Всё бывает. Продолжение истории о женской дружбе

       Кто-то наблюдал за мной в щель приоткрытой двери ординаторской. По крайней мере, так казалось. Я стояла в пустом коридоре возле палаты Бориса и никак не решалась войти. Ругала себя, злилась и все равно не могла. Столько лет не виделись. Ему сейчас скорее всего не до визитов бывших подруг. Это я задержалась в прошлом, а он жил совсем другой жизнью и вполне может не помнить ничего, кроме самого факта: ну да, это было. Или еще хуже: «что-то там было».
И цветов не прислал, как обычно, не потому, что сердце прихватило, а потому, что уже всё позабылось в потоке дел. Это так часто бывает. Только мне кажется, что он не такой. Я все еще в это верю. Все еще во что-то верю.
       Я повернулась к окну: выпавший утром снег растаял, хотя солнца не было. Сколько можно стоять и думать? Хватит уже мнительности и сомнений, раз приехала.
       Мимо меня прошествовала грузная женщина в махровом халате, и я поспешно отвернулась. Из-за ковра шагов не слышно. Хорошая больница. Наталья Бориса в плохую не положила бы. Он сам врач и не последний человек в здравоохранении. А я бы его и последним любила. Или теперь так кажется?
Из палаты доносились голоса. Вот сейчас войду, а комната полна его подчиненных, приехавших проведать своего любимого директора. И конечно, в основном, женщины. Я открою дверь, все обернутся, а Борис весело скажет: «Познакомьтесь, это бывшая подруга моей жены, бывшая наша соседка и когда-то любимая мной женщина. Правда, давно и недолго. Совсем чуть-чуть. Всего полтора месяца несколько лет назад. С кем не бывает – роковой адюльтер». И после этого уж точно можно бегом бежать оттуда и проклинать саму идею – придти сюда. Но, конечно, он так не скажет. Мужчины вообще по-другому чувствуют и формулируют. Сейчас ему, наверно, вообще не до шуток – свалился во время семинара. И вот теперь пятый день в больнице.
       Если бы курьер пришел тогда, в женский день, как обычно, мне бы и в голову не пришло звонить в Институт. Наташке, конечно, не Борису. Но мне почудилось тогда что-то неладное: что не в том дело, что он забыл, а нечто иное... Что-то произошло. Секретарша три дня вежливым голосом отвечала, что сообщала Наталье Владимировне о моих звонках, а спросить прямо: все ли в порядке с Борисом Анатольевичем, я не решилась.
Наташка все-таки перезвонила. У Бориса был сердечный приступ. Он в клинике кардиологии. Сказали: беречься. Институт стоит на ушах, она работает за двоих и ещё к нему мотается. Минуты свободной нет.
       Потом Наташка замялась, хмыкнула и понизила тон: «Ну, у тебя интуиция на нашего мужа! Навестила бы его. Может, взбодрится по старой памяти? Как раньше».
       После той драматичной истории четыре года назад Наталья позволяла себе называть Бориса «нашим мужем». Я всякий раз внутренне содрогалась, замирала, потому что мне даже вспоминать о нем было трудно, а уж шутить... Но у Натальи все права, чтобы меня поддевать, хотя мы по-прежнему подруги.
       Конечно, не стоило сюда ехать. Можно было бы позвонить или так же с курьером послать дежурные апельсины. Но я столько раз представляла себе эту встречу, бурную или молчаливую — когда как. Она мне годами мерещилась. Так явственно, до мурашек по коже. Как удержаться?
       А хочет ли он кого-то видеть? И меня, в том числе? Неизвестно. Правда, ему уже лучше, скоро выпишут. Так Наталья сказала. Но там точно кто-то есть.
       Я приложила ухо к двери. Неприлично подслушивать. Ну что делать? Эти голоса из палаты похожи на радио. Надо уже решиться и войти. Хоть посмотрю ещё раз на него. Если там посетители, пожелаю здоровья, извинюсь и уйду. Иначе зачем ехала? Под дверью стоять?
       Я неуверенно постучала и вошла. Из-за занавешенных окон в комнате было темней, чем в коридоре. Седой кудрявый человек лежал на кровати поверх одеяла в спортивном костюме и смотрел телевизор. Меня он не видел. Медленно и тихо, приглядываясь, я подошла к стулу для посетителей и села. Борис вздрогнул от неожиданности, заметив меня, и вдруг резко отвернулся к окну. Я испугалась: он был совсем другой – худой, бледный, уставший. Чужой, родной, потерянный. Волна жалости отодвинула другие переживания. Наверно, это непросто – быть директором. Много сил забирает его работа. Как я могла думать, что жизнь для нас троих остановилась?
       Через некоторое время, когда я уже гадала, что бы сказать такое вежливое и ободряющее, Борис бросил быстрый изучающий взгляд и спросил сухо и насмешливо:
– Зачем ты пришла?
– Соскучилась!
Получилось нахально, с вызовом, потому что хотела скрыть волнение. Я четыре года решала, хочу я его видеть или нет? И главное: смогу ли? И вот я тут, рядом с ним, а внутри - непонятные оглушающие всполохи. Кто это? Пальцы нервно впились в ремень сумки. Всё не так. Только профиль и знакомое вскидывание подбородка убеждают меня, что это действительно он, а не его бледная усохшая копия.
       Борис, нахмурился и опять отвернулся. Мы помолчали. Я помнила, как нам легко молчалось, как замечательно говорилось и как фантастически виртуозно шутилось. И всё остальное – тоже. Только теперь казалось, что это не тот человек. Как будто я ошиблась дверью палаты.
       Борис выключил, наконец, телевизор. В комнате стало темновато. Мы помолчали еще пару минут. Я втянула в себя воздух.
– Как ты себя чувствуешь?
– Как ты поживаешь?
Мы задали вопросы одновременно. Почти хором и с одинаковой интонацией. В этом было что-то прежнее, знакомое.
       Я подвинула стул поближе к кровати. Все-таки надо разобраться, расставить точки над "и", чтобы потом не ломать больше голову. Никогда.
– Не смотри на меня, — застонал Борис и снова отвернулся к окну.
       Он переживал по-настоящему. Он мучился. Он болел. И он помнил обо мне.
– Ладно, - согласилась я и встала со стула. Напряжение не давало мне вести себя естественно. Что происходит? Надо взять и уйти, но не могу. Я вздохнула и подошла к столу. В вазе стояли цветы. Орхидеи, которые мне не нравятся.
– Тебе Наталья стукнула?
       Голос был самым узнаваемым. Готовым шутить и разыгрывать. Со знакомыми до боли интонациями.
– Да нет: букет на женский день не принесли. И я решила, что это просто наглость – так быстро забыть меня – и пяти лет не прошло. Вот и заглянула, чтобы выяснить отношения.
– А тебе не пришло в голову, что я уже... совсем... на тот свет?
– Пришло, - созналась я. – Пока Наташка вчера не позвонила.
Мы помолчали. Я не решалась смотреть на него. Что-то перепуталось - мы не виделись много лет, и будто бы расстались только вчера. Но было и другое ощущение - что все это мне только кажется, снится, и скоро я проснусь.
– Иди сюда, - вдруг сказал он тоном, не терпящим возражений. Незнакомая интонация.
Я удивленно обернулась. Узкое лицо. Властный директорский взгляд. Гордая посадка головы с седой волнистой шевелюрой. Мне вдруг показалось, что я зря пришла.
– Ну иди... - позвал он мягко и как-то по-стариковски.
Конечно, я не секретарша, не сотрудница, мне приказывать нельзя, меня только попросить можно.
Я подошла и села на стул рядом с ним. Он откинул голову и разглядывал меня с головы до ног. Быстро, цепко, по-мужски. Я не решалась встретиться с ним взглядом. Меня смущала эта ситуация. Хотелось дышать через раз. Или встать и уйти.
– Ты сейчас пишешь? - спросил он.
Что это, простая вежливость? Отвлекающий маневр? Я облегченно вздохнула.
– Да. Третью книгу.
– Печатают?
– Да. Но отзывы – так себе. Хвастаться нечем. По второй книге делала журнальный вариант – сокращала, резала на двенадцать частей – в каждом номере печаталось продолжение. А потом мне из редакции мешок с женскими письмами привезли. Представляешь, мешок! Я его месяц разбирала…
– Если бы ты мне прислала свою книжку, я бы тоже тебе отзыв написал.
– Правда? А мне так не хватало мужского мнения. Не просто «Интересно» или «Здорово», а чтобы с подробностями...
– А я как прообраз нигде не фигурирую?
Я улыбнулась. Наконец-то, он стал совсем узнаваем. Ох, и самомнение у этих мужчин! Даже на больничной койке.
– Нет, если только отдельные черты, привычки. Ты слишком сложный характер для моего немудреного чтива...
Борис вдруг провел рукой мне по спине. Я вздрогнула от неожиданности.
– Не горбись и не сиди криво. Не таскай тяжёлые сумки. Осанку портишь.
– Слушайте, доктор, если Вы так всё знаете, почему сами-то в больницу загремели?
Борис улыбнулся знакомой озорной улыбкой, став на мгновенье совсем прежним, и откинулся на подушку.
– Наша служба и опасна и трудна. Сплошная работа. Расслабиться-то не получается. Наталья набрала в команду одних синих чулков. Это она так мило, по-змеиному, даёт мне понять, что на работе – только о работе. Вот и стресс...
– А ты что, уже ко всем клеился? Ну, к этим, в чулках...
– Нет, только через одну. Из-за загруженности весь контингент охватить не могу. А потом, ты же знаешь, мне совершенно особенные нравятся...
– Да-да, что-то такое припоминаю…
– А почему ты к нам никогда не заедешь? Сходили бы вместе пообедать. У нас там на каждом углу — ресторанчик.
– Я почти каждый день работаю. Не получается. Вечерами — пишу.
– А как ты отдыхаешь?
– По-разному. В основном, материал собираю.
– Хороший отдых. Мы планируем в мае один семинар провести на Средиземном море. Утром читаем лекции, вечером идем на пляж. Соблазнительно? Поехали с нами! Оформим тебя секретарем…
– Твоим?!
– Ну, хочешь – Наташкиным?
– Борис, ты неисправим!
– О, если бы! Возраст свои коррективы вносит. Так, когда у тебя отпуск? Ты бы поехала?
– Нет.
– Почему?
– Догадайся с трех раз.
Борис обрадовался как-то по-детски, сделал подушку повыше и устроился поудобнее. На секунду он показался мне таким пронзительно родным, только очень растерявшимся и скрывающим это под надежной маской веселого клоуна.
– Так, прикинем... Попытка первая: ты вышла замуж. Нет, я бы знал. Или: ты терпеть меня не можешь? Нет, вроде ещё немножко можешь. Или Наталью боишься? Ну, не ревнуешь же ты меня?
В его глазах зажглись весёлые огоньки. Он оживился еще больше и сел.
– Маша, здесь, под клиникой есть ужасные, зловещие катакомбы. Везут меня в морг на днях. А я как завою из-под простыни. И две хорошенькие медсестры в коротких халатиках упали в обморок. Ах – и всё! Ну как, ревнуешь? Ну, чуть-чуть, я же угадал?
«Кажется, сердце излечимо так же, как его прежняя депрессия. Но почему-то опять через мой труп», – подумалось мне, когда я смотрела в его посвежевшее лицо.
– Маша, ну что ты молчишь? Изобрази, что женщины делают, если ревнуют? Топают ногами? Кричат? Царапаются? Кусают?
– Кастрируют.
Борис впечатлился и стал серьёзным. Мы сидели почти напротив друг друга, и наши колени едва не соприкасались. Он изучал меня внимательно, подробно, подсчитывая новые морщинки и седые волоски. Вызывая мысли о неумолимом времени и лишних килограммах. Он и раньше любил меня рассматривать. А я глядела на его руки: пальцы, запястья – они мне нравились точно так же, как прежде.
– По сколько ты спишь? Опять ночами у компьютера? У тебя глаза красные.
– А от тебя вообще половина осталась!.. Дурак...
Вместо того чтобы обидеться, он обнял меня и уткнулся носом мне в голову. Я перестала дышать, чтобы не выдать трепета. Это было так пронзительно узнаваемо.
– Духи! У тебя всё те же духи... Девочка моя. Ты не думай, я ничего не забыл. Очень трудно было о тебе вспоминать. Как накатит иногда... И у меня в памяти такая облегченная версия осталась, что всё было так невероятно... идеально...
– Было, - согласилась я. – Пока ты не ушёл, ничего толком не объяснив.
Борис вздохнул и отстранился. Плечам стало зябко без его рук.
– Я не мог принять решения. Столько всего сразу навалилось. Институт просто поглотил нас. И Наталья так много вложила, я был ей кругом обязан. Она вкалывала, как лошадь. Мы были одной командой. Я не видел выхода... Но ты ни разу не позвала меня обратно... Так что я ещё и не был уверен, что...
Борис положил себе руку на грудь и поморщился. Он говорил с усилием, и я испугалась, что сейчас у меня на глазах ему станет плохо. Он потянулся за лекарством, стоящим на тумбочке. Я его опередила и скорее всунула ему в руки эту бутылочку или баллончик.
Борис брызнул себе в рот, замедленно выдохнул и криво улыбнулся:
– Зато ополаскиватель для полости рта можно не покупать.
Он еще пытался шутить. Я осторожно погладила ему грудь.
– Не болей, пожалуйста. Я принесла тебе печёные яблоки с изюмом и медом. Как ты любишь.
Я достала из сумки банку и поставила её на тумбочку.
– А корица?
– Ну, конечно, с корицей. Поешь.
– Поем. Но мне хочется ещё с тобой поговорить.
– Поговори.
– Ты сейчас одна?
У меня даже дыхание перехватило. Ну, надо же. Старый, мудрый, знающий меня – а ведь подкатывает по всем правилам, невзирая на все то, что было между нами, и простых вещей не понимает.
– А ты? - вызывающе спросила я.
Наконец-то можно полюбопытствовать, как же он мог все эти годы общаться после меня с другими женщинами? Секретарш или восторгающихся им врачих в обеденный перерыв в кабинет приглашал? Это отвратительно. И, наверно, так оно и было. А Наташка старалась не замечать.
– Ну, я женат некоторым образом.
– Каким образом? Кто с кем субординацию соблюдает?
– Что ты имеешь в виду?
– Ничего, - махнула я рукой, - хотела глупо пошутить. Не всегда же умно получается.
Он нахмурился. Он не из тех, кто одной своей женщине станет рассказывать о другой. Или о других. Потрепанный, но верный плащу и шпаге Казановы.
– Я один, Маша. Если ты об этом. У меня очень много работы, и мне некогда.
Я опустила голову. Грустно. Слёзы наворачиваются. Он один, она одна. И бывшая любовь – острием между рёбер. И жалость – тоже. Зря я пришла – это больно.
– Борь, я пойду, пожалуй. Душещипательные разговоры вредят здоровью. Ты поправляйся.
Я встала и попыталась улыбнуться. Я хотела его увидеть – я его увидела. Его самого или его тень.
Борис удержал меня за руку. Его рука была сухой и невесомой.
– Какие у тебя планы на сегодня?
– На сегодня? Домой поеду. Вторую главу надо домучить.
Он уверенно усадил меня на край постели:
– Расскажи мне про свой новый роман.
Вот хитрый лис, точно знает, чем меня можно задержать. А в глазах – сплошное мальчишеское баловство. И знакомые лучики морщинок в уголках глаз. Кажется, я проснулась.
– Какой-такой роман? С компьютером или с тобой?
Борис засмеялся и порозовел. Потом задрал подбородок и сделал вид, что поправляет галстук, которого не было.
– Машенька... Ну отчего, когда ты рядом, я всегда себя чувствую молодым кобелём?
– Наверно, это твоя истинная сущность.
– Ты одна меня так высоко ценишь!
– А я тебя только с этой стороны и знаю. То, что ты – оратор и организатор – это пусть твоя жена гордится. Мне ты совсем другими качествами...
       Он завелся с полоборота.
– Думаешь, она может кого-то умным признать кроме себя самой? Незаменимая наша. Пуп Земли. Всё наперед знает, во всё вмешивается. Безо всякой дипломатии...
– Борь, не брюзжи…
– Что?.. Машенька, я же старенький уже. Мне можно. А ты за неё всё также горой стоишь. Надо же. Что за дружба у вас? Что общего? Вы же абсолютно разные.
– А ты не подумал, что мы лесбиянки?
– Бог ты мой, Маша... Что ты несёшь... Да я же проверял!
– Давно?.. Обеих?
– Фу, какая гадость! Пошлость. Ну-ка, веди себя прилично... Так ты одна? Ты сейчас одна? Скажи мне!
       Я вздохнула. Ладони взмокли. Ну что ему нужно? Какой-то допрос в больничных застенках. Какая разница, раз я пришла и не ушла через пять минут.
– Мне не хотелось бы это обсуждать.
– Значит, нет... Ну да, конечно... И наверняка, художник! Алкоголик? Альфонс? Безработный? Жалеешь всех? Ну да, это как раз по твоей части...
       Кажется, это была ревность. Мы и раньше ревновали друг друга без повода. Но вообще, что он себе возомнил, этот женатый усохший сердечник?!
       – Ты уже полностью высказался? Всё сказал? Легче стало?
Он злил меня. Он меня сердил. Но в этой раздраженности уже что-то было от подлинных чувств и от меня, настоящей. Мне нравилась это внезапная ясность мыслей и острота впечатлений. Как будто я продремала все то время, пока его снова не увидела. Но чем же он берёт? Натиском не назовешь. И всё же не могу устоять: так меня завораживают собственные перемены, юмор, азарт, глубина дыхания. Что это? Что? Флюиды, феромоны, гормоны? Запах, взгляд, голос – прежние. А сам старый, седой. Совсем другой. Почему он так похудел? Он же был в сто раз здоровее меня. Он бегал по утрам. Он работал массажистом, и тело, казалось, сплетено было из одних мышц. Он питался здоровой пищей и вёл здоровый образ жизни. И вот прошло четыре года – и всё изменилось. Кроме этого притяжения.
– Беги, беги к своему непризнанному гению! А твоей зарплаты на его краски точно хватает? Я ведь могу подать на искусство!
Вот разошелся. Ему ж нельзя. Я уже поднялась, взяла сумку и хотела уйти. Но что-то несформулированное меня удерживало. Кажется, он впервые так кричит на меня. Вот завёлся из-за моего воображаемого партнера... Сам за эти годы ни разу не позвонил и не приехал. Правда, цветы посылал. Занят был, видите ли. А я, по его мнению, алкоголика вместо кошки завести себе не могу. Это что, новые директорские замашки? Ну и наглость. Но вот так, придти в больницу, испортить человеку настроение, довести его до крика и, возможно, приступа и, довольной, а главное, ни в чем не разобравшейся, удалиться – плохо в любом случае. И стоит ли на этих нотах снова расставаться, неизвестно, на сколько лет? Нет, я так не хочу. Хотя я готова отказаться от исследования секретов его обаяния, но ещё меня тихо порадовало, что он злится.
– Ну, чего ты ждёшь?
Я не выдержала и засмеялась.
– Ну, как же? Сцена должна завершиться. Сейчас ты ещё что-то умное об искусстве ляпнешь, и я это целиком вставлю в роман. И назову по-новому: «Лязганье зубами собаки на сене перед выходом в отставку». Свежо!.. Ты не думай, что я о твоем здоровье так пеклась, когда яблоки тушила и сюда ехала. Это я просто материал собираю. Какой типаж брюзжащего отставного ловеласа! Колоритнейшая находка!
Борис сразу пришёл в себя и развёл руками. Он любил шутки.
– Машка, какое коварство! А с лица – ангел. Если ты так будешь себя вести, я же в могилу слягу. Тебе не стыдно? Ты подумай, каково мне представлять тебя рядом с кем-то там? Портить идеальный образ с картины. Порочить связями мою трепетную, доверчивую девочку. Ты – это далёкое и прекрасное, являющееся во снах, возвышенное, ностальгическое... Мечта, бывшая реальностью...
       Он смотрел лукаво, а голос звучал искренне. Но я видела, что он проверяет эффективность своих слов, в то же время увлекаясь их содержанием. Умеет Борис из меня слёзы вытянуть. Вот уже и нос красный. Я столько думала над этим даром его красноречия, перед которым ни одна женщина, наверно, не устоит. Мы же ушами любим. Он постареет, станет немощным, а услышавшие его женщины, всё также будут следовать на задних лапках, открыв рот, на звуки его дудочки... Даже зная цену этим самым словам.
       Я села обратно, на стул. Борис тоже сел. Забрал у меня сумку и кинул куда-то под кровать. У меня от такой наглости сразу слёзы высохли.
Борис наклонился ко мне.
– Машка, быстро меня поцелуй. Для терапии.
– Нет!
– Ну почему, почему?
Я перевела дух. Нет, слишком быстро. Запутано временем. И слишком много всего непонятного.
– Ну, как ты не понимаешь? Я ехала сюда и не знала, хочу тебя видеть или нет. Сомневалась, смогу ли вообще с тобой говорить о чем-то постороннем, кроме здоровья. Для тебя всё просто, ты такой увлекающийся, но я совершенно не способна играть в эти игры... проверки... И не смогу шутить на тему наших прошлых отношений. Не хочу превращать память в развлечение.
Он прислонился ко мне плечом и помолчал. Потом сказал тихо, не глядя на меня.
– Я не шучу. Я очень боюсь, что ты сейчас исчезнешь, и я опять вечерами буду смотреть на твою картину, а потом переворачивать её лицом к стене. Когда много дел, я занят и не до меланхолии, то нормально. Хуже всего в выходные или каникулы. Сложно обойтись без бутылки.
Кажется, это было настоящее признание.
– Хочешь сказать, что четыре года ты пил?!
– Все иногда пьют. Даже если всё хорошо.
– А позвонить, приехать вместо курьера мозгов не хватало? Или смелости?
– Чаще всего времени. Время летело быстро. И мучить тебя не хотелось. И стыдно было... Дел – невпроворот. Мчаться к тебе на час, на два? Иногда — на ночь?.. Портить тебе жизнь... Знаешь, случались дни, когда мы обедать не успевали. Сейчас свободнее, а раньше было очень напряженно… Веришь?
– Верю. Боря, видишь ли, тебе здоровья и времени на любовницу не хватает. Смирись с этим. Это проблема занятых людей в наши дни. Но я могу тебе свою фотографию подарить. Или даже две.
Борис оторопел. Но ненадолго.
– Добрая девочка. Машка, я тебе сейчас задницу надеру за дерзость! «Здоровья и времени не хватает»! Поворачивайся!
– Вот расхрабрился без ремня! А вдруг инфаркт? А вдруг приступ?
– А невзирая. Надеру немедленно за наглые речи!
– Борь, а тебе лучше.
– Маша, мне с тобой вообще прекрасно.
– Хочешь, я на днях ещё приеду?
– Нет, вдруг ты передумаешь и исчезнешь. Я хочу прямо сейчас, чтобы...
Дверь палаты хлопнула, и сразу зажегся свет. Не заметив, как стемнело, мы сидели в темноте и теперь хлопали глазами. У входа стояла Наташка, худющая и высоченная. С минуту я вглядывалась в ее непроницаемое лицо, ища отклик своей радости, но видела сначала лишь иронию, а потом мы засмеялись и бросились друг к другу с неприличными, но вполне дружескими повизгиваниями. Наташка! Самая умная, самая давняя моя подружка!
– Маш, это ты! Я не надеялась, что...
– Наташка, как здорово! Сто лет...
– Машка, ты толстая!
– А ты стала ещё длинней!
– Ну как ты?! Я так редко от тебя получаю сообщения!
Борис деликатно кашлянул из угла:
–Позволю себе заметить, дамы, что вы обе пришли справиться о моём здоровье.
Мы с Наташкой переглянулись. Опять он встревает между нами! Сколько времени из-за него упустили!
Я забрала свою сумку из-под кровати. Наталья понимающе хмыкнула. Мы улыбались друг другу.
– Ему уже лучше. Хвали его, и он снова запрыгает. Я поехала. Звони, - попросила я её.
– Ладно. Может, заеду к тебе в салон на обед?
– Давай!
– Маша, чтобы завтра пришла сюда! – крикнул Борис и лег на кровать.
Я засмеялась и пожала плечами.
       По дороге мне вспоминались подробности сегодняшнего дня. У меня было теплое чувство, будто из детства. Только оно как-то раздваивалось: к Наташке и к Борису.

********

На следующее утро я только-только глаза продрала после ночного канала по телевизору, как вдруг позвонил Борис.
– Маша, ты помнишь, что между нами вчера было?
– Что вчера?.. А кто тебе вставать разрешил?
– Я уже не настолько умирающий. И вообще-то звоню из палаты с мобильного. Запиши номер.
– Зачем?
– Чтобы со мной связь поддерживать.
Я поискала глазами ручку. Разве что найдешь в этом бедламе?
–Я и так её поддерживаю. Только телепатически.
– Маша, значит так. Либо через час ты – у меня, либо я ловлю такси, сбегаю из клиники и еду к тебе.
– Так это же шантаж!
– На другие методы у меня сейчас здоровья не хватает. Ну, что решила?
Я затаилась. Всё повторяется. Соблазн, взаимное притяжение, иллюзия слияния двух половинок… А потом, через какое-то время….
– Боря... Давай просто больше не видеться... И всё.
– Значит, кто-то есть... А мне вчера показалось...
– Правильно показалось. Дело не во мне, а в самой ситуации. Ты ведёшь себя, как будто не четыре года прошло, а четыре месяца. Будто всё так легко и просто. Воодушевляешься от роли покорителя женских сердец, а я думаю, что будет, и что вообще может быть дальше? Принимая во внимание давность событий... И потом, когда ты наиграешься...
– Роли, игры, спектакли... Какие игры на старости лет? Маша, ну что мне делать? Ты нужна мне. Прямо немедленно. И ежеминутно. Всё время. У меня с тобой ничего не болит. И мне хорошо. Я – последний эгоист, да?
– Первый. Борь, ты не можешь без Натальи. Вы пара, вы – команда. Слишком много всего переплелось: дело, работа, связи. И планы, наверное. Я даже не вписываюсь. Ты всегда будешь рваться куда-то. Ну, побуду я с тобой час, день, месяц – и всё равно потом ты вприпрыжку понесёшься работать, про всё забыв. Это так всегда и будет!
– Хорошо, мы это обсудим. Приезжай, мы должны поговорить. Ты для меня бесценная, но звонки с мобильника всё-таки дорогие. Собирайся и приезжай.
– Ладно. Только быстро не получится.
– Ничего. Я жду.
Я повесила трубку. Ну, что я не могла сказать «Нет, у меня много дел»? И перезвонить ему не могу, раз номер не записала. И определителя нет... Чем же он меня так притягивает – худой и старый, после сердечного приступа? Бросивший меня однажды... Тем, что он по-прежнему лучше всех, роднее всех. Тем, что рядом с ним мой мир перестает быть скучным и ущербным и складывается в гармоничную интригующую картину, и жить становится интересней. Тем, что только он умеет поддерживать состояние непрерывной влюбленности во мне, заставляет ощутить новые стимулы к жизни и идеи. Тем, что... А потом он опять меня бросит. Поедет на работу, и некогда будет вернуться. Второй раз, наверно, не так больно. Как же мне устоять?
Я отпила кофе и набрала Наташкин телефон. Дома никого не было. Странно, сегодня же воскресенье. В записной книжке записано ещё три номера в Институт: один — в кабинет Бориса, другой – в кабинет Натальи и третий – в секретариат. Нет, не подходят. Я отыскала старую книжку, где-то был телефон Вити – нашего бывшего телевизионного мастера, который подарил мне компьютер. Здесь, у меня, он познакомился с Наташкой, и они стали встречаться. Почти в то же время, что и мы с Борисом, ее мужем. Вот такая у них с Натальей интересная семья. И ничего – до сих пор женаты.
Конечно, Наталья может быть где угодно, но раньше она проводила выходные в Витиной мастерской.
Трубку взяла Витина жена. Или дочь. Взрослый голос.
– Добрый день. Виктора будьте любезны.
– А его нет. А кто просит?
– Я... э-э... клиентка. У меня компьютер полетел, и мне бы помощь нужна очень срочно. Скажите, он скоро будет?
– А вы позвоните ему в мастерскую.
– Ах, да. Вы мне номер не подскажете?
– Пожалуйста.
Теперь у меня был номер телефона Витиной мастерской. Наталья давным-давно могла с ним расстаться. И искать, к примеру, утешения у Бориса. Мы с ней мало общались эти годы, и я была не в курсе.
Витя был как будто заспанный. А может, он всегда так говорит, да я уже забыла. Я представилась и попросила Наталью. Витя удивился и позвал.
– Наташ, ты все-таки там? Это Маша. Есть пять минут? Мне надо с тобой посоветоваться.
– Надо же, разыскала! Ну, советуйся.
Мне было неловко. Звонить ей к любовнику, чтобы посоветоваться насчет её мужа.
– Наташ, меня Борис зовёт. Он звонил час назад.
– Ну и езжай. Утешь. Я сегодня не сорвусь – у меня выходной. Чего это ты растерялась?
– Я не знаю. Понимаешь, он шутки шутит, обниматься лезет, как будто не было всех этих лет. Я боюсь с ним ругаться — а вдруг ему плохо станет? Дурацкое положение. Двоечница и директор школы. Как мне быть?
– Маш... Ну что ты меня-то спрашиваешь? Что тут посоветовать можно? Если тебя от него не воротит, езжай. Он, действительно, уработался. Не отдыхал, никуда не ходил, почти ни на кого не напрыгивал, потому что сил не было. За границей напивался, когда нагрузка позволяла...
– Невероятно! Борис?
– Представь себе. Для пущей радости. А я прикрывала и отхаживала.
– Ты мне не говорила.
– Что, по e-mail такие новости надо было посылать? А потом, я не думала, что тебя это сильно заинтересует. Ну, что молчишь?
– Интересует. Как мне быть, Наташа? Что-то я вся в таких тяжких сомнениях.
– Не вмешивай меня в личную жизнь нашего мужа! Хватит того, что я сейчас за двоих Институтом управляю! Может, мне вам разрешение на свидание выдать? Со штампом вышестоящей организации? Раньше вы не очень-то спрашивали. Сами сориентировались.
– Ты же сама звонила мне в пятницу и сказала: «Навести его»! А четыре года назад кто посылал меня с ним в музеи и на концерты? Кто оставлял меня с ним вдвоём на кухне? Я на работе до ночи сидела, чтобы не дать повода лишний раз, предотвратить это развитие событий! Я даже поделиться с тобой не могла! Господи, ну что теперь говорить?!
– Надо же, я же и виноватой оказалась! Ну, согласна, у меня тогда нервов не хватало на его истерики, обиды, депрессии. Что ещё там было? А ты вроде с ним справлялась, смягчала шутками, отвлекала от меня. Никто не думал, что так случится. Просто нельзя было бросать вас друг на друга на целых полтора месяца. Как дети, ей Богу. Ну развлеклись бы тайком, куда ни шло. Но в любовь с головой... И сохнуть потом столько лет... Молча, гордо, одиноко… С одной стороны, завидно даже. А с другой…
– Наташа, я не поеду. Ты меня уговорила. Буду сохнуть дальше, гордо и одиноко. Между прочим, мне глупостями некогда заниматься, я третий роман пишу. И ещё работаю.
– А ведь я не про тебя, а про Борьку... Маш, если и вправду совета хочешь – езжай. Всё равно вы рано или поздно опять встретитесь. А годы-то идут…
– Но... Наташа... Тебя это совсем уже не травмирует?
– Нет, пожалуй. И люди вы в общем-то хорошие. И реагировать нету сил. Раньше бы орала, спорила, на своём бы настаивала, ставила всех на место. А теперь одна мысль: лишь бы отдыхать не мешали.
– Так это же истощение нервной системы!
– Ну вот, доктор номер два. Не надо, не бегай к нему: если вы сговоритесь, то запихнете меня в психушку, чтоб я вам не мешала!
– Неправда. Что я тогда без тебя делать буду? Ты же его лучше всех знаешь. А давай вместе в психушку заляжем! Вот он к нам побегает!
– Это точно. Ну, давай, отправляйся. Пошути, как ты умеешь. Приведи в работоспособное состояние…
– А потом?
– Потом посмотрим. Лишь бы не запил.
– Мои мужчины обычно не пьют. Но вот после меня – статистических данных нет.
– Поживем-увидим. Мне, кстати, тоже давным-давно надо было с тобой посоветоваться. Так что не поддавайся разлагающему влиянию… Я тебе сама на днях звякну, ладно?
– Ну конечно, о чем речь? Звони в любое время. Пока. Я побежала!

********

«Наш муж» ждал меня в вестибюле.
Я встряхнула куртку от налипшего снега с дождем, чтобы с неё не текло потом ручьями на больничные ковры. А ведь я только от машины до больничного входа добежала. Как бы он по такой погоде такси ловил и ко мне ехал?
Борис чмокнул меня в мокрое лицо и намочил себе свитер. Я стала его отряхивать от капель и насажала еще больше мокрых пятен.
– Пойдем, ты переоденешься, - я взяла его под руку и повела к лифту.
– Какое шикарное предложение! Ты будешь меня сама переодевать. Сначала медленно раздевать, а потом еще медленней, с сожалением, одевать.
– Не обольщайтесь сильно, больной. Меня к Вам Ваша жена приставила.
– Я так и думал, – усмехнулся Борис. – Столько лет не чирикали! Все кости мне перемыли или части отдельные?
– Тебе не кажется, что это очень непросто – подругу к мужу самой отправлять? Что так только из любви можно сделать?
– Или наоборот. Из садистских соображений. У Натальи вся любовь – до тех пор, пока её власть абсолютная, и на кошелёк никто не посягает.
– Да что ты на Наташку наезжаешь! Она прекрасный человек!
– Это ты такой чистый ребёнок. Нет, мы не будем из-за неё ссориться.
Мы вошли в лифт. Мне вдруг вспомнилось, как четыре года назад, столкнувшись в лифте, мы с Борисом плакали, обнявшись. И с тех пор до вчерашнего дня не виделись. В голове пронеслась горячая волнующая мысль: а если бы не было всех этих напрасных лет...
Я покосилась на Бориса. Он улыбался.
– Как ты себя сегодня чувствуешь?
– Прекрасно. Ни разу не прихватывало. Может, теория, что партнеры с большой разницей в возрасте энергетически компенсируют друг друга и потому реже болеют, подтверждается жизнью?
– Я не партнер. - Я подбирала слова, чтобы не очень его расстраивать. – Я как экскурсовод, проводник к здоровому образу жизни.
– У меня много лет был очень здоровый образ жизни. Без конкретной цели – это скучно.
– Ну вот теперь, когда ты пьешь, куришь, колешься и неразборчив в связях, тебе лучше?
– Что это за фантазии? Шутишь, дразнишь, да? С тобой рядом мысли только об одном. Об очень здоровом занятии...
Дверь лифта открылась, и мы вышли. В коридоре у окна беседовали два врача. Борис остановился и пожал каждому руку. А я прошла в палату.
Борис вошёл, закрыл за собой дверь и радостно сообщил:
– А я сожрал твои яблоки!
– Молодец. Я ещё привезла.
– Машка, сознайся, что ты сегодня ночью думала обо мне.
– Я думала. Но сознаваться не собираюсь. Больной, ложитесь уже. У вас всё-таки постельный режим.
– А вы не полежите рядом, сестра?
– Я посижу.
Я села на стул и достала новую банку с тушёными яблоками. С медом, изюмом и черносливом. Как заказывали.
– Покормим друг друга с ложечки?
– Спасибо, я обедала.
– А чем ты хочешь заняться?
– Я могу с тобой побеседовать.
Борис сидел на кровати и смотрел на меня, радостно улыбаясь. Даже чертики бегали в глазах.
– Ну, что ты задумал?
– Признаваться?
– Давай. Только я могу испугаться и убежать.
– А я тебе на ушко.
Он взял мою руку в свою и наклонился к моему напрягшемуся лицу. Он был слишком близко, чтобы дальше держать мысленно установленную хрупкую дистанцию. А мне было страшно нарушить её из чувства самосохранения.
– Машка, - горячо зашептал Борис, – у меня рядом с тобой ничего не болит. Это как мистика – раз и прошло. Знак свыше. Мы теперь сможем быть вместе. Неужели упустим второй шанс в жизни? Это же редчайший случай!
У меня пылали щеки, но Наташкино согласие на встречу и прочее тормозило все порывы и регулировало сердцебиение.
– Борь, вот тебя выпишут, ты придешь на работу, проруководишь десять-двенадцать часов и сразу определишь, есть у тебя на что-то силы или нет.
– Вот я отработаю и позвоню тебе. А ты скажешь ласково: «Я жду тебя». И сразу силы появятся. Я совсем с тобой не устаю. А если мы выходные проведём вместе, я же летать начну. Как орел.
– Ну, если ты худеть не перестанешь, орел, тебя просто ветер начнёт сдувать, тогда и полетаешь. Боря, все эти мысли – от безделья. Скучно одному в палате валяться. Что бы тебе ещё в голову полезло, если бы ты вообще не работал?
– Те же самые. Маша, ты ведь теперь с правами, можешь меня на работу возить.
– Ну, помечтай. Ты всегда замечательно придумывал сценарии.
Борис наклонил голову, чтобы заглянуть мне в глаза. Он, кажется, ожидал более непосредственной реакции. Я осторожно, не спеша, встала и подошла к окну – открыть ещё одну фрамугу: в палате было жарковато. Видно, топят слишком усердно для марта месяца. По подоконнику снова забарабанил дождь. Внизу двор больницы был полон грязного снега и блестящих мокрых машин. Какое противоречивое время – весна.
– Маша, иди ко мне поближе, – он похлопал рядом с собой по одеялу. Расстроено.
– Мне здесь вполне удобно.
– Машка, я не гордый, я сам к тебе пойду.
– Лежать, больной!
– Ты боишься?! Точно? Машенька просто всего боится. Ну, конечно... Если всё вспомнить... Много слёз... А я – наоборот. Столько думал и удивлялся, как же ты много мне дала. Для уверенности, для смелости.
– Не настолько много, как твоя жена.
– Вы разные. Ты просто от души себя даришь, а она с расчетом ставит, как на лошадь, и дрессирует потом по своей программе для лучших достижений.
– Перестань! Нельзя так – неблагодарно взять и забыть. Она тебя тоже любила и сделала больше, чем кто-то для тебя вообще мог сделать! Ты же умный! Ну что отрицать очевидное?
– Да, да, согласен. Но я был частью её грандиозного плана для себя самой. Она теперь богатая женщина. Работа стабильная. Поездки за границу. Домработница. Любовник по выходным.
– Ты так в этом уверен?
– Уверен-уверен. И ещё уверен, что ты в курсе. Врать научилась, да?
– Не заводись. Может, ты ей другого выхода не оставил? Ей же надо как-то отдыхать и расслабляться?
– Пусть расслабляется. Поговорим о нас. Это интереснее.
Борис сел на кровати по-турецки.
– План такой. Маша, ты слушаешь? Я теперь не буду так сильно занят. Мне уже необязательно жить при Институте, чтобы быть готовым и днем и ночью придти в кабинет. Я мог бы к тебе переехать. Твоя любимая подруга вздохнет с облегчением, что сбагрила меня хоть на половину суток, и жизнь ей из соседней комнаты больше никто не отравляет. Твою картину я повешу обратно в кабинет, чтобы не расставаться с тобой ни днем, ни ночью. Конечно, я поздно ухожу с работы, но зато с вечера пятницы до утра понедельника – мы вместе. А ещё будешь ездить с нами на выездные семинары, как в отпуск. Через два месяца – в Хорватию, это бывшая Югославия – леса, скалы, море... Ну что ты молчишь?
– Я слушаю. Очень интересно.
Борис ждал, что я ему отвечу на его конкретное предложение: да, нет, не знаю. А я ждала чего-то другого. И к тому же этого «другого» – романтики, вечера воспоминаний, ухаживаний и всего, что могло быть потом – я тоже боялась. И если ещё вспомнить, что с утра мне поручили привести этот объект «в работоспособное состояние»...
Он не выдержал и подошел к окну. Мы стояли и глядели вниз. Потом он стал смотреть на меня, но прикасаться не решался. Между нами было около метра, а я чувствовала себя пойманной, зажатой в угол. И эти оглушающие токи узнаваний, будто подносишь пальцы к розетке и тут же, обжегшись, в испуге отдергиваешь. Хоть бегством спасайся из этой больницы. А ведь сама приехала, по собственной воле. Второй раз.
Наконец, мы повернулись друг к другу. Он протянул мне руку. Я заколебалась: мне хотелось прижаться лицом к этой руке, реветь, шмыгать носом и рассказывать, как мне страшно теперь после всего, что случилось, всё начинать с начала. Я боюсь даже мечтать. Но я ведь взрослая девочка, и знаю, что бессмысленно и реветь, и шмыгать, и ни к чему свою беспомощность показывать, когда он сам не уверен, по силам ли ему еще один проект – быть со мной. Я умею прятать свои чувства и умею притворяться, но с Борисом никогда не было надобности в этих талантах. У нас были искренние, честные отношения. Мы верили друг в друга и, главное, в любовь. И мы расстались, любя, без драк, ссор и упреков.
Я много думала все эти годы: наш порыв и тяга друг к другу, наша феерическая ошеломляющая страсть, обостренная отсутствием Натальи и её неизбежным возвращением, – сколько могло всё это длиться, если тогда не появился бы Институт, и не умерла надежда иметь общего ребёнка? Сколько? Конечно, я боролась бы с его депрессиями, а он искал бы новую работу, что-то менялось бы между нами. Но наши отношения – вспыхивали бы они вновь и вновь или затухали с каждой новой ссорой – быстро или медленно – ко взаимному разочарованию?
Борис сейчас был какой-то другой, чем тогда. И дело даже не в седине и не в худобе. Он стал уравновешеннее и серьезнее. Или менее чувственным? И, главное, он протягивал мне руку, он предлагал мне решиться на еще одну попытку так же, как четыре года назад. А я боялась и сомневалась. Разрешение Наташки переложило всю полноту ответственности, эту непосильную свободу выбора - на меня.
Я посмотрела Борису в глаза. Его зрачки медленно расширились, и взгляд стал прямо черным, жгучим и знакомым. Мне так хотелось взять его за руку, обнять, прижаться, ощутить знакомый запах и стоять так молча. Но я не знала, будет ли это честно. Потому что меня доканывали мысли о возможном «потом».
Я отрицательно помотала головой и отвернулась.
– Ты не хочешь меня поцеловать? Надо же. Машенька? Не хочешь? Правда?
– Правда. Я другая немножко. Ленивая, толстая, привыкшая к своей жизни, всем довольная. Вроде бы наполовину здесь, а половина за компьютером осталась сидеть и напоминает о повседневной радости творчества. И эта двойственность затуманивает ощущения.
Он снова терпеливо наклонил голову набок, чтобы поймать мой загнанный взгляд.
– Ну проснись, Маша. Я здесь. Я зову тебя. Я так остро, в отличие от тебя, переживаю эту ситуацию, будто пять лет в спячке провел. Вежливые маски, заседания совета, пресекание и поощрение интриг, успех, выгода – прежде всего... Бесконечный театр ради зарабатывания денег.
– Ты всю жизнь мечтал об этом.
– Да верно, а теперь мечтаю о тебе. А ты говоришь, что другая. Неужели от той моей Маши ничего не осталось?
– Ну, ведь тогда была Маша – веселая разведенная соседка, которой ты нравился, а она это скрывала, а теперь – автор двух романов, очень серьёзная подруга твоей жены, когда-то пережившая твой уход. Я научилась жить без тебя, в мире плохой литературы. И мне стало комфортно.
Борис ласково погладил меня по голове. Как маленькую. Глаза слезливо закрывались против воли.
– Всё изменится, солнышко. Я буду рядом. И сказку расскажу, и подожду пока ты заснёшь, и ночью приставать не буду. И даже постараюсь ждать возле примерочной и советовать, что покупать. А еще научу тебя готовить съедобную пиццу...
– Тебе нельзя пиццу – в ней много холестерина.
– Так, кто из нас врач? Ладно, дай мне руки. Обе руки. Ну?.. Вот недотрога. Теперь послушай. Отнесись серьезно к тому, что я скажу.
– Может, лучше пошутишь?
– Потом пошутим. Слушай. Должно быть, в среду меня уже выпишут. В четверг я – у тебя. С вещами.
     Я вздохнула и посмотрела в окно. Дождь серой пятнистой, нервной россыпью бился о стекло. Четыре года назад я бы скакала от радости. А теперь — не знаю, что сказать. Не может же быть снова таких отношений, как раньше. Той запредельной любви... И он ещё будет днями пропадать на работе и возвращаться к ночи. А чтобы записать придуманный кусок, придется ждать, пока он заснет, и бежать к компьютеру в другую комнату. А если у него теперь бессонница?
– Маша!
– Да?
– Неужели твоя писанина для тебя важнее жизни?
– Ну извини, пожалуйста. Я задумалась. У меня сроки поджимают, я несколько дней проворонила… Боря, я могу подумать? Вот если бы ты шутил, вставал бы на одно колено, дарил розы, восхищался платьями, а то так серьезно... И так быстро. Ну, сели бы, повспоминали, ну рассказали бы друг другу, кто чем живёт. Где-нибудь в кафе, под музыку…
– Так, я знаю, в какое кафе нам срочно нужно. Оно еще существует? Давай, подгони машину ко входу...
– Боря, ну ты что? Ты до среды лежать должен. Силы копить. У тебя даже на шутки силенок не хватает.
– Это так важно: шутки? Или силы? Тебя что не устраивает?
– Все устраивает. Давай-ка ложись, я тебя яблоками буду кормить. И песни петь.
– А ты помнишь концерт, на который Наталья ехать не захотела и отправила нас вдвоем? И мы там танцевали. И ты тоже была задумчивая. Ничего ты, Машка, в мужиках не смыслишь!
– Неужели? А мне казалось, что четыре года назад у меня был прекрасный вкус.
– Это само собой. Я хотел сказать: я тогда с тобой танцевал и умирал от желания, а ты даже тогда о придуманных мужиках думала! Как и сейчас. Да?
– Нет, Боря. Я помню, о чем я тогда думала. О том, что пора спасаться бегством, а то мне что-то слишком хорошо с чужим мужем.
– Да? А я боялся, что ты заметишь мое состояние и вообще начнешь от меня шарахаться!
– А другой вариант: заметила бы, отдалась бы прямо в машине, и ты не предложил бы мне заводить общих детей. Нашел бы более нравственную самочку.
Борис замолчал. Он думал.
– А ты могла, да?
– Нет, конечно. У меня же платье было узкое. И перед Наташкой стыдно.
– Что, и теперь тоже?
– Боря, я же шучу, прикалываюсь, поднимаю тебе настроение. Ситуацию моделирую. Я так и придумываю свои истории. Прикидываю: а если так, а если эдак... Жизнь, бывает, покруче сюрпризы преподносит, а бывает – всё проще пареной репы, об этом и писать смысла нет.
– Это интересная мысль – насчет, в машине. Не знаю. Наверно, я был бы удивлен и разочарован. Я как-то возвышенно к тебе относился.
– Я знаю, папочка. Но так рискованно вести себя было бы против самой себя. И как раз означало бы – конец всякого общения. Ни хрена риск - не благородное дело.
     Борис замер. Меня это забавляло, потому что я сто лет назад расставила собственные оценки прошлым событиям. И мне нравилось шокировать эстетствующего Бориса простыми выражениями, портить свой «идеальный образ с картины», расцвечивать его. Не знаю, зачем.
– Вот это да... Машка, ты мне такие америки открываешь... Это ты потом, с высоты своего литературного опыта домыслила или четыре года назад варианты перебирала?
– Потом домыслила. Я всё гадала, была ли ошибка в моем поведении? Всегда ли нужно честно и искренне? Так ли уж надо было тебе выбирать между мной и Институтом? Ведь хоть на полдня в воскресенье ты мог бы приезжать? Или предложить мне место какой-нибудь кастелянши, и мы бы виделись. Ну, хоть как-то. Кому нужна была эта драма? Мы могли хотя бы расстаться по-другому.
– Я тоже... Тоже голову ломал. Я даже думал забрать тебя в квартиру над офисом, но это было бы унизительно для всех. Не из-за Натальи. Мы первый год всей командой ночами планы развития и проведения семинаров составляли. Банку кофе за ночь выпивали.
– А потом ты делал Наташке массаж и утешал её с оливковым маслом. И этим редким... из Шри-Ланки.
– Ага, девочка моя, это определенно ревность. Хороший признак. Или дразнишь, а? Любишь с огнем играть, не думая о последствиях. Как тогда. С тобой скучно не бывает. Я даже разволновался. Где мой спрей с нитроглицерином? Хотя... Можно потянуть...
– Борь, если надо ревновать, чтобы у тебя ничего не болело, я буду ревновать.
– Мне другое надо, чтоб ничего не болело. Слушай, если ты ревнуешь к Наталье, как ты можешь с ней обниматься?
– Нет, не ревную. Я же её до тебя знала, мы почти родные. И я без неё скучаю, мне её не хватало... Да что ты выясняешь про наши отношения, ты лучше о своих новых кризисах расскажи!
– Кризисы... Вот мы с тобой снова будем вместе, и исчезнут все кризисы. Они же от тоски, из-за ненормальной жизни.
– Но, может, есть какой-то другой метод? Попроще? Без глобальных перемен?
– На что ты намекаешь?.. Да что это с тобой стало? С сутенёрами общалась для сбора материала?
– Точно. И подрабатывала у них. А теперь из тебя вытяну что-то скабрезное и вставлю в роман, не редактируя. А потом имя твое, как соавтора, на обложке тисну. Плакала твоя репутация, доктор!.. Давай, расскажи что-нибудь мужское про секретарш и медсестер. Я записываю.
– Скажи ещё – для этого я пришла и с тобой тут общаюсь!..
– Конечно! А под юбкой за резинкой чулка у меня диктофон спрятан. Вот только не знаю, как кассету поменять.
– Если бы ты не была в брюках, я бы полез проверять. И менять кассету.
– Размечтался. Ты кудрявый – это щекотно. Слушай, а ты не хочешь побриться налысо? Ты же теперь худой, тебе пойдёт. И лицо будет более открытое.
– Меня уволят после этого.
– Я договорюсь, у меня с твоим начальством теплые отношения. Прямо-таки интимная связь.
– Я тоже хочу. И здесь она меня опередила!
– Я обдумаю ваши пожелания. Борь, побегу я, а то как бы больницу не заперли.
– Так это же романтика, которой тебе не хватало. И я, наконец, до тебя доберусь!
– Уж больно ты грозен, как я погляжу. Проводишь меня?
– Пойдем. Если точно не хочешь остаться.
Я не знала, чего я хочу. Мне надо было всё это обдумать. Остаться одной и разобраться в себе.
– Мне с утра на работу. И твои откровения по горячим следам запротоколировать надо.
– Ты не нашу историю пишешь? Женскую версию о коварных совратителях?
– Нет, мне надо ещё научиться относиться к ней отвлеченно. Пока?
Борис вздохнул. Я сдернула свою куртку с крючков пустого гардероба. Он помог мне одеться. Я чмокнула его в щеку. Он хотел как-то иначе, но я убежала.

********

В четверг я решила прибраться. Не то, чтобы всерьёз поверила мечтам Бориса переехать ко мне. Просто взглянула свежим взглядом на свои кучи. В холодильнике, разумеется, тоже оказалось негусто. Я спустилась в магазин внизу, купила того сего, и на этом деньги кончились. Ну, так, на бензин ещё чуть-чуть осталось.
К вечеру села, наконец, за компьютер. Что я пишу? Материала не хватает катастрофически, хоть чужих людей на улице расспрашивай. Как пел Окуджава: «И из собственной судьбы я выдергивал по нитке». У меня от всей судьбы давно одна мережка осталась. С дырками пустоты – настолько я уже всё повыдёргивала. Вместе с мыслями. Зато в эти последние четыре дня голова была занята, и я не мучалась от вопроса: а почему, собственно, молчит телефон? Можно сказать, мы с компьютером в эти дни успешно отрывались и уходили от реальности, как от погони.
Подслушав мои мысли, зазвонил телефон. Я не говорила еще: у меня сложные отношения с электроприборами?
Звонила Наташка.
– Маш, это я. Привет! Ты как? Чего делаешь?
– Пишу, стучу, работаю. В гости хочешь?
– Нет. Слушай, а ты вообще одна?
– Интересный вопрос от лучшей подруги.
– Понимаешь, Борька к тебе намылился со всеми трусами и костюмами. Шофёра вызвал. Вот я и подумала – а вдруг ты живешь не одна – его тогда точно инфаркт хватит!
– Потрясающе! Ну ладно, затолкаю любовника под кровать... Наташ, это нормально, что между мной и тобой?! Как ты считаешь?
– Маш, мы ответственны с тобой за Борьку. Он же «наш муж». Так, мне что сказать шофёру? Ты вообще готова? Борька тебя вроде уже настраивал?
– А Борис в каком состоянии?
– В радостном. В приподнятом, можно сказать. И таблетки не принимает. Скачет, как раньше. Ты ему для здоровья показана.
– Тебе обидно, что не ты?
– Ха! Жаль, нет времени выяснять отношения! Слушай, я говорю шофёру, чтобы ждал Борьку внизу. Ты же не против, да? А мы с тобой болтаем дальше! Подожди секунду...
Она отошла от телефона. Вот так, бережёшь годами нервы, а наступает такой момент – и кажется, что всё - с катушек съехала.
– Алё, Маш! Ты интересовалась, обидно мне или нет? Мы с Борькой не слишком друг другу подходим. Это у вас там невероятное чудо совместимости. Хотя мне и так всегда казалось, что вы – два сапога пара.
– Да, это вы – два сапога пара: цели, действия, связи, институты и стратегии!
– Скажем, так: мы с тобой разделим сферы влияния. Вроде, дневная кукушка с ночной – в сговоре. Мне он нужен в рабочем состоянии... Так, я из окна вижу: они уехали. Беги в душ, разлучница. Только учти его состояние здоровья и возраст. Ладно?
– Ах, даже вот так? Вот не подозревала, что ты такая примерная жена! Даже твоей письменной инструкции я была бы рада. И свечку держать, раз уж так надо для реформы здравоохранения, только тебе доверю, дорогая!
– Маш, давай без обид! Я искренне. Лучше ты, чем кто-то из наших. Или вообще никто, а бутылка спирта. Я не могу его пьянство прекратить, а ты можешь. Ты на него хорошо действуешь. Во всех смыслах... Звони, если что! Лекарства у него с собой.
– Ой, Наташ! Проверь, взял ли он свой старый портфель для массажа? Если нет – жди его обратно.
Она засмеялась и не могла успокоиться. Наконец, сказала сквозь смех:
– Ты молодец. Не теряй чувства юмора. Себя не теряй. Пока. Не пропадай.
В трубке раздались короткие гудки. Мне было её жалко. А вот как насчет себя? Я повернулась к включенному компьютеру. Готова ли я к новой жизни? В состоянии ли я ежедневно варить обеды, убираться? Есть ли у меня силы снова жить с мужчиной? Так ли уж плохо одиночество? Рада ли я?
В дверь позвонили. Я посмотрела в зеркало – своему отражению в глаза. Я искала поддержки.
Борис с трудом затащил кофр в прихожую. В другой руке у него был портфель. Я забрала его и поставила на тумбочку для обуви. Рядом с вазой. Портфель был старый, ещё от тех времен.
Когда я повернулась, он был уже без шапки и без пальто. Стриженный так коротко, что остался только серый ёжик. Красиво, но лицо совсем новое, чужое. И ещё: он был в джинсах.
Насчет джинсов и стрижек у Бориса всегда были старомодные представления. Мысль лихорадочно заработала совсем не в том направлении. Четвертая глава: встреча бывших возлюбленных. Мужское и женское восприятие. Жажда тихой обители и замкнутый круг одиночества. Женщина перестала ждать. Но почему отошел от своих обычных правил мужчина? Что движет им? Загадка из прошлого? Тайное или явное? Завязка интриги.
Мы прошли на кухню. Я подогрела чайник. Мы молчали.
– Маш, ты чего такая?
– Какая?
– Да никакая. Вялая, аморфная. Думаешь о своём, а на меня внимания вообще не обращаешь.
– Ах, вот оно что. Чаю не налили? – сейчас налью. А может, тапочки не так подали?
– К тебе мужик пришел, ты заметила? Или вошла в литературу и застряла там?
– Да. Не обижайся. Просто реакция замедленная. У меня ведь всё через мозги идет, а они сейчас другим очень заняты. Ну, например, ты на работе, кругом люди, и вдруг в приоткрытой двери ты видишь красивую женщину, уборщицу, домработницу, в прозрачном халате на голое тело. Ты же в двойственном положении.
– Художественный пример. Какая сила слова! Ты продвинулась, Машка. Надо почитать твоё новенькое. Но с медицинской точки зрения – это мужчины не могут визуально информацию и воспринимать, и обдумывать её, и чувствовать из-за специфики функционирования полушарий головного мозга, а женщины устроены по-другому… Так, мне в очередь с компьютером становиться: кто по четным, кто по нечетным?.. Или ты сама внимание переключишь? Можно же вдохновением управлять?
– Наверно, можно. Но не хочется. Что-то с полушариями ты намудрил – это женщины настраиваются, сомневаются, а мужчины видят и действуют, не особо стараясь формулировать. Просто выброс адреналина в кровь – и обостряются реакции…
– Маша! Как насчет нас?!
– Ты вдруг начал меня спрашивать? Не знаю... Я ведь не ждала. И мне нужно быть защищенной от твоих депрессий, настроений, передумываний. Иначе я сразу перестану писать, а мне это так важно...
Он перебил меня, вспылив. Лицо потемнело от сдерживаемого гнева. Или от давления?
– Мне тут не слишком рады? Я могу обратно поехать. Вещи я ещё не разобрал. Шофёра вызвать?
Вдруг показалось, что теперь я его совсем узнала.
Я придвинула стул и села рядом с ним. От него пахло одеколоном, но не помню, прежним или нет. Очарование близости то возникало, то рассеивалось. Он был и родной, и новый. Родного я любила, а из-за нового – нервничала, беспокоилась. Я просто не знала, как вести себя.
– Вот ты вышел из моей двери четыре года назад, а теперь снова вошёл. Ну не могло же остаться всё так, как прежде: ты, я, отношения, чувства. Это невозможно. Даже ситуация совсем другая, полукомическая. Только я себя успешно уговорила, что у меня в жизни и так слишком много счастья было, и что за радость творчества тоже надо чем-то платить, и вдруг опять ты, уже совсем другой. Лысый директор в джинсах.
– Я могу переодеться, а волосы отрастут. Дурак, думал тебя удивить... Знаешь, в больнице мне сначала показалось, что между нами всё, как раньше. А ты всё какие-то околонаучные теории толкаешь. На шею не бросаешься.
Он повернулся ко мне, и сердце вдруг забилось учащённо.
– Снегурочка, как нам тебя разморозить? Сомнения, комплексы. Ты была такая... лихая.
– Между прочим, после разморозки Снегурочки не стало, она растаяла. Вечная ей память.
Он взял меня за руку. Моя рука невольно подрагивала.
– Ну, чего ты боишься?
– Всего боюсь. С другой стороны: ну чего мне бояться? Я ж уже привитая от уходов и измен.
Он пересадил меня к себе на колено. У него теперь были худые ноги.
– Не тяжело? Я ведь теперь толстая.
– Станет тяжело, поменяем позу. Давай поговорим, как мы будем жить.
– Да, расскажи мне. Вдруг на предварительном собеседовании выяснится, что это у меня здоровья не хватает для нового эксперимента?
Он вздохнул.
– Утро. Если шофёр не может меня забрать, тебе придется отвезти меня на работу, а потом ехать на свою.
– Здорово! Если вспомнить, что я до одиннадцати дрыхну после ночной литературной деятельности, и мой салон так рано не открывается – класс! А дальше?
– День. Если приедешь к часу в Институт, можем сходить куда-нибудь и пообедать вместе.
– Я в это время обычно на работу прихожу. Кроме выходных и понедельника. Так, что еще по регламенту?
– Вечер. Если освобожусь пораньше, заеду за тобой в салон. Но, как правило, не раньше восьми. Скорее позже.
– И я буду ужин подогревать по сто раз, отрываясь от родного компьютера. А ночью как?
– Спать, обнявшись. Не вдохновляет? Не может быть... Да, еще несколько раз в году, если все сложится, как задумано, будем ездить с Институтом на море. Получится несколько отпусков вместе.
– Мы – это ты, я, Наталья, вся ваша команда и ещё слушатели – врач на враче. Скомпрометируешь ты свое директорское имя в среде медицинской тусовки!
– Не бери в голову. Всё это решаемо.
– А как насчет здорового образа жизни?
– Ради тебя, дорогая, ради твоего похудания и моего потолстения будем делать зарядку и массаж.
– Как, ты еще не разучился?
– Не-е-ет. Может, пальцы теперь не такие сильные, редко всё-таки этим делом заниматься приходится. Но зато в них нежности больше.
Он провел пальцами по моей щеке. Пожалуй, это был самый веский аргумент в пользу радикального изменения моей одинокой жизни.
– Знаешь, я даже методичку для слушателей написал. «Сочетание аллопатических средств с физиотерапией и массажем...» и т.д.
– Ты вроде не любил это занятие. От меня заразился?
– Нет, это Наталья меня зверски засадила. Сказала, что нужно немедленно, для следующего курса. И вместо законного отдыха я сидел и корпел.
– Я бы не смогла заставить тебя что-то делать. Если только очень попросила бы... Но зато я могу печатать под диктовку и медицинские термины на простой русский язык переводить.
– Это значит «да»?
– Как, так ты меня все это время уговаривал? Разве? А я думала, знакомил с распорядком. Как в тюрьме.
– Маша, мне нужно твое согласие. А то я что-то не понимаю...
– Ну... Мне звонила Наталья. Предупредила, что ты приедешь, и велела тебя щадить. Я же теперь не очень могу сказать «нет».
Борис замолчал и понурился, поджал рот, прикусил нижнюю губу. По-моему, во взгляде мелькнула ненависть. Надеюсь, не ко мне.
Он встал как-то устало и посмотрел на меня. Я вдруг действительно встрепенулась. Нет, не забеспокоилась за его сердце, седину и чувства. А заволновалась оттого, что насквозь прожигал этот грустный, знающий меня наизусть взгляд черных восточных глаз. Так же, как раньше. Болезненней, чем раньше. Духовней. Потому что между нами сейчас ещё не стояла чувственная любовь. А лишь воспоминания и грезы о ней.
– Я поехал, - сказал он, опустив голову.
Я обняла его за шею. Эта сцена представлялась мне очень долго после того, как мы разошлись. Казалось, достаточно было протянуть руку, попросить остаться — и не было бы этих четырех лет.
– Дашь мне проверить, не побрил ли ты заодно грудку?
– Перестань, - он отстранился, – я думал, все будет по-другому. Ты, действительно, стала какая-то... взрослая. А волосатых мужиков на свете вполне достаточно... Кстати, помоложе и поздоровее.
Я смотрела из кухни, как он влезает в пальто, в ботинки, берет портфель, медленно, задумчиво и устало. Как будто видела кадры из чьей-то жизни.
Я прошла по коридору, и вдруг ощущение непоправимой беды родилось во мне. Это был больший страх, чем все другие мои страхи. Я представила, что любимый мой человек Борис сейчас вот так действительно уйдет, и я опять долгие годы его не увижу. Если только через Наталью. И каждый вечер я буду вспоминать о нем, только о нем и думать, со слезами или без. И ни о ком другом. Помоложе или поздоровее.
И тогда я сказала то, что тысячи раз повторяла про себя четыре года назад, зовя его, веря вопреки разуму в телепатию родственных душ, отчаянно сожалея, что не были эти слова произнесены вовремя. Они просто вылились по привычке из меня:
– Останься. Я все ещё люблю тебя.
И вдруг расплывчатость чувств неизвестно куда исчезла. Я вспомнила ночи в слезах, изматывающее сидение у телефона с тающей надеждой, страх оказаться в его районе и безумная вера в случайную встречу. Как я вообще смогла всё это пережить?
И я заплакала, уткнувшись в шкаф. Слёзы, так долго сдерживаемые, полились солёным морем по щекам и шкафу. Я плакала оттого, что не умею я бороться за любимого человека, поступать умно и правильно. Оттого, что уговорила себя за эти годы, будто большая любовь в моей жизни уже была, и ждать ничего не надо. И что миссия у меня на земле такая – быть одной. Не крест, не венец безбрачия, не отбраковка естественного отбора, а миссия. Одиночество – для возможности полной творческой реализации. Для создания новых произведений – капелек в общемировую копилку созидания.
Борис увел меня в комнату и сел со мной на диван.
– Маша, - утешал он меня, поглаживая, – такая взрослая, толстенькая, аппетитненькая, романы пишет, а ревёт белугой оттого, что любви боится. Ну, куда это годится?
А я вспоминала, как четыре года назад он тоже утешал меня, уходя в свою новую директорскую жизнь, и от этого ревела ещё больше.
– Ну, хватит, - сказал Борис, – Пойдем, умоемся.
И он потащил меня в ванную, включил воду и наклонил над раковиной. И пока я пыталась оттереть черные разводы туши и привести в чувство опухшие веки, он стоял сзади меня с полотенцем. В шарфе и с полотенцем. А пиджак был в мокрых пятнах. И от всего этого я начала смеяться, уткнувшись в поданное полотенце. И я смеялась и смеялась, пока Борис не обнял меня, прижав к холодной кафельной стенке. Так мы стояли долго, и я совсем успокоилась, только нос предательски сопел.
Наконец, я сняла с него шарф и пиджак, и пошла всё это разносить по местам, а заодно выключить компьютер и протереть тихонько припухшее лицо кубиками льда на кухне.
Борис задержался в ванной, и я терзалась мыслью, что он там брызгает себе в рот лекарство. Я убрала со стола в кухне и заглянула в ванную комнату. Он сидел на бортике ванны. Я села рядом.
– Что? Чуть живой?
– Да, - сказал он. – Наверно, я себя переоценил. Может, мне в гостиной лечь?
– Знаешь, я ведь хотела попросить тебя об этом.
Он посмотрел на меня с интересом.
– Я могу не приставать к тебе, если ты найдешь второе одеяло.
– Я пристану к тебе и через два. Но на большее сегодня рассчитывать не стоит. Может, это я в гостиной лягу, поближе к лучшему другу – компьютеру? Правда, ночью могу не выдержать и прибежать к тебе под бочок. А ты спросонья не поймешь, кто тебя домогается, и станешь кричать: «Сестра, сестра, меня уже выписали!..»
– Какая молодежь у нас продвинутая, компетентная да сообразительная... Давай, душ вместе примем и посмотрим друг на друга.
Смотреть на исхудавшего Бориса я была как-то не готова. Да я ещё вечно мерзну в этой ванне из-за неплотной двери.
– Давай, ты побреешься, а я пока буду душ принимать. Ну так и быть, иногда можешь чуть-чуть подглядывать за штору.
– Маша, я согласен подглядывать, хотя мне кажется, ты стала полной извращенкой. Но если я начну бриться на ночь, каким я буду приезжать на работу? И как буду выглядеть к концу рабочего дня?
– Я так и знала, что твой Институт начнет со мной конкурировать! Ты уж реши, для кого тебе бриться важнее?
Борис добродушно рассмеялся:
– Дерзкая, вредная Машка. Зато живая и здесь. Это приятно... Давай так договоримся: я вытаскиваю рубашку и костюм на завтра, а потом бреюсь и принимаю душ. А ты стелишь кровать и идешь в душ ко мне. Получится и по-твоему, и по-моему.
– А потом мы оба ложимся в гостиной?
– Это не важно. Где скажешь, хоть на кухне. Уже одиннадцать. Беги, пончик.
– Ах, ты... Кащей!
Я поменяла в спальне постельное белье на новое, шелковое, переливающееся, купленное четыре года назад, да так и не использованное. Это было в далекой прошлой жизни, когда вид расстеленной кровати и Бориса сводил с ума, а тело становилось стремительно тающим на солнце шоколадом. Теперь я не знала своих реакций, я их неявно чувствовала.
Борис все ещё возился с кофром, а я залезла под душ.
Да, просто невероятно. Взял и приехал с вещами, как муж, вернувшийся из командировки.
Когда он постучал в дверь ванной, я уже замоталась полотенцем.
Борис был в футболке и спортивных брюках, совсем другой – не мощный, не коренастый. Своя красота была в этой поджарости в сочетании с короткой стрижкой – но мне надо было ещё немножко привыкнуть к нему.
– Я опоздал, - расстроено сказал он и подал мне руку, чтобы я не упала, вылезая из ванны. Чувство нереальности накатывало сонными приливами, будто не я сейчас стояла перед ним в одном полотенце, а только часть меня.
– Я забыл щетку, - удивился Борис.
– Ты же никогда ничего не забывал.
– Ну что я, робот что ли? Конечно, забывал... У тебя есть запасная? Ты же эти щетки пачками покупаешь и через 2 месяца выкидываешь мимо ведра.
– Помнишь, да? Есть, конечно. Но они тебе не подойдут, это такой полудетский вариант.
– Думаешь, я буду тебе приятен с нечищеными зубами?
Он медленно потянулся, чтобы поцеловать меня. Мне стало не по себе. Всё так быстро! Я не могу!
Я высвободилась из его объятий и полезла в шкафчик за щеткой. Взгляд у Бориса был напряженно-озадаченный. А он на что рассчитывал - после истерики со смехом и слезами я в одну секунду буду готова?
– Борь, ты халат взял?
– Кажется, нет. Тоже забыл. Завтра привезу.
– Можешь мой одеть. Мы же теперь почти одного размера. В этом большой плюс: я могу у тебя вещи одалживать: свитера, джинсы. Вот носки – не получится.
Он перестал улыбаться.
– Что ты несешь? Кто из нас в детство впадает? Ничего не понимаю. Почему ты так нервничаешь?
Я выключила фен: вопрос слишком серьезный, чтобы обдумывать его под это гудение. Мне вообще нужно подумать. Все время мешает досадливое чувство «Что-то не так. А вот раньше...» Конечно, невозможно в один миг всё забыть, тем более, что отношения завершились так болезненно. Но почему я не готова воспринимать новое? Что стоит между нами теперь и мешает? Тогда незримой причиной была Наталья, сейчас она великодушно или с расчетом самоустранилась, а мы всё не можем войти в контакт. Пусть не прежний, а какой-то другой. Он возникает временами и исчезает. Может, мне это кажется?
Я вышла из ванной. Борис высунулся вслед:
– Маша, всё нормально?
Я подскочила к его голове, торчащей в дверях. Какое красивое лицо: глаза, нос, подбородок. Губы. Совсем другой типаж. Когда говорю с ним - один, а смотрю - другой...
– Ты что-то чувствуешь? Я не могу сформулировать…
Борис улыбнулся чуть-чуть устало.
– О, я много всего чувствую, Могу рассказывать тебе об этом ночь напролет. Вот только слушатели у меня сегодня невнимательные.
Я помрачнела. Действительно, это я все порчу истериками и сомнениями. Не могу настроиться. Мешает чувство, что я должна.
– Слушателям трудно. За ними не ухаживали, серенады под окнами не пели, стихов не читали и в любви не признавались.
– Разве? Бедная Маша. Ну, иди в кроватку. Я сейчас приму душ и приду к тебе в любви признаваться. Я быстро. Только к компьютеру не бегай! А то убью соперника!
Я поплелась «в кроватку». Вот здорово – через много лет возвращается любимый человек – а я деревяшка замороженная. Может, от этого уже лекарство придумали? Чтобы без цветов и серенад. Съел таблетку – и порядок – пламя страсти. Страсти без любви. Аморально. А если любовь – без страсти? Патология. Или старость?
В комнате я размотала полотенце и повесила его на крючок за дверью – пусть посохнет. Из зеркала на меня сочувственно глядело моё голое отражение. Прямо, «кровь с молоком». И не скажешь, что 38 лет через полгода. Только синяки под глазами от постоянных ночных бдений. И прическа другая, чем четыре года назад. И ножки пополнели. И грудь, и живот. Нет, переживать не из-за чего. Но большая разница по сравнению с прошлым изяществом. Просто с желаниями плоховато. Но желания, они, как мечты и мысли, не появляются по заказу.
Борис вышел из ванной, раздались шаги. Я скорее прыгнула с разбега в кровать и залезла под одеяло. Всё равно мне страшно, и я стесняюсь. Описать всё это на бумаге – комедия положений. Или переживаний? В общем, смешно должно быть. Кому-то.
Борис сел на кровать, он был в моем халате. Провел по затылку и шее – высохли ли. Устало, медленно. Уже так поздно, столько событий, нервов, а ведь он только второй день после больницы.
– Ну, поговори со мной. Расскажи, что тебя гложет.
Я молчала. Признаваться, что я четыре года ни с кем не встречалась, любовью не занималась и возможностей таких не искала? Разве об этом можно мужчинам рассказывать?
– Ложись, - сказала я, – Тебе же на работу с утра.
– Машенька, если тебе нужно, чтобы мы сейчас поговорили, я готов говорить, сколько потребуется, а если сегодня в принципе неудачный день – будем выяснять отношения завтра, послезавтра, когда ты будешь готова. Тогда беги за вторым одеялом. И прихвати мой флакон с нитроглицерином на столе в гостиной.
Это было очень великодушное предложение. Всё-таки Борис совершенно особенный. У меня не было такого героя даже в моих книжках. Это из-за возраста он мудрый. Стал мудрым. А я? Какая теперь я? Страус, спрятавший голову и дрожащий за свою торчащую навстречу опасности общипанную попку? У нас меняются роли, это ясно. Но почему это так влияет на желания?
– Отдашь халат? Тогда я схожу, - сказала я.
– Бесплатно? Никогда. Тем более, сегодня.
– Тогда не получишь ни одеяла, ни лекарства.
– Вот и узнаешь мой гнев по полной программе. Воспользуюсь тобой вместо всех лекарств. Думаю, это более эффективное средство. И главное, натуральное. Халат тебе явно ни к чему.
– Борь, это же мой халат. И я стесняюсь нагишом бегать.
– А я не стесняюсь? Эгоистка. За так не получишь – я так решил.
– Ты стесняешься?! Это же я толстая! Чего тебе-то стесняться? У тебя такая фигура...
– Спасибо. Я старый, Маша. И у меня гораздо больше страхов по поводу нас с тобой. Но я не хочу, чтобы они были общими. Лучше, когда что-то светлое объединяет. Как ты считаешь?
Вот это да! Я плюхнулась обратно на подушку. Борис стесняется и боится! Как всякий, как простой смертный. А я создала мифологический образ за эти четыре года, вознесла его на пьедестал оракула! Бедненький... И ни слова, всё молчком. Разбирает мои дурацкие подростковые проблемы. Я настолько его моложе... Действительно, чего мне-то бояться? Восстановившейся девственности? Неудовлетворительных сексуальных контактов? Что мне терять, кроме цепей своего одиночества?
Напряжение сразу исчезло. Стеснительность и комплексы растворились от новых мыслей и возникло полузабытое пьянящее состояние легкости, возможное только рядом с Борисом и для Бориса. Вот уж, кто нуждается в поддержке. Только не я.
Я перевернулась и положила голову ему на колени.
– Как ты меня терпишь?
Борис улыбнулся и склонился поближе к моему лицу.
– Если быть очень честным, то еле терплю. По десятому разу.
– А что ты хочешь за халат?
– Поцелуй. А лучше — два.
– А можно я не пойду за лекарством? Потом, когда я тебя поцелую, ты начнешь гоняться за мной по всей квартире, и сам его прихватишь?
Наши лица почти соприкасались, и мы говорили шепотом.
– Согласен. Ты – мое лекарство. Принял бы тебя... в объятия на неделю раньше – и приступа бы не было.
– А ты мог на пару лет раньше появиться!
Борис задумался и откинулся на подушку. Язык – мой враг! Я легла рядом. Его мохнатая грудь выглядывала из халата. Боже, как я любила эти джунгли. И теперь тоже. Я больше не хочу выяснять отношения!
Борис повернулся ко мне и зацепился взглядом за мою грудь. Я загородила её руками. Борис засмеялся и запахнул халат. Ну вот, так всегда! Меняем действия на разговоры. Облом за обломом.
– Кажется, я установил диагноз – тебе обида на меня всё время мешает. Ты не можешь её забыть.
– Пропишите мне что-нибудь, доктор. Загибаюсь во цвете лет!
– Может, я смогу Вам как-то помочь? Тайский массаж или что-то эдакое... остромодное...
– Остромодное – это если мужик с мужиком. Снимайте-ка халат, доктор. По-хорошему.
– Н-нет! Меня же уволят за аморалку с пациенткой... Ну так и быть, три поцелуя плюс танец живота. И позвони Наталье, что я завтра не выйду. Звони немедленно, развлеки ее. Полпервого ночи. В самый раз. Ей понравится.
Я выскочила нагишом из-под одеяла и выключила свет, потом на ощупь нашла раздевающегося Бориса, отняла халат и бросила его на пол.
На кухне через стенку вдруг запел холодильник. Я ещё не рассказывала, что у меня странные взаимоотношения с электроприборами?

********

Наутро его уже не было рядом. Смутно я помнила, как назойливо пищал будильник, а я спросонья обнимала Бориса, чтобы он не уходил.
На всякий случай, я проверила его вещи в шкафу, чтобы убедиться, что мне ничего не приснилось и ничего не показалось. Всё на месте. И рыжий портфель с массажными принадлежностями – тоже.
Я помылась и скорее побежала на кухню: времени-то уже сколько: больше одиннадцати.
Вредный растворимый кофе со сливками вредного процента жирности и вредный бутерброд с колбасой. Ну каким образом люди ухитряются по утрам правильно питаться?
Как Борис поехал на работу после всех ночных подвигов? Даже не разбудил, чтобы я его проводила. Я поискала записку – она лежала на клавиатуре компьютера. Он наперед знал, куда я утром рвану с чашкой кофе! На записке был номер его мобильного телефона. Я невольно улыбнулась. Хороший. Ласковый. Только отдыхать ему надо побольше. Я ведь тоже как нагрузка. Не всегда, конечно, неприятная. Но если с истериками, как вчера…
Я прикинула, идти мне на работу или отпроситься? По всем статьям, надо идти. Хотя бы для того, чтобы деньжат перехватить у кого-нибудь и купить продукты. Я же не знала, что Борис вот так возьмет и переедет. Теперь надо позаботиться о вкусной и здоровой пище, черт бы её побрал. Не макаронами же кормить любимого для укрепления организма. А я в этом месяце мобильный себе купила по специальной акции – мы так с ребятами на работе договорились – будем друг другу SMS-ки посылать, чтобы каждый знал, когда работу можно прогуливать, а когда – быть обязательно. И вот теперь я могу послать сообщение Борису «I love you». Зато хлеба к ужину купить не на что. Смехота.
Я залезла в холодильник. Всё-таки хозяйством надо больше заниматься. Иногда даже больше, чем компьютером.
Вечером, после работы, сил готовить точно не будет. А ведь ещё какие силы надо скопить к ночи. Я бы никуда не ходила, сидела бы дома, ждала Бориса и силы накапливала. Всё равно однажды этот медовый период, когда каждую лишнюю минутку хочется побыть друг с другом, закончится. А пока этим временем так сладко наслаждаться. И готовить хочется, и рубашки гладить – запросто, и ночь недоспать – с энтузиазмом. В юности казалось, что так должно быть и будет всегда. На то она и юность – восторженная и всеядная...
Так, а что он теперь ест на ужин? Раньше пил простоквашу собственного приготовления и всё. Но это был период здорового образа жизни. А теперь, самогонку, что ли? И кстати, как он обедает? Где и с кем? Ну прямо, киножурнал «Хочу все знать».
А стоит ли стремиться всё знать про другого? Чтобы как Депардье в «Виде на жительство» наизусть ответить – любимые блюда такие-то, духи – такие-то, писатель – такой-то. Годы одиночества вообще-то на своей собственной персоне интерес концентрируют. Так что уже трудно другими интересоваться. Про Бориса я знала многое из прошлых лет и, возможно, какие-то знания были уже неточны. Теперь он был старше, без депрессий, директор Института переквалификации врачей, после четырех лет колоссальной нагрузки, перманентного пьянства и сердечного приступа. То ли травмирующим, то ли стабилизирующим фактором было постоянное присутствие на работе его жены, придумавшей, собственно, весь этот Институт и являвшейся одним из его учредителей. Определенно, всё это повлияло на Бориса. Сейчас он вовсе не прежний «всем друг и массажист, шутник и балагур», как клеймила его четыре года назад Наталья, утешая меня своим убеждением, что «нельзя же в Бориса влюбиться».
Я помнила эти подробности, но сегодня перебирала их уже безболезненно. Ну, почти что.
Выходит, мое знание о Борисе – условно. Я, конечно, узнаю его новые привычки и постараюсь с ними ужиться. Но, как человек, мне знаком только тот Борис, который здесь, со мной. А директора, управляющегося с целым Институтом, читающего курс лекций, выдерживающего словесные баталии с женой и сотрудниками, я, пожалуй, и не стремлюсь узнать. А это опасно – не знать. Потому что его отношение к другим людям хоть однажды выплеснется и на меня. Вот и думай после этого: с кем живешь?
Я уже совсем была готова выйти из дома, чтобы ехать на работу, как вдруг зазвонил телефон:
– Маш, ты дома? А я тебя у салона поджидаю.
– Наташ, я буду через 10 минут. Дождешься?
– Ладно. Жду.
Вот так сюрприз. Вчера «наш муж», а точнее, её, переехал сюда, и она по горячим следам заезжает ко мне на работу с изъявлением дружеских чувств. Или с дополнительными инструкциями? Или вообще: «верните чужое добро»…
Наталья, кажется, за эти годы не изменила своего отношения ко мне... Но ведь теперь вечерами она будет одна.
Я выскочила во двор. Опять дождь. Отсыревшая машина не хотела заводиться. Пришлось залезть под капот, оставив спину мокнуть под дождем, двигать клемму аккумулятора и бежать обратно в машину. Она завелась, я отделалась легким испугом. Попросить бы Бориса посмотреть, да ему некогда. Не до чего пока что, лечь бы спать пораньше.
У входа в выставочный зал стояла знакомая черная машина. Я припарковалась, поставила на сигнализацию и пробежала под козырек главного входа, стукнув по пути Наташке в окошко.
Она вышла, не торопясь. Шофёр поспешно выскочил и раскрыл над ней большой черный зонт. Шофёра я помню. Значит, Наталья переманила его с государственной службы к себе в Институт. Он был в черной кожаной куртке, а она – в черном кожаном пальто, отороченном мехом. И на фоне черной машины, под черным зонтом, высоченные и уверенные, они были потрясающей движущейся композицией. Эх, нам с Наташкой лет десять бы скинуть, чтобы с этим красавчиком-шофёром запросто флиртовать. А может, и так можно – только я с головой на Борисе зациклена, а Наталья – на работе. А как у нее с Виктором – телевизионным мастером? Спрашивать неудобно. Если только сама расскажет.
Шофер проводил её до входа, они кивнули друг другу, и он вернулся обратно. Мы с Натальей молча вошли и через большой зал прошествовали, здороваясь со служительницами, к моему кабинету. Я Наталье – где-то по плечо, а Борис по росту – средний между нами. Это всё ерунда, но когда-то они встретились и поженились. У Натальи вместо шляпы – неизменный тяжелый пучок с едва заметными серебристыми нитями. Сколько её помню, этой прическе она не изменяла, только варьировала немного форму или отрезала челку. Наверно, эти волосы, длинные, густые, толстые как проволока, когда-то свели Бориса с ума. Или он попал под обаяние редкого для женщины сочетания мозгов великого аналитика и стратега, веры в семейный очаг и образцовой домовитости?
Наталья положила пальто на диван и села. Я скинула куртку, переобулась и налила воды в кофеварку.
– Ну? - наконец спросила Наталья и усмехнулась.
– Ты его видела сегодня? Как он себя чувствует?
Она засмеялась и откинулась на спинку дивана.
– Нормально. Бодр и весел. Я думала, ты будешь посчастливее.
– Я счастлива… Но года три назад это более бурно проявлялось бы. А как тебе? Я уж решила, что ты приехала глаза мне повыцарапать.
– С ума сошла? Мне даже легче стало. Квартира свободная, что хочешь, то и делай. И Женька, деточка моя, теперь остаться может, а то он с Борисом не в очень теплых… Ну, ты знаешь. А так я обычно сижу у себя, он у себя, и неизвестно: документы он смотрит, над следующим проектом работает или опять запил. А то ещё ко мне с бумагами врывался…
– Подожди! Пьянство – это серьезно?
– Ну, как тебе сказать? Один-два-три раза в год. Кто его знает, серьезно или нет? Но он же вроде по тебе сох, а теперь же причины нет. Этой причины.
– Может, отдыхать разучился? Так работать, как вы – ни нервов, ни здоровья не хватит.
– Да сейчас гораздо легче. Программа обкатана, изменений немного. Слушатели толпой уже не валят. Коллектив постоянный. Если наберутся желающие платить – семинары за границей проводим. Чтобы приятное с полезным. Там и отдыхаем, если дают… Сейчас встала другая проблема – чтобы в медицинских учреждениях к нам интерес не угас. Сама знаешь, что сейчас в здравоохранении творится. Всё может поразвалиться, мы закроемся, и все сразу станем безработными. Отдыхай – не хочу.
– А Борис дергается?
– А чего ему дергаться? Это же я без конца по командировкам мотаюсь и под своё имя массы на наши семинары заманиваю. Хорошо, что меня главврачи ещё по министерству знают и помнят. Вот и посылают перспективных. А чаще – блатных. Но мы отметок не ставим. Оплатили курс – прослушали – до свиданья. Вообще, в мире почти весь бизнес – на личных контактах. Так и мы крутимся. Вот Борька мне вчера доказывал, что я ещё больше должна работать, потому что теперь он вечера и выходные с тобой будет проводить. Внаглую пользуется моим отношением к тебе. Эксплуатирует мои дружеские чувства.
– Я что-то не пойму. Тебе нужно, чтобы он пожил у меня? Или наоборот?
– Да нет у меня никакого конкретного интереса по этому поводу. Потому мы и дружить с тобой можем. Мне нужно, чтобы заботы о Борьке меня больше не доканывали. Чтобы он всегда был здоров, работоспособен, контактен и предприимчив. Чтобы никаких стрессов, депрессий, настроений, влияющих на жизнь Института и мою заодно. Чтобы ваш исключительный секс у него все мозги не повыпотрошил…
– Наташа, мы уже старые! И давай не будем это…
– Не будем. Но по пьяным откровениям я немного в курсе про минувшие дни. Все будет хорошо!
– Прекрати! Обычно женщины горько рыдают, если муж уходит к подруге. А ты рекомендации и советы за так раздаешь. Давай, кофе, наверно, остыл. У меня тут шоколадка припрятана. Вот. Кушай.
Мы помолчали. Кофе был еле теплый, но мы выпили. Я помню, что она не любила кипяток.
– А как Женька поживает?
– Всё, последний курс. Усы отрастил. Бывший мой дергается, что Женька вроде жениться собрался. Как будто забыл, что когда мы с ним женились, он был аспирант, а я студентка с Ленинской стипендией. И ничего. Нам тоже родители помогали. Так и бывает.
– А ты девушку видела?
– Нет, мне ещё не представили... Знаешь, это было ошибкой, когда мы с Борькой поженились, и они с Женькой никак общий язык не находили, – отправить ребенка к отцу. Конечно, наступил мир и покой, все были довольны… Но Женька теперь вообще ко мне не рвется. Если только купить что-то дорогое задумает тайком от папаши.
– Наташа, это же возраст. Ну вспомни, вот мы – девочки, а когда нам по 22 было – мы сильно к мамам рвались?
– Я рвалась, у меня как раз Женька родился. А пришлось со страшной свекровью жить. В туалете диссертацию тайком писала! Знаешь?
– Знаю. Зато теперь ты какая! «Железная леди»! Я всегда тобой гордилась... И теперь... Тоже слов нет.
– Спасибо, Машка. Знаешь, как я без тебя скучала! С утра до ночи: о делах, о делах, о делах… Надо, надо… Здесь уследить, здесь проконтролировать. Чтобы никто не подвёл, чтобы всё вовремя и по плану. Расслабишься – упустишь дело, упадёшь в чьих-то глазах, подмочишь авторитет. Посоветоваться только с Борькой можно. Если он вменяемый. Нет подруг, все интриганки, с ними только он справиться и может: комплиментами одаривает, ручки лобызает, что-то умное советует, презенты в дни рождения преподносит... А они все за него переживают, какая же ему жена-стерва досталась!
– Бедная… А теперь ещё новый повод для сплетен. А можно как-то скрыть, что вы теперь не вместе?
– По большому счету, принципиального значения это не имеет. Борька все равно раньше всех приходил и позже всех уходил. Вот не знаем, как теперь машину делить – я иногда оттуда с утра должна по инстанциям пробежаться, а он только от тебя едет. Ну, придумаем что-нибудь.
– И шофёр в курсе. Ещё расскажет кому…
– Не расскажет. Он пять лет со мной работает. Я – его кормушка… Знаешь, он вчера привез Борьку к тебе, а сам вернулся, узнать, не надо ли чего... Просёк ситуацию.
– Да-а? Значит, хороший человек. Друг. Можно только позавидовать.
– Машка, ну ты наивная. Утешал он меня вчера... И не первый раз… Теперь шантажировать может, да не будет, раз с деньгами завязано. Я не могу на любовь полагаться, мне надо стабильно, спокойно и надежно... Хоть деньги дают гарантии на спокойствие.
Я села рядом с ней на диван. Кажется, пришел момент – гордиться своими собственными взглядами и собственной жизнью в согласии с собой. Но Наташа не всегда была такой. Это от безвыходности... От безысходности.
– Наташа… Если сам приехал, не по вызову – значит не из-за корысти. Не надо плохо обо всех думать. Молодой, красивый… Ты же для него – Клеопатра, царица!
– Ой, Машка, смешная. Здорово было, когда мы жили в одном подъезде... Машка, я ведь никого кроме тебя не знаю, кто бы от меня ничего не хотел. Все ради выгоды. Это теперь нормальным считается. А ты в мире искусства законсервировалась. Последний из могикан. Слушай, а может тебе к нам работать пойти? Ты ведь компьютер знаешь?..
– Зачем? Чтобы я Борису надоела быстрее? Пусть отработает сначала свои полтора месяца.
– Как, полтора месяца?! - закричала Наталья. – А потом – обратно?! Ну дайте мне спокойной жизни без нервотрепки! Без извержений и наводнений! Ну разве я не заслужила? Нормальной жизни?
– Заслужила, заслужила… А ты думаешь, он ко мне – надолго? Он теперь другой. Не такой, как тогда. Ну старше, понятно. Раньше он хотел детей, семьи… Страстно, немедленно. А сейчас – вроде всё также, даже серьезнее, но что-то изменилось… Да и у меня нет прежней непосредственности...
– Разбор полетов... Так ты радуешься? Что-то в глаза не бросается.
– Я радуюсь. Я даже сейчас скучаю по нему. Всё время. Хотя знаю, что надо расставаться именно для того, чтобы поскучать. Но что ты хочешь, я ещё даже не очухалась: неделю назад я, наконец, снова вас увидела после перерыва, и вдруг такие перемены в жизни… Я была настроена жить одна.
– Сейчас я это могу понять. Борька меня ненавидит, другие мужики – со мной из-за денег... Витька был дружочком, да, но он совсем спился. Почти не просыхает. Два раза уже лечился – без толку… Так что хочется даже одной побыть.
– Как Витя спился? В воскресенье, когда я тебя разыскивала, он же подходил к телефону, тебя звал!
– Это он с утра опохмелился, мозги себе вправил и бросился проводочки паять. Потом я его домой отправила, к жене. И уехала. Надо расставаться, это не жизнь. А я так к нему привыкла. Он последнее мог отдать, просто так, не по пьяни... А знаешь, сколько Борька не замечал, что я с субботы на воскресенье дома не ночую?
– Может, делал вид? Он мне говорил, что знает про Виктора.
– Конечно, он знает! Он шофёра попросил проследить и записать адрес. А потом припёрся к Витьке в мастерскую.
– Кто? Шофёр?!
– Нет! Борис!
– Нормально! Значит, ревность! Значит, ещё были чувства?
– О! Есть такое чувство. Чувство собственника называется. Орал - орал, что я подрываю престиж общего дела. А потом успокоился и снова пошёл по тебе страдать. Ты же ему рогов не успела наставить?
– Он их не заслуживал...
Мы сидели рядом на диване, и я вытаскивала из её пучка по одной шпильке, чтобы голова отдохнула от железа, пока никто не видит. Наташка очень любила раньше, чтобы я расплетала ей волосы. И сейчас жмурилась от удовольствия, несмотря на колючки в разговоре. Да как же нам без колючек?
– Да, я давно хотела тебе сказать. Эта было тонкая затея – с этой картиной. Прямо-таки, изящная. Он над ней сох, он с ней пил, а потом лицом к стене поворачивал. И трогать никому не разрешал. Это ведь ты на ней, верно?
– Символ. Бескорыстной любви, вечной верности. Смешно, да?
– Нет... Я бы хотела так любить. Даже без надежды. Дарить картины, которых не заказывали. Да так, чтобы чувствовать, что они другому скажут. Это слишком умно. Какое-то недоступное для меня понимание. Знаешь, я всегда подозревала, что ты хочешь казаться слабее, глупее, наивнее, чем есть. Просто так, интуитивно. А я как мужик – вперед и с песней. Всю жизнь личным примером доказываю, что мы – не слабый пол. А зачем? Институт, деньги, суета. Я устала. Хочется чего-то простого и настоящего. Только мне кажется, что я уже не смогу быть настолько открытой и естественной.
– Почему? Сейчас-то ты открыта для меня, для дружбы. Потом обязательно и до новой любви дойдет… А с картиной все было проще – захотелось ему что-то на память оставить. Сделать подарок.
– Маш, ты очень хороший человек: смешной, чудной, бескорыстный. Давно я тебе это собиралась сказать. Я теперь понимаю Борьку: трудно удержаться. Посреди торговых сделок такой оазис простой жизни. Самое интересное, он вроде на самом деле тебя любит.
– Почему «вроде»?
– Ну, ты же знаешь, не верю я в Борькину глубину и искренность без доли здорового расчета. Может, он с тобой другой? А может, это его очередной спектакль «Моя семья»?
– Ты хочешь меня предупредить? Я же вроде уже закаленная.
– Что, и второй раз выдержишь? Может, у вас, и вправду, любовь?
– Наташа, я искренне верю, что у нас, «и вправду, любовь». Не такая, как четыре года назад, но тоже очень... серьезная. Но я могу ошибаться. Видеть то, что хочется.
– Обалдеть от вас можно. А шутки друг с другом вы, как раньше, шутите?
– Меньше. В пределах врачебных предписаний.
– Ой, слушай. Может, Борьку отправить лечиться куда-нибудь на выходные? А мы с тобой пойдем гулять, тратить деньги. Болтать два дня подряд, представляешь?
– Грустно без общения? Борис вряд ли без меня поедет. Но мы немного привыкнем друг к другу, выясним, кто хозяйством будет заниматься и посуду мыть, и тогда можно будет в парк ходить на шашлыки или на природу всем вместе. Как раньше. Ну, почти, как раньше. Через месяц, в конце апреля — начале мая, уже тепло будет.
– Интересно. Ты даешь! Те же лица, но другой расклад. Ты ведь пишешь сейчас? Используй ситуацию из жизни: мужчина и две женщины – подруги. Он был мужем одной, потом случилась любовь с другой, потом он работал с женой, а потом переехал к той, с которой любовь крутил. Он же – переходящий красный вымпел!
Тут мы заржали так, что на звук прибежал замдиректора, и мы, держась за животы и утирая слезы, пытались с ним поздороваться. Он понимающе кивнул и убежал, махнув нам рукой.
Наконец, мы отдышались.
– Может, напишем что-нибудь в соавторстве? - предложила я. – Возьмешь отпуск, и сбацаем за месяц. «Как сберечь мужчину в пределах своего прайда»
– А что такое «прайд»?
– Львы живут не стаями, а прайдами. На одного самца – много самок.
Наташка опять залилась хохотом. Мне было её жалко. Наверно, вот так, от души смеяться, её могли заставить только два человека: я и Борис. Она вдруг тоже погрустнела. Наверно, подумала о том же, о чем и я четыре года назад: «Я теряю их обоих». А может – нет.
Она заплела свой пучок, сделала перед зеркалом строгое лицо и потянулась за пальто.
– Подожди, - остановила я её. – Ты ведь посуду любишь? Смотри, видишь левую витрину? Красиво? Пойдем, поближе. Это китайская керамика. Возьмешь что-нибудь?
Мы подошли и стали рассматривать вещицы из фарфора.
– Вот эта ничего. Дорогая?
– Не страшно. Ты мне всегда что-то большее даешь.
– Да, мужей напрокат сдаю.
Я обняла её. Бизнес, управление, лекции – всё равно внутри она просто женщина. Моя близкая подруга, от которой вчера опять ушел муж.

********

Она уехала. Я стояла у входа в зал, кутаясь в накинутую шаль, а ветер безжалостно трепал волосы. Глухое серое небо не верило, что уже апрель на носу, и пора дать возможность солнцу осветить намерзнувшуюся за зиму землю. Голые ветки кустарника шевелились от ветра, складываясь на фоне неба в движущиеся графические узоры.
Я перестала считать месяцы, как делала после его ухода. Время постепенно слилось в одно общее невыразительное состояние под названием «Я это переживу. Надо жить». Я не пыталась забыть и отвлечься. Возможно поэтому мне удалось не возненавидеть ни себя, ни его. И вот я стою под этим безучастным небом, которое не могло не знать, что он ко мне вернется, и вглядываюсь в загороженную сплошной облачностью ноосферу. И вместо того, чтобы с восторгом предаваться мыслям о меню на ужин, я почему-то стою, дрожа и щурясь от холодных струй воздуха, уподобляясь мелкой ряби воды в простуженной луже, и снова гадаю, не поздно ли мне начинать все заново. Не противоречит ли это законам природы? Я думаю о законах природы и о том, сколько он сможет быть со мной? Сколько нам отмерено в этот раз?

********

В моем кабинете надрывался телефон. Я подбежала и схватила трубку.
– Маша, ну где же ты? Я уже час дозваниваюсь!
Это был Борис. Родной голос. Волшебная флейта.
– Борь, я в соседнем кабинете, а там не слышно. Как ты себя чувствуешь?
– А тебе разве не доложили?
– Ты про Наташку?
– Ну да.
– Она сказала, что хорошо, а у меня есть веские основания сомневаться. Да ты ещё почти не спал, сладкий.
– Ах, Машенька… Как мне к тебе хочется. А я сегодня буду поздно.
– А я буду тебя ждать. Что ты теперь ешь на ужин?
– Тебя, только тебя.
– А как делать твою фирменную простоквашу? Ложка сметаны на баночку и ложка сахара? Или пол-ложки?
– Я тебя научу. Завтра суббота. Так прямо с утра и займемся хозяйством.
– Ты меня пугаешь. Я отсыпаться по субботам люблю.
– Не волнуйся. Я тебе обещаю отличную компанию.
– Ладно. А поздно – это во сколько?
– Не скажу. Не знаю. Жди меня – и всё тут.
– Это же домострой!
– А что в этом плохого? Дом построить?
– Да не дом, а домашних построить! А им к компьютеру захочется. Без тебя.
– Маша, я должен идти! До вечера!
Значит, мне не показалось. Вчера моя жизнь действительно изменилась. Ко мне переехал Борис. И теперь нужно помнить, есть ли еда в холодильнике, чисто ли в доме. И не сидеть над новым романом ночи напролёт, а ложиться вовремя, чтобы выспаться, рано встать и проводить Бориса на работу. Семья требует жертв.
Все, пора пробежаться по магазинам. Рабочий день завершился. И за что мне зарплату платят?

********

Он пришёл часов в десять вечера, когда я уже все убрала, всё приготовила и слонялась по дому неприкаянная, бессмысленно пялясь то в компьютер, то в телевизор.
Наконец, я услышала от входной двери звук ключа. И сразу возникло такое естественное в моём возрасте желание попрыгать на одной ножке или броситься на ручки к Борису. Только обязательно с разбега.
Но, обуздав свои порочные влечения, я стояла в прихожей, прислонившись к тому самому шкафу, который вчера обливала слезами.
Борис был бледен и дышал с трудом. Он вошёл, посмотрел на меня виновато и прислонился к зеркалу. Я помогла ему снять пальто. Он прошёл в гостиную, держась за стены и сел на диван. Ему было плохо.
– Может, «Скорую», Боря?!
Он отрицательно покачал головой и непослушными белыми пальцами пытался ослабить галстук. Пришлось развязать галстук, стащить с него пиджак и расстегнуть ворот рубашки. В карманах пиджака лекарства не было, в карманах пальто - тоже. А если это инфаркт?!
Я притащила из спальни подушку, сняла с Бориса туфли и подняла его ноги на диван. Они были совершенно ледяные, будто он час простоял в мороз на улице.
Я в медицине – ноль. Но я вспомнила, как с приступами аритмии в свои последние годы возвращался домой с работы отец. И вся семья тут же начинала суетиться, чтобы оказать главе семьи первую помощь. К вечеру ему становилось лучше, и он принимался окрепшим голосом командовать. И все слушались, напуганные его болезнью. А утром он опять с упорством маньяка летел на работу. Вечером всё повторялось. От той поры в доме остался лишь просроченный валидол. Так, что я могу?
Борис полулежал, прикрыв глаза.
Надо позвонить Наталье. Я схватила записную книжку и бросилась к телефону, висевшему над диваном. Борис повернул голову и сказал что-то. Я не расслышала и наклонилась к нему.
– Не надо звонить. Мне лучше, - прошептал он.
Но, судя по его виду, не очень-то верилось. Я рванула на кухню и включила чайник. Потом вернулась в комнату, села к Борису на диван и изо всех сил принялась растирать ему ноги. Как умела. Он же у нас врач и массажист, а я только подруга доктора.
Потом я заварила чай и принялась вливать ему в рот по ложечке. Как ни странно, Борис не сопротивлялся – видно, из-за плохого самочувствия его тяга к гомеопатии укрепилась. Когда я растерла ноги второй раз, он однозначно в лице порозовел.
– Дай мне чашку, пожалуйста, - произнёс он своим обычным голосом.
Я даже вздрогнула от неожиданности. Борис допил чай и облегченно вздохнул. Я укрыла его пледом. Он закрыл глаза. Дыхание было ровным: кажется, заснул. Где же его спрей? Потерял, что ли? При мне он клал его только раз – в карман спортивной куртки в больнице, а как он принёс его ко мне, я вообще не видела.
Что, если ночью ему станет хуже, и я не успею вызвать «Скорую»? Боже, как страшно. Может, мне не ложиться? Посидеть за компьютером? Писать я, конечно, сейчас не в состоянии. Нет, надо хоть с кем-то посоветоваться. Я знаю только одного такого человека.
Я тихонько выключила телефон над диваном и пошла звонить на кухню.
Наташка ещё не спала. Но она испугалась моего шепота. Когда я всё выложила, Наташка задумалась и выдала:
– Маш, мы же видели его кардиограмму, с нагрузкой и без. Ничего страшного. Это вы прошлой ночью перекувыркались! Отоспится – будет как огурчик. Не волнуйся!
– Как не волноваться? Заснул одетый, весь белый, лекарства нет…
– Ну, может, врача?
– Он запретил.
– Маш, тогда точно не трясись. Во-первых, он сам за себя боится, значит, если бы были опасные симптомы, сам бы меры принял. У него в портфеле наверняка для инъекций всё есть. На все случаи... Во-вторых, он не допустит собственного помирания на твоих руках. Он совсем для других целей к тебе переехал...
– Мне не до шуток сейчас. Ладно, раз кардиограмма ничего... Я знаю, сердечную боль нельзя терпеть... Наташ, может, ему, в снова больницу лечь?
– Посмотрим. Ты, главное, не мешай отдыху, и не занимайтесь слишком активно своим спортом…
– Наташ, ты пьяная, что ли?
– Ну, чуточку. Отмечаем первые свободные выходные...
– Так ты не одна? Извини.
– Нет, ты звони, если, не дай Бог, хуже станет. А если лучше или совсем хорошо – бросай старого хрыча и к нам приезжай!
Я повесила трубку и пошла в гостиную, послушать, как он дышит. Лишь бы дышал...
Вроде бы дыхание было нормальным, ровным. Мне так кажется. Я же даже не помню, какой пульс должен быть обычно? И давление старым аппаратом с затычками в уши не смогу померить. Никудышная из меня сестра-сиделка. Как и боевая подруга. Ни коня на скаку, ни в горящую избу... Только слёзы лить, шутки шутить и другие глупости. Хоть бы Борис меня массажу обучал – будет одно полезное умение. А так я ему только развлекаться пригожусь. Если он в силах будет...
Ну не может судьба быть настолько безжалостной: дать ему вернуться ко мне, чтобы снова отнять, и на этот раз – безвозвратно. Хотя кто может знать... И все, абсолютно все и всегда, что бы ни случилось, надо превозмогать и жить дальше. Такая вот житейская философия. Хоть и не моя, а правильная.
Я вернулась к компьютеру. Двенадцать ночи... Пора уже спать, глаза слипаются. А уходить в спальню – страшновато. Был бы диван разложен, я бы тут легла, и слушала, как он дышит. Может, четыре стула в ряд поставить? Будет узкая кровать. Зато лица почти рядом. Если что - я сразу проснусь.
Борис перевернулся на бок и тихонько захрапел. Оказывается, этому звуку можно и радоваться. Поверх пледа в полумраке белел рукав рубашки. Я ведь забыла манжеты расстегнуть! И вообще надо его как-то раздеть. Тоже мне – отдых – в одежде. А начну раздевать – проснётся. Будить-то уж совсем не хочется.
Манжета расстегнулась с трудом, но он не почувствовал. Осталось только шесть пуговиц на рубашке и пояс брюк. В жизни не приходилось мужчину раздевать. Тем более, лежачего. Не царское это дело.
Когда я взялась за брюки, Борис проснулся. Охранная система. Основной инстинкт.
Он потянулся.
– Ничего не болит? - спросила я.
– Пока ничего. Кажется, эксперимент удался.
– Как? Какой эксперимент?
– Иди под бочок, тогда расскажу.
– Шантаж – первый признак здоровья. Я рядом посижу.
– Маша, я засыпаю. Иди скорей.
– Спи. Завтра расскажешь. С подробностями.
Он заснул. Никакой бессонницы. Везёт! А мне иногда так мысли мешают, что вся ночь кувырком.
Я пошла в спальню. Ну и денёк был сегодня!

********

Под утро мне приснилось, что мы с Натальей ждем окончания операции в длинном и узком больничном коридоре. Заплаканные, измученные. И какие-то молодые то ли врачи, то ли практиканты-студенты, то ли санитары уводят меня от нее – отвлекаться. Насильно утаскивают куда-то, и явно не с благородными намерениями. И я стала отбиваться бессильными руками, понимая, что против такой бригады моё сопротивление смешно и бесполезно... И вдруг услышала прямо над ухом веселый голос Бориса:
– Вот так, подкрадешься девушку слегка изнасиловать, а тут как врежут, упадешь замертво.
Я открыла один глаз – второй еще спал – и обнаружила рядом с собой Бориса, одетого в спортивный костюм.
– Тебе лучше?
– Все нормально. Я давным-давно встал, переделал кучу дел, а ты всё спишь и спишь. Полночи печатала?
– Печатала?! Тебя сторожила! Как ты мог забыть свой нитроглицерин?
Борис засмеялся.
– Да, я не забывал. Я решил, что рядом с тобой он мне больше не нужен. Просто вчера был трудный день, а я тебя практически не видел. Вот если бы ты в обед приехала, я бы прекрасно продержался до вечера. А телефонных разговоров, радость моя, мне для здоровья маловато.
– Это что, твоя новая теория «Больше Машку, меньше лекарств»?
– Фу, как грубо. Я бы сказал: «Любовь победит недуг».
– Убери руки. Я после вчерашнего боюсь до тебя дотронуться. А если тебе как следует плохо станет? А «Скорую» ты не хочешь! Знаешь, как страшно было? Хоть бы ты научил меня первую помощь оказывать. Или уколы делать, или массаж.
– Напугалась, моя Машенька... Ты вчера вела себя как профессионал. Я как раз пришел выразить признательность. Ну, обними меня... Я был уверен, что рядом с тобой, когда наши биополя в контакте, все процессы в организме потихоньку нормализуются. У нас какие-то особые взаимоотношения полей, солнышко. Ты разве не чувствуешь? Нам надо больше бывать вместе. И чаще.
– Боря! Если при беспрерывной любви у тебя случится приступ, помру я, просто оттого, что в доме нет лекарств!
– Не надо лекарств. Обняла бы поласковее, поцеловала бы... Раньше ты не была такая разговорчивая.
– Это ты мне рта не давал раскрыть со своим нескончаемым энтузиазмом.
– Ты хочешь раскрывать рот с моим кончаемым энтузиазмом? Нельзя ли об этом как-то поподробнее? Практически.
– Пойду-ка я умываться и завтракать. А то твои шутки до добра не доведут. И до кухни – хорошо, если к вечеру.
– Не торопись. Ты хочешь, чтобы я довел тебя до добра? А каким способом?
– Как стукну сейчас! Ой, тебя же теперь и бить нельзя!
– Ну почему же? Я не против. А это будет обыкновенный садизм? Ой, не щипайся. А просто поцеловать? Нет? Ты меня вынуждаешь на крайние меры!
– А какие у нас «крайние»?
– Вот заберу у тебя ключи от машины и поеду на рынок. А ты валяйся, сколько хочешь: никто мешать не будет. Но и массаж никто не сделает.
– Ах, массаж? Так Вы бы сразу и сказали, что первое занятие. Я же записалась, Учитель, но не знала, когда начало.
– Прямо сейчас. Ох, уж эти разговоры... Я терплю с прошлой ночи. Ты слишком сурово со мной обращаешься... Ну, иди ко мне...

********

Мы как раз вошли с сумками после рынка, когда позвонила Наташка.
– Ну что, как он там?
– Сумки таскает.
– Ну вот видишь, а ты с ума сходила. Чем лечила-то?
– Чаем.
– Хорошее средство. Надежное и проверенное. Даже гомеопаты не додумались. Инфаркт, который от чая рассосался, – это интересно, на диссертацию тянет. Слушай, может уговоришь Борьку  вместо меня поехать в понедельник на совещание в центр? Тебе он точно не откажет.
Не отнимая трубки от уха, я выглянула из гостиной в коридор. Борис должен был на кухне разбирать покупки. Его не было видно с моего места. Но зато я увидела тянущийся провод: значит, он слушал наш разговор по другому аппарату.
– Нет, Наташ. Это ваши дела. Я такого влияния не имею. Но спасибо за доверие.
– Жаль. Но между прочим, Борьку я только тебе могла доверить. Родной все-таки.
 – Тебе не грустно там одной?
– Да нет, ты же знаешь, что...
– Ну ладно, Наташ. Звони. Приезжай.
– Как, туда, в вам? То есть к тебе? Думаешь, это возможно?.. Нет, к тебе - пожалуйста. Но Борьке точно плохо станет.
– Тогда ко мне в салон, если вдруг по пути окажется... И если время будет.
– Ты говорить не можешь, да? У тебя тон такой, будто он уже тебе под юбку залез.
– Ну что ты? Мы только из магазина.
–Ладно. Там что-то не так. Пока. Созвонимся.
Она бросила трубку, и сквозь короткие гудки я услышала, как Борис осторожно положил свою. Я тоже повесила. Что-то стало невесело.
Тот мой Борис, «всем друг и массажист», «шутник и балагур», четыре года назад никогда бы не стал подслушивать чужой разговор. Или читать чужие письма. Он был выше этого. Его не трогали сплетни и не беспокоили косые взгляды. Тем более, женские. Он был прямодушный и искренний. Он был щедрый и великодушный. Он был человеком сильных страстей, и по-доброму относился к людям. Что же с ним приключилось?
В дверях стоял Борис. Он смотрел на меня. А у меня на него прямо глаза не глядели.
– Будешь со мной готовить? - спросил он нейтрально.
– Давай, - ответила я ровным голосом. — А что именно?
Мы пошли на кухню и сорок минут варили и пекли обед, хотя прошло уже время полдника. И в основном, молчали.
Борис делал вид, что всё нормально, а я искоса поглядывала на него и гадала, знаю ли я этого человека? Того, с которым делю дом, стол и постель.
Прежний Борис был попроще - неприхотливый в еде и одежде, любящий разные традиции, включая порядок в доме, и пренебрегающий иногда приличиями из мелкого хулиганства. Он бегал в майке и спортивных брюках дома и на работе, в косметическом салоне, обижался и кричал, когда ему что-то не нравилось, давал мне денег, не зная точно, сколько дает, страстно желал, ревновал и добивался своего. Он пел, танцевал, азартно играл, шутил и массировал всех, кто только ему под руку попадался.
Этот, сегодняшний Борис, носил рубашки, костюмы и ботинки только определенных известных фирм, ел с ножом и вилкой, не бегал по утрам, не общался с друзьями, пользовался услугами шофера, секретарши и маникюрши. Он был теперь без депрессии, но более сдержанным и скрытным, как бы отделяя глухой стеной рабочие проблемы от отношений со мной. Он приехал ко мне с вещами – и я восприняла это, как знак любви, а вовсе не расчета, не как стратегически обдуманный шаг. Да и какая-такая от меня может быть выгода?
А теперь получается, что это совсем не тот Борис, которого я любила. Он стал старше, он изменился. Но и я – то же самое. Нет, пожалуй, по ночам он прежний. Со скидкой на возраст. Так же, как и у меня. Наверно, за эти годы любить Бориса стало для меня хронической вредной привычкой. Таким же навыком, как смотреть на других мужчин, как на обычных живых существ, а не на сильную половину человечества. Но что я могу сделать?
Мы сели обедать. Всё также молча. Почему он подслушивал? А чего я так расстроилась? Ну, поднял трубку автоматически, случайно, со мной одновременно, услышал Наташкин голос, подумал, что она ему звонит. А потом решил послушать шутки ради, как мы ему кости промываем, и в подходящий момент вмешаться и приструнить нас. Возможно? Правдоподобно?
– Что, невкусно? - удивился Борис. – Или вдохновение так изводит? Как твоя очередь мыть посуду, так ты к компьютеру мчишься. Наверно, и романы пишешь, чтобы хозяйством не заниматься? Точно?
– Нет. Не знаю. Я третий день не пишу.
– Я мешаю? Ничего, это пройдет. Ты привыкнешь, что я тут, с тобой. И снова начнешь лишние мысли на всех обертках и огрызках записывать в самые неподходящие моменты. Правильно?
– Наверно. Я помою посуду. Хочешь, посмотри, что по телеку.
– Маша, я тебе что, уже надоел? И вообще, о чем ты думаешь?
– О Наталье. Почему ты...
– Что?
– Слушал нас?
Борис метнул на меня быстрый взгляд. Потом помолчал. Видно, взвешивал, говорить правду или нет. Лицо стало чужим и непроницаемым.
– Мне лучше наперёд знать её шаги. Ты ее любишь, но она может раскинуть целую сеть, чтобы отомстить. Не тебе – мне. Я должен предугадывать ход ее мыслей, чтобы прикрыть нас. Вот и всё.
– Борь, я готова признать, что ты свою жену знаешь лучше, чем я – свою подругу детства. Но разве нельзя допустить, что она любит и тебя, и меня? Обоих. И если что серьезное случится, именно мы с тобой будем те самые близкие люди, к которым она обратится. Мы сейчас вместе, нам хорошо, а она – одна. Как бы там не было. И если ей понадобится вернуть тебя, я думаю, она найдет способ. Только вряд ли ей захочется причинить нам боль. Она хорошо знает, каково это... терять.
— Восторженная песнь идеалистки. Машенька, тебя жизнь хоть чему-нибудь учит?
– Чему? Хуже о людях думать? И о тебе? Ведь вы – одна команда. Я живу в согласии со своими принципами и не стремлюсь к должностям, где ими пришлось бы поступиться. Возможно, ваша жизнь сложнее, интереснее и, конечно, доходнее, но мне она кажется искусственной. Мне жаль, если от того депрессивного массажиста мало что осталось.
– «Депрессивного массажиста»? Ах, вот под какой кличкой я вошел в историю. А ты — «жертва вероломного соседа»?
– Нет. Я — «оазис простой жизни».
Он на минуту задумался.
– Да. Оазис... Да. Сама придумала?
– Спасибо, что спросил. Дословно цитата звучала так: «Я могу понять Бориса. Ты как оазис простой жизни посреди торговых сделок».
– Тебе оскорбительным ничего не показалось?
– Нет. Она приезжала посмотреть, счастлива ли я. И не хотела ехать обратно.
– Хорошо. Может, ты и права. Во всяком случае, отчасти. Но мне не нравится, что она так или иначе присутствует в наших отношениях. Так не должно быть... Маш, может мне бросить ко всем чертям этот Институт со всеми вложенными деньгами?
Вот это вопрос, с ума сойти. Тоже мне, нашел советника по финансовым проблемам! Такое я никогда бы не смогла представить в самых смелых мечтах: Борис, добровольно отказывающийся от высокой должности.
– А чем ты тогда займешься? Снова пойдешь чужих баб наглаживать? Нас с Наташкой ему уже не хватает — новеньких подавай! Опять начнешь бегать в майке по чужим квартирам, вправлять шеи и мечтать о великом? Значит, в итоге опять меня бросишь? Ну ладно, раз душа моря просит, иди в массажисты. Наталья, надеюсь, приглядит за тобой. Только мою картину подари мне, пожалуйста. Я буду смотреть на нее и пьянствовать.
Борис, наконец, улыбнулся.
– Я пошел бы участковым в поликлинику. Или главврачом. Или в больницу, как раньше. Это сейчас не проблема, место найдется. Правда, зарплата смешная. Тебе это тоже не важно? Что плечами пожимаешь? Значит, подрабатывать придется. Эх, Машка моя сумасшедшая. Дай я тебя поцелую... Нет, не могу Институт бросить. Во-первых, он без меня развалится, во-вторых, больно жирно Наташке все оставлять, а в-третьих, мы с тобой еще на море не съездили. Предупреди на работе, что уедешь в мае на две недели.
– Ну, это еще не скоро. А вдруг мы за это время поссоримся, не поделив Наташку, разойдемся; и ты поедешь к морю и скалам с медсестрой, которая сможет оказать тебе любую неотложную помощь?
Борис по старой привычке закинул голову, но тряхнуть кудрями не удалось - их не было.
– Машка, мне теперь нравится, когда ты ревнуешь. Это повышает мою значимость. Но почему ты такая пессимистка? Сама почаще обращай на меня внимание, и я не смогу бегать еще и за медсестрами. Пускай они за мной бегают. Но если мы будем с утра до вечера выяснять отношения...
– Которые стали другими оттого, что мы оба изменились...
– Но это же не означает, что они стали хуже. Или означает?
– В каких-то вопросах даже лучше. Вот если бы ты не приобрел некоторых шпионских навыков...
– Выброси из головы. Неужели мы из-за этого будем ругаться? Ну хорошо, ругайся. Я буду сидеть и терпеливо слушать, а ты можешь высказывать все свои надуманные претензии. А когда тебе надоест это занятие, я расскажу тебе о своих контраргументах. И когда ты о них узнаешь, то, может быть, разрешишь и подслушивать, и подглядывать. А может, и нет.
– Так.Выкладывай.
– Один аргумент я только в понедельник-вторник смогу тебе представить. А о втором вчера хотел рассказать. Но видишь, как получилось?
– Борь, ты имеешь право на склероз, но второй контраргумент ты с утра уже блестяще представил. Это я на всякий случай, напоминаю.
Он подошел ко мне и обнял. Волна его запаха вливалась в меня и туманила взгляд.
– Не может быть, я забыл. У тебя нет доказательств! Кстати, я придумал для нас теорию. Как гармонизировать наши отношения. Ты ведь любишь теории?
Я очнулась.
– Интересно. А гармонию будем искать в психологическом или физическом аспекте?
– Надо бы – в обоих. Но моя теория о физическом. Ты разочарована? Так это тебе достанется, психологическая часть. Ты же у нас конструктор человеческих душ. Вот и придумай, как нам не ссориться, постоянно заниматься любовью с наивысшей эффективностью, не отказываясь от взглядов и работы?
– Если постоянно заниматься любовью, от работы точно придется отказаться. Особенно тем, кто целыми днями на ней пропадает, а потом приползает полуживой... А твоя теория совсем оригинальная, ты ее не у даосов слямзил? Так они, как раз, и не работали. А если ты вдруг собрался практиковать еврейские чистые и нечистые периоды, то даже не надейся – я не выдержу.
– Пойдем, я расскажу тебе о моей теории поподробнее.
– Боря! Мы сегодня уже были в спальне. Вчера вечером у тебя был приступ. Можно с теориями немного обождать. Завтра – выходной. Куда спешить?
Он стоял рядом и помогал мне раскладывать вытертые столовые приборы в ящик кухонного стола.
– Обещай мне, что завтра целый день проведем... где?..раз, два, три... в постели!
Что мне стало как-то не по себе.
– Не пугай меня. Борь, люди в нашем возрасте разве так себя ведут? У тебя слишком хорошо с этим делом. Может, подыщем тебе кого-то помоложе?
– Нет уж. Сбагрить меня захотела? Быстро. Надо почаще проводить с тобой профилактическую работу. Я не верю, что ты против. Это ты меня так дразнишь. Я знаю, ты любишь, когда тебя уговаривают, когда есть какой-то игровой момент. Ну же, поделись своими фантазиями. Я хочу знать твои тайные мысли, твои желания... Если не хочешь в спальню, пойдем в ванную... Будем друг другу рассказывать волшебные сказки о любви...
– Боря... Ты же кого угодно уломаешь... Тебе надо вечерами в эфир на радио выходить. Мужья будут тебе признательны за налаженную сексуальную жизнь, а насильники останутся без работы, потому что им перестанут отказывать. Но мы опять отклонились от темы.
Он взял из моих рук кухонное полотенце и повесил его на крючок. Потом сел на стул и притянул меня к себе.
– Хорошо. Вопрос звучал так: мы ставим целью гармонизацию наших отношений. Ты ответственна за психологическую часть, а я – за физическую. Если мы сейчас не идем... бегом не бросаемся, чем я гневно возмущен, отрабатывать мою новаторскую идею, предложи что-нибудь со своей стороны.
– Завтра пойдем в музей. Сегодня все музеи уже закрылись.
– В музей? В тот музей, где наше кафе? Пойдем.
Мы посмотрели друг на друга. Как я могу на него сердиться? Не выдерживаю и забываю, на что обижалась. Ну, какой гармонии можно еще добиваться, если в эту самую минуту с одинаковой ностальгией мы подумали об одном и том же?
Музейное кафе – одно из наших самых драгоценных воспоминаний. Однажды, четыре года назад, Борис прогуливал работу, пребывая в хандре и депрессии. Он был для меня еще просто симпатичным соседом, мужем подруги, взрослым дяденькой, которого все в доме знают. Я как раз сидела дома, тремя этажами ниже, сочиняя свой первый роман, когда он позвонил, просто так, без повода. И я поняла, что ему очень плохо. Морально плохо. Минута душевной невзгоды. Тогда я повела его в музей. А потом мы сидели в кафе при музее и разговаривали. И это было началом начал в наших отношениях: непроизвольное движение душ навстречу друг другу... Позже, когда мы расстались, оформляя только что созданный Институт, я повесила в кабинет Борису картину, нарисованную знакомым художником: музейное кафе и маленькая женская фигурка, задумавшаяся над чашкой кофе. Мне было это важно – сделать ему подарок, напоминающий о том, что лучшее в жизни – это любовь. И главное – тоже любовь.
Борис не сразу, но разгадал смысл изображения. Он снял картину со стены и отнес ее домой, в их с Натальей квартиру при офисе. Но даже пустота на стене кабинета напоминала ему о женщине, покинутой им на пике счастья. О женщине, которая его просто любила и уже ничего не ждала...
Однажды Борис все-таки приехал, чтобы сказать всё это. Мы столкнулись в лифте. А я не позвала его обратно...
Это было давно, но мне трудно вспоминать об этом...
Мы молчали. Борис уткнулся в меня лицом, а я, полусидя у него на колене, гладила его стриженную голову. Мы раньше тоже так сидели. Только он тягал играючи меня, как ребенка: такой он был мощный, а я – худая.
Борис поднял примятое лицо и спросил, прищурясь:
– Хочешь, сознаюсь?
– Хочу.
– Я был как-то еще в этом кафе. Надеялся тебя случайно встретить. Было такое предчувствие, что встречу.
– А трубку, чтобы набрать мой номер, поднимал?
– Было пару раз. Но не решался.
– Дурачок ты, мой доктор...
Мы сидели молча, обнявшись. Так спокойно, мне не было, кажется, еще ни разу в жизни.
Четыре года назад соседкин муж впервые открыл мне дар своего красноречия и через запертую дверь спальни убедил меня, что мы с ним – идеальная пара, и что у нас будут исключительно красивые и одаренные дети. И услышав об этом, я потеряла всякое представление о приличиях и, самое главное, всякую память о дружбе с Натальей, и открыла ему дверь... Это была лучшая ночь в моей жизни. Возможно, именно она до сих пор притягивает нас друг к другу. Минуты необыкновенного духовного и физического единства, перевернувшие мои представления о любви, о семье. Возможно, ради этой ночи вообще стоило на свет родиться. Я полагаю, нам обоим.
У Бориса, конечно же, было много женщин, и со многими он был красноречив. А потом ему надоели все эти связи и романы, и он сосредоточился на разведенной соседке, на восемнадцать лет моложе него. И она ему поверила. И верит до сих пор. И любит. Только не так, как раньше. А чуть-чуть эгоистичнее. Не забывая об инстинкте самосохранения, о защите от мужских настроений, амбиций и кризисов. Потому что нельзя до самого дна открываться мужчине, доверяя всю себя, свою судьбу, свои мечты и тайные помыслы. Это только раз в жизни возможно. До тех пор, пока не получишь ожогов разной степени тяжести на много лет вперед.
Вот он сидит, мой ожог. Не шутит, не пристает и не кричит на меня. Потому что знает: то, прошлое и прекрасное, стоит между нами, как не зачатые и не рожденные дети, о которых мы мечтали, соединяя и разобщая нас.
И мне пока не хочется выходить куда-то в свет или в тот же музей, я не хочу бессмысленных споров и обид, и я боюсь его возраста, его приступов и даже его повышенной сексуальности, но мне очень важно, чтобы это ощущение большой общности, как сейчас, в эту минуту, осталось между нами.
Жаль, что теперь мне больше не пишется. Важные трепетные мысли всегда стоит записывать и зачитывать иногда на ночь, как сказку для взрослых.
Да, пожалуй, моего очень взрослого мальчика нужно занять какой-нибудь сказкой, если я не хочу жить в напряженном ожидании его новых теорий.
– Папочка, - прошептала я, - у меня вот здесь шея побаливает. Ты не посмотришь? И, кстати, ты обещал показать основные массажные движения...
Солнце совсем скрылось за стеной дома напротив. Остатки заката освещали кухню в духе факелов средневековья. Я почувствовала себя прекрасной дамой, ради которой немолодой рыцарь оставил королевский двор, рискуя отношением королевы.
Это было новое интересное кино про нас троих. Только отстраняться от экрана не всегда получалось. И в искушенном сочинительством мозгу появлялась причудливая смесь фантазий и реальности, влекущая к иррациональным нелогичным действиям, в том числе, вероятно, к ночному лихорадочному исписыванию пачки бумаги. И если, как всякая история мы когда-то безвозвратно уйдем в прошлое, останемся, в лучшем случае, некими датами с пояснительными словами, некоей гравюрой – иллюстрацией в книжке, тогда все сиюминутные страсти, чувства или их отсутствие – незаметная песчинка во времени. Мы все преувеличиваем собственную значимость в природе.
Я сидела на ковре, задумавшись, прислонившись к читающему Борису. Остатки заката розовели в окне, не меняясь. Время остановилось.
Борис перелистал документы и положил их в кожаную папку. Замочек щелкнул. Потом он взял другую папку и вытащил оттуда первый лист. В очках он казался таким незнакомым серьезным доктором с категоричным прищуром темных суровых глаз за линзами. Я осторожно дотронулась до дужки очков, которые меня смущали своей новизной.
Борис вздрогнул и отодвинулся.
– Маша, не мешай. Займись-ка чем-нибудь.
Рука замерла в воздухе. Словом прерванный полет. Потом мне стало смешно. Точнее, я стала сама себе смешна. Какую идиллию я себе вообразила? Я уже им завоевана, возвращена, прикреплена мысленно на соответствующее место в иерархии его ценностей. Теперь появятся новые цели, и нужно будет претворять их в жизнь. А я должна оказывать его замыслам полную поддержку, обеспечивать тылы, даже если он объявил войну Наташке А я не готова к войне, равно как и к рутинным будням. Ни к чему пока не готова.
Пройдет месяц, полгода, год – и прелесть отношений померкнет, превратится в обыденность. Мы перестанем замечать радости, которые стали распорядком дня, и только какая-то встряска заставит нас снова вспомнить о том, почему мы все-таки снова вместе.
Но мне нужно быть готовой… Никакие переживания нас не минуют, можно в этом не сомневаться. Нельзя расслабляться…