Феномен

     «Дорогая редакция научного журнала.
    Вы иногда печатаете материалы о необъяснимых явлениях, и то, о чем я хочу рассказать, наверное, вас заинтересует. Не так давно я стал замечать за собой странную особенность. Стоило мне закрыть глаза и сосредоточиться, как я начинал видеть вместо темноты множество мелких шариков, заполняющих все пространство. В полной темноте они темно-вишневые, днем на свету красные. Сначала они двигались беспорядочно, как молекулы, но потом я заметил, что могу управлять их движением. Самое простое движение – «воронка». Она может закручиваться по часовой стрелке или против (сейчас я могу закрутить воронку почти не напрягаясь). Потом у меня стал получаться «коридор». При этом шарики выстраиваются, образуя стены, пол и потолок, которые могут надвигаться на меня или удаляться в бесконечность. Ощущение такое, будто летишь по этому коридору вперед или вылетаешь из него прочь. Если хорошо сосредоточиться, можно разветвлять его, делать повороты в любом направлении. Когда резко поворачиваешь вверх или вниз, даже голова слегка кружится, настолько все реально. Сейчас для меня эти фигуры достаточно просты. Нужно только сосредоточиться. Но я подумал, что этот феномен может иметь развитие, и не ошибся. Как-то ночью я достиг более высокой степени сосредоточения. Шарики стали менять цвета и внезапно выстроились в фантастический, неземной пейзаж. Описать его красоту словами нельзя. Я потом пробовал нарисовать, но получилось совсем не так. Пейзаж продержался несколько секунд и превратился в обычную воронку. Я уже собрался заснуть, как вдруг произошло нечто поразительное. Я увидел собственную руку. Она была белая и светящаяся. Сначала я решил, что возникла новая картинка, но это была моя рука! Я двигал ею и видел ее перед собой. Вы спросите, что в этом странного? А то, что глаза мои были закрыты, и зрачки направлены градусов на девяносто в сторону! Плюс к тому почти полная темнота вокруг. Это явление настолько необычное, что я не стал рассказывать никому из окружающих, а решил сразу написать вам. Думаю, его необходимо исследовать. Возможно, это как-то связано  с тем, что я принимаю сильнодействующие препараты (в настоящий момент я нахожусь на лечении в психиатрической больнице). Жду вашего ответа как можно скорее. Хоть феномен и прогрессирует, но все может случиться, а любое явление лучше изучать по горячим следам.
     До свидания. 
     Полушкин Александр.»

     Саша представил удивленные лица светил науки, и как его обследуют в Москве сначала в обычной клинике, потом в закрытом НИИ. С его отличным аттестатом и двумя курсами академии он не стал бы простым подопытным, а начал бы собственную карьеру ученого! Но пока надо послать письмо.
     Теперь здесь скучно, иногда невыносимо скучно. А ведь в самом начале было хорошо и спокойно. Можно было лежать целый день, никуда не ходить, ни с кем не встречаться. Было легко бесконечно спать…
    
     Возникла картинка из прошлой жизни.

Мама в соседней комнате болтает с подружкой по телефону. Слышно, как она рассказывает ей об этой физике:
 – Ты не представляешь, как трудно до него все это доходит. Ведь во всем разбирается – биология, математика. Все эти диктанты, изложения, как семечки для него – тьфу и готово! Он даже Мопассана читал! Ты читала Мопассана в восьмом классе? И я до сих пор не читала. А вся эта физика, как лес непроходимый. Не понимаю, говорит, и все тут. Я с физичкой их разговаривала – тот еще фрукт. Ничего не может объяснить толком. Убеждает, что «придет, мол, понимание к тем, кто сам этого захочет» – дословно говорю. А сама двойки им лепит в журнал. Какая-то грузинка или армянка. Лилия Зурбановна...
   – Лилиан Зурабовна, – поправил ее Саша, не отрываясь от учебника.
   – Извини, тут Саша что-то кричит... Саша! Тебе чего, Саша?
   – Ничего, все нормально.
   – А-а-... Ну, ладно, ты там привет передавай всем – Юленьке, Костику. Ну, пока, пока...
Покончив с телефоном, мама Валя прошла к Саше в комнату и заглянула через его плечо в учебник.
   – Ну что, горе наше, опять мы приплыли'?
   – Не понимаю я эти волны, – тупо затвердил Саша, – и вообще ничего не понимаю.
   – Но ты хотя бы попробуй!
   – Я уже по всякому пробовал, наизусть учил, а эта Зурабиха определения не спрашивает, она вопросики такие задает, что попробуй сама на них ответь. Говорит, в учебнике все ответы есть.
   – Значит, действительно есть, раз говорит.
   – В том-то и дело, что нет.
   – И что, в классе все такие тупые?
   – Ну... не совсем все, – Саше вдруг стало немного стыдно. Были такие, кто умудрялся заработать у Зурабихи средний, а то и высший балл. Но он считал это проявлениями случайного везения. Везунчики сами не могли ничего объяснить, вернее пытались, но Саша их понимал еще меньше, чем запутанные книжные формулировки.
   – О, господи... – вздохнула мама Валя, – что за тема у вас сегодня? Та-ак, та-ак... «Свойства волн. Интерференция. Дифракция...» Ага! И что же здесь непонятного? Вот определение: «Интерференция – это... нэ-нэ-нэ... и это...» Что непонятно? «Дифракция – это...» По-моему, все ясно написано. Ты определения выучил? Если выучил, то в чем де-ло? Попробуй эти волны представить. Ты же видел их на море.
Волны на море у Саши вызывали совсем другие ассоциации. Ласковые, зеленовато-голубые, прозрачные они скрывали под собой искрящийся мир, выложенный гладкой галькой и устланный чистейшим песком, из которого, лениво извиваясь, тянулись к границе воздуха и воды зеленые водоросли. В гальке прятались мелкие крабы. Нырнув глубоко и медленно разглядывая каменистое дно, можно было найти их тайные убежища, из которых они наблюдали за тобой неподвижными костяными глазами. Нет, морские волны никак не годились для учебника физики. В урок биологии они бы еще вписались.
   – Коля! Ты совсем меня не слушаешь! Вот что, мой ненаглядный, подумай-ка еще раз своей головой. У меня, извини, полно дел.
И мама Валя ушла куда-то на кухню делать свои вечные дела. А Саша вернулся к интерференции и дифракции. Поскольку с морем не получалось, надо было представить что-нибудь сухопутное. «Дифракция – огибание волной препятствия.., – еще раз повторял он про себя, – Ну, пусть это будет холм, что ли, гора.»
И тут появились всадники. Лошади скакали галопом, ритмично в такт друг другу вскидывая спины, летя живой волной. Отряд, разделившись надвое, обогнул гору с двух сторон. Нашлись, однако, такие, что в гору все же полезли. Одни скатились назад с крутых склонов, другие с безнадежным опозданием тянулись за отрядом, снова слившимся в одно целое. Всадников было меньше, и они скакали уже не так дружно, но по-прежнему летели волной навстречу неведомой цели.

Потом Лилиан Зурабовна назвала это образным пониманием и начала-таки ставить Саше пятерки. Потом образное понимание вслед за физикой поглотило математику и химию, и место всадников заняли совсем невероятные существа, путешествующие в запредельных мирах. Никто не знал, что они могут быть злыми.

Картинка оборвалась.

– На таблетки! Все на таблетки!.. – громоподобно кричала медсестра Алевтина, высовываясь из «аптеки». Это была комната рядом с процедурной, нашпигованная всякой фармацевтической жутью. Одни только названия уже настраивали на особый лад – мажептил, галоперидол, резерпин, циклодол… Но это касалось новичков, хроники к ним давно привыкли и спокойно произносили «межектил» и «халпередол». Желтые, белые, зеленые, красные, блестящие, матовые, круглые, продолговатые «халпередолы-межектилы» строго по журналу отмерялись в личные стаканчики и отправлялись в рот под бдительным взглядом Алевтины. На малейшее ее сомнение тут же реагировал санитар, вооруженный шпателем.
– Сеня! Еще раз поймаю – привяжу. Будут тебе завтрак в постель приносить, – спокойно заявлял он, выковыривая из под Сениного языка непроглоченную желтоватую штуковину. Сеня – несгибаемый дед с вечно стеклянными глазами – исправлял ошибку, пропихивая желатиновую капсулу в пищевод и нарочито спокойно шел в туалет, чтобы попытаться извергнуть ее вместе с обедом. Иногда это ему удавалось.
      Любой наркоман отдал бы полжизни за одну экскурсию по «аптеке», а психи такое добро не желали пить, прятали под язык, норовили уронить за пазуху. Одним словом – дураки!
      Но Саша был воспитан на уважении к врачам и таблетки принимал исправно. Раз уж прописали ему в обед три красных и одну белую – значит, так надо. А теперь снова спать, спать…

      Возникла еще одна картинка.

      – Саша, сходи за хлебом! 
      – А что, больше некому?
      – Саша, я же не просто так говорю! Папа и я заняты, ты сам прекрасно знаешь, что мы всех приглашали к четырем.
      – Надо было приглашать к пяти, тогда бы хоть салаты успели нарезать.
      – Ну что ты на самом деле! Все успеем, если не будем отвлекаться. Мясо, вон, уже в духовке.
      – И Стольниковы придут?
      – И Стольниковы, и Маркины втроем. Так что будь добр, сходи!
      Саша еще немного поворчал, натягивая брюки. За стенами квартиры мир был не очень добрым. Если бы там жили только друзья и родительские знакомые! Сегодня суббота, народу на улице полно. Кто-нибудь обязательно подкараулит его и будет долго смотреть прямо в глаза.
      «Надо стараться не обращать на них внимания. Идти спокойно, помахивать сумкой, смотреть под ноги… Но вот черт! Мужик в кепке уставился своими выпученными гляделками, и он уже не отстанет. Идет навстречу и смотрит, смотрит в глаза.»
      Саша попытался отвести взгляд, но от этого еще больше засмущался и стал выглядеть совершенно несчастным.
      «Иди же, иди быстрее! Проходи и не оглядывайся. Отвернись!»
      Но мужик, похоже, решил вдоволь насладиться его смущением. Взгляд отводить не собирался, мало того, остановился и еще посмотрел вслед. Потом полная женщина с ногами-тумбами увлеклась Сашей так, что аж споткнулась.
      – Две белого и один черный, – пробормотал измученный Саша, оказавшись в миниатюрном хлебном магазинчике.
      – Чево? – переспросила продавщица.
      – Две белого. Две! И черный один, один!
      – Чево кричите-то? Раздраженные какие… Сдачу нате. Не обидела ж ничем, чево кричать-то? Молодые, а раздраженные…
      «Молодые, молодые… Карга старая! Все скоты, все до одного! И мамаша хороша – некому сходить ей за хлебом!..»
       Было настроение учинить дома скандал, вернее, хотелось учинить скандал по поводу отсутствия всякого настроения, но в коридоре уже шумели Маркины, и дядя Толя, подхватив пакет с хлебом, дружелюбно басил:
      – Привет студентам-отличникам! Как там наш матер-фатер, еще стоит?
      – А куда он денется? Только теперь это не институт, а академия – альма-матер.
      – Для тебя, Саня, никакой разницы. Это мне – старому дураку – все новое в диковинку. А какой дух с кухни идет! Чем пахнет – не откроешь секрет?
      – Скоро сами узнаете.
      – Тогда вперед! Валентина, привет, хлеб держи! – прокричал дядя Толя в сторону кухни и отправился туда с Сашиным пакетом.
      За столом, когда папа произносил заковыристо-длинный тост, Саша вдруг ощутил взгляд того мужика с улицы – дядя Толя не отрываясь смотрел ему в глаза и медленно шевелил челюстью, пережевывая мясо.

      Картинка оборвалась.

      В палате возник Вова Сибирцев. Он постоял, покачиваясь, между кроватями минут пять и исчез.
      Саша проследил, как удаляется в коридор его широкая спина, прикрытая полосатой пижамой.
      – Андрюха, – толкнул он соседа.
      – Чего? – буркнул Андрюха, отрываясь от созерцания потолка.   
      – А правда, что Сибирцева сюда из тюрьмы привезли?
      – Правда.
      – А за что он сидел?
      – Он и сейчас сидит. Судимость-то с него никто не снимал.
      – Ну, все-таки за что?
      – Ты бы, Саня, поменьше вопросов задавал. Чем меньше знаешь, тем спокойней живешь. Проглотил свои таблетки – и спи себе, кайфуй. Для Вована тут сущий курорт, поэтому он и здесь, а не в тюряге. Только – тсс… Понял?
      – Вот как! Значит он врет про «голоса»?
      – Саша, я же тебя просил!
      – Все, Андрюха, молчу.
      Андрюха был старше Саши лет на двадцать, имел статную фигуру, слегка подернутую жирком, блестящую конопатую лысину и немеряно житейского опыта. В первый раз он попал в больницу прямо со срочной службы – кому-то задолжал по крупному, ударился в бега, после поимки пытался повеситься, потом вены себе резал. В конце концов был комиссован подчистую с диагнозом «шизофрения». В больнице он подолгу не лежал. Выходя, устраивался на работу коммивояжером или распространителем. Природный дар общения не давал ему пропасть – иной раз он за пару недель сплавлял месячную норму той дребедени, что давали ему на реализацию. В андрюхином жилище появлялись женщины и играла музыка. Но рано или поздно, как говорил сам Андрюха, наступала пора отдохнуть. Квартирка его запиралась на три замка, а сам он отправлялся на койку проводить время в бесконечных философствованиях и рассказах о своей и чужих жизнях.
      – Андрюха, а ты тоже слышишь «голоса»?
      – Я не слышу. Кто-то слышит, кто-то видит. Чтоб ты знал, по научному «голоса» и «картинки» – это слуховые и зрительные галлюцинации. Их может и не быть вовсе. У разных людей, понимаешь, по разному бывает. Только общее у всех одно – обратно никому хода нет. Это горло поболит и пройдет, сломанная нога срастется, а вот тут, – Андрюха постучал пальцем по лысине, – не срастется уже никогда. Ты, конечно, того…в общем, в голову не бери. Отдыхай, короче…
      Саша ничего в голову и не брал. Он лежал и думал, что Андрюха, как всегда, мелет языком, почем зря, что скоро он выйдет отсюда и всем докажет, насколько он талантлив и умен, только надо завтра передать маме Вале письмо. Пусть отправит.
      
      Из коридора опять доносился бас Алевтины:
      – Десять часов! Отбой! Всем спать, спать!..