Русалье. V

Никуся устроился в своём кресле в сторожке и, смакуя горячий чай вприкуску с комковым сахаром, смотрел втихую за окно, где метель вступила в права свои, и, словно бы он герой какой из повести, его воображению представилось, будто стучит кто-то в дверь его сторожки, на что, мерещилось ему тогда, что открыв он слышал какие-то неясные далёкие завывания и поругивания, - Никуся ещё выпил чая да подлил туда немного коньяку хорошего, купленного ещё в прошлом году у какого-то заезжего туриста в обмен на показ ему дороги из лесу. Турист тот был странный такой, неясно бормотал что-то, поминая чёрта – но кому уж как не Никусе было знать, что чертей-то много, а в здешних-то местах чертей почти что и не бывало, разве так – заезжие какие.

Но вот всё казалось Никусе, что: то постучится кто-то к нему будто бы, то вдруг матернётся страшный матом – то возникало его взору видение чудное: в окне мелькала, кажется, тень какая-то и приближалась эта тень к стеклу оконному, и выросли из тени корявые руки – словно ветви древесные, да руки эти постукивали в стекло, а потом удалялся призрак, и снова стучала дверь, и снова грёзы окутывали Никусю.

Он вскинул тогда голову да протёр глаза и услышал тогда настоящий мат из-за порога доносившийся. Никуся подошёл к двери, и оттуда послышалось сдавленная хриповатая ругань замёрзшего человека:

- А! Блин! Сидит – носа своего не видит – тут загнёшься . Эй! Николай! Открой дверь, чтоб тебя! – этот человек был одет в тулуп, в шапку-ушанку, в валенки, ватные штаны, но всё равно мёрз, верно, от долгого пребывания на свежем студёном зимнем воздухе в лесу, услышав же приближение чьё-то к двери, Иван Алексаныч со всей силы начал стучать по ней, чтобы быть-таки услышанным:

- Николай! Это я! Иван!

Дверь распахнулась, обдав паром Ивана Александровича, а тот сразу же влетел в прихожую, да захлопнул дверь за собою:

- Ты меня погубить что ли решил. Здорово! Чуть не загнулся!

- Да прикорнул чуток ко сну я. Здравствуй и ты, - оправдывался Никуся, стоя пред гостем с кружкой железною чая, ещё горячего и над которым струился пар легонько белесою дымкою.

- Дай хоть глотнуть чайку, хозяин, - издал басом Иван Александрович. - Да давай своего, - сказал он, видя, что Николай собирается принести ему кружку с чаем, поскольку повернулся уже было от Ивана Александровича, – я не брезгливый! – Иван Александрович тут же взял кружку из рук Никуси и, обхватя её ладонями, начал пить чай, выпив который передал вслед кружку свою Никусе:

- Держи, а я пока разуюсь, - пробасил Иван Александрович, усевшись на скамейку под вешалкой, да принялся сымать свои валенки, кладя при этом ногу свою одну на другую для большего удобства. Составя валенки, Иван Саныч открыл дверь, чтобы стряхнуть снег с них, да понёс валенки к печке, чтобы прогрелись они к его уходу:

- Ах! Тепло у тебя, хорошо! А на улице – ишь ты – метель какая разыгралась – драма целая! – Иван, уже прогревшись немного в сторожке, заметил стоявший на столе коньяк:

- Что ж ты не угощаешь гостя-то?

- Кто ж это не угощает, - Никуся достал вторую кружку и передал её Ивану Александровичу, приглашая того присаживаться жестом:

- Что там в деревне-то нового? Как добирался? Снегом-то не занесло тебя? – принеся уже закуски обычной деревенской, спрашивал Никуся Ивана Александровича после того, как уселись они уже да начал Никуся разливать заморской коньяк по кружкам, наливая до самых краёв по самому старинному русскому обычаю, коих хранил Никуся превеликое множество. – С чем  пришёл на этот раз?