Река времени

I
Я был в полном недоумении: позднее утро субботы, а мой отец не валялся как всегда пьяный посреди своей захламленной комнаты на прожженном сотнями окурков полу, а просто сидел на старом стуле с коричневой потертой обивкой, даже не курил, читал какую-то газету и, как мне казалось, делал это с большим вниманием.
Я спросил у него немного неуверенным голосом:
-Что-нибудь случилось? – и чувствовал при этом еще не прошедшую слабость в мышцах после шестичасового сна.
Он работал станочником на местном заводе, работал в будни с девяти утра до семи вечера, после чего шел домой и по пути покупал каждый раз пол-литра, а иногда литр водки, выпивал ее дома и валялся в угаре до утра. На следующий день повторялось то же самое, а когда наступали выходные... Я всегда говорил по этому поводу: "Пять дней однообразной работы с единственным стимулом – два дня горького запоя после этого".
Оторвав взгляд от газеты, он отвечал мне, между тем:
-Нет, Леш, ничего... – немного помедлил и добавил, - а что должно было случиться? – он произнес эти слова с удивлением, но оно было деланным, – это от меня не ускользнуло.
-Ты пил вчера?
-Нет.
-Вообще?
Он невесело ухмыльнулся.
-Вообще.
-У тебя деньги, что ли, кончились?
-Да нет, все на месте.
Последовала минутная пауза. Затем я спросил:
-Как ты себя чувствуешь?
-Откровенно говоря... – он кинул газету на мятую кровать, - ...страшно хочется выпить, - я увидел, как его губы задрожали, - но я не буду этого делать...
Я почувствовал, как сердце в моей груди начинает биться быстрее.
-Тебе не мешало бы отвлечься от этих мыслей.
-И что ты предлагаешь?
-Не знаю, - я пожал плечами и молчал некоторое время в нерешительности. Потом улыбнулся, - нам надо бы поговорить. Может быть, выйдем на улицу?
Он посмотрел на меня, кивнул и стал подниматься со стула; его руки задрожали в локтях, когда он уперся ими в сиденье...

Я помню тот солнечный день, когда мы шли по набережной. Все вокруг дышало весной. Весна журчала и бурлила в реке, играя сверкающими желто-белыми зайчиками с ее радостными прозрачными волнами; блеск водного покрывала словно бы готов был вырваться в полутеплые подвижные массы воздуха. И казалось мне, что повсюду незаметно идет какая-то тайная лучезарная жизнь, проникнутая внутренней утопией и счастьем. Весна носилась в голубом небе, разгоняя и комкая сугробы облаков; их и без того причудливая форма менялась с прелестным постоянством.
Небольшие окрестные домики десятками сверкающих глаз-окон глядели на подвижное зеркало реки и на первую листву деревьев, отражая ветхими стенами полифонию ее изумрудного шелеста.
Я спросил у отца:
-Ты помнишь тот день, когда познакомился с матерью?
Он кивнул:
-Да. Мне было 27. И ни одной мысли о женитьбе. Но я влюбился в Иру. Не сразу, но влюбился.
-А потом подумал, что пора бы создать семью и зажить спокойной жизнью?
Он улыбнулся в ответ и ничего не сказал.
Я посмотрел на него. Да, он тогда был молодым, вероятно даже красивым, (хотя ни одно ли и то же молодость и красота?), и, как любил сам о себе говорить мой отец, "безбашенным". И это сыграло свою роль впоследствии. Кого я видел теперь перед собой? Среднего роста человека с дряблыми мышцами на руках и морщинистым коричневатым лицом, которое принимало голубоватый оттенок каждый раз, как он притрагивался к выпивке.
Я вдруг спросил:
-Ты действительно решил завязать с этим делом?
-Я хотел тебе сказать... – он запнулся. Мой взгляд упал на тонкую складочку, тянувшуюся вдоль рукава его синей куртки, - ...возможно, ты это впервые услышишь от меня... да, я алкоголик, я это вполне осознаю.
-Ты всегда начинал материть меня, когда я говорил тебе об этом.
-Значит, действительно что-то переменилось, не так ли?
Я покачал головой и недоверчиво рассмеялся.
-Что-то... слабо верится.
-Но, тем не менее, это правда.
На несколько секунд воцарилось молчание; слышен был только ветер и звук наших шагов по тротуару.
Я произнес, наконец:
-Важно не то, сможешь ли ты в этом убедить меня, я чтобы это было так на самом деле.
-Ладно, - он пожал плечами.
-Пойми меня правильно...
-Нет-нет, я понимаю. Как твоя работа?
-Как обычно. А что?
-Я просто спросил. У меня был друг в молодости, который любил задавать вопросы "для поддержания разговора".
-Ты мне не рассказывал. Он сам их, что ли, так называл?
-Ну да.
Мы рассмеялись. А потом я сказал серьезно:
-А ты-то... по-прежнему прогуливаешь дни?
-Нет, уже две недели этого не делал.
Я ухмыльнулся игриво.
-Ты прав, это много для тебя.
-Частенько это повторялось: иду на работу, вдруг какая-нибудь лавка на пути и...
-И забывал обо всем, - докончил я за него.
-Точно, - в его голосе я услышал неподдельную горечь, - но теперь с этим покончено.
-Правда?
-Правда.
Он остановился и посмотрел на реку. Его черные седеющие волосы развивались под порывами ветра.
-Сегодня чудесный день, - заметил я.
На его лице появилась легкая задумчивость. Он словно бы вспоминал что-то.
-Да-да, замечательный день, Леша. Спустимся к воде?
-Почему бы и нет...
Мы сели у реки. Я осторожно опустил указательный палец в воду и моментально ощутил острые нестерпимые иглы свежести.
Мы закурили.
-Замечательный день, - повторил отец, - куда-нибудь сегодня собираешься?
-Да, а что?
-Опять к Дениске на пьянку?
-Ну да, - я стряхнул пепел с сигареты, и он свалился на бетонный берег.
-А сам меня, засранец, осуждаешь, - задумчиво пробормотал отец, потом улыбнулся и подморгнул мне.
-Я туда редко хожу, ты знаешь. Хочешь, могу остаться с тобой.
-Нет, отчего же, иди.
-Я могу остаться, - повторил я с поспешностью и, продолжая сидеть на корточках, немного отодвинулся от воды.
-Нет-нет, все в порядке, я же сказал. Я не обижен.
-Зер гуд.
Мы помолчали немного.
-Что же, все-таки, явилось причиной? Ты помнишь, никакие уговоры, исходившие от моей матери до того, как она умерла два года назад, а потом и от меня, не помогали.
-Я не знаю. Не знаю и все. Что-то переломилось во мне вчера, когда я шел домой. Это произошло внезапно. Это было, как...
-Как что?..
-Как избавление, что ли? Я не знаю...
Я поглядел на него украдкой, но ничего не сказал. Я не чувствовал в тот момент, что должен что-то говорить. А он произнес уверенным голосом:
-У меня до этого и в мыслях не было, чтобы завязать. А теперь я даю слово.
Я внимательно посмотрел на его испитое лицо и, вопреки здравому смыслу, решил, что он  говорит серьезно.

II
Мое сознание столкнулось с какой-то странно-неподвижной туманной пеленой, но почувствовать я мог это столкновение лишь отдаленно: это было похоже на то, как плод шиповника, падая, ударяется о землю... Я до сих пор помнил те дни своего раннего детства, которые провел на даче в 50-ти километрах от города; поздним летом я часто слышал там этот звук...
В комнате было немного накурено; в основном курили на лестничной клетке, но самые пьяные не брезговали делать это прямо здесь, и сквозь дым я мог слышать раскатистый голос Архипова:
-Потрясный, твою мать, случай... Я его, черт дери, никогда не забуду. Было это так: останавливает меня мент на перекрестке, открывает, твою мать, дверь, и я повисаю на ней... Он сволочь говорит: "О, молодой человек, да вы пьяный"... А потом эта мразь отняла у меня машину, и мой папаша ее еле вызволил. Вот так-то. А штраф какой был я ни хрена не помню... – он безудержно расхохотался, потом выпил еще стопку водки, взятую со стола, запил ее пивом и продолжал уже более пьяным голосом, - отец, черт подери, мне хотел головомойку устроить, но я не поддался... Говорю – машина твоя, если ты за нее так печешься, зачем тогда дал ее мне, сам бы и ездил.
-Ловкий трюк, - на лице Истомина появилась пьяная ухмылка.
Я спросил:
-А он-то что ответил?
-Да ни хрена он не ответил! – заорал Архипов, безумно выкатив глаза, - вы меня все заколебали, пойду курить!
Несколько человек засмеялись. Архипов поднялся с кровати и, сильно покачиваясь, вышел из комнаты, отшвырнув стул, стоявший у него на пути, в дальний угол.
Я подошел к Истомину и сказал:
-Пойдем, надо поговорить.
Он устремил на меня пьяный остановившийся взгляд:
-Куда?..
-В другую комнату.
-Зачем? А здесь нельзя?
-Здесь слишком шумно.
-Ну ладно...
Он сделал какой-то странный двойной кивок головой и двинулся за мной. По пути наткнулся на Марину, поцеловал ее, что-то пробормотал, затем ускорил шаг и налетел на меня. Я выругался, открыл дверь в другую комнату, включил свет и, войдя, упал на кровать.
Истомин с трудом добрался до кресла и сел в него.
-Ну и вечерок, - пробормотал он.
-Хочешь еще выпить?
-Здесь есть?
-Ну да. На столике.
-Откуда взялось-то?
-Оставил кто-то...
-Лучше притуши верхний свет и зажги лампу у кровати.
-Хорошая мысль, - я сделал, как он просил.
Мы выпили.
-Вот такая мы молодежь, - сказал Истомин, - безбашенная.
Что-то оборвалось у меня внутри при этих его словах, но в тот момент я был слишком пьян и, как ни пытался, не мог понять, что бы это могло значить.
Истомин был самым близким моим другом из тех, кто пришел в тот вечер к Архипову. Мы дружили с ним со второго класса.
-Похоже, Дениска перебрал.
-Архипов-то? – я поднял взгляд.
-Ну а кто?..
-У нас еще теперь один появился...
-Который?
-С Саньком сегодня первый раз пришел.
-Ну и на хрен его, - Истомин закрыл глаза, - а Дениска и в самом деле перебрал.
-Да. Как всегда.
-Он бывает трезвый только по утрам.
-И то еще когда не проснулся.
Мы оба захохотали. Когда веселье немного улеглось, Истомин спросил меня:
-Так о чем ты хотел... поговорить?
-Вернее будет сказать: о ком...
-Что?..
-Я о своем папаше.
-А что с ним такое?..
-Прикинь, короче... вхожу сегодня в комнату утром... – я умолк, потому что на несколько секунд мои глаза затуманила розовато-желтая пелена.
-И что?.. – Истомин так и не открывал глаз. Он сидел, откинувшись в кресле, и тяжело дышал.
-...а он трезвый и говорит: "Я решил завязать".
Сергей посмотрел на меня.
-Да ладно?
-Я серьезно тебе говорю... а потом предложил погулять пойти.
-Это еще зачем?
-Ему отвлечься надо было... от выпивки, - я ухмыльнулся.
-А-а... – Истомин неопределенно покачал головой, - и что дальше?
-Да ничего, поговорили. Он клялся, божился, что не будет больше пить.
-Он тебе мозги пудрит.
-Зачем ему это?
-Я не знаю. Но точно пудрит.
Я посмотрел на Истомина с укоризной. Вот так всегда и бывает: я надеюсь, что кто-нибудь скажет мне что-то обнадеживающее, а в результате получаю прямо противоположное. С другой стороны, разве не лучше услышать горькую правду?
Я сказал с осторожностью:
-А если нет?
-Ради бога, Леха, откуда я знаю?
С минуту мы молчали. Потом я произнес с какой-то странной виноватой интонацией:
-Просто я хотел услышать твое мнение, вот и все.
-Ладно, прости, - Истомин протянул руку вперед, пальцы были растопырены в разные стороны, словно бы он пытался схватить что-то; другой рукой он пригладил засаленные волосы.
-За что? – я рассмеялся.
-Если он так решил – хорошо.
-Что ты хочешь сказать?
-Я хочу сказать, что не в твоих силах и не в моих контролировать его. Ты же не будешь его пасти, так? Ты не сможешь... Это твой отец, но у него, все-таки, своя жизнь. Все, что ты можешь сделать, это не пойти по его пути. Он не хотел бы этого. Если бы он мог сейчас вернуться назад, вернуть свою молодость, то многое сделал бы иначе... Ты не должен повторять его ошибок.
-Ты умеешь говорить золотые слова, друг. Но другой ли избрали мы путь?
-А ты умеешь задавать золотые вопросы...

III
 Я предложил Истомину переночевать у меня в ту ночь: он плохо держался на ногах и был не в состоянии сам добраться до дома – он жил на другом конце города.
 Лифт не работал, и нам пришлось подниматься на пятый этаж пешком. На лестничной площадке было совершенно темно. Я споткнулся обо что-то перед дверями лифта и упал, несколькими секундами позже почувствовав нестерпимую боль в запястье. Я вскрикнул, но тут же умолк, ибо то, что я увидел, вызвало у меня гораздо больше внимания, нежели ушибленная рука. Это был мой отец. Нет, он не лежал, он стоял на коленях и что-то бормотал. Он был сильно пьян, я поначалу даже не услышал его сдавленного, глухого голоса, от звучания которого веяло нестерпимой тоской и убогим сумасшествием. Теперь мои глаза уже немного привыкли к темноте, и я мог видеть его остановившийся взгляд, устремленный на двери лифта, его мерно покачивавшуюся голову, точно это был маятник; отец поминутно крестился, и его морщинистые дряблые руки при этом сильно дрожали, точно в ознобе. Он молился... молился на двери лифта, как на Бога, руководимый тупым упрямством таинственной, самому ему непонятной истерии. Я осторожно докоснулся до его плеча, но он не отреагировал, ибо ничего не видел перед собой, находясь в пьяной прострации.
 Я издал жуткий крик, - каждая деталь этой безумной картины пронзила меня молниеносными стрелами душевной боли и детского, почти младенческого страха.
 Истомин заткнул мне рот и ударил по щеке. Я зарыдал в бессилии и некоторое время не мог овладеть собой.
 Минут через десять, когда я, наконец, успокоился, мы втащили отца в квартиру и донесли его до кровати. А он все продолжал бормотать и креститься. Мы неподвижно стояли над ним, словно каменные статуи, и в безмолвии ждали, пока он уснет.