7. Черно-белые стихи Новый Боканнон

Черно-белые стихи



***

Небо стало как последняя рубаха.
Покидая накануне Капернаум,
все добро раздал Малахия, как учит,
собирая разноликий люд на площадь,
босоногий проповедник с медной рыбой.

И смеялись над Малахией бродяги,
никогда не жившие в домах с садами:
дорогое ложе, пышный виноградник
и красавицу из Мидии оставил,
а повесил рыбу медную на шею.

"Пусть становятся грубее руки, кожу
обожжет скорей неласковое солнце.
Если выведет дорога в новый город,
на окраине жилище для ночлега
отыщу по медной рыбе над дверями..."

Как ребенок, удивляясь свежим краскам
неба и земли, он направлялся в горы,
не успев еще, как водится, постигнуть
разочарования. Казалось, ветер
доносил ему вдогонку запах рыбы.

Облака над иудейскою пустыней
истончились. Через рваную прореху
медно-красный луч упал на хмурый камень,
притворившийся сейчас огромной рыбой.
И померк левиафан за горизонтом.





***

Как кукла. Нет, куколка. Будущей бабочки
в траве. Как личинка речной стрекозы
под берегом в тине. Как почка, набухшая
к далекой весне. Как невзрачный бутон,
предтеча цветка. Ты готов к превращению,
И мягко шевелится что-то внутри;

чужое, но невыразимо прекрасное
вот-вот разорвет оболочку тебя.

Личинка боится погибнуть и, глупая,
нарывом считает зачаток крыла;
в бессильном отчаянье пробует вытравить
нить множества жизней связующий плод.

Но ты - человек, наделенный терпением
и мудростью, и добротой. Помоги
раскрыться бутону. Войди в мироздание
крыла мотылька, чутких глаз стрекозы

и посоха странника, чтобы увериться:
ты выбрал единственный правильный путь.




***

Платформы безымянных станций. Запах
плохого табака. Выходишь в тамбур,
не на голгофу - отчего же так
тревожны и бессвязны мысли... Словно
перед тобой дурная бесконечность
прощаний с близкими людьми, а не
одна неотвратимая, но все же
(за окнами сменяются пейзажи)
конечная разлука, за которой
когда-нибудь придут другие дни.




УТРОМ

Ты хочешь прикоснуться к тайне?
Не прекословь и просто следуй
за мной. К восходу мы должны быть
у старой заводи — да, той,
где я рассказывал тебе
о стольких пустяках... Смотри
как медлит сесть на лист кувшинки, —
еще тягуч для тонких крыльев
прохладный воздух, — стрекоза;
но опускается — и блики
в холодном зеркале воды
как чешуя или монеты.

Взлетает; и опять садится
на тот же лист; и снова блики,
как будто кто-то под водой
играет зеркальцем. И тихо.

Минутой позже всплеск и шум.
В испуге обратился в бегство
дракон, поймавший стрекозу.





ЖЕНЩИНЫ  /РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ/

Они лежат, запутавшись в своих
прекрасных волосах; пусты их лица,
обращены к неведомому взгляды.
Цветы, скелеты, рты... Исчезли губы,
но зубы, ровные и чистые как шахматы
слоновой кости, пощадило время.

Цветы и ленты, потемневший жемчуг.
Накидки, платья, — дорогие ткани.
Распавшаяся ткань.
И почему-то
так тянутся побеги к старой крипте,
что здесь цветение до самой поздней,
холодной осени. Возможно, это
от талисманов и колец, — кошачий глаз
и бирюза обычные подарки
любовников, чтоб не остыли чувства.

И много жемчуга, рассыпавшийся жемчуг.
Расписанные вазы, на которых
портреты молодых и властных женщин.
Потрескавшиеся флаконы для
различных натираний сохранили
все ароматы оттого, что мастер
придал им формы фруктов. Алтари,
домашние, с веселыми богами,
открыто предающимися страсти.
Серебряные скарабеи для
застежек, статуэтка голой
танцовщицы, еще одна — атлета,
втирающего масло и другие
смешные безделушки, амулеты
для всяких дел, приспособления
(иные хитрые) ухаживать за кожей
и волосами. Множество булавок.

И снова темный жемчуг, столько бусин.
Звучавшая когда-то нежно арфа.
Тончайшие восточные вуали,
из-под которых выпадет ключица,
как мотылек, укрывшийся в бутоне
или начинка из разбитой куклы.

И так они лежат среди вещей,
с которыми успели прочно сжиться, —
камней, колец, игрушек, талисманов —
глубокие и темные как реки.

Они и были —
лишь речные ложа,
на них оставили свои следы
течения и волны, что во все
века себя стремили к новой жизни.
На них ложились юные тела —
и постепенно зарастали илом.
Как якоря врастали тут и там
широкие мужские костяки.
А иногда к реке спускались дети,
пытаясь разглядеть сквозь толщу вод
сокровища — и волны выносили
диковинные камни и монеты.

Когда же дети покидали берег,
река рвалась за ними вон из русла,
кружась в воронках, поднимая взвесь,
пока в ней вновь не отражались берег
и облака, закат и стаи птиц.
Сгущались сумерки, и из воды
всплывали дорогие безделушки звезды.





БЕЗ НАЗВАНИЯ

Легче всего потерять то, что становится смыслом;
что наполняет полую форму песком, голосами,  шумом.
Мы только куклы в игрушечной комнате детства,
мы не становимся старше, лишь равнодушней.

Вера личинки - отбросить высохшие покровы,
освободить от слизи и ветоши новый панцирь.
Прах станет духом, когда расправится новая кожа...
Всем бы воздать по вере, но трещина в старой чаше.

Трещины в штукатурке, серый налет на сером.
Пыль торжествует над книгами: старые переплеты,
в них пустота, ни единой буквы, молчание, полночь.
В вечности нет ни латыни, ни кириллических знаков.

Свет появляется в точке - но исчезает, не длится -
видимость перехода за грань, на другую клетку.
Все начинается снова, поиски счастья и моря,
если на картах указаны контуры водоемов.

Дай мне холодную руку, пока незнакомый встречный.
Если увидимся где-то в онлайне, отправь мне ссылку -
ты, несомненно, писал или пишешь тексты.
И все равно, ты со мной или нет, я тебе верю.




СТИХИ НА БЛАНКЕ ПРОПИСКИ

Вечер. Юрген спешит покинуть свое бюро
и выезжает из порта через Сан-Паули в сторону дома,
как он привык каждый день. На работе лежат счета;
в эти минуты на мониторе гаснет screensaver...
Юрген тратит почти полчаса на поиск парковки
и оставляет машину на улице полевых родников.

Сразу проходит на кухню забросить в духовку пиццу
(и добавляет, подумав, пару пластиков сыра.)
Юрген снимает рубашку, садится с ногами в кресло,
щелкает пультом и попадает на новости спорта,
переключает на "Симпсонов", снова идет на кухню.
К ужину можно позволить глоток сухого вина.

Юрген садится за клавиши, пробует вспомнить рондо...
думает о родителях и набирает номер.
"Мама, как там у вас на Эльбе, не затопило,
правда ли, в Ведель можно добраться только на лодке?
Да, я скучаю по вам..." И мама вздыхает в трубку.
Юрген уносит посуду и принимает душ.

Быстро темнеет. Юрген на старом велосипеде
едет по парку, берегом отводного канала,
через восточный квартал и красные фонари;
ставит велосипед у дорожного знака, идет пешком,
входит по ржавой железной лестнице в маленький клуб,
платит за вход и напиток, сдает свой плащ в гардероб.

Теплая водка с каким-то соком, после второй
можно пойти на танцпол, но там еще как-то пусто.
Лучше small tаlk о публике и чаевых с барменом.
Да, все начнется по-настоящему после часу.
Рядом садятся двое и начинают флирт.
Юрген танцует где-то до трех и уходит. Ночь.

В воздухе вкус металла, влага близкого моря.
Шпили церквей тают вверху в непрозрачной дымке.
Юрген вдруг понимает, что все стало тихо.
Ветер доносит запах солода из пивоварен в Хольстене;
запахи порта, кофе и пряностей, мокрого дерева,
сколько их можно теперь почувствовать и узнать...

Юрген берет свой велосипед и едет к заливу,
десять минут стоит у воды, включает мобильный
и отправляет короткую новость другу в Берлин.
Едет обратно в город. Сворачивает в Сан-Паули,
снова идет пешком. Социальный район, пять утра.
Юрген выходит на крышу дома самоубийц.

"Мне уже двадцать девять, было вполне достаточно";
делает шаг - и земля приближается... но лишь секунду -
и начинает медленно удаляться... Становится меньше.
Юрген.... Юрген уже с трудом различает внизу
порт с кораблями, город, улицу полевых родников,
кошку в окне соседа, парковку, почту и магазин.



06.2004
Гамбург