-Я тут каким-то дерьмом с вами занимаюсь!- выпалил Семен.
Он стоял у фонарного столба. Рядом с ним в круге света переминалось с ноги на ногу еще несколько мужчин. Ото всех хорошенько несло вчерашним праздником, и черты лиц были по-вечернему неуловимы.
-Знаешь …- сказал один из них. – Тебя никто не заставляет… это делать.
-Слава богу, - Семен вытащил из нагрудного кармана помятую сигарету.
-Ну что?..- парень в красном шерстяном свитере, которого звали Матвеем, вопросительно обвел всех взглядом.- Так и будем препираться?
Он ткнул пальцем в сторону здания, похожего на мясной замороженный полуфабрикат. Из-за угла стоящей напротив фабрики вынырнул «Kамаз».
-Хорошо,- Семен вставил в уголок губ сигарету и почувствовал неприятный вкус намокшего фильтра.- Хрен с тобой, Василий. Ты ведь здесь бригадир?
Василий, человек лет сорока с оттопыренной брюшной мозолью и промасленной кепкой на почти квадратной голове, моргнул красными веками, склонил голову на бок, и Семену показалось, что рабочий вспоминает смысл слова «бригадир». Наконец Василий кивнул:
-Да, пожалуй, что так.
Все почему-то облегченно вздохнули.
«Камаз» медленно, словно при замедленной съемке, приблизился к группе у столба.
-Где тут управление, вашу мать?!!- крикнул пассажир с толстой зеленой папкой под мышкой.
Мужчины медленно повернули головы на крик и посмотрели на человека-крикуна мутными послепраздничными глазами. Человек состроил гримасу и еще раз крикнул:
- Чего уставились? Управление в какой стороне?
«Еще один,- подумал Семен.- Тоже, поди, корчит из себя полного идиота.»
-А то ты не знаешь,- сказал Семен.- Будто в первый раз приехал.
-Нормально,- похлопал его по плечу Василий. – Поезжай за мной.
Бригадир порылся в кармане куртки, вытащил ключ с биркой и, продемонстрировав его водителю, направился к воротам, ведущим на территорию стройки.
«Камаз» бесшумно подъехал за Василием, который сонно ковырялся в замке, к воротам.
Металлические створки виновато скрипнули и открылись, освобождая проезд.
Мужики подошли к бытовке и по одному попрыгали внутрь, рассевшись вдоль стен на пластиковых стульях.
-Давайте знакомиться,- предложил Василий.
Семен внимательно посмотрел на присутствующих и заметил, что группа уменьшилась, кого-то уже не хватало. Люди поежились, почувствовав себя неуютно от непланового предложения.
-Ладно тебе,- сказал смуглый бородач со сросшимися бровями.- Кирнем и разбежимся? Все равно мы из разных смен.
-А ты из какой?- спросил Матвей.
-Мы выпивать пришли или как?- проворчал другой бородач с крепко натянутой на глаза вязанной шапкой.- Я так долго ждать не могу. Либо пьем, либо расходимся.
Василий шлепнул ладонью бородача по колену и крякнул:
-Ты можешь идти, друг,- он показал взглядом на раскрытую дверь бытовки.
Бородач, немного помедлив, встал и вышел.
-Посмотри,- шепнул Семен приятелю в красном свитере.
И тот вслед за первым юркнул в темноту.
-Так какая смена?- еще раз спросил Василий.
-Дневная,- нервно проговорил смуглый однобровый рабочий.- Но тебя я там не видел.
Повисла пауза.
- Ты через отдел кадров проходил или сезонным набором?- спросил Семен.
Он явно был встревожен таким положением дел и не уверен в том, что на объект попали нужные люди.
-Сезонным…- ответил однобровый.
-И все-таки,- продолжил Василий.- Меня, понятно, зовут Василием, его,- он показал на Семена.- Семеном зовут, теперь твоя очередь.
В этот момент в бытовку вернулся Матвей. Его лицо сияло, словно он отгадал новое слово в семейном кроссворде.
-Меня – Матвей, - пожав однобровому его широкую, почти черную при свете галогена кисть, он уселся на пустой стул.
-Саскр,- ответил тот.
Матвей поднял брови. Он беспомощно посмотрел на Семена и вскинул руки.
Саскр встал, вдруг заняв собой все пространство между стульями.
-Все арестованы,- натужно проговорил он.
Окна бытовки как по мановению волшебной палочки порозовели от мигалок. Саскр высунулся наружу и крикнул:
- Они здесь!
Он приказал милиционерам троих приятелей вести в участок порознь, остальным жестом предложил убираться прочь. Арестованных распределили по машинам, и Саскр присоединился к Семену. Когда автомобиль тронулся с места, он улыбнулся, обнажив двойной ряд острых желтых зубов.
-Ну что, Семен, - Саскр вытащил из кармана орех и с легкостью его раскусил.- Ты снова попался. Причем, заметь, никто на тебя не доносил, у тебя очень верные люди.
Он разжевал ядро.
- Я серьезно! А на счет стройки не беспокойся. Мы еще вернемся…
Курчин глядел на себя в зеркало. Сегодня его смущал свет ламп, расставленных его стилистом по всему периметру гримерной.
До недавнего момента все было просто в его жизни. Он служил в армии, женился на дочери генерала. Брак оказался бездетным. Курчин не мог сказать что-нибудь о сложности своего характера, в каком-то смысле можно было констатировать его отсутствие. Детства своего он не помнил, поэтому оценить, насколько изменился с того времени, не мог. Выводить какие-либо умозаключения по поводу своих поступков он не любил или, скорее, был не в состоянии.
Отец частенько разъезжал по служебным командировкам, и у Курчина сложилось впечатление, что единственным родителем являлась его мать, Лиза Савельевна Курчина.
-Освещение надо поменять.- Андрей, по иронии судьбы названный в честь отца, Андреевич Курчин поправил галстук.
«Ты по сути своей паршивый студентишко,- говорил ему дед, Савелий Павлович.- Тебя общество наряжает как куклу. Ты пустышка, внучек. Иногда смотришь на человека и понимаешь, что вот он - человек. А в тебя как ни гляди – все желтая пресса. Пародия!»
Андрей никогда на деда не обижался, и тогда тоже не обиделся.
-Голубчик,- в комнату вошла жена Вера.- Тебя президент ждет, а ты, как девица, на себя наглядеться не можешь.
Она нежно обняла его за талию своей тонкой рукой, и Курчин почувствовал всем телом тепло супруги.
-Ну, дружок,- Вера вернула на место поправленный мужем галстук.- Тебя ожидает светлое будущее.
Курчин исчез за складками изумрудно-зеленой занавески. Вера легонько нажала ладонью на створку трельяжа, что-то еле слышно пискнуло, и из-за стекла вылезла карточка со голограммой.
Курчин вошел в большой великолепно обставленный зал, посреди которого поблескивала столешница журнального столика, и темными пятнами расползлись два матово-черных низких кресла. С противоположной стороны зала появился президент, грузный пожилой мужчина с нездоровым цветом кожи. Его сизая шевелюра была зачесана к затылку. Мужчины пожали друг другу руки и уселись.
-Я не понимаю всего, что происходит, но могу сказать одно, нам не сладко, Андрей,- начал президент.
Курчин подумал, как же неудобно ему сидеть в таком низком кресле.
-Да,- откликнулся он.- Неудобно…
-Что?- президент изучающе посмотрел на Курчина.- А!.. Это! Здесь есть кнопка автонастройки.
Он ткнул указательным пальцем куда-то под локоть Андрею, и кресло стало меняться, приспосабливаясь к телу.
-Кресла мои,- сказал президент.- Соответственно, моя посадка.
Без всякого перехода он спросил:
-Тебе власть нравится?
Курчин неуверенно кивнул.
-Ты не бойся,- президент усмехнулся.- Она всем, стерва, нравится.
Он поудобней устроился в кресле.
-Скажи, что ты думаешь о народе? Чего ему надо?
Андрей Андреевич кашлянул и вопросительно посмотрел на старика.
-Будет тебе непонимание строить,- отмахнулся тот.- Чего народ хочет?
-Постоянства,- ответил Курчин.
-Хе!- президент усмехнулся. – Да, постоянства, Андрюша, даже в унижении! Даже унижать он требует себя с постоянством! - он почесал за ухом.- Извольте.
Наконец Курчин почувствовал, как напряжение в теле улетучивается.
«Обычно у меня от долгого сидения начинает ныть левая нога»,- подумал Курчин.
-Я буду с тобой откровенен,- сказал президент.- Но не сегодня.
Он встал. Тяжелое тело качнулось и поплыло к выходу. Где-то раздался короткий писк, мгновенно поглощенный мертвой. Андрей сидел в кресле и прислушивался.
«Это все иллюзия,- подумал Курчин.- Я не знаю, какие звуки могут жить в этом помещении, поэтому для меня здесь наступила тишина. А если выглянуть в окно, можно понять, что дом стоит на набережной, а там - прогулочные катера… охранники матерятся на стоянке у подъезда...»
Он услышал, как сквозь тишину проступают отчетливые звуки речи, пятиэтажного мата, гудки отчаливающих «стрел» и «молний», крики людей, прощающихся с теми, кто остался на берегу.
«Все. Лопнула как мыльный пузырь»,- усмехнулся Курчин, и в его мозгу действительно прогремел в тысячу раз усиленный сознанием хлопок лопнувшего мыльного пузыря.
В зал вошла Вера. Она мягкой уверенной походкой прошла к окну и раскрыла его, впустив в помещение морозный воздух поздней осени.
-Давно сидишь?- спросила она мужа.
-Нет, он только что вышел,- Курчин не стал поворачиваться лицом к Вере.- Он что-то хотел сказать… наконец, дельное. Но…
-Знаю,- вздохнула Вера.- Здесь все прослушивается и просматривается.
-Я одного не понимаю,- Андрей Андреевич поднялся с кресла.- Зачем все это? Какая призрачная угроза заставляет человека так себя вести? Какие такие сверхсекретные слова он не может произнести?
Вера поглядела на мужа так, будто смотрела в окно с привычным суетливым движением улицы, поправила волосы и приблизилась к нему вплотную. Сделалав вид, что что-то поправляет на левом плече Андрея, она осторожно сняла датчик с галстука.
-Милый,- она улыбнулась.- Я сама не понимаю, чего он так боится.
-Президент ничего не боится.- Курчин засунул руки в карманы пиджака.- Поехали домой.
-Здравствуй, Сеня,- заговорщическим тоном произнес сидевший за массивным дубовым столом с зеленой бархатной поверхностью милиционер. –Присаживайся, располагайся. У нас сегодня будет короткая примирительная беседа.
Семену не хотелось разговаривать.
-Меня величают куратором фруктовой темы,- милиционер стряхнул пепел со стола широким, идущим от плеча движением руки.
Пыль поднялась в воздух, искрясь на свету галогена и принимая причудливые формы.
-Травкой не балуешься?- вопрос скорее был подтверждением.- Знаешь, я ведь в курсе твоих последних высказываний.
-Чем мог заинтересовать вас я?- Семен сложил пальцы колодцем на колени. - Я ничем не примечательный человек, работаю где придется, холостяк, без какого-либо положения в обществе, без статуса… даже на выборы не хожу, аполитичен, так сказать. Чем я мог привлечь ваше внимание?
-Именно этим,- «куратор фруктовой темы» лег локтями на стол.- Ты как бы вне общества. Что, общество презираешь?
-Зачем?..- Семен усмехнулся.- Мне ж самому несладко придется от моего презрения.
-Ясненько…- Милиционер порылся в верхнем ящике стола.- Ну, считай, на сей раз тебе подфартило. В этих бумагах содержится примерное описание твоего нового положения, зарплаты… и даже есть кандидатура в жены.
Он через стол пододвинул Семену пакет, перетянутый красной тесьмой.
- И что?- спросил Семен, стараясь не смотреть на пакет.- Мне-то это зачем?
-Будешь жить - не тужить. Добро?- милиционер схватил пакет со стола и бросил Семену на колени.- Ты здоровый, неглупый парень. Нам такие нужны.
-А такие, какие вам не нужны, есть?- Семен не шелохнулся.
-Есть и такие. Было б несправедливо, верно?- «куратор» напряженно посмотрел на семеновские руки.
Семен понял, что так или иначе, но пакет ему придется взять, поэтому чтобы не тянуть этот неприятный момент, он взял пакет, прижал его к груди, поднялся и вышел, и его никто не задержал.
На выходе из КПЗ стояли его собутыльники. Василий подошел к газику и попросил водителя подбросить их на стройку. То, взглянув на Семена, кивнул, мол, забирайтесь.
-Что у вас?- спросил Семен, когда они неслись по автостраде к месту работы.
Василий откашлялся.
-Я не могу взять в толк,- он посмотрел сквозь решетку на водителя.- Почему мы попались. Такое в первый раз.
-Так что они сказали тебе?- Семен ощупывал пакет под курткой.
-Мол, ты - их человек, мол, не надо быть такими лохами. Попались на проверке,- Василий снова откашлялся.- Сказали, чтобы мы проверили твои вещички. У тебя должна быть настоящая ксива. Ты – лазутчик.
-Ну что ж,- Семен, удивившись как нехарактерно для себя стал изъясняться бригадир, вытащил пакет.- Поглядим вместе, кто я такой по версии милиции.
Он размотал тесьму и передал часть бумаг Василию.
-Хе! Да тут какие-то закорючки, на арабский похоже,- удивился Матвей, глядя через плечо Василия на бумаги.
-А тебе, что сказали, Матвей?- обратился к нему Семен.
-Мне?..- он выпятил губы.- Мне пригрозили, что если я буду путаться под ногами, плохо кончу.
-А про Семена ничего?- Василий испытывающе поглядел на Матвея.
-Про Семена…- он опять замялся.- Хм… Ну… Мне сказали, что ты вообще не наш, не человек. Сказали, что ты засланец с какой-то хреновой планеты. В доказательство показали твои фотки при каком-то излучении. Там, короче, сквозь твое тело что-то было видно, что-то не то, что у обычных людей.
-Это с лихвой перекрывает то, что мне наплели,- проговорил Василий.- Во наплели!
Машина бесшумно затормозила. Они спрыгнули на землю. Знакомая округа, заборы, фабрика, стройка. Водитель высунулся из кабины и махнул им на прощанье. Только Семен заметил, что содержалось в этом жесте.
-Ну что?- слегка растерянно сказал Василий.- Будем соображать?
Семен увидел полное отупение на лицах друзей.
-Видимо, мне не удастся вас вытащить, ребята…- сказал он.
Василий отрешенно посмотрел на отъезжающий милицейский газик.
-Менты… - прошептал рабочий.
Семен размышлял, надо ли делать третью попытку. Он нашел Василия и Матвея на этой стройке несколько месяцев назад. Они показались ему вполне подходящими для его планов. Семен надеялся выявить у этих людей иммунитет к блокировке и архивации памятных отрезков, надеялся растолковать им связь времени с пространством, учил распознавать блоки в телевизионных и радиопередачах. Каждое утро он напоминал им о системе подмены памятных отрезков, искоренял ложную память в их пробудившихся душах. Семен понимал, что это балансирование на грани может увенчаться успехом лишь в том случае, если эти двое захотят осознать свои игровые позиции.
Первый раз их выследили и заблокировали прямо в барной пристройке у рабочей кухни. Ребята даже не сразу вспомнили, кто перед ними сидит. Семена тогда не тронули. «Видимо, сочли мою работу баловством,- решил тогда он.- Что такое один человек против хорошо организованного братства, которому уже не один миллион лет?»
Но Семен решил не отступать. Он предложил своим друзьям наговаривать на пленку их беседы с ним и прослушивать записи при первых же симптомах блокировки. И вот они, уже готовые к новому шагу, вновь отброшены к прежним позициям. Они опять ничего не знают, не помнят, опять готовы пить водку и поносить своих жен и детей.
-Кто-нибудь помнит,- поинтересовался Семен.- Где мы только что были?
Ответом было тупое молчание. Василий порылся в кармане и выудил ключ.
-О!- воскликнул он.- А это откуда у меня?
-Вы хоть помните, что вон там,- Семен показал на стройплощадку.- Мы работаем?
-Ой,- ответил Матвей.- Чегой-то я устал.
-Уже ж восьмой час!- Василий уставился на циферблат, прикрепленный к стене фабрики.- Немудрено!
-Давайте по домам,- горько усмехнулся Семен.
И они направились к автобусной остановке. За окнами автобуса заструились серые облезлые дворы промзоны.
«Как?- подумал Семен.- Чем обладаю я? Что необходимо передать им, чтобы они больше не реагировали на блок. Что-то загоняет их память в закрытые директории мозга, куда доступ возможен лишь при полном безотносительном расслаблении?»
«Один взмах руки – и они все забывают, и я опять в гордом одиночестве,- Семен молча смотрел на безликий коллаж индустриального района.- Я не уверен, вспомнят ли они меня завтра.»
Рабочие молча ехали в трясущемся старом автобусе, не обращая внимания на петушиный голос водителя, объявлявший остановки.
-Трехгорка,- сказал Семен.- Моя!
Василий с Матвеем натянуто улыбнулись и пожали на выходе ему руку. Семен кивнул, как будто с чем-то соглашаясь, и шагнул на тротуар.
За пазухой куртки лежал конверт с пропуском в другую жизнь. «Прошло столько времени,- подумал Семен.- А человек все еще свое будущее пытается определить наличием нужной бумажки. Самообман под названием «навека». Было б смешно, если бы не было так грустно.»
Семен шел по парку имени Павлика Морозова домой, изредка поглядывая сквозь деревья на несуразное правительственное здание.
«Игра в «либо все, либо ничего» имела всегда плачевный для людей исход,- Семен поднял воротник демисезонного пальто.- И что самое противное в этом, не они играют, а с ними играют, играют, намекая на некие определенным образом сложившиеся обстоятельства.»
Семен прошел мимо стендов с детскими рисунками. Жизнь в них представала чем-то «не по-детски» кастрированным, казалось, перед тем, как дать детям в руки кисти и краски, им сделали лоботомию. И не в умении рисовать было дело, просто «вы только что видели, мои дорогие, как все выглядит, знали, из чего все это состоит, но забыли. Забыли, вы забыли, дети мои, не надо ничего помнить. Я не могу сказать, что это нечто новое, нет. Но я не помню, что это. Говорите «нет», даже если вы знаете, так вы поможете другим быть в неведении».
Семен очнулся у подъезда. Он поднес руку к кодовому замку и услышал за спиной женский голос.
-Код поменяли. Вы жилец?
-Тетя Рая, это же я, Семен,- он повернулся к ней с широкой улыбкой на лице.
-Да-да…- сказала женщина.- Как же. Ну входи, чего стал в дверях.
Она юркнула в свое убежище, маленькую квартирку, пропахшую человеческой старостью.
Еще с лестничной клетки Семен услышал, как надрывается в его квартире телефон. Он готов был биться об заклад, что это звонила Катя.
-Я только что переступил порог,- сказал Семен.
-Ты знаешь, Толя Панин умер…
-Ну что ж… Это в каком-то смысле хорошо,- Семен бросил куртку на кресло.
-Ты бессердечный!- Катя всхлипнула.- Его сбила машина, и по дороге в больницу Толя умер.
Семен молчал. Он знал, почему Панин умер именно такой смертью. Попытка исправить, изменить ход событий вызвала у Анатолия бурю отрицательных эмоций. Семен предупредил его о вероятной смерти и настаивал на исправлении, так сказать, ошибочного хода. Он хорошенько взвесил все перед тем, как предупредить друга.
Когда хочешь изменить чью-то историю, рискуешь влезть в неведомые тебе «высшие планы». Семен прекрасно знал цену этим высшим, с позволения сказать, планам. Их можно было охарактеризовать несколькими фразами: страх перед неопределенностью и пустое отрицание того, что ты рожден, чтобы познавать, а познавая, распознавать.
-Чего ты молчишь?- успокоившись, спросила Катя.- Можно я к тебе приеду?
-Можно.
Конечно, возникала ошибочная, однобокая идея жизни-борьбы, жизни как вечного избегания смерти. Но если ты думаешь, что ты жив, то глубоко заблуждаешься. Вот так… Скажи такое близкому другу, и он не выдержит… Он побежит спасать родственников, мир, человечество, природу. Там, где нет информации, селится страх.
-Привези что-нибудь к чаю и не жди от меня, что я брошусь утешать тебя.
-Мне иногда кажется, Семен, что ты машина, а не человек,- Катин голос снова задрожал.
-Ну так зачем же тебе эта машина?- усмехнулся Семен.
-За тобой, как за каменной стеной.
-Забавно… Я никогда этого в себе не культировал, скорее был мечтателем и размазней. Ладно, если ты едешь, то поговорим у меня,- Семен повесил трубку.
Семен Локотников разложил содержимое пакета на столе и стал внимательно всматриваться в крючки и надписи.
«Это не арабский, это какой-то древний язык. Это язык тех, кто пришел сюда и решил ускорить события. Язык, осколок разорвавшейся вечности, породивший еще более глубокую вечность. Глубина вечности постижима для «пустой души». Вероятностная цепь событий. Расшифровка языка придет, и откроется еще один код. Прозрачность и покой знания. Они вечны и в то же время не-долговечны. Они ничего не стоят и стоят целое состояние.»
А пока Семен знал, что придет Катя и постарается остаться в его квартире и жизни, чтобы играть в игру, которая, по ее мнению, называлась «любовью». «Не вы играете, а с вами играют. И все лишь потому, что вы не хотите вникнуть в правила игры. Вникнув в них, вы сможете изменить их. Изменив правила, вы поймете, что есть ваша миссия.»
-Иннокентий Иванович Дарьин, вы сошли с ума окончательно! Мы исключаем вас из академии, лишаем права голоса в совете директоров и требуем, что бы вы сами написали просьбу об увольнении вас из института!- «фараон» уже почти кричал эти слова в лицо ученому-физику.- Ваша работа – это какая-то сногсшибательная бессовестная ерунда! Ересь! Вы не знаете терминологии и еще пытаетесь опровергать научно доказанные законы жизни! Вселенной!
«Фараон», так прозвал Иннокентий своего наставника, научного руководителя, Алексея Анатольевича Шевцова, стоял перед доской и, образно говоря, пригвождал «десницей» Дарьина к парте.
-Заберите свою работу! Заберите! Иначе я позабочусь, чтобы вы попали прямехонько в дурдом!
Иннокентий смотрел на него снизу вверх, что, видимо, придавало профессору уверенности.
«Интересно,- думал Дарьин, пока его распекали.- Почему в кабинете нет ни одной женщины? Куда они все подевались? Какой-то мужской мир. Неужели женской части институтского состава кафедры совершенно неинтересно, что сейчас происходит у них под носом?»
Шевцов повернулся к доске, пестревшей формулами, формулами, которых никто из присутствующих мужей науки не понял, так как они громоздились эверестами незнакомой клинописи.
-Вот эту чушь, эти пустые закорюки вы выдаете за математическиу вычисления?!- снова завелся Фараон.- Да вы после этого наглый беспринципный тип! На вас государство угрохало миллионы рублей, после чего вы тычите нам под нос своими смехотворными загогулинами.
«Определение письменности древнейшего в истории человечества языка,- мысленно съерничал Иннокентий.- Ученые умы…»
-Я не могу сказать вам, что история нас рассудит по одной простой причине,- Дарьин ответил на крик спокойным ровным голосом.- Вы сейчас находитесь внутри истории, вы должны, по идее, ее, эту историю, творить, но… Но вы выбрали роль простого и предсказуемого исполнителя. Поэтому, если даже окажется, что я сейчас прав, то вы тогда, то есть потом, уже не будете помнить всего того, что наговорили мне сейчас, потом вы будете уверены, что поддержали мои начинания. Так что, профессор, вас ожидает забвение.
Дарьин встал, собрал бумаги и вышел в коридор. Он слышал за спиной рокот голосов тех, кто был согласен с оппонентом, кто высказывал мнение о его, Иннокентия Дарьина, сумасшествии.
«Наука,- подумал он.- Состоит из известных определенному кругу людей ключевых слов. Эти ключевые слова являются законом для сведущих. Они, эти слова, дают понять блюстителям закона выбрал ли новичок удобный избранному меньшинству путь или нет. Такой путь является ложным. Он ведет вас в обход, и вы оказываетесь там, где начинали. Если же новичок не употребил ни одного ключевого слова, значит существует опасность, что он, того и гляди, наткнется на нечто, что полностью опровергнет идею об неустанном, почти бесцельном труде, деле всей жизни. Окажется, что не нужно устраивать себе такой кошмар. Не следует долбиться в открытую дверь.»
Адский труд. Как холят и лелеют люди это словосочетание. «Адским трудом» они уничтожают всю свою жизнь и ряды своих последующих воплощений. Как им не скучно тратить на какой-нибудь пустяк драгоценные годы?
Иннокентий, зайдя в кафе и усевшись за свободный столик, перелистал тоненькую тетрадку своего научного труда, и блаженная улыбка осветила его молодое лицо.
«Удивительно,- ученый оглядел знакомое помещение.- Сколько желчи было в словах Шевцова. А он ведь совсем недавно весьма дружелюбно был настроен. Неужели какие-то математические выкладки, теории и прозрачные околонаучные гипотезы могут восприниматься на личном уровне? Он будто ждал слова, чтобы неожиданно напасть и тем самым стать врагом.»
Иннокентий посмотрел на девушку-официантку и жестом попросил чашечку кофе.
«Жаль… Я, скорее всего, больше не увижу наставника, не увижу, как измениться его психика, поступки, отношения с сотрудниками.»
В кофейню вошел его постоянный компаньон по кофейному пристрастью Олег Павлович Мартов. Молодые люди помахали друг другу, и Олег широким шагом приблизился к столику. Он снял аккуратными движениями перчатки и шляпу, провел указательным пальцем по усам, смахнув с них капельки влаги, и так же аккуратно присел за стол.
-Все произошло так, как ты предсказывал,- сквозь улыбку сказал Иннокентий.
-Мои предсказания малого стоят,- ответил Олег.- Иначе просто быть и не могло.
Он смеющимися глазами посмотрел на Дарьина.
-Обругали?
-Обругали… Поносили на чем свет стоит.
-У них другого выбора нет,- Олег выпрямился на стуле и закинул ногу на ногу.- По воле судеб мы все участвуем в чьем-нибудь хитроумном плане. Я, например, вовлечен в божественный план, и, давая тебе формулы с их расшифровкой вовлек тебя в свой план.
-И какой же у тебя план?- Иннокентий поиграл бровями, поднес ко рту чашку с кофе и отпил.
-Понимаешь ли,- Олег понизил голос.- Твой доклад послужил сигналом к действию. Очень простая логическая цепь. Если эти формулы пришли, значит пришли и те, кто эти формулы использует. Ты ведь понимаешь, что добыть их своим теперешним разумом не смог бы, даже вывернув его наизнанку.
Он сделал паузу.
-Я как бы подставил тебя,- Мартов широко улыбнулся.- Подставил, ввел в игру без предупреждения, без ознакомления с правилами.
Иннокентий удивленно посмотрел на приятеля.
-Объясни, я что-то перестаю понимать.
-Да что тут объяснять,- рассмеялся Олег.- Ты своим выступлением подал сигнал о начале противостояния. Ученые, которые восстали против твоей ненаучной методологии, связаны с теми, кто заинтересован в проведении определенных регрессивных акций, прямо касающихся научных открытий.
Олег замолчал. Иннокентий почувствовал нарастающую волну напряжения. Мартов пристально посмотрел на проходящих мимо окон кофейни людей. Напротив, у почты, он заметил человека, который разглядывал почтовый стенд и курил.
-Вот, например, ты видишь в окне соседнего дома женщину, домохозяйку. Она готовит, допустим, обед. Муж должен заскочить в обеденный перерыв домой. В соседнй комнате возится ее малолетний сын…- Олег, не отрываясь, смотрел на человека, стоящего у почты.- Но вдруг, не дорезав морковку, которую она только что сосредоточенно разрезала на аккуратные кубики, женщина входит к малышу и убивает его, полоснув его ножом.
Иннокентий поморщился от нахлынувшего страха.
-Затем она спокойно возвращается к своей кухонной стряпне и, не замечая крови на ноже, продолжает разрезать на аккуратные кубики оставленную на столе морковку.
Ученый взглянул на приятеля и содрогнулся. Лицо Олега потемнело от напряжения. Раздался, полный ужаса, женский крик. Затем плач, плач жертвы. Мужчина у почты докурил сигарету, затушил ее о подошву и как-то странно потянулся.
-А дальше…- спокойным тоном проговорил Мартов.- Дальше женщина решила посмотреть, как там ее ребенок, почему он притих, почему не слышно, как он играет. Она входит в детскую и видит своего малыша с перерезанным горлом, она не знает, кто это сделал.
Олег провел ладонью по губам.
-А я знаю,- он выставил указательный палец и указал на быстро уходящего человека в сером пальто.- Это сделал он. Он охотник за душами.
Иннокентий оболдело сидел, он не контролировал свое тело, эмоции, побуждения, он на время почувствовал катастрофическую уязвимость.
-Зачем?- он ощутил, что по бороде течет липкая, трусливая, предательская слюна.
-Для равновесия,- спокойно ответил Олег и положил свою теплую ладонь на ледяную кисть Дарьина. -Такова первая жертва наших открытий.
Курчин сидел на диване и разглядывал журнал, купленный Верой. Телевизор, занимавший всю противоположную стену, бубнил и помигивал. За окном на площадке кричали мальчишки, гоняя по тонкому насту мяч.
«Президент хочет,- подумал он .- Передать власть в мои руки.»
В комнате появилась жена.
-Ах, вот он!- воскликнула она, выхватив у Андрея журнал.- А я его ищу. Посмотри лучше новости, может быть, что-нибудь новенькое произошло.
-Лучше бы ничего не происходило вовсе,- огрызнулся Курчин.
Тем не менее он увеличил звук. На экране появилось изможденное сухое лицо главы государства.
- Сергей Михайлович Нежинцев выступил сегодня в президиуме с заявлением,- говорил приятный женский голос за кадром.- Президент сообщил о новом кандидате на пост своего заместителя. По версии президента, им станет Андрей Андреевич Курчин, в данный момент, занимающий пост начальника государственных войск ПВО, охраняющих центр Москвы, в частности, Красную площадь с ее окрестностями.
Вера оценивающе посмотрела на мужа и вышла из комнаты.
«Вот так,- подумал Курчин.- Меня даже не удосужились предупредить.»
Он понял, что выказать пренебрежение властью не в силах. Ему хочется властвовать, но что-то не так в том, как живут люди, пребывая в этом месте во властных структурах.
«Вот Нежинцев, к примеру…- Курчин уже не слушал, что говорит президент.- Он ведь пробыл президентом каких-то, смешно сказать, четыре года. В то время как его предшественник управлял государством целых девятнадцать лет! Что стало с этим рослым дородным человеком? Нежинцев превратился в машину, жмущую руку и открывающую рот с небольшим запозданием, потому что голос звучит всегда чуть раньше. Это все при том, что Нежинцев отдыхает в лучших лечебницах мира, чуть ли не каждый месяц выезжает на море, курорты. Его кормят лучшие повара, он пьет только редкие чистые напитки. Каждые три часа с ним проводят занятия аутотренинга и саморегуляции. А он к четвертому году правления перенес уже вторую операцию на сердце. С чего бы это, спрашивается? После таких лечебно-профилактических процедур я бы духом воспрял, а наш президент раскис.»
Зазвонил телефон.
«Кто говорит? Слон,»- мысленно процитировал Курчин.
-Приветствую!- раздался бодрый голос Нежинцева.- Ну что? Как тебе мое предложение, Андрей?
-Неожиданно,- ответил Курчин.
-Дары,- сказал президент.- Они всегда приходят неожиданно.
Курчин почувствовал себя неловко.
-Вы хотите сказать, что дарите мне власть?
-Нет, дружище, рассмеялся Нежинцев.- Я не могу этого сделать. Не я властью распоряжаюсь, а она мною. Считайте, что власть распорядилась вас к себе приблизить.
-Спасибо…- Курчин замялся. - Власти.
-Вы очень точно поняли, кому нужно быть благодарным,- президент выдержал паузу.- Ну что же… До встречи в президиуме.
Когда Андрей положил трубку, то почувствовал, что кто-то стоит за спиной. Он обернулся и увидел Веру.
-Поздравляю,- сказала она, изобразив что-то похожее на кошачье урчание.
Из чего Андрей Андреевич заключил, что муж, облеченный властью, нравится жене больше прежнего, и вдруг понял, как происходит процесс изменения, как обычный человек превращается в «человека у власти».
Ему представилась эдакая стервозная бабенка, которая держит при себе целый полк любовников. Эта сука своим присутствием воздействует на них как тяжелый наркотик, вызывающий привыкание. Мужчинам при каждой новой встрече хочется длить минуты упоения до бесконечности. Дамочка вертит каждым, как ей заблагорассудится. И каждый раз у обеих сторон аппетиты возрастают пуще прежнего. И от раза к разу дамочка становится изобретательней, и любовникам все трудней удержаться рядом с ней.
Курчин отмахнулся от кошмарного видения, так как в перспекиве среди этих беспечных любовников он увидел себя. Перед глазами промелькнули перекошенные от нечеловеческих страданий лица, темный вихрь необратимых событий, грязных делишек, политических хитросплетений. Курчин чувствовал все это и воспринимал с массой обескураживающих и вгоняющих в краскую подробностей, с отвратительной отчетливостью.
-Ты все исправишь,- прошептала жена.- Они были плохими правителями.
-Я постараюсь,- пролепетал Курчин, дрожа всем телом и чувствуя ее теплую ладонь на затылке.
Он закрыл от страха глаза, потому что не понимал, где явь, а где галлюцинация. Внутри образовалась пустота, словно перегорело какое-то экзистенциальное реле, а замены нет, потому что модификация снята с производства.
«Женщина,- откуда-то ворвался властный голос, переходящий в рокот вулкана.- Вместилище зла. Но ты ошибаешься, воспринимая власть как женское начало. Ты совершаешь большая глупость, персонифицируя абстракции. Этим ты запутываешь себя.»
У Курчина голова пошла кругом.
-Я переутомился,- прошептал Андрей Андреевич.
«Нет,- забулькал голос.- Нет, ты не переутомился. Пришел час решать. На тебя вылилась вся вода, которая утекла. Все, что ты должен был знать, учесть и проанализировать. Если бы ты уделял этому хотя бы немного своего внимания, сейчас тебе не было бы так невыносимо. Ты не переутомился, ты хочешь уйти от решения. Твой мозг не перегружен, он не знаком с таким информационным напором.»
Последнее задело Курчина. Он все-таки с отличием закончил военное училище.
«Бахвальство. Попытка самооправдания,- рассмеялся кто-то внутри.- Но только я не призван помогать. Я призван разрушать.»
Курчин почувствовал ужас, стремительно поселяющийся в каждой клетке тела.
«Животный страх. Самое грубое в душе. Душа новорожденного. Она чище новорожденной души, которой предстоит огромный путь ученичества.»
Контур власти как высокое напряжение в сети проткнул Курчина насквозь сверху вниз. Перед внутренним зрением засветился экран. Он вновь стал наполняться лицами совершенно незнакомых Андрею Андреевичу людей, однако казалось, что все они прекрасно знают его, и их лица выражают надежду.
Курчин открыл глаза и встретился взглядом с Верой, которая все это время внимательно его рассматривала. Она поцеловала его в лоб и вышла. Курчин стоял посреди комнаты и растерянно всматривался в тени, снующие в экране телевизора. Он постепенно успокоился.
Вера прошла по коридору на лестничную клетку, держа наготове инкрустированный портсигар. Она закурила, щелкнув зажигалкой и тихо проговорила:
- Сеанс прошел нормально. Микросхема прекрасно имитирует психические переживания.
Вера кивнула кому-то и вернулась в квартиру.
Семен проснулся в своей квартире на Дружинниковской улице. Рядом, в постели, досматривала сон его подруга Катя.
«Что же, рассмотрим поступившее предложение»,- Семен решил не отклывать в долгий ящик просмотр бумаг, понимая что вскоре ему предстоит новая встреча на ту же тему.
Он осторожно высвободил руку из-под головы Кати, чтобы не прерывать утренние сновидения девушки. Ему нравились ее спутанные воспоминания, которые произносились теплым надтреснутым голосом. Семен вынырнул из постели и прокрался на кухню.
«Можно отдаться стихии, почувствовать всю ее мощь, можно это сделать, зная, что в любой момент ты свободен и можешь ее покинуть. Не остановить, но покинуть. Стихию не остановить, однако ее можно направить. Попав в ее поле, выясни, где центр, откуда она транслируется. Стихия – не нечто мистическое, она метафизическая единица. Физика с гаком. Законы и формулы. Стихия постижима, если ты пуст. Стань стихией, погрузи стихию в себя, а когда увидишь, что снаружи ее уже нет, выходи из себя и контролируй себя.»
- А ты можешь так?- прошептал себе под нос Семен. - Выяснить это можно лишь попробовав. Ответ довольно прозрачен. Если тебе не присуща решимость, то гадать ты будешь, взвешивая все «за» и «против» еще не одну жизнь. Но ведь те, кто предложил ему сделку, стихией не являются.
Семен поставил на плиту чайник. Из спальни послышались зевки и вздохи. Катя проснулась. Звуки утренней кровати, шлепанье по деревянному, слегка хватающими за пятки, полу. Семен всегда ее ждал появления, он не старался опережать события, он не выглядывал в коридор, не следил за ее движениями, он только слушал.
«Мне интересно,- подумал Семен.- Я готов попробовать.»
В коридоре Катя позвонила по телефону, чтобы узнать время.
«Странное дело. Как только ты начинаешь постигать, что движет этим трехмерным миром, жизнь превращается в прямолинейный плоский детектив. Как будто, подходя к каким-то вехам в понимании, ты пересекаешь лучевые датчики, открываются потайные дверцы, и выпускают охранников. Охранные механизмы в силу того, что они машины, действуют по строгой схеме. В зависимости от модификации их действия более или менее изощрены. Но есть во всем этом то, что возмущает до глубины души. Все пути до какого-то момента были свободны, однако пришел некто и наставил этих пресловутых охранников.»
Дверь в кухню приоткрылась, и Семен увидел заспанное личико Кати.
-Я тоже буду,- промурлыкала она.
- Доброе утро,- Семен поднял чашку будто готовился произнести тост.
«Что может помешать этой женщине жить в свое удовольствие?- Семен внутренне улыбнулся.- Мы разрешаем или не разрешаем себе жить и чувствовать жизнь. Чаще всего из своей жизни мы делаем пародию на чьи-то, заимствованные еще в детстве, представления. Не получилось, и мы говорим, ничего, пустяки!»
-Ты сегодня какой-то молчун,- шепнула Катя ему на ухо, обвив его грудь своими теплыми сонными руками, похожими на змеек, ищущих влажные выемки в нагретом солнцем камне.- Обычно ты не молчишь, ты даже телевизор не включил.
-Возможно я меняюсь,- ответил Семен, целуя ее ладони.
-Я не хочу, чтобы ты менялся,- запротестовала Катя.- Я не знаю, смогу ли я полюбить тебя нового.
-Сможешь,- он обнял девушку.- По-другому никак.
Женщина и мужчина. Они ищут близости друг с другом, надеются на взаимную помощь, пытаются воплотить любовь и одновременно сознают непрочность союза.
Но стоит выйти из мира, поделенного на мужчин и женщин, и войти в мир людей, выполняющих ту или иную миссию, союз двоих теряет многие качества и приобретает новый метафилософский и методологический смысл. Союз уже не требует старого способа поддержания, который зачастую определяется влечением, он становиться обычной необходимостью, вмещающей в себя все, делая превалирующим вектор тонкой духовной чувственности.
-Мне бы твою уверенность!- усмехнулась Катя.
Семен решил проверить свои вчерашние догадки и позвонил Василию.
Сонный Василий, не скрывая раздражения, сказал, что не узнает Семена. Он не узнал Локонтикова даже после напоминания о событиях, произошедших всего пол суток тому назад. Семен повесил трубку и решил больше не возобновлять попыток связаться с рабочими. Выходные сделают свое дело, и в понедельник придется знакомиться заново.
«Мать-перемать!- мысленно выругался Семен.- И это всего лишь нехитрый электромагнитный излучатель.»
-Чего-то ты приуныл,- заметила Катя.
Она сидела за обеденным столом и хрустела крекерами, периодически загораживая лицо огромной чашкой.
-Да так…- сказал Семен.- Вечные неприятности на работе.
«Что же эта за новая кандидатура в жены?»- подумал он.
Катя взяла пульт и включила телевизор. Показывали прямую трансляцию с какого-то теннисного матча.
-Курникова играет,- оживилась Катя.- Она мне нравится! Такая молодая, а уже все: признание, принцы сватаются, делает, что хочет!
«Выполняет свою и попутно чью-то еще программу. Те, кто у всех на виду, обречены на яркие и запоминающиеся действия. Они подают пример. Или, правильнее сказать, через них подают пример»,- Семен не стал произносить это вслух.
Вместо этого он налил себе кофе и подсел к Кате.
-Вот так,- насупилась она.- Я высказала свою точку зрения, а у тебя никакой реакции.
-Извини,- улыбнулся Семен.- Ты же знаешь, я равнодушен к спорту. Я молчу, потому что мне нечего сказать об этой девушке.
На экране появилось лицо противницы Курниковой, в углу высветилась надпись «Ивона Ингейс». Лицо этой женщины показалось Семену привлекательным, и он даже стал следить за ее игрой, отвлекшись от Катиной болтовни.
Катя толчком в бок потребовала к себе внимания.
-Ты просто ей завидуешь,- она провела ладонью по его лицу.
Курчин вспомнил, что на прежней работе, которая не имела, кстати, никакого отношения к ПВО, он следил за некой Святой Анжелой. Это была неопределенного возраста женщина, занимавшаяся гаданием, нетрадиционным лечением (знахарством) и еще какими-то колдовскими штучками. Согласно документации, которая велась еще столичной жандармерией, она была коренной москвичкой с конца XVII века и жила здесь. Несмотря на странность имени и социального статуса, она никогда, судя по досье, не испытывала нужды ни в покровителях, ни в деньгах. Одним словом, ведьма.
У Андрея Андреевича созрел план относительно этой, с позволения сказать, Святой.
В четыре часа пополудни президент пригласил его на «званный обед». Вера гуляла с собакой. Курчин облегченно вздохнул, выяснив, что жена еще не вернулась с прогулки, наскоро собрался и спустился вниз, где его ждал «Зим».
План был прост. На пути к президентской даче Курчин собирался неожиданно для сопровождающих попросить водителя заехать к Святой. Где-то при выезде из города Курчин хлопнул себя по колену и с деланной досадой в голосе произнес:
-Ох, братцы, забыл по одному адресочку заскочить!
Сопровождающие переглянулись, и водитель повернул обратно в Москву.
Святая жила в свеже отреставрированном домике между Остоженкой и улицей Щукина. Курчин вручил план дома телохранителям и вышел под строгим присмотром трех пар глаз из машины.
Здание походило на пряничный домик. Курчин подошел к двери и позвонил.
-Заходите,- сказал бодрый женский голос.
Дверь отворилась. Телохранитель, который шел позади Курчина, инстинктивно сунул руку за пазуху. Сразу за дверью следовала большая залитая солнечным светом зала. Ни прихожей, ни вестибюля в доме не было. Посреди залы стояла высокая сухощавая женщина.
-Добрый день,- сказала она с едва заметным акцентом человека, владеющего несколькими языками.
-Святая Анжел?- произнес Курчин.
-Я знаю,- перебила его женщина.- Вы хотите услышать от меня предсказание вашего будущего.
Курчин справился с потрясением.
-Какого будущего вам надо?- строго спросила она.- Вас изберут президентом страны.
-Это мне уже известно,- парировал Курчин.
-Ерунда,- женщина сплела тонкие пальцы, лишенные всяких украшений.- Я не буду ничего вам предсказывать. Я не затем здесь, чтобы делать историю,- Анжела выделила интонацией слово «делать».- Я здесь по другому поводу.
Резкий тон голоса колдуньи разозлил Курчина, и он двинулся на нее, желая получить то, зачем приехал.
-Я…- сорвалось с его губ.
-Что мне вы!- усмехнулась женщина.- Что мне ваши люди!
В следующее мгновение Курчин смотрел через материализовавшееся из ниоткуда окно «Зима» на проплывающую мимо табличку с надписью «Президентские владения».
Карьера ученого для Иннокентия Дарьина теперь казалась пустой тратой времени. Но для того, чтобы его всерьез восприняли люди, могущие приступить к изготовлению приборов по тем формулам, что давал ему Мартов, надо было иметь хоть какие-нибудь доказательства своей компетентности. Дарьин был молод, без стажа, без опыта работы, но он прекрасно представлял, как все его разработки и вычисления подвергнут жесткой научной критике, если ответственные лица ничего не поймут, то, вдобавок, и осмеянию на уровне «а это еще один изобретатель perpetum mobile». Однако Дарьину не терпелось кого-нибудь заинтересовать открытиями, полученными от Олега Павловича.
«Странный человек этот Мартов,- подумал Иннокентий, подравнивая баки у зеркала в своей комнате.- Я даже не представляю, на что он рассчитывал. В общем-то действительно ясно как божий день, что меня бы подняли на смех все эти уверенные в своей правоте ученые мужи.»
Результатом недавнего выступления явилось его увольнение из института и лишение, по сути дела, работы.
Иннокентий почувствовал некоторую жертвенность своего нынешнем положении. С другой же стороны, он ощущал освобождение,- свободой это назвать никак не получалось – освобождение от нудных закосневших соратников по научной работе.
Мартов снабдил его деньгами и сказал, что на первых порах сотрудничества деньги Иннокентий будет получать от него. В подобной ситуации Дарьин еще не находился ни разу. Все отдавало каким-то заговором, тайной.
Судя по безупречному виду, костюмам с иголочки и изысканным манерам, Мартов отнюдь не бедствовал, а теперь еще и оплачивал счета молодого ученого.
«Чтобы осуществлять расчеты и делать опытные образцы,- Иннокентий смочил щеки одеколоном.- Мне необходима аппаратура. Уйдя из института, я потерял возможность почти бесплатно экспериментировать. Теперь все может ограничиться расчетами на бумаге. Я так привык видеть результаты исследований, воочию убеждаться в своей правоте, что даже не могу теперь представить иной вариант работы.»
Среди всего прочего была неразрешимая для Дарьина проблема: его отец, Дарьин-старший, крупнейший астрофизик. Иннокентий не знал, как подступиться к отцу с известием о своем институтском провале.
«Мама, мне кажется,- подумал он про себя.- Даже не заметит, что ее сын пребывает на пороге, за которым иной мир, более глубокое понимание природных законов. Мужской мир. Мужчинам нет дела до женщин и, соответственно, женщины платят им тем же.»
Мать Иннокентия работала тренером по фигурному катанию и не интересовалась наукой. Ее интерес к науке заканчивался на просмотрах цветных вкладышей журнала «Наука и жизнь».
Но Иван Арнольдович Дарьин, отец, внимательно относился ко всем поступкам Иннокентия и пытался направлять своего сына «по пути высокой морали», как выражался профессор.
Иннокентию однажды показалось, что отец его верующий человек. Он как-то прогуливался с отцом по Кропотке, и тот неожиданно для сына, остановившись около храма Христа Спасителя, перекрестился и как-то по скоморошечьи низко поклонился, рискуя так и остаться согнутым. Иннокентий его спросил, пытаясь скрыть удивление, когда это уважаемый ученый стал верить в Бога? Но Иван Арнольдович наотрез отказался объяснять свое обращение к вере.
Отец так же, как и Ольга Юрьевна Дарьина, пропадающая целыми днями на льду стадиона ЦСКА, мог подолгу не показываться дома, запершись в новой астрологической лаборатории, которую построили под Москвой в сорока километрах от третьей кольцевой дороги.
Как ни странно, при правлении последнего президента правительство старалось активно субсидировать ранее не признаваемые многими учеными науки, одной из которых стала астрология. Требовалась новая идея, в которой бы присутствовало нечто светлое, какой-то намек на благородство. Правительству необходимо было поднять свой авторитет, поднять его благодаря удачному расположению звезд.
Иннокентий вспомнил о том, как он пытался еще каких-нибудь десять лет назад предлагать реорганизовать московский транспорт, подкидывая поленья в печку в моменты особой говорливости «бомбил».
Как-то раз один из них рассмеялся и сказал:
-Вот вы были в Улан-Баторе?
-Нет,- улыбнулся Дарьин.
-Зря!- строго продолжил «бомбило».- А там ведь на улицах нет никаких коммуникаций, чистое пространство между домами.
-А теперь,- он ткнул пальцем в окно.- Посмотрите, что в Москве, выше пятиэтажки не подняться! Так на кой хрен ваша гравитационная модель?!
Да, у Иннокентия эта идея не выходила из головы, ему хотелось отменить колесный транспорт. Однако каждый раз молодой ученый слышал намеки на нецелесообразность всяческих отмен и нововведений.
«Третья кольцевая – вот что звучало заманчиво. И хоть кол на голове теши! Привычка и нежелание видеть чуть-чуть вперед преследовала и окружение Иннокентия в таких вот рассуждениях. Причем для того, чтобы выходило наглядно и впечатляюще, ими «подгонялся» какой-то хрестоматийный псевдоопыт, дешевые трюки что-то вроде: «Я засунул палец между дверью и косяком и хорошенько его зажал между ними, затем у меня посинел и слез ноготь, так-то, сынок, теперь ты знаешь все о моем опыте. О глубокой философии моей жизни.».
Мартов был пока единственным человеком, с кем можно было запросто обсудить волновавшие Дарьина вопросы, тот же гравитационный транспорт, в конце концов.
Однако, когда Олег Павлович стал намекать на нечто большее чем, то о чем мечтал Иннокентий, молодой ученый почувствовал, что необходимо быть осторожней в доверительных беседах. Потому что, по мнению Иннокентия, в намеках Мартова сквозило анархией.
Мартов никогда эмоционально не высказывался относительно невозможности применения технических новшеств. Он лишь говорил, что люди совершенно обленились в своей неизбывной тяге к простоте, которая все чаще и чаще походит на воровство и глупость. Мартов иногда замолкал посреди разговора, а затем тихо произносил, четко выговаривая слова: «Глупость, Иннокентий, это величайший грех человечества».
Курчин въехал во владения президента. Машина остановилась у белоснежного крыльца. Во всем чувствовался тонкий вкус хозяина. Белые стены дома были увенчаны черепицей дымчатого цвета, того же цвета были ставни и оконные рамы. Темно-малиновые ступени вели к дверям из потемневшего серебра. Вокруг дома росли карликовые деревца. На крыльце, у дверей лежала породистая пятнистая собака.
Курчин, шагнув на мягкую зеленую с серебристым отливом траву президентского газона, ощутил какое-то смятение чувств. Андрей Андреевич почувствовал нечто инопланетное в этой, казалось бы на вид вполне земной, мураве. Его несколько насторожило сопротивление под подошвами ботинок, сопротивление, не свойственное привычным газонным зеленым насаждениям.
Собака привстала на задних лапах и изучающе посмотрела на Курчина.
Андрей с детства боялся собак. Эти животные вызывали в нем необоримое желание бежать со всех ног, куда глаза глядят. Но, видимо, эту собаку совершенно не интриговали курчинские страхи. Она понюхала воздух и вновь улеглась.
В дверях появился президент и, сдержанно поклонившись своему будущему заместителю, жестом предложил войти.
Президент задержался на пороге и произнес:
-Я не могу сказать, что ты грязно играешь,- он по-стариковски сплел пальцы рук на груди.- Потому что пока попросту не знаешь истинных правил игры, но все-таки не следовало посещать Святую Анжелу по собственному почину.
Курчин промолчал, стараясь скрыть удивление, так как Святая полностью похоронила в глубинах его памяти запланированное и совершенное им посещение ее резиденции. Он не мог ни подтвердить, ни опровергнуть президентское заявление, так как для него не существовало той, о которой говорил Нежинцев.
Президент внезапно подобрел, расслабился и, похлопав Курчина по спине, неожиданно ему подмигнул:
- Забудь, Андрюша, все в порядке. Чего не было, того и быть не могло.
Андрей Андреевич вопросительно поднял брови, но президент уже увлек его внутрь здания к фруктам и алкоголю, которыми щедро был убран стол в светлой гостиной.
- У меня есть к тебе небольшое дело,- Нежинцев взял в руку пригоршню виноградных ягод, положив одну виноградину в рот.- Но перед тем, как мы с тобой заведем разговор про наше с тобою дело, я кое-что тебе покажу.
- Приготовить животных! - приказал он по внутреннему коммутатору и поманил Андрея за собою в арку, образовавшуюся в стене в сопровождении мелодичного сигнала.
Курчин отшатнулся, увидев, что открылось помещение, где из угла в угол ходил явно чем-то раздраженный леопард, животное, которое не будет виться между ваших ног, выпрашивая что-нибудь съестное, потому что этим съестным являетесь вы сами.
-Сергей Михайлович…-вырвалось у испуганного Курчина.
-Не беспокойся, Андрей,- президент положил руку ему на плечо, там, на пороге, стоят датчики, и если кошка захочет наброситься на нас, то при пересечении запретной линии ее разрежет лазерный луч.
Нежинцев пожевал ягоду, немного помолчал и добавил:
- А теперь то, ради чего здесь эта тварь. Попробуй, Андрюша, сосредоточиться на чем-нибудь приятном, вызывающем волну радости и счастья… любви, я бы сказал. Попробуй оказаться в детстве.
При этих словах Андрея передернуло.
-Ощущение близости самого дорого тебе человека, мамы, например.
Курчин напрягся, силясь вспомнить то, что предлагал президент, но мысли понеслись в зловещем танце, вызывая какие-то мерзкие картинки.
-Расслабься, сынок,- Андрей почувствовал, как все его тело обмякло, мерзость куда-то исчезла, растворившись в голубом сиянии, его как будто подтолкнули на встречу яркому свету.
-Никаких галлюцинаций, дружок,- сказал Нежинцев.- Просто расслабься и почувствуй тепло и мудрость, которые становятся твоим естеством.
Курчину показалось, что он не стоит на земле, а висит в воздухе, что ноги где-то высоко над ковром.
-Вот, молодец, мальчик,- услышал он одобрение президента.- Ну-ка, погляди на кошечку.
Курчин, повинуясь, медленно перевел взгляд на леопарда.
-Скажи ему, что он хороший и добрый,- президент исчез из комнаты, и голос его доносился как бы из-за кадра.- Только мысленно, делай это мысленно. Ну…
Андрей представил себе, как он говорит кошке: «Хорошая, хорошая, добрая…»
Леопард, мягко ступая по ковру, спокойно подошел к Курчину и потерся мордой о его колено.
-Теперь, сынок,- продолжал говорить президент.- Попроси его вернуться на место.
Андрей Андреевич мысленно сказал зверю: «Иди»,- и леопард ушел обратно за датчики.
На Курчина вновь навалилось его прежнее состояние неопределенности, причем, как ему показалось, с удвоенной силой. Это его огорчило.
-Ничего, Андрей,- успокоил его Нежинцев.- Сейчас ты отыграешься!
В голосе президента появилось электрическое напряжение, тысячи ампер, сжигающих при самом незначительном контакте все живое, превращая живую материю в угольки на темном рваном пятне.
- Эта дрянь могла хорошенько тяпнуть тебя!- закричал Нежинцев.- Отхватить целую руку! Покажи этой твари! Убей ее!
Курчин ощутил в ладони тяжелую, обжигающую холодом, металлическую дубинку с электрошоковым излучателем. Она как-то гадко оттягивала пальцы.
-Ну же!! Чего медлишь?!- вопил президент.
Леопард заметался под аркой. Курчин поднял дубинку над головой, и зверь молнией ринулся на него. Через мгновение перед Андреем Андреевичем в луже свежей крови лежало разрезанное пополам тело хищника. Курчин, теряя сознание, упал рядом.
Очнулся он в кресле в той же комнате. Брызги крови и костного мозга были тщательно смыты, тело унесено, и даже запаха недавней смерти Курчин не ощутил, словно ничего и не случилось, словно яркие картины были игрой воображения и только. Рядом с креслом стоял один из телохранителей президента, а в кресле напротив, выпятив живот и сложив руки на груди крест-накрест, сидел Нежинцев.
-Ты, наконец, пришел в себя,- хохотнул он.- Но это еще не все.
Курчин закатил глаза, внутрине негодуя по поводу всех этих экспериментов, которые проводит над ним глава государства.
-Сейчас будет полегче,- президент достал из кармана пиджака небольшое устройство, отливающее серебром.
«Он как сорока-ворона,- подумал Андрей,- Окружил себя сверкающими предметами, серебряными блестяшками.»
Нежинцев поднес предмет к губами и произнес: «Присоединяйся к нам!» - и через мгновение аппарат выдал набор отрывистых дребезжащих звуков. Спустя несколько секунд в зале появилась пятнистая собака, встретившаяся Курчину на пороге дома.
-Смотри, Андрей, и подмечай,- Нежинцев подозвал телохранителя.- Ну, Сева, давай с тобой попробуем. Возьми что-нибудь потяжелее.
Сева подошел к письменному столу, взял маленькую стальную наковальню и без предупреждения метнул ее в собаку.
Зверь слегка поменял положение тела и бесстрастно проследил за полетом наковальни, которая с грохотом покатилась к стене. Собака некоторое время смотрела, как металлический предмет подпрыгивал на зеркальной поверхности пола, гулко ухая при каждом новом ударе, а затем хлопнув плашмя плоской частью об стену, отрикошетил в сторону и остановился.
Курчин, пожалуй, был единственным, кто эмоционально оценил ситуацию, он даже успел в очередной раз перепугаться.
Однако собака, проследив траекторию падения наковальни, повернулась к людям и оглядела их так, словно не над ней проводят эксперимент, а она экспериментирует над этими тремя двуногими.
-И что дальше?- басом спросил Сева.
-Дальше?- Нежинцев дружелюбно смерил взглядом здоровяка.- Дальше вот что, пойди-ка, погладь ее.
-Что-то мне не очень хочется это делать,- ответил телохранитель, переминаясь на месте.
-Не хочешь?- президент поднял в изумлении брови.- Ну тогда мы попросим кого-нибудь другого это сделать.
Повисла пауза.
-Ну, ладно,- Сева понял, что если он откажет президенту, то терять ему уже будет нечего.- Она, надеюсь, не разорвет меня в клочья.
Он неуверенным шагом направился к собаке, присел на корточки, и, протянув руку, осторожно погладил ее вдоль шерсти.
-Вот видишь,- усмехнулся Нежинцев.- Ничего с тобой не случилось.
Собака задумчиво посмотрела на Севу и отвернулась к двери, через которую был виден сад, окружавший дом.
Президент поднес ко рту аппарат и сказал: «Ты свободен».
Аппарат перевел команду собаке, и та выскользнула из помещения на улицу.
-Ты что-нибудь заметил?- лукаво спросил Нежинцев Курчина.
-Заметил,- ответил тот.- Только смысла не уловил.
-Да,- президент потянулся к блюду с виноградом и положил в рот пару ягод.- Первая тварь была нашей, земной. Принцип ее реакций прост, как ты к ней, так и она к тебе. Она зеркальна в каком-то смысле, то есть отображает, рефлексирует, у нее нет своих побуждений. Такова вся природа Земли. Весь ее животный, растительный мир.
Нежинцев внимательно посмотрел на Андрея.
-Понятно то, что я говорю?
-Вполне,- ответил, немного смущенный тоном разговора, Курчин.
-Второй зверь иного, неземного происхождения. Он реагирует, как и мы с тобой, на членораздельную речь, в его случае, язык его планеты,- Нежинцев выдержал паузу.- Теперь ты понимаешь, что есть миры с более разумной природой. Потому что Кадан, так зовут животное, видит и может оценить побуждения, он не будет им слепо следовать и уж тем более принимать за чистую монету все действия других разумных существ. Кадан ответил на все действия Севы миром, он как бы стал прозрачен для потоков как агрессии, так и дружелюбия, потому что он понял поддельность, неестественность ситуации. Он понял, что его испытывают. А когда ты подвергаешься испытанию, единственный способ уцелеть – это слиться с ним, стать самим испытанием.
Нежинцев небрежно взял со стола бокал и отпил.
-Ты, надеюсь, можешь себе представить, насколько мудра природа такой планеты, которая смогла породить Кадан. И он, надо сказать, не один такой, особенный. Кадан – правило для его мира.
Курчин улыбнулся, расправил заболевшие от напряжения плечи и с иронией в голосе проговорил:
-Что это еще за другой мир, Сергей Михайлович?
-Брось, Андрей,- президент внезапно посуровел.- Ты же не полный идиот, чтобы отрицать то, что с тобой только что произошло? Или я ошибаюсь?..
Курчин вдруг почувствовал себя по-настоящему гадко.
«Эта тварь умнее меня?!- заволновалось его самолюбие.- Пусть тогда само правит страной! Нет, страной мало! Миром!»
Мысли Курчина превратились в адский смерчь, он уже не мог ничего разобрать в этом поглотившем его бреду.
-Значит, Локотников, вас переманили с нашего объекта,- упавшим голосом говорил начальник стройки Пулькин.- И кто же вас подороже купил? У нас, вы же в курсе, на всей площадке не сыщется специалист с образованием, здесь же бестолочь командует, и топчется, соответственно, все та же бестолочь. Вы же нас без ножа режете!
-Да будет вам,- Семен настроил электросварочный станок и включил «кислую» обработку.
Куб, в котором происходил процесс, наполнился оранжевым кирпичным дымом.
-Кстати, мужики этим вот приторговывают, имейте в виду.
-Чем именно?- нахмурился Пулькин.
-Дымком,- коротко ответил Локотников.
-Кому такая гадость сдалась?
-Это крепче абсента пробирает и слизистую не жжет.
-Можно ж помереть,- начальник почесал затылок.
-Можно, если нужно,- крякнул Семен.
Он включил дымоотсос и держал теперь палец над кнопкой запуска электричества. На жаргоне такой тип электричества назывался «холодным». Подавалось оно из устройства, работавшего на разности температур, которое вдобавок было «станцией».
-Никто меня не покупал,- Семен включил электричество и навел разряд на место спайки, деталь поменяла цвет, а на месте, где секунду назад была пустота, появился правильной формы сплав.- Я хирею здесь, мне свежего воздуха не хватает.
- Я, Семен, не философ,- ответил Пулькин.- Поэтому мне совершенно непонятно это твое «хирею».
-Поэтому я ухожу, а ты остаешься,- подытожил Семен.
-Ну да,- Пулькин поправил куртку.- Ты уходишь, я остаюсь.
Василий Пулькин никак не мог смириться с этой мыслью, и потом что-то притягивало его в Семене, почему-то он казался Василию каким-то близким и дорогим человеком, но почему его посещало такое ощущение от общения с рабочим, который «вчера устроился, сегодня уволился», Василию было не понятно.
Пулькин не мог припомнить, чтобы он видел или знал Семена раньше. Никаких отношений между ними, кроме как приветствий и прощаний во время смены, не было.
Семен закончил спайку и перешел к компьютеру. На мониторе появилась конструкция второго этажа здания. Он увеличил верхний угол картинки, комбинацией клавиш вызвал изображение деталей, которые он только что подготовил. и щелчком мыши вставил в конструкцию.
-Все-таки приятно видеть, как ты работаешь,- сказал Василий в надежде, что, может быть, это побудит расхотеть Семена покидать стройку.
Но Локотников сделал вид, что не услышал слов начальника.
«Видимо, что-то сильно увлекло этого человека,- подумал Василий.- Или он не может долго оставаться на одном и том же месте».
Он развернулся и пошел к экскаваторщику, прохлаждавшемуся у бочки с соляркой. Семен улыбнулся в спину уходящему Василию. Его опасения подтвердились, недавний добрый приятель ничего не помнил о тесной связи. И так будет, пока не иссякнет его, Василия, терпение, пока ему не надоест быть кем-то еще, кроме человека. А сейчас он всего лишь начальник строительства, легко заменяемый другим, таким же «ничего не понимающим» начальником строительства.
Семен сложил инструмент, позвонил бухгалтеру, чтобы тот оформил его уход, и, прихватив с собой деталь каркаса стены, поднялся к строителям.
Пока он преодолевал лестничные пролеты, ему живо вспомнилось лицо Ивоны, теннисистки, которую он увидел по телевизору. В этом лице Семена что-то одновременно настораживало и успокаивало. Но что?
На этаже он увидел Матвея, который хмуро и неузнавающе посмотрел в его сторону.
«У этого тоже в мозгах опустело,- с веселой грустью подумал про себя Семен.- Все же мне не по сердцу, что так легко можно похоронить в человеческом мозгу любые воспоминания.»
-Вот, возьми,- сказал он, показывая Матвею распечатку.- Вставь в каркас с правого краю.
-А то я не понял,- огрызнулся Матвей.- Инженера гребанные! Ходят тут, учат, чо да как делать надо.
Семен оставил деталь у скамьи и молча спустился на строительную площадку перед домом.
«Осталось только переобуться,- усмехнулся он про себя.
Что-о-о мне снег,
Что мне зной,
Что мне дождик проливной,
Когда мои друзья со мной…
Тихо пропел Семен, выходя из ворот.
-Мы снижаемся,- сквозь зубы процедил Фел.- Снижаемся.
-Так-то лучше,- дребезжало в наушниках.
Планета отливала ярко-сиреневым, но там, где высадились колонисты, цвет становился темно-бурым. Кулатурновые постройки быстро окислялись в атмосфере Бирвы, что приводило в бешенство немногочисленных переселенцев. Кулатурн добывался низирами у себя дома, и этот металл последние четыреста лет был основой их градостроения, а тут на Бирве - вот незадача! - он был совершенно непригоден ни для чего.
Фир Таут. Так называлось центральное поселение. Поскольку поселенцы постоянно держали связь с домом, дабы ощущать присутствие своего народа, то культура и строй не претерпели никаких существенных изменений. Страсти, разрываемые Низир, были успешно перенесены на новую почву.
Народ Бирвы, фир-бирва, для низиров был вибрационно, ментально и духовно недоступен, поэтому через несколько оборотов луны колонисты забыли о незримом присутствии туземцев. Низиры иногда становились свидетелями красочных светопредставлений фир-бирва, но быстро охладевали к ним, не понимая их сути. Народу Низира была нужна программа обновления крови и решение проблемы сырья. Им был нужен ответ на вопрос «как?».
«Мудрые» Низира делили состояние познания на четыре уровня:
а) кто?
б) как?
в) когда и где?
г) зачем?
Но они существовали как бы «рядом» с низирами и несли в себе знание, относящееся к заветам отца-Низира, которое через тысячелетия постепенно забывалось. Однако «мудрые» не старели и не умирали, оставаясь неизменными на фоне быстро перерождающихся «простых». И бессмертная часть Низира с появлением каждого нового поколения «простых», к глубокой своей скорби, обнаруживала все меньшую восприимчивость в них к идее Верховного Отца. Даже Совет Девяти Правителей не мог противостоять этому процессу.
Фел надеялся проскочить незамеченным мимо Терхи-Коатх, группы планет, ставших новым домом для низиров, но – увы! – был замечен патрульным.
-Садитесь,- дребезжал наушник.- Вот точка посадки.
Перед Фелом высветилась карта низирской базы.
«Нет,- подумал Фел.- Мне совершенно незачем здесь останавливаться.»
«Ты прав,- Фел почувствовал рядом какое-то тонкое высоковибрационное поле и вслед за ощущением увидел серебряный шар.- Пожалуй, я помогу тебе. Но не задаром.»
Фел внимательно слушал, он знал по опыту, что в момент общения с более «высоким» существом лучше культивировать в себе «пустоту», тогда все нюансы связи становились чистыми и лишенными помех.
«Уходи,- спокойно передал шар и заполнил собою каюту.- Уходи и отдыхай.»
Фел поднялся в комнату для отдыха. Перед его внутренним взором пробежали затейливые знаки, изображение Терхи-Коатх и звездное небо, которое превратилось в негатив. Кроме этого белого открытого космоса Фел несколько минут ничего не видел.
«Я передал тебе свое ощущение света»,- сказал помощник.
Фел кивнул, осознавая бессмысленность физического выражения понимания.
«Скоро ты вновь увидишь народ низиров. Готовься.»
Фел понял, что все позади. Его корабль опустел, и в наушниках больше не было ворчливого скрежета.
Семен поднял трубку:
-Да, Семен Локотников слушает.
-Семен, вы расшифровали текст?
Ровный и властный тон вопроса подействовал на Семена как электрический разряд.
Он почувствовал, что последние дни крайне напряжен, и любым ответом выдаст себя собеседнику с головой.
-Нет,- Локотников даже скривил гримасу.- Нет, я даже забыл о ваших писульках.
-Но вы ведь уволились с прежней работы?- голос стал мягче.
-Да.
-Тогда советую вам попробовать разобраться с бумагами,- Семен живо представил, как сидит за письменным столом и таращится на крючки и загогулины, и его передернуло от ощущения скуки.
-Давайте! Скучно лишь тогда, когда лень вникать,- человек на другом конце будто читал его мысли.- Вы, Семен, как классический образчик студента, все – за последнюю ночь.
Мужчина разразился грудным смехом, и вслед за смехом последовали короткие гудки.
«Они вынуждают меня к каким-то им необходимым действиям»,- Семен нервничал, потому что во всем этом разговоре чувствовалась издевка, будто с ним играли в какую-то простенькую игру, но ему она казалась невероятно сложной и запутанной, так как он не понимал принципа.
«Принцип всегда один и тот же,- эта мысль перекрыла тяжелые токи почти животной паники,- Ты идешь вверх, ты воплощен, то есть должен стать Путем. Это все, что тебе нужно знать.»
На некоторое время в душе у Семена отлегло. Он подошел к письменному столу, вытащил из ящика папку и стал рассматривать листы. Вдруг Семена осенило. В чтении этих закорюк нет никакого смысла! Смысл был за ними, или, еще точнее, он был как бы «вшит» в них. Локотников настроил свое зрение так, чтобы глаза смотрели параллельно друг другу и расфокусированно воспринимали изображение. Текст был сделан по принципу компьютерной «скрытой» картинки. Крючки исчезли, а вместо них появился серый фон, на котором четко читались кириллические буквы. Текст был написан по-русски.
«Фел, теперь же Семен Семенович Локотников, живущий в крупном городе Москва земной страны под названием Россия.
К тебе обратится некто с напоминанием об услуге, которую он тебе оказал в критический момент.
Мы знаем обо всех твоих договоренностях, поэтому предлагаем тебе еще один способ испытать себя. Одной договоренностью больше, одной – меньше, для тебя, Фел, это уже не важно.
Придет час, и ты окажешься на планете Бирва, откуда будешь переправлен на Низир.
Некто потребует от тебя выполнить задание, связанное с изменением мировоззрения низиров. «Мудрые» решат, что ты мессия, посланник Низира-отца. И это очень хорошо. Но ты заодно выполнишь и наше задание. Оно будет передано в надлежащий момент, и у тебя не будет времени на его обдумывание, ты либо сделаешь, либо не сделаешь. Ты либо - единица, либо – ноль.»
«Связный текст ничем не лучше тех значков, такой же бессвязный,- Семен слегка расстроился.- Понятно одно, от меня чего-то хотят.»
Он пошел на кухню варить кофе. По телевизору транслировалась какая-то очередная передача о специфических культурных действах, понятных лишь небольшой части аудитории российского телевидения. На экране попеременно показывали крупным планом лица женщины-ведущей и мужчины, который был, видимо, каким-то человеком искусства.
«Фел… Понятное дело, что для сейчас меня это имя пустой звук… Хотя если я смог додуматься до ключа к правительственной программе кодирования памяти, то почему бы не попробовать разобраться с Фелом? Нет… -решил Семен.- Пожалуй сейчас не помешает мне отправиться на море… отдыхать.»
Однако Локотников не любил южных морей, он чаще всего выбирал местом отдыха какие-нибудь северные районы, поближе к Европе. Правда, после расширения Рижского залива и затопления северной части страны, Санкт-Петербурга, Архангельска и еще нескольких приятных сердцу Семену городов, стало сложнее добираться до излюбленных мест. Тем более, что ученые нашли на затопленной территории формы проявления неизученной стороны стихий нашей планеты. Поэтому без специального пропуска путь туда был закрыт.
«Надо отдохнуть. Собраться и осмыслить все, что произошло. Стоило!- Семен в сердцах ударил по столу кулаком.- Стоило только зацепиться за нить, которая с обеих сторон уходит за горизонт, как тут же сели на хвост!»
«В Прибалтику,- Семен помнил монотонность прибалтийских пейзажей, туман, подгоняемый ветром с воды, силуэты деревьев.- Там хорошо и свободно. Надо попробовать забыть про всю эту канитель, людей, которые вечно не ведают, что творят. Необходимо…»
Семен рассмеялся, понимая, его смех отдает горечью, все, что он на время отделит от себя, затем станет неконтролируемым и навалиться с еще большей силой.
«И тогда себе уже не скажешь, мол, давай на время отключимся. Придется решать, кто ты. Жертва? Хищник? Кто? Единственный выход, признать себя ничем. Нулем.»
Семен хлопнул себя по лбу.
«Ну да! Конечно! Никто, Зеро! Все начинается с нуля, то есть с Бога! А если ты – единица, то и будешь один, как перст, перед Богом, облаченный в лохмотья одиночества. Между нулем и единицей – бездна, вселенский взрыв, и они же есть порядковые числа. Получается, что в записке некто решил столкнуть ноль и единицу, ставя последнюю выше. Какой в этом смысл? Чтобы сыграть со мной злую шутку?- Семен был немного раздосадован своей невнимательностью.- Размышлять, а не думать!»
Отдыхать, набираться сил, концентрироваться, пока это еще возможно, пока не потеряло смысл.
Вера рассмотрела вдалеке машину, увозящую мужа на работу. Андрей ушел, когда она нежилась в утренней ванне. Вера слышала, как Курчин пробурчал что-то за дверью ванной комнаты и через несколько мгновений хлопнул входной дверью.
Теперь Андрей Андреевич часто встречался с президентом, и Вера видела его лишь в постели, лежащим на животе и пускающим слюну по подушке.
Она вышла из ванной, вытерлась большим цветастым махровым полотенцем и намазала кожу кремом. Крем этот был подарен мужем два дня тому назад со словами: «Новый состав, дорогая».
Вера отправила часть содержимого в на экспертизу, вчера посыльный принес конверт, где лежал листок с тесненным золотом грифоном. Мелкими буквами на бумагу был нанесен текст:
«В состав крема входят компоненты инопланетного происхождения.
Эффект: полное заживление механических повреждений, омоложение кожного покрова и обновление подкожных тканей.
Профилактика: регулировка жирового слоя.»
Вера решила, что несмотря на неизвестный состав, крем вполне подойдет для ухода за кожей, и стала им пользоваться. Результат был моментальным. Кожа помолодела и стала приятного розового цвета.
Однажды, разбирая корреспонденцию мужа, она неосторожно вытащила из конверта плотный, сложенный вдвое лист и порезала палец. Каково же было ее изумление, когда кровь в ту же секунду в ранке свернулась, и кожа прямо на глазах без всякой корки затянула порез.
Тогда Вера, напуганная увиденным, поспешила связаться с Братством. На связь вышел сам Кумэн и успокоил ее, сказав, что это даже пойдет ей на пользу, так как она, Вера, познала на собственном примере регенерацию тканей, и дело осталось за душой. Последнее прозвучало в устах Кумэна как герметическая шутка.
Вера вышла из теплого тумана ванной комнаты и прошла по мягкому красному настилу в центральную залу. Ей сразу же бросился в глаза бежевый бумажный пакет. Он был предательски распакован и на Веру глядел уголок видеодиска.
«Слишком доступно»,- пронеслось в ее голове.
«Доступность – вот, что нас делает рабами этого мира»,- говорил ее наставник Кумэн.
Вера достала из пакета диск, в красную коробку которого была вложена бумажка с пометкой «рассекретить», рядом стоял вязеобразный символ.
«Доступно»,- опять настороженно подумала Вера.
Женщина вставила диск в проигрыватель. Из щели над панелью управления появился голоэкран.
Вера увидела просто обставленную, холостяцкого комнату. Деревянный стол и два стула. Часть книжного шкафа. Камера сделала разворот. Выход на веранду, рядом с застекленной дверью плетеное кресло.
В саду, у веранды, стоят трое. Один из них зачерпывает кружкой из проржавевшей бочки дождевую воду и пьет. Он одет, как одевались люди, долгое время проводившие на даче. Протертые сзади панталоны, толстовка и видавшая виды соломенная шляпа с голубой лентой. Человек выглядит выцветшим и усталым.
Двое других одеты в темные, плотно прилегающие к их телу костюмы. Они сильно выбиваются из общей картины дачного запустения.
Склейка.
Теперь трое перед домом, вид из сада. Камера приближается, и становится слышен разговор.
-Ну что, дружище…- говорит один из «темных».- Мы предлагаем вам другую теорию.
-Зачем?- с вызовом в голосе спрашивает дачник.
-А затем,- отвечает второй «темный».- Что вы ведь хотите, чтобы ваше пресловутое человечество полетело в Космос.
-Космос…- бесцветно повторят человек в шляпе.
-Да,- человек в костюме-трико вплотную подходит к старику.
-Этот позор вы называете полетом в Космос? Люди будут залезать в эти дурацкие консервные банки, чтобы отправиться в космическое путешествие?! Вы смеетесь! На таком далеко не улетишь! И потом, у людей возникнет неверное, превратное толкование космического пространства! Ведь оно не линейно.
Внезапно по всему телу старика проходит судорога, и он с коротким вздохом падает в траву.
-Я думаю,- говорит человек, стоящий рядом с распластавшимся по земле телом.- Вам ничего другого не остается.
Астрофизик Вадим Михайлович Борковский полулежал в плетеном кресле и смотрел на колхозное поле, по которому с продразверстковым остервенением бродили колхозники. Ученый перенес удар, и теперь все тело казалось ватным, непослушным и тяжелым. Он с трудом соображал, а о том, чтобы сконцентрироваться на каком-нибудь предмете научной дискуссии, и речи идти не могло.
И тем не менее его посещал молодой человек, который в душе считал себя учеником великого Борковского. Молодого последователя звали Петр Руни.
«В прошлый четверг,- писал в своем дневнике Петр.- Я нашел учителя на веранде перед его домом. Он лежал без сознания. Головой он упал в траву, что, видимо, смягчило удар при падении, и он не очнулся. У Вадима Михайловича было что-то наподобие психического удара…»
Астрофизик уже неделю не раскрывал рта, чтобы высказать ту или иную идею относительно полетов в космос. Руни, пока Вадим Михайлович спал, попытался найти новые заметки учителя, но к своему удивлению обнаружил, что пропали все старые расчеты и наброски чертежей, а на новые у ученого, видимо, не было сил.
-Вадим Михайлович,- спросил он у полусонного Борковского.- Скажите на милость, гостил ли у вас кто?
-Что?- пожилой учитель подслеповато сощурился и посмотрел вглубь комнаты, туда, где стоял Петр.- Гостил?
-Да. Кто-нибудь вас проведывал на той неделе?
-Решительно ничего не помню,- ответил Борковский.
-Как же так?..- не унимался растерянный ответом учителя Руни.- Вас ведь кто-то обокрал, Вадим Михайлович.
-В смысле?- быстро отреагировал старик.
-В смысле того, что кто-то унес все ваши записи о космических блюдцах.
-А, это…- пробормотал Борковский.- Решительно ничего не помню.
-Слава богу,- молодой Руни помотал в воздухе указательным пальцем.- Что я, Вадим Михайлович, все до последней черточки скопировал себе в тетрадку.
Какова же была история летательных блюдец? Астрофизик Вадим Михайлович Борковский после длительного изучения физических законов, по которым происходит полет обычного аэроплана, сделал умозаключение, касавшиеся полетов вообще. Он пришел к выводу, что естествоиспытатели и цирковые трюкачи подходят к разработке своих машин одинаково неверно. Он высказался по этому поводу на общем собрании академической верхушки.
Выглядело это примерно так. Ученые, собравшиеся в зале заседаний, мало верили в перспективы имевшейся на тот момент авиации, но то, что предложил Борковский, совсем выбило землю из-под ног дражайших ученых мужей. Вадим Михайлович предлагал воздушную навигацию, выстроенную на управлении гравитацией. «Немыслимо!- восклицали его коллеги.- Мы еще не знаем толком, что это такое, а вы уже предлагаете ею управлять!»
Что можно было ответить им? Что в предрассветные часы, когда сон уже не так крепок, он увидел себя в каком-то неописуемом месте, которое он, проснувшись, тут же позабыл?
Рядом находился некто. Некто показал ему силу вибрационных полей, и как эта сила заставляет гравитацию занимать необходимые положения. Множество формул, написанных отнюдь не цифрами, множество идей, не поддающихся сжатию до человеческих трехмерных моделей.
-Как давно кто-то из вас, мои друзья,- Борковский решил идти напролом.- Я спрашиваю об этом не для того, чтобы обратить внимание на количество или качество ваших открытий! Я хочу спросить вас, как давно вы ощущали это состояние осененности, затем, чтобы вы вспомнили, как это происходит.
Он знал, что большая часть его академически настроенных коллег была лишь адептами, не подходившими даже близко к осознанию себя на уровне первооткрывателей. Но несколько человек все-таки познали это соприкосновение с будущим.
Странное дело, когда ты приходишь к открытию, то вдруг понимаешь, что, даже если человечество узнало об этом только сейчас и только через тебя, оно, это открытие, то есть закон, открывающий новые горизонты техническому прогрессу, существовал задолго до тебя, задолго до всей этой погони за получением вожжей, которыми человечество хочет править природными процессами. Ты понимаешь, что этот закон старше и цельнее, чем сам человек, открывший его, потому что он увидел только прикладную его, закона, сторону, только то, до чего дорос спрос человечества.
Закон – это существо истинное. Сейчас же он трансформирован для работы в трехмерном пространстве, чтобы мы познавали его внутреннюю природу, исходя из своей духовной частоты. Не ученый, не человек открывает закон, а Закон по мере духовного очищения человека раскрывается перед ним, обнажая тайны Великого Взрыва. Закон в миллионы раз живее своего открывателя.
Комната заседаний наполнилась тишиной. Кто же мог из них, отравленных амбициями и суетой, помнить те священные мгновения? Но мог ли Борковский осуждать этих людей? Осуждение безрассудно, потому что – вот ты возвысился, возгордился, осудил, и вновь летишь в тартарары, плашмя физией в грязь забвения и нищеты.
-Подобный вопрос не корректен в нашем обществе,- ответил ему глава собрания, ученейший человек, биолог Коржан Варган Иванович.
Позже, когда Борковский встретил его на ступени перехода из действительности в реальность, когда память о человеческом воплощении еще жила в душе Варгана, он обнял Вадима Михайловича и со слезами на глазах сказал:
-Эта ошибка обойдется мне дорого.
А сейчас Варган Иванович сел на место с подспудным чувством, что совершилось непоправимое.
Вера досмотрела видеодиск до конца и набрала номер учителя.
-Да, Вера, мы знали об этом,- сказал Кумэн.- На пути каждого, кто захочет заглянуть в будущее, плотной стеной становятся стражи этого будущего. Однако, я попрошу тебя отправить нам копию.
Вера сняла с запястья браслет и вставила в гнездо выхода просмотрового устройства.
-Когда твой муж обратился к Святой Анжеле,- продолжал Кумэн.- Он предполагал, что действует полностью от своего имени. Это не так. Ты этого не знаешь, поэтому говорю тебе. Теперь старайся выполнять наши задания с предельной точностью. Курчин стал опасаться за свою компетентность в подобных ситуациях. Он попробует подстраховаться на случай провала. И еще. Президент ознакомил твоего мужа с элементами жизни той планеты, откуда прибыли люди в костюмах. Они давно подвергают коррекции нашу научную элиту.
Вера отключила связь. Она помнила обещание Кумэна, что после пяти четко выполненных заданий Братства ее погрузят в так называемый «омудряющий» транс, что для Веры было полной загадкой и смыслом ее нынешнего существования. Загадкой были сведения о том, как выглядит ее наставник. Ей говорили, что он не мужчина и не женщина. Говорили, Кумэн обладает большой магической силой. При первом непосредственном контакте он сказал Вере:
-Будь послушным инструментом моей духовной воли.
Как же так случилось, что город вождей был стерт с лица планеты? История его чем-то схожа с Содомом и Гаморой.
В семидесятых двадцатого века город назывался Ленинградом. Это были последние годы, когда его жители следовали духовным принципам жизни в человеческом общежитии.
Люди и город прошли испытание смертью в блокаду, и вот сейчас, когда не требовалось никаких сверхчеловеческих усилий от жителей сменившего на тот момент уже третье название города, они духовно деградировали, и в конце концов развратили себя до состояния наглых, грязных свиней.
В блокаду ленинградцы явили миру доказательство того, что же превалирует в человеке, духовная или физическая память. На их примере можно было понять глубокий смысл падения всех высокоразвитых цивилизаций. А именно, что ждет человека-киборга, какие последствия несет за собой второе слово, и что может человек духовный.
Как это бывает в жизни? Вот вы сидите дома с семьей за ужином, и вдруг гаснет свет. Отец идет в кладовку за свечами. Дети понимают, что можно немножко похулиганить в честь такого экстраординарного случая. Взрослые, одновременно настраиваясь на «ужин при свечах», время от времени нервно переспрашивают друг друга:
-А разве ж предупреждали, что свет отключат?
-Когда же наконец включат свет?
-Что-то очень уж долго нет света!
Тусклый огонек пляшет посреди комнаты, окрашивая все в ровный бурый цвет. В такт пляске пламени скачут по стенам и углам тени людей и предметов.
Что же происходит? Всего-то на всего погасло центральное освещение. В проводах нет электричества. Делов-то!
Однако человек-киборг зависим от этого. Ему необходим внешний ток. Ему нужна ежесекундная подпитка, иначе он умрет или одичает. Человек-киборг должен вновь стал простым человеком.
Киборг пуст или наполнен лишь настолько, насколько позволяет программа. В нем нет внутреннего, духовного света. Киборг не может стать светом, оставаясь самим собой. Только смерть может дать ему «новое-старое» качество.
Однако ленинградцы были отнюдь не киборгами. Они были людьми духовными; и падение их было ужасней тем, что было оно падением духовно высокоразвитых индивидуальностей.
Все началось с восьмидесятых. По стране прошел огонь, иссушивший души многих. Дымный огонь, огонь с клубами копоти. Мамона съела многих. Не смогли отличить сотни тысяч блеск золотой монеты от золотого света Духа. Смешали в своем сердце все в одну кучу, вытеснили Дух, заменив монетой. И город, как зеркало, отразил это падение. Он стал разваливаться, а люди назвали его еще помпезней, вспомнив основателя города. Только забыли они, на чем стоял он. Слово «санкт» только усугубила положение, создав в умах граждан иллюзию собственной исключительности. Теперь они кляли всех и вся в своих бедах. И кто переехал в город, быстро забылся в болотном тумане, подхватывая стенания и плач граждан.
Уже не было в семьях ни дружбы, ни любви. Хотя в блокаду перемешались их семьи, стали общежитием. Тетка с Выборгской стороны стала матерью детям с Гостиного двора, девочка с Удельной - дочерью мужчине с Петровских линий.
И вдруг люди, как будто бы вспомнили, что не родственники они, прожив много лет вместе, помогая изо дня в день друг другу. Как?
Неужели так просто растерять все: что пройдено, изучено, собрано по крупицам, с неимоверным трудом – в одночасье? Неужели такое возможно? Мартов не верил своим глазам, ушам, своему сердцу.
Город рушился, проваливалось метро. Мэрии не хватало на обновление дамбы, и наводнения стали подтачивать фундамент разваливающихся зданий, болота – отравлять воздух еще жилых районов.
А люди не хотели опомниться. И вот уже город объявляется свободной торговой зоной, что приводит к резкому разделению населения на бедноту и богатых. Теперь Мамона крепко держит за глотку город, и тому не вырваться.
Те, кто еще недавно был, так сказать, элитой, творческой интеллигенцией, светом культуры, влачат нищенское существование, не желая ничего предпринимать. Они лишь вспоминают «золотые» времена и тешат себя надеждой на возвращение прежней поры. Бездельники.
Есть более удачливые, кто вовремя умеет взвинтить цену, но не знает, что делать потом с «лихими» деньгами. Нищие.
Писатели становятся графоманами, музыканты – плагиаторами, рабочие – чернью, главы церкви – мафией, мэрия – бандитами, милиция – бешеными псами.
К концу девяностых все еще чего-то стесняются, но к началу двадцать первого века стеснения и стыд уходят как пережиток. Теперь царят вампиризм и хамство, перемешанные с беспробудной ленью.
И вместе с тем возрастает невероятная помпезность церкви и правительства города. Золото и роскошь посреди грязи и нечистот. Люди-фальшивки появились теперь вместо прежних горожан.
Но больше всего поражает питерская молодежь, которая оказалась отброшенной далеко назад во времени. Старые культурные идеологии, прогнившая эстетика хиппи и панков. Битническая поэзия. Запустение в умах и душах. То, что было в 60-70-х подъемом духа, стало могилой для современного молодого человека. Воспоминания мертвецов. В конце концов полное замыкание на себе самом, на теле, движимом скукой и пресыщенностью, пресыщенностью подростка, который объелся любимым блюдом из жадности, но так и не ощутил вкуса.
Мартов, покинув город в тяжелых раздумьях, через несколько дней узнал, что весь северо-запад ушел под воду, и спастись никому не удалось. Не было нужды.
Семен вскинул на плечо легкую дорожную сумку и побрел вслед за толпой пассажиров к прибывающему экспрессу. Он решил посетить колыбель Средневековья – город Тракай. Семен знал, что город так и остался поселкового типа. Небольшие коттеджи, выстроенные вдоль воды. Длинный деревянный мост, ведущий к средневековой крепости с настоящим крепостным рвом. Семен надеялся, что снег к его приезду еще будет лежать вдоль речных берегов. Ему очень приятно было осознавать, что, попадая в эти пейзажи, он чувствовал себя древним жителем Земли.
Приятно было отождествлять время с песком, которым натираешься, чтобы смыть грязь цивилизации. И вот ты стоишь по пояс в воде и плавными движениями смываешь с себя песок. И когда слои прожитого времени сходят с тебя, поры уставшей кожи осторожно впитывают воздух Величия Вечности. И наступает момент, когда не можешь отличить, что в тебе ты, а что – Вечность. И понимаешь, что ты – пространство, объединенное со Ним; ты, наконец, восстановил разорванную связь.
Семен опустился в кресло, предварительно закинув сумку на багажную полку.
«Да,- подумал он.- Что-то смехотворное есть в нашем передвижении на большие расстояния, в каком-то смысле пустое. Кто-то старается раздобыть себе «классных» попутчиков, если не удается притащить кого-нибудь с собой, то горе-путешественники пытаются наверстать упущенное прямо здесь.»
Рядом с ним села девушка. Она машинально достала какой-то иллюстрированный журнал и принялась рассматривать отретушированные лица кинозвезд.
Сзади щелкнули автоматической ручкой.
«Поехали,- подумал Семен.- Все устроились и готовы к путешествию. Даже те, кто за мной следит. Вот ведь следит и все тут! Я не знаю точно, но чувствую, что рядом есть кто-то, кому даны довольно четкие указания относительно моей персоны.»
Семен прикрыл глаза. Ему предстояло встретиться с женщиной-ключом к его дальнейшей жизни и общественному положению. Казалось, что любая девушка, каким-то образом оказавшаяся рядом, та самая, и тогда от стыда он заливался краской, понимая, что его глупость постепенно превращается в манию.
Семен постарался успокоиться. Кате о своей поездке он ничего не сказал, да и вряд ли она поняла бы, почему Семену необходим отдых, отдых, в котором нет ничего понятного и рационального, ни посещений музеев, ни постоянного восхищения достопримечательностями с обсуждением «а у нас, а у них». Как же без этого? Где-то глубоко, словно читая Книгу Жизни, Семен знал, что Катя никуда не денется от него, просто жизнь ее будет серой и унылой.
Поезд тронулся и быстро набрал скорость.
Как это бывает? Человек оказывается в щекотливой ситуации, и если нет рядом помощника, то тут как тут - силы Разрушителя. В этом положении человек не может находиться в одиночестве,- так же, как он не может находиться вне Закона.
В человеке нет равновесия и покоя, поэтому либо, если «у него голова на плечах», он взывает к Богу, либо хочет, чтобы его оставили в покое, ради чего он готов сделать все, что угодно.
Человек жалок уже потому, что позволяет себе впасть в эту ситуацию. Он жалок в своей не-любви к себе.
«Что произошло с Верой?»- Кумэн улыбнулся.
Сколько раз говорил ему Верховный, что слабых использовать стратегически опасно. Если используемый чувствует внутреннюю силу, то для его использования нужна червоточина. Опусти туда крюк, и «он твой с головою, до последнего волоска на теле».
«К сожалению,- подумал Кумэн.- Редко встречаются настоящие служители нашего культа. Человек настолько духовно слаб, что не может до конца отдаться делу. Всегда есть процент риска, возможность переметнуться на сторону Врага.»
Глупенькая молодая девушка должна по поручению Братства играть светскую львицу, жену будущего президента. Ну не глупость ли? Кумэн знал, что в однажды все станет непредсказуемым и беcконтрольным.
А сила Братства в контроле без принуждения. Человека надо постоянно держать в легком волнении, чтобы неуверенность и переживания стелились мощеной дорогой под его ногами.
Кумэн хотел большего, полного повиновения, но добивался лишь его видимости. Сломленный человек не способен ориентироваться в ситуации, а глупец продаст и глазом не моргнет. Но и конкуренты Кумэну не нужны. Двое сильных гонят разрушающую резонансную волну, на пути которой погибает все живое, а все является живым, поэтому не остается ничего. Парадокс.
Однажды Кумэн уже испытал душевный трепет, знаменовавший наихудшие последствия. Для него все обошлось. Умер другой.
А теперь между ним и властью такой ненадежный посредник. Эта девчонка Вера. Курчин не в счет, его «съест» нынешний глава правительства, съест и поселится в его теле, если он уже этого не сделал. Нужно больше, чем власть над людьми, нужно, чтобы люди осознанно поклонялись. Но обычной грубой силой этого не добиться, а принуждать «слепого, глухого и немого» безрассудно. Он уже проходил этот урок. Там, где наша троица, нет места совести, что благоприятно для ожидаемых действий, однако отсутствие совести означает неполноценность исполнителей воли. Тем самым твои решения становятся тоже неполноценными. Тупик. Совестливый человек ошибется лишь раз, потом – он бесполезен. Он подчинен закону Вселенной, и я, Кумэн, в той же степени, что и он, совестливый человек, ответственен за свои мысли и поступки. Закон неотвратим, неподкупен, и я – не самоубийца. Но есть те самые доли секунды, когда вся моя ответственность может быть полностью переложена на другого. Создай ситуацию неуверенности и смятения, опьяни, дай развиться низменным потребностям, и человек сам попросит об этом.
Вера, молоденькая, слабенькая, не уверенная в себе. Братство наполняет ее тело силой и действует через него. Сколько же ее, этой силы, уходит для того, чтобы Вера не понимала до конца, как действует Братство? Поскольку это знание может уничтожить сознание и тело Веры, вводя Братство в кармическую зависимость. Надо суметь избежать полного осознания.
Или в ней есть сила, скрытая от глаз непосвященных? Как странно и нелепо, особенно сейчас, ощущать себя именно таким.
Аналогия миссии фрагмент 1
© Copyright: Игорь Колесов, 2004
Свидетельство о публикации №204073000086
Свидетельство о публикации №204073000086
Рецензии