Камикадзе

                Ольга Фёдорова

                Камикадзе

                Всем тем, кто…

    Наоми что-то слышала о том, что на свете существуют камикадзе, но она не была уверена точно, есть ли они на самом деле. Она догадывалась, что это – какие-то особенные лётчики, исправно исполняющие свой долг, и поэтому имя одного из них стало нарицательным – Наоми почему-то казалось, что одного из лётчиков звали именно так. Казалось бы, какая разница, кто такие камикадзе, но для Наоми это был вопрос чрезвычайной важности – она постоянно задавала вопросы самой себе, и это загадочное слово чем-то манило и притягивало её. Наоми нарочно не заглядывала во всевозможные толковые словари, хотя могла бы – ей было интересно догадаться обо всё самой, и пытливый ум уже вырисовывал в её сознании самые невероятные и откровенные картины. Наоми всерьёз думала, что камикадзе – прославленные крылатые герои, а кто-то из подруг посоветовал ей считать, что Камикадзе – это грузинская фамилия. «Допустим, но что же тогда сделал такого этот грузин Камикадзе, что вошёл в историю?» - подумала Наоми – её удовлетворило бы только какое-то особенное объяснение, сверхъестественное и неординарное, именно то, что внушало ей это слово. Потом, когда над её домом пролетали самолёты, она выходила на улицу, и ей нравилось думать, что это полетел камикадзе, а другим казалось, что Наоми просто нравятся самолёты в синем небе. Она допрашивала своё воображение, закодировав нужную информацию, и оно выдавало ей импровизированное изображение этих странных лётчиков – Наоми даже видела их во сне: опалённые огнём небесные и тёмные лица, какие-то очень несветлые глаза и широкий выверенный шаг…. Да, ещё шлемы для лётчиков, надвинутые на высокие лбы, распахнутые форменные куртки и высокие сапоги…. Они шли по лётному полю, садились в самолёты и улетали, но куда – Наоми не знала…. Ей чудилось что-то необычное и таинственное в самом факте существования людей, которых называли камикадзе, и в этом слове она слышала возгласы жёлтого падающего неба и всплеск далёких и недоступных звёзд, до которых мечтала дотянуться и сама Наоми. Ей была доступна разгадка магии слов, и в необычном она видела только необычное, даже в самом тривиальном она пыталась найти ключ к ответу на вопросы, ведь именно в этом и была экзотика, но в данном случае её волновало именно то, что она не знает, что за загадка сокрыта в этом неизвестном, но и в то же время смутно знакомом понятии. Нет, Наоми вовсе не сошла с ума и не была слишком любопытной, просто ей очень хотелось узнать, в чём тут дело, и какая суть кроется в этом слове, и она бросалась в неизведанные бездны, которые таило в себе небо, и люди, и самолёты, и это иностранное, иноземное слово. Для Наоми всё это было красивой игрой в ассоциации, но игрой весьма серьёзной, даже странной, когда итог её исследований намеренно отодвигался всё дальше и дальше, и чем дольше продолжалась игра, тем больше это нравилось Наоми. Но едва она стала уделять странному понятию «камикадзе» больше внимания, проблема этого слова уже не так болезненно донимала её, и эта тема постепенно отходила на второй план, ведь мыслей по этому поводу у неё было достаточно, и их вполне хватило для того, чтобы составить весьма поверхностное представление о камикадзе, к тому же, Наоми знала, что в любой момент она сможет продолжить эту игру, поэтому стоит ждать этого момента, ведь она только так обнаружит в своём сознании новые мысли и возможные разгадки по поводу камикадзе, их характеров и предназначения. И вот Наоми, потревожившись немного и полетав в облаках неведомых ей прежде слов и понятий, тихо-мирно стала забывать об этих необычных и неистовых лётчиках, чей облик был овеян романтикой и объят пеплом неба. Игра в слова типа «камикадзе – самолёт – небо» благополучно завершилась для неё, тем более, что у Наоми существовали и свои, гораздо более серьёзные проблемы. Но камикадзе всё же остались, и у них существовали проблемы, гораздо более серьёзные, чем у Наоми. Им нужно было заправлять свои боевые самолёты, вдыхая запах сакуры, надраивая до блеска свои высокие сапоги, покупать пачками дешёвые сигареты, приводить в порядок новые шлемы и дожидаться новой войны, которая приходит и тогда, когда её меньше всего ждут, и никакие прогнозы по этому поводу не могут быть абсолютно точны. Разве могла Наоми предположить, что камикадзе – это атрибуты войны, без которой и камикадзе – не камикадзе, и война – не война? Но Наоми уже не думала об этом – она жила мыслями о светлом завтра, и её интересовала магия слова «любовь», а также всех остальных слов, без которых немыслима жизнь, а камикадзе логически выпал из этого ряда, а Наоми и не заметила этого. Ей казалось, что жизнь с каждым днём наполняется новым смыслом, яркими красками и рискованными приключениями, которые она имела обыкновение наблюдать сплошь и рядом. Все её подруги давно повыходили замуж хотя бы мысленно, пока гибкая, подвижная и лёгкая Наоми размышляла о странностях слова «камикадзе», а после пришла пора действовать, и она решила действовать, то есть жить так, как живут другие, ни о чём не думая. Наоми ходила в кино, пила чай у подруг, делилась с ними своими размышлениями и впечатлениями (ни слова о камикадзе!) – обычными девичьими мечтами о деньгах, красивой одежде, цветах, сладостях и, конечно, о парнях – Наоми знала, что об этом следует говорить, и поэтому она говорила, ходила на танцы, гуляла, а в дождь сидела дома, не терзая себя обдумыванием тем, которые выведут ниоткуда и никуда не приведут. Что ж, её вполне можно понять, ведь о чём мы думаем большую часть своей жизни? Вот именно, совсем не о камикадзе, и уж конечно, не о какой-то там войне, которую вы и в глаза-то не видели, хотя всё время стремимся повоевать с кем-нибудь или с чем-нибудь, и весьма успешно. Итак, о камикадзе Наоми не думала, разве что не разучилась летать во сне – при прощании с детством эта привычка проходит нескоро. Хотя если бы камикадзе был героем книги, которые Наоми иногда читала – скажем, тем же отважным грузинским лётчиком, она бы выбрала именно его, ждала бы от него конфет, цветов и поцелуев, ведь, возможно, он – грузин только по прапрадедушке, а внешне – очень даже ничего. Откуда же знать Наоми, что камикадзе не дарят цветов, они даже не так часто летают на самолётах – может, даже первый и единственный раз в жизни, а вокруг много совсем не книжных, а живых и реальных персонажей жизненного действа, и все они улыбались хорошенькой Наоми, и иногда заговаривали с ней и приглашали в кафе или на прогулки, а она только улыбалась им в ответ, не подавая никаких надежд, ведь Наоми жила сегодняшним днём, и ей не хотелось думать о том, что будет дальше – эти привлекательные юноши станут придирчивыми и скучными мужчинами, и однажды перестанут дарить ей цветы, конфеты и поцелуи и, быть может, даже перестанут замечать и саму Наоми, забыв о самом факте её существования. Но она не думала о том, что падение с неба грёз неизбежно, и поэтому она только улыбалась и перебрасывалась с этими парнями парой слов, и уносилась дальше на лёгких крыльях юности и красоты, ведь не секрет, что чрезмерное количество мыслей очень обременяет прелестную головку лишними заботами, которых у девушек должно быть как можно меньше – стоит ли объяснять, почему Наоми перестала философствовать, и переносилась, будто птичка, из одной комнаты в другую, с одной улицы на следующую, с предыдущей темы разговора на последующую, и была права. Словом. Наоми наслаждалась жизнью, своим изображением в зеркале, всем тем, что она видела вокруг себя, вниманием, которое ей оказывали, и всем, чем хочется жить и довольствоваться в юности, и никакая перемена погоды порой не могла испортить ей настроение – Наоми оставалась весёлой, подвижной и милой девушкой, душой стайки подружек и королевой собственной судьбы, и чьей-то ещё…. Ей непременно хотелось, чтобы всё было именно так, и она непременно будет счастливой – но это было само собой разумеющимся фактом, ведь о счастье мало думают, оно или есть, или его нет, а счастье у Наоми было безмятежным и лёгким, как и она сама. Всё было так до тех пор, пока Наоми не повзрослела, и ей захотелось покоя, она устала от поисков приключений и бурной, слишком сумасшедшей жизни. Так случилось, что судьба вдруг случайно напомнила ей о её недавних размышлениях – однажды на улице Наоми в буквальном смысле столкнулась с самым настоящим лётчиком, и ни ей, ни ему было уже не убежать – бежать было просто некуда. Она была поражена его твёрдым и спокойным взглядом, а он – той самой лёгкостью, очарованием юности и просто самой Наоми, такой, какая она была, словно она всегда ждала его здесь, на улице, никуда не уходя, и вот теперь они встретились. Она стояла напротив него в своём призрачном шёлковом белом платье, потом извинилась и хотела пройти, но у неё ничего не вышло – она осталась. Почему-то она сразу поняла, что он – лётчик, ведь в нём не было ни суеты, ни тени беспокойства, он был просто лётчик, и она знала это, потому что догадалась. Так, постояв несколько секунд, хотя им казалось, что улица страшно узкая, и прошло несколько часов, и они разошлись, даже не обернувшись, заранее зная, что встретятся вновь, без всяких адресов, телефонов и лишних слов, ведь камикадзе всегда знают, откуда им вылетать, и наверняка – куда приземляться, конечный пункт, цель, то, ради чего они поднялись в воздух, а лётчик и Наоми интуитивно догадывались о том, что им предстоит. У этого лётчика, как выяснилось после, не было ни семьи, ни друзей, ни родных, и даже начальства не было – он сам знал, куда ему идти и что делать, поэтому он и был так спокоен и разучился волноваться понапрасну. Наоми была поражена, оглушена его резким и в то же время абсолютно бесстрастным голосом, и ей казалось, что все её слова сочувствия ничего не будут стоить, и поэтому музыка и веселье, царившие вокруг, ничуть не мешали их разговору. Наоми не привыкла слышать подобных откровений от своих знакомых – как правило, они звали её танцевать, заказывали шампанское, говорили комплименты и напрашивались в гости, но лётчику, казалось, всё это безразлично, он существовал отдельно от комнаты, этого вечера, этой крыши, под сенью которой они встретились, от её друзей, нередко прерывавших их беседу – Наоми удивлялась этому, и в то же время считала это вполне естественным, и её не насторожило то, что он ничего не боится – он сказал, что слишком много знает, и больше этого знать он уже не хочет, потому что по сравнению с тем, что он знает, остальное не имеет никакого смысла – что ж, даже грустил этот лётчик своеобразно, незримо, и не взглядом – ртом, который слегка кривился, но это его ничуть не портило. Наоми не понимала, зачем она его слушает, почему он ничего не говорит о ней, о том, о чём в данных случаях полагается говорить – он видел, что Наоми – это свет, и он стремился к этому свету, но не шагами и не прыжками, а на лёгких и невидимых крыльях, которых он не чувствовал, и только его твёрдый, чуть усталый взгляд напомнила Наоми о том, что он – из другого мира, из мира, который всегда её привлекал тем, что он всегда недоступен – разве она не хотела этого раньше? Разве теперь она этого не имеет? Но лётчик сказал, что этого нет ни у него, ни у неё, у Наоми, хотя им и хорошо разговаривать друг с другом. Она тут же поспешила с ним согласиться, хотя и не очень поняла, что он имеет в виду. Лётчик был именно таким, каким она себе представляла своего будущего избранника, и он, похоже, тоже думал о ней так же, но цветов не обещал – Наоми это сразу поняла. Он, глядя куда-то в сторону, сказал, что скоро у него боевой вылет, и Наоми должна это увидеть. Она ответила, что ей будет интересно, и представила себе при этом, как при большом скоплении народа его самолёт исполняет плавные красивые виражи, чертя в небе замысловатые фигуры высшего пилотажа. Ей захотелось услышать о том, как это всё будет проходить, но лётчик больше ничего не добавил – казалось, ему хотелось просто посидеть с ней здесь, попить чаю и посмотреть на неё – так бывает с нами, когда за одним столом один на один оказываемся мы и наша единственная мечта – мы тут же забываем, что говорить, теряем дар речи и общительности, крутим в руках что-нибудь совершенно постороннее и избегаем смотреть на объект наших тайных желаний. Словом, как сказал известный тележурналист, будьте осторожны с тем, о чём вы молитесь, ибо вы можете это получить. Но наш лётчик не вполне относился к подобным людям, он был просто чем-то озабочен, и был сосредоточен и молчалив, а если он и говорил, то Наоми знала, что все его слова – только для неё, и только она одна сможет его понять. Может, он хотел, чтобы она удержала его от чего-то, остановила, быть может, ему нужно было просто с кем-нибудь поговорить, но было очевидно, что выбрал он Наоми совсем не случайно, и они оба это знали, поэтому и говорили, держась друг за друга ниточками мыслей, и ища друг в друге поддержку и то важное, что они давно уже ждали от этой жизни, где очень много дешёвых радостей, и очень мало настоящего, по которому скучал и лётчик, и Наоми, и поэтому оба решили, что нашли своё мгновение, своё настоящее именно в этой почти случайной встрече. Нельзя сказать, что лётчик открыл ей новый мир – просто она снова была на пути к разгадке тех странных и загадочных мыслей, которые в своё время не давали ей покоя, и когда лётчик, попрощавшись, встал и ушёл, договорившись о новой встрече, Наоми уже знала, что на следующий день она узнает всё то, что до этого было от неё скрыто. Возможно, именно поэтому она поднялась пораньше, надела лёгкое и свежее платье, словно это были цветы новой весенней черёмухи, схватила сумочку и покинула клетку своей лестницы, запоры дверей, пустые звонки и стой странный дом, и помчалась туда, где ждал её лётчик. Да, там было очень много народа, но её лёгкое платье было там неуместно, ведь его очень просто продырявить пулями – так подумал лётчик, когда небо внезапно стало рыжим и мрачным, и боевой вылет предстоял в самом скором времени. Он повёл Наоми к своему самолёту и сказал, что готовился к этому моменту всю жизнь, и вот теперь у него есть дело, его самолёт, девушка Наоми, которая провожает его в полёт и держит его руку в своей, а до этого у него не было ничего, даже конкретного дела, и вот теперь он больше не будет скучным и мрачным, и даже просто лётчиком перестанет быть. Красный рассвет разгорался за их спиной, слышались шум и грохот, но лётчик сказал, что здесь так всегда бывает, и долго не хотел отпускать руку Наоми, а она не решалась сказать, что боится внезапно лишиться его твёрдого и проницательного взгляда. «На праздник это не похоже», - подумала она, и он пояснил, что для тех, кто хочет, чтобы он летел, это праздник красивых взлётов и невиданных падений, громких взрывов и тихого всплеска столба огня, и его голос был похож на смерть. Так вот почему, догадалась Наоми, он так и не подарил ей цветов, и всего-то они успели поговорить и понять, что они были когда-то предназначены друг для друга. Он не говорил, вернётся ли он, но Наоми знала, что этот полёт только для неё, и она ещё успеет поглядеть на то, как спускается вниз его самолёт. Потом лётчик сказал, что ему пора, улыбнулся, не пожелав ей счастья, и обнял её просто, понимающе и по-братски, даже не поцеловав, и когда Наоми понадеялась на то, что его полёт будет удачным, лётчик усмехнулся краем губ и ответил, что, конечно же, полёт удастся – как же иначе, он это гарантирует, поэтому и пригласил её сюда. После он сразу стал серьёзным, надвинул на лоб шлем и залез в самолёт, и как только самолёт плавно пошёл вверх, рядом с Наоми кто-то вскрикнул в ответ на далёкий взрыв. Лётчик поднимался всё выше и выше, так высоко, что Наоми смотрела вверх на красное небо, из-под руки, и самолёт в этом светлом небе был похож на тёмную точку в глазах странного лётчика. Он летел плавно, но не скрывался из вида, поэтому Наоми торопила его, чтобы он скорее возвращался, чтобы он вновь ступил на землю, взглянул на неё, и тогда она сможет сказать ему то, о чём она давно думала…. Когда раздался очередной взрыв, Наоми внезапно поняла всё, хотя и была немного оглушена тем, что это был самолёт её лётчика. Она точно не знала, что произошло, но думала Наоми о том, что теперь она может сказать, кто такие камикадзе, эти восточные лётчики, неизбежно гибнущие вместе с самолётом на празднике войны. Она не знала, но, в конце концов, интуитивно почувствовала, что лётчик, её задумчивый и сосредоточенный лётчик и был камикадзе, и свой первый и последний полёт он посвятил ей. Единственную цель своей жизни вместе с пламенем и частицей своего сердца он отдал Наоми, чтобы она разгадала свою загадку о тайне понятия «камикадзе». Наоми, не отрываясь, следила за косым падением самолёта, который вёл её лётчик – возможно, он уже потерял сознание, и его проницательные глаза уже закрылись навсегда, но она понимала, что камикадзе он стал не сейчас, а уже давно, задолго до этого полёта, и когда он говорил с ней, он уже был им. Тёмный самолёт всё клонился к земле, стремился поскорее приблизиться к ней и. наконец, вспыхнул ещё раз ярко-жёлтым и дымным огненным столбом, прощальным костром любви камикадзе, Наоми и камикадзе, лётчика и камикадзе. И в небесных высотах этого слова потерялась Наоми, как некогда в глазах и словах своего лётчика, и вот ей стало ясно, что лётчик знал обо всём заранее, знал о её судьбе. И снова ей пора было приниматься за прикосновение к земле, к реальной жизни, ведь Наоми понимала, что она и сама – камикадзе в потоке мыслей о жизни, о каких-то странных философских понятиях, и она снова на взлёте окунулась в недоступную синеву облаков.

                1992-1993