Орочье лето

Орочье лето.


Месэр перекувыркнулась в воздухе и грохнулась на кучу пестрых листьев. Берк встал над рассерженной орочкой и качнул головой: «Когда тебя швыряют, приземляться надо на две ноги, а не на пятую точку... Хочешь, научу?»
Девочка встала, проигнорировав протянутую руку, и прислушалась. Тихонько шуршала облетающая листва, на болоте, готовясь к отлету, поскрипывали чирки, из кузницы доносился приглушенный расстоянием и стенами звон, а с дороги...
- Кони. Берк, прислушайся! Правда же, к нам кто-то едет?
- Ничего не слышу. Может, пограничный разъезд?
- Не умеешь ты слушать. Лошади устали, бредут шагом, а разъезды всегда на рысях...
- Может, купец? Помнишь, тот, Борода.
- Не-а... У него была бы подвода, а то и несколько. Он же матушке Орме наобещал... Железо в суме переметной не возят, и земляной уголь – тоже.
- Ну, наверно, это наш «господин приграничный».
- Их там много, а не один. Пошли лучше за частокол, оттуда посмотрим.
- Что, струсила? Я предлагаю спрятаться и проследить. А потом первые прибежим и все дома расскажем. Или тебе не интересно?
- Давай, - и Месэр, не мешкая, спрыгнула в яму под выворотнем, присела и затаилась. Берку там было уже не спрятаться – в свои десять лет он вымахал почти со взрослого, хоть и остался тощим до жалости, так что он залег за упавшим стволом, пристально вглядываясь в дорогу сквозь просветы между корней.
В глазах рябило от яркого света, желтых листьев и всплесков пронзительно-синего неба меж ними. Стояла теплая ранняя осень, задержавшаяся уже на две лишних недели, и, хоть по утрам в лужах поскрипывал хрусткий ледок, к полудню становилось жарче, чем летом. Убрали ячмень, заготовили веников козам, а сено давно уже убрано было под крышу – деревенские пошаливали, поджигали стога, и Орма распорядилась вне частокола ничего не держать. Перековывали лошадей для осенней перепашки под пар и в который раз судились с Выселками за кусок дикого поля – деловитые перианки решили приспособить его под свои огороды, но тогда орочье поселение оказалось бы отрезанным от водопоев, а скотины у них было много. Месэр, даром, что маленькая, умудрилась этим летом уже дважды смотаться в ночное. Деревенские дети с орочьими не дрались – во-первых, гораздо больше шансов получить крепких плюх, чем надавать по шее соседям, а, во-вторых, орочьим поселение было лишь наполовину, и детишки, смешанных кровей, отличались от человеческих разве что организованностью и крепостью кулаков. Потом, когда подрастут, орочьи черты возьмут верх над человеческой кровью, огрубеют лица и раздадутся вширь плечи, а пока рыжую Месэр никто и не назвал бы орчонком, не открывай она свои уши на всеобщее обозрение. А Берк вообще был человеком.
 
...Всадники приближались, глухой перестук копыт по пыльной дороге уже и мальчик услышал. Дорога огибала лесок, и вот из-за поворота показалась лошадиная голова, шея, всадник... Всадница. Перед ней сидело дитя лет этак двух-трех, за спиной, привязанный к матери широким платком, прижавшись к ней толстой щекой, спал младенец. Месэр напряженно всматривалась в женщину, пока выражение ее лица из недоверчивого не сделалось удивленным.
- Гляди, Берк, это же орка! Клянусь Мелько! Сам посмотри.
Берк шикнул на нее. Из-за поворота вынырнул еще один всадник. Человек с худым, изборожденным морщинами лицом и бледной кожей затворника, не знающей солнца. Он дремал, покачиваясь в седле и поминутно утыкаясь животом в высокую луку, от чего просыпался, и, часто моргая, пытался прогнать сон. Тщетно – в следующее мгновение веки его смыкались, и горбатый нос чуть ли не касался конской гривы. За его спиной елозила, вцепившись в пояс и оглядываясь по сторонам, девочка лет шести. Бедная коняга терпела не только своего неумелого седока, но и это вертлявое чудо. Чудо рожицей смахивало на папашу, разве что было не в пример миловиднее, и держалось на лошади гораздо лучше его.
- И девчонка – орчонка, уверенно шепнула Месэр. – Ну, как я.
- С чего ты взяла? Не похоже.
- Мордой широкая, и ногти у нее темнее, чем пальцы.
- Где ты пальцы-то там разглядела?
- Ну я же – не ты. Я еще много чего увидала.
Но пересказать все свои наблюдения орчонке не удалось. Вслед за всадниками появилось еще три лошади, навьюченные явно домашним скарбом, и Берк присвистнул от удивления.
- Переезжают куда-то... С чего бы? Месэр, ты случайно от взрослых не слышала, чтоб из города орков погнали?
- Не-а... а что, должны?
- А иначе – зачем?
- Ну, может, в гости...
- В гости? С горшками и одеялами?
- Ладно, побежали домой! Они нас не заметят.   
И ребята рванули через лес по короткой дороге.
 
Рашах спешилась и потопталась перед воротами, разминая затекшие ноги. Потом задрала голову и проорала что-то по-орочьи, Иарет, не слишком хорошо знавший этот язык, не разобрал, что. Никто не откликнулся. Рашах заголосила еще громче, добавив пару крепких ругательств. Младший сын за ее спиной проснулся и захныкал – тихонько, на пробу. Мать вздохнула и принялась развязывать узел на груди – подходило время кормежки, так что, наверно, скоро и по спине потечет, если быстро не распеленать. Пока Рашах возилась с пеленками, да мелкий струю пускал, в двери открылось окошко и скрипучий голос с орочьим акцентом вопросил на всеобщем:
- А шшаво вам надо?
- Не шаво, а поди и скажи матушке Орме, что Рашах приехала с семьей. Ясно? Давай, пошевеливай, а то мы заждались.
- Орме? – Иарет встрепенулся, сбросив сонное оцепенение. – Не нашей ли Орме из Изенгарда?
- Не знаю, - резко осадила Рашах. – Предпочитаю не питать лишних надежд, чтоб обойтись без огорчений.
 
...Орма тоже так думала. Когда Оршарга еще весной спросила ее, будет ли хорошо, если в их поселение придет орка с семьей, она согласилась, ибо им не помешали бы лишние рабочие руки, да еще и умеющие оружие как следует держать. А что переселенку звали Рашах, то тут предводительница не питала иллюзий – на севере любую гибкую и ловкую орку называли «куницей». Густые широкие брови тоже давали повод к подобному прозвищу. Но, благодаря прозвищу и описанию, Орма поняла, что переселенка действительно ловка и хороша собой, и одно только огорчало ее – та была замужем за человеком, и, судя по всему, настоящим задохликом, так что дети вряд ли унаследовали в полной мере ее ловкость и красоту. У Ормы были заведены обычаи северных орков – женщины выбирали себе мужчин на время, лучших из всех, и первое поколение, родившееся «за частоколом», ее радовало – детки были как на подбор, умненькие, здоровые, сильные. Детские болезни, ежегодно собирающие смертную дань с человеческих деревень, обходили их стороной – значит, человечья кровь не повредила никому, в чьих жилах она смешалась с орочьей. Когда они пришли сюда и осели, орочьих парней почти не осталось – каждый шаг по чужой земле таил в себе смертельную угрозу, и мальчишки пали первыми жертвами человеческой злобы. И Орма решила тогда не возвращать людям заложников, взятых в одной из эсгаротских деревень и обеспечивающих своим присутствием безопасность последнего этапа их долгого пути. Да и ребята настолько привыкли к своим мордатым похитительницам, с которыми можно было и поговорить обо всем, и шутя побороться, которые не вешались на шею при первой возможности и не заводили после первого поцелуя разговоров о свадьбе, что и сами бы не вернулись в родную деревню. Собственно говоря, это Ферн попросил ее первым, чтобы остаться, на что Орма ответила: «А я вас и не отпущу. Ишь, чего захотели!» Месэр, дочь Мерты и Ферна, подтверждала всем своим видом и повадками то, что дети любви много крепче детей, рожденных «в законе».
Теперь надо посмотреть, что за семейство у этой Рашах. Орма выглянула из окна общинного дома – и обалдела. Такую рожу нельзя не признать. Она протерла глаза, ущипнула себя за щеку – видение не пропало. Здесь, у ее крыльца, за сотню миль от Пригорья – стоял Иарет. Точнее, не стоял, а сидел на чалой лошадке и с любопытством озирался по сторонам. Изможденный вид и совершенно седая шевелюра не могли ее обмануть – четкий абрис лица, какой можно встретить сейчас разве что на старинных нуменорских монетах, цепкий, но неизменно доброжелательный взгляд и озорная мальчишеская улыбка, так не вязавшаяся с его теперешним обликом, были знакомы ей с детства. Орма тихонько взвизгнула от радости и мигом выскочила к гостям – как только лестница не проломилась!
- Иарет!
- Здравствуй, Орма!
Предводительница перевела взгляд на его спутницу, спешившуюся и держащую за руки двух детей. Лицо ее расплылось в истинно орочьей улыбке – на все сорок зубов.
- И ты здесь, Рашах!
Та мягко улыбнулась в ответ:
- Ну, вот и встретились.
Не пристало, конечно, матушке Орме так вести себя, да ведь нужно вспомнить и то, что предводительнице недавно исполнилось двадцать три года, и взрывной норов, что не смогли обломать ни Саруман, ни мордорские капитаны, ни десять лет предводительства, в таком возрасте еще простителен.
- А где третий отпрыск?
- Да тут, за спиной.
- Что же вы встали, наверх пошли! – Орма оглядела столпившийся поодаль народ. – Нет, лучше здесь отпразднуем встречу. Так, самый большой стол и все скамьи сюда. Лошадей расседлать, в стойло. Мерта, Мойра, Уграша – к печам, за готовку! Ратси, Ферн – в погреб, за пивом на всех. Серха и Фойр – пять овец зарезать и освежевать. Мерта, с тебя – твоя знаменитая похлебка. Печенку – сыряком,  с травами. Мясо – обжарить по-быстрому, чтобы с кровью. Ребятня пусть притащит посуду. Берк – за этой, как ее... лютней. У-у, злодей, не все ж нас в истории втравливать, спой что-нибудь и для развлеченья...
Гости улыбались, слыша знакомые нотки в командном голосе Ормы и видя, как споро ее народ принялся исполнять распоряжения, а старшая девочка, уверенная, что родителям не до нее, передразнивала предводительницу. Орма обернулась и тоже состроила ей рожу, оскалив клыки.
- А ты чего ждешь? – поглядела грозно на Иарета и запнулась. Лицо ее вытянулось и помрачнело. – Это где ж тебя так? Обе ноги, до колена... Ты ведь, вроде, и мечом не владеешь...
Иарет криво улыбнулся и пожал плечами – может, после поговорим? Орма подошла и, подхватив его, помогла слезть с лошади, усадила на только что поставленную скамью. Вынесли стол, тут же забегали ребятишки, расставляя посуду, и она, усевшись рядом с гостями, распустила шнурок на вороте.
- Жарко. Второе лето настало.
- Да. Орочье лето...
- Орочье, ты сказал? О таком не слышала.
- Только что и придумал.
- Вечно ты так. Фантазер.
Замолчали. Рашах, улыбаясь, кормила младенца, вокруг сновали дети и гремела посуда, в загоне блеяли овцы, в домах растапливались печи, на болоте крякали дикие утки, в лесах осыпались янтарные листья, на бескрайнем куполе неба таяли облака. А двое старых друзей глядели друг на друга и молчали, словно не о чем им говорить.
 
А в каморке, близь мастерской, склонился над очередным верноподданническим доносом мастер Хузун, выводя бисерным почерком: «...отпущено полукровке Рашах сорок листов второсортного пергамента, уплатила сполна. Велела к зиме еще насобирать, если будет. Вряд ли берет для себя – полукровки все, как одна, безграмотны. Значит – для мужа. Ее муж, лекарь и книжник...»
 
А наутро все пошло своим, заведенным семь лет назад, чередом. Мычащую и блеющую скотину погнали в луга, заскрипел колодезный ворот, потянулась на построение зевающая малышня. Рашах покормила младенца, и, растолкав Кири, вручила его ей, а сама пошла выяснять, где можно вскипятить воды и разжиться зарангой. Голова у нее не гудела – она вчера лишь пригубила ормина крепкого пива, а вот Иарет, как проснется, наверное, будет страдать. Рашах вчера в первый раз увидела мужа упившимся до бесчувствия. Шутка ли – Орму решил перепить. Ее невысокая, но массивная фигура, типично орочьего покроя, казалось, могла бы вместить не один бочонок темного, густого и сивушного напитка, которым она неутомимо потчевала гостей. После третьей кружки языки развязались, Иарет, с лихорадочным блеском в глазах, рассказывал, как начал писать свою книгу, а Орма, перебивая его, повествовала о затянувшейся тяжбе за кусок дикого поля.
- А потом Рашах переписала дважды и передала Йимо...
- А я говорю, господин приграничный, да где ж это слыхано, чтобы речку делили...
- Это только начало, я хочу написать всю нашу историю, чтобы память не умерла вместе с нами...
- А голозудовский староста, шишак с мой кулак ему в жопу, поддержал недомерков...
- Ты это, очень-то не ругайся, а то пожелания начали исполняться.
- Не поняла...
- Магия вернулась.
- Ты серьезно?
- Да серьезней уж некуда.
- Слушай, давай завтра об этом поговорим, на трезвую голову. Ты скажи мне лучше, горе-воитель, как ты ноги-то потерял.
- Давай не сегодня...
- Тогда говори, от кого вы удрали.
- А мы заранее, так сказать – превентивно.
- Как пуганая ворона?
- Да уж хорошо пуганая, лучше некуда. Здесь нас вряд ли отыщут, а Рашах будет отвозить Йимо отрывки – по мере написания. А господин приграничный – это ваш приграничный наблюдатель?
- Он самый, Гевор Гаргатан.
- Пригорянин?
- Хоть пригорянин, а молодец. Справедливый и слов на ветер не бросает. Знаешь, как мы познакомились?
- Как?
- За лесом, миль пятнадцать к юго-востоку, живут эльфы...
- И эльфы? Не ошибаешься?
- Где уж...
- Становится интересно. Тут у вас Средиземье в миниатюре.
- Это точно. Так он к ним сдуру поперся...
- И что же эльфы с ним сделали?
- Да ничего особенного... лошадь под ним подстрелили, а потом провожали до леса свистом и улюлюканьем.
- Славно встретили... и скотину не пожалели.
- Ты послушай, что было потом...