Узник

  Когда твоего соседа выводят на прогулку, в камере случаются удивительные моменты тишины. Лежишь в такие минуты и пялишься в звёздные россыпи за иллюминатором. Даже дышать боишься - лишь бы тишину не спугнуть. Кажется, вот-вот откроется тебе небывалая тайна. Но возвращается сосед, и наступает мой черёд выйти в коридор под конвоем, чтобы четверть часа бродить вокруг оранжереи. И тайна откладывается до следующего раза.
  Самое тяжелое здесь - одиночество.
  Конвоиры, надзиратели, санитары - все роботы. Где-то в глубине этого выдолбленного астероида должны быть настоящие люди - операторы. Ну и, конечно, начальник тюрьмы - человек. Его я видел лишь однажды, в тот день, когда меня сюда доставили. Помню, 'вертухи' долго заставляли петлять по коротким лестницам и длинным коридорам.
  Вокруг всё симметричное, гладкое и холодное. На стенах - пластик болотного цвета. Пол металлический. Гулко отзывается на шаги человека. Воздух благоухает розами. Но сквозь дешёвые ароматизаторы в ноздри бьёт маслянистая химическая вонь.
  Повсюду кишат стальные многоножки размерами от мухи до коня. Тогда меня это поразило. Они носились туда и сюда, гудели, ползали по стенам и потолку. Будто я угодил в город роботов, мега-улей, живущий собственной жизнью, и надзор за людьми здесь сродни хобби вроде разведения цветов.
  Кабинет начальника показался островком 'человечности'. И сам он, за столом. Сухонький такой мужичок, сутулый, с залысинами. Щёки обвислые, паутина морщин возле усталых глаз. Скучным голосом зачитал приказ о моём заключении. Для него - давно опостылевший, но неизбежный ритуал.
  И всё-таки это был настоящий человек!
  Может, последний, которого я видел.
  Есть, конечно, сосед. Да только кто поручится, что он - не 'кукушка'? Про 'кукушек' мне Кис растолковал. Мой первый сокамерник. К нему меня подселили.
  - Андроиды такие. - цедил он, с кошачьей усмешкой разглядывая меня, - Начальство подселяет иногда, чтобы разболтать нашего брата. Напрямую прослушивать им Конвенция запрещает. А через личный разговор с осведомителем, - пожалуйста.
  Он мне тогда много про этих 'кукушек' наговорил. С ними надо держать ухо востро. Они так и ищут особые обстоятельства старых дел или материал для новых.
  На самом Кисе висело пожизненное, и его опасения не шибко трогали.
  Вообще забавный был дядька. Всё любил, во время выхода на прогулку над 'вертухами' поиздеваться. Их процессор обычно не распознавал шуток, но иногда они понимали и отвечали коротким высоковольтным разрядом. Корчась на полу от боли, Кис блаженствовал. Он полагал, что так ему отвечают через терминал настоящие, человеческие охранники. Какое-никакое, а общение...
  *
  Сейчас мой сосед - Содом. Здоровый детина, еле на койке умещается. Когда знакомились, представился хакером. Но сомневаюсь, что такие бицепсы можно накачать за клавиатурой.
  Содом, как обычно, пялится на свою любимую заставку - городская улица.
  Ещё можно посмотреть полянку в хвойном лесу, пляж с пальмами, заснеженные горные склоны, каньоны Марса, лунный пейзаж и прочее, всего 24 заставки - вроде немало, но быстро приедается. Как и любая ложь. А вот на звёзды я смотрю уже третий год. И не устаю. Потому что они - настоящие.
  А Содома цепляет улица. По ней, мол, баба какая-то проходит, похожая на его невесту.
  - Щас пойдёт! - сообщает он мне, возбуждённо потирая ладони.
  Я не поворачиваюсь. И так уже насмотрелся, в голове свербит эта картинка, - сначала промчит паренёк на старинном велосипеде. Потом выйдёт старуха в жёлтом плаще. А потом:
  - Во! Вот она! Зырь, Локи!
  Как же он меня задолбал! Невольно приподнимаюсь и гляжу в сотый раз, как длинноногая блондинка, мотая задницей, пересекает экран-иллюминатор. Содом блаженствует, - глаза блестят, улыбка идиота. И так ещё час, пока всё не повторится. А потом ещё...
  Андроид хренов!
  Из всех моих сокамерников он - самый подходящий. То молчит полдня, то вдруг с разговорами полезет. Движенья ломаные. Смех ненатуральный. Зверский храп по ночам. Да ещё заставка эта. Какая-то пародия на человека!
  *
  Темнота. Отбой. Содом храпит. Вновь задумчивые белые россыпи на иссиня-чёрной пустоте. Наконец-то выключилась эта лживая городская химера! Ненавижу! Все настоящие дни, утра и вечера остались в прошлой жизни. Теперь под покровом вечной ночи мы бесконечно падаем в звёздную бездну. И - всё.
  Тяжело, когда поговорить не с кем.
  Память - незаживающая рана. Неотвязная и мучительная, как зубная боль - всё саднит и ноет и точит, как червь, доводя до исступления.
  *
  Сегодня Содома отселили. Мы повздорили из-за проклятой заставки. Сжал он кулаки, на меня бросился, да так и растянулся на полу - с парализующей стрелой в шее. Программа-смотритель своё дело знает.
  Когда стальные санитары выносили размякшего здоровяка, с тоской подумалось, что, наверное, Содом всё-таки был настоящим. Ладно. Может, со следующим повезёт больше.
  Я лежу один и слушаю тишину. Снова звёзды за окном. Но уже ясно - тайна и сегодня ускользнёт от меня.
  *
  Следующий, как зашёл, сразу с порога:
  - Григорий. Осуждён за тройное убийство.
  Во как! Сразу на откровенность вызывает? Присматриваюсь. Высокий, стройный, молодой. Выправка будто военная. Черты лица правильные до жути. Глаза синие, волосы светлые. Ни дать, ни взять - манекен!
  Бросив узелок на койку, первым делом оторвал он пуговицу и ну давай скрести по стене. А ему - тут же разрядом по руке. С грохотом валится на пол. Ага, а ты думал, почему здесь так чисто? Но нет, гляди-ка, подымается и снова к стене, доводит вертикальную полосу. И снова молния с низкого потолка, и снова летит он на пол. Лоб сверкает от пота, лицо перекошено. С хрипом поднимается и опять к стене. Во даёт! Успевает чиркнуть горизонтальную чёрточку, прежде чем третий разряд отшвыривает его вновь.
  Глядит на меня снизу. Тяжело дышит. Улыбается. Теперь у него над койкой маленький крестик.
  - Эй, ты что... верующий?
  Он улыбается шире и рывком садится.
  *
  За обедом, хлебая безвкусное месиво, спрашиваю:
  - Что ж ты, коли такой верующий, троих замочил?
  - Раньше был как все. Слава Богу, что посадили, - только здесь я с Ним встретился.
  Ясно. Кис злил 'вертухи', чтоб добиться реакции операторов. Содом пялился в заставку, воображая свою подругу. Гришка вот думает, что с Богом общается. Тоска по настоящему. Каждый справляется с ней, как умеет.
  Не слишком ли вычурно? А может, все они - 'кукушки'? Пытается начальство ко мне то одного типа, то другого подсадить? Ну давай-давай, я-то уж ничего никому не скажу.
  *
  Концентрация зла здесь запредельная. Я чувствую, как злоба из соседних камер сочится сквозь стены и душит, и давит сердце изнутри и снаружи. Иногда я закрываю глаза, и мне видится, как от нашего астероида растекаются в стороны чёрные, пульсирующие разводы. Звезда зла источает лучи ненависти.
  *
  За несколько дней заметил - с Гришкой как-то полегче стало. Уж не программа ли какая его действует?
  А впрочем, так ли важно, - 'кукушка' он или настоящий? Если и андроид, то, наверное, сознание его списано с какого-нибудь реального человека? Вот и порядок.
  Интересно он умеет рассказывать. Про Бога своего, про молитвы. Вообще о жизни. Анекдотов много знает. Армейских.
  Сегодня перед ужином про освобождение зашла речь, а он мне:
  - Со Христом, - говорит, - я и в тюрьме свободен, а без Него и на воле тюрьма.
  - Ну-ну! - усмехаюсь я, а про себя завидую.
  Всё-таки что-то настоящее здесь чувствуется...
  Страсть, как завидую! И не сплю следующей ночью, и гляжу, проницая темноту, на чёрный силуэт этого чудика. А он тоже не спит. Повернулся ко мне спиной и бормочет что-то себе под нос. И правой рукой всё обмахивается, словно комаров отгоняет.
  Эх, сюда бы хоть одного комарика! Хоть какая живность... Пусть бы гудел себе всю ночь... Пусть бы кусал... Эх!
  *
  - Локи! Локи! Локи!
  Кис, Содом и Гришка водят хоровод вокруг меня. Они срывают с себя ошмётки плоти, раскрывая извивающиеся стальные скелеты. Глаза-диоды пылают красным светом. Они зовут, выкрикивая моё имя. Если отзовусь - превращусь в андроида. Мои руки сжимают рот. Только бы ничего не сказать. Только бы...
  Челюсти против воли раскрываются.
  Крик!
  Просыпаюсь в поту.
  *
  Сегодня у нас событие - к Гришке пришёл священник. Оказывается, можно вызвать себе попа, иногда они облетают астероидные тюрьмы.
  Интересный такой. Борода у него. Рыжая. Крест на груди. Одежда чёрная до пола, вроде халата. Долго они с Гришей шепчутся, я не подслушиваю, смотрю на звёзды в иллюминаторе. Гриша тоже звёзды любит. Говорит, мол, это - икона величия Божия.
  Священник встаёт, Гришка кланяется и складывает ладони лодочкой. Сам так и светится. Конечно, ведь это настоящее. Эх, вот бы и мне: Постой-ка: А почему нет? Я вскакиваю:
  - Отец!
  - Да?
  И тут в голове стреляет: 'вот же 'кукушка' - поп! Точно! Кому ещё арестанты всё выложат?' Застываю на полушаге.
  - Я... ну... можно Вас потом как-нибудь вызвать?
  Рыжий бородач пожимает плечами:
  - Направьте запрос на имя начальника. Во время следующего облёта Вас посетят - я, или кто-то другой.
  - Спасибо.
  - Не за что.
  Дверь отходит сторону, выпуская священника в коридор. На душе коричневой накипью оседает досада. Откуда она взялась?
  *
  - Ну что ты лыбишься? Чего тебе твой поп наговорил?
  - Он знает.
  - Что знает?
  - Что я не убивал.
  У меня челюсть так и отпала. А этот сидит 'по-турецки' и сияет как солнышко.
  - Оговорили меня, Локи. Вот и сел я. А к нему на исповедь настоящий убийца приходил.
  - И что теперь?
  - Ничего. Так и буду сидеть.
  - Как это? Разве поп не донёс?
  - Да ты что? Тайна исповеди! Ему нельзя. Но меня и то греет, что хоть кто-то знает, что я не убивал. И матери он моей сказал. Слава Те, Господи!
  - Вот дурдом! Подай апелляцию!
  - Да нет, Локи. Есть мне за что сидеть. Другие грехи.
  - Что ещё?
  - Ну... - запнулся, улыбка слезла, - Как-то залетела от меня: подруга одна. А я ей - твои проблемы, пошла вон. Испугался, в общем. Думал, что жизнь осложнять? Может, это и не мой ребёнок. А она вот... с моста и - всё. Нашли через несколько дней...
  *
  Тишина. Звёздные россыпи за иллюминатором. Гришка на прогулке. Неспокойно. Что-то зреет внутри, как нарыв. Вот-вот прорвётся той тайной, что не даёт мне покоя уже два года.
  И вдруг - словно вспышка в мозгу.
  Разве Киса не стали чаще бить током, едва он мне свою методу рассказал? Разве не повысят срок Содому за то, что я спровоцировал его нападение? Разве не разговорил я только что Гришку на новую статью?
  Я чувствую, как пальцы немеют. В висках стучит молот.
  Не может быть! Нет!
  Но разве не станет 'кукушка' достовернее, если будет считать себя настоящим человеком?
  Голова кругом. А может, всё-таки совпадение? Может, вообще никаких 'кукушек' нет, а Кис всё выдумал?
  Зубы впиваются в указательный палец. Боль! Сильнее! До каркаса!
  Красные вмятины на месте укуса. Нет, не может быть так просто. Они должны были это предусмотреть. Все физическе ощущения.
  Постой-ка! А что там Гришка про молитву бормотал? Если как следует, то почуешь отклик.
  Только живой человек почувствует Бога. Железяка-то - нет.
  Я сползаю с койки на пол. Меня трясёт. Падаю на колени. Взгляд мечется по стене. Вот он - крестик! По лбу стекает холодная капля. Уж я буду как следует! Если я настоящий... Как же начать? Как это делается? Если я настоящий...
  Вдох - глубокий, судорожный.
  - Господи!