Дорога

Я иду по лесной дороге. И ничего в мире нет кроме меня, рыжего пса Дарькина, леса и дороги. И у меня нет ничего, кроме этого леса и этой дороги. И жизнь идет, пока я иду по дороге. Кончу я идти – и больше ничего не будет. Но я иду, и жизнь длится вечно.
Сейчас август. Тепло. Не жарко, а именно тепло. Солнце словно оправдывается за холод в июне и за нестерпимую жару в июле. Оно греет, прогревая все тело, прогревая даже кости. Лучи как вода текут между лопаток и щекочут спину. Скоро наступит осень, похолодает,  и такой погоды уже не будет.
Я наслаждаюсь последними днями августа. Дней осталось совсем немного: шесть. Пока есть эти шесть дней, я хожу гулять по этой дороге. Пока я гуляю, у меня словно нет остального мира, нет проблем, нет никого и ничего. Есть только дорога, лес и пес Дарькин.
Дорога солнечная и широкая. А ещё она песчаная. Эта дорога не простая. Она очень важная. По этой дороге проходит линия высоковольтных передач. Эта линия несет электричество. Вдоль дороги стоят огромные, высокие столбы, а к столбам прикреплены провода. По ним и бежит электричество. В Москву бежит. Москва – столица нашей Родины и просто очень большой город. В Москве живет очень много народа. Очень много. И каждому человеку нужно очень много электричества. А вот проводов на столбе не очень много. Раз, два, три… двенадцать. Всего двенадцать. Сколько же электричества бежит по одному проводу! Подумать страшно. И бежит ведь совсем бесшумно. Нет, если конечно, встать к самому столбу и сильно прислушаться, то можно услышать это большое электричество. Словно звенит миллион крошечных серебряных колокольчиков. Колокольчики очень маленькие: наверное, не больше божьей коровки. Они очень слабые и беззащитные, поэтому их и слышно только вблизи, когда их не заглушают ни насекомые, ни шелест травы.  Этих маленьких колокольчиков очень много и звенят они очень красиво. Тоненько-тоненько и очень красиво. Но красиво они звучат только первую секунду. А потом они начинают звенеть очень страшно. Как будто этот звон таит в себе смертельную опасность. Он ведь действительно таит. Залезешь на самую вершину столба, возьмешься за провод – вот и будет смерть.
Один раз эти провода убили человека. Это было давно. Меня тогда еще на свете не было. Была сильная гроза, и один провод оборвался.  Оборвался и упал на землю. Обычно, когда провод обрывается, на станции узнают об этом через минуту-другую и этот провод обесточивают. А в тот день что-то то ли сломалось, то ли ещё что-то там произошло, но провод не обесточивали очень долго. По роковой для него случайности, рядом проходил какой-то мужчина. Он, во-первых, был немного выпивший, а во-вторых, про провода не очень-то много и знал. Он увидел лежащий провод и решил этот провод поднять. Умер он мгновенно. Сгорел за секунду. Потом те, кто эти провода ремонтировал, нашли от него только кучку пепла. Страшная история.
Эту дорогу и эту высоковольтную линию строили, когда моя бабушка была молодой. Раньше здесь был лес, потом вырубили просеку, поставили столбы. Просека получилась очень широкая, но ни дома, ни ещё что-то строить тут нельзя. Опасно. Потом местные жители обустроили себе здесь огороды. Тут недалеко есть поселок. Поселок построили в 50-х годах или чуть-чуть пораньше. Все жители работали при Научно-исследовательском институте, в котором изучали воду и все, что с ней связано, а жили все в высоких домах, как в городе. Вот они и обустроили себе огороды – и ходить близко, и овощи свои в доме.
Сначала огородов было очень много. Почти все обзавелись своими «дачками». Поставили заборы, построили дощатые домики. Жалко только, что электричества не было.
У каждого огорода был свой адрес, по чему-нибудь особенному: упавшей сосне, например. Тут были даже свои улицы: до первой бетонной дороги, до второй, а дальше огородов уже не было – от поселка ходить далеко. Те, кто жил до первой дороги, сейчас построили хорошие каменные дома, обнесли их кирпичными заборами и  продали москвичам. Теперь там настоящие дачи. Я туда не хожу: там собак много, одни заборы и дорогу разъездили.
Мы с Дарькиным ходим гулять между первой  и второй бетонными дорогами. Здесь теперь мало огородов, да и те  ближе к дачам. Когда-то давно засуха высушила колодцы, новые копать было дорого. К тому же люди постарели, ходить стало дорого. От огородов остались лишь коски заборов да основания домиков. Здесь по-прежнему растет клубника, малина и вообще ягоды, что и привлекает сюда редких любителей природы. Я ягоды не очень люблю, зато здесь нет никого и теплее, чем везде. Я люблю идти в одиночестве по дороге, смотреть по сторонам и думать обо всем на свете.
А мысли у меня философские и не очень веселые. Наверное, все философские мысли должны быть грустными. Или это из-за огородов. В детстве мы сюда редко ходили гулять, огороды казались огромными, домики фундаментальными, а хозяева почти всемогущими и бессмертными. А в места детства никогда нельзя ходить, когда уже вырос. Просто нельзя. Все начинает казаться таким маленьким и мелким, а в детстве все было таким большим! Одно разочарование и потом тоска. Нельзя взрослым ходить в места своего детства.
Я люблю, когда тепло и не очень пыльно. А на дороге немного пыльно. Если шаркать ногами, то поднимается маленькая песчаная буря, а потом песок, медленно кружась, опускается обратно на землю. И снова тихо, и никто ничего не будоражит и не делает.
Шумит трава. Травы много. Ветер её колышет, а она шумит. Она шумит всегда, только иногда громче, а иногда тише.
Дарькин ловит кузнечиков. Он становится как кошка перед мышью, а потом прыгает как заяц. Это выглядит очень забавно. А один раз Дарькин поймал мышь. А вообще-то он не очень удачливый охотник.
Муравейник. Большой муравейник. Прямо огромный. А его филиал на другой стороне дороги. И муравьи бегают через всю дорогу и носят одни и те же палочки туда и обратно. Вот глупые! Зачем что-то куда-то носить, если рядом есть то же самое. Вообще, им лучше знать, что куда носить. Я думаю, что муравьи очень похожи на людей. Строят огромные мегаполисы, а в этих мегаполисах  никто никого не знает. И ни у кого нет семьи. Все только работают, одно и то же туда-сюда носят. Интересно, а муравьи знают, что есть люди. Наверное, знают. Только они, скорее всего, думают, что весь мир – это их муравейник, а про нас думают, что мы инопланетяне. Я что-то последнее время  думаю, что наша цивилизация – тоже муравейник, и над нами тоже есть кто-то более умный. А мы-то уверены, что мы самые умные. И эти муравьи тоже так думают. Сейчас узнаете, кто из нас умнее. Я в последнее время очень полюбила разрушать муравейники. Каждый день я хожу по этой дороге. На дороге у меня четыре муравейника. Каждый день я их все разрушаю. И каждый следующий день они все как новые. Вот быстрые!  У них, наверное, время идет дольше, чем у нас. Мы большие, у нас время идет быстрее. Все равно, я иду, на часы не смотрю, и для меня, как для муравья, время остановилось.
Дарькин в лужу влез. Здесь лужи как маленькие озера. В некоторых даже камыши растут. Дарькин возмутил весь ил. Вот поросенок! Лужа успокоилась. Пиявки плавают. Водомерки бегают. И проблем у них нет. Нет, есть, но маленькие: где поесть, где поспать. Вывод: живи проще, меньше будет сложных мыслей. К черту психоанализ, самоанализ и глобальные мысли о будущем человечества! Да пропади все пропадом! Иду и думаю только о том, что мне тепло и сухо. Мне тепло и сухо, значит, думать ни о чем не надо.
А вот этот огород я не очень люблю. Здесь умерла Филина  хозяйка. Филя – это пес. У него были хозяин и хозяйка. Оба очень добрые. Они, пока были живы, всегда угощали меня чем-нибудь. А ближе к осени Филя окончательно переселялся на огород, жил в домике и охранял урожай от всяких воров. Все было хорошо. А потом Филина хозяйка умерла. Работала на огороде и прямо там и умерла. Говорят, Филя выл целые сутки, пока хозяин после работы не пришел. Страшно не умирать, а оставаться жить, когда кто-то рядом умер. Кто умер, тому что – тому ничего. Он уже ничего не чувствует, ничего не понимает. А те, кто остается, те за него переживают, что он там делает, как ему там. А сами смерти боятся, поэтому и умершего жалеют.
Как Филин хозяин горевал! Это ведь действительно очень страшно навсегда прощаться с человеком и знать, что больше никогда этого человека не увидишь. И от этого всегда становится страшно. А если этот человек ещё был самым близким… Привычный мир рушится, как жить дальше не знаешь…Хотя никто не знает, как надо дальше жить. Я вот иду по дороге и не знаю, что будет через день. Где я буду и что буду делать. А Филин хозяин через полгода спился.
Филина хозяйка больше никогда не придет на этот огород. И ничто никогда нигде не повториться. И я никогда не буду как прежде. Точно не буду. Даже если через год в это же время я приду на эту дорогу, все уже будет не то. Ещё сто метров назад все было абсолютно по-другому. И все было другим. Во-первых, за эти сто метров во мне очень многое поменялось – ещё бы, столько мыслей было передумано. Во-вторых, весь мир прожил пять минут, прошел  еще пять шагов к гибели. Мы все идем к концу. Это точно. Только конец может быть очень далеко, а может просто совпадать с началом. Началом чего – неизвестно.  А вообще, об этом думать вредно, надо жить как насекомые и ни о чем не думать. А вдруг насекомые думают ещё больше, чем мы… А вдруг насекомые – это машины еще более умных существ, чем мы.
Какую чушь я несу! Надо просто жить и не думать до помешательства. Хватит! Иду и ни о чем не думаю.
А вот за этими кустами есть тропинка, которая ведет к месту посадки НЛО. Это было давно. Тогда ещё мама была маленькая. Вечером был лес как лес, а утром не стало ни деревьев, ни травы. Только одна огромная песчаная воронка. Здесь потом птиц долго не было. Ясное дело, это творение кого-то из другого мира. Сейчас уже все заросло, птицы поселились. Потом все забыли, Что здесь когда-то было. Но сюда до сих пор ходить не любят. Сами не знают почему, но не любят. Так потом и легенда какая-нибудь появится.
Скоро вторая бетонная дорога. Я дальше не хожу. А вот и мой любимый пень. Мы с Дарькиным всегда на нем сидим. А ещё на нем живут ящерицы. Говорят, если у ящерицы хвост оторвать, то ей ничего не будет, а потом новый хвост вырастет.  Я сколько ни пыталась хоть у одной ящерицы хвост оторвать – никак не получается, очень они, эти ящерицы, верткие. От этого их ловить меньше не хочется, даже наоборот.
Дарькин ящериц ловить не любит, он по кузнечикам специализируется. Он просто ложится рядом. Язык высунул, а с языка слюни капают, ему жарко, наверное. Дарькин лежит, а я сижу. Я не люблю лежать на траве: во-первых, сразу все окрестные насекомые норовят залезть под майку, во-вторых, кто-то из них может очень больно укусить, а в-третьих, после травы на одежде остаются зеленые пятна, поэтому я и сижу на  пне.
Уже немного холоднее, чем днем, и солнце еще менее жаркое. Но от этого совсем не хуже. В траве идет своя жизнь, и никому нет дела до нас с Дарькиным. А мы на них тихо смотрим и стараемся жить их жизнью. Я вообще замечаю, что, когда гуляю по дороге, то живу не своей, а чьей-то чужой жизнью. Между прочим, эта чужая жизнь мне нравится больше, чем собственная. Так всегда бывает.
Я знаю, что пора смотреть на часы и идти к дому. Но тогда надо будет жить своей жизнью, а я этого не хочу. И на часы не смотрю. Пусть эта чужая жизнь никогда не кончается.
А домой идти все равно надо. Я стараюсь идти как можно медленнее, окунаюсь в свою реальную жизнь как в ледяную воду. А закат уже начался. В свое жизни мне осталось пять дней лета. Всего пять.  За пять дней надо подготовиться к пересдаче трех экзаменов, а у меня книги ни разу открыты не были. И моя будущая профессия мне не нравится. И что самое обидное, я знаю, что уже больше никогда не будет ни такого вечера, ни такого настроения, ни меня, никого. Все уйдет за лес вместе с солнцем и больше никогда не вернется.