Измена

     Эта картина долго преследовала меня. Одинокая фигура уходящего лыжника на фоне бескрайней холодной зимы. Лыжник плохой, явно не спортсмен, неуклюже работает палками, качается из стороны в сторону… И острая тоска пронзает меня.
     Откуда эта тоска и это чувство вины? Ведь не было никакой измены. Точно не было. Я рассказал свою историю близкому другу, и он удивился. Что может мучить меня? Любой, и он тоже, поступили бы на моём месте также. В самом деле, молодой здоровый парень предпочёл остаться с понравившейся девушкой и не пошёл в обещанный поход с другом. Какая беда! Даже немного смешно. Мне нечего противопоставить силе трезвого рассудка. Но откуда эта тоска? Значит, всё-таки что-то было. Ладно, попробую рассказать вам.
     
     Была зима и были каникулы. Студентческие. По определению – счастливые. Помню себя в салоне автобуса, несущего меня в лесной дом отдыха. Стараюсь соответствовать общему жизнерадостному настрою, излучаю оптимизм. За окном солнце и ослепительно белый снег.
     Дом отдыха оказался трёхэтажным деревянным теремом, выросшим среди елей и сосен. Динамик на столбе приветственно орал песню про каскадёров, которые жить не могут иначе и поэтому обязаны улыбнуться.
     Надо сказать, что в дом отдыха я прибыл не один. Со мной (точнее, я с ними) были мой старший двоюродный брат и его молодая жена. Они поженились совсем недавно, под Новый Год, им полагалась отдельная комната, и я не знаю, собирались ли они из неё выходить. Моим соседом по комнате оказался также не вполне незнакомец, а друг брата, его сокурсник. Мы были немного знакомы и раньше, но было ясно, что дружбы между нами не получится. Он был старше на три года, реально же нас разделяла пропасть. Несмотря на молодость, он излучал ауру «не мальчика, но мужа». В моём представлении именно таким должен быть герой Мопассана. Невысокий, худощавый, но чувствовалось, что сильный, с охотничьим блеском в глазах и роскошными пышными усами. Я заранее завидовал его победам. Мы занимались хозяйскими делами, размещением на новом месте, а он уже приступил к своим профессиональным заботам. Заезд был маленький, третий этаж пустовал, и теперь он решал проблему, как ему вскрыть там одну из комнат для организации своего гнёздышка. Конечно, меня интересовала техника обольщения девушек, но я не годился ему даже в ученики. И, похоже, он тоже раскусил меня, понял, что, несмотря на весь мой бравый вид, я обычный закомплексованный девственник, и уж точно не поддержка ему в его похождениях. Внимания на меня он не обращал.
     Тем временем я сделал всё, что нужно: путёвку отметил, бельё получил, вещи разложил и остался один на один со временем, которое нужно было как-то заполнить. Решил обозреть окрестности. Короткий зимний день клонился к завершению, смеркалось. Кое-кто уже встал на лыжи. Молодцы, цельные натуры! У самого меня не было сколько-нибудь ясного представления, чем я буду заниматься все предстоящие дни. Воображению рисовалось что-то неопределённо насыщенное и радостное. Одним словом, Жизнь. И, конечно, самая сладкая надежда, роман с единственной и неповторимой.
     Ощущение, что жизнь проходит мимо, рано поселилось во мне. Дома я много читал, пытаясь в мудрости книг найти ответ на вопрос «как найти жизнь». И ответ приходил как эхо, похожий на тавтологию – «ты должен жить». Я многого ожидал от этих каникул, всерьёз рассчитывал на чудо, и сейчас, оглядываясь назад, понимаю, что в том была моя ошибка. Я был обречён на провал, и сейчас, бродя среди деревьев, начинал с тревогой чувствовать свою нелепость. Зачем я здесь? Зачем я вылез из своей обставленной книгами пещеры, единственного места в мире, где я не чувствовал себя чужим? Сидел бы дома и принимал обезболивающие пилюли в виде несбыточных мечтаний. На меня наплывала моя привычная чёрная меланхолия, от которой я пытался и надеялся убежать. Стоп, сказал я себе, надо жить, а жить – значит идти к людям.
     После ужина я пошёл на первый этаж в комнаты для развлечений. Для начала попал в бильярдную. Играть я не умею, один раз попробовал и был с позором изгнан. Оказалось, что попасть по шару не так то просто. В момент удара кий должен двигаться строго по прямой линии, а не дёргаться в сторону. Я понял, что мне нужно много тренироваться в одиночестве, чтобы поставить удар, и больше включаться в игру не решался. Но наблюдать за игрой было интересно. Игроки, похоже, тоже были никудышные, шар в лузу упорно не шёл. Но держались они с отменным достоинством. Мазали мелом наконечник кия и ложбинку между большим и указательным пальцами, медленно кружили вокруг стола, высматривая шар, потом склонялись над столом, вытягивались в струнку, становясь продолжением кия, наносили удар – мимо – на мгновение замирали, как бы не веря в случившееся, и медленно разгибались. Очень красиво!
     Конца партии я так и не дождался, вышел из бильярдной и зашёл в другую комнату. Там играли в шахматы. Это было уже ближе к моим талантам. Играю я хорошо, даже участвовал в первенстве области среди школьников. Я занял очередь и стал наблюдать за игрой. По манере игры можно очень точно определить характер человека. Моё внимание привлёк юноша, игравший явно сильнее всех. Он был некрасив, что вполне простительно для молодого человека, но в нём было что-то даже бабье. Бросалось в глаза отсутствие растительности на круглом розовом лице. Только на подбородке торчали отдельные волосики, очевидно, он сбривал их не чаще, чем раз в неделю. Но в игре он был романтик, азартно атаковал и пытался творить красоту. Мне симпатичны такие натуры. Соперники у него были плохие, и у него всё получалось, но я подметил его слабости и понял, что он мне по зубам. Когда подошла моя очередь, я быстро его раздавил.
     – Не расстраивайся, – сказал я, – у меня первый разряд.
     – Ух-ты! Здорово. – искренне восхитился он и понравился мне ещё больше.
     Желающих играть со мной не нашлось, и мы продолжили. Я выиграл ещё две партии, но с удивлением отметил, что соперник быстро учится и играет всё лучше. Подумалось, что если его хорошо подучить, он сможет выиграть у меня. Мы познакомились. Его звали Витя, как и я он был первокурсник. Я разрешил ему перехаживать, и в четвёртой партии мы вместе соорудили ничью вечным шахом. Витя был очень доволен, и сказал, что на сегодняшний вечер хватит, встал из-за стола. Я отметил, что у него ещё и нескладная фигура, узкие плечи и широкий таз. Мы вышли на крыльцо, были в свитерах и мороза не испугались. Я закурил.
     – Как красиво! – вздохнул Витя. Я посмотрел в направлении его взгляда. Тёмные силуэты елей вонзались в звёздное небо.
     – Ты любишь зиму? – спросил он меня.
     – Люблю, – ответил я, – но лето люблю больше.
     – А я больше всего люблю зиму. В ней есть какая-то сказка, детская и родная. Кругом холодно, снег скрипит под ногами, а в душе тепло – тепло. И такие звёзды могут быть только зимой. Знаешь, если долго смотреть на звёзды, то начинает казаться, что земля под ногами совсем маленькая. Один лёгкий толчок, и она исчезла, и ты оказываешься один во всём космосе. Вокруг звёзды. Они совсем рядом, и их можно собирать руками как вишенки в лукошко.
     – Ты наверное стихи пишешь? – сказал я, не ожидая, что попаду в точку. Витя ответил тихо:
     – Пишу.
     – Прочитай что-нибудь.
     – Нет. Я не люблю свои стихи.
     – Странно, – сказал я, – зачем же ты их пишешь?
     – Нет, я не так сказал. Конечно, я люблю свои стихи, как родители любят своих больных детей. Но показывать их нельзя. А зачем пишу? Это трудно объяснить. Бывает, что охватит чувство. И так хочется его выразить. И кажется, что получится здорово, надо только всё точно описать. И нет нужных слов. Ищешь, ищешь и не находишь. Видно, не дал мне Бог таланта.
     Горькие были слова, но сказал их Витя без боли, улыбаясь.
     – Я уверен, что у тебя всё получится, – сказал я.
     – Спасибо, Саша, но я в этом совсем не уверен.
     Мы замолчали. Я вдруг почувствовал, что и молчать с ним было хорошо, уютно. Я повернул голову и увидел силуэт его профиля, обращенного к небу. Круглый лоб, толстый нос, полные губы. Всё-таки, Витя был очень некрасивым. "Сможет ли кто полюбить его?» – подумал я, и что-то подвинуло меня спросить:
     – Ты боишься одиночества?
     – Витя не удивился и ответил, как будто продолжая рассказ.
     – Одиночества я не боюсь. Я привык быть один. Одиночество – это не только страдание, но и наслаждение. В одиночестве ты один на один с Вселенной, и ты можешь разговаривать с ней. Надо только верить, что она живая. Я в это верю. Иначе в ней не было бы столько красоты.
     Он помолчал, а потом добавил:
     – Но всё-таки лучше, когда есть друг.
     И посмотрел на меня с такой откровенной доверчивостью, что я ощутил неловкость. Достал вторую сигарету.
     – Слушай, – сказал Витя, – А у меня есть идея. Здесь есть озеро. Говорят, очень красивое место. Правда, довольно далеко, километров десять отсюда. Может быть, сходим туда на лыжах завтра.
     – Почему бы и нет? – ответил я, – давай сходим.
     – Тогда сразу после завтрака. Только я плохой ходок, ты на меня не сердись.
     – Ладно, не буду сердиться.
     Мы тепло улыбнулись друг другу и расстались до утра. Витя ушёл, я остался докуривать сигарету. «Хороший парень, – подумал я, – только слабый, тяжело ему, бедному». Я посмотрел на небо. Океан звёзд рассыпался надо мной. И вспомнилась картина детства. Тоже зима. Мне три года. Мы с мамой возвращаемся домой по просёлочной дороге. Мама впереди, я отстал шагов на пятьдесят. Справа и слева голубые сугробы в мой рост. Сразу над ними звёзды.
     – Мама! Ну, подожди!
     – Мама останавливается и поворачивается ко мне. Я тоже останавливаюсь, сажусь на корточки.
     – Мама! Посмотри, как красиво!
     – Господи, вставай. Мы так никогда не дойдём.
     
     Сигарета кончилась. «Что теперь?» – подумал я. Спать не хотелось. Издалека со стороны горок доносились голоса и смех. Я быстро поднялся к себе и надел куртку.
     Количество народу на горках поразило меня. Похоже, в доме отдыха никто не спал. Ребята и девушки поодиночке и группами, кто на санках, кто на кусках картона, с криками и визгом скатывались вниз по крутому склону, чтобы в конце вывалиться в толстый снег, оставив свои отпечатки. И вновь во мне проснулось характерное моё чувство, что предо мною простирается мир здоровых жизнерадостных людей, в который я обязан попасть, и именно сейчас решалось, отступлю ли я в очередной раз или найду в себе силы преодолеть себя. Как раз рядом со мной девушка устраивалась на санки. Трусы бывают отчаянно храбрыми. Я подскочил к санкам, пристроился сзади, обхватил девушку и сильно оттолкнулся ногами. Мы полетели вниз, пару раз больно ударились на выбоинах и на полном ходу воткнулись в сугроб, набрав в рукава и зашиворот обжигающий снег. Я ожидал гневной отповеди, но девушка хохотала, повернув ко мне облепленное снегом горячее лицо. «Симпатичная!» – испугался и обрадовался я и тоже хохотал, стараясь звучать как можно естественнее.
     – Меня зовут Саша. А как Вас, если это можно узнать?
     – Угадай, – девушка продолжала смеяться.
     – О, это просто! Такой лучистый взгляд, проникающий в самое сердце…
     – О!
     – Да–да! В самое сердце… может быть только у… Наташи!
     – Таня, – сказала девушка и протянула руку в варежке, усыпанной шариками льда. По этой варежке я понял, что катается Таня уже давно.
     – Ещё прокатимся? – спросил я.
     – Я вообще то уходить хотела, – сказала Таня.
     – Тогда, может быть, я тебя провожу?
     – Хорошо, я только санки верну.
     Мы поднялись в гору, и Таня отошла к своей кампании, немного постояла, потом махнула кому-то рукой и пошла по направлению ко мне. Я стоял, ощущая, как нарастает волнение. Что я буду говорить?
     – Ну вот, пошли.
     – Некоторое время мы шли молча. Потом я решился заговорить.
     – Сказочная ночь, правда? Такие звёзды могут быть только зимой. Знаешь, если долго смотреть на звёзды, то кажется, что земля под ногами исчезает, и ты остаёшься один во всём космосе.
     – Да? Может быть, – сказала Таня.
     – Повисло молчание. Я начал беспокоиться, но Таня пришла на помощь:
     – Расскажи какой-нибудь анекдот.
     – Какой?
     – Смешной. Один очень умный человек сказал, что анекдоты бывают приличные и смешные. Я люблю смешные.
     – А если анекдот окажется очень смешным? – спросил я.
     – Ничего. Не бойся. Я не ханжа.
     Нелегко рассказывать анекдоты на заказ. Но у меня, как у приличного студента, был свой арсенал. Я стал выкладывать по одному. Надо отдать должное Тане, хохотала она звонко, и я воодушевился, стал доставать из сокровенных запасов, совсем уж неприличные. Проходило гладко.
     Как случилось, что на крыльце терема мы с Таней целовались взасос, я не помню. Честно, не помню. Не помню также, чтобы я чувствовал что-либо, кроме распирающей гордости. Какой я молодец! В первый же день нашёл себе девушку, и теперь у меня самый настоящий секс. Когда мы с Таней оторвались друг от друга, она прошептала «смелый мальчик», и в её словах я уловил не только иронию, но и похвалу.
     – Пойдём ко мне, – зашептал я.
     – Какой ты быстрый!
     – Пойдём.
     – Нет.
     – Почему?
     – Потому что нет. Я ещё не готова.
     Чёрт возьми, я был готов на все Сто. Вы понимаете. Представляю себе усмешку моего мопассановского героя (кстати, где он?), но я отступил. Сказал с нежностью.
     – Тогда до завтра. Всю ночь буду думать о тебе.
     – Думай, разрешаю, – и она упорхнула в дверь, лёгкая как пёрышко.
     Давно я не засыпал так сладко. Тело само растянулось во весь рост, кровать позволяла. Вспоминал Танино лицо, облепленное снегом, её смех звучал музыкой. Таня, Танечка. Как хорошо! Какой я молодец! С тем и уснул.
     
     Завтрак я едва не проспал, вбежал в столовую, ищя глазами Таню. И увидел её. Таня стояла ко мне спиной в очереди к раздаточной и разговаривала с подругами. Я подошёл к ней, безудержно расплываясь в улыбке.
     – Здравствуй, Таня!
     – А это ты, привет, – сказала Таня и сейчас же отвернулась, чтобы продолжить прерванный разговор.
     Стыдно признаться, но для меня это был удар. Не знаю, что я ожидал, но только не этот спокойный равнодушный тон. Я так и остался стоять с застывшей улыбкой.
     – Кстати, после завтрака мы идём на горки. Можешь пойти с нами. Если хочешь, конечно, – и Таня снова отвернулась, на этот раз окончательно.
     Я сидел за отдельным столом и жевал холодную кашу с омлетом. Вся моя радость исчезла разом, и каша казалась безвкусной, даже горькой. «Всё стало на свои места. Размечтался, дурак! Вообразил себя героем – любовником. Не в свои сани не садись.» – плавало в голове.
     – Здравствуй, Саша! Как боевой дух?
     – Я поднял голову и упёрся взглядом в Витину нескладную фигуру. Вот она – усмешка судьбы! Вместо Тани мне достался Витя. Стараясь скрыть досаду, я сказал:
     – Здравствуй, Витя. Извини, я не смогу пойти с тобою. Очень плохо спал ночью.
     – Витя огорчился и смотрел на меня сочувственно.
     – Жалко. Но хорошо, не сегодня, так в следующий раз.
     И тут досада вырвалась из меня. Да что он прилип, в конце концов!
     И следующего раза не будет! И вообще, не нужно мне никакое озеро! Извини.
     Я опустил глаза в тарелку. Пауза была долгой. Потом я услышал:
     – Прости меня, Саша.
     Когда я поднял голову, Вити передо мной уже не было.
     Сбор кампании был назначен в холле первого этажа. «Ещё не всё потеряно, – думал я, – мало ли какое бывает настроение. Что я такой впечатлительный?». Взял себя в руки и бодро перезнакомился со всеми членами новой кампании.
     Мы вышли на улицу. Случайно или нет, я повернул голову в сторону уходящей лыжни. И увидел Витю. Он действительно был очень плохой ходок, лыжи и палки не слушались его. Но он шёл. Уходил один в холодную зимнюю даль. И вдруг кольнуло. Да это же я, трёхлетний, в валенках и в шубе до колен! «Мама! Ну, подожди. Посмотри, как красиво!»
     – Ну что же ты? – крикнули мне, – семеро одного не ждут!
     Я отвернулся и побежал догонять уходящую кампанию.
     
     Поздним поздним вечером я сел в одну из последних электричек. Пассажиров было совсем мало, и все спали. И, казалось, спал сам вагон, мерно покачиваясь, светя тусклыми лампочками. Я смотрел в абсолютно чёрное окно.
     С Таней у меня, конечно, ничего не получилось, хотя я находился при ней до конца каникул, превратившись в рыцаря печального образа. С Витей мы виделись только издалека и друг к другу не приближались. Наши одиночества были разными. Моё одиночество было одиночеством голодной зависти к миру здоровых жизнерадостных людей, и дверь в этот мир была для меня закрыта. Потому что слабый, думал я, потому что лишён того, что другим даётся от рождения даром, – здоровой животной силы.
     В чёрном окне появился слабый огонёк. Какая то богом забытая лампочка на богом забытом столбе. Одинокая светящаяся точка в чёрной бездне. Я пристально всмотрелся в неё. И произошло странное. Вагон вдруг стал плоским и нереальным, как бы нарисованным на холсте. Ткни пальцем, и будет дырка. А за ней абсолютная пустота и только один слабый огонёк, моя потерянная правда, моё настоящее, без чего вся моя теперешняя жизнь, – это обман, притворство, как этот пустой вагон, несущийся неизвестно куда.
     Глупости, конечно, глупости. Вагон снова стал объёмным, по прежнему мирно спали последние пассажиры, по прежнему тускло светили лампочки, и огонёк, проплыв за окном, исчез из виду.