Метрополитен

МЕТРОПОЛИТЕН
Живому Кэйну посвящается.

На переходе вниз отключат эскалатор
Количество колов скатилось до пяти
Осиновым шестом укреплены плакаты
Со стрелкою, куда свою башку нести.
Янка Дягилева.

Самоубийства ждут Рок-н-ролл и метро.
Юрий Шевчук.

Ведь, если так подумать, неважно, когда это бывает. Тут, как и везде, восприятие вещей важнее их положения. Просто… Было ли это зимой, когда обледеневшие автобусы промерзают насквозь, и в глазах мертвенно-румянных пассажиров и будущих пассажиров на продуваемых вьюгами ночных остановках читается всё – ненависть, страх, безумие, идиотизм, высокомерное презрение – всё, кроме любви. Или это бывает в другое время года, когда всё чуть поживее, без этих шуб и шапок, и будет ли это во время ночного одиночества, утренней помороженной отчуждённости, дневного безумия или вечерней апатии – какая нахрен, собственно, разница? Важно, что было, или бывает, или будет, хотя бы только чувствуется. И всё.
Всё? Да нет, пожалуй. Декорации имеют свои нюансы. Если кажется, что там – вечная ночь, потому что свет искусственный, а станции – почти куски реального мира, потому что там места много… Или думаешь, что это всё захватывает тела, а потом расплёвывает их по сторонам города, и страшно подумать, что оно делает с душами. Но это только стёбные мысли, как та телега о порошковом огнетушителе. А когда уже никаких мыслей думать невозможно, когда валом идёт… Всё это – гонево, вся эта мистика туннелей – когда есть – ни за какой плейер, ни за какую книжку не нырнёшь.
Потому что вот. Не бывает ни оскаленных тёток с сумками и собачьими лицами, ни гопников с пивом, ни девиц с глянцевыми журналами и кроссвордами, ни старушек, которым даёшь мелочь или уступаешь место (иначе очень стыдно), ни детей, ни деловитых усатых мужиков с чемоданчиками, которые смотрят на тебя и думают "пидарас", ни самих пидарасов, ни малорослых бомжей, ни случайно здесь оказавшихся буржуев, ни всякого молодого говна, ни военных, ни лиц энной национальности, ни потрёпанных урок с запавшими глазами, ни этого, двухметрового в камуфляже, в два раза шире в плечах и с сумкой! Даже даунов не бывает, а бывает только что-то ОДНО, без мыслей, без личностей, с одним лишь ощущением, что ты – не часть его и мычащим желанием, чтобы тебя не было. Это даже не бесы, не активное зло – это то, что осталось после, это пустота, отсутствие слов и мыслей, когда душа и мозги отключаются совершенно.
Однажды ехал вверх на эскалаторе, а навстречу ехало оно. Оно смотрело на меня и лыбилось. Тысячи разных лиц смотрели на меня, и все щерились, тупо, как янки, и нагло, будто все они, всё оно, сговорились уничтожить меня… Чувствуешь, будто против тебя подстроили долгожданную гадость, и сейчас ты в неё попадёшь. Чуть легче, когда стоишь, прислонившись к задней двери-стенке вагона, а поезд разгоняется в тоннеле. Тогда кажется, что сейчас он на полном ходу во что-то врежется, или со встречным столкнётся, и тогда сталь сблизится со сталью, плоть с плотью, и от удара слетит это наваждение, останутся изломанные люди, не понимающие, что они здесь делают.
Нет бесов? Или, как их называла __ - Голосов Пустоты? Ну, когда упал и они не оставляют ни на минуту – то здесь они сильнее, слышишь и чувствуешь только их. Волны безумия чередуются с волнами страха, по телу бродят странные ощущения, и нет сил поднять глаза. Трясёт, не снаружи, так внутри.
Когда был слаб, стоял у края платформы возле того места, где должен остановиться последний вагон. Когда поезд только выходит из тоннеля, скорость у него ещё достаточно большая. Желание прыгнуть под колёса, чтобы минутная вспышка боли зачеркнула бесконечное мучение, чтобы размолотило, размазало вдоль всей станции. Чтобы всё кончилось, или началось что-то другое, лишь бы не это… Чтобы это бесконечное, многоногое, хоть раз в жизни опоздало на работу. Просто кидает под поезд, и все силы уходят только на то, чтобы удержать себя на месте. Разум выкидывает тысячи тезисов, чтобы не делать прыжка. Что будет с теми, с кем связан любовью? Как оправдаться перед Богом за предательство? Что останется остальным? Всего этого хватает только на то, чтобы протянуть время до того момента, когда поезд останавливается, открываются двери и, так и не найдя своей живучести оправдания, заходишь в вагон, а уважаемые пассажиры шарахаются, увидев что-то страшное им в глазах. Так каждый раз, когда ждёшь поезда, каждый, до семи пересадок в день… Входишь в вагон, ничего не понимая уже, почему живой, куда едешь. Этого вообще не может быть – всех этих наклеенных рекламных плакатов, ламп, поручней, огнетушителей. Да, она так же стояла, ждала поезда, но ещё думала – а вдруг меня попытается удержать какая-нибудь старушка, и упадёт на пути вместе со мной. Что, вот такая мысль в силу испорченности и в голову не приходила? Ну, про женское мужество в метро говорить нельзя. Говорить о ней – значит продавать её. Или нет, всё это понты только, глупые пред'установки. Все мы тут десантники… И почему-то то, что НУЖНО, то единственное, что просто НЕОБХОДИМО делать человеку, чтобы быть человеком, делают другие, те, о которых так сразу и не подумаешь. Опять же, в силу своей испорченности. Отравлен злом. Мы все отравлены злом, потому что выбрали его с самого начала, и очень тяжело хоть на шаг отступить от этого выбора. Да, шанс есть. Чудесный, невероятный, а сил нет. Мы все больные, покорёженные. Может, и желания нет. Так приятно быть мёртвым, вонять и разлагаться со всем миром, который ты так любишь. Ведь всё же засрали – солнце, звёзды, деревья, ветер, дождь и палые листья. НЕЛЬЗЯ уже на это смотреть. Братья-сёстры… Сам уже не идёшь – поезд везёт.
Снесло башню. А когда силён, когда в сумке – запрещённые книги, а в плейере – непродажные песни? Когда пьян, и мир плывёт, и не страшно, и засыпаешь даже иногда. Да разве здесь можно заснуть?! Это же каким же, блин, эпическим героем надо быть?!! Оказывается, можно. Или разглядываешь людей. Смотришь на лица, на кисти рук. На красивых женщин. Без всякой левой мысли, просто смотришь, как на закат или дерево. Нужно быть очень-очень храбрым на самом деле, чтобы смотреть на закат или дерево, а тем более – на живого человека. Нет, не ВИДЕТЬ его – тогда требуется высокая концентрация, и нет права вот так просто в душу лезть, тем более, что там может быть пусто, или такая гадость… А просто смотреть на человека. Никогда не читал Ломброзо, но всегда получаешь больше от созерцания тонких, редких черт лица. Знаешь же, что это хрень порой собачья, что иногда самые лучшие люди – в весьма грубых кузовах, и всё же… Особенно женщины, тут редко ошибался. И когда злая топорная рожа, пухлые губы, курносая, макияж комьями, и с мобилкой в руке… Но порой – что-то другое, нестандартное, из XIX века, или совсем древнее, что никто, кроме тебя, не видит, а ты смотришь, и башню сносит из-за того, что Бог создал такую красоту. Даже не имеет значения, что внутри, хотя видно, что что-то хорошее. Всё равно не подойти, нельзя. Не потому, что боязно, а потому, что… Не знаю. Все эти подземные знакомства, они – с другими, и, как правило, заканчиваются ничем. А тут – поводом для сказанных слов должно быть ЧУДО, а иначе – права нет.
Нет, когда смотришь на них, о них не думаешь, смотришь только на внешность, на черты лица… Запоминаешь, коллекционируешь неведомо зачем. Мог бы стать скульптором, если бы это имело смысл. Ха, они иногда ловят твой взгляд и боятся. Иногда… Ну, это уже не про то. Физиология тут никак не задействована. Просто сидишь и смотришь на людей. Как на птиц. Иногда – не на женщин, однажды на парня глаза пялил минут с полчаса. (Кто плохо сейчас про меня подумал, тот сам такой. Кретин, ты что, думаешь, я вот такими глазами на мир смотрю, ради этого? И что я к подобному склонен?! Нехрен всех по себе мерить, застекольщик продажный!). Парень был безумно красив. Просто такого не бывает, непонятно, зачем оно надо, как он с этим живёт. Просто… Ну, Мурасаки своего Гэндзи всё-же не придумала, есть вот. Только Гэндзи – говно пустое, а тут непонятно…

Э-эй!.. Чой-то так?!.. Не, фигня всё. Потому что редко бывает, чтобы сидеть и нормально смотреть. Люди же не могут, когда на них смотрят. Особенно, когда их при этом ВИДЯТ. Тут многое, страх часто – не знаю, что они там уж об этом думают… Как-то утром ехал, на девушку смотрел. А ночью домой возвращался – и опять она попалась. И она меня заметила – так она от ужаса оцепенела, а на следующей остановке побежала в другой вагон, всё время оглядываясь. А я чё? Я тогда ещё даже "ирокез" не выбрил – давно было – просто хайр носил, и выглядел цивильно и нестрашно. В самом деле… Гопники, когда на них смотришь, просто подходят – "не смотри" – с предложением набить морду. Впрочем, в метро с ними легко разговаривать, как-то безболезненно отходят. Иногда просто у них любопытство, типа – "а зачем тебе булавки на штанах?" С ментами интереснее: на станциях они какие-то очень вежливые, в вагонах им обычно тоже всё до пуговицы, но если уж мент в вагоне начинает кого-то бить, то бьёт страшно. Несколько раз видел – просто забивают, страшнее, чем в мусарне или на концертах. Особенно, если мент – женщина. Метро, что-ли тоже на них так действует? Но олдовые совки и совковые тётки в особенности, о, они сами – как смотрят! Никогда, нигде нет такой смеси ужаса, ненависти, презрения и брезгливости. И непонятно, за что? Я ж тебе, сука, даже место уступил! Нет, смотрят, как советский судья на подсудимого Бродского, имея полное право… Скольких же они так "засмотрели" в говно?
Нет, когда нет сил, и только обида – заваливаешься и сам смотришь на пассажиров с болью и ненавистью. Просто орать хочется – почему мне так больно, а тебе всё по хую? Но бесполезно. От твоей ненависти вянут цветы, летят стёкла, поезд ломается на середине перегона, а им – до такой степени ими это не ощущается… ЭТО – ничем не прошибёшь. Они же мёртвые, мёртвых бесполезно ненавидеть – они от этого не оживут, не исчезнут. Вот человек, когда плохо было, про мёртвого карлика в вагоне написал. То есть через него написалось, он же не придумал ничего, кому это надо – такое придумывать. Просто в самом деле оно так. И ничем его не прошибёшь в такие моменты.
Вот. И ничем его не прошибёшь. Даже забрёл дорогами дервиша, как нойда, шаман. Красные лоскуты развеваются по ветру, из-под бывалой лохматой овчины – шитые белые рукава рубахи. Протягивал руку – слетались все птицы. Сколько дождей прорезали лицо, сколько трав потерялось в волосах… Посох и сума, и пускай думают, что там – хлеб-соль, флейта и варган, книга, или ещё что. Только дорога – впереди – шорох ручьёв, за спиной по вагону – жёлтые осенние листья. Додумают потом и ворона на плече, и плащ, и серебряный венец… Да по фигу это всё – не прошибёшь! Они там не люди, кажется. Где-то ещё, может быть, но… Или зайти с войной, гремя ботинками, в шинели с булавками, с бас-гитарой наперевес. Вот! Проехать своё и выйти – пускай гундосят и жуют газеты. Хэй Дарза – да не воспоможет и это. Сегодня ты превосходный солдат, а завтра. Трясло, и всюду чудился запах крови – и не мог понять, ранен ли сам, или это та кровь, что осталась на ноже. Но этот запах – он прицепился навечно, он был повсюду, а ОНО смотрело и подмигивало – что, съел? Ну, мы тебя сейчас додавим окончательно, мы по тебе прокатимся…
И что делать, когда едешь без ножа и без войны, а мир с тобой и не думал мириться? Нет, недаром это учреждение гордо носит имя Ленина. Оно имеет что-то общее с этим нечеловеческим существом – своей убийственной логикой, исходящей из каких-то чуждых любому живому существу (кроме, может быть, насекомых), предпосылок, методичностью машинной ошибки, добротностью дробящей зерно чёртовой мельницы, где в сказках живёт Лихо Одноглазое, а тут – вообще ничего нету. Подземка. Вот в Питерском метрополитене почему-то не страшно. Просто обычное, дурацкое транспортное предприятие. А тут… Тут даже кафель вызывает ассоциации только с моргом, и интерес к уважаемым пассажирам порой представляет собой профессиональное любопытство патологоанатома. Просто в силу инерции. Сегодня – ты их, завтра – они тебя. И нечего тут.
Нет, нет, это не стёб!!! Просто – тоже так. Похоже всё бывает. А иногда – наваждение и безумие расходятся, и просто бывает хорошо. Нет, не "бывает" (там не может быть хорошо), а просто – случается хорошо. Вот. Какие-то проблески человеческие. Девка яблоко подарит, что-ли. Или как-то ехал, книжку читал. А рядом тётка сидела сбоку, и тоже начала мою книжку читать. Ну, заметил, как она врубилась и приторчала – подвинул книжку так, чтобы тётке лучше видно было и начал медленнее в два раза страницы переворачивать, чтобы она тоже успевала. Она это тоже заметила, спасибо мне сказала на выходе. Хм! А как-то совсем чудо было – я на депре жуткой, сижу злой, на всех яростно втыкаю, съёжился весь. А сбоку мужик сидит, непонятной нации (может, татарин?), и даже расы. И книжку читает, напечатанную кириллицей, русскими буквами, но на каком-то совсем нерусском языке. Ну, я начал на книжку втыкать. Мужик заметил, спрашивает – "понимаешь, что написано?" Я говорю – нет. И он мне кусок перевёл, это были, кажется, какие-то комментарии к Корану. Фрагмент был – похоже на Книгу Иова, там говорилось, что Бог больше и выше наших домыслов о Нём, что по правде всё правильней и лучше. Я точно уже не помню, что там было сказано… Ещё с тем мужиком парой слов перекинулись, и мне хорошо так стало. Ещё потом дня три почему-то хорошо было. Не страшно. Если так подумать… Ведь тех людей, с которыми я любовью связан, которые мне больше всех дороги – я же с ними со всеми в метро встретился! Ну, родные, конечно, не в счёт. И так исключения есть – Белогвардеец, Вещая Ольга – с ними просто когда-то давно вместе учился. Но вот пишу сейчас, думаю – может, я их до того уже в метро видел, наверняка видел! Просто не заметил тогда, неопытный был, или не запомнил. Наверно, так же с теми, с кем сейчас вместе учусь – Половинки, например. Остальные тоже. Нет, ведь в самом деле, если посмотреть – все, с кем я сейчас контактирую вне дома-работы-учёбы, всех в подземке в первый раз встретил! Значит, это не ужас какой-то адов, а наоборот – живое место в тотальной блокаде? Был бы повод для такой мысли, была бы нужда в поводе и щенячьей, нерасчисленной радости, без мысли даже, и без повода…
Только вот не щенок уже. Ништяки какие-то детские, слава Богу, остались, но это тут не причём. Может, обратно зашёл подобрать, тоньше стал. Ложь и лицемерие сплошное, и отсутствие веры, а может, и в самом деле – стал. Взвалил крест на плечи, прошёл два шага. Нет, потом, конечно, сбросил, предал, забыл и заврался, но всё-же прошёл?! Вот раньше – проходил мимо нищих спокойно. А теперь стараюсь, чтобы мелочь в кармане была, даю, корчась от сознания своей лицемерности, изуверства перед Богом и людьми. Или прохожу мимо, хотя деньги есть, но хочется их на что-то потратить, и так хреново из-за этого – им же плохо, им же в сто раз нужнее, они даже просят!!! Это совки пусть думают, что, мол, может, если не настоящие калеки, нечего и подавать. А тут ломает жутко, просишь у Него прощения за то, что не дал, говоришь, может, в другой раз, молишь, чтобы Он не оставил эту бабульку, если я не подал – пусть хоть кто-то другой подаст, пусть у ней всё хорошо будет. И понимаешь при этом, что все молитвы эти – полное враньё, что если как надо – то всё отдать, всё, что есть, а не так. Ну, думаешь, стану буржуем, поменяю по чирику, и буду давать всем, кого увижу и каждый день. И хорошо очень будет. Но ведь этого мало, в сто раз меньше меньшего. А как по-правильному, как иначе. А иначе – никто не примет, разучились. Они тоже такие же, тоже – оно. Иногда.

Вот. Иногда-всегда. Припомнилось-приглючилсь-увиделось-примечталось. Пристремалось. У-у, как трясёт. Поплыло… Как добрёл только до вагонца… И-и-и… А-А-А-А!!!!  Нет, садиться нельзя, хотя вагон полупустой. Ночь, наверно потому что, вот и полупустой. Зима или лето? Вроде прикинулся в порядке – у косухе, ирокез, очёчки где-то в кармане, феньки стрёмные, лоскуты с шипами – значит весна или осень. Была или будет. Какая разница, когда вот так скрутило. Нет, и не тошнит больше, и голова прошла – ни на какое давление не спишешь. Щас пополам согнёт. Находит, находит. Какая там, нафиг, физиология, какая там, нафиг, психиатрия? Так ни с чего не бывает, даже если всех предал и забыл кольцо надеть. Упаду сейчас… Нет. Ни плейер, ни книжку нельзя сейчас, ни в коем случае. Читать всё равно не смог бы (помнишь, как однажды, в 17 лет, разучился, и потом полчаса трясло от страха – так, что научился снова. Смотрел на страницу, узнавал букву за буквой, складывал их в слово, слово к слову, потом пытался понять смысл фразы. На абзац ушло минут 10, потом быстрее пошло, и вернулась обычная скорость – 500 страниц за вечер). И плейер нельзя. Очень боишься, что мозг и душа, в ответ на малейшее напряжение, на малейшую попытку уйти в сторону, выключатся. И всё. Будет овощ. Жрать, срать, может, на работу ходить. От меня ничего не останется, кузов только. Нет, читать нельзя… Но как же… А-А-А-А!!
Ой, какая! Господи, надо же, и в такой момент – увидеть… Такие руки – какие тонкие пальцы. А лицо! И одежды – всё её, только. Ничего, что лишнее дали, или не хватает – всё. Нет, но лицо… Боже, я такого чуда никогда не видел… Нос, линия бровей, скулы, линия подбородка. Шея, причёска. Губы. Что она такая здесь делает? Зачем – ей – здесь – быть? Плечи. Лоб. Лицо. Такая красивая… Странно. Никогда не видел. Как лучше, в профиль, или… Так…
Так, опять пошло. Нет, нельзя на скамью садиться. Нет, высоко, высоко высоко… Страшно. Всё валится. Нет! Так, спокойно. Что обычно делаешь, когда в метро ТАК становится? Правильно, садишься на пол возле закрытых дверей. Даже если пустые места есть, и пол очень грязный, и толпа совков, ментов и урлы на тебя втыкает. Зато сразу легче становится. Всё на место встаёт. Так. Давай, давай, потихонечку сползаем. Вот. Хорошо, теперь можно отдышаться. В ушах звенит? Ничего, пройдёт… У-ф-ф-ф-х-х-ш-ш… Так.
А какого цвета у неё глаза? Она на меня смотрит!! Не надо не надо не надо!!! Ладно. Какие же у неё глаза? Не разглядеть, плывёт всё. Представляю, как со стороны выгляжу. Раз посмотрел на своё отражение – щёки запали, один зрачок разнесло во всю радужку, другой свернулся в точку… Хреновенько… Так как же всё-таки она? Вот, всё смотрит. Блестят – от слёз? Ой, умная! Стой. Она… Она… Она меня ВИДИТ! И я её ВИЖУ. Нет, так не бывает… Это же… Нет, глюк просто… Как же трясёт… Она… Нет, не могу не могу не могу не могу. А-А-А-ААААААА! Только не это, не здесь, не сейчас. НЕ-Е-Е-Т. Пожалуйста, нет! Почему так? Почему?! Когда плакал последний раз… Сейчас, как в детстве… Это даже не боль, не пустота и не страх. Но как оно… Н-е-е-ет!!! Нет, не надо! Выполз на середину прохода, лёг. На бок – нельзя на спину – лампа, и ничком – пол. Ботинки, шуршат газетой, смотрят. Всё. Всё.
Она… Она не смотрит. Она ВИДИТ. Пожалуйста, не надо. Зачем тебе? Ты же ВИДИШЬ, какой я. Не только то, что со мной. Так мне и надо. Пожалуйста, нет. Ты такая… Я просто увидел, и рад, что ты есть. А ты уходи, не надо. Я тоже ухожу, всем хватит… Трясёт, ничего, скоро кончится. Калачиком свернусь, чтобы не трясло… Почти получилось. Эй, зачем? Зачем ты подошла? Не надо… Не… Легла рядом. Ближе. Рука – так тепло… Лицо. Можно я буду смотреть. Спасибо. Так хорошо… Не исчезай. Я не уйду. Я тебя люблю. Пожалуйста… Такая… Такая хорошая… Можно… Бедненькая, ты, наверное, тоже… Твоя щека… Прости меня. Ты меня спасёшь? Твои глаза… Почему я не верил в тебя раньше? Я тебя люблю. Ты… Не плачь, не надо. Всё уже позади, и эти все ушли. Так хорошо, тихо. Я хочу увидеть, как ты улыбаешься, и как ты смеёшься, и как ты читаешь книжку, и как ты ешь яблоко, услышать твой голос, увидеть вообще всё, и всегда быть рядом. Ты не потеряешься – а то мне так страшно без тебя. Я… Я тебя очень люблю. Правда. Я знаю, ты тоже. Пожалуйста. Ведь это всё на самом деле, первый раз всё на самом деле… Я так рад… Я не знаю, что говорить, и зачем. Раньше было столько слов. А теперь мы уйдём из подземки. Вместе, туда, где не нужно слов, потому что всё – Слово. Наружу, в настоящий мир, где всё настоящее – и деревья, и солнце, и облака, и звёзды, и трава, и вода, и всё… Я столько должен тебе рассказать и показать, а ты столько хочешь мне подарить и объяснить. Ты так держишь меня за руку – не бойся, я уже не упаду. Пошли. Жизнь. Свет. Свет.
© КельтЪ 2001. – Dec. – 13-14.