Мой сладкий

В первый раз я увидел тебя на второй день после рождения. В роддоме. Ожидал увидеть себя, а увидел тестя. Маленький такой полуметровый тесть спелёнутый лежал на столе. Я со страхом взял тебя на руки. Ты попытался посмотреть на меня, но глазки тебя не послушались, расползлись в стороны. Я испугался. Неужели так на всю жизнь? Медсестра успокоила. Через неделю научишься смотреть, всё будет нормально.

Вчера тебе исполнилось два года, и ты сам задул две свечки на тортике.

Говорят, отцы и матери любят своего ребёнка по-разному. Отцы любят за схожесть с собой, матери любят любого. Наверное, это правда. Ты совсем не похож на меня. На Лену, твою маму, тоже. Мы оба тёмные, ты белобрыс, сейчас начал темнеть, но всё равно светлый. Очень симпатичный мальчик, но люблю ли я тебя – не знаю. Наверное, сердце у меня такое, вся любовь приходит только через жалость. И только когда ты плачешь, во мне просыпается чувство. Личико твоё искажается, становится красным, рот на пол-лица, того гляди разорвётся, слёзы брызжут из глаз. И моё сердце рвётся к тебе. Что ты, родненький, что ты! И ты чувствуешь, всё чувствуешь, и успокаиваешься. Загадочная душа, она уже есть в тебе.
Однажды я тебя сильно наказал. Ты заигрался у меня на коленях и сильно ударил меня по лицу. Я сказал: «Нельзя бить папу!». Ты долго смотрел на меня, и что-то порочное (в таком маленьком!) двинуло тебя. Ты ударил меня по лицу ещё раз со всей силой. Я перевернул тебя на живот, снял штаны и от души врезал по попе. У самого обожгло ладонь. Как ты заорал! Я отпустил тебя, ты бросился к маме Лене, дрожал, захлёбывался слезами. Лена сказала, чтобы ты просил у папы прощения. Ты встал передо мной, по прежнему дрожа, и залепетал: «Папа. Папа. Папа. Папа». Я обнял тебя, и ты успокоился. Я понял: ты плакал не от боли, а от того, что папа тебя больше не любит.

В детстве я любил смотреть на звёзды, тебе больше нравятся облака. Ты запрокидываешь голову к небу и говоришь: «Облака». Ты можешь так долго смотреть. Я жду и тебя не трогаю. Свершается таинство. Красота входит в твою детскую душу. Я верю, что она останется в ней на всю жизнь. В остальном мы не пересекаемся. Я люблю читать мировую классику, ты любишь Агнию Барто и Корнея Чуковского. Я люблю слушать музыку Иоганна Себастьяна Баха, ты предпочитаешь про Антошку и Чебурашку. Но ты подражаешь мне, берёшь мои книги и водишь пальчиком – читаешь. А на мою музыку говоришь «папина музыка», но тут же требуешь поставить свою.
Читать ты тоже редко мне даёшь. Залезаешь мне на грудь, начинаешь кувыркаться и заставляешь отложить книгу в сторону. И тогда мы играем в «бум». Лежа на спине, я поднимаю тебя на руках над собой, лицом к лицу, и говорю «полетели, полетели, полетели». Ты хохочешь, пузыришься, я еле успеваю уворачиваться от твоих слюней. Дальше есть два продолжения. Либо мягкая посадка на попу, либо «бум» – столкновение лбами. Тебе больше нравится второй вариант. Играть ты можешь бесконечно, но я долго не выдерживаю, отдаю тебя маме Лене. Лена сразу сажает тебя на горшок. «Скажи. Писуля, пописай, пожалуйста». Ты говоришь. Ты вообще очень рано заговорил. А вот с писаньем-каканьем отстаёшь, часто попадаешь в штаны. Что делать, не знаем. Мама Лена тебя наказывает, шлёпает. Мне это не нравится, но я молчу. Не я же стираю твоё бельё.

Наверное, я плохой отец. Мой приятель Вовка показывает, как надо. Когда приходит, сразу бросается к тебе, бухается на коленки играть в машинки. Ты счастлив. А я вот ни разу не опустился к тебе на коленки. Не получается. Наверное, слишком я серьёзный.
На шкафу лежат шахматы. Я очень жду, когда мы с тобой сыграем. Я хорошо играю – первый разряд. Но поддаваться не буду, буду играть в полную силу, но очень хочу, что бы ты выиграл.

Наблюдать за тобой очень интересно. Интересно как ты осваиваешь мир. Как ты можешь понимать и запоминать? Ты знаешь все свои книги наизусть, более того, ты знаешь на какой странице что написано. Безошибочно.

Я сижу в кресле и читаю. Ты играешь в машинки. Встаёшь и подходишь ко мне. «Папа, посмотри, как красиво!». «Ну что там?». Отрываюсь от книги и смотрю. Все машинки выстроены в ряд. Кто тебя учил этому и кто сказал тебе, что это красиво? Сам понял! Я не могу это осмыслить. Для меня это Чудо!
Ты подбегаешь ко мне, втыкаешься между ног и кладёшь голову мне на живот. Я сжимаю тебя ногами и говорю «Поймал!». Ты смеёшься. Глаза искрятся, улыбка раздвинула щёчки, торчат молочные зубки. Всё-таки ты самый красивый! Честно. У меня приступ нежности. «Ты мой сладкий! Ты мой самый сладкий!» Ты сияешь. Я беру тебя, сажаю себе на колени, обнимаю за плечики и прижимаюсь своей головой к твоей головке. Я хочу почувствовать твой пульс. Но ты вертишься, спрыгиваешь с колен, убегаешь. Ты ещё глупенький. Может быть, когда-нибудь потом тебе самому захочется приложить свою голову к моей голове.

Тебе пора спать. Ты всем пожелал спокойной ночи. Маме, папе, бабушке, машинкам и рекламе в телевизоре. Мама Лена просит, чтобы я почитал тебе Айболита. У самой есть дела. Я очень горжусь – выучил Айболита наизусть. Начинаю читать, ты слушаешь, хотя знаешь Айболита не хуже меня. Читаю. Читаю медленно, тихо и с душой. Вдруг я слышу чей-то храп. Господи, да ведь это я уснул! Читал, читал и уснул. Замолкаю, может быть, ты уже спишь. И тут ты тоже начинаешь храпеть. Засранец, меня передразниваешь. Приходит мама Лена, заменяет меня и начинает читать Айболита заново. Ты засыпаешь через две минуты. Как ей это удаётся? Спи, мой сладкий, пусть тебе приснится добрый сон.

Но всё-таки, когда же ты научишься какать в горшок?