Высылаю рассказ

Уважаемая PROZA! Высылаю Вам свой рассказ "День в ослепительных снах". Немного о себе: родился 32 года назад, в данный момент работаю обозревателем в казахстанской республиканской газете "Начнем с Понедельника". Литературой увдлекаюсь сравнительно недавно,публиковался в казахстанских литературно-художественных журналах. Больше пока что о себе сказать нечего.
                ДЕНЬ В ОСЛЕПИТЕЛЬНЫХ СНАХ
               
                РАССКАЗ
1
Дома прохладно. Лежишь на диване, уставившись в книжку, улавливаешь смысл в густом тумане ленивой истомы ...
  На улице колхозница надрывается - "Ма-ла-ко", но ты ее не слышишь. Слышишь и видишь сквозь прозрачный экран тишины то, чего нет. То, что написано кем-то.
От многочасового непрерывного чтения голова начинает гудеть как трансформатор. Мысль дает сбой, в висках стреляет. Надо прекращать, иначе опять начнешь путать фантазию с реальностью, брести с налитыми иллюзией глазами, стукаться об острые углы.
Как не хочется отрываться от чтения! Вся твоя рахитичная воля сосредотачивается в руке, сжимающей растрескавшийся переплет. Глаза напоследок лихорадочно пьют темное типографское вино…
Рука толкает книгу, книга летит на пол и захлопывается, закрываются двери мира, которого нет.
Ты переваливаешься на другой бок, и в затопившую тебя мертвую тишину вплетается тонкая жалоба диванных пружин. Твой взгляд скользит по книжным полкам, по раскиданным на столе деталям от старинного проигрывателя. Пластинки без конвертов как попало навалены в лопнувшую по швам коробку от старого телевизора. Лежащий на всем толстый слой пыли вызывает легкие угрызения совести...
НАДОЕЛО… Ты расправляешь утомленное бездельем молодое тело, упругим прыжком вскакиваешь с дивана и сразу же, не раздумывая, ныряешь с прохладных высот пятого этажа в оглушающую духоту безлюдного двора. И тут же все меняется, все переворачивается в голове. Приятная истома уступает место голоду ощущений, поиск какого-нибудь зрелища толкает от пыльной волейбольной площадки к аммиачно-паутинному зеву подвала. В недоумении глядишь по сторонам и думаешь, зачем тебе это нужно. Потом переходишь под знакомые до отвращения окна товарища и пытаешься при помощи блатного, в себя, посвистывания, выманить его ленивую тушу в пекло, заливающее город во второй половине дня. Выйди, друг, разбавь мою темноту своей пустотой...

Все бесполезно, никого и ничего. Только кошки, лежащие на пустых околоподъездных скамейках с опаской поглядывают в твою сторону, только заводные попрыгунчики-воробьи подбирают черт знает что с высохшего сто лет назад палисадника, только звон, ослепительный звон юности и нерастраченного здоровья раздается во всем твоем теле.
Ты стоишь, растерянно озираясь по сторонам, растираешь подошвой по асфальту плевки собственного изготовления и не знаешь, на что решиться.
ЛЕТО. ЖАРА.
 Тебе только-только исполнилось двадцать лет.

 Я все-таки пришел сюда. Несмотря на все зароки, клятвы, маты, забыв о похмелье и всякой другой неприятной ерунде. Густая, вязкая энергетика, мрак неопределенности, хрень, бред…
 Этот странный вы****ок городской архитектуры, очарование которого заключается именно в его непередаваемом уродстве, тянет меня как магнит. С виду - полудвор-полупустырь, на самом деле – центр всех районовских движений. С незапамятных времен его непонятно почему называют "Чукоткой", и с годами он превратился в своеобразный клуб по интересам для окрестной лихой молодежи. Здесь можно выпить, поговорить о жизни, поиграть в нарды, спустить в картишки пару лишних бумаг.
Вскоре все здесь погибнет под гусеницами бульдозера, все затянется в душный железобетонный корсет и эта усеянная собачьим дерьмом земля станет частью нового микрорайона… Слава Богу, мы еще не знаем об этом, и чуть ли не каждый вечер собираемся здесь, выгнанные скукой из родных дворов. Вместе нам бывает иногда очень весело.
***
Парень в ветхом китайском ''адидасе'' и лакированных туфлях выходит из-за гаражей. По тому, как он держится – расслабленно, вызывающе небрежно – мы понимаем, что он впервые попал сюда.
Он останавливается в двух шагах от нас и, близоруко щурясь, вглядывается в наши лица. Начавшийся было разговор погибает на полуфразе, мы недоуменно глядим на него, а он молчит, сузив глаза и приоткрыв слюнявую пасть. Минута, другая. Молчание затягивается, напряженное ожидание достигает наивысшей точки, наши глаза со свирепым любопытством выжигают пространство вокруг него. Он медленно плавится, опускается вниз, как сыр в микроволновке, жгучие сопли хрипят под его подрагивающими ноздрями, воздух с тугим свистом прорывается сквозь наслоения полипов и несет в затравленную кровь кислую струю страха. Его свинообразная образина исторгает экстремальный кал, растерянная морда сама по себе отрывается от башки и бежит неизвестно куда, спасаясь от наказания за тупорылость. Еще секунда – и мы не вынесем этой пытки идиотизмом, самые слабонервные начинают хихикать, нагло глядя ему в глаза. "Тормоз какой-то" – шепчет Кнопа. Мною овладевает предчувствие взрыва и сквозь плотный осадок знакомой каждому человеку неприязни к чужакам в душу просачивается неуместное сочувствие. Это ж надо – припереться неизвестно откуда и сверлить взглядом людей, которые даже небрежное рукопожатие расценивают как оскорбление действием. Что-то будет? Начнется с “ты че так смотришь?” и закончится реанимацией? Не знаю, всякое может быть.
 
 До пришельца, наконец- то доходит все неудобство сложившейся ситуации, и он делает еще один судорожный шаг в шершавую неизвестность.
- Пацаны, а вы пацанов не видали? – голос у него словно у обкуренной овцы – медленный, понтливый, глупый.
- Пацаны с пацанами, к пацанам пошли – скороговоркой выстреливает Кайрат и наше дружное ржание вознаграждает его за находчивость. Лицо приблудного тормоза выражает высшую степень умственного напряжения, он не понимает причины общего веселья и вроде бы даже немного пугается. "Как тут не испугаться" - думаю я, закусывая папиросную гильзу, которая идет по кругу, словно утешительный приз для аутсайдеров – “Ведь смеются над тобой, брат ты мой, не фантики от гондонов, а крепкие ребята в спортивных костюмах, глаза у них красные, все вокруг пропитал стойкий запах анаши”. Этот запах помимо твоей воли порождает предчувствие беды. Всегда, кто бы то ни был, каким бы смелым сам себе не казался, тревога коцнет сердце и в кишках потяжелеет. Вот так. А если ты все-таки не ощутишь ничего такого, то получишь незабываемое впечатление от общей экзистенциальной картины. Мы сидим на поваленном дереве возле проржавевшего и погнутого теннисного стола. Запущенный кустарник надежно скрывает все, что бы здесь ни происходило от посторонних глаз, возвышающийся над нами двухэтажный барак довоенной постройки, создает густую тень. За разбросанными там и сям гаражами можно без проблем уделать такого вот пришельца, и ни одна живая душа не услышит хруста его костей...”
У понявшего все это Тормоза (будем называть его так) слегка задрожали колени. Заметив это, мы перестали смеяться и с интересом уставились на него. Он опустил голову и изо всех сил пытается унять дрожь… Стараясь угадать, как могут развернуться дальнейшие события, мы довольно долго ощупываем его жесткими взглядами. Пришелец переминается с ноги на ногу, поглядывает исподлобья глазами жертвенной овцы и на всякий случай готовится дать стрекача. Бог его знает, что может прийти в голову обкуренной ораве…
Кайрат первый решается сломать лед недоверия.
- Присаживайся – предлагает он, улыбаясь одной стороной рта. Его вытесанное многими поколениями преуспевающих предков лицо остается непроницаемым, лишь тонкие ноздри, поразительно контрастирующие с перебитой на ринге переносицей, смешливо подергиваются. Он делает широкий приглашающий жест и звонко хлопает по бревну, в каждом его жесте так и брызжет желание повелевать. Мы потеснились, и пацан опасливо присаживается на освободившееся место, сфокусировав все свое внимание на резких изгибах теннисного стола.
Я гляжу на его веснушчатое лицо, на дрожащие, крупные рабочие руки и почему-то вижу не взрослого парня, а десятилетнего мальчишку. Вот ведь тоже искатель острых ощущений - трусоват, а слоняется по таким местам, ищет каких-то там пацанов для какого-нибудь ничтожного дельца. Хотя все мы таковы и не понятно, что именно заставляет нас вести себя подобным образом. Я задумчиво уставился на него остекленевшими глазами и выпустил в небо густую струю пряного гашишного дыма. Под таким взглядом людям обычно становится не по себе. Тормозу тоже стало не по себе. Он нервно затеребил свежие мозоли на не успевших еще загрубеть ладонях и деловито заматерился в пространство.
- Что у тебя с руками? – спрашиваю я.
- Да, бляха-муха, вчера целый день раствор на даче мешал - он оживился, рассчитывая поднять себя в наших глазах этим трудовым энтузиазмом – задолбался как папа Карло.
- Работник! – издевательски констатирует кто-то из толпы.
Рус, единственный пока еще хронический наркоман в нашей компании, с трудом поднимает упавшую на руки голову и с интересом спрашивает:
- Раствор делал? Вмазаться что ли хотел?
Последовавший за этим хохот до смерти напугал слонявшуюся возле нас бродячую собаку, она взвизгнула и со всех ног побежала неизвестно куда.
Рус, даже не улыбнувшись, опять роняет голову и уносится в опиумные грезы. Он и не думал шутить, задавая вопрос, в последнее время он совершенно утратил чувство юмора и с каждым днем становится все серьезней. У него на работе подобралась теплая компания - сорокалетние, по нескольку раз отходившие в зону мужики конкретно подсели на дурь и втянули в это дело молоденького пацана. Рус страшно гордится оказанным ему доверием, он вырос в собственных глазах головы на две, не меньше. С некоторых пор он относится к нам со снисходительностью взрослого, пожившего и повидавшего человека.
Я вспоминаю, каким он был, пока не увлекся отравой... Его глаза постоянно излучали бешеное хмельное веселье, его улыбка была заразной, как чума. Благодаря своей улыбке он “распечатал” девяносто процентов девчонок в нашем районе. Он любил подраться, добывал деньги различными, но всегда противозаконными путями. В праздничные дни он воровал кур в частном секторе и устраивал пикники на лоне природы. Нельзя сказать, что он был честным человеком... Но он был порядочным, даже очень, это, если хотите, парадокс - честный человек не всегда бывает порядочным, а порядочный - не всегда честным. Чрезмерная честность толкает человека на непорядочные поступки ради добра и справедливости, а излишняя щепетильность очень часто заставляет врать. “Ты хороший парень” - как-то раз сказал он мне, поблескивая налитыми розовым дерьмом глазами – “Ты хороший парень”. Он говорил неправду.
Благодаря игле его характер начал меняться. С тех пор, как он первый раз укололся, прошло полгода для нас и не меньше тысячи лет для него. Все, что было до этого, кажется ему ненастоящим. То, что происходит в нашей, относительно здоровой компании, уже не интересует его. Лишь в силу привычки он приходит сюда и молча сидит, обдавая окружающих холодом застывшего взгляда.
Мы просто умираем от смеха. Кайра повисает на Тормозе и изо всех сил хлопает по спине, кто-то орет как раненый слон, так ему весело. Тормоз с достоинством выпрямляется.
- Да вы че, пацаны, я отраву не употребляю, я...
О господи, он все всерьез воспринимает! Мне кажется, что внутренности сейчас вывалятся из лопнувшего живота, испускавший слоноподобные звуки тип хватает его за ухо и дергает вверх - вниз, выражая таким образом, свой восторг. У Тормоза прыгают губы и глаза наливаются горькой обидой. "Будут бить" – наверняка думает он, но ничего подобного у нас и в мыслях нет. Просто мы цепляемся за любой повод повеселиться, и жертвой нашего настроения может стать кто угодно, даже отец родной. Отношение к человеку, ставшему объектом насмешки не играет никакой роли.
Минут через десять, когда все успокаиваются, с ним начинают общаться, как со старым знакомым и позволяют делать все что угодно. В общем-то, в нем сразу чувствуется наивный и славный человек. Он предлагает нам своей анаши и мы с радостью соглашаемся, так как наша успела прикуриться, и не вызывает ничего кроме головной боли.(1)
- А кого ты ищешь? - спрашивает Кайра.
- Да долги собираю, вляпался по самое не хочу. Прикиньте пацаны, позавчера леплю я косяк во дворе, темно уже, вечер - он дополняет картину, взмахивая рукой с растопыренными пальцами - вдруг меня с сзади хлоп по плечу, я оглянулся - менты!
- Повязали?
- Да не просто повязали, там труба что началось - я солому скинул и на лыжи, а эти козлы, оказывается, все вокруг оцепили. Я направо – там менты, налево – там тоже, даже с крыши двое блеют: "Вон он держи".
- Ой, не свисти ради бога! Роту ментов из-за него пригнали, ты что, особо опасный что ли?
Тормоз оскорблено глядит на говорившего.
- Да я отвечаю! Какая-то сука накапала, будто я барыжничаю в крупных размерах, вот они и нагрянули всей кодлой.
- А ты не барыга?
- Да вы что, западло ведь (2) – его упертая глупость снова вызывает повальный хохот.
- Какая-нибудь соседка тебя вломила – говорит Кайра, вытирая выступившие от смеха слезы.
- Точно, они потом сами намекнули. У нас в доме одни пенсионеры живут, делать им нечего, вот и выдумывают всякую херню.

Мы единодушно признаем справедливость последнего замечания. Старики кажутся нам не совсем нормальными, они постоянно говорят одно и тоже, а любой пустяк вызывает у них бурную истерическую реакцию.
- Сегодня с утра под расписку вышел и рысачу целый день, бабки ищу - вздыхает Тормоз.
- Откупиться надумал?
- Да нет, справку из дурдома надо продлить.
- Какую справку? - не понял я.
- Да вот такую - он достает из кармана до невозможности истрепанную бумажку - меня уже один раз признали невменяемым во время призыва, а
_______________________________________
Примечание для дяденек и тетенек:
(1)Анаша одного сорта (или масти, как говорят в А-ате) очень быстро перестает опьянять (прикуривается) и поэтому гашишные наркоманы периодически меняют масть.
(2) Среди блатных торговля наркотиками считается подлым и низким занятием
__________________________________________________
теперь врачиха денег требует за повторную экспертизу.
- Много?
- Как раз столько, сколько мне должны.
Я поежился. Ну и дела... Набираю горсть мелких камешков и бросаю их на теннисный стол, они отскакивают с коротким металлическим звоном. Каждый из нас в любой момент может оказаться в подобном положении, и это совсем не весело.
- А ты ее изнасилуй - неожиданно предлагает Кайра.
- Кого? Эту старую козлятину?
- Ага - Кайра глумливо улыбается – трахнешь свою врачиху и тогда тебя точно невменяемым признают. Да ты и похож на сексуального маньяка - Кайра оглядывает его с ног до головы - вылитый Чикатило.
На этот раз Тормоз смеется вместе со всеми. А Кайра овладевает общим вниманием и его продолжает нести.
- Я это тебе не просто предлагаю, у меня один знакомый есть, он тоже вместо тюрьмы на дурке оказался.
- Как? - Тормоз явно заинтересовался.
- Просто. Я в прошлом году в стройотряде бригадиром был, мы дома для чабанов строили в степи. Сам понимаешь, как там – кругом степь, развлечений никаких, работы по уши.
В общем, думали, думали, как бы поразвлечься и надумали: у нас в отряде один парень был - ростом метра два с половиной, худой как глист и морда на жопу похожа – Кайра заливается коротким лающим смехом – Начали над ним пошучивать все кому не лень. Чего только с ним не делали! Особенно девчонки старались, – то постель ему зальют, то зубной пастой измажут... Так они его полюбили, что даже за общий стол не разрешали садиться – дадут тарелку в зубы и жри где хочешь. В общем, довели пацана. Он неделю терпел, другую, а потом в башке у него что-то щелкнуло, и он решил им отомстить. Ночью залез в палатку к телкам, самую остроумную дуру придушил и топором на части почикал. Почикал ее, вытащил, закинул в котел и давай варить...
- Да что ты плетешь! – не выдерживаю я. Кайра даже не поглядел в мою сторону и продолжает:
- Ну, сварил он крепкого бульону, телок из палатки повытаскивал и заставил жрать. Говорит - кто есть откажется, того тоже в котел положу. Пацаны на визг повыскакивали, увидели, в чем дело и стоят как вкопанные, никто не хочет под топор лезть.
- И что, стали телки хавать?
- Как миленькие! Жрут и блюют, жрут и блюют.
Мы смеемся над его рассказом как над анекдотом, а Кайра продолжает, обращаясь в основном к Тормозу.
- И ничего ему за это не сделали, второй год на дурке отдыхает. Недавно письмо прислал, пишет, что через полгода выписывается, собирается продолжать учебу, предки уже развели на счет восстановления. Всем девчонкам передает пламенный привет. Я это к тому говорю, что, если хочешь, можно будет тебя вместе с ним устроить. Его санитары боятся, так что будете делать что хотите – бухать, накуриваться, но за это ты должен услуги оказывать.
- Какие услуги? – спрашивает побледневший Тормоз.
Кайра нагло и весело глядит ему в глаза.
- Ну-у, ты че, не вгоняешь, браток? Носки постирать, массаж сделать .
Тормоз вскакивает и принимается жестикулировать. Кажется, он сейчас заплачет.
- Да вы че, пацаны, я же не шнырь какой-нибудь! Говорить сам за себя не буду, но вы у кентов моих спросите, они за меня ответят! А вот так вот издеваться ...
Кайра кладет ему руку на плечо и его пригибает к земле.
- Успокойся, зема, надо же нам выяснить кто ты такой, чем дышишь.
- Бродяга я, такой же, как и вы – Тормоз задыхается от бессильной злобы, но держит себя в руках и не пытается перейти к энергичным действиям. Что он может сделать против Кайрата, горой нависшего над ним? Нельзя же требовать от человека, чтобы он ввязывался в драку с Кайрой, который на полторы головы выше любого из нас и так силен, что может одним движением отломить горлышко от пивной бутылки. Кайра сдавливает его плечо и с нескрываемым удовольствием оглядывается по сторонам.
Большинство из нас поспешно опускают глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом. Он может расценить это как вызов, как покушение на свой драгоценный авторитет. Он единственный человек, которого я не могу, да и не пытаюсь понять. Единственный человек, способный внушить мне настоящий страх. Что он такое на самом деле? Сын генерала, спортсмен, победитель всевозможных математических олимпиад, он любую жизненную ситуацию превращает в поле брани. Он мог бы вращаться в кругу золотой молодежи, таскаться по дорогим кабакам с красивыми девушками, но необходимость постоянно ощущать выброс адреналина привела его в нашу компанию. Главная его цель - подчинять людей своей воле и он упражняется в этом, нагоняя страх даже на самых отчаянных хулиганов, причем к такому аргументу как кулаки он прибегает крайне редко – ему достаточно взглянуть на человека своим невыносимо тяжелым взглядом, сказать несколько слов и любой бешеный зверь превращается в фарфоровую собачку.


Мы наращиваем обороты. Несколько жирных косяков переходят из рук в руки, наши голоса усиливаются до крика, смех напоминает собачий перелай. Гуляющие неподалеку десятилетние мальчишки глядят на нас с восхищением и тоже орут, машут руками...
Просто не верится, что я тоже когда-то был маленьким послушным мальчиком. О тех временах в моей памяти сохранились лишь шортики цвета хаки да торчащие из них толстые загорелые ноги. Мои ноги, которые я почему-то любил рассматривать. Менее отчетливо, за какой-то зыбкой дымовой завесой в архивах памяти находится отразившееся в зеркале ребяческое лицо. Доверчивый взгляд, прилизанные короткие волосы. Грохот барабанов, маршировки, речевки, мать их так...


- Купил я мясо! – Громоподобный рев, отдаленно напоминающий пение губит воспоминания и заставляет подскочить от неожиданности.
- О, Малой уже наклюкался - с неудовольствием говорит Кайрат.
-Купил я мясо, сварил я супа – Здоровенный, заплывший жиром Малой с хрустом продирается сквозь кусты, выкрикивая слова собственного сочинения на мотив популярной песенки. Слегка пошатываясь, он предстает перед нами, его расставленные локти расталкивают несуществующую толпу, рубаха расстегнута до пупа, а шея такая красная, будто кто-то пытался задушить его. Герой, ничего не скажешь.
Когда-то давно Малой выиграл чемпионат страны по тяжелой атлетике и так сильно обрадовался, что до сих пор ежедневно напивается до отключки, усиленно эксплуатируя завоеванный на помосте авторитет, который до недавнего времени позволял ему рассчитывать на бесплатное угощение в нашей компании. Безоговорочно уважая физическую силу, мы напивались вместе с ним до чертиков, громко признавались в любви к старшему собрату, в общем, ни один вечер не проходил без того, чтобы мы не отдали дань его спортивным достижениям. Но в один прекрасный день ему показалось этого мало и он начал лазить в карман к своим собутыльникам, которые по причине свинского опьянения просто ничего не замечали.
Утро после этих попоек начиналось бурными разборками из-за пропавших денег, причем потерпевшие не раз обращались к Малому с просьбой выступить в роли третейского судьи. В конце концов его поймали за руку и так больно наказали, что он целый месяц провалялся в больнице, и понял, что мы не такие уж пестрожопые щеглы, какими можем показаться. Выздоровев, Малой попытался восстановить наши дружеские отношения, но у него ничего не вышло. К людям такого типа мы беспощадны.
Малой стоит перед нами, вперив мутный взгляд в соблазнительно дымящийся косяк. Зависает неловкое молчание. Мы взахлеб затягиваемся, делая вид, что ничего не может нас смутить.
- Здорово – произносит Малой.
- Здорово – равнодушно отвечают ему из толпы. Кто-то смачно плюет в его сторону.
Малой постоял немного, покачал головой и пошел дальше. Теперь его компанию составляют залетные алкаши да копающиеся в помойках бомжи. Никому его не жаль.

Тормоз сживается с новой обстановкой. Он заискивающе глядит на Кайрата и изо всех сил старается найти повод для примирения. Зря старается - Кайра уже забыл о его существовании и через минуту примется за кого-нибудь другого.
Уходящее солнце напоследок обдает нас банным жаром. Сгущается духота. Я задумчиво гляжу в небо и лениво говорю:
- Душно как перед грозой, а облаков нет.
- Как в бане, хоть веником бейся - подтверждает Кайра.
- Веником не бьются, а хлещутся - Тормоз ни с того ни с сего сделал профессорское лицо – бьются - это когда морды бьют.
Кайра молча посмотрел ему в глаза и грустно вздохнул.
- Что делать будем? - спрашивает кто-то
- Охлаждаться - ответил Кайра и повернулся к Тормозу - сбегай за пивом, браток, вот тебе бабки, а магазин чуть ниже, через дорогу.
Тормоз с готовностью вскочил и хотел было сорваться с места в карьер, но его задерживают. Все вдруг тоже решили расщедриться и суют ему деньги, не обращая внимания на робкие протесты.
- Да вы че, пацаны, как я все это дотащу! - отбивается он.
- Нечего как-нибудь, - орем мы.
И никому не приходит в голову пойти вместе с ним, хотя денег ему насовали на пару ящиков, не меньше. Опустив голову, он покорно плетется в сторону магазина.
***
Из подъезда двухэтажного барака выходит жирная тетка в замызганном халате, останавливается в двух шагах от нас и выплескивает из ведра желтую зловонную жижу. Мы бурно протестуем, но на ее здоровенном лице не дрогнула ни одна жилка.
- Э, ты че, другого места не нашла? - кричит Кнопа, обращаясь к ней на "ты" на правах соседа.
- Да пошел ты, сопля гнилая, еще выступать здесь будешь - равнодушно отвечает она, споласкивает у колонки ведро и с достоинством удаляется. А вонь растет и отравляет все вокруг. В сочетании с духотой она производит неизгладимое впечатление.
- Да что у нее там, говно что ли! – не выдерживаю я.
- А ты что думал – отвечает Кнопа – конечно говно.
- Она что ненормальная?
- Такая же как все. Просто туалетов у нас нет, вот и выкручиваемся.
- Как нет?!
- Каком кверху. Дом - то старый, канализация не подведена.
Столь своевременная информация заставляет меня почесать затылок. Этак недолго какую-нибудь заразу подхватить…
- Ну можно же сортир построить, нельзя ведь вот так вот... - я не нахожу слов.
- Строили уже, его какие-то козлы сожгли, жаль, не поймали их. Но мы привыкли. Берешь ведро идешь в кладовку... знаешь какие у нас кладовки! Как в ваших домах залы.
Я изумленно слушаю, а Кнопа продолжает живописать прелести своего быта, который, несомненно, наложил на него несмываемую печать исключительности – он не похож ни на одного из моих знакомых. В свои семнадцать он выглядит двенадцатилетним, ходит весь грязный и рваный, словно его только что изрядно отпинали, а его хрипловатый низкий голос никак не вяжется с обликом розовощекого маленького проныры.
То ли от услышанного, то ли от изрядной дозы анаши мне становится не по себе. Все вокруг вселяет тревогу, лица пацанов вызывают подозрение. Меня накрывает каким-то прозрачным, раскаленным до предела колпаком, я словно попадаю в иное, жуткое измерение, материализующее детские страхи и ночные кошмары. Воспаленные нервы болезненно реагируют на каждый звук, я готов взорваться от громких голосов, смеха... А не пойти ли мне домой? Я изо всех сил ущипнул себя за ногу и потряс головой, но окутывающая меня пелена не желает рассеиваться. "Пойду домой" – думаю я, но тут появляется нагруженный бутылками Тормоз.
- Это первая партия – объявляет он, еле переводя дух.
Мы хищно расхватываем божественно холодное стекло. Разговоры и смех тонут в шипении откупориваемых пробок, в бульканье тяжелой влаги, льющейся в наши пересушенные глотки. Обрадованные тишиной птицы заливаются свистом, где-то далеко грохочет отбойный молоток...
Пиво сразу бьет в голову. Оно смешивается с дурманом и приводит меня в тяжелый экстаз. Я пью, пью, пью его больше всех. В голове что-то щелкает и из меня начинает сыпаться скабрезные шутки вперемешку с бессмысленными ругательствами, это смешит пацанов и они снова губят тишину, орут, хохочут... Через двадцать минут Тормоз делает второй заход, потом третий, откуда-то появляется водка. Вдохновение охватывает нас, мы переходим от спиртного к анаше, потом обратно и все сливается в один непрерывный сверкающий сон.

Я сижу, забыв про дымящийся в руке косяк и внимательно гляжу на Кнопу. Под моим взглядом он съеживается и отодвигается подальше, на всякий случай высматривая в траве камень потяжелее. Занятный тип.
Однажды он наглотался како-то психотропной дряни и ему привиделось, будто сосед со второго этажа просверлил в полу дырку и начал снимать его на видеокамеру. Такого издевательства его гордая натура просто не могла вынести и месть, обрушившаяся на нахала, была стремительной и жестокой: Кнопа через балкон проник к нему в квартиру и принялся крушить все, что под руку попадется, диким голосом выкрикивая невнятные угрозы. Сосед, мужик раза в три здоровее его, до смерти перепугался, и, громко вопя, побежал вызывать милицию. Глядя на тощее тело Кнопы просто невозможно поверить, что это именно он оторвал газовую плиту, вышвырнул ее в окно, а потом ногами понаделал дырок в старинном, на славу сработанном комоде. Не удовлетворившись сотворенным безобразием, Кнопа как ниндзя, держа в зубах здоровенный нож, выпрыгнул из окошка прямо на головы приехавших по вызову милиционеров и вступил с ними в жестокий бой. Ему раз пять заехали дубинкой по башке прежде, чем он успокоился. Через три дня Кнопу отпустили и не стали возбуждать дела – сосед пожалел мальчика.
Представив себе произошедшее, побоище во всех живописных деталях, я начинаю дико хохотать прямо ему в лицо.
- Так, этому уже хватает – произносит кто-то очень далекий и пытается отобрать у меня косяк.
- Нет, не хватит – я злюсь и из принципа, захлебываясь кашлем, в одиночку "добиваю" дозу, которой хватило бы четверым. В голове вырос и запульсировал тяжелый ком. В ушах звенит, что-то сильное обрушивается сверху, приятно сдавливает и отпускает, выгоняет из головы остатки мыслей и наполняет мое очистившееся от повседневщины естество чувством единства с окружающим миром. Я уже совсем не я, не то и не это... Я становлюсь пылинкой под драным кроссовком Кнопы, я облако над прохудившейся барачной крышей, кирпич я, кирпич падающий на вашу трезвую голову. И мой безумный взгляд уже не часть моей ненормальной физиономии, не следствие работы определенных участков мозга, а пылающий синий луч космической энергии. Льется эта энергия на заплеванную землю, раздвигает ее и несется в глубину, в самый интим, в средоточие неведомых никому истин которые нельзя выразить ни словом, ни воплем. Эта немота застывшей мудрости приводит меня в бешенство, я пытаюсь постичь ее и не могу, сколько ни стараюсь, сколько ни напрягаю и без того натянутые нервы… И звон, звон бьющейся вдребезги юности стоит над землей, люди валятся с ног, затыкают уши и не желают ничего слышать, не хотят понимать, подонки, сволочи, хомяки! Сотрясаясь от злобы, я вскакиваю, хватаю увесистую палку и начинаю лупить по теннисному столу, крутить ее над головами у пацанов и орать что-то нечленораздельное.
Пацаны встают, берут меня в круг, молчат, курят. Мое бешенство парализует компанию, и если я вдруг кинусь на них, они так и будут стоять столбом, не зная, что предпринять. Воздух лопается, как перегревшееся стекло и сквозь образовавшуюся дыру в голову вливается что-то неописуемое.


Кайра первым вышел из оцепенения. Он резко нырнул под палку и, выпрямляясь, со всей дури шарахнул локтем мне в челюсть...

Вокруг темнота. Я лежу на каких-то коробках, руки связаны моим же ремнем. По тому, как затекло все тело, я понимаю, что провалялся в одном положении не меньше часа. Из темноты доносится осторожное дыхание нескольких человек, я удивляюсь царящему вокруг молчанию и снова теряю сознание.


Мое выступление сильно потревожило жильцов старого барака и пацаны, подхватив мое бесчувственное тело, укрылись в пустом гараже, ключи от которого Кнопа всегда держит при себе специально для таких случаев.
- Уехали, наконец – голос Кнопы вытаскивает меня из обморочных глубин. С улицы доносится хлопанье дверец и шум отъезжающей машины. Значит, приезжали менты. Представляю себе, что им наговорили: какой-то псих бегает по двору с палкой в руках, а вокруг полно детей. Да, натворил я делов ...
В темноте вспыхнул огонек зажигалки и запрыгал под закопченной ложкой – это Рус готовит себе раствор. Причудливо освещенные, какие-то не человеческие фигуры переговариваются приглушенными голосами.
- И чего это он погнал? – спрашивает Тормоз.
- С ним уже второй раз такое.
Ремень режет руки. Во мне снова вспыхивает бешенство, я дергаю ногой, она с грохотом врезается в металлическую стену.
- Смотри, уже очухался!
- Засунуть бы тебе ее ... - Кнопа поднимает палку, которой я терроризировал окружающих. - Ты успокоился?
Я старательно изображаю на лице блаженное спокойствие.
- Ага - странно, но челюсть почти не болит.
- Развязать его что ли? Они несколько минут совещаются – развязывать меня или оставить прежнем положении до полного протрезвления.
Тормоз высказывает мнение, что это не совсем гуманно, ведь я не осознавал своих действий. В конце концов, после недолгих колебаний, пацаны выносят оправдательный вердикт.
- Ты угомонился? – еще раз спрашивают меня.
- Да.
После недолгих колебаний трое самых храбрых подходят ко мне, один держит руки, другой ноги, третий развязывает ремень.
- Возись еще с ним!
Я виновато хихикаю и жду, когда меня отпустят, потом вскакиваю и сразу - головой, кулаками, пинками, начинаю гасить направо и налево. На этот раз пацаны не остаются в долгу и с удовольствием выбивают искры у меня из глаз. Я стараюсь не упасть и чувствую, как с каждым полученным ударом бешенство покидает меня. Мы деремся молча, только пыхтение и чавканье ударов нарушает тишину. В конце концов меня повалили и немного попинали для отстрастки.
- Ну что, хватает?
Лицо говорившего тонет в кровавом тумане, я рычу и пинаю его по голени. Он охает и отвечает, припечатав мое лицо каблуком к полу.
- Давно пора – Рус заправляет шприц и безучастно наблюдает за происходящим.
- Хватает или нет, еще раз спрашиваю?!!
- Сам смотри – отвечаю я, сплевывая кровь.
Тормоз, сочувственно вздыхая, усадил меня на коробки.
- Да хорошо ты огребся.
- Зато протрезвел. Как будто и не бухал, прикинь! - Я округло хохочу сквозь разбитые губы. Пацаны посмотрели на мою опухшую рожу и тоже заржали. Наши голоса гулко бьются о стены гаража.
- И какого ... ты на нас ломанулся?
- Говорю вам, протрезветь хотел.
- Это ты зря.
- Тогда наливай – командую я.
- Да я не о том.
- А я все об этом. У нас еще пузыря полтора осталось, куда вы их дели? - Моя наглость усиливает повальный хохот.
- Тихо, а то спалимся – бормочет Рус, сползая по стене.
- Давай Кнопа, доставай. Ты здесь хозяин, значит ты и затарил.
Пацаны колеблются – вдруг я опять начну сходить с ума.
- Да не бойтесь вы, мне второго раза не надо.
После недолгих уговоров Кнопа вытаскивает из погреба бутылку. Мы сидим, гоняя по кругу стакан, злимся, обвиняем друг друга, а потом опять впадаем в истерическое веселье. Что нам еще остается?

На улице стемнело. Выходим из гаража, ныряем в океан едва народившейся ночи и принимаемся искать чудо вышедшее на вечернюю прогулку. Оно – повсюду, разбросанное щедрой рукой воображения, оно глядит на нас из-за покосившихся заборчиков, сидит в еще не отогнанных на стоянку красивых машинах, стучит в светящиеся окна серых домов...

Мы задираем бесстрашных девчонок, вышедших в поисках своего чуда. Они лениво идут-бредут, отдыхая от дневного жара, и делают вид, будто все на свете надоело им до смерти. За их презрительными взглядами, как за тюремной стеной, упрямо скребется либидо. Не вступая в разговоры, не поддаваясь на провокации, они растворяются в темноте, призывно покачивая коротенькими шортиками, и через некоторое время мы сталкиваемся с ними в еще более глухом месте, в их тайнике, где они курят и пьют пиво без страха быть замеченными за этим преступным занятием. Мы бурно радуемся, но девчонки отрубают нас от себя своей тренированной грубостью и поспешно ретируются, слегка обиженные тем, что столь явные бандюги даже не попытались их изнасиловать...

Выплывают навстречу дерзкие дядьки с овчарками на длинных поводках, в их глазах полыхает еще нерастраченная жажда приключений. Эти пятидесятилетние мачо стараются самим себе доказать, что не иссяк порох в пороховницах и, наверное, считают себя гораздо круче нас...

Как из-под земли выскакивает взопревший участковый, останавливается на секунду, чтобы порасспросить о наших делишках и спешит дальше, в тринадцатом доме опять жестокая бытовуха...

А ветерок с гор нежно трогает мою распухшую физиономию, выдувает из головы хмель и незаметно для меня самого высвобождает поток мыслей, которые целый день просидели под замком, от которых я лихорадочно бегу не сколько лет.


2


Мысль о том, что это случилось со мной, причиняет стыд и боль. Вот баран, надо же так влюбиться – страстно и безответно, не пытаясь проанализировать свое чувство. Самое чудовищное заключается в том, что я осознаю всю нелепость создавшейся ситуации. Смеюсь над собой, злюсь, зарекаюсь и тут же, без перехода, начинаю думать о ней и впадаю в слюнявую сентиментальность. Даже сейчас взбудораженный, пьяный и злой, я не могу не подпустить в свои мысли поросячьего романтизма. Она до странного хрупкая, маленькая. Даже не верится, что ей больше лет, чем мне. И волнистый, бесконечный поток волос и огромные манящие глаза с лукавой искоркой в глубине. Они с дружелюбным любопытством заглядывают в мужские сердца вызывая в них изрядный переполох. Пробуждая желание схватить это неправдоподобно легкое, сводящее с ума тело, прижать к себе, укрыть от воображаемой опасности и тонуть в ее взгляде, блуждая безвольной рукой в лабиринте волос. Странное стремление, отодвигающее на задний план обыкновенное половое влечение. Мне почти не хочется ею обладать, только бы ощущать ее присутствие, слушать ее голос. Только бы сглотнуть колючий ком, выросший в горле после первого взгляда обращенного на меня. Набраться смелости, сказать… Нет, с шумом откупорить давно хранимое и пустить его гулять по обшарпанным стенам домов. Грезы, все грезы, которым не суждено сбыться. Один ее жест – и лезущие наружу слова застревают в гортани, смешиваются с горькой настойкой безнадежности, не успевая оформиться и заполонить все вокруг. Вместо них из меня селевым потоком извергается нелепейшая брехня, которая по идее должна ее развлекать, ведь зачем-то она приходит сюда. Сюда, на эту скамейку, где сейчас сижу я, усеивая окурками потрескавшийся асфальт и насилуя бесплодную надежду обрывками мыслей, которые болтаются в моем избитом теле будто дырявые простыни на ветру. Я загадываю, придет она или нет, превратив легкое суеверие в языческий обряд, при помощи разнообразных примет пытаюсь догадаться, не напрасно ли теряю время, и почти всегда она приходит. Появляется из другой, загадочной жизни, вызывая одну мысль: "Лучше бы ты не приходила". Не травила меня, подъезжая на очередной машине с очередным лопающимся от желания кавалером. С каким-нибудь богатеньким мужчиной, мальчиком или стариком...
Постоянно меняющиеся кавалеры являются для нее одной из главных радостей жизни. Кто они, для чего они? Чем же таким они ее привлекают? Загадка, которую мне не суждено разгадать, ведь мы с ними совершенно разные люди. Между мной и этими комнатными бычками стоит непробиваемая стена самодовольствия, уверенности в завтрашнем дне. К тому же на их стороне преимущество новизны, они всегда разные в проявлениях своей похоти, я же всегда одинаков в своей собачьей верности. Первое ее развлекает, второе поднимает в собственных глазах. Интересно, говорит ли она с ними обо мне? А если говорит, то что? Она описывает своих разнообразных "друзей" как стаю придурков, у которых на уме только одно – увезти в горы, затащить в гостиницу, используя в виде приманки дорогие подарки. Уж, не ради подарков ли... Хотя нет, одевается она довольно скромно, все ее наряды можно по пальцам пересчитать. Секс? Не знаю, не имел счастья (или несчастья) проводить с ней ночь, но на одержимую нимфами она не похожа, таких я повидал, и ведут они себя совсем по-другому. Шикарная жизнь? Но она с одинаковым удовольствием хлещет портвейн в подворотне и заказывает в ресторане безумно дорогой обед. Не знаю, в чем тут дело, но в одном я уверен на все сто – когда-нибудь один из этих жеребцов внутреннего сгорания увезет ее далеко-далеко и я ничего не смогу сделать... Так что, как ни старайся, а взрывов параноидального бешенства не избежать. Все передуманное только подогревает не совсем утихший ураган безумия. Идиотская любовь, сладкая жалость к себе, терпкая безнадега. Вот сейчас встану и уйду, на хрена мне все это нужно! А ей зачем нужны наши полуподвальные рандеву, ведь она не может не замечать, что со мной происходит. Где причина? Уж не  в переросшей ли в манию потребности разбивать мужские сердца, а потом красоваться передо мной, почему-то именно передо мной, своими победами? Или она хочет согнать жир с души, наблюдая за моими муками? Или все дело в воспоминаниях о том, какими мы были сладкими детишками – вместе купались в фонтане на площади, лазили по крышам, учились курить, врать, грешить? Может она рассматривает меня как перегной, на котором расцвела? Все известные нецензурные словосочетания просятся на язык при этой мысли. Вот к чему приводит попытка проанализировать ее чувства. А ее поступки? ... 
Когда я с ножом в руках гонялся по двору за оскорбившим меня  мужиком, она выскочила из дома, впопыхах прикрыв чем-то широким свое кружевное неглиже, и встала между нами. Остальные соседи наблюдали за происходящим в щелочку между шторами, надеясь увидеть, как у них на глазах зарежут человека. Я их понимаю. А зачем она так рисковала, зная мой непредсказуемый в бешенстве нрав? Ведь я мог спокойно прирезать ее и продолжать спектакль до приезда милиции, правда, потом мне было бы очень жаль... Она запретила мне ходить с ножом в кармане. Она чуть ли не каждый вечер приходит сюда, задерживается до поздней ночи, а ведь ей нужно хорошо выспаться, чтобы хорошо выглядеть на следующий день, а не возиться с макияжем, угрюмо глядя на свое отражение в зеркале. Не понять ничего, да и нужно ли пытаться понять ее? Взять и изнасиловать. Жестоко, с хрустом, а потом сказать самому себе, что никакой любви не было, так, просто... Пришла. Неслышно выскользнула откуда-то сбоку и стоит, изогнув детские губы в какой-то невероятной улыбке. Смотрит на меня, и под ее взглядом отчаяние и злость куда-то проваливаются, уступая место тягучему бессилию. Я безволен и мягок, как будто из меня вынули позвоночник и накачали легкой младенческой радостью. Садится рядом со мной. И естественность, красота в каждом движении, во взгляде, отработанном на десятках мужчин. Не помню, как называются эти ночные насекомые, но их неистовый звон, мощные силуэты деревьев и огонек сигареты, освещающий половину ее лица, до сих пор преследуют меня во время бессонницы. Мы молчим, устав от лихорадочной болтовни с другими людьми. Я только вяло поинтересовался, куда она подевала свой похотливый эскорт и получил в ответ легкий подзатыльник. Она болтает ногой, я гляжу на ее маленькую ступню и выбиваю пальцами дробь на спичечном коробке.
- Пил? – спрашивает она, почувствовав идущий от меня перегар.
- Ага. - Мне становится страшно – вдруг я расслабленный радостью и очарованный интимностью обстановки, выкину какой-нибудь дикий номер и навсегда отпугну ее от себя. Самообладание никогда не входило в перечень моих достоинств.
- Пойдем погуляем, – не выдерживаю я. Она глядит на меня оценивающе, как на незнакомца, которого нужно опасаться.
- Или ты устала? - Она бросает сигарету, кладет под язык мятный леденец и решительно встает.
- Пошли.
Маршрут наших прогулок неизменен, он пролегает вверх – вниз по проспекту, заляпанному пятнами света от редких фонарей. Мы медленно, мерно вышагиваем, интуитивно выбирая направление, редкие машины с воем препарируют темноту. С трудом подавляю невесть откуда взявшееся желание взять ее за руку. Идем, молчим. Увидев цветочную клумбу, я вспоминаю одну из заведенных мною слюнявых традиций. Она тоже ее не забыла и замедляет шаг. Я перешагиваю ограждение, срываю самые крупные, самые яркие цветы и с насмешливым полупоклоном протягиваю своей королеве. Она будет их нюхать. Прятать лицо в букете – излюбленный прием кокеток всех времен и народов, она обогащает его таинственным взглядом и томной улыбкой. По-видимому, ей кажется, что так она выглядит очень эффектно.
- Приятно пахнет? - спрашиваю я. 
Не меня своей обращенной к бесконечности улыбки, она протягивает букет. Цветы пахнут травой и пылью, вокруг их пестиков и тычинок еще колобродит дневная жара. Даже нормальные цветы не могу подарить, о чем тут говорить. Я погружаюсь в жестокое самоедство, в этом небрежно сорванном букете мне мерещится символ моей любви. В ней есть все, кроме чего-то самого главного, неуловимо летающего поблизости...
- Цветы не обязательно должны пахнуть – ее проницательность простреливает меня навылет - нашел из-за чего переживать.
Как, оказывается, легко прочесть меня. Цветы не обязательно должны пахнуть, страдающего из-за тебя человека не обязательно любить. Все барахтаются в собственном дерьме и это нормально. А что же тогда должно быть обязательно, какой такой недостающий элемент необходим для обладания идущим рядом со мной бриллиантом? Неужели все дело в деньгах, машинах, дорогих кабаках, дополняемых теми чертами моего характера, благодаря которым она уделяет мне свое драгоценное внимание? Неужели нужно перестать биться башкой о стену и стать неразличимым в общей массе нормальным человеком? А я – то воображал, что привлекаю ее своей несхожестью с отлившимся в умах современных молодых женщин трафаретом надежного самца. Вопросы, одни вопросы и никаких ответов.
- Зачем же тогда без конца их нюхать, раз они не пахнут?
Уловив в моем голосе нотки раздражения, она четко и с достоинством отвечает:
- А мне так хочется.
- Больше ты ничего не хочешь?
Сам того, не желая, я вкладываю в эти ничего не значащие слова столько ярости и душевной боли, что она пугается.
- Чего я еще должна хотеть?
Ну вот, добился своего. Снимая возникшее напряжение, я театрально хохочу и, выплевывая злобу, начинаю орать на весь проспект:
- Счастья для всех людей на земле! Мира во всем писе! Каждому ребенку жвачку и жрачку, каждой девчонке прокладок пачку, каждому парню отмазку от армии...
- Перестань! - она затыкает мне рот – погнал, что ли?
Я слегка прикусываю ее руку и рычу, довольный, что так удачно сменил тему. Она смеется.
- Отпусти, собака! Фу, я сказала.
Покорно разжимаю зубы и радостно лаю. Она вздрагивает.
- Да что с тобой такое?
- Не знаю. Душно мне с тобой, первосвященник.
- Чего?
- Ничего, это я так, просто.
- Вечно несешь, что попало, не поймешь
- А зачем понимать? Надо внимать словам мудрости и восхищаться.
- Тобой что ли?
- Почему бы и нет, я такое же чудо природы, как и все остальное ...
 Дурачась, я осыпаю ее дождем цитат из прочитанных книг, беззастенчиво присваивая себе их авторство. Таким образом я стараюсь утвердить свое превосходство над соперником. Моя репутация способного лентяя позволяет беспрепятственно извергать перлы остроумия, но не приводит к желанным результатам. Ей кажется, что я хочу ее принизить как интеллектуально неразвитое существо, и она замыкается в себе. Опять зарывается лицом в проклятые растения, изредка бросая на меня нокаутирующие взгляды. Нет, не разгадать мне ее. И, главное, не зажечь, сколько ни вбрасывай горячих слов в пустоты ее души.
Наши чувства, наши мысли текут по двум никогда непересекающимся направлениям, разница между нами в том, что, встречая ее, я начинаю прыгать и пламенеть, она же остается совершенно спокойной и препарирует столь крупный экземпляр Дурака Влюбленного с холодным любопытством исследователя.
Она не случайно напустила на себя неземную загадочность - моя фантазия услужливо вкладывает во внешнюю форму столь же возвышенное содержание, и я впадаю в ступор, как кролик перед удавом. Мне хочется на коленях просить прощения за несуществующую вину, взять ее на руки и взлететь до небес... Мысленно я уже лечу, прижимая ее к груди, но холодный душ монолога, произнесенного ею через минуту, возвращает меня на землю.
С давних пор я являюсь поверенным ее амурных тайн, этаким живым магнитофоном, на который она записывает свои откровения. Сохраняя на лице все то же выражение полуночной поэтессы, она рассказывает мне один эпизод из своей таинственной девичьей жизни. А я слушаю, разрываясь между стремлением знать все, что с ней происходит и желанием сию же минуту преодолеть барьер между нами, затопить страстью и заставить забыть обо всех этих ... Но в ее присутствии я всегда бываю удивительно благоразумным.

- У нас в инстике – обилие сленговых выражений усугубляет идущее от нее ощущение какой-то игрушечности, ненатуральности – один тип учится. Все девчонки от него тащатся (смотрит на меня со значением). Ничего особенного, но глаза красивые, большие для казаха. Мне он сразу не понравился, ходит такой важный, будто все подряд ему деньги должны, а разговаривает – просто сдуреть можно: "Иди сюда, дай сигарету". Чуть ли не пальцами щелкает, когда девчонку к себе. Ну, встретилась я с ним пару раз, в стекляшке посидели, вина натрескались. В общем, по-дружески, больше ничего. (Как же, ничего! Сколько раз ты с ним сосалась за этой самой стекляшкой, возле помойных баков?) Он давай меня приглашать куда-то, с друзьями хотел познакомить, дозрел, короче говоря. Я немного похихикала и отшила его – нафига он мне нужен?! Но бабы его так избаловали, что он ничего не понял. Как-то раз заявился он ко мне в двенадцать ночи и зовет погулять, прикинь! Я в ночнушке, не накрашенная, стремная как ты сейчас... Кстати что ты за это моду взял, лазишь постоянно с фонарями?
- Ну, заявился он к тебе посреди ночи, дальше что? - я отвожу ее внимание от своей физиономии.
- А что там может быть, пришлось ему популярно объяснить, как он ошибся, то есть послать его подальше. К тому же отец выскочил, начал орать из-за того, что ко мне так поздно приходят. А он уперся, как бык и уходить не хочет, прикинь! Уселся на лавочке и просидел всю ночь, а с утра напугал меня, как не знаю кого: я утром вышла мусор вынести, гляжу, он лежит, спит. Я думала замерз, умер, только потом вспомнила, что сейчас лето...
Ну, пожалела я его, пошла с ним в кабак. Он расчувствовался, собрал толпу человек двадцать и как давай фестивалить! Из кабака в кабак, трое суток не вылазили, пили, как не знаю кто (тут нечего не скажешь, пить она умеет и не когда не теряет головы).
Вчера проснулась черт знает где, темно вокруг, сопит кто-то рядом. У меня сердце так и выскочило – все думаю, приехали. Кое-как нашла выключатель, врубила свет, гляжу, а – это оказывается одна грымза с параллельного потока. Храпит как мужик, прикинь! И перегар от нее...

Что это – порочность, глупость или желание походить на тупоголовое большинство? Я сжимаю кулаки, совершено забыв о том, что я тоже не монах. Внутри все сжимается как перед дракой, как перед броском на десяток кулаков с известными последствиями.
- Послушай – выкрикиваю я и не могу продолжать, у меня перехватывает дыхание.
- Что такое? – спрашивает она с невинным удивлением.
- Ничего.
- Что ничего?
- Я собаку боюсь, она мне что-нибудь откусит – справившись с собой, я корчу идиотскую рожу и тычу пальцем в увязавшуюся за нами дворнягу.
- Очень смешно! Это же Чапа, она у меня в подъезде живет.
- Охраняет?
-  Еще как. Стоит кому-нибудь постороннему в подъезд зайти, такой шум подымает, что у деда с пятого этажа давление подпрыгивает. Он недавно ее палкой побил, бедную.
Она зарывается пальцами в грязную собачью шерсть и с нежностью, никогда при мне не проявлявшейся, бормочет собачьи заклинания.
- Хорошая собака, хорошая!
- Прикормила на свою голову – смеюсь я.
- Почему на свою голову, я ее люблю. Все косточки с нашего стола ей отдаю, правда, Чапа?
Я присел на корточки и заглянул под собачий живот.
- А почему ты думаешь, что это девочка?
- Разве нет?
- Это кобель – говорю я так радостно, будто сделал какое-то невероятное открытие.
- Эх, а я думала, мы подружки.
- Не бойся, он не будет тебя домогаться. Хотя, и в кабак тоже вряд ли пригласит.
- Ничего, он хотя бы охраняет – она снова ласкает млеющего пса.
Я чувствую себя лишним и вообще перестаю что-либо понимать. Это мне знакомо – с некоторых пор я хронометрирую свои ощущения и могу точно сказать, когда мной овладеет то или иное чувство, и сколько оно продлится. За нетерпением приходит злость, следом за ней нежность, потом отчаяние. Недоумение всегда приходит последним и является своеобразной завершающей стадией наших встреч. Через десять минут мы распрощались, безмолвно условившись о новом свидании.
- Послушай – рявкаю я ей вслед.
- Ну что еще!
- Ничего, береги собаку.
Она смеется и скрывается за поворотом, Чапа преданно семенит за ней хорошо быть Чапой.


3


Ты лежишь в темноте и вслушиваешься в звуки уходящей ночи. Пережитое за день не дает уснуть, и ты бросаешь свое избитое тело туда - сюда по скрипучему дивану. Бессонница не раздражает тебя, потому что ты, несмотря на собственную глупость и эгоизм, смутно осознаешь, что подпадать под власть одних лишь переживаний без примеси трезвой мысли непозволительно даже молодым и сильным.
Звон юности, перешедший в набат бунтующей, озверевшей от неудач мальчишеской натуры скоро стихнет. Опустится сверху покой, осенит мудрость смирения, поток радости подхватит тебя и понесет туда, где все сбывается. Ты проспишь большую часть следующего дня, и будешь плавать в ослепительных снах. Они твоя единственная компенсация за все пережитое наяву.


Ее все-таки увезли. Увез какой-то загадочный мускулистый хомяк, меняющий дорогие машины как перчатки. Я ему не завидую. Недавно кто-то рассказывал мне, что он ударился в религию, отпустил бороду на шее и чуть не каждый день ходит в мечеть. Молодую жену он заставил закрывать на людях лицо и запретил ей заниматься всем, кроме уборки и приготовления пищи. Зато теперь она богата.

Кайрат стремительно взбирается вверх по карьерной лестнице. Месяц назад мы встретились с ним в магазине, он выбирал дорогой подарок ко дню рождения своего начальника, и долго и с восхищением рассказывал мне, какой он крутой, этот начальник… По его виду ни за что не догадаешься, что несколько лет назад он был заводилой в компании разгильдяев.
 
 Рус дошел до ручки, стал воровать, из дома его выгнали. Полгода он прожил по подвалам и подворотням и слегка повредился в уме. Однажды он, совершенно не осознавая, что делает, уселся посреди улицы, закатал рукав и принялся ловить иглой убегающую вену, плача от боли. Его тут же забрали, впаяли срок и отправили на зону, где он вскоре умер от туберкулеза.

 Кнопу забили насмерть какие-то веселые ребята. Его тело нашли только через полгода, когда растаял снег, где-то за городом. Убийцу так и не нашли.
 
 А я все еще сплю, все еще витаю в ослепительных грезах.

                Айткен Кадырбеков




   День в ослепительных снах


Повесть