Город

                Ольга Фёдорова

                Город
    Каждый уважающий себя художник каждое утро выходит с мольбертом в туман – на этюды. У каменных зданий, в парках, по берегам гранитных рек – он рисует город.
    Нет такого поэта, который не писал бы о городе – это его душа, такая же бунтарская, непокорная, суровая….
    Нет такого путешественника, который, попав в этот город, уехал бы, забрав с собой своё светлое сердце – город оставляет его себе навек. Поэтому здесь больше всего самоубийц и тех, кто страдает из-за неразделённой любви.
    Чего только не хранят эти стены! И всё это – мой город….
    И сегодня я имею счастье душой раствориться в нём, слиться с городом воедино. Не смешаться с толпой, не затеряться среди улиц, не остаться в нём, войдя в собственный дом – нет, я перестаю ощущать свою душу, ибо она – здесь, в городе, во всём, что я вижу…. Мой город – это вечная тревога, тоска, любовь – это всё, что я имею на данный момент. Ведь наваждение приходит всегда неожиданно, и имя ему – странная, неразделённая любовь…. Город любит только себя, и поэтому не быть ему пусту душами и сердцами. Сплошь камни и разбитые сердца….
    Я не умею рисовать – только видеть. И то, что я вижу каждый день, сжигает меня своей неприступностью. Я могу только путешествовать и глядеть, глядеть….
    Тупичок – пять пятиэтажек -«хрущёвок» - мой закуток. Это так далеко от истинного города, и всё же это – частица его…. Зимой – снежная поляна и деревья, тропинка от дома до дома, летом – зелень, и не видно дома далеко напротив. Отсюда всегда начинается моё путешествие, и здесь заканчивается, и кажется, что это не город, раз нет камней, но они всегда рядом, пусть даже их и не видно и в них не веришь.
    Летом здесь, как в саду, а зимой – как в пустыне, и избавляешься от этого ощущения тогда, когда видишь дома, маленькие, самоутверждающиеся дома, параллельные и перпендикулярные, торчащие ввысь, то тут, то там, слышишь настойчивый скрежет заводимого мотора «Запорожца», который чинят вот уже который год под окном. И, несмотря на то, что среди пустоты дышать легче, невозможно отрицать сам факт существования этих домов, потому что они есть – и всё тут.
    Здесь, именно здесь, в лесных районах мы блуждаем меж домов-пятиэтажек, манящих своей простой и одинаковой загадочностью, мимо детсадов и детских полуопустошённых площадочек социалистического времени всеобщего равенства под темнеющим небом, всё кружим и кружим по дорожкам, но ощущение такое, будто мы в лабиринте – всюду эти дома, и лес тёмный через дорогу…. Когда нам надоедает мрачное великолепие дворов, темнота и холод, если это зима, мы заворачиваем греться в ближайший тёплый подъезд пятиэтажки, достаём сигареты и зажигалку озябшими пальцами и стоим внизу, у зарешеченного подвала, и таким образом мы ищем тепла, оборачиваясь на стук тяжёлых дверей. Согревшись, снова начинаем путь среди дебрей домов, если повезёт, встретим друзей. А если это лето, заходим к другу попросить глоток воды; друг говорит: «Сейчас» и исчезает. Мы сидим на грязных ступенях и, прождав полчаса, мы понимаем, что о нас попросту забыли, и идём дальше…. Как всегда, к остановке, в центр, на Невский, прочь от этих дворов, ближе к камням, но мы знаем – так же, как зовут нас далёкие камни, непременно и наши родные дворы притянут нас назад, как магнитом. Ведь эти дворы мы каждый день видим в наши окна – мы радуемся, когда в них бьёт ослепительно рыжее солнце и будит нас, и зовёт…. Но я плотно занавешиваю окна.
    Проклятье: быть Петербургу пусту, а значит, и моей душе…. Ведь сегодня я решаю раствориться в нём. Всё, что вижу и слышу – город, да и я становлюсь городом.
    И всё это наваждение, весь этот синтез символов начинается тогда, когда я выхожу из дома с утра. И далее – по кругу, по кругу, в холодный камень – город мой всегда ассоциируется с зимой, наполовину запорошившей его снегом, как серебряной фольгой, и даже летом мой город всё равно остаётся пасынком зимы. К тому же, наши лица тоже потихоньку обращаются в камень – даже у нас, музыкантов, и только глаза сияют, подобно самородкам – по ним-то нас и можно узнать, а не только по косым чёрным кожанкам и по длинным пальцам рук, украшенных редкими кольцами и пластырями у фаланг указательных пальцев. Да, и это тоже мы, но нас можно узнать в этом городе исключительно по нашему настойчивому настороженному взгляду…. Впрочем, музыканты ведь – тоже люди, и они так же, как и все остальные, каждый день ездят в общественном транспорте.
    Трамвая, как всегда, долго нет, как и всегда с утра. На остановке стоят грустные люди, мёрзнут и смотрят в одну сторону, и когда, наконец, появляется трамвай, все удивительно оживляются, заполняют вагон, и – о счастье! – ещё остались свободные места! Можно будет спокойно поразмышлять четыре остановки до метро, если только эта тётенька в норковой шубе прекратит орать на пьяного дяденьку в ватнике, и старушка сможет, наконец, купить талоны у сонного водителя.
    Но в трамвае, как обычно, холодно, он гремит по рельсам, и окна заледенели, и я успеваю думать только о том, что моя улица не такая узкая, как некоторые в центре – вообще удивительно, как трамвай там пролезает – между двумя огромными домами махонький промежуток…. Но в любом случае в центре я предпочитаю ходить пешком.
    В трамвае холодно, как дома – леденеют окна, и тело пробирает мелкая дрожь…. Но запорошенном снегом стекле я пытаюсь продрать гордый и робкий пацифик, после чего я продолжаю мёрзнуть с довольным видом. А юная пара, которую придавили к стеклу напротив, выводит на окне тёмные силуэты крыс, шествующих друг за другом, сложив лапки…. Вокруг стоят какие-то дикие люди с жуткими лицами – что это за оцепенение?
    - Прекратите толкаться!
    - А что я делаю, что?
    - Ну, вообще уже обнаглел….
    - Ох, эта молодёжь!
    - Козёл!
    Всплеск – и опять оцепенение, только дребезжит по рельсам трамвай. Я едва различаю остановки, но неотрывно слежу за полётом газеты по мёрзлому асфальту – сначала взлетит один конец, а потом другой….
    Потом мы стоим перед светофором минут пять – все уже возмущаются, а у водителя – какие-то разборки с шофёром «Мерса», которого тот умудрился задеть. Все мёрзнут и злятся, и положенные четыре остановки наш трамвай проезжает ровно за пятнадцать минут. Все бросаются к метро в надежде согреться, и поэтому не удивительно, что там моментально образовывается тол мальчишки-подростка впереди на джинсовой кепочке шариковой ручкой написано большими кривыми буквами «Алиса». Прямо напротив метро стоит ёлка. Кажется, это – Новый год….
    Когда едешь вниз на эскалаторе, все смотрят на тебя, точно ты задолжал им не меньше миллиона, с абсолютно каменными лицами и стеклянными глазами – поэтому лучше просто сбежать вниз, несмотря на все на свете предупреждения…. Обожаю скорость!
    А внизу на стенах, где обычно пишут название станции, рядами висят рекламные плакаты. Пиво «Koff» от фирмы «Sinebryuhoff» - ему 175, и каждую ночь – в ресторане, «Ultravit Schlank» - средство от полноты, и прочие маразмы. Скоро все стены завесят, а они ведь такие красивые…. Непонятно всё это.
    Что я пишу? Да есть в английском языке чудное выражение «make love», что мы переводим как «заниматься любовью», чрезвычайно опошлив и обезобразив – лучше переводить как «творить любовь»…. И вот теперь я творю хронику любви к своему городу, пока я ещё в состоянии чем-либо восхищаться.
    Теперь мне сложно вспоминать о метро, теперь, когда я иду по Марсову полю, которое в народе окрестили Сникерсовым, солнце светит в правый глаз, в тяжёлой сумке на плече трепыхаются, затрудняя ходьбу, белые с митьковскими рисунками томики Довлатова…. Когда самое начало весны, и в сердце пауком-кровососом сидит страсть. Может, она исчезнет через месяц или через год, но сейчас она есть…. И ещё, несмотря на это, глубокая боль – ещё одна рана – мешает радоваться весне, и имя ей – судьба.
    Этот город…. Выходя из дома, никогда не знаешь, вернёшься ли назад. Наверное, это судьба. Во всяком случае, насколько мы, жители, счастливее тех, кого привозят на Интуристском «Икарусе» в центр и объявляют:
    - На осмотр города у вас три с половиной часа….
    И всё. Потом – назад. А мы остаёмся, и можем гулять здесь, сколько угодно и когда угодно…. Наверное, это счастье.
    А ещё здесь сильны иллюзии – столько призраков, что не верится порой, что они здесь есть. Но таков наш петербургский воздух – он рождает только легенды.
    Впрочем, это всё – отступление, дополнение, эпизоды, а пока я еду в метро.
    Если бывает сборище монстров, то именно это наблюдаешь там. Как будто живой воздух выкачивают, и на лицах застывают маски…. Наверное, поэтому я всегда нервно смеюсь в вагоне метро, хотя на меня смотрят, как на ненормальную. Ну, ещё бы – десяток людей, уставившихся в стекло на свои исключительные морды, упиваются собственным совершенством, которое совершенно исчезает в метро. Головы, головы, толпы, каблуки, темень за окном…. У двери стоит девушка, глядит на себя в упор в стекло и поправляет причёску, после чего начинает жеманно крутить головой во все стороны. Она очень нравится сама себе, и она не одна такая – я замечаю их при каждой поездке в метро. Мне это кажется странным – минуя десятки взглядом, она смотрит на себя и находит себя красивой…. Когда она выйдет, придёт другая. Такие подозрительные лица, что мне просто хочется закрыть глаза. Я сижу, вдавившись в мягкое сиденье, закрыв глаза – вот-вот, и на меня брякнется чья-то тяжёлая сумка…. Слышу голоса:
    - Так вот, это твоя стенка, где «О` кей» было написано, да?
    - Да.
    - Я там начертал «Позвони мне» - ты прочёл?
    - Я одного не пойму – какой маньяк там дописал «Come on, baby»?
    - Не знаю, не знаю…. По-моему, это круто.
    Это студенты…. Однажды у двери стояла юная пара и трепалась о том о сём – была остановка, двери открыты. И тут машинист как гаркнет:
    - В последнем вагоне – долго будешь дверь держать?
    Парень дверь отпустил, а его юная спутница долго радовалась:
    - Ты скажи: тебя заметили! Это в последнем-то вагоне!..
    Может, это смеху подобно, а может, это просто мой город. Откроются двери – войдут новые люди, и тут же перестанут быть новыми. Всё безупречно чисто, безусловно просто….
    На стёклах иногда пишут краской, рисуют рекламные объявления. Это иногда оживляет поездку – по сто раз читаешь, глядишь – и гораздо интереснее ехать в метро. «Агентство «Клондайк» - как забавно! И ещё иногда внизу под объявлением рисуют забавных бегемотов в строительных касках. Одного, огнедышащего, прозвали Горыном, другого, с широкой мордой – Батоном. Забавные такие зверюшки, весёлые – это вроде бы самое интересное из того, что встречается в метро. Бывает даже так:
    - Люди добрые, поможите кто чем может….
    Жалобные голоса верещат каждый день. Подходит такой маленький профессиональный нищий с протянутой рукой, смотрит в глаза нагло, и ждёт. Если на него не рявкнешь – не отойдёт…. Я устаю от метро – это и так очень яркое олицетворение нашей жизни. Иногда думаешь, что знаешь, куда едешь и где остановишься, а на самом деле – нет…. Всё это – мистификация, порой очень сомнительная, но всё же…. Я хочу на воздух, на лестнице из-под земли да на свет выехать, воскреснуть для солнца, для асфальта, для деревьев и прочего, и прочего. Хотя, как часто бывает, из одной клетки тут же попадаешь в другую….
    Этого можно не чувствовать – кажется, что все здесь свободны, что воздух лёгок и свеж, но на самом деле это не так, потому что очень скоро понимаешь – здесь что-то не то. И это «не то» чувствуешь, но не знаешь, что это. Может, камень здесь такой – куда не глянь, дома, дома…. Редко когда зелень проглядывает, и это даже у нас, на северной стороне, не играет никакой роли – даже во дворах, где всё утопает в зелени, чувствуется этот нездешний воздух, камень…. А что это? Трудно сказать – может, миф, а может – просто так, кажется…. Но почему всем сразу? И всё равно, это ни с чем не сравнимое чувство – выехать из-под земли на свет, и глазами, скрытыми взглядозащитными очками, увидеть солнце - если это лето и весна…. А весна нерадостная какая-то, тусклая – это от души идёт, на самом деле она – такая же, как и всегда. Наверное, потому, что готовятся к ней, говорят о ней ещё зимой. А когда она приходит, непременно что-то случается, и радость весны меркнет… ну, хотя бы на время. Потом снова все слегка нервно, напряжённо оживляются, картинно как-то…. А может, это уже стало естественным…. Но это не значит, что я ненавижу этот город – нет, я его люблю именно за этот воздух, именно за «что-то не то», которое в нём носится. Тот, кто сюда приезжает, сразу это чувствует.
    «Порой и мне смешно смотреть, как толпы сонных людей обрекают на плеть и ставят в загон», - сказал один москвич. «Ну, что ты, смелей – нам нужно лететь!» - ответил другой, из Череповца. Думали – метафора, а он и вправду улетел. Посмотрел на это один из тех, кто в Питере родился, и ответил, глядя на него из окон мансарды: «Белый голубь слетел, серый странник зашёл посмотреть, посидит полчаса, и глядишь – опять улетел…» А ведь проснулся-то, смеясь…. И на ступенях Инженерного замка молодой гуру признавался себе: «В этом мире, определённо, нет никаких радостей…» Впрочем, туда я ещё вернусь – мимо этих ступеней я и так прохожу, по меньшей мере, пять раз в неделю….
    На свежем воздухе быстро забываются и вкладыши с Терминатором на лампе в метро, и каменные лица – словно заново открываешь новый мир. С миром метро этот мир роднит только то, что люди стремятся обогнать друг друга и продемонстрировать свою супермодную одежду, или произвести фурор, выйдя из красивого лимузина, или…. Чего уж там говорить, этих «или» великое множество. Люди – они и в Питере люди, но всё равно, какими бы они не были, каждый чувствует воздух города.
    Здесь нельзя найти что-нибудь типичное, потому что в воздухе носится миф – обнаружить его и поймать просто невозможно, он невидим, его можно только чувствовать. Он то делает всех поголовно счастливыми, то нагоняет хандру, то отодвигает весну, то заставляет дождь лить трое суток подряд. Он приводит в движение и замедляет, он замораживает и оживляет, и всё это потому, что однажды кто-то сотворил этот миф и поведал о нём миру….
    А творить в мифе множество миров – это я могу, даже особенно изощрённой фантазией обладать не надо: вышел – и смотри по сторонам – сколько историй, сколько легенд; они все уже сочинены, они живут и действуют прямо перед тобой – они уже кем-то сотворены, остаётся только фиксировать их в памяти, на бумаге или плёнке, или просто забыть – как угодно. Можно смотреть, наблюдать нашу питерскую жизнь, как интересный фильм под названием Город. Можно считать себя главным действующим лицом – как угодно, всё равно сюжет наметится сам и мигом обрастёт массой эпизодов, действующих лиц, мест действия и прочего. Если хочется романтики, можно нырнуть в первый же попавшийся двор-колодец (особенно если по пути), и вдоволь насладиться этой полудетективной урбанистической красотой – ведь и здесь, на дне колодца, притаился миф….
    Пожалуй, нет загадочнее места, чем такой двор – наверное, поэтому сюда всегда стремятся юные романтики, хулиганы-подростки – просто погулять, насладиться эти странным воздухом мифа, который наиболее полно ощущается здесь, и только здесь. В чём же секрет? Трудно сказать…. Но когда я прохожу под аркой такого двора, мне всегда хочется взглянуть вверх, в сторону чердака одного из старых жёлтых домов – наверное, там живёт тот, о котором я написала роман…. Он живёт непременно в одном из таких домов, и где-нибудь поблизости его наверняка можно встретить – у него такие восторженные, наполненные этим мифом глаза…. Нам, музыкантов, как и романтиков, очень легко узнать в толпе.
    В этих дворах всегда тесно, и лишь глядя на небо, чувствуешь, как это высоко и здорово, когда стоишь на дне, и над тобой возвышаются громады домов…. Очень трудно объяснить словами, что чувствуешь здесь, потому что есть такие загадки, на которые нет ответа – есть только воздух, дух самой загадки. А между дворами – длинные переходы под арками, которые темны и гулки – шаги кажутся громкими, равно как и голоса. После такого путешествия невольно ощущаешь прилив нежности к старым домам, которые понимаешь  и узнаёшь снова и снова, а после начинаешь придумывать, кто, для чего и как здесь живёт, глядя на освещённые окна, белые занавески и жёлтые обшарпанные стены…. Ох, не любят мифы тех, кто пытается их разгадать! Говорю, а в мыслях – совершенно другое, что внешне не поймать – это воздух…. Нужно просто придти, вдохнуть его и посмотреть…. Не разгадать, просто коснуться. Осторожно надо с ним – с мифом-то ничего не сделается, а вот с нами – может быть…. Загадка мифа гораздо глубже и труднее загадки Сфинкса – так что общее есть, наверное, но лучше его не сердить.
    В этом городе всё время что-то испытываешь – или испытываешь себя, поэтому мы, жители города и призрачные владельцы этого мифа – непременно в чём-то поэты – в любви, в слове, в камне, да и, чего уж греха таить, во лжи. Но и красоту чувствовать умеем, это уж точно. Ну, а если о себе, то я замечаю за собой постоянную восторженность, если не сказать больше – влюблённость…. Не то воздух к этому располагает, не то ещё что, но без состояния восторженности мне здесь уже не прожить, иначе никакого мифа не состоится. Причём это относится не только к городу, а и к тому, на чём в данный момент особенно дольше задержалось твоё внимание – это потом и воплощается в мифе…. Всё безупречно просто, но всё имеет смысл только здесь, только в городе, который своим воздухом и питает, и пытает, и убивает нас – вот ведь как…. Этот город таким образом помогает нам сперва выживать, а потом жить…. А выживают сильнейшие, но не гениальнейшие – они всё чувствуют гораздо глубже, тоньше, болезненнее, что ли…. А наш каменно-серый воздух – он не только друг романтиков, он засасывает, делает маньяками, рабами Города и Мифа. Мы сами можем вырастить из него монстра, а можем и не замечать вовсе – это уж кому как больше нравится.
    Что же касается моей восторженности, рождённой, кстати, здесь, именно в этом городе, спасителе и погубителе, родилось это моё состояние…. На определённый промежуток времени я могу глубоко восхищаться чем-то одним, а если сопоставить эти восторги, то их будет много. Причём если объект этого моего чувства материален, реален и находится где-то поблизости, боюсь, он даже не знает об этом, а если и узнает, наверняка не так поймёт. Если же он далеко или вообще нигде, никаких преград моим восторгам не будет…. Но это чувство всепоглощающее, как музыка – поэтому именно творящих музыку, которая задевает самые тайные струны моей души, я и люблю, хотя верное название этого чувства я указала выше. Точно так же я испытываю благоговение перед теми, кто рисует картины – это чудо из чудес…. Но понять и раскрыть это и во мне, и в них самих – талант -  помог город со всеми его мифами и легендами, вместе взятыми. А некоторых он даже на расстоянии притягивает – то есть человек, живущий в другом городе, может бросить всё и броситься сюда, сломя голову, в этот омут, в эти мифы…. Так бывает, и это затягивает – так город намечает свою очередную иногороднюю жертву…. Жертву, потому что они редко у нас выживают, хотя исключение есть, конечно…. На них лежит печать другого города – другой уже культуры, быть может.
    Так вот – отвлеклась, как всегда: о восторженности, порождённой этим воздухом – о, сколько раз я испытывала это ощущение, и сколько ещё испытаю! Оно непрерывно – говорят, это свидетельствует о творческом росте - ну, уж не знаю…. Но если это случилось, я включаю объект своих восторгов в свою очередную книжку  - так это было с Ленноном и Маккартни, со святым Аквариумом, с Майком и Костей Кинчевым, а так же с Джимом Моррисоном. На сей исторический момент объектом моего глубокого восхищения является Курт Кобэйн, поэтому я и включаю эту восторженную страсть во всё, что я на данный момент творю. Причём никаких внешних связей между городом и Куртом, само собой разумеется, нет, но подсознательная, кается, есть – два мифа, всё-таки, и вполне возможно, что корень у этих мифов один, более мифологический и глубокий…. Не знаю, что будет завтра, но сегодня этот восторг силён до такой степени, что я не пишу музыку – я только сижу и слушаю…. Так дела обстоят и с городом – можно только бродить да смотреть по сторонам. А после ничего не сказать – в чём же именно проявляется эта любовь, отчего она, откуда, а? В том-то и дело, что это – загадка…. И откуда возникает это странное чувство восхищения и восторга, тоже неизвестно, на то это и миф…. Это даже не та страсть, что прочно заняла место в моём сердце – нет, это просто миф….
    Ну, если напрячься и хорошенько вспомнить, то всё начиналось с того самого родного и горячо любимого двора-колодца, через который я имею честь проходить каждый день. А привести он может, куда угодно – на другую улицу, на встречу с друзьями, на работу, в музей…. Конечно, гораздо приятнее просто идти, не спеша, по такому двору, не зная и не ведая, куда он выведет, но это уже из области фантастики. В нашем городе остаётся всё меньше романтиков-бездельников, поэтому все куда-то спешат, торопятся, и если мне хочется немного постоять и подождать, не раздадутся ли знакомые звуки с чердака, то это зря – надо идти учиться. Скоро это кончится, но пока я всегда хожу через этот двор очень быстро, не успев ни о чём задуматься….
    Но если вы хотите поподробнее узнать об этом дворе и его обитателях, в частности, об одном загадочном персонаже, годичная страсть к которому вылилась в судорожно быстро написанный роман – перечитайте моё «Кольцо Сатаны» - это одна из тех книг, что написаны собственной кровью. У меня она одна пока – остальные более проще, легче, удобочитаемее, хотя и их идеи и сюжеты тоже подсказал мне город.
    Итак, я вижу своё лимонно-жёлтое (в прошлом) знакомое здание – здесь я столько времени валяла дурака, смотрела в окно, размышляла, извращалась, сомневалась…. Сюда я приносила тень своей восторженности в глазах каждый день…. Здесь вокруг  - сплошные жёлтые дома; вот смешно, а? Поэтому больше всего, прямо скажу, мне нравилось оттуда уходить. Тогда было гораздо легче на душе, хотелось радоваться, прыгать и петь, забывая о том, что назавтра снова нужно возвращаться…. А на Лиговке рядом как раз делали ремонт – в течение двух лет там перекопали всё, что только можно было, включая и мой любимый старый двор-колодец…. Жалко – теперь я там уже не хочу…. А жителям каково? Так что мне ещё повезло – я могу найти не менее романтичный уголок и где-нибудь в другом месте….
    Я могла бы многое написать по этому поводу, но всё равно это останется между строк, независимо от объёма данного сочинения. Это – то самое ощущение, возникающее тогда, когда, выходя зимой на станции «Парк Победы», кажется, что вот-вот вынырнет какой-нибудь юный панк и крикнет: «Эй, Витька!», когда читаешь надпись на улице Халтурина (ныне – Миллионной) на голубой стеночке мелом – «Депутат Балтики», когда выходишь на Невский…. До него можно дойти по Лиговке пешком, а можно доехать на метро.
    По Невскому хорошо идти в плейере, слушая «Битлз» или любимую «Нирвану», смотреть на движущуюся эфемерную картинку рекламы, глазеть на витрины (ох, гитара звучит в наушниках, как бормашина в кабинете стоматолога, хотя это – «Heart-Shaped Box»), и иногда заходить в магазины, чтобы купить книги…. Кидать мимолётный взгляд в сторону улицы Рубинштейна, где затаился любимый и недоступный рок-клуб, страдать…. Слушать реаниматоров в Трубе, которую недавно реконструировали, думать о своём…. Попасться на глаза фотографу в длинном красном мажорском пальто – сколько не прячься за спинами прохожих, всё равно суждено мне попасть в кадр…. Нет, обломись, не нужна мне цветная фотография – мне и в зеркало-то на себя смотреть не хочется…. Иногда бывает весело, иногда – страшно. Сегодня город меня убил страшной любовью и хандрой, и я снова не могу ничего делать – я только хожу и смотрю…. Даже если бы я и смогла, накопив столько сюжетов, написать что-нибудь значительное, всё главное утонуло бы в водах Невы, в камнях, между строк…. Я не сдаюсь, я – пас…. Считайте, что я просто ушла с первым встретившимся мне бродячим юным музыкантом, который, ни о чём не спрашивая, просто играл один в переходе «In Bloom»….

                29.04.95