Shake

Один раз за четверо суток, поднимаясь утром по лестнице, я замираю. Мне становится как-то тревожно и по спине пробегает холодок. Я останавливаюсь на предпоследней ступени, делаю глубокий вдох и вытираю руки, покрывшиеся каплями волнения. И вот площадка перед дверью. Нужно приложить небольшое усилие, чтобы открыть ее. Открываю, вхожу. Боковым зрением я вижу тебя, дефилирую, гордо смотря вперед, делая вид, что тебя не замечаю. Но на самом деле замечаю и еще как. Ты либо сидишь у компьютера, в котором цифры, номера пультов и списки фамилий, либо стоишь и куришь, держишь уверенный взгляд. Если рядом проходит одна из твоих ассистенток, улыбаешься ей вслед, отпускаешь шутку интимного характера. Я краснею и завожусь. Меня ты тоже замечаешь, замечаешь и то, что я покраснел, наверняка ты чувствуешь, как мне хочется, но в то же время боязно взглянуть на тебя. Прохожу мимо. Мы не здороваемся.

Да, я высчитываю и обвожу в календаре дни твоего дежурства. Завидев тебя из своего кабинета, я тут же нахожу предлог и выскакиваю в коридор, чтобы знать, куда ты, чтобы иметь возможность видеть тебя еще пару лишних минут. Ты окидываешь меня пренебрежительным, а иногда и совсем уж ледяным взглядом. А я пропускаю тебя вперед и любуюсь со спины твоей походкой свободного и самолюбивого человека. Свободного – относительно, потому что у тебя есть жена и трое детей. Самый маленький очень славный малыш, светленький и даже рыжеватый – этим он похож на тебя.  Любуюсь узкими бедрами, в меру мускулистыми руками. Слышу твой безумно любимый, завораживающий голос, обращенный коридорному прохожему, но не мне. Голос, который я отличу от любого другого голоса, потому что я никогда не забуду, как ты говорил мне в темноте: «Я хочу и я добьюсь». Ты говорил, что не отпустишь меня, пока не доведешь дело до конца. Я слабо шептал, что мне больно. А ты убеждал: «Больно, но ведь хорошо?» Да, мне было охуительно хорошо. Я прошу прощения, за столь нецензурное наречие, но именно оно может передать всю суть, всю эмоциональность и экспрессивность моего состояния. Меня трясло и кардинально переворачивало мое умение чувствовать. А потом ты попросил, шепотом, но настойчиво, и я стал пробовать твой вкус. Часто и сейчас я могу в одно мгновение вспомнить, как сладко мне было любить тебя.

А сейчас тебе стыдно, что ты мог со мной связаться. Я хожу за тобой по следам в надежде услышать хоть слово в мой адрес, я превратился для тебя в тень, в бесцветную тень, напоминающую об ошибке одной пьяной вечеринки. Вчера мы компанией ездили на речку, нашей небольшой пьяной компанией сотрудников. Все пили и танцевали, целовались и раздевались. Меня окружила вниманием прекрасная достойная женщина, она непрерывно хотела меня соблазнить. А я думал о тебе. На обратном пути, когда заполночь всех развозили по домам, я попросил добросить меня до работы – ты должен был дежурить в эту ночь. Тихая лестница, поднимаясь по которой один раз за четверо суток, мне становится тревожно, и я останавливаюсь на предпоследней ступени…. Дверь. Ночной сигнал нажатием пальцем на звонок. Ты впускаешь меня. Никого больше нет вокруг: черная-пречерная ночь, тусклый коридор и не прекращающий работать компьютер – тебе приходится посмотреть на меня. Свысока. Я подхожу ближе и вглядываюсь в твои глаза. Мой мальчик, как же больно, как же мне плохо без тебя, как же я хочу, я поэтому, именно поэтому пришел себя. Здесь никого нет, ведь ты же просто боялся общественного мнения и поэтому избегал меня. Скажи, что так. Скажи, что на самом деле ты снова хочешь меня, что ты сейчас отключишь камеры, которыми оснащена дежурная часть. Что я подойду к тебе, а ты ответишь «да». Можешь не отвечать словами, можешь ответить жестами, прикосновениями. Я пред тобой – здесь – ночью. Я ради тебя – здесь. Я – твой.

Ты стоишь и держишь чем-то необъяснимым. От тебя невозможно уйти. Я … жду. Твой взгляд сползает на мою ширинку. Ты все понимаешь, видишь, черт возьми, я не умею этого скрывать. Я говорю: «Я пришел к тебе». Резко развернувшись, хватаешь с полки пачку Parliament, подкуриваешься уже изученным мной со стороны движением зажигалки под твоими пальцами и бросаешь в меня слова: «Не приближайся ко мне, извращенец». Ночь, а вместе с ней последующий год жизни, рушится и становится пустой площадью, на которой снесли многоэтажку.