Слон в Яйце

...повесть о 51-ом яйце Фаберже, о некоем "Ордене", и о главном "герое"...


Г Л А В А   П Е Р В А Я

МЕДНЫЙ ГРОШ

Они просто мелькают, а я просто иду, не обращая на них внимания. Да и они, в свою очередь, не обращают внимания на меня и проносятся мимо с изрядной долей безразличия. Взаимной неприязни здесь нет, а лишь взаимное равнодушие. Хотя, что и говорить, любить эти железные ящики не за что: каждый скроен по-своему, но, в сущности, одно сплошное равнодушие. И только люди из своих колесниц смотрят остекленными глазами куда-то сквозь меня, выявляя зачатки души.
В метрах двадцати от дороги зеленеет лесок. Пересекая отлогий спуск, направляюсь туда. Люблю лес с самого детства. Многие почему-то страшатся гулять по нему в одиночестве, а по мне лучшего места, чтобы остаться наедине со своими мыслями, не найти на всей планете. Я ступаю в его владения и глубоко вдыхаю аромат сосен.
Оглядываюсь: дороги не видно, сплошные деревья; обнаженные корневища цепляются за ступни. Обуреваем неясным желанием, иду вперед; с каждым шагом мозговые шлюзы открываются и тяжелые мысли покидают меня. Из брючного кармана торчит на треть пустая бутылка виски. Я вытаскиваю ее, делаю глоток и выкидываю зеленый сосуд подальше. Хочется курить, но сигарет нет.
Вскоре сосны сменяются небольшими плотно растущими елями. Приходится сбавить темп и продвигаться согнувшись. Ветки враждебно царапают спину, утыкаются в бока; вокруг сонмище поганок всевозможных оттенков и здоровущих мухоморов.
Неизбывное чувство, что теперь я больше трезв, чем пьян, заставляет пожалеть о выброшенном виски. Рука опять машинально тянется в карман куртки, где обычно лежат сигареты, но ничего там не обнаруживает. Из уст вырывается бойкое словцо и на секунду колышет тишину: где-то вверху, недовольно кряхтя, взметается в небо птица, слева что-то шуршит, а полчища грибов, кажется, с укором глядят на меня из-под своих карнавально-цветастых шляпок.
Я иду по саднящему наитию, которое управляет движениями моего тела в пространстве. Мне остается всецело подчиниться навалившимся ощущениям и отдаться на милость ситуации. Бытие отчего-то представляется как череда ворот, куда без спросу проникают личности нужные и не очень; окон и дверных щелей, в кои пришлые людишки так и норовят заглянуть. Вначале они с легкостью выпростают твои мысли, а в конце под звуки фанфар — выхолостят душу.
Проходит минут десять, как вдруг ряды елей обрываются, уступая место ярко освещенной поляне. Треть ее занимает славноположенный сруб, от которого по одну сторону находится колодец, а по другую — аляповатый сарайчик. Обхожу дом и не замечаю ничего примечательного: обыкновенное строеньице метров восемь в длину и пять в ширину с двумя окнами и дверью, крыша слегка скособочена.
Ощущение жажды накатывает волной, и я поднимаю со дна колодца полное ведро. Чудная вода! Студеная и такая… свежая что ли? Трудно описать…
Солнце зависло прямо над поляной и нещадно печет. Выливая остатки воды на лицо, решаю зайти в дом. Внутри оказывается одна комната, обставленная в стиле ретро. Броская шифоньерка, на которой возвышается старый телевизор, «Ригонда» рядом с потертым диваном, стол и кресло напротив входа. От всего веет Детством и нафталином.
Некоторое время я стою неподвижно и тупо всматриваюсь в куцый интерьер, пока не осознаю, что ноги еле держат. Тяжело опускаюсь в кресло и чувствую себя нехорошо. Из этой точки комната кажется подозрительно знакомой и походит на фотографию, однако лишенную главного элемента. И тот факт, что совсем скоро элемент появиться, а картинка из суррогатной обратится в завершенную и реальную, заставляет меня оторопеть.
И тогда в дом входит приземистый человек. Входит привольно, будто ничего не происходит, будто ничего не происходит во всем мире, будто самого мира не существует, лишь эта поляна, сарайчик и колодец. Когда он присаживается на диван и преспокойно начинает на меня пялиться, картинка дорисовывается. Для меня и больше не для кого…

Лет с семи во сне я постоянно видел себя сидящим в этом кресле и в этой самой комнате. И хотя в памяти моей она слишком хрупка и размыта, есть главное действующее лицо — лысоватый человек с седыми волосами, стянутыми на затылке в косичку, одетый в зеленую рубаху. С ним мы всегда подолгу беседовали, а утром я успешно не мог вспомнить ни единого слова из тех разговоров. Лишь последнее обещание: он всегда повторял, что в будущем настанет день, когда он придет и поможет мне.
Я рассказывал о нем родителям, на что получал шаблонный ответ: «Тебе это приснилось». Но черт возьми, так оно и было! Друзья поначалу с интересом обсуждали сей феномен, заставляя меня снова и снова описывать все в деталях, но со временем, как и случается в жизни, прикрыли эту тему.
Сновидение повторялось на протяжении десяти лет, и оборвалось в один момент. Я не слишком ломал себе голову над тем, кто же этот ночной гость, и со временем успешно позабыл о нем.

— Я ведь говорил, что мы еще встретимся, — нарушает молчание приземистый человек в зеленой рубахе.
«Сколько ему лет? С виду пятьдесят... Больше? —думаю я. — В этой рубахе он похож на шута, не хватает только колпака!»
— Кто вы? — спрашиваю я, стараясь сохранять хладнокровие.
— Это не так важно, как ты, возможно, считаешь.
Человек видимо хочет знать, что я буду делать, и потому вновь молчит. Лучи солнца струятся через окно и подсвечивают его сзади; стальные волосы лоснятся искорками света. Он проводит по ним короткой рукой и откидывается назад.
— Ну хорошо, можешь звать меня Ларс, если тебе так удобней. Но дело не в этом, Олег.
— Откуда вы знаете мое имя?
— Мы же давно знакомы, — Ларс супит брови и вкрадчиво просит. — А сейчас расскажи мне, почему ты здесь?
Не уверен, что начинаю испытывать к новому знакомому доверие, но напряжение проходит, и ведь мы действительно давно знакомы. К тому же мне чудится, что если я расскажу ему все предельно открыто и правдиво, то услышу от него что-то очень для меня существенное.
И рассказываю. Рассказываю, как три месяца назад моя девушка собрала вещи и укатила к любовнику. Вместе с ней ушла половина общих друзей, посчитавшая, что это я довел ее до белого каления. Со мной остались лишь отголоски потери и любимая работа, — известное детективное агентство, которое более трех лет держали я и мой компаньон, — но как выяснилось, не надолго. Начались неясные для меня по сей день кривотолки, на их почве мы с компаньоном рассорились; и хотя официально мы имели равные доли, в действительности всем хозяйством и деньгами занимался он, я же занимался сугубо расследованиями. Поначалу я докладывал ему о ходе того или иного дела, но постепенно он потерял интерес к совместной деятельности. Вероятно, мы могли справиться с нашим кризисом, если бы ни внезапное появление в Москве «Амбразуры». Замшелая детективная конторка в короткий срок расцвела в крутую фирму. Массированная (и рассчитанная на глупцов) реклама в газетах, в метро, по телевидению могла сама по себе не принести желаемых результатов. Я-то уверен на сто процентов, что кто-то сверху приложил свою руку. Так постепенно и почило с миром мое агентство.
— Я вам не наскучил?
— Ничуть небывало, — елейно произносит Ларс. — Если бы я всего этого не знал, то, верно, заскучал бы, а так мне даже очень интересно.
— Но своей популярностью наша контора была обязана мне и только мне! — я ощущаю прилив злости, скопившейся за последнее время. — У меня к этому талант и работал я как подорванный, а теперь мне остается прозябать без дела.
— И поэтому ты здесь? — спрашивает Ларс.
— И поэтому я здесь, — отвечаю я.
Минуты две мы молчим. Наконец, я не выдерживаю и задаю вопрос, волнующий меня больше всего:
— Объясни, кто ты и каким образом вышел из моих снов, и сидишь передо мной, из плоти и крови?
«Хотя, кто знает, что у него там внутри…»
— Я самый что ни на есть обычный человек, — говорит Ларс, словно оправдываясь передо мной.
— Но в отличие от тебя я никому не снился на протяжении нескольких лет!
— Это не факт… — Ларс на мгновение задумывается над своими словами. — Очень может случиться, что снишься, а может ты не имеешь на это прав… пока.
Я порядочно злюсь скрытности старикашки в рубахе.
— Только что-то я заболтался с тобой! — произносит Ларс и начинает суетливо хлопать по телу ладонями, как обычно поступают, когда хотят проверить содержимое карманов. — Так, ладно… Запоминай, потому что больше повторять не собираюсь: ищи медный грош.
— И что мне с такими деньгами делать, — усмехаюсь я, чем, по-моему, его задеваю.
— Ты, простачок Олежек, можешь спокойно забыть мои слова и жить-поживать долее. Но если ты прислушаешься к ним, вот тогда жизнь твоя войдет в иное, новое русло. Помнишь, я обещал помочь — я это сделал. Следующий ход за тобой. А теперь, прощай.
Эта тирада загоняет меня в тупик. Больше всего она походит на сказочное наставление Ивану-дураку, и выглядит особо комичной оттого, что Ларс преподносит ее скороговоркой, как ребенок читает заученное стихотворение. Обращение «простачок Олежек» режет слух.
— Ты торопишься. Неотложные дела в небесной канцелярии? — с трудом поднимаясь, иронизирую я.
— Ты слишком плохо обо мне думаешь, — отозвался Ларс.
«Вот и поговорили…»

Как шел обратно помню смутно. Порядочно поплутал по лесу пока не вышел на дорогу. Долго голосовал и сел в первую же остановившуюся машину. Водитель попытался завести разговор, но, получив в ответ одно невнятное мычание, смирился.
Через час мы подъезжали к Москве, а еще через полчаса я расплатился (надо же, у меня еще завалялись деньги) и вышел у станции метро Марксистская. Начинало смеркаться.
Так. Теперь сигареты. Я подошел к ближайшей палатке и купил пачку легкого Парламента и дешевую зажигалку. Не отходя далеко, привычным движением вскрыл ее, вырвал фольгу и вытянул зубами сигарету. Нёба ощутили знакомый привкус, и выделилась горьковатая слюна.
«С ума сойти, сколько времени я не курил! — пришло мне в голову после первой затяжки. — Истинное блаженство! Похоже, нет на свете ничего такого, чем бы человек мог заниматься и постоянно получать от этого удовольствие. Все приедается, в конечном счете; даже сигарета и та хороша, если ждать ее какое-то время. Хотя, вру! Моя работа всегда занимала мое время. Должно быть, исключение»...
Рядом сверкало разноцветными лампочками здание Джек-пота. Из колонки над входом доносилась энергичная музыка. Мужик в потрепанной одежде монотонно кидал пятирублевые монеты сразу в два игральных автомата. Дрзззынь — звякала монета в левом автомате, дрзззынь — в правом, дрзззынь — в левом, дрзззынь — в правом. Периодически три цифры на них складывались в выигрышные комбинации, и тогда левая рука мужика машинально опускалась к «кормушке» и наполнялась пятаками, а другая продолжала свое действо на правом фланге. Ну и наоборот. Руки работали отдельно друг от друга, вне всякого сомнения. А вместе – отдельно от головы.
Я бы еще долго наблюдал за этой мизансценой, но сигарета обожгла мне палец и, тем самым, выплеснула на берег реальности. Закурив вторую, я пошел к дому.
Шестнадцатиэтажное здание, в котором мой коробок для жизни располагался на седьмом этаже, находилось в двух шагах от метро. У подъезда одиноко стоял мой автомобиль: «Жигули» пятнадцатой модели цвета морской капусты. Я мельком взглянул на него и набрал на панели домофона номер 346.
«Какого черта я трезвоню, никого там нет и быть не должно, — вспомнил я».
На всякий пожарный выждал три гудка, потом нажал сброс и открыл дверь ключом. Лифт ждал на первом этаже. Через минуту я срывал обувку в прихожей, закрывая за собой дверь. Раздевшись, я проследовал на кухню и глотнул из чайника воды. Потом вытащил из морозилки две сардельки, поставил их на огонь, а сам, пока они варились, принял душ. Нахлобучив халат, я быстро съел сардельки, обильно залитые кетчупом, заедая хлебом с прогорклым маслом, — снедь мужчины, брошенного женщиной, — и, помыв тарелку, решил перед сном заглянуть в Интернет.
На мыло пришло два письма. Оба оказались спамом: одно предлагало в короткие сроки выучить английский язык, другое рекламировало какой-то бар-ресторан. Удалил. Зашел на поисковый сервер и ввел в поиске «Медный грош». Два компьютера на панели задач без энтузиазма замигали зеленым, и выскочила страница результатов. По-черепашьи неспешно вываливались ссылки. Количество упоминаний превышало пять сотен. Я закурил, раскрыл две первые страницы и, не торопясь, начал читать.
Достаточно общие сведения ложились тяжелым грузом в захламленный мозг. Например, о том, грош попал в русский язык через польский, в польский – с немецкого, а в немецкий из – латыни, где обозначал "толстый", "тяжёлый". Пресловутый медный грош, который я должен найти, появился в России в 1654 году и был он выплавлен из алюминиевой бронзы. Потом из-за этой монетки произошел «Медный бунт», законченный по всем канонам нашей истории: несколько сот человек было убито, повешено, утоплено, несколько тысяч арестовано, сослано в Сибирь и Астрахань. Петр переплавлял в медяки колокола.
В общем, самой распространённой монетой в России был медный грош — монета в две копейки. В наше время грош являлся разменной монетой Австрии и Польши и на этом повествование обрывается.
Я выключил компьютер и рухнул на постель, отключившись в полете.



Г Л А В А   В Т О Р А Я

СЛОНИК-СЮРПРИЗ

В 7:28 меня разбудил телефон.
Пришлось поднять неокрепшее тело, чтобы добраться до трубки. Только я начал движение, как звонки прекратились. Я в нерешительности замер посреди комнаты. Ноги после вчерашнего похода приятно побаливали и практически не ощущали веса тела, ставшего изумительно невесомым.
Перед глазами еще мелькали картинки лихорадочного, знобящего сна. Интуитивно я помнил, что был он очень долгим, но начало успело стереться из моей памяти; остался лишь калейдоскоп абсолютно разрозненных сцен.
Мне снился мой бывший офис — диковинный и не похожий на его реальный прототип. В нем откуда-то взялся огромный, под самый потолок, игральный автомат, а рядом — человек в сером плаще и шляпе, играющий в него. Я хотел, чтобы он ушел и, по-моему, попросил его убраться. Тогда человек обернулся и скинул плащ со шляпой. Передо мной стоял Ларс и улыбался. Он протянул мне монетку и сказал: «Бери грош, сыграй!». Я в ярости выбежал из кабинета. Долго бегал по лабиринтам странного города, испытывая страх. Что-то произошло, и я оказался на длинной дороге, висевшей в воздухе; похожие дороги-ленты извивались повсюду и таяли в глубине чистого лазурного небосвода.
Как бывает во снах, я отлично понимал цель, с которой шел вперед и вперед. Ее трудно было выразить словами там (существовало лишь туманное представление, жонглирующее столь же туманными и обрывистыми фразами, и не желающее расставить их в нужном порядке), а здесь — совсем невозможно.
Вскоре я понял, что опаздываю, и прибавил шаг, но знал, что не успеваю. Когда я бежал так быстро, как только возможно бежать в грезах, дорога заколыхалась и сплюнула меня. Я начал падать в пропасть, но телефон прервал сновиденье.
Телефон опять задребезжал.
— Алло, — сказал я.
— Это Олег? — спросил мужской голос.
— Да, да. Кто говорит?
— Здравствуй, Олег. Это Рома… Роман Жданов, если не забыл.
«Жданов, Жданов, Жданов, — тщетно пытался вспомнить я».
— В школе в одном классе отучились.
— А, привет. Извини, я только проснулся, еще в себя не пришел толком.
— Да ничего. Я слышал, ты агентство держишь детективное.
— Держал.
— Гм, — голос на том конце умолк. — А у меня к тебе дело было… Но теперь тебе будет даже удобней этим заняться…
Меня всегда раздражало, когда люди вместо того чтобы общаться с тобой, начинают сами с собой размышлять — причем размышлять о том, что делать тебе. Пресекать подобное надо сразу.
— Что за дело? — холодно спросил я.
— Не телефонный разговор — лучше встретиться и обговорить. Ты на машине?
— Сломалась: движок стуканул.
— Ну давай в полдень у Маяковки. Сможешь?
— У метро?
— Да.
— Подходит.
— Тогда до встречи.
Я повесил трубку и припомнил Романа. Мы, действительно, начиная с пятого класса, учились вместе, но никогда близкими друзьями не были. В эпоху возмужания немного общались вне школы, а помимо этого: ну выпивали вместе на вечеринках несколько раз. Общие девушки, общие знакомые, но не более того.
Решив больше о нем не думать, я окинул взглядом мою конуру. Правильный беспорядок радовал глаз: если кипы журналов и газет и навалены на столе, то так и должно быть. Стоит попрятать всю эту макулатуру по шкафам, и хрупкая гармония моего бытия нарушиться — как пить дать. Это относится и к дискам, книгам, ручкам и простым обрывкам бумаги, на которых записано что-либо важное. Как только они изживут свое предназначение, их не станет; они исчезнут сами собой и я уже не вспомню, убрал ли я их сам или кто другой сделал это. Мистика, одним словом. Женщинам этого не понять. Вот и моя девушка не понимала.
Мы с Алёной встречались три года без трех месяцев и, мне кажется, наших отношений хватило бы вполне, чтобы завести нормальную семью. Нормальную, обычную, рядовую, среднестатистическую ячейку общества. Но, похоже, мы оба не очень-то жаждали этого, а у нее вдобавок оказался другой.
Я проделал утреннюю гимнастику, привел себя в порядок и позавтракал. По телевизору крутили передачи о животных. Обычная программа субботнего утра. Остаток времени я убил за книгой Лема.
Для встречи с бывшим одноклассником я выбрал легкий серый костюм и прихватил барсетку, куда положил мобильник, блокнот, пачку сигарет и зажигалку. Во внутренний карман пиджака сунул кошелек.
На улице было жарко и меньше всего хотелось спускаться в метро. Я поймал машину и под песни Михаила Круга с ветерком подъехал к указанному месту. Жданов стоял неподалеку и сразу узнал меня.
— Ну здравствуй, — сказал он, протягивая руку. — А ты ничуть не изменился. Все такой же насупленный.
Он был одет с иголочки. На мой вкус, дороговато, но ничего лишнего. Мы свернули на Тверскую и, не торопясь, пошли по тротуару в сторону Пушкинской площади.
— Как ты меня нашел? — спросил я.
— О, это было не так сложно.
— Я так и подумал. Судя по серебристому «Мерседесу», который тихо едет за нами, для тебя мало невозможного.
— Ты заметил? Я знал, что заметишь. Все еще ищешь везде подвох.
— Вовсе нет, просто твое авто сильно мешает передвижению, чем вызывает у других недовольство. К тому же я люблю держать ситуацию под контролем.
— Это отличное качество, — проронил он. — Только этот автомобиль в большей степени собственность моего шефа, чем моя.
— А твой шеф, он кто?
— Давай зайдем в бар, посидим, и там я тебе все растолкую по порядку.
Мы вошли в ближайший ресторанчик. Пришлось подняться на второй этаж. В небольшом помещении было несколько столов. За одним сидели двое мужчин и увлеченно спорили. Слева от входа располагалась барная стойка, а справа площадка для выступлений. На ней была сложена музыкальная аппаратура, а в центре примостился синтезатор.
— Уютное заведеньице, — сказал я, чтобы не молчать.
Мы сели за столик у окна.
— Если ты не против, я угощаю, — заявил Роман. — Точнее, я не допущу, чтобы ты был против, — он отпустил короткий смешок. — Ты что будешь?
— То же, что и ты.
Роман пролистал меню и подозвал официантку. Пока он делал заказ, я увлеченно следил за стройными ножками девушки. Она изящно переминалась с одной ноги на другую, и это возбуждало. Я закурил.
Когда она удалилась, Жданов заговорил:
— Ты встречал кого-нибудь из наших? Витьку, может Катю? Я имею ввиду Плотникову. Нет? А ходят слухи, что сносно устроилась, выскочила замуж. А сам-то женат?
— Нет. Послушай, я сегодня хотел в одно место смотаться, так что…
— Ну хорошо, вечер воспоминаний оставим для будущей встречи. Я не буду растекаться мыслью по древу, поэтому расскажу все как есть. Тем более мы с тобой друзья.
«Значит, панибратские отношения навязываешь, — с долей отвращения я присмотрелся к Жданову».
Он был красив, насколько я могу судить о мужской красоте, и, вероятно, пользовался успехом у женщин. Обручального кольца не имел. Вообще, когда видишь такого человека, ясно представляешь ранний отрезок его жизни. Учился на четверки с пятерками, рос и, несомненно, не без ясной для себя цели, а, скорее всего, и результата. Но, достигнув нынешнего статуса, застрял и буксует на месте. Однако в поведении его читалось нечто большее, до сих пор замутненное внешним видом.
— Ты когда-нибудь слышал имя Генрих Самсонов? — продолжил Роман.
— От тебя впервые.
— Ничего удивительного. Он известен в узких кругах, а в лицо его знают единицы. Он мой начальник, шеф, босс — как угодно. Генрих Викторович занимается многим; в любой области, в которой можно получить прибыль, он прикладывает свою руку, но делает это через других людей так, что на него самого выйти фактически невозможно. Я достаточно откровенен, ведь так?
— Трудно сказать, что у тебя на уме, — я стряхнул пепел и выдержал паузу. — Ты один из них?
— Из кого? – переспросил Жданов.
— Ну из тех, через кого твой шеф проводит свои махинации.
— Э, нет, — он замялся. — Я своего рода секретарь. Для связи с общественностью. Но поверь, термин «махинации» не имеет ничего общего с делами Самсонова. Он умный человек: довольно умный, чтобы работать в рамках закона.
— Какого именно закона? — подковырнул я ради проформы.
Жданов смолчал, потому что официантка принесла заказ. Она расставила на столе четыре кружки пива и тарелки с легкой закуской. Одарив нас обворожительной улыбой и пожелав приятного аппетита, она засеменила обратно. Я удержался, чтобы не посмотреть ей вслед.
— Насколько я понял, твой Самсонов хочет, чтобы я занялся одним из его дел. И какого же рода это дело? И, кстати, почему я?
— Отвечу вначале на второй вопрос. Олега Атманова рекомендовал я. Тебе это может показаться странным — зря. Я всегда хорошо к тебе относился и знал, что в тебе есть талант: такой классический, как в книгах пишут. — Роман пригубил пиво. — Ты любил копаться в старых тайнах, а именно о старине идет речь сейчас. А теперь по порядку. Вернее, начну с конца, потому что придти к началу будет твоя цель, если ты согласишься с моим предложением. Что ты знаешь о Карле Фаберже?
— Ювелир, реставратор и великолепный предприниматель своего времени. Кроме прочего изготовлял для Императорского двора пасхальные яйца…
— Ха, это первое, что приходит на ум, ни правда ли?! Из пятидесяти ныне известных яиц Фаберже восемь бесследно пропали. Пятнадцать разбросаны по официальной версии в частных коллекциях Америки и Европы. Пять императорских пасхальных яиц находятся в Музее изящных искусств Вирджинии, три — в собрании королевы Великобритании. Крупнейшая коллекция находиться в Оружейной палате Московского Кремля — десять штук. Ну и девять штук в семье американского медиамагната Форбса. Но, если ты читаешь газеты, а ты их естественно читаешь, то должен знать, что…
— Что коллекция из почти, дай бог памяти, ста восьмидесяти предметов, включающая девять пасхальных яиц работы Фаберже, которую собирались выставить на аукционе Sotheby’s в апреле этого года, была продана одному российскому бизнесмену до начала торгов. Я ничего не напутал?
— Олег, да ты просто уникум, все знаешь заранее, — усмехнулся Жданов. — И, как ты верно подметил: до начала торгов. Только благодаря этому они оказались у Виктора Вексельберга и выставляются на показ по всей матушке России.
— То есть Самсонов собирался приобрести их для себя?
— Да. Ты спросишь: почему он ждал торгов, а не поступил как Вексельберг? Да только потому, что он не хотел становиться Вексельбергом. Покупка коллекции пасхальных яиц Фаберже вызвала настоящий бум в культурных и деловых кругах, и теперь она называется не иначе как «абсолютно беспрецедентная в истории аукционных торгов сделка»; а такая шумиха моему шефу ни к чему. Если бы состоялся аукцион, то все яйца перешли бы в корзину к Генриху Викторовичу, и никто бы не подкопался; все было продумано до мелочей, — Роман перевел дух и произнес уже тише. — И если уж быть совсем откровенным, то те яйца, которые якобы рассеяны по частным коллекциям, могут быть на самом-то деле в руках одного человека.
«Если уж он хочет быть совсем откровенным, зачем так грубо намекать».
— Ясно, — сухо бросил я. — У Самсонова пунктик на пасхальных яйцах Фаберже, и моя забота помочь их ему достать.
— А вот тут ты промахнулся, Олег! — торжествующе отрубил Жданов. — Твое дело куда более специфическое. Я уже говорил, что всего яиц было пятьдесят. Так вот: их не меньше пятидесяти одного. Об этом пока умалчивается, но еще одно, пятьдесят первое императорское пасхальное яйцо Фаберже, существует. Около двух лет эксперты выполняют исследовательскую работу по заказу владельца сокровища, и очень скоро будет констатирован факт нахождения и атрибуции последнего. Они проверили идентичность клейм мастера Вигстрема, фирмы Фаберже, Петроградского Пробирного Управления на арматуре яйца на соответствие эталонным образцам и подтвердили подлинность всех клейм. Интерес моего шефа к этой находке несомненен, и рано или поздно она пополнит его коллекцию.
«Вот и проговорился, — подумал я и перевел взгляд на посетителя за барной стойкой. — Странно, что я не заметил его появления. Однако чего же ждет от меня Жданов?»
— Владелец живет на Западе, — вел повествование Роман, — и утверждает, что яйцо пришло из Чехословакии. Ты слушаешь?
— Слушаю, продолжай. Экскурс в историю бывает полезен.
— В общем, речь идет о яйце из карельской березы, внутри которого находился миниатюрный сюрприз-слоник. Позже он пропал. Твоя миссия состоит в том, чтобы собрать как можно больше сведений об этом яйце и конкретно об исчезнувшем слонике, составить из полученной информации отчет и положить на стол шефу.
— Забавно! Роман, ты хочешь, чтобы я разузнал то, что вы и без меня в состоянии разузнать. Самсонов баснословно богат (раз в состоянии позволить себе такие безделушки), и может предложить эту работу профессионалам любого уровня. Причем же здесь я?
— Понимаешь, у него свои заморочки: он считает, что создание этого яйца и сам факт подарка спровоцировали свержение царизма в России и стали предтечей дальнейшего хода событий в нашей истории. Уж не знаю как…
— И во всей этой белиберде я должен разбираться?! Твой хозяин хотя бы понимает, чего хочет? — удивился я.
— Согласен, оригинальность нужно чем-то оправдывать; вот Самсонов, например, прилично платит. Впрочем, у тебя всегда есть возможность отказаться. Срок тебе — месяц. При любом исходе получаешь пятьдесят тысяч долларов наличными; двадцать непосредственно после твоего согласия.
Я прекрасно понимал, что деньги мне не помешают. За последние три дня я даже не задумался, чем буду зарабатывать на жизнь. Да и полсотни тысяч неплохая сумма. А Самсонову будет достаточно пару предложений в конце отчета о том, что подсознательно Фаберже предвидел крушение монархии и т.д. и т.п.
Сделав напоследок глоток холодного пива, я согласился. Еще какое-то время мы поболтали о вещах отстраненных, и покинули заведение.
Серебристый «Мерседес» ждал своего хозяина. Жданов покопался в салоне и вытащил мне пачку баксов; затем дал свой номер, чтобы в случае чего связаться. Он предложил подвезти меня до дома, но я отказался.
Когда он укатил, я спрятал деньги. Потоптавшись еще какое-то время на месте, я остановил машину и, уже отъезжая, взглянул на вывеску, что висела над входом заведения, где мне были предложены крупные деньги ни за что. Бар назывался сжато и емко — «МЕДНЫЙ ГРОШ».



Г Л А В А   Т Р Е Т Ь Я

АЛЁНА

Остаток дня я бесцельно шатался по городу. Домой приехал в девять вечера. Небо заволокло тучами, и ощутимо похолодало; заморосил мелкий, как сквозь сито дождь. У подъезда беззаботно попивали пиво молодые люди, одетые в косухи и футболки с названиями неизвестных мне групп. В подавляющем большинстве это инфантильные рефлексирующие псевдонеформалы, болтающиеся на поверхности поп-культуры.
Когда я проходил мимо, один из них — с раскрашенной и выбритой полосами головой — попросил у меня сигаретку, а затем мелочи. Получив и то и другое, он, счастливый, присоединился к своим сотоварищам.
На сердце было пакостно почему-то… Чтобы хоть как-то избавиться от хандры, я зашторил в комнате окна, включил свет на полную и телевизор без звука. В ящике выступал очередной юморист. Воистину, живем мы в эпоху Аншлага!
В дверь позвонили, и я немного приободрился. На пороге, неуверенно улыбаясь, стояла Алёна, и улыбка ее выявляла на щеках дорогие моему сердцу серповидные ямочки. Я как баран продолжал молча бегать по ней глазами, пока она по-хозяйски ни прошла мимо меня в квартиру.
— Ты что-нибудь забыла? — спросил я, наблюдая, как она достает из пакета пиво и пакет с креветками.
— Просто пришла тебя проведать.
— Пардон, а как же твой хахаль?
— Мы расстались.
— Вот как! — я почувствовал в собственном голосе истерические интонации. — Выходит, отдушиной он для тебя тоже не стал.
— Да, и давай не будем устраивать спор на тему «кто прав, а кто виноват».
— Хорошо, не будем.
— Ты ужинал? — она заглянула в холодильник.
— Нет… не хочется.
— Тогда я пока сделаю креветки, а ты убери пиво в холодильник.
Я послушно исполнил приказание и ушел в комнату. Спустя минуту Алёна присоединилась ко мне, и вскоре она, обнаженная, мерно покачивалась под минорную музыку, а ее длинные каштановые волосы приятно щекотали мне грудь. Как всегда от нее пахло малиной, и этот аромат уже успел распространиться по дому. Где вы еще видели женщину, которая носит в себе этот сладкий, мягкий запах? А ведь при этом она недолюбливает духи и прочие парфюмы.
В ответственный момент Алёна с придыханием проговорила:
— Поспеши, а то креветки превратятся в кашу.
Когда она ушла на кухню, я закурил.
Уму не постижимо, как может женщина во время секса такое заявить. Наверное, злиться на себя, что вернулась, и хочет меня уколоть. Глупая!
Мы сидели на диване и вкушали пиво с креветками.
— Как работа? — спросила Алёна.
— Никак. Нет больше работы..
— Не может быть! — с укоризной воскликнула она. — Что ты собираешься делать?
— Сегодня встречался с приятелем, и он подкинул дельце на пятьдесят тысяч зеленых.
— Неужели, кого-нибудь убить? — съехидничала она, вскрывая пузо розовой жительнице океанов.
Я пересказал ей историю последних двух дней, чем привел ее в непонятный мне восторг.
— Гениально, — твердила она. — Олежик, ты хоть понимаешь, что все это имеет сверхъестественную природу. Не думаешь же ты, будто «медный грош» всего лишь совпадение.
— Как раз эта проклятая метафизика все портит, — заметил я. — Тот день весь как в тумане: вусмерть нажираюсь в злачном ресторанчике, буяню, потом еду на попутке загород и оказываюсь в, мягко выражаясь, странном доме среди леса. А там этот!…
— А по-моему, ты должен доверять словам Ларса: старый знакомый плохого не посоветует!
— Глупости ты говоришь. Своими футуристическими подходами ты как обычно переворачиваешь все с ног на голову.
— Так поставь обратно на ноги.
— Сейчас меня больше волнует Самсонов. Жданов о его делах наговорил с три короба, и это неспроста. Никто не знает, что со мной сделают через месяц. Черт, здесь я прокололся!
— Да ладно тебе, — Алёна поцеловало меня в шею. — Ну какая польза Самсонову от того, чтобы вначале тебе многое открыть, а потом, когда ты всучишь ему пустой отчет о проделанной работе, избавиться от тебя. Вероятнее всего этот твой дружок не умеет держать язык за зубами.
— Если так, то мне от этого не легче…
— Все, я хочу спать.
— Ты ложись, а я еще чуть-чуть на компьютере поработаю.
Алёна быстро уснула под приятное урчание компьютера. Я проверил почту: там письмо от Жданова. Гляди-ка, и адрес мой узнал.
В письме было написано следующее:


Посылаю тебе информацию. Должно пригодиться.
Жданов Р.
Франц Бирбаум, главный мастер фирмы Фаберже, в своих мемуарах (июль 1919 г., опубликованы в 1992 г.) отмечал:
"В годы войны яйца или совсем не изготовлялись или очень скромной работы и невысокой стоимости". Действительно, во время Русско-японской войны в 1904-1905 гг. пасхальные яйца не предлагались императору, а во время Первой мировой войны исполнили два скромных эмалевых яйца "Красный крест" (1915 г.), "Георгиевское" (1916 г.) и "Стальное" (1916 г.). На 1917 год планировалось изготовление одного каменного и одного деревянного. Императрица Мария Федоровна отдавала предпочтение мебели, выполненной из карельской березы. Береза эта растет только в России, на родине Михаила Перхина. Сюрприз-слоник, как известно, является символом датского королевского дома.
"Яйца, заготовленные для Пасхи 1917 года, — продолжает Бирбаум, — не были окончены, неизвестное мне лицо предлагало их окончить и продать ему, фирма, однако, не приняла этого предложения".
"Изготовление большинства из них занимало около года работы. Начатые вскоре после Пасхи, они бывали лишь с трудом готовы на Страстной следующего года. Передавались они главою фирмы лично императору в пятницу на Страстной неделе".
"Деревянное" яйцо обнаружено несколько лет назад и принадлежит некоему коллекционеру на Западе. Как объяснил владелец, предмет поступил ему вместе с ключом, футляром и двумя документами: подлинным счетом фирмы Фаберже от 25 апреля 1917 г. и подлинным письмом Карла Фаберже от 23 марта 1917 г. на имя министра юстиции Временного правительства Александра Федоровича Керенского:
ТОВАРИЩЕСТВО "К. ФАБЕРЖЕ" Петроград (Морская, 24) 23-го марта 1917 г.
Правление в Петрограде
Отделение: в Москве и Одессе
№ 192

Господину Министру Юстиции
Александру Федоровичу Керенскому
Правление Товарищества К. Фаберже, Морская, 24

ПРОШЕНИЕ
С начала отечественной войны моя фирма почти целиком переведена на выполнение заказов для нужд фронта.
В настоящее время мой Московский механический завод исполняет большой заказ Главного Артиллерийского Управления на 2 000 000 латунных артиллерийских втулок типа 1915 года.
На моей золотой и серебряных изделий фабрике в Петрограде сейчас исполняются заказы Военного и Морского Министерства Временного правительства на подарочные вещи и разные серебряные и золотые знаки.
Поскольку все эти работы пока не оплачены, я испытываю значительные трудности.
На моем Московском механическом заводе рабочие не получают оплату с января месяца, чем не преминули уже воспользоваться агитаторы. Разрушительное настроение растет так быстро, что если не выплатить деньги сейчас, завтра фабрики уже не станет и военные заказы исполнять будет некому.
Чтобы платить рабочим, я вынужден исполнять ранее принятые заказы. Один такой заказ 1916 года мною уже выполнен. Это заказ Его Императорского Величества на изготовление к Пасхе 1917 года нескольких костяных и каменных зверьков.
Ввиду того, что даже оплата таких недорогих изделий для меня является существенной, прошу Вашего соизволения произвести вручение этого Николаю Александровичу Романову.
Вместе со зверьками для бывшего царя мной изготовлено совсем простое пасхальное яйцо, без роскоши. Оно карельской березы с маленькими ободами из золота. Внутри яйца находится простой механический слоник на счастье.
Обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой не отказать вручить это пасхальное яйцо вместе с фигурками зверьков.
В ожидании благосклонного ответа на поданное мною прошение, в совершенном почтении.
Мануфактур — советник К.ФАБЕРЖЕ

Карл Фаберже был тонким дипломатом. В своем письме А.Ф.Керенскому он пишет о работе его фабрики на оборону, о необходимости платить рабочим. Отсюда переходит к небольшому одолжению — разрешить бывшему царю оплатить заказы предыдущего года. Фаберже просит разрешить передать бывшему царю несколько каменных зверьков, а вместе с ними и "простое деревянное яйцо без роскоши" Внутри яйца столь же "простой механический слоник на счастье". На самом деле, как видим из счета, слоник усыпан 611 розами и 8 бриллиантами. Возможно, передачу каменных зверьков Керенский санкционировал, так как после расстрела царской семьи из Екатеринбурга в московские музеи были присланы вещи царской семьи, среди которых были эти каменные и костяные фигурки зверей.
Из письма Франца Бирбаума Евгению Фаберже (август 1922 года, орфография автора письма):
"Одно верно помню, это заказ яйца для Царя Ивашевым и Карлом Густавовичем, это, если Вы помните, яйцо из синего стекла, на котором были инкрустировано созвездие того дня, в котором родился наследник. Яйцо поддерживалось амурами из серебра и облаками из матового горного хрусталя. Если не ошибаюсь, внутри яйца были часы с вращающимся циферблатом. Изготовление этого яйца было приостановлено войною. Готовы были амуры, облака, само яйцо с инкрустациями и пьедестал был не окончен. Куда все это подевалось, понятия не имею и при моем посещении дома после разгрома никаких следов этой работы не видал.
Другое яйцо, о котором говорит Вигстрем, должно быть ПРОСТОЕ ДЕРЕВЯННОЕ С НЕБОЛЬШОЙ ОПРАВОЙ, КОТОРОЕ ДОЛЖНО БЫЛО БЫТЬ ПОДНЕСЕНО В 1917 ГОДУ И КОТОРОЕ КЕРЕНСКИЙ НЕ РАЗРЕШИЛ ДОСТАВИТЬ ЦАРЮ"
Императрица Мария Федоровна последний раз видела своего сына, уже бывшего императора, 8 марта 1917 года в Могилеве. Это было за 25 дней до Пасхи. Затем она уехала в Киев, а оттуда в Крым.
Впервые в книге 1997 года "Императорские пасхальные яйца фирмы Фаберже" Т.Фаберже, Л.Пролер и В.Скурловым, помимо письма Бирбаума от 1922 года, была опубликована фотография деревянного пасхального яйца из карельской березы. Эксперты имели возможность сравнить эту фотографию с имеющимся яйцом и установили совершенную идентичность изделия с проектом — фотографией.
В книге 1997 года впервые прозвучала информация о том, что 30 октября 1917 года, через пять дней после октябрьского переворота в Петрограде, была составлена опись имущества дворца покойного великого князя Владимира Александровича и его вдовы Марии Павловны. При большевиках в бывшем дворце некоторое время располагались учреждения германской миссии, но после революции в Германии (осень 1918 года) в бывшем дворце был создан Дом ученых, который существует до сих пор. Комиссию по организации дома ученых возглавлял М.Горький, который одновременно возглавлял комиссию по сосредоточению всех художественных ценностей. В правление Дома ученых входил академик А.Е.Ферсман. Очевидно, именно Горький и Ферсман способствовали передаче драгоценных вещей из дома ученых в Румянцевский музей в Москве. Туда же и были направлены механический слоник и деревянное яйцо, впервые зафиксированные в описи дворца от 30 октября 1917 года.
Были найдены архивные документы Румянцевского музея в Москве. В описи предметов, представляющих материальную ценность, бывшего Отдела драгоценных изделий Румянцевского Музея от 6 ноября 1926 года под № 5 значится "Яйцо карельской березы с золотой накладкой и камнями". Слоника в яйце уже нет. Во всяком случае, он не указан. 24 января 1927 года все изделия, имеющие материальную и художественную ценность и не относящиеся к профилю Библиотеки имени Ленина, переданы в ГОХРАН (Государственное хранилище ценностей).
Эксперты проверили идентичность клейм мастера Вигстрема, фирмы Фаберже, Петроградского Пробирного Управления на арматуре яйца на соответствие эталонным образцам и подтвердили подлинность всех клейм.
Подтверждается подлинность всех клейм и оттиска фирмы Фаберже на ткани внутри футляра. Ювелирно-технологическая, искусствоведческо-стилистическая, Геммологическая и пробирные экспертизы безусловно подтверждают принадлежность изделия фирме Фаберже.
Поскольку владелец упомянул, что яйцо происходит из Чехословакии, то была проверена эта версия. Был установлен персонаж, который вероятно, мог вывезти изделие для продажи на Запад. Этот человек — Александр Францевич Котлер, бывший сотрудник комиссии Гохрана по описанию "Алмазного Фонда СССР", бывший коммерческий директор Московского Ювелирного Товарищества (МЮТ). Знал пять европейских языков, имел большие связи среди бриллиантщиков Европы. В 1922-1927 гг., до организации Всесоюзного объединения "Антиквариат", только МЮТ вместе с ГОСТОРГом по заданию ГОХРАНа продавали на западном рынке императорские пасхальные яйца. Котлер был также сотрудником Треста "Русские Самоцветы" и неоднократно выезжал за рубеж, в частности по заданию Треста в 1926 году, о чем имеется переписка с академиком А.Е.Ферсманом. Котлер продавал в Париже книгу "Российский Алмазный фонд" по 300 золотых рублей за экземпляр. Работа под прикрытием Треста "Русские Самоцветы" могла быть работой по заданию Валютного управления Наркомфина — ГОХРАНа. По сведениям академика А.Е.Ферсмана, А.Ф.Котлер, которого академик называет в первой пятерке геммологов России, вернулся в начале 1930-х годов на историческую родину в Чехословакию. Отец А.Ф.Котлера был родом из Праги, немец.


В письмо были вложены фотографии яйца в разных ракурсах. На вид самая тривиальная работа Фаберже; и внутри — пусто.

Когда я проснулся, Алёны уже не было дома. Везде было прибрано, а на кухне меня ждал завтрак. Через открытую форточку в комнату долетал уличный шум и перемешивался с моим чавканьем. От привычки чавкать, когда ем в одиночестве, я так и не отделался.
Первым делом я собирался махнуть к моему знакомому Сергею Калекину. Про него я знал только то, что он работает в ФСБ.
Судьба свела нас полтора года назад: я расследовал дело жены одного высокопоставленного чиновника, а Сергей ставил мне палки в колеса. Тогда мы пришли к обоюдному согласию в некоторых скользких моментах, и в итоге помогли друг другу.
После того случая я пару раз обращался к нему за помощью, и он не отказал. Мне важно было узнать, что имеется в их канторе на Самсонова.
С четвертого раза мне удалось дозвониться Калекину.
— Привет, это Олег. Мне нужна твоя помощь.
— Хорошо, только не по телефону. У меня будут свободные минуты днем. Встретимся в два на старом месте.
— Подходит.
В переходе я купил бутылку минеральной воды без газа и спустился в метро. Передо мной два парня проскочили турникет по одному билету, плотно прислонившись друг к другу. Тетка вылезла из будки, и что-то прокричав им вдогонку, снискала в ответ пару ласковых.
К моей радости и вопреки традиции вагон не был заполнен до отказа; даже остались свободные места. Я сел рядом со смазливой, до неприличия накрашенной девчонкой и уткнулся в последний роман Акунина. Если едешь в метро, читай только детективы — таков мой девиз.
— Осторожно, двери закрываются, следующая станция Китай-город.
Поезд тронулся и, набирая скорость, ворвался в черноту туннеля. При подъезде к станции я оторвался от чтения и пробежал взглядом по вагону. Напротив меня сидел дебелый мужик с рыхлым лицом и без стеснения разглядывал ножки девчонки. Когда двери раскрылись, она встала (со стороны могло показаться, что это стоило ей огромных усилий) и вышла, раскачивая из стороны в сторону бедрами. Мужик проводил ее стеклянными глазами и уставился на меня, словно хотел найти во мне единомышленника.
«Неплохая цаца. Вот бы мы с тобой ее оприходовали! Верно? — прочел я в его взгляде».
Наш телепатический контакт прервал попрошайка. За гулом я не смог разобрать его претензий к жизни, но как-никак мне достались приличные деньги и нужно подать бедняге, решил я. Из мелочи в кошельке лежали три десятки и несколько монет в один и два рубля. Я отдал их ему в обмен на пожелание здоровья и счастья для меня и моих близких.
Мне сразу вспомнилось, что слон, согласно индусской мифологии олицетворяет бога Ганешу и считается признаком процветания и счастья.
«Как это можно связать с подарком Николаю Александровичу Романову? Ну пожелал Фаберже счастья царю. Что из того? Очевидно, Самсонову нужно, чтобы я забрался в какие-то эзотерические дебри и руководствовался понятиями Нострадамуса, Блаватской и иже с ними. Но культур полно и, скорее всего, в каждой из них это млекопитающее из отряда хоботных имело свой смысл».
К месту я подъехал во время, Калекин же, пришедший во всегдашнем своем чуть неряшливом партикулярном туалете, опоздал на двадцать четыре минуты; я давно заметил, что у них появиться в назначенный час — это моветон.
Мы поприветствовали друг друга, и присели на пустую скамейку. Всем телом он плотно разместился на ней и, как вода занимает весь объем предоставленного ей сосуда, окончательно скоробился под форму предложенной площади посадки, за невозможностью обратного. Он мало изменился, да и вряд ли был подвержен особым изменениям за свое житье-бытье; разве полнел понемногу. Лучше сказать — заплывал, и выглядел точь-в-точь, как умудренный опытом воробей. Воробей, который не сквозит по воздуху буравчиком, а степенно семенит по асфальту; не чирикает как оголтелый, а молча наблюдает окрест себя за изменениями мира, тая какой-то важный секрет.
Впрочем, воробью было еще под сорок, и держался он молодцом.
— Я тороплюсь, поэтому выкладывай быстрее, что там тебя интересует, — сказал он.
— Как всегда, кое-что узнать об одном человеке, — я выкинул в урну сигарету и глотнул минералки.
— Кто?
— Некто Самсонов, — я сверился с блокнотом, — Генрих Викторович.
Меж бровей Сергея врезалась морщина.
— Так-с. Первый раз слышу о таком, — он издал гортанный звук и сплюнул. — А кто он?
— Это я и хочу узнать.
— Хорошо, посмотрю. Но как всегда ничего не обещаю.
— Для человека с твоим родом деятельности давать обещания, слишком большая роскошь.
— Это ты остроумно подметил. Ну да ладно, сам-то как?
— Временно безработный.
— Слыхал, слыхал.
— Может возьмете к себе, — пошутил я.
— Ну уж нет! — Калекин даже причмокнул. — Нам лишние идеалисты ни к чему. У нас строго прописано их процентное содержание, но если местечко освободиться я тебе непременно сообщу.
— Ни хрена себе идеалиста нашел! Или это был такой легкий эвфемизм?
— Что есть, то есть. Кстати, может через месяцок махнем по грибы.
— Почему бы и нет, — весело отозвался я.
В том году мы с ним ездили за город «по грибы». Их собирание укладывается в три акта. Первый акт: приходим к излюбленному им пеньку; высокому, плоскому, напоминающему столешницу. Второй: выкладываем на него две бутылки водки «Немирофф», а также закуски. И финальный: пьем, болтаем о жизни и с возгласом «О, еще один» находим очередной грибочек под этим же самым пеньком.
— Я тебе позвоню.
— Давай.
Когда мы расстались, я без долгих раздумий поехал в Библио-Глобус. Кто бы что ни говорил, но за последние годы люди опять начали читать. В этом можно убедиться, зайдя в любой крупный книжный магазин. Изменился выбор книг; можно найти все, что душе угодно, по любой тематике и на любой вкус; изменились и лица покупателей. Хочется верить, что это к добру: все-таки умные дураки лучше глупых… или нет…
В магазине первым делом взглянул на книжные новинки. Среди них был тридцать восьмой том собрания сочинений Агаты Кристи, с тремя романами «Анна, где ты?», «Кинжал из слоновой кости» и «Круги на воде». Уже несколько лет я собирал эту серию, и выход новой книги был для меня локальным, личным праздником.
Потом прошелся вдоль всех книжных полок. Мое внимание привлекла широкоформатная книга под названием «Слон. Животное и Символ».
«То, что нужно! Значит, беру ее и Кристи».
Из Библио-Глобуса я направился прямиком домой с решением провести остаток дня за чтением. В магазинчике у дома закупился продуктами: фрукты, овощи, мясные изделия и сладости. Взял, не экономя, и только самое вкусное. Вспомнил, что давно не выдавалось времени, чтобы послушать любимую музыку, и приобрел в музыкальном отделе последний диск Шевчука, которого слушаю с юности. На улице у веселого полного грузина взял большую дыню-торпеду и, кляня себя, с трудом дотащил покупки до подъезда.
Как назло, на лестничной клетке один из пакетов прорвался. Пришлось собирать вывалившиеся йогурты, персики, банки консервированных ананасов, упаковки мидий и кремовых пирожных.
Уложив продукты в холодильник, я взял два персика, вставил в музыкальный центр диск на тихое звучание, сунул под диван пепельницу и провел за чтением «Слона: Животного и Символа» добрых три часа. Книга была здоровая, поэтому читал выборочно, ограничиваясь разделами наиболее близкими к нужной мне теме. В такие моменты меня мало что может отвлечь. Разве только вынужденные пробежки на кухню с целью взять что-нибудь вкусненькое, чтобы затем вновь погрузиться в чтение.
Когда пришла Алёна, на часах было без малого девять, на диване — персиковые косточки, пакет от чипсов и банка с ананасами, в пепельнице — четыре окурка.
— Привет, немного задержалась, — сказала она, заглянув в комнату. — Фу, опять накурил. Как ты в таком тумане читаешь?
— Ты чего такая запыхавшаяся, — поинтересовался я.
— Да ты представляешь, оба лифта не работают. Висит объявление, что скоро починят, а пока придется таскаться по лестнице. Нам-то что, а пожилым людям как подниматься!
— Да… — протянул я. Положа руку на сердце, меня не слишком волновала судьба гипотетических пожилых людей.
Алёна была в прекрасном настроении. Она сготовила вкусный ужин, и мы плотно перекусили. Я помыл посуду, и мы по-семейному сели смотреть телевизор, жадно поглощая брикет крем-брюле. Шел какой-то фильм с Жаном Рено, снятый красиво и мрачновато; действие шло во французском городишке с потрясающими горными пейзажами. Сюжет развивался медленно, полз как склизкая неповоротливая улитка и убаюкивал.
— Что нового почерпнул из нее? — спросила Алёна, перелистывая книгу о слонах.
— Да так… Устроил себе небольшой ликбез о единственных сохранившихся хоботных. Нынче живут они в Азии да Африке, и в зоопарках конечно. Произошли от мастодонтов, мамонтов и других, названия которых трудно воспроизвести. Кстати, оказывается, африканские слоны и азиатские внешне разительно отличаются.
— Вот бы не подумала! По мне, слон он… — Алёна рассмеялась и подавилась мороженым. — Хотела сказать: он и в Африке слон!
— На самом деле у африканского уши больше, голова и спина другой формы, и пальцев на хоботе два, а у азиатских один.
— А что, на хоботе есть пальцы?
— Представь себе, — меня несколько нервировал ее по-ребячески игривый тон. — Живут они примерно столько же, сколько и мы.
— При современном темпе, — заметила насупив брови Алёна, — я думаю, по средней продолжительности жизни слоны нас обгоняют.
— Это ты к чему?
— Просто высказала свое мнение.
Если женщина высказывает свое мнение — жди беды. От природы ей свойственно определенное скудоумие, поэтому чаще всего следует пропускать ее глубокомысленные замечания мимо ушей: себе дороже.
Не смотря ни на что (в том числе на мои слабые женоненавистнические воззрения) этой ночью мы любили друг друга. Она любила пылко и жадно, будто боялась упустить, не вырвать, не получить каждый кусочек плотского наслаждения. Такая страстность, не скрою, смутила меня, до этого я не замечал за ней излишней сексуальной эмоциональности: раньше она не впивалась мне в спину ногтями до появления кровавых подтеков и не срывала голос непривычным визгом. Чаще вела себя, на мой взгляд, отрешенно.
Я никогда не брался анализировать, насколько я хорош в этом деле. Если исключить технику, то потому ли, что плотские утехи — не более чем удовлетворение потребностей одного организма за счет другого, и ничего возвышенного в этом нет? Правильно ли искать одухотворенность в том, как человек испражняется, сморкается, переваривает пищу? (идея поношенная и, признаюсь, позаимствованная у кого-то). Большинство прижмет меня к стенке и, ткнув пальцев мне в грудину, в унисон возопит: «А как же любовь!». Гм… Видел ли я ее, любовь эту? Сталкивались ли с ней они? Когда я сглатываю эклер заварным кремом, я его люблю, он мне нравиться, а дерзновенная мысль о его дальнейшей судьбе может только вернуть его обратно. «Поэтому гони от себя эту мысль» — скажет большинство; а я соглашусь, потому что с большинством лучше не спорить.



Г Л А В А   Ч Е Т В Е Р Т А Я

ТУЧИ СГУЩАЮТСЯ

Ясное приветливое утро сжало меня в своих объятьях. Алёны нет. Солнце пробивается сквозь тюль и гонит на улицу из затхлой комнатушки. Не люблю покидать дом без повода, однако повод тут же находится — кончились сигареты.
Наскоро одевшись, я вышел к лифтам и нажал на кнопку. Прождав некоторое время, вспомнил, что, по словам Алёны, они не работают, и начал спускаться по лестнице. Кое-где стены были исписаны черным маркером, на одном из этажей валялись пустые пивные баклажки и окурки, пол был оплеван и пахло мочой. Оглушительно ухнуло в мусоропроводе.
Я достиг этажа эдак четвертого, когда передо мной вырос здоровенный силуэт человека. По всем признакам этот шкаф поджидал именно меня. Он был под два метра ростом, широкоплеч и коротко стрижен. Запыленные окна плохо пропускали свет, и освещали дюжего чужака со спины, однако я заметил на его лице отпечаток возраста.
— Давно ждешь, — нагловато бросил я, глядя ему точно в глаза.
— Достаточно, — низким голосом ответил он и премило улыбнулся. — Слушай внимательно, твой хозяин настырно сует свой нос куда не следует.
— Что-то я не понимаю, о чем речь…
— Не понимаешь? Так я могу объяснить! — он поднялся на ступеньку вверх и тут же от моего удара ногой в шею кубарем скатился обратно.
Такой прыти я от себя не ожидал, но времени на раздумья не было. Я ловко перескочил через перила и ринулся вниз с уверенностью, что громила не успеет очухаться, а если и успеет, то уже не сможет догнать.
Только я начал поворот налево, как увесистая длань легла мне на плечо и резко рванула назад. Мое тело опрокинулось и зависло над полом в неудобном положении, а голова уткнулась в твердый живот, секундой назад пораженного мною противника. Он обвил мою шею руками и, посмеиваясь, посмотрел на меня сверху.
— Ну, ну, — проговорил он и сильнее сжал мне шею. — Не вздумай брыкаться, а лучше послушай. Передай хозяину, если мы еще раз столкнемся с ним, он очень пожалеет. Пускай уяснит раз и навсегда, что он не один из нас и никогда им не станет. И тебе тоже советую прекратить свою деятельность. Я доходчиво объяснил?
В таком положении, сломать мне шею было проще простого. Тут я успел пожалеть, что не приобрел оружие. Все было не до того, да и причин не возникало. Вот тебе причина! Возникла, и не в самом приятном виде.
Вряд ли полемика с этим культуристом принесла бы плоды, но попробовать стоило.
— Вот с ним бы —хозяином— и разговаривал.
— В следующий раз так и будет, и разговор будет коротким. В общем, ты понял суть. Отдыхай.
Путы расслабились, и мой копчик опустился на ступени. Здоровяк прошествовал мимо меня и напоследок скривил гримасу складками на затылке.
Вот тебе и дельце! Что следующее? Разгромленная квартира, взятая в заложники Алёна или сразу нож под ребро в темном переулке?!
Не смотря на то, что меня не слишком напугала ситуация в подъезде, ноги немножко подрагивали и были как ватные. Все-таки я сходил за сигаретами и вернулся домой — кстати, уже на лифте. Видно, не просто так они сломались и моментально починились, да только претензии у нас предъявлять кому бы то ни было бесполезно. Заплати кругленькую сумму — лифты выйдут из строя, заплати побольше — выйдет из строя человечек. Простая арифметика, мать ее!
Судя по всему, наш Генрих Викторович напоролся на организацию, равную своей по возможностям, если не более могущественную, размышлял я, полулежа на диване. А причем же тут мое задание с Фаберже? Тоже коллекционеры? Сильно сомневаюсь, но выяснить это можно в два счета.
Я сел в кресло и набрал на мобильном номер Жданова.
— Да, слушаю.
— Это Олег, — я постарался придать голосу сердитости и горячности (к сведенью, это не стоило больших усилий). — Похоже, что ты не все рассказал о нашем деле, и мне это не нравиться.
— Что-нибудь произошло?
— Произошло, Рома. Какой-то бугай подкараулил меня в подъезде и пригрозил, чтобы я бросил свои изыскания. И Самсонову тоже привет передавал!
— Не кипятись. Уверен, что мы разберемся. Он что-нибудь еще говорил?
— Ну говорил, что «мой хозяин» не станет одним из «них», или что-то в этом роде. Я хочу знать, кто такие «они» и какое отношение это имеет к Фаберже!
— Подожди минутку.
Он на некоторое время пропал. Неужели советовался прямо с Самсоновым?
— Ты прав, Олег. Я поступил необдуманно, не рассказав все с самого начала. — Жданов извинялся, но как-то неумело; опять ловушка? — Будет лучше встретиться, я подъеду к тебе через полчасика. Ты выйди, и мы где-нибудь поговорим: у тебя опасно, могут быть жучки.
Не ответив, я нажал на отбой. В мозгу пульсировал вопрос: «На сколько можно доверять Жданову, правой руке Самсонова?». С самого начала от этой вроде бы безобидной истории за версту пахло жареным, я же зациклился на Ларсе и потерял остатки бдительности. Ответов на многие вопросы у меня не было, и дать их мог только Жданов.
Пока я находился в томительном ожидании, мне на мобилу позвонил Калекин и куце поведал, что, мол, ни про какого Самсонова он не знает, и вообще, — из-за меня у него какие-то проблемы…

Вскоре я вышел во двор. Там уже стоял Жданов рядом с вместительным пепельно-серым лимузином. Автомобиль сурово громоздился посреди раскиданных хозяевами «девяток», «десяток», и других машин отечественного производства. К нему были прикованы взгляды сердобольных пенсионеров, сплетничающих на лавках у подъездов, и детей, копошащихся на площадке. Внутреннюю его жизнь скрывали от посторонних глаз мрачные черные стекла.
— Какая махина, — восхитился я. — Это для меня?
— Садись, — сказал Жданов и отверз дверь.
Он словно позабыл одеть свою типичную маску добродушия и благообразности, и говорил чуть ли не грубо.
— А если я откажусь?
— То мне придется доставить тебя к шефу силой, — ответил Роман.
Ага, значит меня собирались отвести к Самсонову. Коли дошло до этого, подумал я, значит действительно происходит что-то серьезное.
— Тогда поехали! — с напускной веселостью бросил я и сел в лимузин.
В салоне все блистало необычайной солидностью и пахло кожей. Телефон, пепельница, выдвижной столик и прочие аксессуары были напиханы где только возможно и создавали впечатление ложного лоска, который создали искусно и одновременно топорно. Кабину водителя отделяла непрозрачная перегородка.
Жданов устроился напротив меня и нажал на какую-то кнопку, после чего включился слабый свет и с внутренней стороны стекол автоматически поднялись дополнительные темные секции.
— Опасаешься, как бы я не узнал, где логово Самсонова? — спросил я и закурил.
— Так будет лучше для нас и для тебя тоже. Ты можешь наделать ошибок, которых лучше не делать, а посему слушайся и плыви по течению, — Роман ослабил узел на галстуке тусклого ядовито-зеленого оттенка. На лице Жданова я приметил следы измождения, приобретенного, по-видимому, после нашей встречи. — Ехать нам прилично, шеф квартируется за городом. В машине есть выпивка: в баре по левую руку от тебя — можешь воспользоваться.
Я не ответил и продолжил безмолвно покуривать. Пейзаж снаружи был скрыт от моего взора, и остановить внимание было решительно не на чем. Я выпустил изо рта струйку дыма и искоса взглянул на Жданова. Ошибки быть не могло, весь теперешний облик его и лицо — да, особенно лицо: мешки под глазами, дряблость и смутность — нашептывали о терзающей его проблеме.
К тому моменту я практически уверился, что эта поездка не останется без последствий, и последствия будут для меня скорее отрицательны. Или меня хотят убрать (причем, не обязательно убить), или всецело втянуть в свои делишки таким манером, чтобы не было пути назад. Жизненный опыт подсказывал: нудно искать нечто такое, что может в данной ситуации сыграть мне на пользу, и искать в стане врага. Тут меня осенила интересная мысль, и я обратился к Жданову.
— За что он держит тебя? Я имею в виду Самсонова.
— Я не расслышал… что? — неуверенно переспросил Роман, словно выйдя из оцепенения.
— Ты все превосходно расслышал. Так все-таки за что он тебя ухватил: деньги, женщина, угроза другого характера? Скажу без обиняков: в юности я знал тебя как чрезмерно амбициозного человека, поэтому не верю, что Самсонов мог стать твоим идеалом на долгое время. Подобострастие — не было тебе свойственно… Или что-то изменилось?
— Это все чушь, чушь и чепуха! — глаза его пускали молнии.
Я же никак не предполагал, что попаду так точно в цель. Роман среагировал на мои высказывания столь бурно, что я начинал побаиваться.
— Да ты просто трусишь…, — нашелся Жданов и несколько сбавил тон, однако я нутром чуял, что обуздать себя ему трудновато. — Да, боишься, потому как осознаешь, что вертишься на вертеле в качестве молочного поросенка, а, готов ты или нет, решаем мы!
— Кто это «вы»?
Жданов осекся и умолк, я же не стал продолжать. Ехали мы довольно долго: часа полтора или около того. В конце лимузин сделал несколько частых поворотов и покатил по неровной дороге, сотрясаясь на выбоинах и колдобинах. Затем еще с полчаса он двигался достаточно плавно; и наконец, машина встала. Роман вышел, кивком предлагая мне последовать его примеру.
Мы находились на территории огороженной забором выше роста человека. В разные стороны тянулись асфальтовые дорожки, изысканно обрамленные клумбами и стройными рядами яблонь. Впрочем, все они вели к фасаду трехэтажного особняка, расположенному от нас метрах в двухстах. Особняк этот, казалось, был выстроен веке в девятнадцатом и создавал издали впечатление заброшенной и обшарпанной усадьбы; первые два этажа были неопределенного серого с голубизной цвета — сизоватые, а последний этаж — коричневый. Видимо, плоская посередине крыша, была срезана с краев. Практически все окна первого этажа (а насчитал я их двенадцать штук) обвивались лианной растительностью.
Жданов несколько секунд стоял неподвижно, искоса следя за моей реакцией, а после повел меня в дом. Пока мы шли, лимузин тронулся и, обогнув нас, а затем и само здание, скрылся из виду. Приблизясь, я увидел, что каменное здание совсем не старое, а просто-напросто построено в таком вот стиле.
Дверь перед нами распахнул человек в черном костюме и черных очках. У входа он тщательно ощупал меня в поисках оружия, и, отобрав мобильник, пропустил вовнутрь.
Обстановка поражала обилием красного: обои, увесистые шторы, столики и вазы, — все искрилось бордовыми, вишневыми, малиновыми и, на худой конец, розовыми оттенками. Посреди, напрямую от входа была широкая лестница с классической балюстрадой из красноватого мрамора, ведущая на второй этаж и расходившаяся там в обе стороны, опоясывая весь ярус.
Жданов вел меня на самый верх, где, очевидно, и заседал хозяин. Остановившись у двери, такой же, равно как и другие в этом доме, Роман произнес:
— Так, стой здесь пока я доложу, — и проскользнул в нее.
Я обернулся и убедился, что в зачатке коридора стоит человек, походивший одеждой на того, который впустил нас в особняк.
«Черт, ну что он там копается, — подумал я»
В этот миг дверь растворилась, и Жданов ввел меня в кабинет, а сам остался при входе.
За дубовым письменным столом спиной к окну сидел он. Я, потупившись сел в кресло супротив него, куда указал он сам, и вобрал полную грудь воздуха.



Г Л А В А   П Я Т А Я

ПОЛУПРАВДА

Сиди я в этот момент пред человеком общеизвестным и скрывающимся от всех под именем «Самсонов», я, скорее всего, не был бы так поражен. Окажись им сам Путин… даже вечно живой Элвис или говорящая отрубленная голова какого-нибудь экзотического животного не ошарашили меня до такой степени сильно и обескураживающе.
Думаю, в тот момент мое лицо вытянулось в трубочку и приобрело вид смехотворный. Однако Виктор Генрихович Самсонов не смеялся, а лишь улыбался уголками рта. Нет, это Ларс улыбался в обличии Самсонова,… ну или Самсонов в обличии Ларса — впрочем, не все ли равно!
— Я все еще сплю или это на яву? — вырвалось у меня.
«Хорошо, что я выпил рюмку коньяка пока сюда ехал, и хорошо, что я теперь сижу. Какое мягкое кресло, как в том доме, в лесу. Как все ж таки расслабляют долгие поездки на автомобилях! — вот о чем я подумал».
— Роман, принеси гостю и мне чаю, зеленого. И только зеленого, — он обратился в мою сторону. — Вы любите зеленый чай? О, вам мой совет, пейте один только зеленый чай — это превосходный тонизирующий напиток. Ты еще тут?
Жданов, казалось, нехотя покинул кабинет, но ухитрился сделать это столь заискивающе, что для полноты картины не доставало, чтобы он еще и отвешивал поклоны, сложив руки на груди, а затем, пихнув дверь спиной и споткнувшись о порог, побежал со всех ног исполнять приказание. Однако страсть к гиперболизации мигом прошла, и я посмотрел на Самсонова.
Элегантного покроя бордовый пиджак был ему широковат; он был бархатный или из схожей материи и имел воротник-стоичку, закрывающий и без того короткую шею. Те же волосы — седые, с косичкой сзади, те же раскрасневшиеся пухлые щеки.
— Ну-с, — проговорил Самсонов, не слишком довольный тем, что я так бесцеремонно разглядываю его. — Вы, верно, курите, так закуривайте, вот пепельница. Я то давно не курю: вредная привычка. И сигареты вот.
— У меня свои, спасибо, — сказал я.
— Свои так свои. Хотите знать, почему вы здесь и кто я есть в действительности?
— Не помешало бы узнать, — слишком резко произнес я.
В кабинет вернулся Роман и принес чай. Вначале он поставил чашку на стол шефу, а потом и на стеклянную тумбочку рядом с креслом, в котором сидел я.
— Гм, еще что-нибудь, Виктор Генрихович.
— Нет, можешь идти, а мы пока побеседуем с Олегом.
Жданов, стиснув зубы, удалился.
— Понимаете, Олег, — Самсонов пригубил дымящийся ароматный напиток, — изначально мне нужно было от вас только одно, и это напрямую связано с тем заданием, которое предложил от моего имени Жданов. Я имею в виду отчет о последнем яйце Фаберже. Но вы не предполагали, да и не могли предположить, цели всей этой затеи. Признаюсь, я и теперь не уверен, что поступаю правильно, рассказывая вам все подробности, но другого выхода не вижу, так как опасаюсь, что вы ускользнете от меня.
— В каком смысле?
— Послушайте и поймете. В этой с позволения сказать игре вам была отведена роль связующего звена между мной и одной, как бы выразиться поточнее, группой людей: организацией, о которой обычные люди не подозревают.
Кое-что для меня прояснялось; об этом говорил и человек в подъезде.
— Войти с ней в контакт я пытаюсь много лет, но натыкаюсь на прочную стену, да и не удивительно… И тут подвернулись вы, но об этом чуть позже. Ну что же вы не пробуете чай? Не бойтесь, травить я вас не собираюсь, есть уйма других способов, тем более вы у меня дома.
Логика была отменная, как и чай: приятный терпкий вкус и без сахара.
— Я не ведаю, — продолжил он, — когда она появилась, эта организация, и что она собой представляет, просто когда-то я совершенно случайно узнал о ее существовании и с тех пор упорно пытаюсь на нее выйти. Называется она «Орден Слона», и я имею сведения, что ее члены покланяются слону и рождены все до одного в год слона по восточному календарю, а это в частности 1988, 1956, 1924 годы. По большому счету сейчас ее отнесли бы к сектам, — Самсонов недовольно наморщил лоб, — и были бы в чем-то правы, но там присутствует мистика определенного рода, о которой я знаю ничтожно мало, но которая, судя по всему, имеет неограниченные возможности.
— Вы говорите загадками, на которые сами не знаете ответов, — перебил я. — Допустим, что эти люди где-то существуют.
— По всему миру, мой друг, везде.
— Ну пусть так… Но какое вам дело до кучки остолопов родившихся в один год, уверовавших в слона и под этим предлогом проводящих тайные собрания! Мало ли на Земле помешанных.
— О, не относитесь к помешательству, как к чему-то низкому. Помешательство, сродни гениальности и, в сущности, то же самое и есть, только перешедшее грань дозволенного обществом, а потому может и более интересное с точки зрения…, — он не нашелся чем завершить или не захотел завершать вовсе и перескочил на главную тему. — Доподлинно известно, что как некая вера, родилась она на Востоке очень давно, а добралась до России в конце восемнадцатого века; у меня даже есть некоторые бумаги, подтверждающие это, хотя и довольно скудно. К их чести, они всегда умели хранить свои секреты. А, возвращаясь к мистике: я не имею ввиду сошествие благодатного огня, мирроточение икон и прочую дребедень, — я говорю о той силе, которая помогает им выжить, которая из века в век дает им силы и власть. Никто эту власть не ощущает и в сравнении с их возможностями, мои (подкрепленные деньгами и ничем более) ничтожны и простираются только на людей. Но довольно об этом — вы не знаете того, что знаю я, а я, повторюсь, знаю крайне мало.
А теперь по сути. Были моменты в истории «Ордена», когда он вполне осмысленно вступал в контакт с обычными людьми: я говорю о людях, родившихся не в год слона. Однако люди эти имели определенный статус в обществе и, как правило, стояли у руля властной системы, либо где-нибудь поблизости. Одним из этих счастливчиков оказался никто иной, как Петер Карл Фаберже. Вы уразумели расчет, а? Они выбрали человека отвлеченного, человека искусства, адепта красоты, но и главного ювелира Николая Романова. У меня есть письменные подтверждения — скупые завуалированные послания эпистолярного жанра…
— И зачем это понабилось «Ордену»?
— О, снова вопрос, на который у меня нет ответа, но могу предположить, что «Орден» всеми силами пытался сохранить монархию в России, по причинам банальным. Во-первых: такой государственный строй более приемлем для их деятельности, вы не находите?
— Ну, может быть, — протянул я.
— Так и только так, особенно если сравнить с тем порядком, который привели с собой большевики. А во-вторых: к тому времени они нарастили немалые политические мышцы и имели хорошо отлаженную структуру организации. Но начало века — смута в стране, смута в умах и, похоже, в умах членов «Ордена» также.
Во время разговора Самсонов живо жестикулировал и ерзал на стуле. Казалось, он давно прокручивал этот монолог в голове от начала и до конца, но все никак не подворачивался человек, которому можно было б его излить.
Я с интересом слушал и даже позабыл о шоке, испытанном вначале. Утверждать не берусь, но в чем-то эта невообразимая, стихийная передряга была мне по сердцу и вызывала мелкую и приятную дрожь по всему телу. В глубинах души я всю жизнь ждал такого приключения, как юноша, читая Жюля Верна, со слезами на глазах верит, что когда-нибудь и он будет управлять податливой шхуной или бригантиной, топить пиратов, бороться с непокорным океаном, чтобы в итоге принять красивую и грустную смерть. Данный пример самый избитый из всех возможных, и лично я домоседу Верну предпочту Джека Лондона с Хемингуэем.
Тем временем Самсонов не переставал вещать:
— «Орден» — Фаберже — Николай II! — с помпой отчеканил он. — Эта связь имела быть и разорвалась с гибелью императорской семьи. И тут особую роль играет яйцо со слоником внутри. Что это было? Какой-то символ, предрекающей гибель или знак, наделенный мистической силой и возвещающий возможность жизни, так и не сбывшейся? Никто не скажет, кроме самих орденоносцев.
— Да, печально… А что ж яйцо: у вас?
— К сожалению, нет. Но и пока не у них; по моим прогнозам мы опять схлестнемся в борьбе за обладание им, и в который раз я не уверен в своих шансах.
— Итак, я был нужен только для очередного «наезда» на «Орден» с вашей стороны. Для того и этот глупый отчет, но я требую, чтобы вы разъяснились по поводу...
— Ларса?
— Ларса, — мне порядком опостылело услужливое радушие, с которым Самсонов встретил меня и в рамках которого непрестанно меня держал. — Уж сделайте милость, ответьте.
— Только вначале давайте договоримся не устраивать сцен: я этого жуть как не люблю, — помедлив, сказал он. — Тем паче, что убытков вы не понесли… особенных.
Это добавление, неуверенное и, как я сумел прочитать по лицу Самсонова, лишнее, заставило меня вздрогнуть. Я притронулся к чашке и, почувствовав, что напиток остыл, отдернул руку.
— От Романа я узнал, про одного его школьного товарища, держащего некрупную фирму, детективную конторку.
Чувствовалось, что Самсонов не собирается уколоть меня, говоря несколько уничижительно о прогоревшем агентстве, однако я был задет.
— Дела этого товарища шли не ахти как, и постепенно бизнес сошел на нет. А так как отзывы о вас поступали исключительно сносные, то я решился предложить дело с Фаберже вам. Это раз. Только, молю, не прерывайте, а дослушайте до конца. От него же (Романа) я узнал о некоем персонаже под именем Ларс, терзавшем вас долгие годы, ну вы все лучше меня знаете. Это два. Ну и три: я всегда был не равнодушен к розыгрышам, изящному гаерству, и потому сподобился подстроить буффонаду в лесу. Вышло настолько реалистично, чего я никак не предполагал, — Самсонов по-детски засмеялся, хлопая в ладоши самому себе.
— Какого дьявола! — воскликнул я и вскочил с кресла. Гнев раздирал меня на части, и я еле сдерживался, чтобы не схватить этого лощеного, уверенного в себе фигляра за грудки. — Любите шутки, как погляжу, а если без всяких шуток, я размозжу вам голову о стол! Как вам мое предложение?!
Со стороны создавалось впечатление, будто Самсонов искренне не понимал причину моего крика. Он недоуменно развел руками и, однако ж, продолжая улыбаться, подбежал ко мне и, растарабаривая успокоительные слова, усадил в кресло; сам же присел на край стола напротив и тем же ангельским тоном проговорил:
— Э, да вы же умный человек, что вам дался этот Ларс! Я прилгнул, не спорю, но опять же я веду к изяществу, а вы не примечаете. Признайтесь, подействовал же «Медный грош». Вам тогда еще по электронной почте приготовленная заранее рекламка пришла: про бар с таким названием, а вы не обратили внимания; пришлось вызывать с помощью Романа, а то бы сами пришли, наверное. Не слишком чисто вышло, но плодотворно, — Самсонов закинул ногу на ногу и отбивал ладонью по коленке вальсовый ритм. — Я может быть в душе капельку иезуит, но пестовал вас ради вас самих, голубчик, ради вас же.
— А как вы узнали, что я приду в то место в лесу?
— Совершить в современном мире это куда проще, чем кажется, хотя без крупных вложений не обойтись (но ведь это и для души, даже в большей степени для нее!). Взять хотя бы мою резиденцию: выстроена в Подмосковье, глуши беспросветной: в самом центре леса, раскинувшегося на десятки километров на юг с севером и запад с востоком. Вроде и дорога есть, а найти никто не сможет, и сверху не заметит никто, вы уж мне поверьте. Каждая пядь земли — Terra Incognita. Конечно, без технических ухищрений не обошлось, но главное-то психология — физика разума, доведенная до идеала; она-то и способна творить чудеса. Мои филигранные расчеты сделали так, что куда бы вы ни шли после того, как покинули машину с моим человеком за рулем, вы попали бы в указанное место. Главное, знать на какие мозговые центры человека давить и найти слабые места сознания и подсознания. Здесь и гипноз, и различные химические вещества… Но это уже научные детали; а там — в указанном месте — вас ждал колодец, сарайчик, домик со специфическим интерьером, восстановленным по памяти Романа и его дневнику. Кстати, — бурлил Самсонов, — вы не ведете дневник? Нет? Советую, отменный способ отпечатать свое «Я» в конкретную минуту жизни, а потом авось и пригодиться. Но не об этом сейчас… А главную роль я дозволил исполнить себе. По описаниям подходил потрясающе; вот косичку отрастить пришлось, но мне даже по вкусу — оставил.
— Не много ли возни ради одного Атманова? — злобно выдавил я.
— Я же сказал, что для души, — Самсонов сполз со стола и медленно, о чем-то соображая, вернулся к своему месту.
Но ему так и не сбылось сесть, потому что в этот миг дом завибрировал мелкой тряской, и на улице зашелся гул перемежающийся с жутким тарахтением. Кураж старичка испарился, и он кинулся к окнам. Я встал и в нерешительности замер.
Не заставил себя ждать и Жданов. Он, пыхтя, ввалился в комнату и, опершись спиной о стену, затараторил:
— Там, машины, громадные грузовики, едут прямо на нас! Кажется, проследили за ним… за нами…
— Вижу что машины!!! Мать твою, все насмарку! Беги на крышу к вертолету, да скорее, идиот!
Жданов встрепенулся и исчез, прикрикнув что-то неразборчивое. Послышались частые выстрелы, а вслед за ними взрывы; в окне поднимались к небу черные клубы дыма.
— Вот с кем приходится работать, — дрожащими руками Самсонов рылся в ящиках стола. — Мало я на него, ублюдка, давил. Ты летишь с нами, и не смей рыпаться: пристрелю.
— Разве мы перешли на «ты»? — проговорил я, соображая как поступить.
Из стола Самсонов вынул револьвер и держал его теперь наготове. Вдруг дом качнулся от сильного удара и словно осел. Самсонов не удержался на ногах и комично упал на бок. Пока он чертыхался, я успел опомниться и дернулся в сторону двери. Но она открылась, вернее она просто слетела с петель и чуть не накрыла меня. На пороге, улыбаясь в полный рот, стоял нимало известный мускулистый титан с пистолетом.
Он, не дожидаясь приглашения, ворвался в кабинет и мотнулся в мою сторону. Самсонов, завидев врага, нацелили на того дуло, но опоздал — чужая пуля с мерзким посвистом преодолела короткое расстояние и вошла ему в живот в районе печени; а громила успел выбить пистолет у поверженного. Самсонов вновь упал как подкошенный и со страшным изумлением глянул на рану. Из нее уже хлестала кровь, и бордовый пиджак потихоньку бурел.
— Что он тут тебе порассказал? — спросил у меня громила, без видимой агрессии в мою сторону.
— Все. О яйце и об «Ордене».
— А о том, что он специально развалил твой детективный бизнес, приплатив твоему компаньону, и создал фиктивное агентство, которое вытеснило твое, рассказал?
— Н-нет… Это правда?! — не верил я.
— Правда, правда, — Самсонов с трудом мог говорить. Он лежал в вязкой лужице своей крови, и лицо его скорчилось в осовелую гримасу. — Да ты, Олежик, ни на что не годен, — он закашлялся, а из горла вышло гадостное сипенье. — Ты все это время плыл по течению, все это гребаное время, которое я потратил на тебя. Я бы нашел другого, но ты… — он замолк, жадно ловя ртом воздух.
— Тогда почему я?! — возопил я.
— А вот почему, — сказал громила, подойдя ко мне со спины.
Он сноровисто заломил мне за спину руки; придерживая их своей рукой, и вытащил из-за пояса охотничий нож с длинным и острым лезвием. Я подумал только об одном: что сейчас мне отклонят голову и перережут глотку, — но нет! Здоровяк наоборот, отклонил мне голову вперед и провел ножом по затылку. Срезанные под корень волосы посыпались мне за шиворот.
— Так и есть, — как бы для себя проговорил он. — Ты меченый. У тебя силуэт слоновьей головы на затылке, как и у нас, и Самсон знал это.
На улице и в доме затихли последние автоматные очереди, и прекратился шум моторов. Я был милостиво отпущен и, находясь в прострации, вытряхнул волосы из рубашки, тупо глядя на издыхающего Самсонова.
— Пора смываться, — ткнув меня в спину, отрезал громила, и мы вышли из комнаты.
— Суки, — было последнее слово, надрывно произнесенное Виктором Генриховичем нам в спины, но мы его уже не услышали.



Г Л А В А   Ш Е С Т А Я

«ОРДЕН СЛОНА»

Мы проследовали вниз, и вышли из здания. По пути попадались трупы охранников Самсонова; я насчитал восемь в доме и около пятнадцати на улице. По участку сновали люди в серой униформе с автоматами, лица их скрывали черные маски.
Два грузовика, проломившие фасад, стояли неподвижно, еще один тыркался у проломленных ворот. Краем глаза я заметил тело Жданова. Он лежал на земле правее окон кабинета Самсонова. Очевидно, смерть его застала на крыше, после чего он скатился с нее и проломил голову.
Здоровяк вывел меня за территорию участка, и мы сели в припаркованный джип: он за руль, я рядом. Он назвал свое имя — Степан. К машине подбежал человек в маске и отдал ему квадратный металлический чемоданчик. Степан аккуратно положил его на заднее сидение. Завелись, поехали.
— Он, наверно, не хотел умирать, — задумавшись о чем-то постороннем, сказал я.
— Кто?
— Самсонов.
— Аааа, — протянул Степан.
— Куда мы едем?
— К нам.
— Понятно. А насчет слоновьей головы на затылке: у всех вас такие же?
— Угу.
— И что оно означает?
— То, что ты должен быть в Ордене.
— Хм. Я знал об этом родимом пятне, но не подозревал, что оно похоже на слона…
— Похоже.
Степан отвечал не то чтобы неохотно, просто тема не слишком волновала его, и кратких ответов было, по его мнению, достаточно. Меня это, в принципе устраивало, если учесть ту лавину сообщений, которую я получил за последние два часа.
— Но я родился не в год слона.
— Правильно, поэтому ты и привлек внимание «Ордена».
— А ты с 1956, — догадался я.
— Угу, — подтвердил здоровяк, и после паузы заговорил, — Самсон (он называл его так) от твоего дружка узнал о том, что ты меченый, и втянул тебя. Уверен был, собака, что мы рано или поздно тоже об этом прознаем. Он нас давненько терроризировал, но мы установили за тобой слежку и подоспели как раз вовремя. До того как он предложил тебе деньги за то, чтобы ты связался с нами, при этом сливая ему о нас всю информацию.
— Да-с, я бы, скорее всего, согласился…
— Ну так! — улыбнулся Степан и с лукавством взглянул на меня.
За разговором я не обратил внимания, как мы выехали на дорогу. Заметил лишь, что вначале ехали лесом мимо искореженных пришествием орденовского омона, елей.
Мы проскочили три-четыре деревушки. По обочинам, напротив своих жиденьких хатенок ожидали покупателей их жители. Кто торговал ягодами, кто овощами со своего огорода, редко грибами. Тут только я вообразил, в какое изумление мог ввергнуть их шатающийся за пределами столицы лимузин Самсонова; с единственной целью, пустить мне пыль в глаза. А, кроме того, кавалькада из трех многотонных машин, сопровождаемых дополнительным эскортом — вот диво дивное!
Степан спокойно следил за дорогой, и я основательнее смог его рассмотреть. Телосложением и ростом он походил на любого из братьев Кличко, только шире и округлее. Но было это приобретено с годами: все-таки возраст давно ушел за сорок. Черты лица резкие, но выражение доброжелательное и едва наивное, на подбородке ямочка.
— Когда прибудем, с тобой будет говорить Иван Антонович. Он отвечает за принятие новичков или вроде того. С ним веди себя покорно и больше слушай. И, кстати, когда въедем в Москву, мне придется завязать тебе глаза. Извини, но таковы правила.
— Ты тоже извини за тот удар у меня в доме.
— Ничего, такова моя работа.
Под эти слова мы въехали в небольшой городок. Знак, предупреждающий об этом был заляпан грязью, а преимущественно пятиэтажные дома начинались не сразу; зато сразу за кустами таились два гаишника. Нас остановили.
Степан вылез из джипа и, выслушав фамилию и чин одного из них, стал развязно объяснять причину превышения скорость.
— Ну слышь, брат, мы с другом только что с дачи: банька, девочки и все такое, — он демонстративно замахал руками, войдя в образ. — Ну елы-палы, ну не заметил знак. Где он есть? А точно, есть! Давай по-человечески разойдемся… да ты чего, я как стеклышко, дыхнуть могу… Олегыч, достань мой кошелек… Ну где-где? В бардачке!
Я открыл бардачек. Кроме кошелька там лежал пистолет. Степан прекрасно знал об этом, но почему-то доверял мне.
— Могла быть засада, — пояснил он, когда мы поехали.
У Москвы Степан, как и обещал, туго завязал мне глаза узкой повязкой. В полной слепоте я прислушивался к шумам с надеждой угадать, куда меня везут, но это не помогло.
Вскоре мы припарковались (похоже в подземном гараже или вроде того) и Степан вывел меня из машины. Не снимая повязки, он вел меня по коридорам какого-то здания, где пахло краской и деревом.
— У нас ремонт, — коротко разъяснил Степан.
Пара-тройка дверей и запах исчез. Мы остановились; по спине моей пробежал неприятный холодок, и я понял, что нахожусь в месте, где размещен злополучный «Орден Слона».
— Это и есть Олег Атманов? — сухо спросил скрипящий, как не смазанные маслом петли, голос.
— Да, Иван Антонович. Вот привел…
— А что Самсон?
— Убит.
— Хорошо, — голос замолк секунд на десять. — Что ж ты? Сними, наконец, повязку.
Степан повиновался, и сдернул ткань. Мне не пришлось долго привыкать к свету, так как комната была слабо освещена единственной лампой с основанием в форме слоновьей головы поднятой вверх и зажимающей в хоботе роскошный абажур с бахромой. Предо мной стоял высокий человек с морщинистым лицом в строгом агатовом костюме.
Он отточенным кивком повелел Степану покинуть нас, не переставая вглядываться в меня своими мерклыми и поистине огромными глазами, с какими Глазунов изображал на иллюстрациях героев Достоевского. К прочему он имел густой смоляной волос и такие же кустистые брови. Лицо его: длинное, с вытянутым подбородком, с прямым длинным носом и широким ртом, — выражало глубокое и, пожалуй, злое желание проникнуть в самую суть человека напротив.
Я без приглашения опустился на диван, непонятно почему выставленный на середину комнаты. Иван Антонович, как назвал его Степан, того и ждал, и, отняв от стены стул, сел в непосредственной близости от меня.
— Я посвящен в ваши дела, — не найдя в нем порыва начать разговор первым, неуверенно сказал я. — Вот почему… вот… А, какого дьявола! Да чего вы ждете от меня? Скажите хоть слово.
— Слово — скупо, слова — стоят дорого, — вяло вбросил Олег Антонович.
— Мне кажется или сегодня и впрямь день острот и мудрых умозаключений? На меня уже вылил ушат ледяной воды Самсонов, а теперь и вы собираетесь. Или же попридержите до нужного момента?!
— Самсон был глупцом, и кончим с ним, — его глаза загорелись свирепым огнем. — Поймите, господин Атманов, ваша участь предрешена за века до вашего рождения: рождения в этот век и в этом теле. Свершится то, чему суждено свершиться. От вас потребуется сознательность; ни больше, ни меньше.
Иван Антонович все время сидел на краю стула, словно аршин проглотив, а после этих слов весь напружинился и натянулся как струна. Я же не мог отделаться от чувства, что кто-то третий наблюдает за мной, и хотел даже оглянуться назад: в глубь, куда не проникал свет лампы, — но Иван Антонович не позволил мне оторваться от скоблящего взгляда своих глаз.
— Сознательность по вашему есть подчинение?
— Полное подчинение, — он поймал себя на лишнем воодушевлении и мягче присовокупил, — но не думаю, что вас может что-либо не устроить.
Он встал и я тоже. Все это время на столе лежал металлический чемоданчик, привезенный Степаном. Иван Антонович открыл его и вынул округлую вещь, обернутую в кусок материи. Он неторопливо снял ткань, и в его руках очутилось яйцо Фаберже, из-за которого и начался весь сыр-бор, — пятьдесят первое. Потом достал из-за пазухи маленького игрушечного слоника и, вложив его в яйцо, спрятал драгоценную находку обратно в чемоданчик.
«Вот значит как! Самсонов врал: яйцо все время было у него. А слоник-сюрприз, пропавший в начале двадцатых годов, находился в «Ордене»!…»
— Думаю, вам пора спуститься в залу. Перед этим вас оденут в подобающее, — он сжал мою руку в своей, холодной и костлявой. — Очень рад нашему знакомству. Вас проводят.
Выходя, я услышал фразу, сказанную Иваном Антоновичем третьему лицу, о присутствии которого я подозревал: «Капризен, но чересчур хил — эксцессов не будет».
В коридоре, ошеломляющем своей пустотой, меня ожидала молоденькая девушка. Она, не проронив ни слова, провела меня в отдаленную комнату. На стуле перед зеркалом висела «подобающее» одеяние, приготовленное специально для меня. Девушка указала пальцем на него и удалилась.
«Капризен, но хил, — натягивая на шею длиннющий серый балахон и препоясываясь, бубнил я себе под нос. — Что за маскарад! Неужто они все это носят?»
К счастью никакой обуви и прочих принадлежностей не прилагалось. Я уселся на стул и начал играть в гляделки со своим отражением. Забава длилась минут десять и я уже не знал, чем себя занять. Никто не приходил.
Я приотворил дверь и выглянул — никого: надменная тишь и замогильная безмятежность властвовали в этом кусочке мира. Осторожной поступью я двинулся по коридору и только балахон терся полами о упругий ковролин. Я подергал несколько дверей; только одна была не заперта и вела в узкий аппендикс, заканчивающийся очередной дверью. За ней ждало помещение с четырьмя дверьми ведущими в четыре стороны. Нигде не было окон, повсюду светили неяркие синеватые лампы на потолках.
До моего слуха донесся мало разборчивый разговор. Я, стараясь действовать как можно тише, потянул на себя правую дверь и заглянул в щель. Внутри за овальным столом сидело несколько человек. Среди них был и Иван Антонович; он сидел ко мне боком и, чуть повернув голову, мог вполне заметить меня, если бы не тень, в которой дверь потонула полностью.
Кроме него было еще четыре персоны. Дородная женщина и мужчина с широко оттопыренными ушами, которого я мог видеть только со спины, наверное, принадлежали к «поколенью 1956»; к нему же можно было отнести Ивана Антоновича. Еще один — молодой человек с угреватым носом — растянулся на стуле правее женщины и, выражая всем своим видом крайнюю гадливость, зорко следил за остальными. И последним был на редкость старый господин с опущенной головой и кривой горбатой спиной. Стол полностью попадал в поле моей видимости, но пришлось напрячь слух, чтобы расслышать, о чем они говорят.
— …в конце концов, избавились от Самсонова, — завершала речь женщина.
— Другие мнения, — Иван Антонович оглядел присутствующих.
— Сарказм по этому поводу не уместен, — шепелявя, произнес старик. — И все-таки, господа, призываю вас повременить. Мало ли что…
Молодчик театрально развернулся на стуле, и, скрепив руки на груди, перебил:
— Нас в «Ордене» мало, но мы тоже имеем право голоса, — по реакции остальных, казалось, что юноша затянул свою обычную песню, но дослушать надо, раз уж таковы правила. — Меня делегировали мои (он запнулся и тут же раскраснелся)… мои ровесники. Мы давно кричим о несправедливости к нам, но вы не слышите.
— Перестаньте разглагольствовать, — подал голос человек с оттопыренными ушами.
— Вы правы, Григорий Ильич! — подхватила женщина. — Ближе к делу.
— Хотите к делу, давайте к делу. Но замечу, что меня перебивают уже который раз. Теперь об Атманове. Мое мнение такого, что история с избранным — это полнейший бред.
— А летописи! — всполохнулась женщина.
— Лгут. — жирно постановил молодчик.
— А ранние документы «Ордена»!
— Лгут.
— Верховской, вы ренегат! — женщина взвилась окончательно. — Да ведь существуют подтверждения из…
— Все ложь. Не то, чтобы ложь, а самообман. Нельзя же безоговорочно верить всему, что было написано столетия назад. Люди в то время были склонны ошибаться и преувеличивать. Но вы опять меня перебили, а я не договорил! — он явно был доволен, что вывел из себя собеседницу и продолжил с необыкновенным пафосом. — А сказать я хочу вот что: пусть мы и не верим (я от лица молодых), но проверить нужно обязательно. Предание ведь гласит, что свершиться это в солнцеворот, то есть в наш летний созыв, то есть сегодня! Поэтому тянуть нельзя: с плеч долой и с сердца вон, как говориться.
— Мнение понятно, — проговорил Иван Антонович.
— И все-таки, господа, — замямлил старик. — К чему спешить?
Григорий Ильич (тот самый, с оттопыренными ушами) после непродолжительной паузы задумчиво сказал:
— Мнение уважаемого Константина Аркадьевича небезосновательно: вы забываете, что Атманов сейчас находится в состоянии, которое можно охарактеризовать как аффект или срыв. Я убедился в этом, когда мы вместе с Иваном Антоновичем встретили его. И хотя Иван Антонович все-таки ратует за то, что все пройдет чинно и гладко, я берусь усомниться, — все слушали его с особым вниманием, что говорило о его привилегированном положении в «Ордене». — Главное не в том, насколько Атманов будет против процедуры или будет за нее, а в том, что произойдет с ним после, и не обернется ли это чем-то более опасным, нежели задержка на год? Я не могу верить в ложность летописных предзнаменований просто потому, что я член «Ордена Слона», а это накладывает на меня особые обязательства. В конце концов, как мы проголосуем, так и случится. А, между прочим, Иван Антонович, где сейчас Атманов?
— Он должен был уже переодеться. Я не приказал, чтобы за ним присматривали: вряд ли он сумеет свершить побег; пожалуй, отправлю к нему кого-нибудь… Нет, лучше сам.
Я не стал дожидаться, пока меня уличат в подслушивании, и кинулся обратно. Проделав обратный путь, я юркнул в уборную, а спустя полминуты явился Иван Антонович. Я нацепил на себя маску раздосаданного, брошенного всеми человека.
— Что вы там, совсем про меня забыли? Я к вашему сведению с самого утра ни крошки во рту не имел и ужасно голоден.
— Это легко исправить. Идемте, — небрежно ответил Иван Антонович. — У нас сегодня что-то вроде собрания: будут все члены «Ордена» и скромный фуршет.
Здание, в котором располагалась штаб-квартира «Ордена Слона», было воистину необъятным. Мы петляли по бесконечной анфиладе коридоров, то поднимаясь, то спускаясь по лестницам (в том числе и двум винтовым). Я склонялся к мысли, что это одно из полуразрушенных гигантских строений на окраине Первопрестольной, где раньше мог располагаться завод или что-либо в этом духе. Почти уверен я был в том, что мы двигаемся глубоко под землей в специально выстроенных катакомбах, в которых случайному человеку ничего не стоит заблудиться. Я невольно улыбнулся, вспомнив фильм «Чародеи».
— Зачем вы носите эти бессмысленные балдахины? — продолжил капризничать я. — Двадцать первый век все-таки, могли придумать что-нибудь пооригинальней, а то смахивает на дешевый фильм о дремучем тайном обществе.
Иван Антонович, шедший впереди, даже не обернулся и безгласно ускорил шаг.
Но вскоре и мне пришлось отбросить напускное пренебрежение и подлинно поразиться представшей моему взору картиной. Из нечистых полуразбитых проходов и лестничных пролетов мы вышли в колоссальный по размерам зал, будто по чьей-то милости покинули чистилище и очутились в сияющем благоуханном раю. Вышли мы не в сам зал, а на второй этаж, откуда уже по двум лестницам можно было спуститься вниз. Став у парапета, я смог целиком рассмотреть невиданное великолепие.
Пол выложен квадратами из красного дерева, начищенными до глянца; и казалось, что стоит ступить на его поверхность, так сразу понесет тебя вперед, словно по чистому, не успевшему замусолиться льду. На золоченых стенах сплошь картины, картины и канделябры с бесчисленным количеством свечей — некоторые из них еще коптят, но уже помогают остальным подчеркивать и без того блистающую красу встроенного в сердцевину подвалов дворца. По периметру кое-где притулились широкие диваны, опоясанные сзади шафранными занавесями; несколько дверей ютятся за чопорными гардинами. Сверху по потолку из многоцветных кусочков стекла выложена мозаика; узор выявляет фигуру слона на фоне горного пейзажа, а малая величина мозаичных звеньев делает рисунок почти фотографически четким. По залу двумя рядами расставлены столы: на белоснежных скатертях полным полно изысканных кушаний и напитков. Люди сплошь в балахонах снуют по залу, и откуда-то доносится ненавязчивая музыка, не отягощающая громкостью слух немногочисленных гостей.
— Вы абсолютно вольны в пределах этого помещения, — заявил Иван Антонович. — Здесь собрались далеко не все, и я ненадолго намерен покинуть вас. Вы вроде бы желали поесть?
— Да-да, я пока осмотрюсь.
— Отлично, — хмыкнул он и оставил меня в одиночестве.
Мое присутствие не осталось незамеченным. Некоторые ни без любопытства глядели на меня и шептались друг с другом. Дабы сбросить с себя неловкость, я твердым шагом двинулся в сторону столов и по дороге снял с подноса проносившегося мимо юнца бокал с шампанским.
«Видно, они своих всех в лицо знают, а я личность для них новая, да еще и по возрасту не подхожу, — поразмыслил я. — Любопытно, известна ли им эта история с избранным…»
Я положил в тарелку куриную ногу, два вида салата, грибов и еще какого-то замысловатого блюда из риса и мяса в студенистой подливке, которое в большом количестве присутствовало на каждом столе. Подхватив два ломтя хлеба, я поспешил отбыть к пустому дивану, где и начал трапезничать, посматривая по сторонам. На одной из стен висели огромные часы, на которые я изредка посматривал с расплывчатым желанием ускорить ход проклятых медлительных стрелок.
В продолжение часа народ действительно прибывал, а вместе с ним и шум. Моя тарелка опустела, и я вальяжно попивая из очередного бокала, наблюдал как один молодой человек, толстоватый и мешковатый, вот уже полчаса увальнем суетится поодаль от меня с явным желанием подойти. Я нарочно осыпал его прямыми взглядами, отчего тот весь как бы съеживался и, в конец теряясь, прятался за остальными гостями.
Вдруг он, вроде бы осмелев (или выпив по более вина), опрометью подскочил и плюхнулся на диван рядом.
— В-вы тот самый Атманов? — выпалил он, заикаясь от волнения.
— Тот самый — это какой?
— Ну т-тот, про кого говорят?
— Что говорят? — не унимался я, глядя, как собеседник тает на глазах.
— Ну к-который должен стать… избранный, в общем.
— Если меня здесь не обманывают, — несколько смягчился я, — то он самый и есть.
— О, да — благоговея, произнес юноша и сконфузился.
— Может хотя бы ты объяснишь, что тут намечается?
— Да! — воодушевился он и посмотрел на меня взором пса бесконечно преданного хозяину. — Здесь собрание, одно из двух. Одно проходит в день летнего солнцестояния — сегодня получается; а второе попадает на зимнее солнцестояние. Вот…
— А чем вы вообще занимаетесь?
— Занимаемся мы весь год, а на собраниях обсуждаем свои успехи, кто чего добился и тому подобное. По правде, у нас больше «средних»: тех, кто родился в 1956 году, а младших, таких как я, — меньшинство, если не считать совсем старых, из которых всего лишь один и остался (год назад был еще один, но помер). А главные, кто решения всякие принимают, всегда состоят из трех «средних» и по одному из других, если есть такие. Но с нами Верховской: он самый умный и радеет за наши интересы, а то ведь только и прислуживаем им. Вон, напитки подают только наши: поди и принеси!
Я вспомнил, как их Верховской отстаивал интересы на собрании пятерых, и про себя улыбнулся.
— Но ведь подождать несколько лет, и вы станете «средними».
— Непременно станем! — пылко подтвердил молодой человек. — Кстати, вы уже попробовали наше коронное блюдо из риса с мясом?
— Да. Правда мясо уж слишком жесткое.
— Конечно, ведь оно слоновье, а подливка из слоновьего молока!
—Вот бы не подумал… — от такого уведомления во рту стало кисло. — А скажи, что от меня ждут, в чем мое предназначение?
— А вам не объяснили ничего?
— Пока что нет?
— Ой, тогда мне не надо с вами говорить, — заволновался он и, почтительно извиняясь, ретировался к компании своих.
«Спугнул мальца, — сетовал на себя я. — Надо было чуток пофинтить, а уж потом наседать. А он тоже хорош: какое фарисейство, но и какое обожание!»
Наконец, откинув в сторону портьеру, в зал вошел Иван Антонович, а вслед за ним сухопарый Верховской, Григорий Ильич, женщина и ветхий старикашка Константин Аркадьевич. Теперь они, равно как и все на данном званном вечере, облачились в однообразные одежды. Верховской с апломбом отчалил к молодому поколению, и в мгновение ока был осажден им как Азов Петром Первым. Иван же Антонович, поздоровавшись с несколькими из присутствующих, начал взглядом искать мою персону.
— Вставайте, я обязан вас представить, — сказал он мне, подойдя.
— Валяйте.
Сначала была большая компания, в которой меня встретили милыми улыбками и приличествующими знакомству вопросами. Когда дело дошло до того, что округ этой компании сгрудились еще несколько, Иван Антонович под благовидным предлогом (дескать, не будем мурыжить важного гостя) повел меня дальше. Затем был какой-то чиновник высоты необыкновенной, трое иностранцев и одна иностранка, состоящих в своих иностранных филиалах «Ордена», и другие орденоносцы калибром поменьше.
Когда церемониал кончился, я не выдержал:
— Долго вы намерены держать меня в неведении? Если судить по их лицам, они уже полностью готовы к свершению таинства со мной в главной роли, вот только я пока не готов.
Иван Антонович отвел меня в сторону.
— Будьте спокойны, господин Атманов, — произнес он, кивнув кому-то из толпы. — Дождемся восхода солнца, когда все и закончится, — в этот миг его глаза гипнотически обожгли меня. — А покуда развлекайтесь, веселитесь: этот ужин в вашу честь!
— Так и поступлю, — внутри я взъярился, но внешне своей реакции постарался не выдать. — Ответьте хотя бы, для чего у ваших балахонов такой большой капюшон на какую-то нечеловеческую голову?
Иван Антонович раздался неожиданным гомерическим хохотом и, хлопнув меня по плечу, пошел прочь.
«Редкостная сволочь, — вся желчь поднялась во мне».



Г Л А В А   С Е Д Ь М А Я

КОНЕЦ

Алкоголь подействовал и под легким шафе я несколько раз пытался вклиниться в общие разговоры, но не удачно. Тогда я начал бродить вдоль столов, нарочно напевая въевшийся мотивчик. Юнец, так красочно описывавший мне угнетение молодежи в «Ордене», теперь чурался меня и усердно держался на расстоянии. Встречая Ивана Антоновича, я каждый раз издевательски кланялся, прижимая правую руку к груди; тот лишь хмурил брови.
Минул час, другой; исподволь завязалось всеобщее волнение. Орденоносцы утихли и почтительно ожидали кульминации этой ночи. Через пару минут они растянулись по залу, освободив тем самым сердцевину. Из толпы отделился Григорий Ильич и, заняв освобожденный центр, начал речь:
— Дамы и господа! Мы рады в очередной раз видеть вас на летнем собрании «Ордена Слона»…
Акустика помещения поражала: он мог говорить совершенно не напрягая связки, но слова его обходили все закоулки зала.
— …Сегодня произошло два знаменательных события для «Ордена». Первое: с Самсоновым покончено раз и навсегда (пробежал гул удовлетворения). Но даже оно меркнет в сравнение с тем, что сегодня, сейчас, здесь находится человек, которого мы и наши предшественники ждали очень давно. К сожалению, мы немного затянули наш вечер, а до рассвета осталось меньше полутора часов, к тому же должна состояться церемония, которую мы проводим впервые — поэтому предлагаю к ней немедля приступить!
В середину вышел Иван Антонович. В его руках была неглубокая, но широкая чаша без ножки или другой подставки, украшенная разноцветными каменьями. Держа ее двумя руками, он встал супротив Григория Ильича и передал ему какой-то маленький предмет.
— Я буду первый, — сказал Григорий Ильич.
Опустившись на колени, он резко провел рукой у своей шеи, и кровь забарабанила о дно чаши.
Потом каждый из присутствующих подходил к Ивану Антоновичу и совершал ту же процедуру: делал крохотным ножичком надрез в районе шеи, отдавал каплю крови и, зажимая рукой рану, отходил к остальным. Большинство делало это легко и непринужденно, даже с некоторым маниакальным удовлетворением. Одна женщина долго не могла решиться и зазря царапала кожу, пока ей ни помог Иван Антонович. Вообще он держался крайне строго, выражая всем своим видом спокойствие Сфинкса.
Вскоре основная часть «Ордена» успела стать донорами. Я давно бросил наблюдать за возней у чаши и в одиночестве сидел на диване. Половина свечей истекла стеарином и угасла; воцарились таинственные потемки. Неожиданно прозвучала фраза, заставившая меня оторваться от дум:
— Господин Атманов, уважьте нас, подойдите.
Слегка запаниковав, я прошел в центральную часть.
— Возьмите чашу, — Иван Антонович отдал мне сосуд.
Все единовременно посмотрели на часы и накинули капюшоны на головы, лишаясь возможности следить за дальнейшими действиями. Тут же в потолке открылась круглая перегородка, скрытая в центре мозаичного полотна.
— Сейчас наступит рассвет, — зашептал мне на ухо Иван Антонович. — Ты должен выпить всю кровь. Пей.
— Да вы что…
— Пей, ты должен выпить, ты обязан! — его голос срывался на сдавленный крик.
Я глянул в красную жижу; мое кровавое отражение источало страх.
Иван Антонович сдавил мне руку:
— Пей, или ты не выйдешь отсюда никогда. Слышишь, никогда!
Отвратительный металлический холод объял ротовую полость. Кровь мало-помалу потекла в горло, вызывая жгучую тошноту и, казалось, влилась в каждую клетку моего тела, заполнила каждую пору, застыв омертвевшим сгустком.
Боже, как предательски неторопливо пился этот рдяный напиток! Под конец глотать стало невозможно; а Иван Антонович, дыша громко и отрывисто, ладонью запрокинул чашу так, что тонкие струи потекли у меня по подбородку.
Меня шатнуло, и в глазах замерцали пестрые искры. Пяти секунд хватило, чтобы придти в себя и умом постичь то, что кровь выпита до остатка. Руки сами собой опустились на шею, и меня чуть не вывернуло наизнанку. Чаша упала куда-то за спину, а я поднял голову, дабы глубоко вздохнуть и избавиться от послевкусия. И точь-в-точь, словно предугадав минуту, из потолочного проема прямо на меня ниспал солнечный луч — первый рассветный луч, отпрянувший от всесильного светила, и направленный хитроумными зеркальными устройствами в средину подземного обиталища «Ордена Слона».
Здесь началось самое невероятное…
Головы членов ордена стали увеличиваться в размерах. И когда, наконец, орденоносцы сдернули капюшоны, то на месте прежних голов, выросли слоновьи, которые были примерно раза в два больше человеческих. Я в шоке обернулся на Ивана Антоновича, стоявшего позади, и наткнулся на его новую ипостась: лицо с длинным морщинистым хоботом, жемчужными бивнями и здоровенными ушами-опахалами.
Все человекослоны закопошились и подняли галдеж; из слоновьих ртов вырвались вполне человеческие непечатные выкрики.
Только я успел нетвердо отступить вправо, как Иван Антонович истошно заорал:
— Не вышло, ничего не вышло! — и вероятно, завидев мое движение, он низким чужим хрипом прибавил, — Хватайте его… убит, убит… хватайте…
Но я уже успел найти брешь в кольце орденоносцев и, что было силы толкнув пару фигур, прогоном понесся на второй ярус: несколько больших шагом — и я наверху.
Человекослоны тоже пришли в себя. Половина припустила за мною, а вторая к противоположной лестнице. Впереди первой половины бежал Степан, которого по телосложению не узнать было невозможно. Еще я мельком заметил Ивана Антоновича: он осел на колени да так и остался на том же самом месте.
«Открывайся, открывайся, ну открывайся же, — стучало в мозгу, пока я дергал многочисленные двери. — Есть!»
Я вбежал в пыльный коридор, погруженный во мглу. Усилившийся грохот шагов моих преследователей подстегнул меня не стоять напрасно пнем, а лететь прямо, куда глаза глядят: главное, подальше от них.
Серые и беспроглядные проходы с низкими потолками проносились мимо с огромной скоростью и оставляли на мне сетки паутин. Минут через десять я перестал осознавать, где я и в каком направлении двигаюсь. Вверх ли, или вниз, от залы или кружу вокруг нее? Лишь отголоски орденоносцев слышались ото всех сторон… и мое быстрое дыхание.
Вот еще один пугающе-черный лестничный пролет сжал меня в своих объятьях. Всматриваясь во мрак и согнувшись, я рванул вверх, но удар по голове заставил меня потерять сознание.

Я лежу в мягкой постели, и убаюкивающее тиканье часов выносит меня из небытия. Неужели, все сон; такой удивительный и реалистичный, но сон? Морок, вызванный на свет воспаленным сознанием?
Приподнял веки — моя комната, мое окно, мой лоскут неба в перистых облаках. Мой оазис. Как хорошо и спокойно. Хорошо и спокойно — два предельно простых слова, которые могут означать счастье. Лишь что-то больно давит в спину…
Я повернул голову и хотел было снова заснуть, но посмотрел на кресло. В нем оказался Иван Антонович. Он молчаливо следил за мной.
— Вы?! — я мгновенно пробудился и попытался подняться, но жуткая боль в голове отшвырнула меня обратно на подушку.
— Лучше будет, если вы останетесь лежать, — проговорил он. — У вас сильное сотрясение, господин Атманов, и нервное истощение к тому же.
— Ты несколько часов провалялся в бреду, — вставил кто-то, притаившийся сзади.
— Степан?
— Да, господин Атманов, Степан и я. Вы очень устали и, скорее всего, решили, будто все, что произошло, вам привиделось.
— По правде сказать, да, — я дотронулся до перевязанного лба и застонал. — Что случилось? Почему я дома? Где Алёна?!
— Алёну мы попросили ненадолго уйти, но скоро она вернется. Мы же обязаны объясниться.
— Слушаю. Ну, что вы там хотите объяснить? — в гневе на безмятежность Ивана Антоновича выдавил я.
— Вы пытались сбежать, помните? Но, к сожалению или к счастью, ударились о трубу и отключились. Мы нашли вас, перевязали рану и отвезли сюда. Почему вы убегали?
— Ха, вы еще спрашиваете! Что вы там кричали про то, чтобы меня убить?!
— Помилуйте, я кричал «убит». Однако, здесь нет вашей вины, мы оба были не совсем в рассудке… Понимаете, в древних источниках описано появление избранного, но нет указаний на время его появления, даже приблизительного. А еще там сказано — помимо многого, о чем вам знать не столь необходимо, — что если «Орден Слона» не отыщет избранного вовремя (термин очень неопределенный, если брать в расчет то, что наши источники — это переводы древнейших письменных упоминаний, апокрифичных обрывков с насильем иносказаний в тексте), то слон внутри его погибнет. Обряд подтвердил мои худшие опасения — слон внутри вас убит потраченным временем.
— Значит, все кончено?
— Для вас, да. Нам же остается ждать появление нового избранного. Могут пройти годы, столетия и даже тысячелетия, прежде чем это произойдет…
Теперь, когда нас больше ничего не связывало, Иван Антонович стал мне особенно неприятен. Я отвернулся к стене.
— Почему не спрашиваешь, что будет с тобой? — сардонически поинтересовался Степан.
— Не интересно.
— Вот так да! Иван Антонович, ну разве такой апатичный мог стать избранным? — засмеялся он.
— В своей дальнейшей судьбе вы свободны, — проговорил Иван Антонович без намека на юмор. — Вряд ли вы найдете нас, и лучше бы вообще не искать. Нас вы больше никогда не увидите. Живите, господин Атманов.
— И вам того же, а теперь убирайтесь.
Иван Антонович поднялся и вместе со Степаном вышел из комнаты. Я услышал лишь, как хлопнула входная дверь, отрубив от настоящего субстрат последних дней.
Прошло минуты три. Дверь снова хлопнула и ко мне вбежала Алёна. Она села на постель рядом.
— Кто были эти двое? Олег, я так перепугалась, когда ты пропал, а потом они принесли тебя без сознания в этой хламиде и все ждали, ждали пока ты очнешься!…
Лишь теперь я осознал, что остался в орденовском одеянии… но что-то ужасно резало спину!
Я приподнялся. Алена засунула руку в объемистый капюшон моего балахона и вытащила на свет… прекрасную чашу.
— Ой! — воскликнула она. — Похоже, это блюдо золотое!
— Ты думаешь? — засомневался я.
— Уверена. А камни в ней какие, ты только погляди!
— Кажется, я уронил ее назад, когда был немного не в себе. Вот тебе и на: вышло так, что Ларс сдержал свое обещание…, — я притронулся к горячей бархатной щеке Алёны. — Когда-нибудь я тебе все расскажу, а пока иди ко мне.
Глаза Алёны заблестели, и она прильнула к моей груди.
— Ты голоден? — спросила она.
— Очень…

2004 год.