Дольше чем любимый

           Дольше чем любимый…

Пробило семь… Она встала нехотя и с натугой и по привычке побрела на кухню готовить завтрак. Зачем то открыла холодильник и достала сосиски… А потом вспомнила. Она вспомнила, что сегодня она одна. И есть сразу расхотелось, и привычные мягкие лапы апатичной скуки расплылись вдоль стен, превращая играющее лучиками солнышко в угрюмую чужую звезду неизвестно зачем делающее Землю живой. Она бессильно опустилась на стул и замерла, угрюмо уставившись на так и не попавшие в кипяток сосиски… Захотелось плакать, прямо вот так упасть на стол и расплакаться, подвывая и вздрагивая всем телом, так, чтобы реки замечательно соленых слез пробивали себе дорогу, падая на ровную поверхность клеенки, чуть продранную и от еще того более ненавистную… А ведь еще вчера она радовалась и пела глядя на этот же самый стол… Но тогда он был, иной совсем не такой. А все потому, что он отражал счастье, ее счастье, которым тогда светилось все вокруг от прелестного солнечного утра до облезлой соседкой кошки, такой мерзкой и неопрятной теперь. Она с шумом скинула сосиски на пол. Их мягкие тельца, гулко шмякнулись на пустой, холодный пол,  покатились в разные стороны, противно клеясь к его крашеным доскам. А вчера было не так…
Как всегда прозвучал громоподобный звонок их старого, но все еще упрямо тикающего будильника. Она вскочила и потянула одеяло с Олега.
- Вставай, лежебока!
Но тот что то невнятно бормотал и упрямо натягивал теплый зев одеяла на себя.
- Ах, так. - Она не спешила его будить и как всегда поспешила на кухню, чтобы что есть силы, по-утреннему весело застучать посудой.
- Сдаюсь! -  и через несколько минут Олег уже весело плескался в ванной, отфыркиваясь с нарочитой громкостью и в полный голос напевая свой обычный утренний мотив. Он справился быстро и сел за стол уже свежий и задорный, одарив ее запахом холодной воды и улетающего прочь сна.
Олег улыбался, ласково глядя на ее ладную фигурку гармонично двигающуюся и поразительно свободную, так похожую на непокорный рой метеоров. Она тоже пела и успевала еще и давать советы:
- Непременно возьмешь с собой обед! Сколько можно обходиться так! А все потому, что надеешься на авось!
- Но… - начинал было он, но поймав ее строгий взгляд поспешно замолкал и, виновато улыбаясь, разводил руками и произносил, - Сдаюсь!
А на столе уже дымились те самые злополучные сосиски и она садилась напротив и включалась в молчаливое соревнование по их поглощению, которое, впрочем, всегда проигрывала Олегу, отчего становилась еще счастливее.
- Улыбаешься, - с любовью говорил он.
- Улыбаюсь, - с готовностью соглашалась она.
И все как всегда. Он бежал к двери, взъерошив ей волосы и шепнув на ушко ласковое слово скрепленное мимолетным поцелуем, и исчезал грохотом ступенек на лестнице где то в глубине яркого летнего дня…
А вот вчера не пришел. Она долго ждала и надеялась, без конца подходила к окну и, в конце концов, устав от бесконечной беготни, просто села напротив и стала внимательно разглядывать прямую как стрела улицу. Она видела, как дружными потоками проехали по ней машины. А его все не было… Она видела, как серость запоздалых летних сумерек все-таки похитила яркие солнечные блики с глади асфальта, оставив только серость и неясные тени. А его все не было… Вот уже и ночная тьма пробежалась по фасадам домов, ставших в ней неприступно огромными,  и растеклась склизким озерам по всем закоулкам и паркам,  затмевая дневную суету и шум пронзительной уверенностью прохладного вечера. А его все не было…
А сосиски катились, словно крупные слезы, раскачиваясь и торопясь, пока не наталкивались на ножки стола или стены и их бег прекращался… Прямо как жизнь… Жизнь любого из нас…
Она незаметно пропала в опустившейся темноте и сон победил ее треволнения, проникнув успокаивающей песней в тяжелеющие веки, прямо как  смерть…
Теперь она знала, он не придет… Не придет потому, что не может. Теперь она знала, что корабли, иногда взлетев, уже никогда, ГОСПОДИ, КАКОЕ СТРАШНОЕ СЛОВО, НИКОГДА, никогда не коснуться раскаленных плит вечно зеленого космодрома. А он так был весел в этот день и, уже уходя, тихо шепнул:
- А сегодня концерт помнишь? Мы непременно должны услышать этот концерт, говорят, он возвращает жизнь…
А теперь, теперь он не мог слышать, теперь его улыбка на чуть полноватых губах и искристые, голубые глаза оставались только у нее в голове. Теперь она могла их видеть только закрыв глаза, когда настойчивый и громогласный мир пропадал в одном лишь вздохе, уступая место памяти, в которой каждую часть и слово занимал ее любимый… Она помнила, как осторожно и ласково он прикасался к ее взъерошенным растрепавшимся прядям, собирая их в тугую непокорную косу и, неожиданно, смеясь, отпускал их на свободу, провожая взглядом падение каждого волоска в справедливой пляске во имя любви. А еще, он, совсем как ребенок, мог положить ей голову на колени и доверчиво и тихо коснуться руки, спокойно и неотвратимо проникая взглядом до самого дна души, даря счастливое, незатейливое счастье, которое она пила до дна, жадно, потому, что никак не могла напиться власть. А теперь он не мог слышать… И потому плакала она, беззвучно, словно стыдилась собственной слабости, временами судорожно давя в себе возникающие из небытия, рвущие дыхание рыдания, которые приходили все чаще и чаще, не смея перечить или бороться. Она не вела им счет и хотела дойти до конца. ГОСПОДИ, КАК СТРАШНО ПОРОЙ ПЕРЕЖИТЬ! Оказаться на свете, дольше, чем любимый. Когда он не может услышать ту мелодию, что так любит дарить жизнь. Но она жила и хотела позавтракать… А есть не хотелось…
Часы пробивали себе дорогу, стуча, распугивали уходящие в прошлое секунды, отмеряя уже ненужное время и толкая сереющее сумерками небо прямо в окно. Но темнота не приносила облегчения, она только напомнила об одиночестве, расходясь ворохом настойчивых воспоминаний по пропадающим в безликости ее, углам. Олег так любил такие вот напыщенные и пугливые сумерки и, поймав ее мягкие шаги, садил к себе на колени и они, молча, чувствуя тепло своих сердец, глядели в окно, пока Солнце не пропадало, сначала оставив только след крылатой короны, а потом наградив ночь последним лучом голубеющего горизонта,  попрощавшись насовсем, до следующего дня. А теперь она провожала его одна, уставившись невидящими глазами в пропасть стареющего света и все еще продолжая думать. Ах, как бы хотелось отбросить наседающие мысли и остаться одной, совершенно одной, упиваясь и храня тупое ожидание одиночества, захлебываясь в его спасительном присутствии, садиться и вставать вот так, так же, как Солнце, величественно и неотвратимо, согревая под собой далекую, неведомую Землю, на которой ей придется жить одной. Она перестала плакать, когда последнее напоминание света сгинуло в пропасти края, оставив только злой, холодный вечер, осквернивший летнюю теплоту колючим, седым ветерком, ворвавшимся в форточку и лапы недалеких деревьев… Он ударил ей прямо в лицо, заставив отпрянуть и . . . проснуться. Она отвернулась от хлестнувшего по щекам удара и вспомнила что все еще жива. Это только он не пришел. И новый сверкающий корабль не сможет коснуться плит своего космодрома разом расколов ее мир надвое.. ДО и ПОСЛЕ…
Хватит!

Упрятав мрак ночи в раскрытый короб,
Они, отпрянув, только шли, не подавляя холод…

Строки горели в ней, она знала, что ей предстоит жить. Жить дольше, чем любимый…
Хватит!
С шумом свалился со стола стакан и его острые осколки, продолжая путь взбунтовавшегося воздуха, рассыпались по полу. Она встала и, равнодушно пройдя по ним, открыла старинный шкаф. Дверь его скрипнула. Его так любил .Олег… Быстро нашла тугую ткань универсального комбинезона и вызвав машину скользнула в открывшийся зев входной двери…
Город спал. Безмятежно спокойно и тепло, дыша уютными вздохами прикрытых окон. А она мчалась, подняв машину в воздух и вырвав предохранители, чтобы назойливый робот не смел портить ее скорости. Одни огни сменялись другими и скоротечный полет врезался в отвесное до тошноты пике, зависнув в котором  машина устремилась прямо на бетонные блоки стоянки Института Судьбы. Искушение было сильно, так как долго ожидаемое озарение, оно росло, множилось и взрывалась, похожее на проснувшийся вулкан, но она вынесла тяжесть этого извержения и плавно, но нехотя выдернув машину из пике, опустила ее материализовавшиеся лапы на теплый от прежнего дня бетон. Не давая себе опомниться, она вышибла тоскливо открывавшуюся дверь и кинулась к приемному корпусу. Там должны были помнить ее, обязательно должны были…
Автомат зычно рявкнул предупреждением и, опустошающе сверкнув объективами, впился прямо в ее влажноватые глаза. Он заставил ее ждать, томительно отсчитывая бег уже имеющего значение времени, она не могла так долго ждать, так уничтожающе долго…
- Идентификация завершена, - наконец объявила машина, - доступ уровня зэд получен, вы можете войти, но помните, что на уровне зэд, - двери поползли в стороны и, не дожидаясь, пока они распахнуться во всю ширь, она протиснулась в их неподатливые створки и опрометью кинулась по коридору, про себя отсчитывая шаги.
- Десять, девять… - она торопилась, потому что вспомнила одни закон, один простой закон. Неопределенность может существовать и решить ее уравнение еще можно по-другому, хоть немного, для этого надо было спешить, время уничтожало всякую неопределенность, ибо она тоже не отличалась вечность и могла умирать, - … два, одни, ноль.
Все, вот та самая дверь, но уровень там А. Надо было попробовать. Вот карточка Олега. Это сработает, должно сработать. Она поспешно вытащила из нагрудного кармана свой последний шанс, она так надеялась и верила в него, сердце гулко стучало, откалывая непонятные секунды и прокладывая путь в неизвестность. Карточка в прорезь. Так. Автомат зажужжал и, выплюнув пластик, сказал:
- Нет визуального подтверждения. Повторите ввод. Вы не опознаны. Кто вы? Повторите ввод. До тревоги тридцать секунд.. Повторите ввод…
Проклятая машина! Она отбирала ее надежду, бездушно и удивительно преданно, поглощала человека, безучастно скрипя – Вы не опознаны. Повторите ввод. Вот камера! Может еще раз? Она вспомнила! Где же фотография? Всегда она была рядом! Она снова сунула в прорезь автомата пластиковый жетон, но на этот раз к его всевидящему оку объектива поднесла ту красивую фотографию, с которой никогда не расставалась. Олег там так живо и задорно смеялся…
- Визуальный контакт состоялся! Отмена тревоги! Отмена тревоги… На перепроверку данных десять минут. Можете войти…
Отлично. Мысль лихорадочно билась в голове, подгоняя ноги и внося суетливую дрожь в каждое движение… Стоп. Минута. Скользнув в открытые створки уровня А, она остановилась и прижалась лбом к холодной стене коридора. Успокойся… Вот так. Дыши свободнее и глубже… Еще много времени очень много, может целая вечность. Теперь холодно? Хорошо, за дело! Спокойно и уверенно она пошла вдоль коридора к кабине управления установкой. Вошла на центральный пульт. Компьютер впустил. Слава богу! Так. Где дистанционный пульт? Ага, вот он! Она схватила его и направилась в цилиндрический приемник, вяло откликнувшийся на команду зеленоватым светом готовности. В последний раз окинув эту реальность взглядом, она увидела как крупная слеза вновь омрачила и без того померкший свет…
Будь что будет!
Хватит!
Шаг в приемник… Кровавое месиво отпущенной на волю судьбы навалилось на нее отбирая из рук пульт, унося ее в бесконечность, через которую бросилась в след  страсть уже другой реальности, в ней то  вдруг зачем то опомнился поднявший тревогу компьютер…
*          *           *
А она….
Как всегда прозвучал громоподобный звонок их старого, но все еще упрямо тикающего будильника. Она вскочила и потянула одеяло с Олега.
- Вставай, лежебока!
Но тот что то невнятно бормотал и упрямо натягивал теплый зев одеяла на себя.
- Ах, так. - Она не спешила его будить и как всегда поспешила на кухню чтобы что  есть силы, по-утреннему весело, застучать посудой.
- Сдаюсь! -  и через несколько минут Олег уже весело плескался в ванной, отфыркиваясь с нарочитой громкостью и в полный голос напевая свой обычный утренний мотив. Он справился быстро и сел за стол уже свежий и задорный, одарив ее запахов холодной воды и улетающего прочь сна.
- Сегодня ты летишь?
- Да!
- Тогда я пойду с тобой!
- Но пойми, там нет никакой работы для тебя. Только рядовой полет…
- И не большое испытание нового режима…
- Ну и что, тут нет ничего сверхъестественного?
- А кто второй?
- .Иваныч… Ты же знаешь…
- Сегодня вторым буду я!
- Но план уже есть, никто не станет его отменять….
- Это мы еще посмотрим, - она воинственно тряхнула головой, - посмотрим…
*          *           *