. Мы вошли в него по небольшой аллее. В нём было очень оживлённо. В разные стороны пробегали резвые лыжники – люди, которые занимаются спортом даже зимой. Отовсюду выбегали дети неопределённого возраста, кого-то из них родители выводили на коньках. Какие-то парни катали своих девушек на финских санях.
  Солнце в сочетании с крепким морозным водухом действовало очень положительно. У Даши очень раскраснелись щёки. Она стала румяной и весёлой. Мы шли на небольшом, но почтительном расстоянии друг от друга, разговаривая о каких-то мелочах. Тем не менее беседа получалась очень весёлой. Даша шутила сама, беззаботно смеялась моим шуткам. Тогда ничто ещё не предвещало беды. Я смотрел в её большие красивые глаза и не мог поверить в то, что я сейчас иду здесь не один, что рядом со мной идёт внучка профессора... Нет, всё это не со мной!
- Знаете, Дима, я уже давно так не смеялась, - вдруг сказала она мне.
- Давай на ты? – спросил я, глядя ей в глаза. Немного краснея она сказала:
- Да. Давно пора уже. Всё-таки мы ровесники… Или ты старше?
    Взгляд больших серых глаз из-под густых ресниц, милая улыбка, нежный голос – всё это просто завораживало меня. Я был до краёв наполнен ею изнутри. Она очаровала меня, и от этого я не мог даже пошевелиться, чтобы не подумать о ней. От всего этого я чувствовал себя настолько неестественно, что то забывал, что хотел сказать; то ляпал что-то без разбора. Она по-видимому это понимала, поэтому старалась говорить сама и внимательно слушала то, что говорю я. А может быть она себя так вела потому что была хорошо воспитана? Во всяком случае теперь я вспоминаю этот день, как один из лучших дней в моей жизни. Приятный, сладкий, и в то же время немного горьковатый осадок остался у меня от этого дня теперь. Горьковатый, потому что я знаю, что этот день никогда больше не повторится…
- Расскажи мне ещё о моём дедушке, - попросила она, когда мы прошли уже достаточное расстояние по этой бесконечной аллее, испещерённой полозьями санок и утыканной следами лыжных палок, – ты обещал мне рассказать, как вы познакомились…
- Тут рассказывать особенно нечего, - пожал плечами я, - мы с Удальцом… то есть с Удальцовым – моим одногруппником, поехали устраиваться в институт, в котором работал твой дедушка…
- Ты был в этом институте? – встрепенулась она.
- Да…
- А я так и не успела. Дедушка раньше, когда я была маленькая, почти каждую неделю предлагал меня сводить в свой институт, но я всегда отказывалась…
- А почему? – удивился я.
- Ну… я чего-то стеснялась… мне казалось, что там на меня все будут показывать пальцем, спрашивать что это за девочка…
- Если хочешь, то я мог бы показать тебе там всё… - предложил я.
- И место, где работал дедушка? – с надеждой спросила она.
- Да.
- Спасибо, - сказала она тихо, и я увидел, как снова задрожала её нижняя губа. Мне вдруг очень захотелось её поцеловать, но я тоже чего-то боялся. Может быть того, что мы были ещё не очень хорошо знакомы. А может быть…
  Больше такого случая не представилось. Мы вышли из лесопарка и сели в троллейбус. Там разговаривать не получилось, и мы лишь стояли в самой гуще народа и просто смотрели друг-дружке в глаза…

С Дашей в сердце.

  В понедельник уже началась экзаменационная неделя. Но на мне висело ещё несколько зачётов. Из-за того, что я прогулял субботу, мне пришлось их досдавать вечерами.
  Зачёт принимал Славянский, а это и врагу не пожелаешь… По одному, мы – должники заходили в его класс. Я дрожал всем телом. Несколько человек образовали круг у дверей и обменивались знаниями по языку Си. Стоять с ними я не мог. Меня бил мандраж. Как говорится: «перед смертью не надышишься». Когда, наконец, подошла моя очередь, я вошёл в компьютерный класс очень медленным шагом. Дрожа крупной дрожью, я подошёл к столу Славянского. У него светился экран монитора. Славянский что-то набирал.
  Кроме него в классе сидело человек десять нерадивых студентов, которые смотрели на него испуганными глазами. В перерывах между заходами наших, он принимал у них программы. Это была группа программистов, поэтому зачёт по программированию им получить было ещё сложнее.
  От волнения я чуть не разорвал свою зачётку. Я уже заготовил фразу о том, что если он собирается ставить мне три, то я лучше приду и отвечу в следующий раз.
  Славянский на меня даже не взглянул. Он допрашивал какую-то студентку.
- Я вас спрашиваю про манипулятор мышь! – устало, но веско говорил он, - к какому порту она подключается?
- Ком-три, - обречённо твердила она.
- Ком-три… - повторил Славянский и вдруг расхохотался, - иди учи…
  Наконец, он обернулся ко мне.
- А… как фамилия? Ну, четыре я тебе поставлю… За пять будешь бороться?
  За пять? – похолодело у меня всё внутри. Из его кабинета я выскочил счастливый и с необычным чувством лёгкости и пустоты на душе. Как будто с неё сняли тяжкий груз…

  Потом на английском я отвечал какие-то диалоги, которые не учил, причём со студентами-токарями. Они знали английский ещё хуже, чем я, и поэтому на их фоне я вышел на пять.
  В это время наши уже все сидели на экологии. Этот предмет у нас был только один семестр, и он проходил в форме бесед и зачитывания рефератов. Почти половину всего времени мы прогуляли, поэтому теперь надо было постараться. Вела у нас этот предмет очень симпатичная и довольно молодая женщина. Я искренне ей симпатизировал ей, но субординация давала себя знать.
  В классе было полно народу. Каждый подходил по очереди к учительскому столу, и отвечал на вопросы. Я притулился на первой парте и стал читать конспект.
  Ещё одно правило, которое я извлёк из колледжа – «чушь, сказанная уверенно звучит, как аксиома!». Я выучил несколько первых строчек, и теперь считал, что дело сделано.
  Отпустив очередного нерадивого студента, Екатерина Дмитриевна задала риторический вопрос:
- Ну, кто-нибудь хочет ещё ответить?
- Я! – вдруг бодро вскочил я. Пройдя бравым шагом через класс, я  уселся рядом с ней и шлёпнул конспект на стол.
- Термин «экология», - сказала она.
- Понятие «экология» ввёл учёный Генкель в 1863-м году, - затараторил я.
- Геккель, - поправила она, - но это совершенно не важно.
Кажется она была удивлена такой прыти.
- Переходим к следующему вопросу. Что такое консументы?
  Консументы – это такие паразиты, которые живут в природе. Мой друг Шурик Григорьев, который искренне верит в светлое будущее Четвёртого рейха, в моём возрасте, на этом же самом месте ответил на этот вопрос так: «Консументы – это нигеры. Потому что они паразиты!». Когдя я написал в письме своему дяде в Америку про это его изречение, он ответил: «А знаешь, он не неправ…». Про консументов я тоже ответил. Последний вопрос звучал так: «Закон минимума».
  Я твёрдо запомнил наши рисунки экологических цепей и звеньев и начал уверенно говорить:
- Закон минимума проявляется в том, что одно звено больше другого.
- Поясни, - попросила учительница, глядя мне прямо в глаза. Я немного засмущался и отвёл взор.
- Ну, волк больше зайца, значит он его ест, медведь больше волка, значит он ест волка… А заец больше травы, значит он ест траву.
- Тс-с, - приложила Екатерина Дмитриевна палец к своим губам, и я почувствовал, что сейчас провалюсь в свою собственную куртку, - чтобы я больше такой охинеи не слышала! Вот тебе пятёрка – ты смело отвечал. И уходи с глаз долой! Заец больше травы! Да если кто узнает, нас с тобою обоих отсюда выгонят…
  Мысль о том, что меня выгонят вместе с такой симпатичной учительницей была мне приятна, и я радостно выскочил из класса. Оставалась сдать пару-тройку зачётов и два экзамена. На сегодня для меня всё закончилось, и я шёл домой, исполненный радости.
  Теперь, когда для меня закончился ещё один зачётный день, и мозги начали понемногу высвобождать житейское пространство, я опять вспомнил о Даше. Совершенно не ясно было как быть дальше. Любой другой девушке я мог бы позвонить, предложить встретиться. Если бы я позвонил ей, то мог бы натолкнуться на отказ. А мне меньше всего на свете хотелось бы услышать отказ от неё.
  Так я ей и не позвонил…

Сон.

  Время шло в смутных ожиданиях. Первое время я кидался к телефону, когда тот звонил, в надежде, что позвонит она. Но как назло звонили какие-то бабушки, тётушки, мама с работы или жаждующие совета друзья, у которых «зависал» компьютер.
  Постепенно это жаркое чувство притупилось. Нет, я о ней не забыл, но прекрасно понимал всю безрезультатность своих поползновений. Да и сессия не давая расслабиться, как бы защищала меня от слишком уж глубоких чувств.
  Экзамен по физике я сдал на пять. Это было не сложно. Физик наш был радиолюбителем, и я нераз помогал ему с радиодеталями для его конструкций, поэтому ответ на билет он даже не проверял и сразу поставил пять. Впрочем у мне и так выходило пять. Я даже не волновался, когда шёл на экзамен. Получив оценку, я вышел из класса, в котором царила неправдоподобная тишина, нарушаемая скрипом перьев, то есть ручек. В коридоре большая часть группы сидела на вынесеных из аудитории скамейках. Все они безотрывно читали конспекты. Моё появление заставило их поднять головы, а девушки спросили меня:
- Ну что, ну что?
  Я показал им свою ладонь, растопырив пальцы.
- Да мы не об этом, какой у тебя билет был?
  И как я мог подумать, что их интересует моя оценка? Оставив их в ожидании своей участи, я спустился к расписанию. В экзаменационной суматохе с него поснимали расписания половины групп. На видном месте висел график проведения экзаменов.
  Оставалась одна Захарова. Высшая математика и тройные интегралы встали последним препятствием на пути к блаженству каникул. Надо будет хорошо подготовиться. За четыре года учёбы я не по наслышке знал, что на халяву она ещё ни кому не ставила зачётов. Более того, она не ставила зачёт с первого раза. Всегда найдётся то, что ты не сможешь решить. Значит не знаешь. Значит не сдал. Помню на третьем курсе, Стасик сдавал ей зачёт с девяти утра до девяти вечера, решая всё новые примеры. И не сдал!
  Случайно мой взгляд скользнул влево, и я увидел огромный плакат, раскрашенный гуашью и цветными фломастерами. Он буквально кричал:
«Дискотека!!! Приглашаются все желающие! 29-го декабря. Праздничый концерт, конкурсы, розыгрыши, самая современная музыка. Приходите в шесть часов в актовый зал, не пожалеете!».
  Я уже бывал на дискотеках в колледже и нераз. Как-то, год назад я делал газету, посвящённую Новому году, и за это договорился с Рудаковым, что он проведёт меня на дискотеку два дня подряд, потому что его назначили на это время дежурным перподавателем. Он счёл, что сделка стоит того и согласился. После этого случая я зарёкся ходить на колледжовые дискотеки. Мне было там очень грустно одному, потому наших почти не было. Танцевать же один я не привык.
  Теперь, при виде этого объявления, я снова загрустил. Мне стало невыносимо жаль себя. А самое грустное было в том, что и в этом году мне было некого пригласить. Было бы дело на втором курсе, я нашёл бы по крайней мере двоих желающих девушек. Теперь же не было ни одной.
 
  Домой я приехал рано. Экзамен начинался в девять, а в половине десятого я уже осовбодился. Было ещё утро. Ещё даже толком не рассвело. Солнце только-только начинало вставать.
  В пустой квартире меня встретила тишина. Я положил свой рюкзак на кресло и снял куртку. На ботинках остались следы соли, которой посыпают асфальт. Пустота…
  С разбегу я плюхнулся на диван. Тот протяжно скрипнул подо мной и затих. Не слушать музыку, не смотреть телевизор сил не было. Хотелось только покоя. Но и мысли о покое всё время прерывались горестными размышлениями о моём одиночестве… Надо было что-то делать. Просто безумно хотелось пойти на дискотеку. Сердце распирало от этого желания. Недаром же сказал классик: «Очень вредно не ездить на бал, когда ты этого заслуживаешь!». Только теперь я ощутил в полной мере, его правоту на собственной шкуре.
  Не вставая, я снял со стены телефон и положил себе на грудь. Холодная трубка оглушила меня печальным гудком. Я повесил её обратно. Звонить было некому. Я несколько раз снимал и опять вешал трубку на рычаги. Да, я мог позвонить тем старым знакомым, которых называю «мёртвые души». Это те девушки, которые шли вместе со мной по дороге жизни какое-то расстояние, а потом сворачивали с этого пути, и наши векторы расходились.  Вспоминая то одну, то другую, я то снимал трубку, то снова клал. Нет, ни одна из них не пойдёт со мной. Одна не любит дискотеки, другая сказала мне, чтобы я больше не звонил, третью не одобрят товарищи – ведь девушка это лицо парня…
  Мои вопоминания ушли очень далеко, лет на пять назад. Чередой проходили перед глазами "разношёрстные" девушки – блондинки, шатенки, даже рыжие – но все они умерли. Для меня, разумеется. Как когда-то каждая из них с радостью побежала бы для меня на край света, так теперь ни одна из них не пошевелила бы и мизинцем ради меня же. Я понял, как я одинок… От осознания этого на душе стало тяжко. Мне стало казаться, что я неудачник, что никому я не нужен, и не нравлюсь и понравиться уже не могу.
  Самоуничижение в чём-то приятная вещь. Она помогает объяснить все проблемы, происходящие в жизни. Но в то же время она и вредна. Самоуничижаясь ты втаптываешь себя в грязь и теряешь в своих глазах человеческий облик. Это самое страшное. Найти себе пару может любой человек, надо только в это верить. А когда унижаешь себя, то теряешь эту веру. Без веры ты не можешь ничего.
  К счастью, человеческий облик я потерять не успел. Меня сморил морфей, и я  устало уснул, свернувшись калачиком…

  Сон мне снился по меньшей мере странный. Я видел Сергея Трофимовича. Он никогда до этого мне не нился. Не снился и после. Мы опять были на его даче. Это была та самая веранда с закрытыми ставнями. Мы сидели за круглым столом, на котором стоял аппарат. На столе была та самая коричневая клеёнка, которую я хорошо запомнил. Сон был очень реалистичным. Он был цветной и давал полное ощущение реальности. То есть я ни на секунду не сомневался в том, что всё это происходит наяву.
  Сергей Трофимович сидел молча, сложив перeд собой руки. Казалось, он думал о чём-то. Его лицо было неузнаваемо прозрачным в этом сне, и я узнавал его с трудом. Его черты то проявлялись, то исчезали и видоизменялись, когда я хотел приглядеться.
  Я несколько раз пытался ему что-то сказать, но он меня не слышал. Он писал какое-то слово на бумаге. Аккуратный белый листок лежал на столе. Профессор что-то писал на нём гусинным пером. Как я не силился, но не мог прочесть ни слова. Потом он встал и резко вышел из комнаты. Он удалился не шагом, как вышел бы наяву, а по кадрам, как в кино. Сначала он отодвинулся на несколько шагов. Его стало видно хуже. Потом ещё на несколько, и стал каким-то бесплотным, как призрак. Потом и окончательно растоврился…
  На столе лежал листок бумаги. На нём было написано одно только слово: «Даша».

  Проснулся я уже в темноте. Тьму прорезал острый луч света, проходивший сквозь узенькую щёлочку двери моей комнаты. Слышались шаги. Это мама, которая уже пришла с работы, ходила по квартире или что-то делала по хозяйству. Неожиданно шаги стали отчётливее. Дверь отворилась. На пороге возник чёрный силуэт. Я воспринял его, как продолжение сна.
- Ты дома? – спросил силуэт маминым голосом.
- Да, - еле слышно прошептал я.
- А я думала, что ты гуляешь. Прихожу – свет не горит; щи нетронуты. Почему не разогрел?
- Я сплю, - пробормотал я, уткнувшись носом в подушку и пряча глаза от яркого света.
- Ну, ладно спи, - позволила она, - я тебя разбужу к ужину.
  Дверь закрылась, и в комнате воцарился полумрак, нарушаемый оранжевым светом фонарей с улицы. Я лежал и смотрел на тени, отбрасываемый деревьями на стену сковзь жалюзи и оконную раму. Спать больше не получалось. Из головы не шёл сон. Что профессор хотел мне сказать? Постепенно мозг, сильно заторможенный своим сонным состоянием, начал мне выдавать события одно за другим. Я как бы разматывал длинный клубок: тяжёлое утреннее пробуждение, метро, экзамен по физике, закон «Био-Савара-Лапласса», вращение вектора магнитной индукции, аккуратная пятёрка в зачётке, пустынный коридор, опять метро, дом… Стоп… Объявление у расписания… Дискотека! Как я мог забыть… Потом сон. Какой странный сон! Профессор… Дискотека... Профессор... Даша... Что же он хотел сказать мне?
  Признаться, днём мне эта мысль даже в голову не могла прийти. Даша казалась настолько недоступной девушкой, что я даже представить не мог её не дискотеке. Тем более в нашем колледже.  А ребята наши, если увидят меня в компании с такой обалденной девушкой – ахнут. Я их знаю. Ахнут – не то слово. Но что пытался сказать Сергей Трофимович? Ничего другого в голову не приходило. Оставался только один способ проверить – позвонить ей.

  Сказать-то это просто. Представить – тоже. А вот так: взять телефон, набрать номер, слушая своё частое сердцебинение и внутренний голос, когда язык заплетается, а ладони потеют так некстати… не так уж это и легко. Дождавшись, когда стихнут мамины шаги в дебрях кухни, я снял трубку и с замиранием сердца набрал номер.
- Да, - сказал женский голос на другом конце провода.
- Здравствуйте, а будьте добры Дашу, - официально сказал я.
- Дима, это вы? – спросила её мама. Чёрт, как некстати...
- Д-да, - пробормотал я, всё ещё раздумывая над тем – признаваться или нет. Будет номер, если Даши не будет дома.
  Пауза тянулась просто бесконечно. Я слышал какие-то шаги и голоса в отдалении. Я не знал чего мне ждать.
- Алё, – раздался приглушённый голос на другом конце провода.
- Даша, это Дима, - сказал я, - как у тебя дела?
- Всё в порядке, спасибо, Дима, - ответил она. Я давно уже заметил, что она вообще выражается как-то по-взрослому, как воспитательница.
- Я звоню узнать, как у тебя работает монитор, и кстати, не хочешь ли ты пойти со мной на дискотеку? – выдал я длинную фразу, совершенно не вдумываясь в содержание.
  В трубке воцарилось молчание. Выражаясь языком программистов, Даша обрабатывала поток информации, который я послал ей. К моему счастью она поняла меня правильно.
- А что это за дискотека? – спросила она после долгой паузы.
- Это новогодний бал в колледже, - сказал я, чувствуя полную безнадёгу. Если бы хотела, то сразу бы согласилась. А теперь начнутся гнилые отмазки…
- А когда? – снова спросила она опять, после продолжительной паузы.
- 29-го, в пять.
- А где?
- Хорошо, я согласна, - сказала она, и её голос пожурчал по проводам серебрянным ручейком.
  Разговор на этом и закончился. А мне оставались три дня мучительного одидания.

Disco.
  Когда я приехал на «Нарву» в назначенный день, там царило столпотворение. Всё пространство перед эскалатором было забито народом. Встречающиеся девушки и парни стояли так плотно, что для прохода оставался лишь узкий коридорчик. Такого и утром я что-то давно уже не видел. Наверное потому, что всем утром в разное время, а теперь все ехали к пяти. Ещё не ступив с эскалатора на твёрдую землю, я увидел добрую половину ребят из нашей группы, висящих на баллюстраде. Они всегда отличалась своей бравадой, поэтому нет ничего удивительного, что они оказались на лучшем месте.
- Димон! – закричало мне сразу шесть человек, - иди к нам!
  Продравшись сквозь толщу народа, я кое-как устроился среди своих. Была половина пятого. Снизу всё пребывали потоки народа. Час-пик, вечерняя дискотека в местном клубе "Триумф" и бал в колледже - всё это совпало здесь. На достаточно небольшом пространстве смешались люди ехавшие с работы; студенты нашего колледжа и просто молодёжь.
  Я осматривался во все стороны в поисках Даши. Её нигде не было. А время подходило. Я очень волновался. Приедет ли она? Что скажут о ней люди, с которыми я прошёл бок-о-бок четыре года?
- Чего головой вертишь? – громко спросил Пасюра, который стоял рядом со мной. Его как всегда розовое лицо повернулось ко мне. Вообще он всегда похож на мышонка из мультфильма.
- Я жду девушку, - сказал я.
- Наверное какая-нибудь чувырла, - с ненавистью сказал мой враг Колосов. Он со скрипом почесал бороду и недовольно отвернулся от меня. Когда-то в начале средних веков – на первом курсе мы поссорились. Ни он, ни я уже не помним из-за чего. До сих пор мы враги, хотя давно утеряна причина войны. Я мог бы давно с ним помириться, да и он тоже. Но ссора наша переросла уже в красивую традицию, и нарушать её нам не хотелось.
- Сама ты чувырла! – крикнул ему Пасюра, под дружный хохот тех, кто стоял сзади. Основная масса сбилась в кучу, и я не видел среди них ни одного из своих близких друзей.
  Потом приехал Удалец. Он даже на эскалаторе во все стороны раскачивал своей шеей и вращал глазами.
- Страус! – радостно заорали наши. Откуда такая радость? Сегодня же виделись…
  Удалец сразу затерялся в толпе. Он ехал на дискотеку в плеере, и поэтому сразу начались шуточки по поводу того, что он "едет в Тулу со своим самоваром".
  Я неотрывно смотрел на толпы народа, поднимающиеся вверх. Эскалтор сильно гудел, заглушая монотонный рокот голосов; всё время орала по громкой связи контроллёрша в будочке. Подростки прыгали через турникеты, менты свистели – короче довольно динамичная картина.
  Даши не было. Постепенно из встречающих осталось человек пять парней и одна очень модная девушка в чёрной кожаной куртке и брюках. Толпа постепенно стала рассасываться. Половина наших тоже ушла. Со мной остались Пасюра и Гуцул. Последний был спокоен вопреки обыкновению и совсем не митинговал.
- Познакомишь с девушкой-то? – вдруг спросил он.
- Если она приедет, - уныло сказал я.
- А не приедет – мы тебе новую найдём, да Серёга? – похлопал меня по плечу Андрей.
  Потом ушли и они. Я остался один на опустевшей баллюстраде. Я уже знал, что если она не приедет и к пяти, я не пойду на праздник. Мне будет там слишком грустно. Несколько раз мой потухший взор встречался со взглядом девушки в кожаной куртке, стоявшей напротив. Она тоже кого-то ждала и тоже безуспешно…
  Несколько раз мелькали в людском потоке очень похожие на неё лица. В душе всё поднималось, но тут же и опускалось. Нет, это были чужие глаза…

  Вдруг та модная девушка, которая тоже кого-то ждала, отделилась от перилл, и подошла ко мне. Я страшно удивился. До этого со мной девушки первыми не знакомились.
- Вот ты где, - сказал она.
  Это было ещё более удивительно и похоже на красивое недоразумение.
- Что? – переспросил я. – Даша, это ты?!
- Я, - улыбнулась она, - а ты кого ждёшь?

  В синеющем вечере мы шли довольно быстрым шагом по проспекту Стачек. Во дворах была непролазная грязь, поэтому срезать путь не хотелось. Да и на проспекте было гораздо веселее. Всё было залито огнями разноцветных гирлянд, висевших над дорогой. Над дверями аптек и ночных кафе висели маленькие ёлочки и Санта-Клаусы. Навстречу нам было очень оживлённое движение, и над всем этим стояли огромные Нарвские ворота.
  Даша знала, куда идёт. Она знала, что в обществе студентов колледжа нельзя выглядеть скромной девушкой. И она несказано преобразилась: вместо синего пальто – чёрные кожаные брюки в облипку; дутая куртка, волосы в пучок, на лице дорогая косметика, на плече крошечная сумочка. Это была девушка моей мечты!
- Далеко нам идти? - спросила она.
- Нет, почти уже пришли, - сказал я. Колледж был действительно недалеко от метро.
- Ты выглядишь потрясающе, - сказал я ей, - у меня просто нет слов.
- Я старалась, - сказала она, улыбаясь мне двумя огоньками зелёных фонарей в её глазах - рада, что тебе нравится.
- Очень, - сказал я, растворяясь в зелёных огоньках.
  Колледж было видно издалека. В нём горели почти все окна, прорезая темноту. Уже на подступах был слышен грохот музыки. «Белини» играла свою «Самбу Де Жанейро».
- Я здесь никогда не была, - удивлённо заметила Даша, - интересно, где я? Приеду домой посмотрю по карте.
  Под эту фразу мы вошли в ярко-освещёный вестибюль. Он был до отказа набит народом. В гардероб, который располагался в подвале, шла длиннющая очередь. Она начиналась прямо на лестнице. Даша было встала в хвост.
- Пойдём, - сказал я, протискиваясь в двери.
- А очередь? – удивилась она.
- Пошли-пошли!
  Я взял её за руку и повёл вниз по ступенькам. Украшенные девушки из очереди и парни в тёплых куртках смотрели на меня дико. Но что делать? Я студент четвёртого курса, а значит почти выпускник. Кто мне что скажет?
   Мы вошли в гардероб, в котором очередь извивалась и делала несколько петель…
  Когда-то, ещё на первом курсе я ходил в колледж в шинели. Это было смутное время – конец 97-го года. Я мечтал стать военным, и хотел после колледжа уйти в военное училище. Нас было двое таких. Теперь один – курсант второго курса, а я по-прежнему студент колледжа. Но если верить Сергею, который всё-таки поступил, я не много потерял. По крайней мере я ещё ни разу не сидел на гауптвахте, не стоял зимней ночью в карауле, не драил палубу. И не ходил в увольнение. Потому что вся моя гражданская жизнь и есть – сплошное увольнение… Но с той далёкой поры моё лицо знают наизусть несколько пожилых гардеробщиц. Одна из них пропускает меня самого повесить свою одежду.
  Нам повезло, и в этот вечер дежурила именно она. Потоки народа беспрерывно  подавали ей свои одежды, и она бегала по периметру гардероба, как белка в колесе. Уличив минуту, я подошёл к бортику и помахал ей рукой.
- Дима! – обрадовалась она, - тоже на танцы собрался?
- Да, - гордо сказал я.
- Проходи-проходи, - сказала она приоткрывая калитку в бортике.
- Я не один, - тихо сказал я. Даша улыбнулась ей своей неземной улыбкой. Сколько бы я дал за то, чтобы она улыбнулась мне ею сейчас…
- Надо же! – покачала головой гардеробщица, - вам повезло, девушка. Вам достался самый симпатичный мальчик в этом колледже!
  Тут я совсем засмущался, и чуть даже не забыл зачем пришёл. Быстро повесив свои куртки на крючки без номерков, мы вынырнули обратно под возмущённый взгляды тех, кто стоял в очереди.

  Поднимаясь по парадной мраморной лестнице, Даша смотрела во все глаза на многочисленные стенды, которые висели на стенах и рекламные щиты нашего колледжа. Уж что-что, а пыль пустить в глаза наше руководство любит!
- Здорово тут у вас, - сказала она с уважением.
- Ты ещё туалетов не видела, - гордо сказал я. Даша фыркнула.
  На проходной по случаю праздника стояли сразу двое охранников и Нина Ивановна – педагог-организатор нашего отделения. Я перехватил её удивлённый взгляд. Она тоже оценила Дашу по достоинству.
- Пригласительный! – веско сказал один из них с лицом штангиста. Он напомнил мне стражника из сказки, который знал только одно слово: "Ключ!".
  Я сунул руку в карман и обнаружил там непривычную пустоту. Билеты забыл! В самый последний момент я переодел чёрные джинсы, в которых хотел пойти сначала на белые. Пригласительные билеты остались в чёрных. В сердце всё оборвалось. Оставалось бить на жалость.
- Нина Ивановна! – умоляюще сказал я, сложив руки перед собой.
- Проходи, проходи, - махнула она рукой, - с такой красивой девчонкой…
  За этот вечер мне повезло вот уже второй раз. Даша взяла меня за руку, и мы очутились в самой гуще праздной молодёжи, которая слонялась без дела по коридорам. Все были довольно нарядные. Девушки старались не скрывать свою грудь, завязывая блузки в узелок на самом интересном месте; парни придерживались классического стиля – строгие пиджаки, белые рубашки, на шеях галстуки…
- Покажи мне свой колледж, - попросила Даша.
  Мы поднялись чуть выше, где на фоне гиганского зеркала стоял бюст Петра Первого. Даша подошла к зеркалу, чтобы посмотреть на себя.
- Да, Дашенька, - сказала она медленно, - опустилась ты…
- Почему опустилась? – спросил я.
- Да это я так… - махнула она рукой, - не обращай внимания…
  Потом мы поднялись ещё выше – на второй этаж, где было расписание. Тут не было ни души, и свет уже погасили.
- Догоняй, - вдруг сказала она и помчалась в темноту.
  Я немного ошалел от такого поворота событий. Но, пожав плечами, побежал. Жизнь преподносит много странных сюрпризов. Надо быть готовым ко всему. На глазах темнота рассеивалась. Мелькали еле различимые двери кабинетов; эстампы с видами Санкт-Петербурга; стенгазеты… В гулкой пустоте слышался стук двух пар ног.
  Я добежал до конца коридора. Её не было. Я огляделся.
- Чёрт! – сказал я вслух, - ну и где же она?
- Здесь, - раздался сзади её весёлый голос, и кто-то закрыл мне глаза мягкими,  и нежными, как шёлк ладонями.
- Даша? – угадал я.
- Она самая, - сказала Даша, разворачивая меня к себе лицом. Не помню как, но здесь наши губы встретились. Кожа её лица была нежна и очень ароматна. Я обнял её и долго не хотел выпускать её тёплое тело, облачённое в блестящую и шурщующую кожу. До чего приятно было гладить по этой коже… Я и сейчас не могу забыть этого блаженства, а тогда я был на самой вершине счастья…
  На лестнице было темно, лишь свет фонарей проникал с улицы.
- Тебе нравится здесь? – спросил я, когда мы перевели дух.
- Нравится, - сказала она, - ты вот в этом здании и учишься?
- Да, здесь вот и учусь. Кроме этого здания есть ещё общежитие и мастерские.
  Тишины уже не было. Снизу донеслись первые звуки музыки. Мы надолго замолчали, замерев у лестничного окна. Даша прижалась ко мне. Её лицо освещал неяркий свет уличного фонаря. На улице мела метель, засыпая всю грязь мелкой крупой. На минуту повисла пауза. Мне захотелось её снова поцеловать...
  Впоследствие я спрашивал её, почему она меня поцеловала, ведь это было по-сути лишь вторым нашим свиданием. "Ты понравился мне с первого взгляда", - сказала она, - "к чему были все эти условности?". Даша всегда умела поразить меня нестандартным подходом ко всему.
- Пошли вниз? - сказала она, когда мы нацеловались.
  Мы спустились и прошли по полутёмному коридору к парадной лестнице. Когда мы опять оказались внизу, то праздно шатающейся молодёжи уже не было. Все ушли в актовый зал. Мы решили тоже туда заглянуть.
  В актовом зале был полумрак, лишь сцена была хорошо освещена. На ней стояла Нина Ивановна. На малиновом бархатном занавесе висели перемигивающиеся гирлянды.
- …наши студенты уже, наверное, поняли, - радостно говорила она, - кто хорошо учится, тот хорошо отдыхает!
  Грянули мощные апплодисменты. И тут же заиграла музыка. Это совпало с нашим входом в зал, и невольно все обернулись. Получилось очень эффектно. Я увидел онемевшие взгляды парней из своей группы, и девушек. Все они смотрели безотрывно на нас секунд двадцать. По рядам пробежал холодок. После чего все стихли.
- У вас что, есть самодеятельность? – удивилась Даша. – странно. А у нас нет. Представляешь, вообще нет!
  Мы заняли места справа от сцены. Словно кто-то забыл занять эти два места в переполненном до отказа зале. Представление было бы интересным, если бы выступления не сменялись выступлениями наших начальников. Они выходили на сцену и долго и нудно говорили о пользе среднего и профессионально-технического образования. Над сценой празднично мигали новогодние гирлянды. "С новым годом!" - вещал разноцветный плакат, украшенный снежинками.
  Даша положила голову мне на плечо. Я сидел, не шевелясь, боясь её потревожить. Было ощущение, как будто всё это происходит не со мной. Мне казалось, что всё это не может происходить со мною здесь и сейчас; что я не заслуживаю такого счастья. Счастье – это такая вещь, которой невозможно дать чёткого определения. Оно не зависит от материальных вещей и даже денег. Сколько раз я замечал, что когда нет денег, то буквально молишься на них. Появляются, а тебе уже и не надо… Когда хочешь счастья, его не будет. Забудешь про него, а оно тут как тут.
  Потом была дискотека. За несколько минут дежурные разнесли скамейки по углам; погас свет, засверкали разноцветные огни, заиграла музыка. Как всегда в таких случаях первые минут пятнадцать все сидели по краям, глядя друг на друга. Гремела музыка, сверкали лампочки, а на танцполе не было ни души. Постепенно, подбадриваемые ведущим, несколько пар поднялись и стали вяло танцевать. За ними потянулась жалкая горстка народа. С гордостью могу сказать, что мы с Дашей были в первых рядах.
  Наши парни держались вместе. Они как всегда были безлошадники – без девушек. Делая нехитрые движения, они хмуро поглядывали на нас. Невольно мы с Дашей затерядись среди гумманитариев. Никогда бы не подумал, что Даша – девушка из университета, из такой хорошей семьи, может так танцевать. Танцуя рядом с ней, я не узнавал её.  Мой разум никак не мог связать ту Дашу, с которой мы гуляли в парке, с этой. Одни кожаные штаны чего стоят!
  В ярких вспышках красных прожекторов, я видел её яркие губы. Они шептали мотив песни, под которую мы двигались. Глаза были полуприкрыты. Постоянный грохот, разносившийся из огромных колонок оглушал нас. Я чувствовал музыку своей кожей. Она поглщала нас без остатка.
  Через энное количество времени, объявили медленный танец. Это была Тони Брэкстон с песней «Анбрейк май харт», то есть «не разбивай моё сердце». В зале сразу же образовалось свободное пространство. По инерции некоторые ещё продолжали танцевать быстрые танцы; кто-то просто остался стоять, а большая часть народа просто расселась. Наши парни сели в длинный ряд, накинув ногу на ногу и глядя в зал с ультимативными лицами. На посадочных местах, а также вдоль стен и колонн живо не осталось ни одной свободной души.
  Танцевали всего три пары, и одной из этих пар были мы. Она положила мне голову на плечо, и я ощутил запах её пышных волос. Она крепко обняла меня за шею, плотно прижавшись ко мне грудью. Мы медленно, очень медленно двигались по кругу. Когда я оказывался напротив своих товарищей, и мои глаза встречались с их глазами. Они отводили взор первыми. Пасюра всё время показывал мне знаки одобрения – то поднятый вверх большой палец, то вообще какие-то испанские жесты типа «No passaran!».
  Потом опять загрохотал бешенный ртим. Это был неутомимый «Скутер», который всё время спрашивал о том, сколько стоит рыба. Народу становилось всё больше и больше. Очевидно, что те, кто бродили в коридоре наконец нашли вход в актовый зал и заметив, что здесь идёт дискотека, решили присоединиться. Скоро нельзя было спокойно махнуть рукой, чтобы не задеть чью-нибудь спину. Даша первая сориентировалась. Она обняла меня, и не смотря на ритм, мы просто кружились с ней в каком-то своём ритме; иногда целовались, иногда просто стояли, положив друг-другу головы на плечи. Мы были с нею одинакового роста.
  Потом неожиданно на сцене включили свет, и необычайно худая девушка-ведущая вышла на сцену. Я узнал её. Когда я учился на втором курсе, то дружил с Ленкой, которая училась на менеджера по туризму. Так вот эта девушка-закладка училась с ней в одной группе. Тогда это была 220-я группа, а теперь 420-я.
   Появлению ведущей никто не обрадовался. Зал неодобрительно загудел. В глаза бил резкий свет. Только теперь я увидел, какие все красные и разгорячённые. На лицах были крупные капли пота.
- Начинаем конкурс! – радостно выкрикнула девушка в микрофон, - мне нужно трое молодых людей-добровольцев!
- А зачем? – раздался хохот, но тут же с передних рядов на сцену попрыгали какие-то парни в белых рубашках и с золотыми цепями на шеях.
  Они дружно выстроились в ряд и стояли на всеобщем обозрении, как три богатыря на картине Васнецова. Они всячески показывали свою браваду, посылая в зал всякие жесты, вроде знака «виктори» и другие, менее приличные знаки.
- Каждый из вас должен исполнить песню о Новом годе, - сказал девушка и подошла к первому.
- В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла… - уныло затянул он что-то в стиле "кантри".
- Отлично, - бодро крикнула девушка. – следующий!
- Маленькой ёлочке холодно зимой, из лесу ёлочку взяли мы домой! – заорал второй голосом профессора Лебединского.
  Зал дружно заоплодировал.
- Третий участник! – сказала ведущая.
- С Новым Годом, крошка… - неожиданно замяукал он голосом Мумий Тролля.
  Толпа дико заорала.
- Я думаю, что никто не будет против, если мы поощрим третьего участник призом! – выкрикнул а девушка и упорхнула за кулисы. Она вышла оттуда с увесистой бутылкой безалкогольного шампанского.
- Ура! – дико заорал третий, выхватывая бутылку из рук девушки. Он ловко вышиб из бутылки пробку и обрызгал ведущую с ног до головы.
 Занавес закрылся. Через какое-то время третий вышел из-за него, пошатываясь и без бутылки. Видимо он допил её до дна.
- Ну, и нравы у вас тут… - покачала головой Даша и неожиданно улыбнулась.
- Не бери в голову, - миролюбиво сказал я, - сегодня же праздник!
  Ушли мы с ней раньше всех, потому что до «Пионерской» было очень долго ехать.
- Не понравилось? – встревожилась знакомая гардеробщица, когда мы показались в пустом гардеробе.
- Понравилось, - улыбнулась Даша, и в полумраке гардероба будто бы зажёгся небольшой огонёк…

  На улице было призрачно и пусто. Пока мы танцевали резко похолодало, и лужи затянуло тонкой скользкой корочкой, которая блестела, словно пластик в свете банановых фонарей и луны.
  Мы держались  за руки и шли по ночным дворам к метро. Где-то лаяла собака, у кого-то в окне работал телевизор. Вечер жил. Город жил.

Happy New Year.

  Потом наступил Новый год. Накрытый стол с водкой, нарезаными апельинами и салатом; искусственная ёлка, усыпанная ватой и мишурой; бренчащие ёлочные игрушки; новогодний мусор.
  За столом сидели гости. Воцарилась пауза, изредка прерываемая репликами президента по телевизору. Я ждал только одного – когда это всё кончится, чтобы пойти спать.
  Внезапно зазвонил телефон. В такой час это могли быть только поздравления. Звонок мог принадлежать кому угодно – родственникам дальним и близким, одногруппнкам, хотя это мало вероятно; забытым друзьям… Я встал из-за стола и подошёл к тумбочке, на которой стоял телефон.
- Дай сюда! – сказал отчим.
- Ты же ещё не знаешь кого… - возразила мама.
- Дай сюда! - повторил он.
- Алё! – сказал я.
- Могу я поговорить с Димой? – услышал я знакомый голос. Я не видел её уже два дня!
- Привет! – сказал я, - как хорошо, что ты позвонила!
  Гости переглянулись. Раздался бой курантов, на экране замелькали виды Московского Кремля; Спасской башни, Красной площади. Новый год я встретил с трубкой в руках. А говорят как его встретишь…
  Весь оставшийся вечер, то есть ночь я вынужден был оправдываться, как последний школьник – почему мне звонят девочки, и что это за девочка. Сказав что-то невразумительное, я поскорее пошёл спать.

Телемастер.

  Потом были зимние каникулы. Я рассчитывал провести их с Дашей. Предстоящие две недели отдыха могли подарить нам кучу самых разнообразных событий, который безусловно укрепили бы наши отношения.  Поскольку раз мы были студентами, то и каникулы у нас были одновременно, что ещё более упрощало задачу. После покупки монитора, свидания в парке и новогодней дискотеки; после того, как она сама позвонила мне на Новый год, мне казалось, что в мою жизнь пришла любовь. Я думал о Даше каждую секунду, и что бы я ни делал, она всегда была со мной. Не желая терять ни секунды, я позвонил ей уже первого января.
- Дима, это ты? – сказала она, - извини мне сейчас некогда, я пишу программу. Повзони мне часа через три, хорошо?
  Я немного ошалел. Я рассчитывал провести с ней этот день. Была отличная погода – светило яркое солнышко, повсюду лежал хрустящий снег. Этот день был буквально создан для прогулки. Я никак не рассчитывал, что мне придётся ждать. Но делать нечего. "Она же не знает, что я хочу её пригласить", - подумал я.
  Всё это время я старался что-то делать: перекладывал радиодетали, наводил порядок в своей комнате, честно подметал пол. Ровно в два я позвонил ей снова.
- Ну, я тебя слушаю, - сказала она, - что ты хотел мне сказать?
- Пошли гулять – погода такая! – едва успел сказать, как она перебила меня:
- Ко мне сейчас пришли друзья, не могу же я их выгнтать… А мы можем погулять в следующий раз, хорошо?
  Какое-то время я приходил в себя. Как это может быть, что она предпочла меня какой-то программе и друзьям? Неужели они ей дороже? Терзаемый сомнениями, я лежал на диване около часа и смотрел в потолок. Как на зло в комнате был идеальный порядок, всё лежело на своих местах. Я его сам только что навёл. От этого ещё больше было противно.
  Внезапно позвонил мой давний друг – Шурик Григорьев. Когда-то мы вместе учились в колледже, и он был старше на два курса. В своё время он даже помогал мне с дипломом. Теперь он учился в университете имени Герцена на предпринимателя.
- Ну чё, как жизнь? – начал он своей дежурной фразой.
  Я рассказал ему как моя жизнь, начав с практики и закончив сегодняшним разговором с Дашей.
- Сильно расстроился? – спросил он.
- Ну как… Обидно всё-таки, - сказал я с горечью, - столько надежд, столько мечт, чтобы всё вот так закончилось…
- Ну и плюнь на неё! - с готовностью сказал Шурик, - За несколько секунд он покрыл её трёхэтажным и сказал, что таких девушек надо расстреливать, чтобы они не портили мужчинам жизнь. (Это у него мания такая всех "кончать"). Как не странно, но после разговора с ним мне стало значительно легче на душе. Я больше не расстраивался и решил поехать гулять, чтобы развеяться.
 
  Солнце уже садилось. На город лились какие-то неземные розовые лучи, которые всегда бывают солнечным зимним вечером. Стены домов были раскрашены этим багряным заревом. Люди спешили по своим делам, и только я один гулял. Я оказался на этих улицах не по нелепой случайности, и не по делу, а просто потому что мне хотелось пройтись. Признаться я не люблю шумные проспекты. Гораздо приятней пройтись узкой улочкой, на которой не бывает машин и людей, увидеть над стенами двора-колодца, уходящего вверх жёлтыми стенами, клочок неба; насладиться необычной зимней тишиной, такой редкой для нашего города.
  Я брёл и думал о чём-то, глядя, как зажигаются окна красивого чётырёхэтажного дома с башенками. В синеве зимнего вечера снег искрился крохотными слюдяными точками, в которых отражался свет яркой витрины.
  Внезапно мой взгляд упал на табличку двери, ведущей в полуподвал:
«Срочный ремонт теле-видео-аппаратуры. Самые низкие цены. Качественный ремонт на дому и в мастерской. Круглосуточный приём заказов. Мы работаем без выходных!».
  Так получилось, что я зашёл туда и спросил:
- Вам не нужен практикант на январь?
  Так получилось, что меня взяли.
 
  Этот подвальчик был на самой нелюдной улочке, которую можно было себе представить, но клиентов приходило удивительно много. Видимо потому, что мастерской этой было больше десяти лет, и место это было "прикормленным".
  Хозяином мастерской был парень лет двадцати восьми-тридцати. Когда-то давно, в 1989-м году, когда создавались кооперативы, он закончил ПТУ и решил тоже попытать счастья. Скооперировавшись с несколькими товарищами по училищу, он зарегистрировал своё малое предприятие и арендовал у исполкома подвальчик. С утра до вечера они сидели в подвале и ремонтировали всё, что несли жители окрестных мест. Новаторством у них было то, что они ремонтировали импортную технику, которую тогда нигде не принимали. Это сейчас – отечественную никто не хочет чинить. А тогда ни деталей не было, ни схем… Они же нашли выход из положения. Выпаивая из платы все детали, они переделывали всё на отчественные радиоэлементы. Потом как-то вышли на одно совместное предприятие, и импортные детали им стали поставлять из Германии. Потом, когда кооперативам объявили войну, они не пропали, а очень быстро переквалифицировались в товарищество. Так что теперь фирма носила очень типичное название «ООО Диод».
  Что вам сказать про телемастерскую? Если вы никогда в ней не были, скажу, что для непосвящённого человека вид у неё был довольно впечатляющий: куча приборов, неисправной техники, шкафы с деталями. Во всём этом было что-то роматническое, что и влекло меня к радиоэлектронике, и что заставило меня самому научиться ремонтировать телевизоры года два назад.
  Мастерская была довольно тесная. Одну стену занимал комод с ящиками, полными деталей. Многие были куплены ещё в советское время, и теперь никто не знал, куда их деть. Другую стену занимали стеллажи, на которые ставилась неисправная техника. Там стояли самые разобранные видики, телеки, магнитолы, электрочайники.
  Вместе со мной работало ещё двое человек. Один был специалист исключиетльно по видеотехнике. Звали его дядя Вася. До развала Советского Союза, он был ведущим инженером на заводе Козицого. Теперь он был мастером и чинил видемагнитофоны и видеокамеры.
  Другой – дядя Боря, чинил только импортную технику. Он вообще не был инженером и закончил только школу. Так, самородок.
  Была ещё приёмшица, которой было навскидку что-то около тридцати. Дяде Боре и дяде Васе за нею ухаживать было поздно, потому что оба они разменяли полтинник, а мне вроде как рано. Да она меня и не рассматирвала, как потенциального ухажёра. Она красила волосы хной и ходила в сапогах на высоком каблуке. Её все называли Аллочкой. Когда же я назвал так её пару раз, она дала мне понять, что для кого-то она может быть и Аллочка, а для меня – Алла Игнатьевна.
  Был ещё сторож – дед Иван. Он носил, как и подобает заправскому сторожу треух и ватник, приходил поздно вечером; был угрюм и неразговорчив. Я всегда считал, что он пропойца и довольно недалёкий человек. Потом мне сказали, что он в прошлом радиоинженер. Правда учился он так давно, что уже ничего не помнит. Давным-давно он был мастером в ПТУ, где учился хозяин мастерской. Потом, когда будущий бизнесмен выучился и создал кооператив, он его переманил к себе. Это было для нашего шефа делом чести – его бывший мастер у него сторожем работает! Я представил, как у меня Рудаков или Славянский работают. Я бы тоже гордился. По совместительству деда Ивана использовали и как диспетчера, когда Аллочка болела. Но не часто, так как он был жутким матершинником, и пугал клиентов.
  Поскольку дядьки были узкими специалистами, то я вынужден был чинить всё остальное. Впрочем, как новичок, я был на «птичьих правах» и жаловться мне было грешно.
  Иногда приезжал хозяин. Он носил длинное чёрное пальто, белый шарф, модные туфли. Ездил он на элегантном «Опеле». Судя по всему наше предприятие приносило ему немалый доход. Иногда он приезжал с девушкой. Причём каждый раз с новой. Он забирал деньги из кассы, проверял бумаги, которые вела Аллочка и уезжал, дав каждому несколько ЦУ.
 
  В первый же день мне дали починить старый чёрно-белый «Рекорд». С ламповой техникой я был знаком плохо, поэтому долго возился. Когда я провозился уже часа два, дядя Боря намекнул мне, что его ремонтируют заменой ламп. Если все лампы работают, а телевизор – нет, то он не подлежит ремонту. Успокоившись я взялся чинить магнитофон и сразу починил его. Так началась моя работа. На полу рядом с моим столом росла груда разобранных магнитофонов, автомагнитол и прочей дряни, которую никто не хотел чинить. В руках так и мелькала отвёртка, паяльник и щупы тестера. Время летело незаметно.
  Первая неделя прошла в канифольном дыму. Поначалу чувствуя себя очень неуютно в этом коллективе, ловя на себе взгляды дяди Бори и дяди Васи, я сидел тише воды и ниже травы. Мне казалось, что дядьки хоть для приличия что-нибудь спроят у меня, познакомятся. Нет. Они упорно игнорировали меня, разговаривая о чём-то своём. Потом я привык. С утра до вечера я тихонько паял, слушал приёмники, которое сам же и чинил, откручивал и закручивал шурупы, менял неисправные детали. Потом сдавал приборы Аллочке. Даже чаще, чем дядьки. Она молча расставляла технику по полкам. Магнитофоны, телевизоры, видики – самых разнообразных марок стояли ровными и красивыми рядами, как в магазине «Мир техники». За каждый починенный прибор мне ставился плюсик. Можно сказать, что я работал не за рубли, а за плюсики. Только в конце недели они стали рублями, которые начислялись по какой-то очень хитрой формуле, которая сразила бы и Захарову.
  В одну из пятниц весь коллектив отправился в культпоход -  пить пиво. Поскольку шли все, включая Аллочку, то пошёл и я. Неудобно как-то было отказываться, тем более в первый раз.  К тому, что я иду, все отнеслись спокойно. Ко мне вообще все относились спокойно и называли «малой» и «пацан». Конечно Аллочка меня так не называла. Она мня звала «Димуля». Я же, наученный горьким опытом, называл её исключительно Аллой Игнатьевной.
  Мы вышли из мастерской и сердечно попрощались с хмурым дедом Иваном, который в своём треухе был похож на Шарика из мультика "Простоквашино". На улице стоял прекрасный зимний вечер. Уже зажглись фонари, и хрустящий снег под ногами казался розовым. По улицам проносились машины, слепя глаза фарами.
  Дядьки были одеты в одинковые кожаные куртки. Аллочка была в шубке и в неизменных сапогах. Она как-то сразу оказалась рядом со мной.
- Димуля, можно я пойду с тобой под руку, а то тут скользко… - попросила она.
  Я соласился, чувствуя, как краснею. Но в серебристом зимнем вечере это заметно не было. В воздухе мерцали кристаллы снежинок; крохотные льдинки оседали на ресницах. Воздух застывал в ноздрях. Дядьки шли впереди и разговаривали о чём-то своём. Мы с Аллочкой отставали на шаг.
- А где ты учишься, Димуля? – спросила  она, когда дядя Боря и дядя Вася скрылись за очередным поворотом.
- В колледже, - гордо сказал я.
- А на каком курсе?
- На четвёртом, - не менее гордо сказал я, хотя теперь я понимаю, что это не прозвучало гордо.
- Я тоже заканчивала техникум. Резка металла… - она вдруг рассмеялась, - правда смешно?
  Я посмотрел на неё. Её глаза блестели светом тысяч лампочек неснятых гирлянд.
- Почему смешно? – спросил я.
- Потому что глупо, - сказала она резко потяжелевшим голосом, - нам обещали, что после техникума возьмут на третий курс интситута. Ну и…
- Обманули? – спросил я.
- Обули, - просто сказала она, - в 88-м году это правило отменили, и я осталась на улице со своей корочкой…
  Мы перешли через дорогу и оказались на Большом проспекте. Он был освещён горадо лучше, чем все остальные улицы. Ярко мерцал своей разноцветной рекламой клуб «Капитан Морган».
  Видимо дядьки уже знали здесь все злачные места, потому что они довольно лихо зашли в какое-то кафе – «три ступеньки».
  Надо сказать, что вкус у них всё-таки был. Кафе оказалось неплохим. Там был полумрак. Играла музыка. Звучала «Милен Фармер». Стены кафе были обшиты деревом. Вдоль стен стояли деревянные столы со скамеечками. За высокой стойкой стоял бармен в белой рубашечке и при бабочке.
- Дим, у тебя деньги есть? – спросил дядя Вася.
- Я думаю, что мы угостим Диму. Он вроде как… гость, - сказал дядя Боря, - ты что будешь, Дим,  – «Петровское» или «Мартовское»?
  Подробно изучив меню, я заказал себе тарелку жаренной картошки с мясом и бокал «Кагора». Это вышло дешевле, чем пиво. Аллочка тоже взяла «Кагор». Дядьки заказали по большой кружке пива и по порции салата.
  Когда мы наконец расселись за стол, дядя Вася душевно сказал:
- Вот… А я сегодня ремонтировал такую видеокамеру. Не работала протяга… Я и так и этак – движок хороший, питание приходит, а не крутится.
- Да что ты! – удивился дядя Боря.
- Да! Думаю что такое? Оказывается пассик расплавился и затёк в щель…
- А я сегодня делал телек «Сони Тринитрон», - сказал дядя Боря, - так там смотрю один диод пробит, другой пробит, третий. Перевернул плату, а там вместо диодов  - перемычки поставлены. А снизу нарисованы диоды, понимаешь!
  Я уныло ковырял свою картошку и понимал, что мне сказать нечего. Среди своей группы в колледже я безусловно специалист. Никто из наших не ремонтирует, только программы пишут. Здесь же я был просто пешкой. Мне было нечего сказать… Когда я ещё достигну такого уровня?
  Я украдкой посмотрел на Аллочку. Она сидела со скучающим лицом, куря сигареты одну за другой. В круглой пепельнице с фотографией кавбоя "Мальборо" образовалась небольшая горка пепла. Она уже полностью скрыла лицо кавбоя. Аллочка задумчиво смотрела куда-то. Музыка давала ей право на это.
  Получалось, что я оказался между двух огней. Разговаривать с профессиональными мастерами я не мог, потому что «нос не дорос». Заговорить с Аллочкой я тоже не мог. По той же причине. Кроме того, я совершенно не знал о чём с ней говорить.
- Димуля, пошли потанцуем? – вдруг предложила она.
  Я вздрогнул.
- Иди-иди, - усмехнулся дядя Боря. У него были очень пышные усы, рыжеватые от никотина. Они скрыли его усмешку. Через секунду дядьки опять говорили про свои схемы.
  Мы неспеша встали и вышли на середину кафе. Я немного робко обнял её за талию и почувствовав её горячее дыхание на своей шее.  Мы некоторое время держались на «пионерском» расстоянии, пока она не обняла меня как следует. Тогда и мне пришлось обнять её. Мне было ужасно не по себе. Я стеснялся взглянуть ей в глаза.
- Ты нервничаешь? – вдруг спросила она.
- Я… нет, - пробормотал я. Она легонько повернула мой затылок к себе, рукой, которая лежала у меня на шее. Я поднял голову, и наши лица оказались очень близко. Между ними возникло какое-то поле, перебороть которое я был не в силах.
  Она смотрела прямо на меня своим гипнотическим взглядом. Я почти утонул в её зелёных глазах. От неё пахло духами и ещё чем-то. Её тёплая грудь плотно прижималась ко мне, отчего я еле ощутимо подрагивал всем телом.
- Тебе нравится здесь? – спросила она.
- Так… - пробормотал я, - а вам?
- Скучновато, - равнодушно протянула она, - я предпочитаю рестораны. Ты бы сводил свою девушку в ресторан?
- Не знаю, я как-то об этом не думал... - пробормотал я.
 Когда мелодия закончилась, мы вернулись за стол. Я сразу же спрятал глаза в тарелке, но дядьки как болтали, так и продолжали болтать, не обращая на нас ни малейшего внимания. Это лучшее, что они могли для меня сейчас сделать. С их края стола доносились фразы типа: "видеоусилитель", "диодно-каскадный модулятор" и "синтезатор напряжений".
- Ребята, ну так не честно, - вдруг капризно сказала Аллочка, комкая в кулачке пустую пачку "Кента", – хватит говорить о всяких ваших резисторах-транзисторах. Пора и честь знать!
- Хорошо, Аллочка, - ласково сказал дядя Вася, - что ты нам расскажешь?
- Это вы мне должны рассказывать! – капризно сказла она, поджимая губки.
- Что же тебе рассказать? – опешил дядя Боря.
- Что-нибудь, не знаю…
- Приносят мне сегодня телевизор, - задушевно сказал  дядя Боря, -  а там в районе импульсного трансформатора…
- Нет, но вы можете о чём-нибудь другом говорить! – вспыхнула она.
- Можем, конечно можем, - сказал дядя Вася. Минут пять он что-то сбивчиво рассказывал про своего сына. Потом затронул компьютер сына, и незаметно съехал на технику. Разговор переключился на процессоры и материнские платы.
  Аллочка надулась.
- Дима, прорводишь меня? – спросила она вдруг.
  Я уже набрал в рот воздуха, чтобы сказать, что да, конечно, но тут дядя Боря сказал:
- Сиди, Дима! Нечего…
- Вы что, отпустите меня в такую поздноту одну? – спросила она. На её щеках выступил румянец.
- А куда ехать? – спросил я.
- Вот, молодец, - нежно сказала она, проводя рукой по моему плечу, - тут недалеко, на «Лесную». Можно пешком пройтись…
- Ничего себе «недалеко», - сказал дядя Боря. Но мы уже вставали. Отказаться теперь мне было неудобно, и я снял с вешалки куртку.

Аллочка.
  На улице не было ни души. Какие-то люди ещё шли по Большому, но это были случайные пешеходы. Метро явно уже не ходило.
- Пешком пойдём? – спросила Аллочка.
- Пешком… - пробормотал я. С минуту мы шли молча.
- Ты в этой куртке не мёрзнешь? – спросила она совсем, как моя мама.
- Нет, - сказал я, раздельно, как на уроке английского, - эта куртка тёплая.
  Мы опять замолчали. Я чувствовал себя полным кретином, сам негодуя от собственной робости. Хотелось сказать хоть что-то, чтобы нарушить тишину. В голове проносились беспокойные мысли, но на ум ничего не приходило. Первой нарушила тишину Аллочка.
- Ты любишь вечерние прогулки? – спросила она. Я заметил боковым зрением, что она заглядывает мне в лицо, но повернуть голову к ней я был не в силах.
- Конечно, - сказал я, воображая что сейчас делается дома. Это неприятное чувство довлело надо мной весь вечер, но я знал на что шёл.
  Яркий свет, исходящий от витрин дорогих магазинов, фар автомашин и фонарей создавал ощущение праздника. Повсюду стояли разнообразные деды морозы в красных шубах и с санта-клаусовскими колпачками; ещё не убрали новогодние украшения с улиц. Ещё повсюду висели гирлянды с сотнями лампочек и отовсюду светили цифры нового года.
- Как ты учишься? – спросила меня Аллочка, когда мы переходили через улицу Ленина.
- Нормально.
- Без хвостов?
- Без…
- Я тоже хорошо учиалсь. А что ты слушаешь?
- Я слушаю «Модерн Токинг», - сказал я.
- Правда? – рассмеялась она, - я тоже слушала эту группу в твоём воз… в техникуме.
- А ещё что вы слушали?
- Ну, ты наверное не знаешь таких групп – «Ласковый май», «Мираж», «Сталкер»…
- Знаю, - сказал я. – я очень люблю всё то, что вы перечислили.
- Серьёзно? – спросила она.
- Да. Я два года назад всё время слушал «Мираж», а теперь перешёл на зарубежное диско.
  Мы выяснили, что многое из того, что я слушаю сейчас, она слушала тогда. Разговор сразу ушёл в приятное русло. Мы выявляли словно общих знакомых различных исполнитлей прошлых лет, которые нравились обоим. Между делом она сказала мне, что слушает «Ретро-радио». Кассеты она не признавала.
  Музыкальная тема сделал своё дело. Я уже выражал своё мысли яснее, почти не сбиваясь. Теперь я даже мог украдкой смотреть ей в лицо. Встречных взглядов я всё ещё избегал.
  На Каменносторовском было много машин. Они мчались мимо нас, поднимая тучи серых брызг от многочисленных луж.
- Какая красота! – вдруг сказала Аллочка, - посмотри!
  На фоне огромного рекламного щита, который занимал половину стены дома, летели сотни мельчайших снежинок, которые казались в свете прожектора золотыми светлячками. Я и не заметил, как пошёл снег…
  Мы перешли через Карповку. Совсем недалеко был тот институт, с которого начались приключения в моей жизни. Я вспомнил Дашу. Она встала у меня перед глазами в своей шубке и меховой шапке. Мех от тысяч крохотных снежинок стал мокрым, от него влага передалась и её чёлочке, которая закрывала почти весь лоб. На морозе капельки стали искриться. В её больших серых глазах тоже тогда были искры. Она улыбалась мне ими…
- Дима, ди-и-има, - потеребила меня за плечо моя спутница.
- Что? – встрепенулся я.
- Ты сейчас где-то далеко?
- Нет, я здесь… А далеко ещё до вашего дома?
- Нет, вот видишь мост?
- Да.
- Это Кантемировский мост. Сейчас мы его перейдём и на той стороне мой дом. Не устал?
- Нет, что вы! Я же теперь целый день сижу.
  А перед глазами мелькали кадры из моей практики. Я вспоминал всех почтенных научных сотрудников; Удальца с его детской непосредственностью; наше знакомство с профессором. Я вспомнил его в том кабинете, где он сидел со студентом, и где произошло наше знакомство. Мне вдруг до смерти захотелось погрузиться снова в тот мир грёз, о котором я стал уже почти забывать… Конечно о том, чтобы поехать туда одному не могло быть и речи. Теперь катастрофически быстро темнело. Кроме того наверное все дороги замело, и передвигаться будет чрезвычайно сложно. Вот весной...
  Визг тормозов прервал ход моих мыслей. Я увидел вспыхнувший в темноте, будто вспышка, свет  автомобильных фар. Он ослепил глаза; в них замер один большой синий блик. В последнюю секунду я дёрнул на себя Аллочку, вытащив её из-под колёс «Газели», очень явно ощутив своими пальцами мех её пальто и невольно коснувшись её большой пышной груди, когда она падала на меня...
  Она ошалело осмотрелась, и я увидел, какие у неё испуганные глаза. На секунду мы потеряли дар речи. Потом она прикоснулась к моей щеке своей холодной, как лёд ладонью.
- Ты спас меня… - сказала она.
  С моста открывался потрясающий вид на ночной город: сотни машин с яркими огоньками красных и жёлтых фар двигались цепочками по набережным в обе стороны. С высоты они выглядели, как светлячки. Зажглась синими буквами надпись: «Акватория» и логотип канала «ТВ-3». А на нашей стороне была огромная и величественная телебашня. Так близко я её ещё никогда не видел. Она стояла совсем рядом – махина с сотней переборок и антенн. На ней сверкали яркие красные огоньки…
  Снег шёл не переставая. Он уже не стесняясь падал крупными хлопьями, отчего невозможно было раскрыть глаз. В лицо бил ветер. У воды он всегда более ощутим.
- Дима, у меня есть к тебе предложение… - сказала Аллочка.
- Да?
- Давай на перейдём на ты?
- Давайте… - пробормотал я, чувствуя, как опять краснею.
- Давайте, значит «давай», - засмеялась она, - давай, скажи мне ты!
- Ты! – просто сказал я.
- Да не так! Глупый! Скажи мне что-нибудь… Алла, ты…
  Я замолк. Очень сложно было выговорить слово «ты». От её глаз и выпитого вина у меня кружилась голова… Она смотрела на меня с улыбкой. Мне снова показалось, что всё это не со мной.
- Алла, я тебя люблю… - вдруг очень громко и отчётливо сказал я и сам испугался.
  Она остановилась и посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.
- Ты чего? 
- Ничего...
- Ты что сейчас сказал?

  Это получилось само собой, что мы пошли к ней. Она жила в высоком современном доме. Вход был прямо с набережной. Мы долго поднимались вверх по лестнице. На лестнице было неправдоподобно чисто. Стены были выбелены, на ступеньках ни соринки. Поднимались мы очень высоко. Это был почти последний этаж. В лестничные окна я видел огоньки домов во дворе.
- А лифта нет? – спросил я.
- А лифт не работает, - сказала Алла. Она была всё ещё под впечатлением того, что я сказал. Сам не понимаю, как это у меня вырвалось. Я думал совсем о другом, и тут… Она так подошла к этому вопросу, что я подумал, что даже если я скажу такую фразу, то она прозвучит красиво…

  Квартира была узкая, как ящик. Мы оказались в узкой передней, где был только трильяж. На полочках стояли многочисленные флаконы с лаками для волос и ногтей, куча всевозможных помад, дезодоранты, фен и набор бигудей.
  Я снял куртку. Она сняла шубу. Я взялся помочь ей, но у меня это вышло неловко. Получилось, будто она и сама справилась. Я почувствовал себя очень неуютно, оказавшись наедине со взрослой женщиной в этой узкой квартире. Она была старше, и я ощущал себя каким-то семиклассником, котороый отвечает учительнице стихотворение. Впрочем разница в возрасте постепенно сошла на нет.
  Из узкой передней, мы прошли в не менее узкую комнату. Обстановка была простой. Впереди огромное окно, закрытое жаллюзями. Очень необычно было то, что оно было вровень с полом. От этого создавалось ощущение опасности. Мы были очень высоко.
  Слева был здоровенный ждановский шкаф. Правую стену занимали диван и персидский ковёр. Диван был очень большой, мягкий и какой-то бесформенный. На полу стоял маленький телевизор с радио.
- Как тебе тут нравится? – спросила она.
- Очень. – сказал я.
- Очень что? – спросила Аллочка и не дожидаясь ответа пошла на кухню.
  Я потоптался какое-то время, потом мой взгляд упал на телефон. Я снял трубку и позвонил. Не маме – бабушке. Бабушка обладает замедленной реакцией, поэтому ей можно быстро передать большой объём информации. Она же в свою очередь донесёт её до мамы. Но уже без меня.
- Алё, - раздался дрожащий бабушкин голос на другом конце провода.
- Привет, - сказал я, - я сегодня не приду ночевать. Работы много. Передай маме.
- А… а… а, - медленно проговорила бабушка.
- Ну, пока, - сказал я и повесил трубку.
  В этот момент в комнату вошла Аллочка. Она была в чёрном шёлковом халате с вышитыми драконами.
- Пошли пить кофе, - сказала она.
  Кухня была квадратная, обшитая деревом. Мебель тоже была под цвет дерева. Всё было в идеальном порядке.
  На столе стоял кофейник, сияющий, как зеркало, и две чашки с дымящимся кофе.
- Ты любишь с молоком? – спросила Аллочка, открывая дверцу холодильника.
- Без, - быстро сказал я. Почему-то во всех фильмах парни в присутствии взрослых женщин пьют кофе без молока. Видимо чтобы подчеркнуть, что они уже взрослые. Я тоже постарался ввернуть здесь этот трюк.
  У неё на куне было очень уютно. Пахло хвоей и новой мебелью. Всё стояло на своих местах. Аллочка следила за порядком.
  Мы сели за небольшой стол, который стоял почти вплотную с окном, которое тоже было на уровне пола. Я сел к нему спиной, и меня не покидало ощущение, что я сейчас провалюсь в бездну.
- Что-то ты приуныл, - заметила Аллочка.
- Нет, с чего вы взяли? – сказал я.
- Ты опять? – сердито сказала она, - если ещё раз скажешь мне «вы», я тебя накажу…
  Она произнесла это с таким подтекстом, что я действительно испугался. Чтобы скрыть смущение, я сделал большой глоток.
- Здорово тут… - помолчав сказал я.
- Да, - сказала Аллочка, - я сама всё это расставляла по своему вкусу. Рада, что тебе нравится.
- Мне нравится, - сказал я, чувствуя, что всё время говорю что-то не то, в то время, как Аллочка ждёт от меня каких-то других слов. Я же от смущения не мог из себя и простых-то слов выдавить…
  Мои глаза всё время встречались с её. В её глазах я читал такое, что по телу шли мурашки.
 
  Во всех фильмах это происходит очень быстро. Мужчина приходит к женщине в гости (или в номер). Они пьют кофе (вино, джин, виски, водку, ненужное зачеркнуть), потом сюжет развиватеся быстро, как по маслу. Я много раз представлял себя на месте героев этих сцен, но никогда не думал об этом всерьёз. Это свалилось на меня так неожиданно, что я совершенно не представлял себе как мне себя вести.
  К счастью Аллочка всё представляла, поэтому она не дала пропасть вечеру даром. Видя, что я совсем скис, она взяла инициативу в свои руки.
- А когда заканчивается твоя практика? - спросила она.
- Скоро, - просто сказал я. Собственно никакой практики у меня не было. Через три дня у меня заканчивались каникулы.
- Нравится учиться? - спросила она.
- Честно говоря уже приелось. Такое ощущение, что я уже и так всё знаю, и для чего учиться ещё два года совершенно непонятно.
- Телевизоры ты уже чинишь, - согласилась Аллочка.
  Я невольно засмеялся. Она тоже. Напряжение снова начало улетучиваться. Тогда я не понимал почему она говорит со мной на такие отвлечённые темы. Теперь я понял. Для этого и говорила. Чтобы снять напряжение. Она это делала мастерски. Скованость уходила в открытую форточку, как угарный газ. Вскоре я смог сидеть так, как мне заблагорассудится, а не подчёркнуто ровно. И новые темы мне теперь было легко начинать самому.
  Я чувствовал себя так, будто знаю её много лет. Хотя достаточно хорошо узнал только сегодня, когда оказался в этой нелепейшей ситуации. Я уже давно всё пустил на самотёк, потому что понял, что всё равно ничего изменить нельзя. Всё было распланировано заранее.
- Интересно, а почему дядя Вася не хотел меня отпускать? – спросил я вдруг и сам понял, какой это глупый вопрос.
- Он боялся, что я научу тебя чему-то плохому, - низким шёпотом сказала Аллочка, кладя свою руку поверх моей. Её рука была очень холодная.
- И ты научишь? – решил я подыграть ей.
- А ты этого хочешь? – спросила она, пододвигаясь ко мне ближе, и всё больше ложась грудью на стол.
  В этот момент зазвонил телефон. Мы оба вздрогнули. Она вздохнула и вышла в прихожую. Послышался её приглушенный голос.
- Нет, нет, - сказала она, - сейчас я не могу.  Нет, позвони завтра…
  Раздался щелчок положенной трубки. Аллочка вернулась из бесконечно узкого коридора.
- У тебя есть девушка? – спросила она.
- Ну… вобщем…
- Да не бойся. Мне ты можешь рассказать всё, - сказала она. – я не ревнивая.
- Как бы… да-а-а, но в то же время... Да, есть. Но…
- Но вы не спите вместе… - закончила Аллочка.
- Да, и это тоже, - согласился я.
- Она хорошая?
- Да, - с жаром сказал я, - она не пьёт, не курит, из хорошей семьи, учится  в университете…
- Поэтому тебе с ней и сложно, - улыбнулась Аллочка. – ты кто? Ты учишься работать руками. Зашибать бабки – иначе говоря. А она учится думать головой. Это другие люди… Мне много раз мужики жаловались, что там все девчонки умные, сразу не дают…
  Я послушно кивнул. С ней спорить я бы всё равно не стал. Да это и невозможно. Такие люди имеют на всё свою устойчивую точку зрения. Я её всё равно не переубежу. Да и не рассказывать же ей про свои дворянские корни…
- А ты? – спросил я.
- Что я?
- У тебя есть кто-нибудь?
- Я вижу без коньяка тут не обойтись, - сказала она, доставая из буфета коричневую бутыль с жёлтой наклейкой.
- Я не пью, - решительно сказал я.
- Выпей, глупый, - ласоково сказала она, - такого ты ещё не пил!
  Такого я действительно не пил ни до ни после. Это был единственный в моей жизни коньяк, который пах виноградом, а не клопами. Он не щипал язык, я плавно ложился мне в рот, как мёд. Этот неповторимый аромат я вспомню и посреди ночи…
  Звякнули прозрачные зелёные бокалы с искрами света на их стенках. По их стенкам потекла бурая жидкость, наполняя бокал. От терпкого пьянящего душу напитка у меня заслезились глаза. Я перестал ощущать почву под ногами, перестал контроллировать свои мысли.
- Ты про меня спросил, – как-то невесело улыбнулась Аллочка, - а ты разве сам не видишь?
- Ты что одна? – поразился я. По моему мнению таких девушек, как она мужчины не должны пропускать.
- Как перст, - кивнула она, опуская голову с раскошной причёской на стол, чтобы сейчас же поднять её. Это был жест минутной слабости. Через секунду она уже снова улыбалась. Достав с полки пачку "Парлмента", она закурила.
- А замужем ты была? – спросил я.
- Конечно, - сказала Аллочка, - два раза.
- Давно?
- Да вот уж год, как со вторым развелась.
- А почему ты развелась? – спросил я.
- В какой раз? - уточнила Аллочка.
- И в тот и в другой.
- В первый раз он был мой друг детства. Мы дружили ещё со школы. Он был отличником, спортсменом, в воллейбол играл… Короче самый-самый… Естественно он мне понравился, стали встречаться… Потом он в институт поступил, а я в техникум. Он меня встречал после занятий… Казалось бы всем был хорош, но… ревнивый!
  Он целыми днями сидел за столом, что-то писал. Мне было скучно, я ходила с подругами на дискотеки, в кино. Он ревновал, звонил подругам, ходил меня искать… Но я бы его никогда не бросила сама. В конце-концов он уже дошёл до того, что боялся брать меня с собой в гости, потому что ему везде мерешилось, что я ему изменяю. Так и разошлись из-за его ревности… Про второго рассказывать?
- Конечно, - с готовностью кивнул я.
- Второй был меня младше на два года. Не работал, не учился… Но хорошенький… Просто прелесть. Я не могла налюбоваться на него. Он был хорош уже тем, что он есть… - она посмотрела на меня внимательно. Понимаю ли я её?
  Я же неотрывно слушал. Для меня всё это было, словно вести из другого мира. Наблюдая за Аллочкой целыми днями в мастерской я всегда думал, что у неё ухажёров полон двор. Она всегда была одета с иголочки. Когда она заходила к нам в производственное помещение, в нём надолго оставался запах её духов. И вот мы сидим с ней у неё на кухне... Ещё сегодная утром я и мечтать об этом не мог...
- И вот пошли мы с моим вторым как-то в гости, и его прямо там увела моя подруга. Видишь, как всё бывает… Так что ты свою девушку не води куда попало, и с ненадёжными друзьями не знакомь…
- Нет, - покачал я головой, - если настоящая девушка, то не бросит и не изменит. Если любит.
- Возможно, - покачала головой Алллочка. Она не хотела с этим спорить. В кажом человеке живёт вера в настоящую любовь, даже если в его жизни её и не было.
 От коньяка меня стало безудержно клонить в сон. С ног до головы меня окутывал сизый дым сигарет. Я почти перстал реагировать на всё, что меня окружает, а просто плыл по течению… Перед глазами вновь запрыгали жёлтые и розовые пузыри, как когда-то в видениях, наблюдаемых с профессором. Вот только пони мой куда-то подевался...
- Ну что пошли в комнату? – раздался откуда-то сверху, из темноты её голос. Я почувствовал как меня берут за шиворот и встряхивают изо всех сил. Я медленно открыл глаза. Она так и сидела напротив меня. Сон сходил тяжело.
- Я вижу ты стал уже засыпать? – улыбнулась она, - пошли?
- Пошли, - согласился я. Мне было уже всё равно. Всё вокруг было как в тумане. Я поднялся со стула и побрёл по бесконечно узкому коридору в комнату. По пути я как-то забрёл в ванную, благоухающую сиренью и дорогими шампунями. Там я плеснул в лицо немного холодной воды, чтобы окончательно сбросить сон.
  Когда я вошёл в комнату, Аллочка уже сидела под одеялом на бесконечно мягком диване.
- Ну…  - сказала она, - кровать только одна…

Второй семестр.

  Когда во время каникул я с отвращением думал о возвращении в колледж, мне казалось, что прошло столько времени, что я не узнаю своих одногруппников. Всё-таки мы не виделись почти месяц. Я уже стал их забывать, а в этом-то и заключается настоящий отдых.
  Но едва я переступил порог колледжа, как мне показалось, что я из него и не уходил. В меня так въелись эти стены и лица, что я и через десять лет встретясь с ними почувствую себя так, будто был здесь вчера.
  Все пришли довольно нарядные. Во всяком случае, пиджаков было раза в два побольше, чем обычно. Вопреки обыкновению я не опаздал.
  Наша группа стояла в коридоре третьего этажа, образовав два кольца. Одно большое, другое очень маленькое. То, которое маленькое состояло из четырёх девушек; большое соответственно из двадцати парней. Я не привык стоять с группой и встал в отдалении, засунув в уши наушники плеера. Очень комично было наблюдать, как под музыку проходят взад-вперёд студенты, передвигаясь по широкому коридору. Казалось, что все жестикулирующие и случайные движения они делают в такт, будто пританцовывыают. Ни их смех, ни небольшие поттасовки не казались больше случайными. На этот раз я слушал «Блю систем». Случайно услышал эту группу по радио, и так понравилась, что купил кассету. Она не опрадала моих надежд, потому что той песни, которая запала не в душу, на ней не было. Но надо же что-то слушать?
  Когда я отвлёкся от своих мыслей и наблюдений, то заметил, что все уже вошли в класс, и я сижу в гордом одиночестве.
 
  Первой парой было программирование. Славянский нас радушно встретил. Казалось, что он был даже нам рад, потому что на его роботоподобном лице было какое-то подобие улыбки. В старых добрых мультфильмах про роботов, все эти железные человечки улыбаются. Взять хотя бы Самоделкина. Чем-то выражение лица Славянского напоминало этого сказочного персонажа. 
  Мы расселись за длинные белые компьютерные столы. Перед нами стояли молчаливые лики мониторов. В них мы видели свои отражения.
  Славянский был в своём репертуаре. Даже такую идилическую минуту встречи, он разрушил.
- В расписание вкралась опечатка, - сказал он радостным железным голосом, - сегодняшний предмет звучит не «программирование», а «компьютерное моделирование».
  Что такое «компьютерное моделирование» никто не знал. Слово «моделирвоание» у всех ассоциировалось с фотомоделями, и компьютерным проектированием. Представлялись какие-то вращающиеся в воздухе объекты, сферы, шары, параболлические гиперболлоиды…
  Но Славянский достаточно быстро развеял и эти предположения.
- Компьютерное моделирование предназначенно для решения инженерных задач и служит для построения физических и других процессов с помощью высшей математики…
  И тут же, не дав никому расслабиться, он вывел на доске теорию погрешностей, поразив всех количеством формул. Полтора часа мы занимались только тем, что их списывали.
  После встречи с профессором я одно время очень уважал математику. Я преклонялся перд теми людьми, которые решают сложнейшие ряды и дифференциальные уравнения, и что для них это в порядке вещей. Но теперь, особенно после каникул, в меня вернулся тот бесшабашный студент, который жил до практики. Я снова старался избегать математики и жить только тем, что мне нравится. Так жить намного легче и приятней….
  Следующей парой был назначен Рудаков. Но вместо микропроцессорной техники он теперь вёл дискретную математику. Я уже нераз до этого слышал об этом предмете, однако мои о нём представления были более чем туманными. Я знал, что это так или иначе связано с математикой, но как связано и что там проходят, узнать только предстояло.
  Рудаков отличался от Славянского тем, что с ним хотя бы можно было нормально разговаривать. Поэтому мне казалось, что уж с ним-то проблем не будет. Но и здесь я ошибся. Своим ровным и спокойным голосом он вдруг начал задиктовывать чистой воды математику и выводить на доске формулы нахождения матриц по методам Краммера и Гаусса. Причём Краммер – это ещё куда ни шло, но Гаусс был просто неприлично сложен. Загадочные слова «строка на столбец» никак не шли у меня из головы. Мы никак не могли понять, что случилось с этим милым человеком. Почему он хочет сжить нас со свету?
- Зачем нам всё это? – мрачно спросил Гайсёнок, поправляя очки и отрываясь от газеты с кроссвордами. Он выглядел, как директор завода, хотя на самом деле и ПТУ-то с трудом окончил. Как он вообще в колледже оказался?
- В институ-у-уте, куда вы возможно пойдёте, вам всё это пригоди-и-ится, - начал убеждать его Рудаков, снова растягивая слова.
- Не пойдём! – грозно сказал Гайсёнок, - и здесь мы не в институте!
  Рудаков его проигнорировал и нарисовал ещё одну матрицу. После этих двух уроков, я почувствовал, как шевелятся мозги в моей черепной коробке. Удивительное ощущение!
  Мы вышли от Рудакова озадаченные. Неизвестно откуда в нашу жизнь входила математика. Она поджидала нас там, где мы её совсем не ждали: в программировании и электронике. Второй семестр был более враждебен.
  Третьей парой была Захарова. Высшая математика после всего того безобразия показалась просто праздником. Мог ли я об этом думать ещё полгода назад?
  Когда на первом курсе я узнал, что по математике у меня будет Захарова, я захотел повеситься, потому что с первого взгляда она показалась мне злой ведьмой. Она ставила тройки и двойки. Тройка считалась, как пятёрка. Двойка - как двойка. Я искренне бесился от этого неравноправия, потому что в школе у меня по математике была четвёрка, и я считал, что знаю больше, чем на три. Четыре мог получить не каждый. Я смог только ко второму семестру второго курса. Тогда я дружил с девушкой-отличницей, и хотелось быть на уровне. Тогда я даже умудрился сдеть сессию без троек.
  С тех пор я так и держался хорошистом. Сегодня, когда с 1997-го прошло четыре года, я отношусь к Захаровой с благодароностью. Она всё-таки многому нас научила. Пролистав тетрадь по высшей математике, я могу с уверенностью сказать, что это полный справочник, где есть все формулы и примеры решения задач. Я имел возможность ознакомиться с конпектами студентов других групп, в которых учились мои друзья, и у которых не вела Захарова. Они произвели на меня удручающее впечатление.
  Урок прошёл легко и динамично. Мы сидели в расслабленном состоянии, кто-то разговаривал. Кто-то стоял у доски. Началась новая тема: ряды.

  Дома я как всегда забросил тетради на полку. Уроков я не учил с третьего курса. Большей частью надо было просто прочитать конспект. Когда задавали на дом какую-нибудь контрольную или лабораторную, я даже сердился, что приходится что-то делать.
  За окном было ещё светло, и я удивился тому, что раньше в пять было уже темно, а сейчас ещё светло, как днём. На газонах таял серый ноздреватый снег с чёрными вкрапинами гари. На дороге был приятный серый асфальт, от которого я так отвык за эти зимние месяцы. Февраль…
    В тот вечер почему-то все легли спать рано. Мама пришла с работы какая-то усталая, и даже ужинать не стала – сразу в спальню. Отчим пришёл попозже и поев, тоже побрёл на боковую.
  Я тоже лёг, но поскольку в одиннадцать спать ещё не хочется, стал смотреть телевизор. Учить уроки или читать конспект мне и в голову не приходило. По телевизору шла какая-то пошлая комедия – поздно вечером обычно ничего хорошего не показывют, но другого выхода не было. Под конец я стал уже засыпать, как вдруг, откуда-то извне до меня донёсся дребезг телефонного звонка. Я протянул руку, которую отлежал, поэтому не смог удержать трубку, и она упала в постель.
  Нащупав трубку под одеялом, я медленно поднёс её к уху. Потом оказалось, что не тем концом.
- Алё, - сказал я сонным голосом.
- Дима? – услышал я знакомый голос, от которого всё внутри задрожало. Как будто через меня пропустили высокое напряжение. Я был удивлён до глубины души. Она сама мне позвонила!!!
- Почему ты так долго не звонил? - задала Даша ещё один очень обнадёживающий вопрос.

Зима.

  Полоса счастья снова вошла в мою жизнь. Я уже не связывал Дашу с Сергеем Трофимовичем, хотя без него наше знакомство не состоялось бы. Она существовала для меня отдельно и непосредственно. За всё то время, которе прошло с октября, я уже стал забывать и чудесный прибор и самого профессора. Каждый день дарит десятки событий, которые накладываются одно на другое. Оставаться жить в старых грёзах просто невозможно. Но теперь в мою жизнь стало прочно входить счастье. Что я мог ещё желать?
  Скучные лекции больше не были для меня таковыми. Я ходил на них с удовольствием. Я знал, что теперь я не одинок, и готов был радоваться всему, что дарил мне этот мир. Это Даша давала мне энергию. Выражение "влюблённым море по колено" теперь я ощущал на собственной шкуре.
  Когда мне становилось скучно, и от обилия сумасшедших формул с интегралами и сигамами пухла голова, я отключал сознание и проваливался в тёплый и удивительно мягкий мир грёз, в котором меня ждала та, которую я любил.

  Мы встречались очень часто. За какой-то месяц мы стали друг-другу очень близки. При встрече она крепко меня обнимала и целовала. Она была рада мне всегда. Я тоже старался подарить ей как можно больше той моей нежности, которая будто дремала раньше, а теперь вырывалась на свободу настоящим водопадом. Куда подевался тот флегматичный циник, коим я был в начале этого учебного года? Слова "любимая", "милая" и дорогая, которые я до этого стеснялся говорить, теперь с лёгкостью вырывались из меня.
  Мы много гуляли по городу. Дома у неё я тоже стал своим человеком. Когда на улице стояла вода, и вода текла с неба, когда весь мир погружался в серую слякоть, мы сидели у неё, слушая, как стучат капли дождя по подоконнику. Её мама приходила с работы поздно, и мы были предоставлены сами себе.

  А в город постепенно приходила весна. Под Новый год я думал, что это будет ещё не скоро, что ждать придётся долго, ведь только полгода назад было лето, но оно была уже на горизонте. Март одаривал нас то снежными заносами, то настоящей весенней погодой с необычайно оголяющимся асфальтом и яркими солнечными деньками, когда течёт с крыши и хочется снять куртку.
  Ещё дули холодные ветры, но в зиму никто не верил. Люди переходили с шапок на кепки и другие более лёгкие головные уборы. С шей исчезли шарфы, а с рук – перчатки. В один прекрасный день расстаяло всё. Асфальт уже стал подсыхать, но сразу же похолодало, и выпало столько снега, сколько не выпадало за всю зиму. Он шёл несколько дней.
 
  В один из таких последних снежных дней мы с Дашей гуляли по Пушкину. Это была её идея – выбраться на выходных за город. Ранним утром мы сели в электричку на Витебском вокзале. Я не помню который был час; помню, что когда мы сходили с перрона начинало светать. Стоял дикий мороз, от которого захватывало дух в груди и леденели ноздри.
  Спустя час, мы уже были сами не рады тому, что мы не остались в городе. Гулять было невозможно. Мы передвигались по городу короткими перебежками - от кафе до кафе. За час мы исследовали множество всевозможных пышечных; баров и забегаловок. В каждой из них мы подолгу сидели и что-нибудь пили. Там было хорошо - тихо, тепло; играла музыка. За большими серыми окнами сыпал рыхлый снег, покрывая всё, что только можно и ложась мягким пушистым одеялом на крыши невысоких домиков, припаркованные машины и людей, спешащих за окнами по своим делам.
- А ведь нам ещё предстоит обратный путь… - сказала свистящим шёпотом Даша, и мы вдруг дружно рассмеялись. Так смешна была даже сама мысль об этом.
  В парке было не так ветрено. Дорожки расчищал трактор. Он фырчал, собирая большие горы снега и прокладывая нам путь.
- Как здесь красиво! – вскричала Даша и опять побежала, проваливаясь в рыхлый снег почти до колена.
  Она всегда была очень серьёзной девушкой, но иногда с ней происходили странные вещи, и она начинала убегать, забираться куда-нибудь. Вероятно, в её размеренной и разграфлённой на столбики жизни ей не хватало острых ощущений. Мне их хватало и без того каждый день (входишь в класс, и у тебя перед носом "белым лебедем" пролетает Федя), поэтому я всегда был более сдержан, чем она.
  Я побежал за ней по хрустящему весеннему снегу. Тем временем Даша уже карабкалась на почти отвесную гору, цепляясь за какие-то тростинки и кустики. Я разбежался и попытался забраться с разбегу. Я был уверен, что мне это удастся, но я тут же съехал обратно по наклонной плоскости. Моему самолюбию была нанесён непоправимый урон, и я разбежался снова. На этот раз мне удалось ухватиться за жидкий кустик, и я устоял. Дальше, обнимая то ствол дерева, то колючий кустарник, я вскарабкался на небольшую площадку, за которой гора была уже пологой. Там я настиг Дашу, и схватил за рукав… В этот момент ноги у неё подкосились, и с диким криком мы покатились с горы…
  Как я катился я не помню, помню только, что она упала на меня, лягнув меня в живот коленом. От возмущения у меня выступили слёзы на глазах, и я согнулся пополам.
- Дима, Димочка, что с тобой? – спросила она трогательно взволнованым голосом.
- Я умираю, - прошептал я, ложась ничком.
- Дима… - сказала она снова и обняла меня. Мы просидели с ней так очень долго. Снег не казался холодным, и ветра как будто уже не было...

  В электричке все места были заняты. Мы стояли в прокуренном тамбуре с заледеневшими стёклами. Мороз рисовал на них узоры, напоминающие перья из детской подушки. Изо рта шёл пар. Горел  тусклый жёлтый свет.
- Ты правда за меня испугалась? – спросил я.
- Конечно! – сказала Даша, делая страшные глаза, - ты же ударился голвой о ствол дерева!
- Правда? – удивился я, - не помню…
- Потому и не помнишь, - с участием сказал какой-то близстоящий дядька.
   Она смотрела мне прямо в глаза. Её глаза блестели и искрились.
- Ты такая красивая… - сказал я ей.
- Да что ты! – махнула Даша рукой, - щёки красные, извалялась вся…
- Нет, именно такой ты мне и нравишься! – убедительно сказал я, целуя её в нежно-холодную щёку. В этот момент она прикоснулась немного мокрым носом к моему уху. Я почувствовал, что таю. В моей жизни не было места больше ни для кого.

Весна.

  Апрель всегда был моим любимым месяцем. "Почему? Ведь летом же гораздо лучше !", - скажут многие. Кто-то любит май, кто-то июнь… А я люблю апрель. Май обычно в Питере холодный, кроме того он всерьёз омрачён сдачей зачётов. Июнь у нас весь учебный, он пролетает быстро. Ничего хорошего он в себе не несёт. Июль хороший месяц, но он слишком скоротечный, чтобы его любить. Август, как правило, испорчен предчувствиеями о скорой осени, начале учёбы. А какой же дурак хочет поскорее начать учиться? Я вот что-то ни разу не хотел, поэтому апрель оптимален. Он всегда тёплый, иногда градусов двадцать пять. Природа пробуждается – ещё вчера снег, а сегодня уже почки лопаются и ручейки по улицам текут. А завтра исчезнет снег, высохнет асфальт. А послезавтра на деревьях набухнут почки... Это самый молодой и тёплый месяц. Ещё небо не успело отяжелиться жарой; ещё листья светло-зелёного цвета, но уже можно снять тяжёлую зимнюю куртку и облачиться в лёгкий пиджак и футболку. Как давно я уже так не одевался…
* * *
  В колледже гардероб опустел. Некоторые энтузиасты всё ещё вешали туда одежду, но большинство носило такие куртки, которые не надо снимать. Весеннее настроение проникло в аудитории. К лекциям никто уже серьёзно не относился, потому что в окна били тёплые солнечные лучи и молодые деревья нежно шелестели своей листвой; с улицы слышался смех. Девчонки потихоньку обнажались. Короткие юбки, блузки с вырезом, топики – пришли так неожиданно, что никто не был готов их встретить. Я замечал за собой, как иногда на подступах к колледжу у меня по старой привычке разбегаются глаза.
  Всего две недели назад мы дрожали от холода в Пушкине, и тут – почти лето!
 
Весна - 2.

  В то чудесное утро я приехал в колледж в прекрасном расположении духа. Послав мысленное приветствие своему отражению в большом зеркале на входе, я подялся по лестнице на третий этаж. В компьютерном классе были распахнуты окна, и с улицы в класс веял свежий аромат весны. Как всегда, Федя ползал под столами (его оттуда не выпускали); команда Колосова что-то писала на языке Си, а девчонки вечело щебетали, наводя утренний марафет. "Стасик и Ко" травили байки. Это их нормальное состояние на любом уроке. Особенно их инетерсует тема размножения млекопитающих. На эту тему они могут говорить круглые сутки. До сих пор для меня загадка как они сдают экзамены. Впрочем для них тоже.
Время от времени с их участка доносились возбуждённые возгласы. Экраны компьютеров светились синим светом, создавая еле-слышный фон.
  Удалец принёс кому-то целую стопку компакт-дисков. Он любовно разложил их на столе, словно карточный пасьянс. Похоже что тот, кому он принёс стопку не явился. К Удальцу уже подходили любители дисков, чтобы попросить у него что-нибудь до завтра. Он прикрывал свой пасьянс, как наседка своих птенцов, широко расставив крылья. Как я и думал, стоило нам с ним вернуться в колледж, как всё встало на свои места. За всё время, прошедшее с практики, мы с ним и словом не обмолвились.
- А-а-а-а, - донёсся истошный крик Феди. Видно его опять стукнуло током.
  Я сел за свой стол. Он ближе всех находился к учительскому, поэтому мне было удобнее, чем остальным спрашивать что непонятно. Рядом со мной сидел Андрей Пасюра. Неудивительно, что наши работы всегда были похожи, как братья-близнецы. Я щёлкнул кнопкой "Пауэер". По экрану побежали цифры и буквы самотеста. Я задумался.
  В этот момент снова хлопнула дверь. Свежий ветер влетел в класс, взбудоражив страницы тонких конспектов. Вошла новая группа студентов – тех, кто курил. Неожиданно Удалец подошёл ко мне и сказал:
- Там тебя одна девушка спрашивает в коридоре.
  Я свою группу знаю. Если не вдаваться в подробности, то все они любят шутить. Поэтому я ему не сразу поверил, и хитро прищурившись, погрозил ему пальцем.
- Чего ты? – удивился он, - ты мне не веришь?
  На этот раз его слова были более убедительны, и я ему поверил и вышел в коридор. Обычно, когда мне говорят, что меня ждёт девушка, я сразу начинаю представлять себе кто же это может быть. Ленка? Но её здесь больше нет. Врят ли она стала бы  вызывать меня, даже если бы и забрела в наш колледж. Тогда кто?
  В дверях я столкнулся со Славянским. Он отпружинил меня своим мягким животом. Если я считаю, что он походит на робота, то программисты всегда говорят, что Славянский, (они его называют Олег), – мягенький плюшевый бегемотик. Им виднее, они его чаще видят. Кроме того, они и сами более мягкие люди.
- Побыстрее! – сказал он, - я уже начинаю.
  В коридоре не было никого. Уже началась пара, и все разошлись по аудиториям. Лишь где-то в конце коридора толпа девчонок толкалась у входа в зал для аэробики. Я сделал несколько шагов. Похоже, Удалой всё-таки пошутил. Неожиданно я почувствовал, как кто-то закрыл мне глаза ладонями. "Точно Ленка! – мелькнула у меня мысль. И как это она вспомнила, два года прошло…"
  Но это была не она. Хорошо ещё, что я не назвал её по имени. Это была Даша.
- Димка! – радостно закричала она, кидаясь мне на шею. – тебе ещё долго?
- Как же ты меня нашла? – задал я идиотский вопрос.
- Мне было скучно дома, и я решила тебя навестить.
  На урок я уже не пошёл. Мы спустились с нею в кафе, где по случаю пары почти никого не было. Там пахло кофе и мороженным; по телевизору на стойке бара шёл какой-то концерт. Мы взяли с ней две куржки чая и тарелку пирожных.
  Кафе колледжа представляло собой как бы своеобразный балкон над столовой. Из него открывался прекрасный вид на столы с беленькими скатретями и стаканчики с салфеточками. Мне всегда это казалось верхом красоты, пока год назад я не подежурил в этой красоте. Я на собственной шкуре узнал что значит бегать от стола к столу, протирать тряпочкой крошки, подметать полы и заливать воду в самовары. К концу дня я выматывался, как марафонский бегун. В зале мы дежурили на пару со Стасом, и спустя три дня обоюдно решили «слиться». И хоть бы кто сказал нам что-нибудь. Нас даже никто не хватился!
  В зале никто не сидел. Печальные дежурные в белых тужурках носили вёдра и расставляли стулья. Сверху доносилась музыка. Мы еле ощутимо помешивали сахар в кружках и смотрели друг на друга. В эту минуту мне не надо было никого на свете, только её.
  Её рука, плотно обтянутая белой шерстью джемпера лежала на столике протянутая ко мне. Я несильно сжал её пальцы и взял её руку в свою. Потом очень медленно поцеловал каждый палец её руки…
- С тобой так хорошо, - нежно сказала она. Через наши руки проскакивали крошечные электрические разряды. Она прижала наши руки к своей щеке. Так мы просидели, пока не зазвенел звонок.
  Мы шли по коридору забирать мой рюкзак, и мне казалалось, что все останавливаются и смотрят на нас – какая красивая пара.
  Самое удивиетльное, что Славянский мне не поставил «энку». Столкнувшись со мной в дверях, он запомнил меня. Когда на перекличке команда Колосова стала кричать, что меня нет, он сказал: «Нет, я его видел».

  Следующей парой была Захарова. На неё надо было идти, потому что предстоял экзамен. Но как идти, если ко мне пришла Даша? Я решил не поднимать паники. Может быть  Захарова её и не заметит. Когда наша группа стояла у дверей аудитории, как всегда образовалось два круга. Я же стоял со своею Дашей, думая, что это уже навсегда. Как я тогда ошибался!
  Зазвенел звонок. Отряд электриков выходил из аудитории. Наши уже заходили.
- А ты попроси, чтобы девушке разрешили посидеть с нами! – предложил Пасюра.
  Я ввёл Дашу за руку в класс, но просить постеснялся. Мы сели с ней на последнюю парту в третьем ряду. Аудитория была очень большая, затеряться в ней было не сложно. Мы специально сели на галёрке, чтобы никому не мешать. Даже сидя со мной в класее, Даша как ни в чём ни бывало обнимала меня, и я, смущаясь, ловил удивлённые взгляды одногруппников. Валентина Владимировна появилась у доски внезапно. Она сразу же начала что-то писать на ней. Оказалось, что это примеры для самостоятельной работы. Окрылённый сердечными делами, я совсем перестал учить уроки, поэтому для меня то, что она написала представляло собой совокупность значков и цифр. Я уныло посмотрел на доску и закрыл тетрадь, решив, что раз уж такое дело, лучше я потрачу это время на общение со своей девушкой.
- Ты что не знаешь ряды? – удивлённо спросила Даша.
  Я угрюмо покачал головой.
- У тебя есть листок?- спросила она. Я достал листок, ещё не понимая, что меня ждёт. За какую-то минуту Даша решила все примеры для обоих вариантов.
- Вот так-то, - гордо сказала она. – а теперь поцелуй меня!
  Покосившись на кафедру, я придвинулся к ней и чмокнул в щёку.
- А ты кто такая? – донеслось до меня откуда-то с небес. Я вздрогнул и обернулся. Захарова возвышалась прямо перед нашей партой.
- Это новенькая! – крикнул кто-то. Группа дружно заржала. Кто-то пнул Федю, и он упал со скамейки на четвереньки за спиной Захаровой.
- Иди к доске! – строго сказала она Даше.
- Она не может идти к доске, это девушка Димы! – крикнул Пасюра, но его уже никто не слушал. Лёгкой походкой Даша вышла к доске и поднялась на возвышение. Одним махом она стёрла число и тему и принялась решать. Постепенно хохот и разговоры стихли. В классе воцарилась тишина. Я посмотрел на ребят. Они смотрели на доску, раскрыв рты. Захарова пыталась как-то комментировать дашины вычисления, но Даша явно её не слушала и писала что-то своё.
- Я не давала такой способ, - сказала наконец Валентина Владимировна, когда Даша решила всё, - он более сложный, но… Я ещё никому из вас не ставила пять, а вам девушка… Как ваша фамилия?
- Я не из колледжа, - тихо сказала Даша, - я девушка Димы.
- Наверное в институте учитесь? – спросила Захарова, приподнимая очки.
- В Университете, - спокойно сказала Даша.
- В каком?
- В Университете, - повторила Даша, и в классе воцарилось неприличное молчание.

  После математики, мы вышли держаясь за животы от смеха.
- Никогда не забуду, как ты сделала нашу математичку, - сказал я с уважением.
- Нет, но простые примеры же! – пожимала плечами Даша, - для детского сада!
- Ага, для ясель! - сказал я. В глубине души мне было обидно, что Даша могла их решить, а я нет.

В весеннем парке.

  Мы вышли из колледжа на свежий воздух. Вчера целый день шёл дождь, и асфальт ещё не подсох. Земля источала неповторимый веченний аромат. Лопались почки, и из веток показались первые зелёные побеги.
- Куда мы пойдём? – спросила она, кладя мне голову на плечо.
- На "Балтийскую", - сказал я. Когда у нас мало времени, а погулять хочется, мы с друзьями всегда туда ходим. Идти туда минут пятнадцать по улице Шкапина.
  Улица Шкапина выглядела, как улица-призрак. Вроде дома красивые, модерн, конструтивизм, но... не жилые. На стенах копоть, потому что здесь проходит грузовая трасса, на окнах сантиметровый слой пыли. Днём за счёт студентов нашего колледжа там ещё куда ни шло, а вот ночью...
  Постепенно мы дошли до Обводного канала. Как всегда на набережной были пробки – трамваю и грузовику никак не разъехаться.
- Ты меня любишь? - спросила Даша, когда мы стояли на перекрёстке.
- Да, - просто сказал я.
- Очень? - спросила она.
  Раздался громкий гудок, и отвлёк наше внимание. Я так и не успел ответить на этот вопрос.
  Переидя канал по узенькому мосту, мы оказались у жёлтой стены завода радиотехнического оборудования. Когда-то два года назад я шёл здесь с совершенно другой девушкой. Это было так давно, и в то же время, как будто это было вчера. У памяти есть удивительное свойство – не забывать ни хорошее, ни плохое. Куда уходят годы? Как появляются и куда пропадают из нашей жизни люди? На этот вопрос я ещё не дал себе ответа. Интересно ещё вот ещё: события имеют свойства повторяться. Проходя в тот день с Дашей по памятным местам, я раздумывал над этим их свойством.
- Дима, я давно хотела спросить тебя, что ты делаешь в этом колледже? - спросила Даша, - ты же такой умный! У наших парней в университе ещё ветер в голове. Они ещё такие глупенькие... А тебе столько же лет, но у тебя есть одно важное качество - ты знаешь чего хочешь от жизни...
- Это качество появилось во мне благодаря колледжу, - сказал я. - всё в жизни познаётся в сравнении. Не побывав среди плохих людей, ты не будешь ценить хорошее. Чтобы взлететь высоко иногда надо спуститься на дно.
- Нет, я точно за тебя спокойна, - сказла Даша, - ты в жизни не пропадёшь.
- Хотелось бы и мне разделять товю уверенность, - вздохнул я, невольно впомнив, что та девушка убеждала меня в том, что мне надо стать гумманитарием.
  Как и тогда сразу же подошёл транспорт. Только не трамвай, а автобус. Когда ты один – его не дождаться.
  Это был автобус новой модели с низкой площадкой и удобными поручнями. В нём почти нет посадочных мест, зато есть где со вкусом постоять. На задней площадке сиденья подняты очень высоко. Сидя на них, можно наблюдать весь салон почти с потолка. Мы воссели с Дашей на эти сиденья и обнялись. В автобусе было не людно, и невольно создавалось впечатление, что этот автобус здесь только для нас двоих. Мы мчались по красивым солнечным улицам нашего города, и свежий ветерок, врывающийся в форточку игриво трепал наши волосы и гладил кожу. От Дашиных поцелуев кружилась голова. В её глазах я читал только одно слово, и это слово было самое главное слово, которое только есть: "любовь".

  Обожаю погоду, когда деревья ещё стоят без листьев, а на улице уже светит солнце; снега нет; теплынь. Ты знаешь, что лето ещё только начинается, по сути оно ещё не началось. Об осени можно и не думать. Все тёплые летние деньки впереди, а ведь именно летом происходят самые значительные происшествия в нешей жизни. Именно летом случается самая сильная любовь и самые запоминающиеся свидания. К данному случаю это правило не относилось, тем не менее на душе было сказочно хорошо. Все мысли и мечты были о том, чтобы поскорее пришло лето.
- Скорей бы уж лето! – вдруг сказала Даша. Я с удивлением посмотрел на неё.
- Ты читаешь мои мысли…
- Так бывает, - ничуть не удивившись ответила она, - когда двое встречаются продолжительное время, они начинают и думать одинаково. Знаешь, а у дураков вообще мысли одинаковые…
- Причём тут дураки, мы же становимся одним целым… - сказал я задумчиво.
- Как это приятно слышать, - прошептала Даша, прижимаясь щекой к моей щеке.
  Мы проехали мимо Троицого собора и Троицкого рынка. Потом переехали через Фонтанку. Солнце заливало дома на набережной. В многоэтажном общежитии архитектурного интситута все окна отражали солнце, как зеркала, оставляя в глазах синие квадраты. Потом мы оказались на Исаакиевской площади. Купол собора сиял ослепительным золотым блеском.
- Ты посмотри какая красотища! – сказала Даша, поворачивая ко мне лицо, - и в этой красоте мы с тобой живём!
- И ведь не ценим, - печально сказал я.
- Абсолютно не ценим, - согласилась она, приподнимая одну бровь,  – вот я живу в своих новостройках и совершенно не думаю о том, в каком живу городе. В университет – домой, домой - в университет, и так каждый день. А голову поднять, чтобы посмотреть на эти башни, шпили, соборы - нет времени…
 
  Постепенно мы приехали к Приморскому парку победы. Всё это словно уже было два года назад, но теперь всё было иначе. Настоящая любовь тем и отличается от увлечения, что всё по-настоящему. Я знал наверняка, что Даша любит меня. Именно любит, а не просто проводит со мной время. Я был первым, кто сумел разглядеть за оболочкой скромной девушки живую искру, которая спала в ней всю жизнь. Только со мной она могла быть настоящей – несерьёзной, весёлой, даже шаловливой. Со всеми остальными она должна была хранить прежнюю маску. Просто когда она была маленькой, в какой-то момент она решила, что все ребята её не понимают, что ей с ними не интересно. Время шло, она взрослела. Первая любовь, первые свидания, дискотеки - всё это проносилось как бы мимо неё, потому что она всё никак не могла сбросить с себя въевшееся презрение к своему коллективу. Поступление в институт не спасло её. Там всё повторилось по новой. Я не знаю почему, не знаю как, но я помог ей побороть это предубеждение. За это она меня и полюбила.
  Я много раз "пытал" Дашу про парней, которые учатся с ней в Университете. Ведь по её словам, девушек в группе было меньше. Каждый раз она смущённо разводила руками:
- Они не обращают на меня внимания, - говорила она, немного смущённо, - им нравятся более разбитные девчонки, которые готовы сразу лечь с ними в постель. Поначалу они пытались со мной знакомиться, но очень быстро поняли, что я не такая.
 И я был рад, что она не такая, потому что тем самым я оставался без конкурентов.

  Я не был в этом парке два года. Теперь многое изменилось. Кафе «Восток», на ступенях которого я любил посидеть, больше не было. На его месте строили жилой дом. Было довольно жарко, несмотря на то, что был ещё апрель.
- Куда пойдём? – спросила Даша, оглядывя зелёные берега красивого пруда.
- Хочешь я покажу тебе набережную Финского залива? – спросил я. Она всегда мне очень нравилась. С ней у меня связаны приятные, даже романтические воспоминания.
  За два года ничего не изменилось. Всё так же лежал рыхлый жёлтый песок у воды, с таким же рёвом проносились картинги по Невскому кольцу. Всё это будет и через десять лет. Меня удивляло не это, а то, что я помнил это место целых два года, и оно ассоциировалось у меня с чем-то очень приятным. Теперь же, когда я пришёл сюда, во мне ничего не шелохнулось. Я просто ничего не чувствовал. Время отличный лекарь. Рана на сердце полностью зажила. Я не верил, но это было так.
- Пошли обратно? – спросил я Дашу.
- Нет, подожди, здесь же так красиво…
  Я огляделся. Далеко вперёд, насколько хватало глаз, уходила ярко-синяя гладь Финского залива. На неё ложились белые блики весеннего солнца. Вся вода словно была серебрянная…
- Если бы ты знал, как я люблю природу! – прошептала Даша, - я всегда хотела жить за городом, на даче… Но меня всё время посылали то в лагеря, то к родственникам в Воронеж… У тебя есть дача?
  Дача… Дача... Дача... С этим словом у меня уже несколько месяцев ассоциируется дача профессора. Конечно у меня есть дача! Теперь, когда Сергея Трофимовича нет, и этот аппарат, и дача… Ведь только я знаю, что она есть! Ни его дочь, с которой он не разговаривал десять лет, ни тем более внучка и не догадывались об этом! От осознания этого у меня на секунду закружилась голова. По сути я единственный наследник всего этого... Значит...
- Дима! –  строго сказала Даша, -  ты где?
- А? Что? Я здесь, - пробормотал я, возвращаясь с небес на землю.
- Как это здесь! Я тебя спрашиваю, спрашиваю…
  Её слова доносились отдельными звуками откуда-то извне. Я же думал, думал, и никак не мог остановиться… Я один знаю про дачу! Я ещё учусь, но возможно, после колледжа я поступлю в институт. И кто знает? Может быть я открою миру тот прибор, который не смог открыть Сергей Трофимович.
  С пляжа я решил повести её на аттракционы. Карусели, "чёртово колесо", "Ромашка" - именно ради этого многие и идут в парк. Как-то раз я просадил на них сразу две своих стипендии, когда хотел увлечь девушку, с которой дружил… Теперь это так смешно вспоминать… Теперь я всегда был при деньгах. Меня кормили мои руки.
  Парк изменился. Здесь стало больше народу. Если раньше он был более менее запущен, то теперь он был гораздо лучше ухожен. На ровных асфальтовых дорожках не было мусора. С газона давно убрали прошлогоднюю листву. Весенний аромат переполнял лёгкие; с залива веял свежий бриз.
  По ровным дорожкам проносилась парни и девчонки на ролликах и на скейт-бордах; повсюду встречались влюблённые парочки. Особенно их много было на площадке у подножия большой вазы, которая стояла на большом пьедестале в самом центре парка. Ещё год назад один вид их - этой кричащей разодетой толпы, вгонял меня в расстройство. Может быть поэтому я и не гулял здесь. Теперь мне было всё ни по чём, и я искренне не понимал, как можно было так расстраиваться. Действительно, когда солнце светит изо всех сил, и вокруг парк с такими красивыми деревьями, и с тобой за руку идёт любимая девушка, разве можно о чём-нибудь переживать?
  Раньше больше всего народа было на аттракционах. Здесь играла музыка, у касс стояли очереди, на каждом шагу продавались воздушные шары и сладкая вата. По узеньким дорожкам люди спешили на «Чёртово колесо», «Горки», аттракцион «Космос»… Теперь от всего этого не осталось и следа. Одиноко стояли вдоль дороги снятые железные кабинки от колеса обозрения; на месте вчерашних аттракцинов были вырыты какие-то траншеи. Всюду громоздились кучи земли…
- Что это? – спросила Даша.
- Цирк уехал, - сказал я мрачно.
- Ладно, не расстраивайся, - сказала Даша, - нам и так хорошо, правда же? Куда мы теперь пойдём?
- Хочешь, я покажу тебе Лебединное озеро? – предложил я.
- Конечно хочу, пойдём!
  Ни с одной девушкой я ещё не был на этом озере. Сюда меня водил мой дедушка в дни моего детства. Здесь я был ещё совсем крохой. Сюда я пришёл, когда учился на первом курсе, когда заново решил обследовать все те места, которые помнил из детства словно в полусне…
  Озеро было огорожено зелёной сеткой. Оно было небольшое, но довольно красивое. В нём отражалось голубое небо с барашками кучевых облаков. По этому небу плавали белые и чёрные лебеди, которые подплывали прямо к берегу. Маленькие детишки перелезали через сетку и кормили их с руки хлебными мякишами. От этого сетка во многих местах провисла.
  Мы сели на скамейке у самой воды. Совсем недалеко от нас на поверхности замер большой белый лебедь. Даша смотрела на него и улыбалась.
- Я тебе говорила, что люблю природу? – спросила она, глядя мне прямо в глаза.
- Говорила. Ты спрашивала, есть ли у меня дача.
- Спрашивала. А ты мне так и не ответил.
- У меня есть дача, и там есть одна вещь, которую… я очень хочу показать тебе.
- А что за вещь?
- Я не могу сказать, а то не будет сюрприза.
- Хорошо, не говори, - хитро улыбнулась Даша, -  а она того стоит?
- Стоит. Иначе я бы тебе не говорил.
- Хорошо, ты меня уже заинтриговал, - засмеялась она, -  А где твоя дача?
- Тоже не скажу. Хочешь, съездим туда вместе?
- Очень хочу, только в мае, а то у меня сейчас два курсовика - по программированию и по дифурам…
  Я и сам не был готов к тому, чтобы ехать туда с ней сейчас.

  Возвращались мы на метро, а не на трамвае, как я привык возвращаться из парка. Теперь прямо у входа в парк построили метро «Крестовский остров». Оно появилось в 2000-м году. До этого в парк можно было попасть только на трамвае. Вот так вот всё меняется. Живёшь и не знаешь, что твоё ближайшее прошлое – это уже история.

  В тот вечер я долго не мог сомкнуть глаз – всё представлял, как мы поедем с ней на дачу. Мне представлялось что мы будем говорить с ней, что она будет спрашивать, что я буду отвечать. От этого сердце то переставало биться, то начинало стучать с новой силой.
  Ждать пришлось несколько дольше, чем я предполагал. Май в университете оказался самым напряжённым месяцем. Мы почти не встречались – только перезванивались. Я несколько раз приезжал к ней, но всякий раз она выходила какая-то чужая. Экзамены и разлука сильно разделили нас.
  В её комнате царил бедлам – на кровати и столе громоздились стопки исписанных листов, папок, груды непомерно толстых книг с сумасшедшими названиями типа «Теория матриц» или ещё какая-нибудь «Кибенематика».

* * * 
   Май летел с бешенной скоростью. В моей жизни теперь тоже главенствующее место заняла учёба. Формулы по дискретной математике и моделированию я не учил из принципа, потому что считал, что мне это не надо. Но программирование надо было сдавать. Его я тоже не учил, но оно было страшнее. Ещё были сопромат, высшая математика и экономика. На разных уроках я писал программы, решал уравнения, открывал предприятие. Но всё это было менее страшно.
  Всё осложнилось тем, что однажды я сам написал какую-то простенькую программку, и Славянский отнёс меня к коалиции программистов. Ну ладно Колосов и Скоков – это люди, которые всю жизнь за компьютерами. Но как быть мне, когда я не понимаю этот предмет изначально? Славянский всего этого не знал. Он решил, что у меня есть способности и поставил ультиматум: или ты напишешь программу, для вычисления определителя матрицы по методу Гаусса, и получишь зачёты по программированию и моделированию, или получишь трояки.  Трояков я боялся, как огня. Они в два раза снижают стипендию. Это страшно. Надо было что-то делать, и от этого отношения с Дашей тоже немного отходили на второй план.               

 На Дашу с Дачей. То есть наоборот.

  День летел за днём, образуя длинные веренницы событий, лиц и поступков. Не замечая этих цепей, я бежал куда-то, чего-то добивался, с кем-то спорил, кого-то убеждал, над чем-то смеялся. Я уже начал забывать о том, что мы должны были поехать с Дашей на дачу. Мужественно отбиваясь от "хвостов", я иногда с нею перезванивался, но речи о поездке больше не было. Это были общие фразы, которые ни к чему не обязывали и не несли никакой смысловой нагрузки. Я ждал когда она предложит, потому что это устроило бы нас обоих.

  Она действительно позвонила мне сама напомнила о моём обещании, но случилось это только спустя несколько недель. Как сейчас помню, это была среда. Даша сказала, что не плохо было бы (она так и сказала, что «было бы не плохо»), уехать туда на выходные. Я знал, что на ночь глядя меня не отпустят и сразу предложил поехать в субботу. Не знаю почему, но у Даши в семье были несколько иные отношения, чем у меня. Её, например, без звука отпускали с группой на неделю в поход. Если бы я решил поехать с группой в поход на неделю, у меня были бы проблемы. Несколько раз она ходила с подругами в ночные клубы. Это тоже мне не грозило. Что же касается поездки на дачу, то здесь ещё можно было что-нибудь придумать.

  Остаток недели я провёл в размышлениях. К тому времени я уже по-настоящему любил Дашу, и мне было не безразлично, как она отнесётся к этому аппарату. Всё время я только и представлял себе, как мы вместе с ней окажемся там… Я не знал какие картины нам подарит наше сознание на этот раз, я только знал, что это должно было быть чем-то очень волнующим и захватывающим, как всегда.
  Как всегда? Как ни силися, я совершенно не мог припомнить ощущений от сеансов с прибором. Они стёрлись из памяти без следа. Я помнил, что они были; что это что-то волнующее и великолепное, как море, которое видишь впервые, как оазис среди пустыни... Ни одна из тех мысленных картин почему-то больше не приходила на ум. Они навсегда стёрлись из памяти, будто старые сны.
  В последний раз я сильно пересидел за прибором, потому что некому было меня остановить. После этого слезились глаза, болела голова и очень хотелось пить. Кроме того возвращаться одному в темноте было не весело. Именно поэтому я дал себе слово больше никогда не проводить сеансы в одиночку, и именно поэтому я за всё прошедшее время так и не навестил теперь уже мой прибор.
  Накануне поездки я всех предупредил, что уеду на выходные. Пока родители мужественно переносили это известие, я собирал рюкзак. Нужно быо взять каких-то припасов. Лучшим средством я всегда считал супы «Экспресс» – это такие китайские пакетики с веремешелью, которые надо заливать кипятком. Я закинул их в рюкзак штук семь  - благо у нас дома их всегда навалом. 
  Спать я лёг рано, потому что мы встречались в девять утра. Вставать в такую рань посреди сессии – это непозволительная роскошь.

  Проснувшись, я сразу понял, что уже восемь часов одиннадцать минут. Восемь утра показались мне ранним утром. Еле продрав глаза, я довольно долго ходил по квартире, как лунатик, пока не включил ранний телевизор. Перекусив ранним бутербродом и испив ранний кофе, я вышёл из дома, закинув на плечи рюкзак.
  Раннее солнце освещало раннюю улицу и ранние дома. Ранние прохожие спешили по своим ранним делам, и только я ехал на дачу. Как всегда раннего транспорта было не дождаться, и я пошёл к раннему метро пешком.
  На ранних улицах я встречал то, что раньше не видел: ранние дворники убирали прошлогодние листья. Улицы заливали водой ранние поливальные машины. Раннее солнце только начинало пробуждаться, слегка захватив крыши домов и окна верхних этажей. Остальная часть города была как бы ещё в тени.
  В метро ехало достаточно много раннего народа, чтобы меня начала грызть совесть за то, что я теперь сплю почти до полудня. Вон сколько всего успеть можно, а ведь кому-то и на работу!
 
   Я приехал первым. Даши ещё не было. Сойдя с эскалатора, я сел на серую тумбу, облицованную мраморными пластинами. Усевшись поудобнее, я стал следить за народом. Я заметил, что люди выходят не подряд сплошным потоком, а как бы очередями, пачками. Когда внизу приходит поезд, с него сходит энное колличество народу и поднимается по эскалатору. Когда поезда нет, то эскалатор пустует минут пять.
  Помимо меня было ещё несколько встречающих – две девушки, довольно приятной наружности. Они всё время перешептывались и оглядывались; был ещё: дедок крайне маленького роста, похожий на гнома. Гном стоял с непомерным рюкзаком за плечами и удочкой. Была ещё молодая мамаша с малолетним мальчиком.
  Все встречающие чинно стояли вдоль ограждения, за которым люди спускались. Из-за ограждения доносились трелли "одноруких бандитов", шум высыспаемых монет; всё время нарастала сумма джек-пота.
  Под потолком между железных переборок порхали воробьи. Один за другим открывались ларьки. Картины менялись так стремительно, что бесконечные потоки людей стали уже рябить у меня в глазах. Отвернувшись в сторону, я перестал рассматирвать людей.
  Постепенно встречающие рассасывались. Дедок с большим рюкзаком встретил точно такого же дедка с ещё большим рюкзаком и ещё более длинной удочкой. Обнявшись, они пошли к выходу.
  Минут через пять и две девушки, которые стояли всё это время с заговорщическими лицами, встретили своё счастье. Это был лысый негр очень выского роста в белом пиджаке и рубашке. Они бросились его обнимать. Боже мой, и я ещё переживал из-за своей внешности?
  Осталась только молодая мама с малолетним мальчиком. Малолетний мальчик всё время что-то доставал из огромной сумки и начинал этим играть. Какое-то время молодая мамаша это терпело, потом с рёвом отбирала что-то и клала это что-то снова в сумку. Последним, что достал мальчик из сумки был пустой ночной горшок. Мальчик одел его на голову и посмотрел на мамашу. Та, по-моему, чуть не прослезилась.
- Мама, я похож на космонавта? - радостно спросил он.
- На падлу ты похож! - констатировала мать, срывая с ревущего мальчугана горшок и звонко шлёпая его (мальчугана).
  Но где еже Даша? У бордюра выстраивались всё новые встречающие. Всё так же трещали автоматы, всё так же чирикали птицы под потолком. Мне стали вспоминаться слова песенки: «пол-шестого, а её всё нет». Неожиданно я резко повернул голову влево и отшатнулся. Даша сидела рядом со мной!
- Опс… - только и сказал я.
- Не будем терять времени, - сказала она.
 
  Ехали мы около получаса, стоя обнявшись в прокуренном тамбуре. Даша безотрывно смотрела мне в глаза, что-то рассказывала про свои экзамены, а я думал о своём. Я думал о том, что же такое счастье. Когда у тебя чего-то нет – например телевизора, то думаешь, что он появится, и ты будешь счастлив. Когда он у тебя появился, то на душе появляется какой-то нехороший осадок. Как будто что-то очень хорошее отобрали. Вырвали из груди цель, желание, порыв. Стоит этот телевизор на тумбочке и что? Прибавилось счастья? Ни на грамм!
  Когда у меня полгода не было девушки, я думал о том, что я несчастный человек. Одинокий, замкнутый, никому на свете не нужный, бесполезный и ещё присваивал себе кучу всяких эпитетов.
  Спустя какое-то время я встретил Дашу. Она полюбила меня, стала мне подругой, потом моей девушкой. Сейчас она стояла рядом со мной и смотрела мне в глаза, а я думал, что и тут получается, как с телевизором. Девушка есть, а счастья нет. Так когда я был счастлив больше – когда искал девушку или когда нашёл её? Поиск даёт надежду на счастье. С надеждой можно прожить гораздо дольше, чем с любовью. Вспоминая теперь Дашу, я понимаю, что тогда совершенно не ценил любовь, которая  так легко мне досталась.
  На перроне было ветренно. Мы были единственные, кто здесь сошёл. Видно эта станция по-прежнему не пользовалась популярностью.
- Такое ощущение, что я когда-то здесь была… - задумчиво сказала Даша.
  На шоссе она снова это повторила. Я знал, что она здесь быть не могла, поэтому тогда не придал значения её словам.

  Природа молодого лета была просто чудесна. Ослепительно-ярко светило бескорыстное солнце. Оглушительно пели птицы. Под ногами была ещё прошлогодняя листва, пахнущая горечью. Здесь, в отличие от города её никто не убирал. Всё кругом было усеяно белыми цветочками ветреницы. Я вдыхал полной грудью этот аромат и наслаждался весенним воздухом. Природа – это великая вещь. Она даёт возможность задуматься о главном в нашей жизни, осознать своё предназанчение, своё место в жизни. Что мы там добились в городе – меркнет на фоне этого леса, травы и белых цветов. Всё это вечно, а вещи тленны.
  В садоводстве, как в улее кипела жизнь. И вольно и широко. На огородах буквой «Г» стояли разнообразные бабки и дедки; кто-то водружал чучело, кто-то копал грядки, кто-то натягивал плёнку на парник.
- Как тебе тут нравится? – спросил я у Даши.
- Нравится, - сказала она, - но меня не покидает ощущение, что я здесь когда-то была. У тебя такое бывает?
- Бывает, - сказал я, - но когда ты здесь могла быть?
- Не знаю, вероятно очень давно, лет в пять, в шесть. Я сама спрашиваю себя, как я могла тут оказаться? Понимаешь, в моём сознании с детства сложились какие-то стереотипы. Какой должна быть дорога, каким должен быть лес. Так вот у меня такое ощущение, что я их всех встречаю здесь… Я ерунду говорю?
  Я её не слушал, я предвкушал новые краски.
 
  Мы свернули с дороги на ту самую тропинку, которая вела к нашей даче. Дальше был только лес. Когда я был здесь в последний раз один, тропинка эта показалась мне очень жуткой. Теперь она была значительно наряднее, потому что светило солнце.
  Дом всё так же стоял в каком-то леске, наполовину скрытый от глаз. На поваленном дереве появились свежие побеги. Это было очень необычно. В листве дом был ещё менее заметен. Вокруг него были лужи, в которых плавали бурые листья прошлого. Под крыльцом уже вовсю зеленел репейник. Пригорок был усыпан жёлтенькими цветами мать-и-мачехи.
  Поднявшись по скрипучему крыльцу, я достал ключи и вставил их в дверь. Замок заржавел за зиму и не хотел поддаваться.
- Я узнаю этот дом, - неожиданно сказала Даша, - я с дедушкой ездила сюда. Он тогда в выходной день забрал меня из дома и привёз сюда…
  От радости она запрыгала и захлопала в ладоши. Скрывать было бессмысленно. Да я и не ставил себе целью скрыть от неё правду.
- Ты права, это дача твоего дедушки, - спокойно сказал я. Радость сразу же прошла. Даша посмотрела на меня другими глазами.
- А откуда у тебя ключи? – вдруг спросила она. Мне стало не по себе.
- Твой дедушка был здесь со мной. Он завещал мне его дело…
  Даша снова посмотрела на меня, но уже как-то вскользь. Она меня уже не слушала. Она ходила по дому и с удивлением открывала створки шкафчиков, поднимала разные обрывки газет с полу, осматривалась. Я знал, что ностальгия – это великая вещь, поэтому не старался её отвлечь. Доски пола оглушительно скрипели под ногами. Пахло сыростью и холодом. В доме было намного холоднее.
- Я помню эти дверные ручки! - восторженно говорила она, - я видела их в детствте. Я ещё тогда подумала, что замок похож на лягушонка! И этот шкаф я помню!
 Она растворила дверцы шкафа. Я был готов увидеть что угодно - летучих мышей, стаями выпорхнувших оттуда, высохший скелет, упавший ей на руки; вплоть до сокровищ допетровских времён. Но там не было ничего, кроме больших серых клубов пыли.
- Тряпка есть? – спросила Даша.
- Есть, - сказал я, доставая из-под кровати пыльную тряпку из куска голубых кальсон.
  Даша по-хозяйски разорвала её на две части. Мы взяли ту воду, которая ещё осталась с того раза, когда мы приезжали с профессором, и стали делать влажную уборку. Битый кирпич, осыпавшийся со стен, мусор и разный хлам мы вынесли на улицу и свалили в канаву. Его было много, и какое-то время я только и делал, что носил его туда-сюда. Даша, тем временем, мыла пол, расставляла мебель, если её можно было так назвать. Отсыревшие матрацы мы вынесли на солнышко, чтобы просушить. От них неприятно пахло, и они были в угольной пыли.
- Мой дом моя крепость и моя мастерская! - с неприязнью сказала Даша.
  Когда в доме было всё прибрано, мы сели за стол, который она застелила газетой и достали припасы.
- Я думала, что это твоя дача, - сказала Даша несколько разочарованно.
- Теперь так и есть. Проф... твоему дедушке дачу дало государство. Фактически она принадлежит институту. Но там об этом забыли. Ясно?
- Не ясно. Раз она принадлежала институту, то как она оказалась у дедушки?
- Ему её выделили, как лабораторию, много лет назад. Теперь об этом никто не помнит, потому что ни профсоюза, ни месткома, ни многих других организаций не существует.
- И что ты собираешься здесь делать? – спросила Даша.
- Продолжать дело твоего дедушки.
- Какое дело?
- Об этом позже.
  Мы пили обжигающе-горячий и очень ароматный чай из моего термоса. Он был крепкий, сладкий и пах пробкой; ели бутерброды. На душе было как-то неспокойно. Я нервничал, и сам не знал почему. Казалось бы всё хорошо, но…

  Поев, мы вышли на природу. Жухлая трава, которой порос участок улеглась. Поверх неё уже густо росла новая молоденькая и зелёная. Посреди травы  стояли те же тонкие берёзки. Дальше начинался густой бор с шумными деревьями и чёрными елями. Он отбрасывал на участок тень. Казалось верхушки елей касаются неба, так они были велики. В лесу была пугающе темно.
- Пошли в лес? – предложил я Даше.
- Зачем? – удивилась она.
- Ты когда в последний раз в лесу была?
- Никогда, - пожала она плечами.
- Тогда пошли! - взял я её за руку.
  В лесу было на удивление светло. Снаружи он выглядел менее дружелюбно. Никакого подобия тропинки не было, и мы шли по мягкому белому ягелю, который пружинил под ногами и приятно проминался. С хрустом ломался хворост и сухие шишки. Вся земля была усеяно белыми цветочками ветреницы. Даша немедленно собрала букетик, что мне и в голову бы не пришло. В чаще становилось то темнее, то светлее. На зелёных сосновых лапах играло солнце. Небольшие ёлочки, словно дети воздевали к небу свои ветви.
  Мимо пробежала, со смешным цоканьем пушистая белка. Она то взбиралась на деревья, то сбегала вниз, распушая рыжий хвост.
- Как ты считаешь, а грибы уже есть? – спросила Даша с детской наивностью.
- Откуда? – задал я риторический вопрос.
- А чем же тогда питается эта белка?
- Не знаю, - пожал я плечами, - микрооргнаизмами какими-то…
  Эти слов повергли Дашу в дикий хохот. Мы долго бродили, подолгу задерживаясь у поваленных деревьев, на которых мы сидели. На одной из белых берёз мы оставили наши инициалы дашиной заколкой.
  На зелёной поляне, окружённой с трёх сторон топким болотом, мы развели костёр. Он разгорался нехотя и долго, но когда разгорелся, то его было уже не унять. Я натаскал много всяких веток, куски коры, хворост. Огонь с радостью лизал их всех своими оранжевыми язычками, издавая еле слышное, почти электрическое потрескивание.          
  Мы сели рядом на серое осиновое бревно с мшистой шершавой корой.
- Какая прелесть! – вздохнула Даша, кладя голову мне на плечо. – так бы и просидела с тобой здесь целую вечность…
- Вечность это слишком много, - сказал я. Если бы знать, что мои слова окажутся настолько пророческими!
  Тепло костра почти касалось лица, и я уже стал опасаться, что у Даши обгорят её длинные ресницы. Рыжеватые языки рвались к небесам. Сухие сучья трещали, изредка выстреливая в небо россыпью светлых искр…
  Даша достала из рюкзака две охотничьи колбаски и нанизав их на веточки, протянула одну мне. Огонь облизнул колбаску, и она сразу потемнела. Кончик палочки затлел.
- Когда ты в последний раз сидел так у костра? – спросила Даша.
- Давно, год назад.
- А я никогда, представляешь как мне обидно? - с вызовом сказала она и легонько подтолкнула меня. Я взглянул в её глаза и прочёл в них то, что ещё ни разу не читал…
  Мы долго целовались, сидя на этом бревне. Когда же, наконец, мы смогли оторваться друг от друга, наши сосиски почти сгорели.
  Смеясь мы ели эти кусочки угля. Чёрные крошки оседали на Дашиных губах, и мне очень хотелось снять из языком…
  Листья рябины, которые свесились прямо над костром, шевелились от дыма, который всё время менял своё направление. То он пульсировал куда-то вбок, то струился в небо, то тёк прямо в глаза… Даша закашлялась, и опустила голову.
  Мы возвращались по прекрасному лесу, наступая на шурщащую прошлогоднюю листву. Даша несла свой белый букетик, прижимая его к груди. Над нами заливались весёлые птицы и шумели верхушки деревьев, то смыкаясь, отчего становилось совсем темно, то далеко расходясь, отчего лес осещался солнцем. Тени и солнечные зайчики играли на наших лицах и попадали в глаза.
  На поляне возле дачи было почти жарко. Солнце поднималось всё выше и выше, принося с собою дневной зной и жару.
  Мы пошли в дом. Он встретил нас прежним запахом сырости и ещё чего-то дачного. В комнате стало хорошо, как никогда. Пол был чисто подметён и вымыт. Пыли и осколков не было. Всё стояло на своих местах. Даша вылила из металлического ведра последние остатки воды в стеклянную литровую банку и поставила туда свой букетик, как завершающий штрих.
- Красота? – спросила она, вопросительно поднимая глаза, - красота! - подтвердила она, не дожидаясь ответа.
  Я присел на корточки у кровати и достал из-под неё ящик с аппаратом. Всё это время мне не терпелось это сделать. Это было смыслом всей нашей поездки.
- Что это? – спросила Даша, ставя на пол пустое ведро.
- Это дело всей жизни твоего дедушки, - сказал я пафосом.
- А точнее?
- Я и сам пока не дал на этот вопрос ответа…
  Включив прибор в розетку, я почувствовал, как загудел трансформатор; как стали накаляться лампы, светящиеся сквозь стены прибора оранжевыми огоньками.
  Установив трубу, я протянул Даше оккуляры…

  Всё кругом было сиреневое. Сиреневое небо, сиреневые облака, сиреневая земля. По кругу летали жёлтые концентрические эллипсы. Даша стояла рядом со мной и смотрела мне в глаза.
- Димочка, что это? – спросила она совсем не своим голосом, - ой…
  Почва исчезла из-под ног. Мы неслись в стремительном ритме куда-то вперёд, рассекая пространство. К нам приближалось что-то большое мягкое, красное. Оно пульсировало в пространстве и казалось живым существом.
- Мама! – вскрикнула Даша.
  Красное тело, всё пронизанное токними капилярами, приблизилось настолько, что я почувствовал его пулсьсации на своём лице… Весь сжавшись, я приготовился к удару…
  Неожиданно всё исчезло, будто ничего и не было. Я стоял в пустыне с ярко-жёлтой землёй. Над головой было розовое небо с сиреневыми тучами. Откуда-то раздавался стук…
  Я попытался вглядеться в горизонт, но у меня ничего не получилось. Как только я пытался всмотреться, горизонт распылвался, словно рисунок в калейдосопе.
  Вот уже кругом сплошной зелёный цвет, будто я лежу на траве. Так и есть. Это трава – влажная, холодная, пушистая трава. Она обволакивает меня с ног до головы, и я не в силах пошевелится. С неба на меня льётся бесконечно синий поток воды. Он такой же синий, как в детских мультфильмах синие небеса, озёра и даже лужи… Стук не прекращался. Он усиливался и усиливался.
- Даша, - позвал я.
- Я здесь, - ответила она тихо.
- Что ты видишь? – спросил я.
- Тебя, - ответила она, - а разве ты на меня не смотришь? Вот ты протягиваешь ко мне руки, обнимаешь меня… Погладь меня…
  Я не видел Даши. Кругом было черно. Какие-то серые тени ещё мелькали перед глазами, но я ничего не видел. Стук не перкращался.
  Внезапно я почувствовал боль в глазах. Я понял, что от яркого света, который застыл в оккулярах. Глаза почти перестали видеть. Со стоном я снял очки и положил их на стол.
  Действительность возвращалась ко мне не спеша. Словно чересстрочная развёртка в замедленном действии она постепенно возвращала мне зрение. Когда мои глаза получили способность различать то, что меня окружает, я очень удивился.
  В комнате было почти совсем темно. Даша по-прежнему сидела в очках. Её лицо покрылось испариной. Она тяжело дышала. Я снял с неё очки.
- Ах-х… - она вздохнула так легко, будто ветер пронёсся по кустам. С минуту она просто моргала глазами, приходя в себя. Протерев глаза кулачками, она ошарашенно посмотрела на меня.
- Что ты видела? – снова спросил я.
- А ты разве не знаешь? - Она была вся мокрая, хотя в темноте это было и плохо видно. Было видно лишь как блестят её глаза. Я покачал головой.
- Ты правда не видел того же, что и я?
- Чего «того»?
- Раз ты не видел, я тебе не скажу. Ой, как темно уже! Надо было снять ставни… Сколько же времени?
  Она зажгла свет. Я зажмурился с непривычки. Когда мой взгляд упал на часы, я обалдел.
- Половина второго? С ума сойти! Сколько же мы сидим?
  Внезапно где-то в прихожей повторился хлопок.
- Что это, Дима? – в её глазах промелькнул испуг.
- Не знаю… - мне тоже стало не по себе.
- Пойди посмотри…
  Я сделал шаг в прихожую. Пол скрипнул. Внезапно хлопок повторился опять. Потом ещё раз. Я вздрогнул и сделал шаг назад.
  Из прихожей до меня донёсся шум ветра. Дверь была распахнута настежь. С улицы было слышно, как шумят деревья. Входная дверь, которую мы не предусматирительно забыли запереть всё время громко хлопала.
- Даша, давай сюда! – крикнул я.
  Она вышла на крыльцо, и нашим глазам предстала следующая картина. На улице было очень темно. Дождя не было. В воздухе стоял дикий шум. Все деревья неистово гнулись от порывов ветра.
  На секунду всё остановилось.
  И с новой силой ветер налетел на беззащитную природу. Густая трава лежала. Тонкие кусты и молодые деревца лежали почти горизонтально, лишь их листья шевелились на ветру. Зелень словно сжималась под тяжестью ветра. Вершины берёз и рябин гнулись в разные стороны, то навстречу друг-другу, то друг от друга. Они так низко пригибались к земле, что подчас было видно огромное небо, которое обычно закрывали их ветви. Оно было каким-то жёлтым.
  Послышался хруст ломаемых веток. С нечеловеческим треском повалилась молодая ольха, накрыв половину участка.
- Боже мой, - сказала Даша, - давай закроем дверь!
  Она ушла, а я остался стоять, чтобы ещё понаблюдать эту картину. Я всё смотрел, смотрел и не мог оторваться от этого необычайного зрелища.
  Ураган то приближался, то отдалялся. Он был, как рёв моря, как шум трактора, отчаянный и безаппеляционный гул, который ничем нельзя заглушить… Когда он был совсем близко, трава стелилась вровень с землёю, да и сами деревья казлись примятой травою. Из леса был слышен страшный треск. В лесу было много сухих деревьев. Упала ещё одна ольха, в трёх метрах от крыльца. И тут же по земле, траве и лесу ударили первые капли дождя…

Я крепко запер дверь и вернулся в комнату. Даша сидела за столом.
- Как ты думаешь, дерево не может упасть на дом? – спросила она с тревогой.
- Подумай сама, сколько уже стоит этот дом, - пожал я плечами. – он много старше, чем мы с тобой, и скорее всего переживёт нас. Посмотри, какой он крепкий и не волнуйся. Всё будет хорошо!
- Когда я с тобой, то не боюсь ничего, - сказала Даша и зевнула. - Что-то я проглодалась,  может перекусим? А потом спа-а-ать, - она опять зевнула.
  Я поставил свой рюкзак на стол и вынул из него всё съестное. Есть действительно хотелось. После сеанса, глаза были словно чужие. Они немного слезились. Всё было словно за синей пеленой застывших в глазах вспышек.
  Мы снова разлили чай по кружкам, но этого показалось мало. Весь день мы пробыли без обеда и горячего. Хотелось супа. В первый раз в жизни. Но выхода не было. Разломав на две части кусок хлеба, я положил на них несколько толстых ломтей колбасы. Было странно видеть Дашу, жующую колбасу с грубым хлебом и пьющую чай из аллюминевой кружки…
  Мы сидели в тёплой светлой комнате на мягкой кровати и слушали, как за окнами шумит ливень. То и дело доносились новые раскаты грома, как будто он и не прекращался. Был слышен шум заливаемой листвы, и совсем уже рядом журчание воды, бегущей по водостоку.
  Когда за окнами непогода, в комнате создаётся такой неповторимый уют, которого обычно не замечаешь. Кажется, что стены твоего дома способны вынести всё…
  Разговор мы вели в полголоса из-за всё нарастающей тишины. Всякий раз, когда за окном громыхало, Даша вздрагивала, но сейчас же приходила в себя и немного виновато смотрела мне в глаза. Неожиданно грохнуло совсем рядом. Шум был ужасным: зазвенели стёкла и гвал разнёсся над землёй. Дёрнувшись, Даша прижалась ко мне своим тельцем и тут же отпрянула. Её глаза белстели. С новой силой по крыше забарабанили тяжёлые капли. Опять словно где-то летел сверхзвуковой лайнер. В воздухе стоял непреркарщающийся гул.
  И тут нашу комнату озарила такая яркая всыпшка света, что дашино лицо на момент показалось белым, и тут словно в стекло бросили горсть булыжников. Это был гром.
- Мама! – вскрикнула Даша и обняла меня. Я обнял её всё вздрагивающее плечико и ощутил аромат её волос, не сравнимый ним с чём. Я поцеловал её в волосы. Она послушно оставалась на моём плече, не шевелясь.
 Потом мы просто лежали, обнявшись, и смотрели друг-другу в глаза. Она смотрела на меня с такой нежностью, что я всё время целовал её в её прекрасные большие глаза, нежную, как бархат, шею... А она прижималась ко мне всё теснее и теснее…
  Теперь, спустя годы, я вспоминаю этот день, как самый лучший день в моей жизни. Я готов вспоминать его снова и снова.

  Под одеялом было ужасно холодно. Кровать была ледяная. Даша сидела за столом и ждала, пока я улягусь. Потом она погасила свет. Я слышал, как в этом мраке она снимает с себя кофточку, слышал звук расстёгиваемой молнии на джинсах и шорох спадающей на пол одежды…
  Она забралась ко мне под одеяло, и я ощутил какие у неё холодные пятки.
- Спать будем? – спросила она, - или…
- Или! - прошептал я.
- Да? – ещё тише спросила она.
- Да, - сказал я, обнимая её.
  У Даши была нежная и в то же время немного шершавая кожа. Я без конца гладил её и ощущал неземное наслаждение. Её волосы растрепались по подушке, а тело источало неповторимый пряный аромат.
- Будь осторожен, пожалуйста, - попросила она, - я в первый раз...
- Хорошо, - прошептал я ей на ухо.
  За окном опять громыхнуло, и я увидел её лицо в яркой вспышке молнии. Оно было по-детски трогательным и наивным.
  Теперь, в тяжкие минуты физической и душевной непогоды, я могу бесконечно долго предаваться воспоминаниям о ней. Я помню каждое слово, которое она тогда говорила, помню каждый её жест и взгляд. Её хрупкое тело чуть ощутимо вздрагивало в такт моим движениям. Никогда ещё я не был на таком пике блаженства…
  Когда всё закончилось,  она сладко вздохнула и сказала:
- Поговори со мной…
- О чём? – спросил я, мне вдруг показалось, что за стеной кто-то ходит. Сердце ёкнуло.
- Ну, о чём-нибудь… Ты ведь меня не бросишь?
- Нет, - улыбнулся я ей, крепко целуя в ушко, - у нас же всё только начинается.
  Знал бы я, как ошибаюсь в тот момент!
  Мы очень быстро уснули. Мне снился удивительно приятный сон, будто вся земля состоит из большой овечей шкуры, которая, как снег лежит по всей поверхности, насколько хватает глаз. Она была очень тёплой и пушистой, как что-то неземное, и мы с Дашей шли по ней голышом, ступая босыми ногами по нежнейшему мутону… После сенасов с профессорским прибором мне всегда что-то снилось. Только теперь я почти всегда не помню своих снов…
 
  Проснулся я от того, что запиликал мерзкий элекронный будильник, который я привёз с собой. Открыв глаза я долго-долго не мог сообразить где же я нахожусь, настолько непривычным было видеть белый потолок из деревянных реек и досчастые стены. Комнату заливали солнечные лучи, ложась на пол аккуратными квадратами. В них плясали сотни пылинок, образуя хороводы и цепи. За окном пели птицы. На природе всегда очень хорошо спится.
  И тут я увидел Дашу. Она спала рядом сном младенца. Её дыхания почти не было слышно. По подушке растрепались её золотистые волосы. На щеке был розовый след от пуговицы, на которой она, видимо, уснула. Когда я увидел её спящей рядом со мной, во мне проснулась какая-то неописуемая нежность к ней. Мне вдруг безумно захотелось крепко обнять её, прижав к себе и поцеловать в нежную белую шею... Впервые в жизни я просыпался рядом с девушкой. Теперь я отдал бы все свои земные ценности, чтобы вновь испытать этот волнующий момент пробуждения.
  Её лицо было так невинно, что я очень долго смотрел на него, не отрываясь. Потом я слегка отогнул край одеяла и посмотрел на неё. Её тело было безупречно. Именно такой я всегда представлял себе идеальную женскую фигуру.
  Я протянул руку и погладил её грудь. Она была мягкая и в то же время очень упругая. Потом, продолжая её гладить, я спустился ниже. Её бёдра были округлыми, как у самых лучших топ-моделей, в самых дорогих журналах. И она отдала эту самую главную ночь своей жизни не кому-нибудь а мне. Бескорыстно и самоотверженно. Я поцеловал Дашу. Она медленно открыла глаза.
- Дима, - прошептала она и ласково улыбнулась. Её глаза со сна были, как щёлочки.
- С добрым утром, - сказал я, целуя её.
- Я наверное мерзко выгляжу со сна? – спросила она, нахмурившись.
- Ты выглядишь прекрасно, - заверил её я, - я хотел бы видеть каждый день тебя такой. Каждый день с тобою проспыпаться…
- Противный! – засмеялась она и легонько тронула меня плечом, - тебе не говорили, что подглядывать нехорошо?
  С этими словами она скинула ту часть одеяла, которая прикрывал меня. На какое-то мгновение она замолчала, и улыбка сошла с её лица.
- Что с тобой? – спросил я.
- Нет, просто я всё представляла себе несколько иначе…
- Ты разочарована? – спросил я.
- Нет, просто в кино…
- Хочешь потрогать? – перебил я её.
- А тебе не будет больно? – спросила Даша. Я рассмеялся.
- Нет, мне будет приятно.
- Ну… - она протянула руку, - Ой, он поднимается!
- Ты удивлена? – снова рассмеялся я.
- Нет, но я думала, что это… длительный процесс.
- Это быстрый процесс, -  сказал я, приподнимая её голову и опуская себе на грудь. Даша снова накрыла нас одеялом, скрыв от глаз наши тела.
- Я решилась, - вдруг сказала она, скрываясь где-то под одеялом. Её голова бугорком прошла в районе моих колен и поднялась выше. Я почувствовал очень необычное и приятное ощущение.
- Даша, - прошептал я, - кто тебя этому научил?
  Даша что-то быстро промычала, ни на секунду не отрываясь от своего занятия.
- Ну ты даёшь, - сказал я, откидываясь на подушку. Приятная волна пробежала по всему телу…
- Хватит? – показалась из под одеяла дашина голова. Её глаза блестели.
- Нет, нет, не останавливайся, продолжай, - быстро-быстро сказал я. Она опять скрылась под одеялом, и на этот раз довела дело до конца.

  Когда мы завтркали, то немного смущённо смотрели друг на друга.
- Я теперь столько всего умею, - гордо сказала Даша после еды.
- Ты чудо, - сказал ей я, не скрывая своих чувств.
- Тебе кто-нибудь когда-нибудь это уже делал? – спросила она.
- Нет, - покачал я головой.
- А вообще много у тебя девушек было?
- Не много, но были.
- Противный, - снова сказала Даша, хмурясь, - совратил невинное дитя и рад!
- Какое дитя… - сказал я, уворачиваясь от пущенной в меня подушки. Даша была на редкость резва. Хохоча, мы выскочили на улицу.
  Во дворе было солнечно и сыро. По всей земле тянулись бесконечные лужи. На траве валялись оторванные ветки деревьев и много много облетевшей зелёной листвы. Но поднимающееся тёплое солнце уже иссушало землю. Оно катилось по ярко-голубым небеса, предвещая отличную погоду.
- Пойдём гулять? – спросил я у Даши.
- Конечно, пошли, - сказала она, - давно пора.

  Почувствовав пустоту справа от себя, я обернулся. Даша отстала на несколько шагов.
- Я узнаю эту дорогу! – тихо сказала она, глядя на развилку.
- Как…
- Нет, правда, мы были здесь с дедушкой! И там будет… Пошли!
   
  Утро было чудесным. Просто превосходным. Мы шли по дороге вниз от развилки, с которой сворачивала тропка на профессорскую дачу. Если вообще эту хижину так можно было назвать.
  На этой новой дорожке всё было более цивилизованно. За аккуратными заборчиками стояли разноцветные дома. Холёные полные женщины стригли газонокосилками траву. Вокруг коттеджей, красовавшихся за заборами проходили аккуратные дорожки. Почти в каждом дворе сидело по здоровенной собаке.
  Мимо по дороге процокало стадо коз, возглавляемое кудрявым козлом с большущими рогами и унизительным бубенчиком на ошейнике. Вёл их неспешный пастух в засаленном пиджаке, кирзовых спогах и галифе. Я думал, что такие остались только в старых фильмах. Не замечая нас, он что-то говорил своим козам, понукал отстающих хворостиной, и просто что-то бормотал, не относящееся к делу. Мы были словно в другом мире.
  Дальше дорога пошла резко, почти отвесно вниз, так что приходилось удерживать себя, чтобы не побежать. И всё-равно, спускались мы почти бегом.  Вековые дубы и густые чёрные ели смыкали над нами свои чёрные ветви, погружая всё в полумрак. Впереди брезжил просвет; слышался какой-то шум. Здесь домов больше не было, и по обе стороны дороги шёл бор.
  Неожиданно мы вышли на шумное шоссе, по которому в обе стороны мчались машины. Уличив момент, мы перебежали на ту сторону и спустились по тропке в лес. Сосны здесь перемежались с берёзами, а впереди был яркий свет. Много света. Будто там и деревьёв-то вовсе не было. Там была пустота.
- Пошли- пошли! – весело сказала Даша и побежала. Я побежал за ней, ломая сухие ветки и продираясь сквозь заросли папоротника. Всё новые и новые деревья вставали предо мной. Я раздвигал их руками, расчищая себе путь. Неожиданно дашина спина исчезла. Я оказался на краю обрыва.
   Бескрайнее шумное море с ослепительными солнечными бликами, почти серебрянное от утреннего солнца. Песок был очень твёрдым, усеянный точками от ночного дождя. Посреди пляжа шла тёмная полоса сухих стеблей водорослей. Вверх дном лежали разноцветные спасательные лодки.
- Что это? – спросил я.
  Даша сидела на корточках у воды. На сыром коричневом песке чётко отпечатались её следы.
- Я помню, - сказала она, – Именно таким мне и запомнилось море. Я таким себе его и представляла. Первый раз я видела его с дедушкой!
  Я тоже подошёл к воде. Море неистовствовало, накатываясь пенными волнами на мокрый песок. Неподалёку от воды лежало совершенно сухое бревно, вынесенное прибоем. Оно было совсем белым от морской воды и ветров, и таким гладким, будто его покрыли лаком. Мы сели на него. Даша положила мне голову на плечо. Без косметики она выглядела ещё лучше.
- Боже мой, - сказала она, - этого не может быть! Неужели мы были здесь с дедушкой? Как  я могла не вспомнить это ни разу?
- Может быть ты была мала? – спросил я.
- Мне было пять лет! – возмутилась Даша, - я помню себя  с двух! Я помню, как меня крестили, а случай с морем как-то совсем вылетел из головы…
- Психологи говорят, что человек не помнит то, с чем у него были связаны неприятные воспоминания, - сказал я, вспоминая что-то из прочитанного, – может быть у тебя связаны с этими местами какие-то неприятные воспоминания?
- Не знаю... – пожала она плечами, - я не могу ничего вспомнить.
- А ты попытайся, - сказал я, - ты помнишь, как вы ехали сюда не поезде?
- Я помню, как мы вообще куда-то ехали, - пожала она плечами, - но чтобы сюда… Прогуляемся по пляжу?

- Что такое любовь? - спросила она меня, когда мы опять лежали в нашем маленьком домике. Под потолком каким-то чудом сохранилась паутина, и большой чёрный паук медленно спускался на ниточке вниз.
- Ну, любовь, это очень волшебное чувство, - сказал я, - она бывает в жизни не так уж и часто.
- Это и так понятно, - сказала Даша, прижимаясь ко мне, - скажи лучше, что это чувство, которое ты испытываешь ко мне!
- Я тебя люблю, - просто сказал я.
- Нет, не так! - запротестовала Даша, - ты говоришь это таким обыденным голосом...
- Я люблю тебя! - заорал я.
- А я не просто тебя люблю, я тебя обожаю! - сказала Даша, - ты мне веришь?
   И я поверил...

  Возвращались мы в последней электричке, в такой темноте, что уже горел свет, несмотря на белые ночи. Несмотря на поздний час в вагоне было полно народу. Мы стояли у окна, под которым не было скамейки, крепко обнявшись. Губы у нас припухли от частых поцелуев. Глаза были довольные и глупые. От Даши теперь пахло не дорогими духами и помадой, а травой, костром, лесом и морем. Она была более естественной…
  На «Удельной» из поезда вышла такая толпа, что наши руки, сцеплённые в замок, разорвало. Её унесло куда-то назад, а какой-то старик с тележкой буквально столкнул меня с лестницы. Повисая ногами в воздухе, я кое-как добрался до низу. Меня уже несло через дорогу, по обе стороны которой были запруды из машин. Разадался мощный гудок поезда; истерически верещала сирена. Фонари у шлокбаумов перемигивались красными глазами. Только на той стороне дороги я смог обернуться. В этот момент с диким рёвом тронулся поезд, и скрыл от меня перрон. От ветра раскачивался фонарь, то освещая поезд, то дико слепя глаза. Во все стороны валила густая толпа с тележками, сумками, рюкзаками. И среди них я никак не мог отыскать свою любимую. Мне стало не по себе. Когда все семь вагонов прошли мимо, я увидел Дашу одинокую и испуганную. Она плакала.
- Никогда больше не бросай меня! – жалобно сказала она, падая мне в объятья.
- Что случилось, Дашенька? - спросил я. Она не отвечала, а слёзы, слёзы так и катились по её щекам. Её спина трогательно вздрагивала
  Мы зашли  в какой-то двор и сели на скамейку. Я никак не мог понять - почему она плачет? Это на неё не было похоже.
- Я всё вспомнила, - плача говорила она, - я всё вспомнила! Мы с дедушкой спускались с перрона в полной темноте, и я его потеряла. Вокруг было столько злых людей, все они смеялись, дёргали меня за руки, хватали, а я плакала. А дедушка всё не приходил и не приходил. У них не было лиц, а только гнилые зубы и грязные волосы. Они пугали меня, толкали… А потом я упала в снег и заплакала…
- Успокойся, милая моя, всё позади, - сказал я и прижал её к себе.
  Вот что такое детская память. Как написано в учебнике по психологии для техникумов, в детском возрасте у человека формируется образное и ассоциативное мышление. Все лица, образы, предметы, которые мы помним из дества носят очень яркую эмоциональную окарску. В дашином случае всё дело тоже в этом образном мышлении, которое связало давящую толпу с этими злыми лицами, невесть где увиденными. Разборчивая детская память заблокировала это неприятное воспоминание и стёрло подчистую всю поездку с дедушкой на дачу из её маленькой головки…
  Чтобы не показываться в метро с красными глазами, Даша предложила возвращаться наземным путём. Мы дошли до ночного проспекта Энгельса, где сели на ночной трамвай. В трамвае горел свет. Кроме нас в нём никого не было. Мы ехали очень долго, глядя на успокаивающую картину ночного города, окон, зажигающихся в темноте, машин, проносящихся мимо в сумерках. Мы сидели, крепко обнявшись. Наша любовь доживала свой век.                               

 Хроники любви...

  Всё свободное время я проводил с Дашей. Мы сидели с ней долгими вечерами на набережной Финского залива в ЦПКиО и смотрели на уходящий оранжевый диск солнца.
- Спасибо тебе, - сказала она мне как-то.
- За что? – удивился я.
- Если бы тебя не было, я никогда не узнала бы как это - влюбиться. Знаешь, я ведь до тебя никого не любила. Когда по телевизору говорили про любовь, я думала о том, что они врут. За мной пробовали ухаживать многие ребята, но я всем отказывала, я думала, что ещё рано, что надо учиться...
- Не может быть! - сказал я, пристально глядя её в лицо.
- Может, - сказала она, - ты был первым, кого я по-настоящему полюбила. Подруги в институте уже замечают во мне перемены... Кроме того, если бы не ты, я никогда не вернулась бы в место моего детства. Знаешь, меня всё время тянет на дачу. Я хочу туда съездить ещё раз… Это такое удивительное ощущение... Мне бы хотелось всё опять испытать. Когда мы снова туда поедем?
- Скоро, очень скоро, вот сдашь сессию и поедем, - пообещал я.
  Этому обещанию уже не суждено было сбыться.
 
С днём рожденья, Даша!

  Наверное мои одногруппники сильно бы удивились, увидя меня в чёрном костюме и при галстуке. Галстук я не надевал и на праздники колледжа. Даже, когда нас вели фотографироваться. Даже на посвящении в студенты я был в джинсовой куртке. Когда сегодня я так оделся, то даже сам себе понравился. Знал бы я чем всё это обернётся – не ходил бы вообще на этот день рожденья. Но, чему быть, того не миновать…
  Прохожие озирались на меня, провожая долгим взглядом; девушки по несколько раз смеряли меня оценивающим взглядом. Уж очень вычурным был костюм. Он словно кричал о том, что я нарядный. Интересно, что оба моих брата – двоюрдный и четвероюрдный ходят так каждый день. Для меня это невыполнимо. Просто сегодня был дашин день рожденья.
  Этот день был с самого начала каким-то уж очень странным. С раннего утра я проснулся в отвратительном настроении, несмотря на то, что за окном светило почти праздничное солнце и предпосылок к грусти не было вообще. Как потом выяснилось плохое настроение было кстати, потому что этот день был весь наполнен неудачами, будто бы кто-то специально ими его начинял.
  Первая неудача ждала меня, когда вход в метро «Автово» оказался закрыт. Не задумываясь о последствиях, я сел на троллейбус и уехал на нём к Кировскому заводу. Там тоже есть метро. Метро «Кировский завод» производило смену турникетов. На ступенях стояла толпа народа.
  Тогда я поехал на «Нарвскую». На пол-пути троллейбус встал. На проспекте Стачек случилась авария - «Мерседес» подрезал самосвал. Первый всмятку, второму хоть бы хны. Образовалась пробка. Соскочив у "Садика имени 9-го января", я побежал к Нарвским воротам через Кировскую площадь. Где наша не пропадала? На Кировской площади меня чуть не сбила машина. Я поплевал через плечо и побежал ещё быстрее, так как уже опаздывал. Метро «Нарвская» работала исправно, и я благополоучно спустился вниз. Путь в метро прошёл более чем благополучно. Что там может случиться?
 
  На «Пионерской» я купил большой букет гвоздик и ещё что-то сладкое к чаю.
  От метро я шёл пешком, потому что в переполненный трамвай с букетом и в таком костюме не пускают.
  На фоне линий электропередачи, недостроенных домов и пустырей я также выглядел довольно необычно. Примерно, как король в известном клипе "Энджоу зе сайленс" группы «Депеш мод», шагающий по горам по долам с шезлонгом под мышкой.
  Тем не менее мой костюм очень нравился мне, и я при каждой возможности старался заглянуть в витрины магазинов, ветровые стёкла машин и прочие гладкие поверхности. Казалось надо радоваться. Я еду на день рождения к любимой девушке. У меня всё хорошо: учёба, любовь, счастье. Ничто не было способно омрачить моё отличное настроение. Мне бы с этим настроением и в таком костюме пойти гулять куда-нибудь – на дискотеку, в клуб, в парк на худой конец… Но в тот момент меня ничто не смогло бы остановить.
  Когда я переходил через Серебристый бульвар, меня повторно чуть не сбил грузовик. Мама сказала бы, что это к несчастью, но я не придал этому никакого значения. Ну не сбил же? Не сбил! Жизнь продолжается!
- Молодой человек, вы не подскажете, как пройти на Камышовую улицу? – окликнула меня очень симпатичная блондинка в короткой юбке. Сразу было видно, что она непрочь познакомиться – это я понял по её оценивающему взгляду. В таких случаях неважно что спросить. Важно спросить что-то. Я в этом убеждался нераз.
- Не-а, - небрежно бросил я через плечо, хотя прекрасно знал где эта улица. Просто мне было не до того. Теперь я понимаю, что всяко лучше было познакомиться с ней и даже проводить, чем идти на этот «праздник». Но когда любишь человека, то больше никто не нужен. Возможно вы меня понимаете…
  Во дворе мой костюм всё-таки подпортили: меня слегка обрызгала какая-то тарантайка на колёсах, промчавшаяся перед носом. Но я отошёл в сторону, отряхнулся и всё-равно пошёл к Даше. Ничто не могло предотвратить этого визита. Теперь мне кажется, что уж лучше бы меня сбила эта машина. По крайней мере у меня была бы уважительная причина...

  Я легко взбежал на пятый этаж и позвонил. Тогда я считал, что лифты – для стариков. Дверь долго не открывали, а когда открыли, я увидел только два больших чёрных глаза с не менее чёрными ресницами. Они смотрели на меня широко и удивлённо, а я смотрел в них. Это была какая-то незнакомая, очень красивая девушка. В мозгу, как назло не было ни одной мысли. И эта девушка тоже не произносила ни слова. Так продолжалось до тех пор, пока где-то на зданем плане не возникла Даша.
- А-а, Дима! – сказала она, - проходи, - это Саша, моя лучшая подруга…
- Оч-чень приятно, - пробормотал я и пожал её холодную руку. Саша только ещё раз бросила на меня взгляд своих больших карих глаз. "Если бы она не была подругой Даши, - подумалось мне, - я бы подумал, что произвёл на неё впечатление".
  Мы прошли в комнату. Играл магнитофон, который когда-то принадлежал профессору. Всё сверкало. Нигде не было ни пылинки. Посреди комнаты был накрыт праздничный стол, уставленный всякими явствами.
  Даша ушла на кухню, оставив нас одних. Мы с Сашей застыли рядом со столом. Наши взгляды непрестанно встречались, и я понимал, что она всё больше меня притягивает. С этим надо было бороться, и я должен был сразу взять себя в руки. Но подлать с собой я ничего не мог. Меня безудержно тянуло к ней. У Саши была геометрически правильная женская фигура без каких либо изъянов – чёрные, как смоль волосы «каре», очень бледное лицо, шоколадные глаза. Одета она была в облегающую серую кофточку и чёрные брюки в облипку. Обычно такие брюки портят девушке фигуру, ей же они только всё выгодно подчёркивали.
- Димка! – прыгнула мне на шею Даша, когда вернулась с кухни, - я так соскучилась!
  Она обняла меня как только можно и изо всех сил поцеловала.  На какой-то миг я поймал себя на том, что… стесняюсь!
  С самого начала я стал чувствовал себя как-то скованно и неуверенно. При этом я ничего не мог с собой поделать. Сашины глаза, её лицо и всё остальное не давали мне стать прежним. Я даже не мог думать ни о чём другом. Меня словно ослепило. Я не мог повернуть голову в её сторону, чтобы не встретиться с ней глазами. До этого со мной такого никогда не было. Я не понимал что со мной происходит, краснел, когда она со мной заговаривала, отвечал односложно и всё время пытался понять что же происходит. Но времени на самоосознание не было, да и рабежавшиеся мысли было не поймать.
  Какое-то время спустя, мы сели за праздничный стол. От волнения, я по-прежнему не мог произнести ни слова.
- Как дела в колледже? – спросила меня Даша, накладывая мне большую порцию оливье в тарелку. Она ни о чём не догадывалась.
- Ты в колледже учишься? – вдруг спросила меня Саша.
- Да, - нервно кивнул я.
- А в каком?
- В Петровском.
- Я слышала про этот колледж, - сказала Саша, - туда очень сложно поступить, верно?
- Верно, - сказал я, подумав.
- Саша тоже учится в колледже, - пояснила Даша.
- А в каком? – спросил на этот раз я.
- В Радиполитехникуме, на оператора ЭВМ, - быстро проговорила Саша.
- А Дима на мастера, - сказала Даша, - он мне помог выбрать монитор, помнишь я тебе говорила?
- Так это тот самый мастер на все руки! – понимающе сказала Саша.
  Постепенно разговор зашёл в иное русло. Даша говорила всё время. Саша говорила очень мало. Через каждую минуту наши взгляды встречались, и она не отодила свой первым. Я разрывался между двух огней, машинально уплетая салат и прочую закуску. Чтобы хоть как-то отвлечься от этой головокружительной красоты, я всё время ел, что по-видимому казалось странным. Даша не успевала приносить новые блюда. Когда в очередной раз она ушла на кухню, я побежал за ней, воскликнув как-то ненатурально:
- Я помогу тебе!
  На кухне стол просто ломился от продуктов. Вечером должны были прийти взрослые гости - родня, друзья из института. Всё было куплено с рассчётом на них. Даша взяла кастрюлю с каким-то овощным рагу и поставила её на огонь.
- Тут помогать-то нечего, - сказала она, - вот, неси эту вазочку в комнату.
- Слушай, а ещё кто-то будет? – спросил я тревожно.
- До вечера никого. У нас ещё уйма времени.
- А родители где? – спросил я.
- Мама на работе… - удивлнно проговорила Даша, - а зачём тебе она?
- Нет-нет…
- Может ты думал, что мы будем вдвоём? Так Саша здесь ненадолго... – спокойно сказала она.
- Ладно, - сказал я. Ничего я не думал на самом деле. Я и сам не знал чего я хочу. С одной стороны хотелось, чтобы весь этот кошмар поскорее кончился, с другой стороны хотелось смотреть и смотреть на Сашу. Ничего не придумав, я потащил вазочку в комнату с нелепейшим выражением лица.
- Что же вы так надолго ушли? – спросила Саша, сверкнув своими глазищами, - я уже соскучилась.
  От её неторопливой манеры говорить, её кошачих жестов и поз, меня немножко колотило. Меня влекло к ней, как к женщине! Надо было с этим бороться, а я не боролся. Она зажгла меня  с первого взгляда.
  Потом мы ещё что-то ели и даже пили. Не стоило мне пить, потому что выпив, я теряю всякий стыд. Я расцвел, и поскольку был единственным мужчиной за столом, стал травить какие-то байки, случаи из жизни. К чести девушек можно сказать, что они очень внимательно слушали и даже смеялись там, где надо. Не все на это способны. Угощение тоже, наверное было очень хорошим. Но из всего, что там было я запомнил лишь это овощное рагу на сковородке, потому что с ним были связаны какие-то воспоминания.
  Потом мы танцевали. Я помню, что выписывал всё время какие-то коленца - не то лезгинки, не то твиста. Вобщем даже вспомнить страшно. У Даши была только современная музыка – ей почему-то всегда нравились «Алсу», «Бритни Спирз», «Мелани Си», «Кайли Миног» – короче поющие женщины. Я бы с большей охотой послушал бы «Стинга» или «Скутера». Но в гостях не своя воля. Лучше всех танцевала Сашаю. Когда заиграла «Енигма», мы с Дашей сели, а она стала делать какие-то плавные движения, прогибаясь почти до пола. Я не мог отвести от неё глаз! Её упругое тело так и ходило под одеждой. Тело то напрягалось под одеждой, то наоборот сжималось, и от этого я смотрел и смотрел на неё, не сводя глаз.
  А потом девушки танцевали со мной по очереди. Когда я танцевал с Дашей под «Джорджа Майкла», то вдруг почувствовал, что всё стало каким-то пресным, скучным.
- Как тебе Саша? – спросила она, обнимая меня.
- Нормально, - стараясь говорить как можно более бесцветнее сказал я.
- Нравится?
- Ага…
- Она моя лучшая подруга.
- Хорошо.
- Не жалеешь, что пришёл?
- Нет, но… я так ждал этого дня… - мне хотелось выразить Даше словами, что я хочу остаться с ней наедине, потому что мы уже так давно не было вместе. Но почему-то никак не мог подобрать нужных слов.
- Я рада, что ты ждал этот день, - сказала Даша, принимая всё за чистую моенту.
- Я тоже рад, - вздохнул я, а сам подумал, что совсем уже не рад.
  Следующий танец был какой-то совсем эротический. Там всё время были какие-то стоны, плавные ритмы, женские вздохи, звуки свирели… Этот танец я танцевал с Сашей. Она плавно обвила мою шею своими тёплыми рукавами и прижалась ко мне своей грудью. Я обнял её за талию и вдруг почувствовал, что во мне что-то происходит. Я возбуждался!
  Мы двигались очень медленно, и я ощущал каждое её движение – движение груди под кофтой, её тело. Руки почему-то всё время сползали с талии вниз. На секунду она вздрогнула, когда что-то почувствовала, но дальше продолжала делать вид, будто всё нормально.
- Сколько тебе лет? – спросила она ровным голосом.
- Девятнадцать, - сказал я.
- Моему брату тоже девятнадцать, - сказала она.
- А тебе?
- А мне семнадцать.
- Ясно. А на каком ты курсе?
- На третьем.
- А я на четвёртом.
- Ясно.
   Так мы и разговаривали.

  Потом я опять танцевал с Дашей. «Сандра» пела что-то жалостное, что очень ярко выражало что происходит у меня на душе.
- Знаешь, - сказала мне Даша украдкой, - ты очень понравился Саше.
- Да брось ты! - отмахнулся я.
- Нет, серьёзно. Она сама сказала.
- Правда?
- Да, тебя это радует?
  Я пожал плечами, на которых лежали руки Даши. Она казалась мне такой обыденной, такой свойской, как… сестра. Мне уже ничего от неё было не надо. При виде же Саши я весь накалялся. Даша ещё могла всё спасти, прогнав Сашу, но похоже она это не понимала.

  Потом опять был танец с Сашей.
- Скажи, а ты что, действительно хорошо разбираешься в технике? – спросила она меня. Я не ожидал этого вопроса, поэтому сразу не знал что ответить.
- Ну… - задумался я, - база у меня есть, а предел неограничен.
- Да ладно, не скромничай, - сказала она, -  Так ты хороший мастер?
- Это не мне судить, - сказал я, делая скромные глаза.
- У нас дома всё время что-то ломается. Телевизор недавно испортился. Не посмотришь?
- Посмотрю, - сказал я, ещё не веря своему счастью. Всё шло, как по накатанной. Меня будто засасывал какой-то глубокий и сильный омут, водоворот, от которого не было никакого спасения.
- Хорошо, тогда я возьму у тебя телефон, - сказала Саша.
  Как только Даша ушла на кухню, Саша шмыгнула в переднюю, быстро достала записную книжку и черкнула в неё семь цифр моего номера. Потом одним прыжком очутилась в кресле, как будто и не уходила. Ясно было, что лучшая подруга Даши не хотела бы, чтобы та видела, что она берёт у меня телефон.

  Потом мы пили чай под какую-то классику. Даша вообще любила классику, а особенно Шуберта, конкретно сонату «фа-минор». Музыка действительно была неплохой, хотя мне тогда было вобщем-то всегда было "по-барабану" «фа-минор» или «ре-мажор». Саша вела себя, как ни в чём ни бывало. Она мягко прилегла в кресло, закинув ногу на ногу и красиво держала в руке чашечку. Говорила она мало и только по делу. Даша наоборот всё время улыбалась мне,  обнимала меня, целовала. Мне казалось, что она вела себя так, потому что рядом была Саша. Видимо подсознательно она хотела показать, что я принадлежу ей...
  Я ждал только одного – когда уйдёт Саша. Я чувствовал на себе её взгляд и физически ощущал, как меня всего распирает. Она же всё не уходила и не уходила. Когда было выпито всё, что можно и съедено тоже, стало очевидно, что Саше пора уходить. Но вдруг она сказала:
- А пойдёмте гулять?
- Конечно, пойдёмте, - бодро сказала Даша, и я понял, что всё это надолго.

  Домой я вернулся рано. Романтического вечера не получилось. Саша протащила нас пешком до ЦПКиО, где мы и гуляли весь вечер. Там она и жила неподалёку. Когда мы её проводили и вернулись к Даше, её мама была уже дома. Начинали собираться гости - какие-то незнакомые парни, девушки; кто-то уже играл на гитаре. Бардак короче...
- Ой, здравствуйте, Дима! - сказала дашина мама так, будто не видела меня лет пятьдесят.
  Даша вела себя так, будто напрочь забыла об обещании. Она как ни в чём ни бывало проводила меня до метро, и там мы расстались.
- Ты что-то грустный, - сказала она, целуя меня мне на прощанье. Интересно, она действительно не знала почему я грустный?
  Я ехал в полном смятении. В висках стучали отдельные короткие мысли: "Сегодня я был на дне рождения у Даши". "Там была Саша". "У неё красивые глаза". "Она привлекает меня как женщина". "Я ей тоже симпатичен". "Она мне позвонит...". Я не мог думать ни о чём другом. Хотел бы, но не мог. Домой я приехал почему-то усталый, как выжатый лимон. Но этот день стал решающим в моей жизни. Сколько раз я потом мечатал, чтобы его не было!

В гостях у Саши.

  Вечера теперь стояли до неприличия светлые, тёплые. В один из таких вечеров, когда я что-то паял за своим столом, а из соседней комнаты доносились приглушённые звуки телевизора, раздался телефоный звонок.
- Это тебя! – крикнула мама из большой комнаты. Я снял трубку у себя над столом и сказал "алё".
  К потолку струился дымок канифоли с кончика жала паяльника. Пульсировали импульсы на экране осциллографа. Вздрагивали цифры на табло мультиметра.
- Дима? Это Саша, - услышал я. На какое-то время я вспомнил свою очень давнюю знакомую Сашу, с которой я общался летом 99-го. Но это была не она. Это была та самая Саша!
- Привет, Саша, - сказал я как можно более ровным голосом, стараясь не волноваться. Внутри же всё клокотало, кипело и стучало.
- Ты сможешь посмотреть мой телевизор? - спросила она.
- Могу, - сказал я, - я люблю смотреть телевизор.
  Она засмеялась.
- Когда?
- Я могу завтра утром или днём… У меня нет занятий.
- Днём? А во сколько? – уточнила она.
- Часов в одиннадцать.
- Это меня устроит.
- Хорошо, диктуй адрес…

  На «Старой деревне» было много народу. Все они стояли на перроне в ожидании электрички. Переидя через железную дорогу, я на трамвай и поехал к ней.
  В её дворе не было ничего. В нём была вырыта огромная яма, где на дне была вода. У забора стоял ржавый эскаватор с запертой на замок кабиной. На нём играли дети.
  В подъезде пахло кошками. Было очень грязно, многих стёкол в окнах не хватало. На стенах были целые поэтические произведения, типа: "Но чтоб десантник бросил пить - такого вот не может быть!". Штукатурка осыпалась, и от этого весь пол был белым… Я позвонил в дверь. Открыла мне женщина лет сорока – сорока-пяти с чёрными волосами и ярко-красными губами, густо натёртыми помадой. Она была в халате, почти не скрывающем большую грудь, и в бигуди.
- Вам кого? – спросила она с вологодским акцентом.
- А Саша дома? – спросил я через силу.
- Дома. Сашка! Выходи, - крикнула женщина, - а ты проходи.
  Она почему-то очень обрадовалась, что у неё получилось сказать в рифму. Рассмеявшись заливистым смехом, она ушла куда-то по коридору. Саша вышла из комнаты. Она была одета точно так же, как и на дне рождения.
- Привет, - сказала она, - пошли со мной. Можешь не разуваться.
  Я пошёл за нею. В квартире был вобщем-то порядок, просто было много вещей. Вещи стояли под стульями, на шкафах и под вешалкой. Антресоли были забиты до отказа. С них торчали какие-то рулоны обой и лыжи.
  Саша привекла меня в небольшую комнату с жёлтыми занавесками. Слева стояла кровать, над которой висел коврик, справа стенка, стол и музыкальный центр. Последний был накрыт вязаной салфеткой. На стенах было десятка три постеров из журналов «Кул» и «Попутчик».
- Ну чего, - сказал я, - показывай.
  Она наклонилась, потом встала на четвереньки и достала из-под кровати маленький цветной телевизор «Электроника». Конечно за этот краткий миг я не мог не прочитать линию трусиков, так явно выступившую у неё... Саша встала и поставила передо мной прибор.
- Вот, - сказала она.
- Где у тебя розетка? – спросил я, переводя дух.
- Вот здесь, - сказала Саша, снова нагибаясь и доставая из-под кровати удлиннитель.
- Хорошо, - сказал я, включая в розетку телевизор и паяльник. Потом я начал отвинчивать винты с крышки, перетыкать разъёмы, возиться с тестером. Саша всё это время сидела неподвижно на кровати, словно прислушиваясь к моим движениям.
  Я замерил где надо напряжения, заменил несколько конденсаторов, один транзистор. Телек вроде как заработал, но надо было выставить все напряжения.
  Саша встала и вышла. Тут же вернулась. Она зашла спереди и посмотрела на меня.
- Хочешь лимонада? – спросила она.
- Да, - сказал я, стараясь не смотреть ей в глаза.
  Она снова куда-то ушла. Я почувствовал, что теряю контроль над собой и стал спешно заворачивать винты. Вернулась она очень быстро.
- Вот, - сказала Саша, заходя спереди и почти ложась грудью на стол.
  Она поставила передо мной шипящий бокал с тысячами пузырьков. В моих глазах блеснул солнечный зайчик, пущенный камнем на её кольце.
  На секунду подняв взор, я увидел открывшуюся моему взору картину её тела от шеи до пупка. Но она уже выпрямилась.
- Я не мешаю тебе? – спросила она, снова садясь на кровать.
- Нет-нет, - поспешил сказать я, делая большой глоток лимонада. В этот момент мой палец соскочил и угодил в блок питания. Меня встряхнуло. Вскрикнув, я одёрнул руку.
  Это помогло, но только на секунду. У меня всё больше и больше начинала кружиться голова. Я видел всё, будто в тумане.
- Это очень хороший телевизор, - сказала Саша, и я испуглася, потому что её слова донеслись до меня, будто с неба. Сделав над собой усилие, я стал ещё быстрее всё завинчивать. Когда мы его включили, он сразу заработал и очень неплохо.
- Та-ак, - сказала Саша и наклонилась над телевизором. От её тела, которое было так близко, исходило тепло, как от печки. Саша переключала каналы, крутила настройки, а я всё не мог успокоиться.
- Сколько я тебе должна? – спросила Саша, поворачиваясь ко мне. На какую-то секунду наши лица оказались так близко, что я не выдержал и…
  В следующую секунду мы уже лежали на диване и изо всех сил целовались. Я гладил её, где только можно, а она обнимала меня как только можно.
- Быстрей, быстрей, - шептала она. Я снял с неё её серую кофточку, начал расстёгивать застёжку…
- Сашка! – разадался пронзительный голос из передней. В мгновение ока мы обросли одеждой. Я уже сидел за столом, а она на аккуратно заправленной кровати. В комнату вошла её мама.
- Ты в магазин не сходишь? – спросила она.
- Схожу, схожу, - недовольным голосом сказала Саша.
- Быстрее! Мне надо готовить! – сердито сказала мать и вышла.
- У тебя есть квартира? – спросила Саша.

  Следующим кадром я всегда вспоминаю, как мы неслись из города в пригородной электричке. Солнце било прямо в лицо, потому что стёкол в тамбуре не было. Электричку здорово трясло. За окнами летела зелёная природа. Мы стояли у больших оконных проёмов, которые выходили прямо на свежий воздух, и беспрерывно целовались.
- Я больше не могу, - шептала Саша, - когда мы приедем?
- Сейчас, сейчас, - шептал я, - скоро.
  От станции мы шли почти бегом. Народу было неправдоподобно много. Видимо посёлок оживал только летом. По обычно пустой дорожке шли целые толпы народа. На участках тоже кипела жизнь. Вовсю вспахивались грядки, жглись костры. От этого в воздухе стоял почти осенний аромат.
- Где мы? – спросила Саша, когда мы шли по безлюдной и всеми позабытой тропке к дому профессора, по обе стороны которой шумел зелёный лес и чёрная чаща.
- У меня на даче, - сказал я, открвывая калитку.
- Хорошая дача, - сказала Саша, - только почему всё заколочено?
- Потому что здесь живу только я.
- Ясно, - сказала Саша. Она не задавала лишних вопросов.
  Я отпер дверь ключом, который всегда носил с собой на общей связке. Раньше профессор всегда оставлял его под крыльцом. Я счёл это не рентабельным. Взявшись за руки мы почти вбежали в комнату и сразу же бросились друг-другу в объятья. Эмоции, сдерживаемые так долго, дали себя знать. В порыве страсти мы сдирали друг-с друга одежду, отбрасывали её в сторону, а потом кинулись на кровать, зарываясь в тёплые обнажённые тела друг-друга. Саша еле слышно постанывала. У неё была потрясающая фигура...

  Потом мы лежали под одеялом, рассеянно глядя, как раскачивается чёрный паучок. Саша закурила, и синий дымок медленно заструился к потолку.
- Мы сошли с ума! – сказала она.
- Почему? – удивился я.
- Ты же парень Даши!
- Но…
- Ты же…
  Паучок спустился совсем низко. Неожиданно Саша чиркнула зажигалкой. Оранжевый фитилёк взметнулся на какую-то секунду и потух.
  Она села на кровати и стала быстро одеваться. Чёткие линии её тела сияли в комнате не более трёх минут. Потом она была уже в одежде.
- А ты что же тогда так мне на шею бросилась? – спросил я, даже не думая вставать. Я знал, что одна она не выберется из этих дебрей.
- У меня уже год никого не было, - сказала она. – я уже не могла себя контроллировать.
- А я мог. Просто ты мне очень нравишься.
- Ты мне тоже. Но у тебя же есть девушка. Кроме того она моя лучшая подруга. Я должна обо всём ей рассказать…
  Мне стало нехорошо. Я оказался заложником собственной похоти.
- Стоп, - сказал я, садясь и натягивая джинсы, - зачем это?
- Потому что меня теперь мучает совесть. Даша моя подруга. Если я этого не сделаю, меня потом всю жизнь будет мучить совесть.
- Но нам же было хорошо…
- Вот именно, за спиной у  Даши!
- Слушай, давай просто мирно разодёмся? Зачём ещё больше всё усложнять?
  Она не ответила.
- Ты что не понимаешь, что рассказав всё Даше, ты навсегда с ней поссоришься сама и меня поссоришь!
  Ответом была тишина.
- Я не знаю, не знаю, - сказала Саша.
  Её лицо больше не казалось мне красивым. Может быть внешность у неё была и отпадная, да и фигура тоже, но в жизненном плане она проигрывала Даше по всем позициям. Это я понял сразу, но мне хотелось испытать новые ощущения, новое тело, горячее и страстное. Увы, страсти в ней хватило только на один раз. После этого она стала холодна, как луна.
- Хорошо, - сказал я, желая хоть как-то разрядить обстановку, - мы ещё всё это обсудим. А сейчас я кое-что тебе покажу.
- Что?
- Одну вещь.
  Я достал из-под кровати прибор и водрузил его на стол. Потом подсоединил оптическую трубу и вкючил в сеть. Загудел трансформатор, сквозь вентилляцинные отверстия я увидел рыжеватый свет ламп. Я решил, что увидев чудесные картины, Саша навсегда забудет обо всём и мне не составит труда уговорить её не выдавать меня.
- Одевай, - сказал я, протягивая ей оккуляры.
- Что это? – недоверчиво спросила она. Я сам надел ей эти очки и включил прибор.
- Свет, вспышки света, - сказала она, - слушай, это очень неприятно. Наверное и вредно…
- Смотри, сейчас ты увидешь нечто! – сказал я таинственным голосом.
- Ничего я не вижу, я так ослепну, - сказала она. Я держал её в очках минут пять. В конце концов она сорвала их.
- Мне домой надо, - сказала она, - Поехали отсюда! 

Катастрофа №2.

  Я приехал домой ещё засветло. Всё-таки белые ночи это очень удобно. Я вёз с собою то, что потом сослужило мне неоценимую услугу – тетради профессора. В дороге я не имел возможности читать их, потому что должен был говорить с Сашей. Как собеседница она тоже была неважная. Общих тем у нас с нею не было, говорить было не о чем. Мы обменивались дежурными фразами, типа: «да» и «да-да». От этого дня у меня остались самые неприятные впечатления.
  Зато дома меня ждало увлекательное чтение. В большой чёрной тетради было полное описание прибора, включая техническую часть. Но самым ценным было не это. Ценней всех схем и узлов были мысли профессора.
  Например он писал:
- Согласно монографии профессора Розенблюта из Массачуетского Технологического Института, сообщения о том, что явления остаточного разряда имеют место в человеческом организме приводят в истиное изумление. Это даёт огромный простор для развития «электротехнической медицины». На сотни и тысячи клеток, поражённых болезнью можно будет воздействовать определённым образом, тем самым затормаживая действие болезнетворных явлений. Более того, можно будет «прививать» здоровое состояние организму. Клетки будут здоровыми по инерции. Задумываясь о просторах познания, можно сделать смелое предположение о том, что в скором времени не станет... смерти.».
  Читая его тетрадь, где пожёлтевшие, уже ветхие листы, были исписаны выцветшими синими чернилами, я удивлялся насколько многообразен полёт его мысли. В нём чётко прослеживались и физика и математика и какие-то гумманитарные науки – философия, социология. Тут же он примешал и медицину. За осознанием вечного, меня застал телефонный звонок. Я поднял трубку.
- Дима, это Саша, - раздался голос на другом конце провода, - извини, я е выдержала и... всё рассказала Даше… Я думаю, что…
- Что-о-о?! – заорал я не своим голосом. Но было уже поздно.
- Я думала, что так будет лучше, но она… она…
- Дура! – закричал я, - ты со мной могла поговорить?
- Я… я…
- Никогда больше мне не звони! – сказал я и бросил трубку. Тут же раздался звонок. Я думал, что это Саша мне перезвонила, но это была совсем другая девушка…
  Разговор был очень коротким. Когда я повесил трубку, у меня уже не было девушки...

Ода лифту.

  Весь день я бродил по городу. От Невского проспекта я пешком дошёл до площади Мужества. Потом были какие-то трамваи, автобусы... Это было, как в бреду. Вернувшись домой усталым, как последняя собака, я буквально растянулся на своём диване, даже не расстилая белья. Мой мозг бессознательно провалился в яму сна. Я давно уже жил бесознательно, с самой ссоры. Почти целую неделю я не брился, не ходил в колледж. Целыми днями я бродил по городу, пил что-то, ел что-то. Это было как сон, так как я почти не думал, а только оценивал происходящее, как загнанный в угол зверёк...
  Из этой глубины, кипящей мыслями, образами и прочим вздором, меня вытащил телефонный звонок. Не сразу поняв со сна что происходит, я долго метался. Наконец, сообразив в чём дело, я на одних руках дополз до тумбочки и снял трубку.
- Алё, - жалобно сказал я. Я заболевал.
- Алё, Димон! Это я, Жека! – вещал с другого конца провода какой-то мужик.
- Какой еще? – плаксиво спросил я.
- Такой. Ты просил позвонить, когда будут сносить дома…
- Да?
- Соседний с твоим дом уже снесли. Послезавтра будут сносить твой, я спрашивал у рабочих…
- Жека, спасибо! - закричал я и повесил трубку. Сна, как ни бывало. Надо было что-то делать. Там, в заброшенном доме осталось устройство, которому нет цены. Надо спасти его во что бы то ни стало. Кроме того, там есть ещё сотни неопубликованных трудов профессора. Что будет с ними?
 
  Ночь прошла без сна. Я ворочался и изобретал всё новые и новые ситуации. Наконец я придумал. Всё было просто и гениально. Надо взять документы Даши, доказывающие, что она внучка профессора и поехать с ними в посёлок, зайти там в управу и обо всём договориться. Если надо – заплатить какие-нибудь взносы за участок, за воду… Дача сохранится, а мы с Дашей по пути всё обсудим. Возможно, ещё не всё потеряно!
  Эта мысль мне так понравилась, что как только наступило утро, я наспех поел и поехал к Даше. Надо было торопиться. В метро я нёсся, как ураган по эскалатору, рискуя не собрать костей, от метро бежал целую остановку за трамваем. «Бороться и искать. Найти и не сдаваться!» – твердил я слова Вениамина Каверина.
  Когда я бежал от трамвая, меня чуть не сбила машина. Это было уже не впервой. Пробежав весь дашин двор, я вбежал в подъезд. «Пешком или на лифте?», -  подумал я. Пешком! Но не успел я сделать и пары шагов, как двери лифта распахнулись. Я решил поберечь небезграничные силы и шагнул в кабину…
  Дверцы аккуратно захлопнулись. Я ехал в гудящем полумраке, и моё сердце стучало. Под потолком горела неяркая лампочка. Коричневые стены лифта были исписаны разными цитатами и фразами. Тут же висело несколько объявлений о продаже щенков и аквариума. Если купить щенков, а потом и аквариум, будет где держать щенков. На почётном месте были помещены правила пользования лифтом, в которых ясно говорилось о том, что этим сложнейшим приспособлением нельзя пользоваться детям до 7-ми лет и старше, что нельзя пускать в лифт одновременно несколько тучных людей, и что в случае застревания, нужно вызвать лифтёра кнопкой «Вызов».
  Когда я прочитал правила до конца, мне вдруг стало не по себе. «Что-то я слишком долго еду», - подумал я. Я попытался взглянуть в щёлку. Лифт стоял! Я застрял между этажей в дашином подъезде!
  «Без паники», - сказал я себе, - «есть же кнопка "вызов"!». Собрав своё мужество, я с достоинством её нажал. Её не было! Какой-то гад сжёг её зажигалкой!
  Я заметался, стал нажимать разные кнопки. Лифт не шевелился. Свет ещё горел, а движения уже не было. Я стал стучать в стены и в двери, но день был будний. По лестнице никто не шёл.
  Спустя час, мне было уже не смешно. Застрять в лифте на десять минут – интересное и приятное приключение. Особенно если оно с красивой девушкой. Застрять одному на несколько часов – это уже не смешно. Предательски горел над головой тусклый осветитель. Был уже час дня! Через три-четыре часа контора закроется. Время будет упущено! Я заорал. Сразу несколько дверей где-то снизу растворились, но поняв, что это не у них на этаже, так же поспешно затворились.
  Я сел на пол. Ноги затекли от стояния. В крохотном закутке кабины было ужасно тесно и почти нечем дышать. В американских фильмах все вылезают через люк сверху. Но у этого лифта не было люка. Была только дверь, которая была наглухо заперта. Кроме того, лифт окружала со всех сторон бетонная стена. Из неё всё равно выхода нет…
  У меня была с собой отвёртка. В моём рюкзаке, в отделе, где все нормальные школьники носят ручки, карандаши, в крайнем случае циркули, у меня был мой инструмент: пассатижи, отвёртка и пинцет. Очень часто в гостях находилась халтура, поэтому это было удобно. Были они со мной и теперь. В иной день я не решился бы разбирать госимущество, но теперь мне всё-равно никто помешать не смог бы. Подчистив краску отвёрткой, я отвинтил переднюю панель с кнопок. Они сразу попадали мне в руки. Я попытался коротить контакты методом тыка, поскольку при всей тяге к электронике ничего связанного с электрикой я не делал. Несколько раз мой лифт озаряла искра. Свет стал гореть тусклее, но кабина оставалась неподвижной. Я прочно застрял ровно посередине шахты в понедельник днём. Нарочно не придумаешь! Найдя раскуроченную кнопку вызова, я оторвал от неё провода и замкнул их вместе. Никакого результата это не дало. Я завинтил назад панельку и вернул кнопки в первоначальное состояние. Впервые я пожалел, что я не электрик, хотя будь я им, то тоже врят ли что-то сделал бы.
  По лестнице послышались приглушённые шаги. Я обрадовался, вскочил и стал колотить с новой силой. Но это какая-то старушка проследовала шаркающей похокой к лифту ниже этажом. Я услышал, как где-то внизу она тыкает пальцем в светящуюся кнопку.
- Наверное застряла, - констатировала она и пошла пешком, провожаемая моими криками. Стены лифта из древесно-стружечного полотна сильно приглушали их.
  Потом были какие-то дети, которые стали надо мной издеваться. Пользуясь тем, что я не могу им ответить, они стали выкрикивать в мой адрес ругательства и в красках описывать мою тяжёлую участь.
- А вот ты застрял... - говорили они гадкими голосами, - и никто тебе не поможет. А механник умер!
- Механник не умер, - говорил какой-то другой шкет, видимо их сразу несколько шло со школы, и стали для них продолжением школьного праздника, - но механник не придёт, и не поможет тебе!
- Механник женщина, взрослая женщина, - добавлял третий. У них было богатое воображение.
  Спустя какое-то время ещё кто-то прошёл снизу, никак не отрегировав на моё висячее положение. После этого я неожиданно успокоился и сел. Когда-нибудь меня всё-равно найдут. А я уже слишком устал, чтобы напрягать голосовые связки. К тому времени я видно уже надоел детям, и они пошли домой обедать.
  Какое-то спокойствие разлилось по моему телу, и я в который раз вспомнил Дашу. Вспомнил, как мы гуляли с нею по залитым солнцем улочкам посёлка. Казалось бы, это было так недавно, но от того времени нас теперь разделяла такая широкая пропасть, что никакой надежды не оставалось. Теперь я снова видел и этот пляж с жёлтеньким песочком и небесно-голубую поверхность воды. Даша сидела на выбеленном солнцем бревне и улыбалась мне. Прибрежный ветерок ласково развевал её волосы, забираясь тёплыми струями в волосы и играя ими…
  Когда я очнулся от сна, то понял, что прошло довольно много времени. Лифт стоял откртытый на последнем этаже. Я ошалело посмотрел на часы. Была половина девятого вечера. Ночью я не выспался, поэтому крепко уснул здесь. Дико ныла спина, болела голова. Встав, я, качаясь вышел из лифта и пошёл вниз по гулким ступеням. Вот и квартира Даши. Я позвонил. Сначала мне отвечала только пугающая тишина ночного подъезда. Предательски тускло горела лампочка под потолком. Послышались шаркающие шаги. Дверь открыл… профессор Сергей Трофимович.
- Здравствуйте, Дима, - почти беззвучно сказал он.
- Здравствуйте, - сказал я, бледнея. Я почувствовал, что даже если побегу, ноги меня не понесут.
- Что же вы мою внучку обидели? – спросил он, - от вас одни неприятности! Мало того, что вы осциллограф с кафедры вынесли, так ещё и в семью нашу встряли. Уходите, я не хочу вас больше видеть!
- Я хочу поговорить с Дашей! – закричал я.
  Дверь закрылась у меня перед носом с глухим стуком. Я оглянулся. Лестницы не было. Она была наполовину разрушена. Прямо передо мной была шахта лифта. У меня закружилась голова, и я упал в эту бездну, огороженную проволочной сеткой. Сердце замерло. Очнулся я в согнутом состоянии всё в той же кабине лифта. Хотелось пить. Из панели торчали два замкнутых провода кнопки вызова.
- Есть кто-нибудь? – спросил грубый мужской голос откуда-то сверху.
- Да! – еле слышно сказал я сухим языком, который почти прилип к горлу, - я застрял.
- Ясен перец, - с чувством сказал мужской голос, - счас я тебя выпущу. Эх, беда с этими старыми лифтами… Когда ещё на "Отисы" переидём?
  Я не знал, что такое отисы, но решил не спорить. Через пять минут, лифт неожиданно поехал и плавно остановился на этаже. Перед дверью стоял маленького роста человек в спецовке и с отвёрткой в нагрудном кармане.
- А отблагодарить? – спросил он.
- Спасибо, - сказал я с детской наивностью.
- Спасибо в карман не положишь, - сказал он с сожалением. У меня были деньги, но я не стал с ними расставаться. За что платить? За то, что я в лифте застял? За то, что просидел в нём полдня? На Западе мне должны были бы заплатить неустойку. Когда я бросил взгляд на часы, была действительно половина девятого. Всё-таки видимо это правда про биологические часы и всякое такое дело.
  Надо было срочно что-то предпринять. После такого жуткого видения, мне звонить в эту квартиру было страшновато. Но дело не терпело отлагательств. На мой звонок дверь отворила сама Даша. Я сразу понял, что она не одна. На другом конце коридора маячил какой-то парень. Видимо мальчики из института уже не смущали её.
- Я счас не могу… - начала она, но я перебил.
- Они хотят  сносить дачу, - сказал я.
- Когда?
- Завтра утром. Захвати документы своего дедушки и твои. Мы должны спасти…
- Хорошо, пока, - сказала Даша. У меня перед носом закрылась дверь с таким же глухим стуком, как и во сне, оборвав навсегда мою дорогу в этот дом.

  На душе было мерзко. Домой ехать не хотелось. У метро я сел на троллейбус и поехал в сторону Светлановской площади. Когда за окнами проносилась "Сосновка", в сердце снова всплыла тоска об ушедших днях любви. Здесь было наше первое свидание. В тот морозный день мы долго гуляли с ней по этому парку. На земле лежал белый покров пушистого снега с жёлтыми пятнами света и синими тенями елей и берёз. Как тогда мы ждали лета! И вот оно наступило…
  Потом я пересел в трамвай. Дорога всегда помогает развеяться. Она помогает забыть все неурядицы хоть ненадолго. Хоть ненадолго всё становится на свои места… Мимо мелькали дома с их жизнью; прохожие, неспеша следующие по своим делам, машины, деревья. Город ещё только начинал жить. Ещё лето было молодым, а мне уже не хотелось жить, и я уже тогда знал, что всё это больше не повторится. Все мои попытки вернуть то замечательное время – это попытки вступить два раза в одну и ту же реку, тоска по зиме летом…
  Неторопливый обычно трамвай довольно быстро довёз меня до "Лесной". Сначала я хотел пойти гулять в парк Лесотехнической академии, но… сама мысль о том, что надо куда-то идти после тяжёлого дня была для меня неприемлема. Я не хотел видеть людей, не хотел видеть влюблённые парочки, рассевшиеся под деревьями на траве. Всё это было выше моих сил. Нужно было что-то такое, что помгло бы мне. У меня была с собой записная книжка, и я недолго думая, набрал один номер.
- Да, - раздался женский голос. На секунду мне показалось, что это голос даши...
- Алла?
- Да.
- Это Дима.
- Какой? А-а, здравствуй, Димуля! Ну, как у тебя дела?
- Всё очень плохо. Я могу зайти?
- А где ты сейчас?
- На Кантемировской.
- Конечно, заходи…
  В телеателье суббота была рабочей. Зато посреди недели можно было взять один выходной в любой день. Алла всегда его брала в понедельник, потому что тогда сохраняется иллюзия двух выходных. Я это знал.
  Она открыла мне дверь с сигаретой во рту. На ней были потёртые домашние джинсы и свитер.
- Здравствуй, - сказала она, - проходи. Сейчас я поставлю чай…
  Чай мы пили молча. Где-то под потолком еле слышно бубнила радиоточка. Шумела кастрюля на огне, к потолку поднимался густой пар. Днём в этом доме всё было иначе, чем ночью. Алла оказалась очень деликатной. Она не стала сама меня спрашивать. Когда я совсем отошёл, уже в комнате, я начал свой рассказ. Она слушала внимательно, не перебивая. Мы сидели на бесконечно мягком диване и пили коктейль её собственного сочинения, состоящий из вишнёвого сиропа и водки. Громко стучали ходики на стене. Алла смотрела в мои глаза напряжённо, прислушиваясь к каждому слову. Она действительно умела слушать. Не каждой женщине это дано. Я уверен, что расскажи я всё то же Саше, она бы не поняла, о чём идёт речь. Когда я закончил, она ещё минуту молчала, будто бы ожидая, что я продолжу, потом просто сказала:
- Иди ко мне.
  Мы обнялись. Я прижался к ней и по глазам у меня покатились слёзы.
- Поплачь, поплачь, - сказала она, - это поможет. Я по себе знаю…
  Она положила мою голову к себе на колени и нежно гладила мои волосы своими тонкими пальцами.
- Это ничего, что ты плачешь, это бывает, - говорила она тихо-тихо, - вы мужики всегда стараетесь казаться сильными, от этого все ваши беды. Мы бабы поплачем, и всё пройдёт. А вы не плачете и не плачете; копите в себе всю боль… Всё равно надо это отдавать. Надо… Завтра тебе станет гораздо легче, ты забудешь её и никогда больше не вспомнишь…
  Убаюканный её словами, я перестал реветь. Минутная слабость прошла. Я лежал и думал, думал, думал, а она гладила меня по волосам, снимая с весь отрицательный потенциал…
  Когда над городом опустились прозрачные июньские сумерки, она спросила:
- Тебе не надо позвонить домой?
  Я позвонил и вернулся в комнату. Алла растелила постель. В таких случаях она всегда уходила, чтобы я мог лечь. Теперь её тоже не было. Я забрался в холодящую белизну простынь и накрылся одеялом. Она пришла попозже.
- Ты не хочешь ещё выпить? – спросила она. Я с некоторой опаской посмотрел на неё. Мне показалось, что это у неё часто.
- Хочу.
  Она принесла большую бутыль «Абсолюта».
- А у тебя нету ещё того замечательного коньяка? - спросил я.
- Понравился? - спросила она, - нету, уже кончился.
  Пришлось пить "коктейль". Обжигающая жидкость потекла по горлу куда-то в глубь моего тела. Я посмотрел на Аллу. Она легла рядом.
- Всё-таки удивительная штука – жизнь, - сказала она, - сказали бы мне год назад, что я буду делить своё ложе с мальчишкой, который младше меня на четырнадцать лет!
  Я улыбнулся.
- Вот ты уже и не печалишься, - сказала она, - я думала, я весь вечер буду тебя утешать. Все бы так переносили отвороты и повороты!
  Она провела своей холодной рукой по моему лицу и поцеловала меня. Я снова почувствовал её горячее тело под тонкой тканью ночной рубашки. В тот вечер я больше не думал про Дашу. Но только в тот вечер…

Дом.

  В электричке не было ни души. В полумраке вагона ровными рядами стояли деревянные скамеечки. Я сидел у окна и смотрел, как убегают залитые дождями поля, леса и дома. По стёклам барабанил дождь. В лужах на асфальте отражалось серое небо с рваными клочьями сизых туч. Птиц не было.
  На какой-то станции в мой вагон зашла пара. Они сели друг перед другом, улыбаясь счастливыми улыбками. Я смотрел на них, и в сердце всё больше и больше воспалялся нарыв. А они ворковали сладчайшими голосами, держались за руки, всё время целуясь.
  Я разрушил своё счастье собстенными руками, и от этого на душе было очень тяжело. Я старался не смотреть на них, и тогда до моего обострённого слуха доносились всё новые фразы: «Ты меня любишь?», «Я люблю тебя больше всех на свете!»; «Ты моя кошечка…», «А ты мой котик.
  К потолку струился дымок канифоли с кончика жала паяльника. Пульсировали импульсы на экране осциллографа. Вздрагивали цифры на табло мультиметра.
- Дима? Это Саша, - услышал я. На какое-то время я вспомнил свою очень давнюю знакомую Сашу, с которой я общался летом 99-го. Но это была не она. Это была та самая Саша!
- Привет, Саша, - сказал я как можно более ровным голосом, стараясь не волноваться. Внутри же всё клокотало, кипело и стучало.
- Ты сможешь посмотреть мой телевизор? - спросила она.
- Могу, - сказал я, - я люблю смотреть телевизор.
  Она засмеялась.
- Когда?
- Я могу завтра утром или днём… У меня нет занятий.
- Днём? А во сколько? – уточнила она.
- Часов в одиннадцать.
- Это меня устроит.
- Хорошо, диктуй адрес…

  На «Старой деревне» было много народу. Все они стояли на перроне в ожидании электрички. Переидя через железную дорогу, я на трамвай и поехал к ней.
  В её дворе не было ничего. В нём была вырыта огромная яма, где на дне была вода. У забора стоял ржавый эскаватор с запертой на замок кабиной. На нём играли дети.
  В подъезде пахло кошками. Было очень грязно, многих стёкол в окнах не хватало. На стенах были целые поэтические произведения, типа: !», «Чем мы сегодня будем заниматься?».
  Мне хотелось заткнуть уши и послать их ко всем чертям. Я сидел глядя на всё то мокрое безобразие, которое пролетало мимо. Мне было плохо, как никогда.
- Молодой человек, вы нас не сфотографируете? – донеслось до меня.
- Нет, - очень отчётливо сказал я и вышел в тамбур. По пыльным стёклам текли упругие струи воды, очищая стёкла и открывая взору этот мир во всей красе. Жаль, что они не могли смыть всю ту черноту, которая была у меня на сердце.
  На станции я вышел один. На секунду мне показалось, что это тот самый день прошлой осенью, когда я приехал сюда без профессора, сразу же после нашей с ним ссоры. Но деревья были предательски зелёные, а за тучами уже просматривалось солнце. Подняв воротник своей куртки, я спустился с перрона и пошёл по бесконечно-серому шоссе в лес…

  Опаздал.

  Моё появление ознаменовалось первыми ударами большой гири по стенам дома. Первые несколько секунд я смотрел на это зрелище, как безумный. Я смотрел, как вылетают стёкла, как трескаются рамы, лопаются доски и крыша. Рухнула кирпичная труба, выпала рама чердака, с грохотом свалившись на траву. Ещё удар. Огромная дыра в стене… И тут я рванулся, как безумный. Я совсем забыл про прибор, который стоял под кроватью… Прибор, аналогов которому нет во всём мире, труба с множеством линз, которые профессор делал по своему рассчёту… Я бросился бежать к дому, но в этот момент ещё один удар обрушил стену. С диким грохотом крыша осела вниз, ломая всё на своём пути. Подъехала белая машина. Из неё выскочила Даша. Кто-то остался сидеть внутри за тонированными стёклами.
- Стойте! – крикнула она, но её никто не услышал. Она бросилась бежать к рушащемуся на глазах дому.
- Даша! – крикнул я. Она остановилась и посмотрела на меня глазами, полными слёз.
- Что… почему?... - сдерживая рыданья шептала она. В её глазах стояли слёзы, - почему ты ничего не сделал?
- Я приехал слишком поздно, - тихо сказал я.
  Ещё один удар обрушил ещё одну стену. Огромная ржавая гиря ходила взад-вперёд, мерно раскачиваясь на длинной толстой цепи. Ещё один удар. Огромное облако пыли. Даша отошла куда-то в сторону и закрыла лицо руками. Она плакала. Я попытался обнять её. На секунду она прижалась ко мне, но потом отстранила меня решительным жестом.

  Когда пыль рассеялась на земле была только большая груда ломаных досок, куски штукатурки, крипичи и пыль. В воздухе стояло целое облако пыли, которая попадала в ноздри. От неё хотелось не то чихать, ни то плакать… Моросил дождь, оставляя на досках большие капли, которые смывали последние буквы с тетрадей профессора, лежащих под этим грузом.
  Я снова подошёл к ней.
- Не плачь, - сказал я, - всё кончено…
  Из машины вышел наконец тот самый парень, которого я видел у неё. Он выглядел ещё младше, чем я, но одет был гораздо лучше. У него уже были права и своя машина. Представить, что он сам на это заработал я не мог. Из этого я сделал вывод, что он из обеспеченной семьи. Он что-то сказал Даше на ухо и увёл её в свою машину. Через пять минут они уехали. Уехал и бульдозер, оглушительно рыча.
  Я же ещё долго бродил по развалинам, чувствуя, как хрустят под ногами обломки шифера. Сначала я пытался разгребать всё, что там было, чтобы откопать аппарат. Но это было невозможно. Тут и с лопатой было бы не справиться. Единственное, что я нашёл, была горстка разноцветных стёклышек и осколки дихроических зеркал...
  Когда я уже собирался уходить, то увидел Карася и Жеку, которые стояли опустив голову и смотрели, как я хожу по руинам потерянный и неприкаянный.
- Пошли, - сказал Жека. Мы пошли по дороге, провожаемые моросящим дождём, барабанящим по капюшонам. Повсюду стояли руины разрушенных домов. В округе не осталось ни одного целого здания. Моё счастье было совсем рядом. И вот теперь от него остались только руины.
  Парни привели меня к себе в дом, который был неподалёку. Их дом выглядел значительно скромнее и попадал больше под слово "изба". Там пахло берёзовыми вениками и было довольно темно. Где-то в углу топилась печка, потрескивая сухими дровишками.
- Выпить хочешь? – спросил Карась, доставая литровую бутыль самогонки.

  Они проводили меня от дома до самой станции. В поезде посадили к окошку. Пьянённый самогоном, я отрубился и ехал, не просыпаясь, до самого Финбана. Не помню как я попал домой. Скорее всего на автопилоте. Этот день был последним в цепи событий, так неожиданно начавшейся для меня осенью прошлого года. Дальше начиналась опять спокойная размеренная жизнь…
 
ЭПИЛОГ.

  Чем же всё закончилось? – спросите вы. Нечестно по отношению к читателю заканчивать историю на полуслове. Здесь я полностью согласен, поэтому завершаю свою историю кратким обзором того, что было дальше.

  С момента расставания с Дашей я пережил несколько кризисов, которые со временем все успешно завершились. После большой любви всегда бывают рецидивы. Их нужно прожить и забыть, как страшный сон. В тот далёкиу день, когда на моих глазах разрушили смысл моей жизни, я думал, что жизнь кончена. Но я ошибался. Лето только начиналось, и я прожил его с блеском, проведя время с пользой, классно отдохнув и набравшись сил для ещё одного года учёбы. Но это уже другая история.
  Что касается Даши, то дальнейшая судьба мне её неизвестна. Дом и аппарат были последним связующим звеном между нами. Пока чувство не ушло от нас, его ещё можно было вернуть с помощью иллюзий прибора, зрительных образов, заменящих реальную будничность. Я уверен в этом хотя бы потому, что Даша примчалась как могла быстро, желая предотвратить разрушение дома. Нас связали смерть Сергея Трофимовича и дружба, переросшая в любовь. Развязали блудливая подруга и смерть дома. Не могли такие отличные отношения продолжаться долго, вот они и закончились, так и не успев толком состояться.
  Сашу я с тех пор так и не видел. Она вспыхнула в моей жизни, как искра света. Единственное, что в ней было – это природная сексуальность, о которой она сама не догадывалось. В остальном она была далеко не приятным человеком. После того, как Саша всё рассказала Даше мне было противно и думать о ней.
  Что касается Аллы, то она на почве моего расставания с Дашей, она стала мне хорошим другом. Если мне тяжело на душе, я всегда еду к ней. Она по-прежнему работает в телеателье. Замуж она так и не вышла, хотя не исключает такую возможность.
  Дима Удальцов летом устроился на работу, и так ей увлёкся, что перестал ходить в  колледж. Его отчислили в конце пятого курса.
  О ком ещё сказать? Жека и Карась стали для меня товарищами. После того, как я починил им телевизор, много лет простоявший без дела, я могу беспрепятственно ездить к в посёлок, как на дачу и останавливаться на сколько угодно. Это очень удобно. Они время от времени находят всё новые и новые останки прибора и скадывают их на заднем дворе. Это всё для меня...
 
2002