Переулок тайного счастья

Я переселился в эту квартиру пару недель назад и теперь просто боготворю тот день, когда я увидел в газете объявление о ее продаже. Так случилось, что та самая газета случайно попалась мне под руку: я сидел в кафе за столиком и, скучая, доедал обед, - мне не чем было занять себя, и я старательно пытался изучить октаэдрические пластмассовые хрусталики, гирляндами свисавшие с железных обручей большой люстры на потолке; электрический свет в хрусталиках преломлялся неповторимыми сияющими оттенками – от белого, почти белоснежного, до лимонного.
 И вдруг я увидел газету, оставленную посетителем, - она лежала на другом столике, слегка помятая и повернутая ко мне вверх ногами. Я встал из-за стола, сделал несколько неторопливых шагов и осторожно потянулся за ней; я знал, что не делаю ничего предосудительного, однако стеснительность, которую я унаследовал по материнской линии, в очередной раз брала свое – сам  не знаю почему, я пытался взять эту газету так, чтобы меня никто не увидел.
 Вот так я и узнал об этой квартире. Прошлый жилец умер, и ее выставили на продажу. Она располагалась в районе, который я очень любил с самого детства. Район не был красив. Нет! Но что-то в нем такое было, и я могу назвать это не иначе, как странное счастье. Да-да, именно странное счастье.
 Вторая половина дня была как всегда теплой и солнечной – я привык к такому лету за долгие годы своей гармонично-печальной жизни; я подходил к сверкающему стеклу окна, приоткрывал с видимой осторожностью маленькую форточку, чтобы мое лицо обдавал свежий воздух, и изучал широкий переулок девятиэтажных домов с мозаичными стенами. Я любил этот переулок – стены домов, как мне казалось, были проникнуты некоей неуловимой утопической радостью, которая словно бы рвалась наружу, окрашенная в косые солнечные лучи, разлившиеся по бело-голубой мозаичной поверхности.
 Я видел любовную парочку, шедшую в обнимку по дороге внизу; с седьмого этажа они казались мне совсем небольшими, у меня даже начинала кружиться голова, когда я пристально в них вглядывался, и мне нравилось, как они медленно вышагивают и смеются. Каждая мысль, каждый взгляд их были проникнуты светозарной любовью и очарованием. Я внезапно вообразил, что слышу их голоса:
 -Как мне здесь нравится! Здесь все так ново и не похоже ни на одно место, которое я мог раньше видеть. А тебе нравится?
 -Да. Любимый, здесь замечательно.
 -А чем?..
 -Не могу сказать. Мне почему-то кажется, ответ где-то у меня внутри, и я не в силах выразить его.
 -И я тоже... только одно могу сказать: здесь чудесно.
 -Да.
 -В одно это слово я готов вложить все.
 -И свою любовь ко мне?
 -Да. Я люблю тебя.
 -Я тебя тоже.
 Поцелуй и счастье, горящее в глазах... и еще что-то, неуловимое и светлое.
 Я решил выйти и прогуляться немного. Я каждый день так делал после полудня. Я выходил в переулок, он казался мне таким длинным, уходящим в зеркально-солнечную бесконечность; я всматривался в нее, в прямоугольные окна, которые плакали солнечным светом, и их живительные слезы-лучики сбегали по мозаичным стенам, оставляя после себя вовсе не печаль, но только лишь импрессивную радость и ленивый колорит воздушной неги. Голубое небо с бегущими облаками простиралось над моей головой, и чудилось, что этот широкий переулок поднимался прямо вверх, уходил в небо остывающей асфальтовой дорогой и крышами домов, которые сливались друг с другом в далеком далеке, теряя очертания.
 В просветах между ближними домами я мог видеть и небо, и солнечный свет, и деревья, и боковую линию горизонта... и я почему-то любил все это до безумия.
 Безумие...
 Примерно в двадцати метрах от меня переулок пересекала проезжая часть, и каждую машину я видел лишь мгновение. Но... это не было мгновение жизни: что-то внезапно начинало беспокоить мое разразившееся счастьем сознание, омрачая его горячими волнами недопонимания. Ведь человек создал многое по своему образу и подобию, также как Бог ранее создал человека. Автомобильные фары похожи на глаза, передние и задние колеса – на руки и ноги... Человек заводит машину, и, кажется, только тогда она начинает функционировать, (я же вам скажу – жить). Почему же нельзя допустить, что эта жизнь не пропадает в ней и после выключения зажигания? Если я возьму что-нибудь твердое, например, сердце безжалостного человека, и разобью им переднее стекло автомобиля, перестанет ли он думать и думает ли он вообще? Если да, и мне кажется, что этот ответ вполне вероятен, почему я не могу подумать, как это делает он или заснуть его сном, сном человеческого подобия, а не человека. Все, созданное человеком, - это культура, продукт его деятельности. Любой считает само собой разумеющимся, что предметы вокруг нас неодушевленны. Но, создавая их, мы вложили в это частичку себя, стало быть она могла остаться там и не умереть. На столе в моей комнате стоит хрустальный клоун, которого мне подарили в детстве на мой девятый день рождения, и, могу поклясться, мне часто слышится, как он в темноте вечера скрепит зубами, пока я засыпаю.
 Счастье для меня всегда было неразрывно связано со свободой. Я вхожу в подъезд своего дома и вижу лампочку на стене, освещающую лестничную площадку. Я могу разбить эту лампочку, вряд ли кто-то узнает, что это сделал я, и доказать этим самому себе, что свободен. А если бы, вместо лампочки, из стены торчала голова моего хрустального клоуна? Я не стал бы ничего с нею делать, ибо я до сих пор чувствую к этому детскому подарку тайную страсть и, может быть, даже любовь. Я обременен этими чувствами и значит уже не свободен... А где же счастье? Если оно есть, я достигну его, когда пересилю себя и уничтожу клоуна. Но пока я не готов этого сделать. Нет.

Небо проникалось вечерними красками. Я медленно вышагивал по переулку и думал о жизни каждого человека. Что принесет нам будущее и куда движется человеческая история? Как нам узнать это и думать о счастье... и думать, что мы счастливы?.. Есть ли Божественное провидение? Останется ли вера, человеческая вера в Бога или ее безнадежно уничтожит технический прогресс? Ответ только в будущем и нигде более...