Измерение Гернсбека Уильяма Гибсона

     К счастью, всё это уже начинает тускнеть, уходить в прошлое. Если я что и замечаю, то краем глаза; лишь тусклые блики на инструментах сумасшедшего доктора, мелькающие на периферии зрения. Неделю назад я видел лайнер в форме летающего крыла над Сан-Франциско, но он был уже практически прозрачным. Экипажи с акульими плавниками тоже встречаются реже, и автострады благоразумно перестали разворачиваться в мерцающие восьмидесяти-полосные монстры, по которым весь последний месяц мне приходилось водить взятую напрокат Тойоту. И я уверен, что ничего из этого не последует за мной в Нью-Йорк; моё восприятие сужается к одной волне вероятности. Я серьёзно работал над этим. Очень помог телевизор.
     Полагаю, история началась в Лондоне, в якобы греческой забегаловке на улице Баттерси Пак, с обеда за счет компании Коэна. Унылая разогретая пища, причём у них ушло полчаса на то, чтобы найти ведёрко льда для рецины [2]. Коэн работает на Беррис-Вотфорд, которые печатают модные альбомы в мягком переплете: иллюстрированные истории неоновой вывески, автомата для пинболла, заводных игрушек из оккупированной Японии. Я приезжал, чтобы сделать серию рекламных снимков; калифорнийские девушки с загорелыми ногами в игривой флуоресцентной обуви дурачились для меня на эскалаторах Сент-джонс-вуда и платформах Тутин Бека [3]. Поджарое и голодное молодое агентство решило, что Тайна Лондонского Транспорта поможет продажам нейлоновых кроссовок с рифлёной подошвой. Они решают; я снимаю. И Коэн, которого я расплывчато помнил со старых дней в Нью-Йорке, пригласил меня пообедать за день до вылета из Хитроу. Он привел с собой модно одетую молодую женщину по имени Диалта Донс, практически лишённую подбородка, которая, видимо, была заметным историком поп-арта. Сейчас я вспоминаю, как она вошла вслед за Коэном из-под неоновой вывески, мерцающей заглавным сансерифом «ЭТО ПУТЬ К БЕЗУМИЮ».
     Коэн представил нас и объяснил, что Диалта — главный вдохновитель последнего проекта Беррис-Вотфорд, иллюстрированной истории того, что она называла «Американским обтекаемым модерном». Коэн называл это «Бластерной готикой». Их рабочим названием было «Воздушный город будущего: завтра, которое не наступило».
     Существует чисто британское увлечение какими-то причудливыми элементами американской поп-культуры, вроде странной немецкой одержимости ковбоями и индейцами, или необъяснимого французского интереса к старым фильмам Джерри Льюиса [4]. У Диалты Донс это проявилось в мании к уникальной разновидности американской архитектуры, о существовании которой большинство американцев и не подозревает. Сначала я даже не мог понять, о чем она говорит, но потом на меня снизошло. Я начал вспоминать утреннее воскресное телевидение пятидесятых.
     Порой, в паузы на местной станции вставляли старые, исцарапанные ролики новостей. Вы бы сидели со стаканом молока и бутербродом, намазанным арахисовым маслом, а искаженный статикой голливудский баритон рассказывал бы о «Летающей машине будущего». И три инженера из Детройта ковырялись бы в этом большом старом Нэше [5] с крыльями, а потом его бы показали яростно ревущим вдоль какой-то заброшенной Мичиганской трассы. Вы бы никогда не увидели, чтобы машина оторвалась от земли, но она все же улетела в утопию Диалты Донс, приютившую поколение самых раскованных технофилов. Диалта рассказывала о малозаметных образчиках архитектуры «футуристических» тридцатых и сороковых, которые часто попадаются в американских городах: шатры кинотеатров с рёбрами, кажется, призванными рассеивать какую-то загадочную энергию; дешёвые магазинчики, забранные перфорированным алюминием; стулья из хромированных трубок, собирающие пыль в фойе придорожных отелей. Она видела в этих предметах осколки сказочной страны, забытые в бездушном настоящем; она хотела, чтобы я сфотографировал их для неё.
     Тридцатые породили первое поколение американских индустриальных дизайнеров; до тридцатых, каждая точилка для карандашей выглядела как точилка, простейший викторианский механизм, возможно, с декоративным ободком. После изобретения дизайнеров, некоторые точилки выглядели так, как будто их собирали в аэродинамической трубе. Обычно все эти изменения были поверхностны; под обтекаемой хромовой оболочкой скрывался все тот же викторианский механизм. Что вообще имело некоторый смысл, поскольку самые преуспевшие американские дизайнеры начинали декораторами сцен на Бродвее. Всё вокруг было бутафорией, набором декораций для игры в жизнь в будущем.
     За кофе Коэн извлек толстый коричневый конверт, полный фоток. Я увидел крылатые статуи на страже плотины Гувера [6], сорокафутовые орнаменты на бетонной кромке, стойко склонившиеся в воображаемом урагане. Я увидел дюжину снимков здания «Джонсонского Воска» Франка Л. Райта [7], вперемешку с обложками старых номеров «Удивительных историй» художника Франка Р. Пола [8]. Сотрудникам «Джонсонского Воска», должно быть, казалось, что они находятся в одной из дешёвых рисованных утопий Пола. Здание Райта выглядело так, как будто оно было спроектировано для людей в белых тогах и плетёных сандалиях. Я задержался над одним скетчем особенно грандиозного пропеллерного авиалайнера в виде крыла, похожего на толстый симметричный бумеранг с иллюминаторами в неподходящих местах. Стрелки с пометками указывали расположение большого бального зала и двух кортов для сквоша. Год был проставлен 1936.
     — Эта штука не могла полететь?.. — Я посмотрел на Диалту Донс.
     — О, разумеется, такое невозможно даже с двенадцатью огромными пропеллерами; но им нравилась идея, понимаете? От Нью-Йорка до Лондона меньше чем за два дня, первоклассные столовые, каюты, палубы, танцы вечером под джаз... Дизайнеры были популистами; видите ли, они пытались дать публике то, что она хотела. А хотела она будущего.


     Я провёл в Бёрбэнке три дня, пытаясь выжать из занудного кресла-качалки хотя бы подобие харизмы, когда мне пришла бандероль от Коэна. Вполне возможно сфотографировать то, что не существует; чертовски трудное дело, но зато отлично оплачиваемое. И хотя я неплохой фотограф, самым лучшим меня не назовёшь, и эта деревяшка ставила под сомнение достоинства моего Никона. Я закончил съёмку расстроенным, потому что не люблю плохую работу, но не отчаявшимся, потому что уже получил чек за свои услуги, и решил развеяться на полном изящного артистизма задании Беррис-Вотфорд. Коэн прислал мне несколько книг по дизайну тридцатых, новые фотографии обтекаемых зданий, и список Диалты Донс из пятидесяти лучших представителей нужного стиля в Калифорнии.
     Архитектурная съёмка невозможна без длительного ожидания; здание становится чем-то вроде солнечных часов, пока вы ждёте, чтобы тень уползла с нужной детали, или пока масса структуры не распределится определённым образом. Ожидая, я воображал себя в Америке Диалты Донс. Как-то я выделил несколько заводских зданий на нижнем зеркале моего Хассельблада [9], и они приобрели жутко гнетущую торжественность, как стадионы, которые Альберт Спир [10] строил для Гитлера. Но всё остальное выглядело невыносимо безвкусно: хрупкая архитектура, извергнутая коллективным американским бессознательным тридцатых, и выжившая, в основном, среди унылых колонн пыльных мотелей, оптовых складов матрасов и магазинчиков подержанных автомобилей. Я занялся автозаправками по-крупному.
     Во времена расцвета эры Донс, Мингу Безжалостному [11] поручили руководство оформлением калифорнийских автозаправок. Предпочитая архитектуру родного Монго, он колесил вдоль всего побережья, возводя бластерные установки из белого гипса. Многие из них имели бессмысленные центральные башни, окружённые странными рёбрами рассеивания, очень характерным мотивом для этого стиля, создающим впечатление, будто они могут производить залпы чистого технологического энтузиазма, если только найти к ним выключатель. Я заснял одну такую заправку в Сан-Хосе всего за час до прибытия бульдозеров, проломившихся через обыденную реальность штукатурки, реек и дешёвого бетона.
     — Вообразите себе, — говорила Диалта Донс, — другую Америку: 1980, который никогда не настал. Архитектуру несбывшейся мечты.
     С такой установкой я перемещался в своей красной Тойоте между заправками нужной Диалте социо-архитектурной помеси, постепенно настраиваясь на её расплывчатый образ Америки-которой-не-было, с заводами Кока-колы в виде выбросившихся на берег подводных лодок, и третьесортных кинотеатров, напоминающих храмы некой заброшенной секты, поклоняющейся голубым зеркалам и геометрии. И по мере своего продвижения среди этих тайных руин, я задумался, а что бы обитатели утерянного будущего подумали о мире, в котором мы живём. Тридцатые мечтали о белом мраморе и обтекаемом хроме, бессмертном хрустале и полированной бронзе; но ракеты с обложек Гернсбековской макулатуры [12] упали на Лондон в ночи, разорвав тишину своим воем. После войны, каждый получил по автомобилю (без крыльев) и обещанные для их вождения супертрассы; так что само небо потемнело, пока выхлопы разъедали мрамор, покрывая чудесный хрусталь оспинами.
     И однажды, на окраине Болинас, когда я готовился к съёмке особенно роскошного образчика воинственной архитектуры Минга, я нарушил тончайшую грань, порог вероятности...
     Почти незаметно, я переступил через Край —
     и, посмотрев наверх, увидел двенадцатимоторное нечто, набухшее крыло-бумеранг, жужжащее на восток со слоновьей грацией, так низко, что я мог пересчитать заклёпки на его скучной серой шкуре и услышать, кажется, отголосок джаза.


     Я пришел с этим к Кину.
     Мервин Кин — независимый журналист, специализирующийся на Техасских птеродактилях, деревенских наблюдателях НЛО, второсортных Лох-Несских чудовищах и десятке лучших теорий о заговоре из замшелых закоулков американского массового сознания.
     — Неплохо, — сказал Кин, полируя жёлтые стёкла очков о подол своей гавайской рубахи, — но недостаточно запущенно; не добирает до полного сдвига по фазе.
     — Но я его видел, Мервин. — Мы сидели на краю бассейна, залитые ярким солнцем Аризоны. Он ждал в Таксоне группу пенсионеров из Лас-Вегаса, предводительница которых получала сообщения от Них на свою микроволновую печку. Я провел за рулем всю ночь, и это сказывалось.
     — Разумеется! Конечно же, ты его видел. Ты читал мою писанину; неужели ты ещё не ухватил суть полного решения проблемы НЛО? Это просто, плоско и убого: люди, — он осторожно усадил очки на свой длинный крючковатый нос и пристально уставился на меня, — видят вещи. Люди видят такие вещи. Даже если там нет ничего, люди всё равно видят. Наверное, потому, что им так нужно. Ты же читал Юнга, знаешь, что к чему... В твоём случае всё очевидно: сам признаёшься, что думал об этой ненормальной архитектуре, фантазировал... Слушай, я уверен, что ты и наркотики пробовал, ведь так? Кто, вообще, пережил шестидесятые без единой галлюцинации? Все эти ночи, когда ты обнаруживал, что целые когорты диснеевских художников были подряжены на вплетание анимированных голограмм египетских иероглифов в ткань твоих джинсов? Или, скажем, когда...
     — Это было другое.
     — Конечно, другое; наблюдение в «условиях незамутнённого сознания», так? Всё, кажется, в порядке, и вдруг появляется чудовище, мандала или неоновая сигара. В твоём случае, гигантский аэроплан Тома Свифта [13]. Случается со всеми; ты даже не сумасшедший. Ты ведь знаешь это, правда? — он выловил банку пива из морозильного ящика за своим шезлонгом.
     — На прошлой неделе я был в Верджинии, в Грейсон Каунти. Брал интервью у шестнадцатилетней девушки, пострадавшей от божкиметведя.
     — От чего?
     — От башки медведя. Отрезанной медвежьей головы. Эта божкаметведя, понимаешь, кружила на своей маленькой летающей тарелке, на манер колпаков со старенького Кадиллака дядюшки Уэйна. Имела красные, светящиеся глаза, вроде двух огоньков сигарет, и хромированные телескопические антенны, торчащие из-за ушей. — Кин рыгнул.
     — Она напала на неё? Каким образом?
     — Тебе не стоит этого знать; ты слишком впечатлительный. «Она была холодной», — он соскользнул на неуклюжий южный акцент, — «и металлической». Она издавала электронные звуки. Вот это, я понимаю, настоящий продукт коллективного бессознательного, приятель; эта девочка — ведьма, просто ей негде реализоваться в современном обществе. Она бы увидела дьявола, если бы её не напичкали «Бионическим человеком» и всеми этими повторами «Звёздного пути». Она подключена прямо к главной артерии и знает, что с ней происходит. Мне уделили ровно десять минут перед тем, как серьёзные ребята-уфологи заявились с детектором лжи.
     Наверное, я выглядел замученным, потому что он осторожно поставил свое пиво за вентилятор и сел.
     — Если хочешь более стильное объяснение, я бы сказал, что ты видел семиотическое привидение. Все истории о встречах с пришельцами, например, всегда используют фантастические образы, пропитавшие нашу культуру. Я даже мог бы поверить в пришельцев, но не в таких, которые выглядят как герои комиксов пятидесятых. Они — семиотические фантомы, частички культурных образов, которые отделились и начали существовать сами по себе; как летучие корабли Жуля Верна, которые всё время мерещатся моим старым Канзасским фермерам. А ты видел другой вид привидений, только и всего. Этот аэроплан тоже когда-то был частью коллективного бессознательного. Ты его как-то уловил. Самое главное — не беспокоиться об этом.
     Tем не менее, я беспокоился.
     Кин пригладил свои тонкие светлые волосы и отправился послушать, что Они должны сообщить о радиусе действия радаров в последнее время; а я закрыл в своей комнате шторы и прилёг поволноваться ещё немного в кондиционированном полумраке. Проснувшись, я всё ещё беспокоился. Кин оставил записку на двери; он вылетел чартерным рейсом на север, чтобы проверить слух о мутациях скота (или, его словами: «о мути»; ещё одной из его журналистских специализаций).
     Я поел, принял душ, съел рассыпающуюся диетическую таблетку, провалявшуюся на дне моего бритвенного прибора последние три года, и отправился в Лос-Анджелес.
     Скорость ограничивала восприятие туннелем света фар моей Тойоты. Тело может вести, сказал я себе, пока держится разум. Держится, оставаясь подальше от диких картин на периферии зрения, навеянных амфетаминами и усталостью, призрачной, светящейся растительности, растущей на границе внутреннего зрения, вдоль ночных трасс. Но у разума свои понятия, и мнение Кина о произошедшем со мной вертелось у меня в голове по узкой, изогнутой орбите. Семиотические привидения. Кусочки Общей Мечты, крутящиеся в оставленных моей машиной вихрях. Эта обратная связь как-то усилила диетическую таблетку, и скоростная растительность вдоль дорог начала принимать расцветку инфракрасных спутниковых снимков: светящиеся лохмотья, развеянные обтекающим Тойоту воздухом.
     Я завернул на обочину, и полдюжины алюминиевых пивных банок подмигнули мне «спокойной ночи», когда я вырубил фары. Я прикинул, сколько времени сейчас в Лондоне, и попытался вообразить Диалту Донс, завтракающую в своей Хампстедской квартирке, обставленной обтекаемыми хромовыми статуэтками и книгами по американской культуре.
     Ночи в пустыне невероятно длинны в этой стране; и луна ближе. Я долго смотрел на луну и решил, что Кин прав. Главное — не беспокоиться. На целом континенте, каждый день, люди, которые были нормальнее, чем я когда-либо мечтал, видели гигантских птиц, снежных людей, летающие нефтеплатформы; они обеспечивали Кину работу и доходы. Почему же я должен расстраиваться из-за обрывка фантазии тридцатых, мотающегося над Болинас? Я решил заснуть и не волноваться ни о чём, кроме гремучих змей или хиппи-каннибалов; в безопасности среди знакомого придорожного мусора моего родного измерения. Утром я поеду в Ногалес и буду фотографировать старые бордели; я уже много лет собирался этим заняться. Диетическая таблетка сдалась.


     Меня разбудил свет, и потом — голоса.
     Лучи света били откуда-то сзади, отбрасывая зыбкие тени внутри салона. Голоса были спокойны и неразборчивы, мужчина и женщина о чём-то беседовали.
     Шея у меня затекла, и глаза сильно резало. Нога, прижатая к рулю, онемела. Я нащупал очки в кармане своей рабочей рубашки и нацепил их на себя.
     Потом я оглянулся и увидел город.
     Книги по дизайну тридцатых лежали в багажнике; и в одной из них я видел наброски совершенного города, вдохновлённого «Метрополисом» и «Обликом грядущего» [14], но — учетверённого, прорывающийся сквозь идеальные архитекторские облака к площадкам для дирижаблей и сумасшедшим неоновым шпилям. Рисунок был уменьшенной копией того города, что вырос у меня за спиной. Шпили громоздились на шпили мерцающими ступенями пирамид, поднимающихся к золотой башне центрального храма, окружённой странной бахромой радиаторов автозаправок Монго. Эмпайер Стейт Билдинг [15] можно бы было спрятать в самой маленькой из таких башен. Хрустальные дороги пульсировали между шпилями, снова и снова пересекаемые гладкими серебристыми объектами, похожими на капельки ртути. Воздух был полон кораблей: огромных лайнеров-бумерангов, маленьких мечущихся серебряных штуковин (иногда, некоторые из капелек ртути поднимались с небесных мостов в воздух и присоединялись к танцу), километровых дирижаблей, зависших стрекоз гирокоптеров...
     Я повернулся в кресле и зажмурил глаза. Открывая их, я хотел бы увидеть спидометр, бледную дорожную пыль на чёрном пластике приборной доски и переполненную пепельницу.
     — Амфетаминный психоз, — сказал я и открыл глаза. Приборы были на месте, вместе с пылью и окурками. Очень осторожно, не поворачивая головы, я включил фары.
     И увидел их.
     Они были светловолосы. Они стояли около своей машины, алюминиевой груши с выступающим из хребта хвостом в форме акульего плавника и гладкими чёрными шинами, как у детской игрушки. Он обнимал её талию и указывал на город. Они были в белом: просторная одежда, голые ноги, безукоризненно белые сандалии. Казалось, они не замечали свет моих фар. Он говорил что-то значительное и мудрое, а она кивала, и внезапно я испугался, испугался совершенно по-новому. Безумие больше не стояло под вопросом; я знал каким-то образом, что город у меня за спиной был Таксоном, Таксоном мечты, воздвигнутым в общем порыве своего поколения. Он был настоящим, совершенно настоящим. Но парочка передо мной жила в этом городе, и она меня пугала.
     Они были детьми Диалта Донсовских «восьмидесятых-которые-не-наступили»; они были Наследниками Мечты. Белые блондины, наверняка, голубоглазые. Они были американцами. Диалта говорила, что Будущее пришло в Америку первым, но затем её миновало. Но только не здесь, в самом сердце Мечты. Здесь мы продвигались и продвигались вперёд по волшебной логике, не знавшей об индустриальных отходах, ограниченности запасов органического топлива или заморских войнах, которые можно и проиграть. Они были самодовольны, счастливы и полностью удовлетворены собой и своим миром. И в Мечте, это и был их мир.
     За мной — освещённый город: лучи прожекторов ради развлечения обшарили небо. Я представил себе их, наполняющих площади из белого мрамора, организованных и подтянутых, со светлыми глазами, горящими энтузиазмом по поводу их переливающихся авеню и серебряных автомобилей.
     Это дышало жутковатой свежестью фашистской молодёжной пропаганды.
     Я включил передачу и медленно покатился вперёд, пока бампер не оказался в метре от них. Они по-прежнему не видели меня. Я опустил окно и прислушался к тому, что говорил мужчина. Его слова были возвышены и пусты, как заметка из брошюры Торговой палаты, и я знал, что он верит в них абсолютно.
     — Джон, — услышал я женщину, — мы забыли взять пищевые таблетки. — Щёлкнув, она извлекла две светлые галеты из штуки на поясе и передала одну ему. Я попятился на трассу и направился в Лас-Вегас, дрожа и качая головой.


     Я позвонил Кину с автозаправки. Новой, выдержанной в дурном испанском модерне. Он уже вернулся из командировки и, кажется, был не прочь поговорить.
     — Да, весьма необычно. Ты попытался сделать снимки? Не то, чтобы они когда-либо получались, но это добавляет холодка твоей истории, отсутствие фотографий.
     Но что же мне делать?
     — Смотри телевизор побольше, особенно игровые шоу и мыльные оперы. Или порнуху. Когда-нибудь видел «Мотель нацистской любви»? Тут у них есть по кабельному. Совершенно ужасно. Как раз то, что тебе нужно.
     О чём он вообще говорит?
     — Прекрати орать, и послушай меня. Я выдаю тебе производственную тайну: по-настоящему бездарная масс-продукция может изгнать твои семиотические привидения. Если этого хватает, чтобы отпугнуть от меня зелёных человечков, этого должно хватить, чтобы отпугнуть футуроидов Арт-Деко от тебя. Попробуй. Чем ты рискуешь?
     Затем он отпросился, ссылаясь на раннюю встречу с Избранными.
     — С кем?
     — С этими стариканами из Вегаса; которые с микроволновками.
     Я обдумал, не стоит ли звякнуть за счёт Коэна в Лондон и сообщить Баррис-Вотфорд, что их фотограф отбыл на дополнительный сезон в «Сумеречной зоне». В итоге, я просто позволил автомату смешать чашку безобразного чёрного кофе и залез обратно в Тойоту, чтобы отправиться в Лос-Анджелес.
     Поездка в Лос-Анджелес оказалась безобразной идеей, и я провёл в нём две недели. Это было сердце страны Донс; слишком много Мечты, и слишком много фрагментов Мечты, поджидающих чтобы ошеломить меня. Я чудом не разбил машину на отрезке эстакады около Диснейленда, когда дорога развернулась веером, как оригами, заставив меня лавировать между дюжинами полос шелестящих хромовых капель с акульими плавниками. Ещё хуже, Голливуд был полон людей, невероятно похожих на ту пару, что я видел в Аризоне. Я нанял итальянского режиссёра, который, в ожидании своего корабля сводил концы с концами, работая в фотолаборатории и устанавливая настилы вокруг бассейнов; он напечатал все мои негативы, сделанные для задания Донс. Я не хотел на них смотреть. Это, впрочем, не волновало Леонардо, и когда он закончил, я проверил снимки, перелистнув их как колоду карт, запечатал и отправил авиапочтой в Лондон. Затем я поймал такси до кинотеатра, показывающего «Мотель нацистской любви», и не открывал глаз всю дорогу.
     Поздравительная телеграмма от Коэна нашла меня в Сан-Франциско неделю спустя. Диалта была в восторге от снимков. Он восхищался тем, как я «по-настоящему врубился» и надеялся когда-нибудь поработать со мной ещё. В тот день я заметил летающее крыло над улицей Кастро, но что-то в его виде казалось зыбким, как будто оно было там только наполовину. Я поспешил к ближайшему киоску и забрал всё, что смог найти о нефтяном кризисе и опасностях ядерной энергетики. Я только что решил купить билет на самолёт до Нью-Йорка.
     — В жутком мире мы живем. — Владельцем был худой чернокожий с плохими зубами и угадывающимся париком. Я кивнул, вылавливая мелочь из кармана джинсов и оглядываясь в поисках скамейки, на которой я мог бы погрузиться в веские доказательства упадка человеческой цивилизации. — Но ведь могло бы быть и хуже, да?
     — Верно, — ответил я, — или даже ещё хуже, всё могло бы сложиться идеально.
     Он провожал меня взглядом, пока я шёл вниз по улице со своей пачкой спрессованной катастрофы.


©1981 William Gibson
©2004 А. Пичугин

__________________________________________________

 [1] Хьюго Гернсбек (Hugo Gernsback, 1884–1967), американский изобретатель и издатель, стоявший у истоков становления научной фантастики как самостоятельного жанра. В 1926 году он создал журнал «Удивительные истории», который стал первым научно-фантастическим журналом. Именем Гернсбека названа престижная литературная премия в области научной фантастики «Хьюго».
 [2] Рецина — греческое вино с характерным «резиновым» запахом.
 [3] Сент-джонс-вуд (St. John’s Wood), Тутин Бек (Tooting Bec) — станции метро в Лондоне.
 [4] Джерри Льюис (Jerry Lewis, 1926), кинорежиссёр и комедийный актёр. Вместе с партнёром Дином Мартином (Dean Martin) они были одним из самых заметных явлений американского кинематографа конца 40-х — начала 50-х годов двадцатого века.
 [5] Нэш (Nash) — марка легковых автомобилей, выпускавшихся с 1918 по 1957. В сороковые, Нэш был четвёртым по популярности автомобилем в США.
 [6] Плотина Гувера (Hoover Dam) — плотина и гидроэлектростанция в Чёрном каньоне реки Колорадо на границе штатов Невада и Аризона в США. Эта плотина является самой высокой арочной плотиной в США, её высота — 221 метр.
 [7] Франк Л. Райт (Frank Lloyd Wright, 1867–1959), американский архитектор и инженер, создатель нового «органического» подхода к организации помещений.
 [8] Франк Р. Пол (Frank R. Paul, 1884–1963) — американский художник, иллюстрировавший большинство НФ журналов Гернсбека и, фактически, заложивший основы современного оформления научной фантастики. Он является автором более чем 150 обложек НФ журналов Гернсбека.
 [9] Хассельблад (Hasselblad) — знаменитая шведская марка профессиональных фотокамер.
 [10] Альберт Спир (Albert Speer) — немецкий архитектор, личный друг Гитлера, разработавший и построивший здание Рейхсканцелярии в Берлине.
 [11] Минг Безжалостный (Ming the Merciless) — главный отрицательный герой популярных в тридцатые годы комиксов и фантастических фильмов о Флеше Гордоне.
 [12] Гернсбековская макулатура — в общей сложности, Гернсбек основал не менее пяти различных дешёвых НФ журналов; а также большое количество научно-популярных и развлекательных изданий.
 [13] Гигантский аэроплан Тома Свифта — Том Свифт (Tom Swift) — мальчик-изобретатель, герой популярных детских книг начала двадцатого века. В нескольких первых своих приключениях Том изобретает мотоцикл, моторную лодку, аэроплан и субмарину.
 [14] «Метрополис» (Metropolis, 1927) режиссёра Фрица Лэнга и «Облик грядущего» (Things to Come, 1936), снятый по сценарию Герберта Уэллса, — знаменитые первые НФ картины, определившие облик современного НФ фильма.
 [15] Эмпайер Стейт Билдинг (Empire State Building) — небоскрёб в стиле «Арт Деко» в Нью-Йорке, возведённый в 1931 году. Высота шпиля достигает 381 метр; самое высокое здание в мире на момент постройки, в настоящее время это самое высокое знание в Нью-Йорке.