Суицид

Она сидела на площадке пятого этажа. Вообще-то корпус считался четырехэтажным, но две из трех его лестниц уходили выше четвертого этажа. Одна лестница была пыльная, мусорно-подъездного типа и упиралась в дверь проекторной будки. Вторая лестница - парадная, роскошная, с шестиметровым квадратным колодцем пустоты посередине - шла внутри стеклянного параллелепипеда и просматривалась насквозь. Площадка пятого этажа на ней, с ее вечно запертой дверью ничейной кафедры, давно превратилась в импровизированную курилку. Курилка парила над городом, взгляд скользил по крышам, верхушкам вековых вязов, лепным индийским львам над башенкой университетского морга и убегал дальше, в ущелье и за горизонт. Напротив, на почтительном расстоянии, стояла стекляшка корпуса-близнеца с симметричной правозакрученной ("мужской") лестницей. Помимо роскошного вида, курилка обладала еще двумя редкими достоинствами: бычки безнаказанно спихивались в щель между лестницей и стеклом и летели незамеченными все пять этажей вниз, плюс преподы там не ходили.

Колодец пустоты всегда завораживал. Всех поднимающихся или спускающихся по лестнице было видно на три этажа вниз, окликнуть знакомых было легче легкого - если хотелось, конечно. За широкими лестничными перилами оставалось еще сантиметров 15 ступеньки, при известном самообладании можно было подняться по этой лестнице снаружи, перебирая руками перила и рискуя сорваться и упасть внутрь, на дно колодца, на каменные, истертые поколениями и безразлично-холодные ступени. Она пробовала. Леха Соколов недавно на спор поднялся вот так с первого на пятый, а когда она попробовала точно так же спуститься с пятого вниз, он поймал ее на третьем пролете, вцепился в рукав так что костяшки побелели и заставил перелезть через перила обратно.

Сейчас она сидела, прислонившись виском к холодному металлу основания перил и смотрела вниз. Перерыв в середине пары закончился, у ее группы сейчас практика в маленькой аудитории на третьем этаже, но она туда больше не вернется. На парте остался пластиковый пакет с двумя конспектами. Один ее, другой надо было отдать Маринке. Если бы он потерялся, Маринка бы ее убила. И не только она, вся группа тоже. Маринка писала ВСЕ конспекты по ВСЕМ предметам, но списывали у нее не все - Маринин почерк больше всего напоминал неравномерно сцепленные рыболовные крючки. Невозможно было различить н, п, л, и, ц, к... Концы слов вроде "шееся" выглядели растянутой пружиной. Лекции по нетехническим предметам, пестревшие незнакомыми фамилиями и понятиями, читались как детектив на китайском. Такой вот детектив и лежал сейчас в забытом на парте потасканном пакете с полустертой бабой на мотоцикле. А ей было хорошо. Пять минут назад она небольшими порциями вытряхивала из валидольного пузырька 40 маленьких таблеток и, захлебываясь, запивала ледяной водой из-под крана. Основание языка почти сразу же онемело. Это был димедрол, она посчитала: 40 в дозировке по 0,5 - 20 грамм. Должно хватить выше крыши.

Крыши, весенние ржавые крыши, крыши со съехавшими под тяжестью снега шиферными листами, крыши залитые битумом, гаражные плоские крыши с накиданным поверх всяким хламом. Черные голые уродливые деревья. Серое низкое небо. Депрессивно это. Висок ломит то ли от холода перил, то ли от димедрольного онемения. Снизу пришла Светка. У них тоже практика, но препод перерыв задержал.

- Привет, куришь?
- Нет, так сижу.
- Давай я посижу с тобой?
- Не надо. Я, Светка, тут умираю.
- Это еще почему?
Язык не только онемел, но и перестал слушаться. Слова еле прожевываются. Светка наклоняется и смотрит зрачки.
- Ты что сделала?!! Дурищща, ты чего наделала?
- Скуч...нно мммне... Я так... болллльше ннннне ммммогуу...

Первый раз она пробовала месяц назад, в середине сессии. Невыносимо было слышать одно и то же - какая она тупая дрянь... Как она после консультации перед экзаменом по философии умотала куда-то на целых три часа. А не поскакала домой. Лекции относила? Потому что переписывала? А зачем переписывала? Ты что, лекции прогуливаешь, дрянь? Что ты читаешь там, под столом? Нет, я вижу - коленкой придерживаешь? "Письма Баламута"? Ты чем должна заниматься, я тебя спрашиваю?

Концентрационный лагерь. Шаг влево - шаг вправо попытка побега, прыжок на месте - провокация. Это было невыносимо. У нее тогда был тазепам из аптечки, таблеток 20, она выпила и уснула. Проснулась часов через 12, выпила воды и снова уснула на 12 часов. Сходила на экзамен, неконтролируемыми трясущимися руками попробовала накорябать ответ на листочке, сдалась и ответила устно. И решила для себя, что тазепам не пойдет. Сейчас сессия закрыта, хвостов нет, жизнь так и не изменилась.

И вот сейчас - наверняка. Это чувствуется...

- Мне холодно...
- Ой блин, какая же ты дуууураааа...

Светка перегнулась через перила и позвала Бобби, здоровенного сибирского медведя. Вдвоем, взяв ее подмышки, они свели ее по лестнице. Вышли на брызгающую грязью и воняющую свежим воздухом улицу, поймали мотор. Ей было все равно, только очень холодно.

- Пункт Скорой Помощи где тут - за парком? Вези давай, быстро...

В скорой кто-то пытался выяснить, сколько она приняла. Повезли куда-то в токсикозное отделение. Взяли кровь из вены. В пробирку побежала густая жидкость темно-фиолетового цвета. Она завороженно смотрела. Потом в рот засунули твердый резиновый зонд, начали промывание. Заболело горло. Она лежала под капельницей и смотрела в глязно-желтую стену. Перед глазами мелькали страницы какой-то книги, она знала, что это самая важная для нее сейчас книга, силилась прочитать - но слова на странице все время менялись. Она не успевала дойти до середины предложения, а начало было уже иным. Где-то рядом, и в то же время, бесконечно далеко Бобби убеждал кого-то, что не надо сообщать родителям. "Какая разница?" - сказала она и дала домашний телефон.

Потом после похода в туалет, вдоль стеночки на шатких ногах, ее поймал врач.
- Ну, что скажешь? Несчастная любовь?
- Несчастная любовь, - с готовностью согласилась она.

Но он все-таки раскрутил ее на разговор. Профессия у него была такая. Или штатная должность. Потом за ней приехали. Привезли домой. По дороге с ней не разговаривали. Потом она лежала на кровати, укрывшись с головой одеялом и безуспешно пыталась согреться. За стенкой кричала бабушка:
- Да как он смеет так со мной говорить? Щенок, сопли еще не обсохли! Да я двух детей вырастила и трех внуков! А он еще и смеет мне указывать, как надо и как не надо! Да у меня двадцать лет классного руководства...

Она с тоской подумала, что завтра будет еще один день, ничем не отличающийся от остальных.