Тихое озеро

Когда я вошел в комнату, повсюду – и на столе, и на полу, и даже на кровати валялись мятые сырые обрывки водочных этикеток, кое-где уже основательно прилипшие к поверхности, раздавленные огрызки яблок, кожура апельсина и бог знает, что еще – я даже затрудняюсь описать все в деталях, но, словом, все это вызывало у меня чувство неприязни, которое, в то же время, граничило с усмешкой. Посреди всего этого хлама на стуле сидел мой непутевый старший братец Антон, (я его всегда предпочитал звать Антошкой), и играл на гитаре.
 -Что здесь такое было? – спросил я, стараясь изобразить раздражение, но на самом деле меня разбирал смех.
 -Что здесь было? Догадайся, - Антошка продолжал играть.
 -Да-да, понимаю, - я рассмеялся. Потом оглянулся: у двери стояло десять бутылок водки и еще несколько пивных – всё, естественно, опорожненное, - сколько вас было?
 -Четверо.
 -Включая тебя?
 -Включая меня.
 -Сейчас пять часов вечера... Ты давно встал?
 -Нет, час назад.
 -Не мешало бы убраться... мне это как всегда сделать за тебя?
 -Я помогу попозже.
 -Когда?
 -Когда доиграю эту песню.
 -Ради бога, Антошка! – произнес я в сердцах, открывая дверь ванной, - почему бы тебе для разнообразия попробовать работать на своей стройке не два раза в неделю, а больше? Остальное время ты ни черта не делаешь! Ты играешь на гитаре – хорошо. Но тогда пусть это приносит тебе деньги.
 -Мы обсуждали это много раз. Я не хочу, чтобы мое хобби становилось моей работой. Сейчас я делаю это от сердца, потом это тут же пропадет.
 -Да-да, - проворчал я, подошел к раковине, открыл воду и умылся. Затем принялся увещевать, - почему ты не поступаешь в институт?
 -Не хочу.
 -Думаешь, раз тебе купили отмаз от армии, можно распоясываться?
 -Пошел к черту!
 -Ну, разумеется.
 Я лег на кровать, вытащил из-под подушки колоду карт и некоторое время в задумчивости тасовал их. Потом продолжил его "доставать" – сам Антошка всегда это именно так называл.
 -Почему ты пропиваешь все, что зарабатываешь?
 -А почему ты так не делаешь? – задал он встречный вопрос.
 Ну что я мог ответить ему? Я просто промолчал, потом повторил вопрос и прибавил к этому:
 -Ты мог бы быть музыкантом.
 -Возможно, - сказал он серьезно и пожал плечами.
 -Я тебе в натуре говорю, - я сел на кровати и наши взгляды встретились, - сходи в редакцию.
 -И что?
 -Напиши объявление.
 -О частных уроках?
 -Да. Это дело хлебное.
 -Ну, хорошо, - он внезапно вскочил со стула.
 Я в изумлении посмотрел на него. Я не мог поверить, что...
 -Ты сходишь?
 -Да.
 -Неужели ты сходишь?
 -Да.
 Я рассмеялся и даже покраснел от гордости и удовольствия, что мне удалось уговорить его, – я десятки раз пытался доселе сделать это, и безрезультатно. Но теперь, внезапно...
 Не выпуская из рук гитары, он открыл входную дверь.
 -Ты пойдешь с ней?
 -Да. Потом отправлюсь на озеро.
 Он ушел, а я принялся искать метлу. Мне ужасно хотелось, чтобы побыстрее пришла мать, – невтерпеж было похвастать ей. Я уговорил своего непутевого и упрямого старшего братца сделать то, от чего он отказывался уже почти целый год. Пару лет назад он окончил музыкальную школу по классу гитары, окончил с отличием, но тут же объявил, что связывать заработок и музыку не собирается. Мать назвала его дураком, а я козлом, ведь он был воистину талантливым гитаристом.
 Я успел убраться в квартире до того, как пришла мать, и решил, не стоит ей рассказывать о том, какую чудовищную пьянку устроил Антошка в ее отсутствие – мое молчание станет благодарностью за то, что он поместит объявление в газете.
 Мать уезжала в другой город к своей сестре, которую я еще с раннего детства называл "тетушка Марго". У нас вообще в семье было принято называть каждого члена как-нибудь по-особенному. Тетушка Марго была серьезно больна вот уже три года. У нее случился инсульт, и она так и не смогла до конца оправиться после него. Я сам иногда ездил к ней вместе с матерью. Марго жила с мужем на чистенькой улице, которая мне всегда нравилась. Тротуары этой улицы были выложены гладкими кирпичиками, они отдавали звонким керамическим стуком, когда какая-нибудь женщина шла на каблуках. Года в три, в четыре я носил сандалии летом, и у меня никогда не получалось издавать такой звук, а у мамы – да, она надевала высокие туфли... По бокам тротуаров росли молодые березки, я любил дотрагиваться ладонями до их нежных и тонких стволиков, шершавых на ощупь; и казалось мне, что сейчас они измажут мои ладони какой-то странной белой краской, в которую они, как я думал, были выкрашены кем-то, я не мог понять зачем...
 -Как тетя? – спросил я у матери.
 -Все так же, - она поставила сумку рядом с входной дверью.
 -Постельный режим?
 -Ага.
 -А Михаил?
 -Вроде пока хорошо себя чувствует. Рассказал, как у него на работе один парень пытался покончить жизнь... Удалось отговорить, слава богу... Что тут было в мое отсутствие?
 Я соврал, что Антошка не пил, и весело, как бы между прочим, добавил: "Кстати, я уломал его заняться частными уроками".
 Мать недоверчиво рассмеялась.
 -Это он...
 -Что?
 -Пошутил просто, вот что.
 Я покачал головой в сомнении.
 -Почему ты так думаешь? Он никогда ведь доселе так не шутил.
 -И все-таки я останусь при своем мнении.
 -О'кей, посмотрим, кто окажется прав.
 Я взял ключ и открыл входную дверь.
 -Ты куда? – спросила мать, вытирая мокрые руки полотенцем.
 -На озеро. Он сказал, что отправится туда после того, как сходит в редакцию.
 -Он не пойдет в редакцию...
 Я осторожно прикрыл дверь и не услышал конца ее фразы.

 Я любил это озеро. Там было очень красиво вечерами: лес окружал овальное водяное зеркало, отражавшее лучи закатного солнца золотисто-зеленым волнующимся ковром. У берега росли разлапистые лиственницы и печально-странные ивы, сгорбившиеся к самой воде и обвитые примятой бледно-зеленой травой у корней.
 Я садился под самую большую иву, осторожно, боясь порезаться, опускал руки в неровную траву и смотрел в голубую небесную гладь и слушал печальную песню Антошки, которую он, порой, затягивал под тихое сопровождение своей гитары. Он никогда не знал, что я уже рядом, пришел к нему, сижу в десяти метрах и слушаю его пение.
 По-настоящему хорошо он мог петь только тогда, когда был один, или думал, что он один... Антошка был прав, когда говорил, ему не надо зарабатывать музыкой – у него не получилось бы передать кому-то свой талант или продемонстрировать его кучке подвыпивших фанатиков. Да, он был прав, черт возьми.
 Сейчас я сидел и слушал его заунывное пение. Слезы стекали у меня по щекам, и я лег в траву и любовался на островки-облака, застывшие в небе пурпурно-оранжево-серыми ватными обрывками.
 Когда слезы высохли, я встал и направился к Антошке, который тут же перестал петь, услышав чье-то приближение.
 -А-а, это ты, - он медленно пошевелил пальцами по струнам, извлекая беспорядочные нечеткие звуки.
 -Ты, конечно, никуда не ходил? – я вымученно улыбнулся.
 -Конечно, нет, братец.
 Я кивнул.
 -Ну и ладно.