Край березового ситца

Представляете, есть в селах дома, где не запирают двери. Не то, что бы жильцы не хотят, а там, в принципе, нет такого, по конструкции не предусмотрено. Есть, конечно, щеколда, но ее можно открыть с любой стороны.

 Ищем работника метеостанции. Заходим в дом. Кровать, два стула, стол, потемневший, не лакированный шкаф – все. На кровати дед, пьяный, довольный, рядом ягненок, сено на полу, навоз… Дед, поднявшись на локте, долго не может сообразить что сказать, смотрит на нас с Виктором, потом выдает по-мордовски: “Ты кто?”, - и падает спать, замертво, не дождавшись ответа.
Виктор тут жил сорок лет назад, в школе-интернате учился. А сейчас ехали мимо, из командировки и он упросил водителя завернуть, места посмотреть, кого встретить.

 Идем по улице, встречаем бабку. “Сколько время?”, - спрашивает та, опять же по-мордовски. Виктор еще помнит язык, но говорить уже не может: “Полвторого”, - по-русски отвечает. Бабка долго смотрит нам в спину…
 Стоят две школы, из последних сил стоят. “1 500 учеников было”, - Виктор показывает на эти два заброшенных барака, которые уже начали растаскивать на дрова, - “Со всех сел сюда съезжались. Сам тоже только приезжал с понедельника и до пятницы, а жил за семь километров, но там уже, говорят, давно никого”.

 Идем заброшенным полем. Виктор говорит про колхоз, годы свои, пытается шутить, но не очень у него получается. “Просрали деревню”, - заключает он. “И я же первый”, - слышится злость, даже немного смешная, - “Да проведи ты в 60-70гг сюда дорогу и газ – ну то ли было бы? Теперь – все. Еще лет 20-30 и не будет села”.
 Позже, от нашедшегося работника станции, школьного приятеля Виктора, узнаем, что колхоз, или, теперь, ООО “Абвгд”, уже не существует. Все, даже председатель, уезжают на заработки, на 9-10 месяцев. Многие не возвращаются.

 Пьем самогонку. Ее тут все пьют, местное развлечение.
“144 рубля – вот заработок тут был в колхозе за год”, - рассказывает Михаил, одноклассник Виктора, - “сам видел ведомости. Остальное берешь продукцией, натур хозяйство, мля. В Москве картошка 20 рублей за килограмм, у нас – рупь-тридцать, да надо еще найти покупателя. А фуры – вот они стоят, за границей района, по 3-4 дают, да руководство не дает им вывозить. Надо же и начальникам на что-то жировать”.

 Моськины потуги заканчиваются, пора ехать. “Заезжай, грибов тут – косой коси. Помнишь, собирали? Я уж и половины названий не помню. Если иду за грибами – то только белые. Ну и если подберезовик, но только чтоб очень хороший был, тогда, может, сорву. Да вот прямо за огородами и растут, собирать-то некому. Вот, сразу за березами…”

 Много у них берез, тысячи и тысячи, не сосчитать. Большие и малые, в хороводах - стройные, в поле – ветвистые. По-девичьи нежные весной и женственно покойные летом, в праздничных, золотом шитых нарядах осенью и серебряных ночнушках зимой. Край березового ситца.
 Все кажется – заговорят сейчас, или запоют. Что-то протяжное и мелодичное, веселое, или, наоборот, грустное, тоскливое. Все кажется – не могут они не чувствовать, красивые уж очень для этого. Все кажется – стоит только затихнуть, и шелест их станет шепотом. Надо только очень-очень осторожно подойти и затаиться, замереть, закрыв глаза.

 А они, взаправду, говорят, так, ни о чем. О ветерке, о солнышке, дождике-поильце, кланяются церковки на пригорке, за детишками своими присматривают – вон их, сколько под ногами шелестит-шушукается, за мамкин подол гибкими ручками хватается, глаз да глаз нужен.
 Поодаль – бабушки зелеными платками, все еще белые, лица кутают. И все еще носят старые массивные сережки, форсят, под улыбки молодух. Уверен  - они также кропят на ночь рождественской водой свой молодняк, как бы те не сопротивлялись, так же кутают им в летнюю жару ноги и охают, что те “не емши из стола выскочили”. И только у них не морщины, а кольца добавляются с годами, вот и вся разница.

 Вечером выходят на озеро. Потихоньку – не модно нынче. Слегка задевают друг дружку зелеными сарафанами в хороводе над зеркалом воды, смотрятся. Плавно, лебедушками, плывут в алом свете заката над землей, все перекрасивить подружек норовят. Отбить бы одну от стайки, посадить на коня своего, пусть и стального, да увезти далеко-далеко, домой.

 Ах, ты моя синеглазая, волоокая Русь… Ложноклассическая.