Моцарт и Кирпич

Часть I

Andante cantabile

Бандитская карьера Анатолия Семеновича Пантелеева (он же Толя-Кирпич), складывалась равномерно, без резких взлетов и падений. Оканчивая в 1989 году местное ПТУ по специальности токаря-фрезеровщика, он уже состоял в солидной бригаде, плотно "державшей" Усть-Вилюйский рынок. Когда через четыре года на рынке вспыхнула "чеченская война", Толяну удалось конкретно отличиться, уходив насмерть сразу троих чичиков, наехавших на него в кафе "Снежинка". Следствие выявило интересную деталь: все трое чичей скончались от несовместимых с жизнью травм, нанесенных "тяжелым, тупым предметом", оказавшимся ни чем иным, как толиным правым кулаком. За этот подвиг его и прозвали "Кирпичом", и уже в КПЗ местный художник со всей почтительностью наколол ему на указательном, среднем и безымянном пальцах по зловеще улыбающейся черепушке.

Нанятому братвой адвокату без труда удалось представить дело превышением пределов самообороны и если бы не парочка простодушных призывов к межнациональной розни, неосторожно произнесенных со скамьи подсудимых, Толян отделался бы положенным в таких случаях трешником. Однако ему все же впаяли пятерку, - и только в декабре 1998 года Анатолий Семенович вернулся с зоны, - в немалом авторитете, с наколотой на груди колокольней Ивана Великого и корявым параллелепипедом на тыльной стороне левой кисти, при пояснительной надписи "кирпич".

Впрочем, судьбе не было угодно, чтобы со временем к колокольне приткнулся Успенский собор о пяти куполах или хотя бы однокупольная деревенская церквушка. Героические времена прошли. К моменту возвращения сидельца Усть-Вилюйская братва подключилась к более крупной организации, крепко сидевшей на нелегальном золотишке; старое начальство ушло наверх, а на освободившее место самым закономерным образом переместился Анатолий Семенович. Собственно рынок давал поначалу немного, но когда удалось отвести в Усть-Вилюйск один из золотых ручейков, питавших "контору", дела устроились в наилучшем виде. Анатолий Семенович обзавелся черным джипом, прозванном в поселке "Линкольном" то ли по незнанию, то ли за его неимоверную длину, закупил впрок пяток разноцветных костюмов и дюжину галстуков от Версаче, поправился на 18 килограммов и наедине с самим собою решил, что его карьерный рост полностью исчерпан. К началу третьего тысячелетия в сознании поселкового "короля" окончательно утвердилась старинная истина, что лучше быть первым в Усть-Вилюйске, чем вторым в Магадане. Дела шли отменно, золотой ручеек не иссякал, да и рынок заметно расцвел, пользуясь плодами твердого, но справедливого правления. Братва отнюдь не роптала, во многом благодаря макиавеллевской способности Толяна вовремя вычислять и отправлять в штаб-квартиру "конторы" самых буйных, где им легко находили соответствующее применение, неуместное в тихом якутском поселке. Те же, кто не отличался непомерным честолюбием, с удовольствием оставались дома и постепенно сравнялись по экстерьеру с местной милицией, став такими же упитанными, благодушными и неторопливыми. Короче говоря, наступил Золотой Век, то есть время, необычайно благоприятное для развития искусств и ремесел. Как и следовало ожидать, пришествие сего благословенного времени прежде всего отразилось на его архитекторе, то есть на самом Анатолии Семеновиче.

Чтобы постичь всю странность произошедшей метаморфозы, следует дополнительно отметить личные качества нашего героя, столь много способствовавшие его возвышению. Еще в детстве незаурядной крепости кулаки вывели его в первую лигу Усть-Вилюйских драчунов. Внешностью он от природы обладал весьма внушительной, а со временем, поправившись на упомянутые 18 килограмм, обрел внешний вид столь красноречивый, что всякая необходимость делать к нему какие-то устные пояснения и вовсе отпала.

Вследствие привитой на зоне полезной привычке к физкультуре и здоровых жизненных концептов, внедренных мудрым соседом-корейцем Степой Ли, каждая потребленная свиная отбивная переплавлялась в его могучем организме в плотные, тяжелые мышцы. В тридцать лет Анатолий Семенович представлял собой устрашающую фигуру 190 сантиметров ростом и весом в 110 килограммов, с пудовыми кулаками и физиономией такой простодушной свирепости, какая разве что снилась голливудским европеоидным злодеям. Особенное впечатление производили белесые, волчьи глаза, не выражавшие в нужные моменты ничего, помимо внимательности, от которой у предмета внимания сердце само собой трепеща уходило в пятки и оставалось в них на всем протяжении разговора. Что касается характера и душевных качеств, то помимо обостренного чувства справедливости, многие замечали за Толяном некоторую резкость в суждениях и бескомпромиссность, нередко имевшую следствием переломы челюстей и носов среди защитников противоположной точки зрения.

Неудивительно, что такие завидные таланты сделали Толю-Кирпича безумно популярной личностью среди Усть-Вилюйского населения. Постепенно с его именем сами собой связались некоторые лестные легенды, в которых Толян выступал в роли Ильи Муромца, Соловья Разбойника и Владимира Красного Солнышка одновременно. Персонаж поселковых былин не имел достаточной скромности их опровергать, так что они и по сей день ходят в поселке за чистую монету и еще долго будут ходить, на полных правах фольклорных сказаний.

И вдруг, у самого потолка жизненного успеха этим катастрофически мощным человеком овладела тоска. При всей странности самого факта тоски, причина ее оказалась еще более удивительной - Анатолий Семенович вдруг ни с того, ни с сего полюбил... классическую музыку. Произошло это совершенно случайно. Дело в том, что обстоятельства жизни не позволяли г-ну Пантеелееву узнать о факте существования упомянутого сорта музыки раньше, она как-то до него не доходила, находясь в параллельном непересекающемся пространстве. В поселке все больше крутили эстраду, позже - попсу, и если до края уха и долетали обрывки чего-то иного, то крайне редко и без малейшей системы. Это обстоятельство тем более печально, что музыкальными дарованиями Анатолий Семенович отличался с детства. Например, он без всякого специального обучения умел подыграть любую мелодию на баяне и гитаре, - пальцы сами ложились на клавиши и струны точно так, как следовало. Однако своего таланта Анатолий Семенович не развивал, поскольку, за небольшим исключением, недолюбливал то, что ему приходилось слышать - за исключением разве что некоторых особо рвущих душу блатняков, старых военных песен, слышанных от деда с бабкой, да еще Высоцкого.

Вследствие этого неприятия у него никогда не водилось ни магнитофона, ни проигрывателя. Радио он тоже не любил, - шумит много, а к телевизору как-то не привык с детства. Однако смотрителю Усть-Вилюйского рынка навороченная стереосистема полагалась как бы по общественному статусу и потому была закуплена (самая дорогая, какая нашлась) в Иркутске, во время первой в жизни Анатолия Семеновича поездки в крупный город "по делам". К стереосистеме прилагался компакт-диск, для пробы, и по какому-то чудесному капризу судьбы на диске этом оказались не хиты Наташи Королевой, а самый что ни на есть Моцарт.

Вечером следующего дня можно было наблюдать удивительные картины: например, Анатолия Семеновича, слушающего адажио из 21-го концерта для фортепьяно с оркестром в 15-й раз. Или его же, слушающего то же адажио - в 23-й раз. Это было какое-то безумие. Он слушал, покуда не запомнил наизусть каждую ноту, покуда не мог вспомнить эту музыку с такой же ясностью, будто слышал ее наяву. В ту ночь ему снился кошмар - будто он погружается в зеленоватую пучину без дна, всю пронизанную лучами света, и лучи - это музыка. И еще один сон - будто он разговаривает с Моцартом. Следует заметить, что представления о Моцарте у Анатолия Семеновича были самые неверные; как-то раз он видел в книжке портрет фельдмаршала Апраксина и во сне почему-то вообразил, что это Моцарт и есть. Псевдо-Моцарт, в длинном парике и форменном кафтане с тройным позументом, говорил с ним цитатами из 21-го концерта и, что самое удивительное, Анатолий Семенович понимал каждое его слово!

- Не правда ли, Толян, - говорил Моцарт самым дружеским тоном, - что только музыка способна выразить тончайшие чувствования души? Слова унижают человека, даже самые прекрасные, а музыка - возвышает, хотя и не всякая... Впрочем, хорошо сказанные слова - это уже музыка. А музыка сама по себе, без слов - это речь Бога...

- Так ты что, Бог? - изумлялся Анатолий Семенович, с подобострастием поглядывая на собеседника.

Моцарт издевательски захихикал мелодией рондо из "Маленькой Ночной Серенады" и затем совершенно серьезно отвечал:

- Да. А ты не знал?

- Не знал... - восхищенно шептал Анатолий Семенович, - А разве Бог есть?

- А разве я - есть? - невежливо отвечал вопросом на вопрос Моцарт. - И в то же время я - есть...

Анатолий Семенович не сумел ответить и проснулся с такой головной болью, какая бывает только после поллитры дурной водки, выпитой натощак.

Allegro spirituoso

Странное увлечение почетного гражданина Усть-Вилюска не осталось незамеченным. Буквально через год поселок как-то незаметно обзавелся небольшой музыкальной школой, кружком бальных танцев; в легендарном кафе "Снежинка" при каждом появлении г-на Пантелеева научились ловко переключать Киркорова на ноктюрны Шопена, а подгулявшие старатели нет-нет да и пускали под них пьяную слезу, вспоминая о чем-то покинутом на "Большой земле". И даже у председателя поселкового совета рядом с обязательной фотографией Путина появился портрет здоровенного похмельного мужика с виньеткой из нотных знаков и подписью - "Композитор Мусоргский". Другого, поприличней, не нашлось.

Все эти метаморфозы произошли без малейшего сознательного намека со стороны Анатолия Семеновича. Хватило парочки неодобрительных отзывов о современной музыке, да походя оброненных несколько неслыханных до того фамилий: Шопен, Бах, Прокофьев... Впрочем, в обыденной жизни Усть-Вилюйска все эти поверхностные изменения не произвели никакого существенного переворота, чего никак нельзя сказать о самом г-не Пантелееве. Он стал реже появляться на людях, выписывал из Иркутска, Магадана и даже из Москвы компакт-диски, книги, надолго запирался в своем особняке на окраине поселке и там часам читал, слушал, даже что-то писал... Впрочем, стальная хватка, которой он держал район, нисколько не ослабла и когда весной 2002 года шеф "конторы" посетил Усть-Вилюйск, он обнаружил все дела в совершеннейшем устройстве.

Тем не менее, именно это посещение сыграло роковую роль в дальнейшей судьбе господина Пантелеева. Вечером, после баньки, за пивом ему вдруг было сделано предложение, - разумеется, из тех, от которых невозможно отказаться. Планы шефа всегда отличались завершенностью и детальностью, вплоть до распределения исполнителей, и, как ни хорош казался Анатолий Семенович в роли руководителя Усть-Вилюйского филиала, а может именно поэтому, в будущих грандиозных планах шефа он предполагался на новом, более перспективном месте.

Петр Андреевич Воротынский утвердился на месте главы "конторы" после революционных перемещений в руководстве, произошедших в сентябре 1996 года, когда всю старую верхушку солнцевские отморозки положили из автоматов на паленой сходке. Петру Андреевичу удалось выдвинуться в ходе последовавшей за катастрофой "войны" в Москве и Питере, исключительно благодаря своей феноменальной воле, жестокости и хитрости. По его собственному глубочайшему убеждению, Воротынский являлся потомком и наследником древней российской княжеской фамилии и, следовательно, прирожденным правителем, "natural burn ruler". Эта вера в свое предназначение доходила в нем до некоторой пугающей эксцентричности. При новом руководителе политика "конторы" резко переменилась и приняла характер бурной экспансии, - чтобы не повторять старых ошибок и не складывать все золотые яйца в одну корзину, а наоборот, на каждом подходящем насесте иметь свою курочку-рябу. Основные средства, вырученные от контрабанды золота, контора начала активно вкладывать в игорный бизнес, в торговлю наркотиками, оружием и контрафактной продукцией. Неожиданный приезд шефа в Усть-Вилюйск на самом деле был связан с одним из таких проектов, сулящих огромную прибыль и только маскировался под инспекцию Богом (да и самим Воротынским) забытого филиала "конторы".

Вечером Анатолий Семенович, Петр Андреевич и ученый немец херр Хюбнер сидели в обитом полированной вагонкой предбанничке и попивали местное пиво собственного Толиного заводика. Пивко было отменным, настроение у всех троих - тоже.

- Хорошо живешь, боярин, - благодушествовал Воротынский, любивший ввернуть в свою речь какое-нибудь словцо со стажем - привольно, тихо, мирно. Завидую я тебе.

- Да уж, у нас все, слава Богу, покойно. С властью не ссоримся, конкурентов извели, чужаки в нашу даль не суются, - с положенной в таких случаях угодливостью, но в то же время степенно и не без достоинства отвечал боярин Пантелеев.

Воротынский тонко улыбнулся

- А я вот как раз приехал твою эту пастораль порушить. Расти тебе пора, Анатолий Семенович, вот как я думаю.

Г-н Пантелеев тревожно глянул на шефа и промолчал. Расти он не хотел. Ему и так было хорошо.

- Ишь, как мирским-то оброс: свое пивко, своя милиция, все узнают, за ручку здороваются. Сидишь тут Емелей на печи, галушки сами в рот прыгают, а я в Москве надрываюсь, людей не хватает.

- Да Бог с Вами, Петр Андреевич, неужто Вы меня того, в Москву? - с тоскою воскликнул несчастный Анатолий Семенович, - какой от меня толк в Москве будет? Да по мне и Магадан уже муравейник! Как увижу эти домища многоэтажные, так прямо с души воротит! А машины? А дороги? А толпы эти?

Воротынцев с некоторого рода восторгом оглядел могучую фигуру Анатолия Семеновича и подумал:

"Ни дать, ни взять, Илья Муромец. Сидит себе на печи тридцать лет и три года и ничего ему не нужно. Счастливый человек! Ну ничего, сейчас пару пряников печатных достану, подсластим пилюльку медом. Ножки потом целовать будет, благодарить, что его в люди вывели"

- Ну-ну, не вешай нос, боярин. Сейчас тебе ученый немец херр Хюбнер все расскажет, поймешь почему я именно тебя выбрал.

Осанистый, благообразный Хюбнер, услышав свое имя, оторвался от пива и величественно качнул головой, изображая полнейшее внимание. Воротынцев указал на Анатолия Семеновича:

- Вот, этот господин будет заниматься Вашими дисками, прошу любить и жаловать.

Хюбнер недоверчиво посмотрел на г-на Пантелеева, будто никак не мог взять в толк, что речь идет именно о нем, а не о ком-то другом, поменьше ростом и субтильнее, укрывшемся за его могучей спиной.

- Фот этот госпотин? Он и есть фаш эксперт-музыкант?

Воротынцев смущенно развел руками:

- Какие есть, херр Хюбнер. Кадровый голод, понимаете ли.

Хюбнер поморщился, но сделал над собой усилие и самым любезным тоном обратился к "эксперту".

- Фы распираетесь в классической музык?

Анатолий Семенович покраснел, словно девушка, у которой спросили, девушка ли она, и сконфуженно принялся объяснять, что он, конечно, не специалист, но очень любит и т.д.

- Любоф - это самое глафное, - назидательно произнес немец, - бес любоф нелься саниматся нашим телом.

- А что за дело то? - спросил заинтригованный Анатолий Семенович.

- Дело очень простое - вмешался Воротынский, - херр Хюбнер может наладить поставку уникальных записей классической музыки, лицензионно чистых, за смешные бабки. Как - это его маленький секрет.

- Та-та, маленки секрет, - хохотнул немец и большим и указательным пальцем правой руки показал, какой это маленький секрет, прямо-таки крошечный.

- В накладных все будет как положено, по 20 баксов за сидюк, - продолжал Воротынский, - а реально будем платить два бакса. Твоя задача - наладить реализацию, самый что ни на есть честный бизнес, с бухгалтерией, налогами и прочей требухой. Ты ведь, Семеныч, в душе художник, на скрипке играешь, книжки почитываешь... Тебе дисками торговать - самое твое дело. Я ж все про тебя знаю, - и одобряю от всей души. Мне такие люди нужны позарез.

Анатолий Семенович нахмурился.

- Это что ж, мне теперь в барыгу перекреститься? Я тут человек авторитетный, а кто я в Москве буду?

- Семеныч, да ладно тебе! Я тебе что, в ларьке предлагаю сидеть? Ты и в Москве большим человеком станешь. Устроим тебе сеть приличных магазинов, будешь по презентациям ходить, с министрам ручкаться, с артистами-пианистами всякими. Чистая прибыль - 10-12 баксов с проданного диска, треть - твоя. Весь рынок - 50 лямов дисков, из них лицензионной классики ну, положим, один лям наберется и почти весь - в Москве. Зато дорогие. Хапнешь половину - поимеешь за год на карман 2 ляма зелени. И так каждый год. Ну и мы с херром Хюбнером тоже. Сечешь?

Истощив запас аргументов, Воротынский внимательно посмотрел на Анатолия Семеновича, пытаясь угадать, какое впечатление произвела на него названная цифра. Убедившись, что произвела, он решил на всякий случай умерить горечь расставания с малой родиной еще и намеком на открывающиеся в Москве возможности роста по музыкальной линии.

-Вот что, Семеныч, не ломайся, как целка, а лучше попиликай херру Хюбнеру какого-нибудь Шопена, чтоб он фишку просек, какая у нас братва нынче пошла культурная! Давай, Страдивари, постой за Россию-матушку! А в Москве, может, в консерваторию поступишь или прямо сразу в филармонию. С такими деньжищами проблемы не будет!

Побледневший Анатолий Семенович, который еще ни разу не играл на публике, сначала не понял даже, чего от него хотят, потом все-таки понял, вскочил и в растерянности заметался по комнате, будто что-то разыскивая. Наконец вспомнил, хлопнул себя по лбу, выбежал как был, в одной простыне, в трескучий уличный мороз и через минуту вернулся окутанный паром, раскрасневшийся, но со скрипкой. Последнее время он частенько возил ее с собой, в джипе.

- Ты что, в прорубь за ней нырял? - недовольно поморщился Воротынский, - У тебя шестерок нету за скрипкой сбегать? Целый район в кулаке держишь, а повадки босяцкие. Эх..., Расея-матушка... Никакого аристократизма...

В рамках легенды о своем княжеском происхождении, Воротынский порой решительно ощущал себя князем, а пожалуй, что и царем, и в братве явственно углядывал всяких там окольничих, гридней и холопов. Ему было стыдно перед немцем за неловкое поведение своего "боярина".

Смущенно улыбаясь и чувствуя вину, Анатолий Семенович прошел на середину комнаты, глубоко вздохнул и жестом, достойным какого-нибудь Квинта Фабия, закинул полу простыни за плечо.

- Паганини. Скрипичный концерт номер 1. Рондо. Allegro spirituoso. Соло для скрипки.

И тут же, будто опасаясь, что слушатели передумают, заиграл. Воротынский слушал изумленно, с открытым ртом - никак не ожидал от Толи-Кирпича такой прыти. Херр Хюбнер, напротив, слушал очень внимательно, весьма часто морщился и качал головой.

Окончив играть, Анатолий Семенович вновь закутался в упавшую во время особо яростного глиссандо простыню и сел на лавку, не без трепета ожидая приговора херра Хюбнера. Воротынский глядел на немца с выражением, которое без всякого перевода безошибочно читалось как: "Видал! Знай наших!".

Наконец, Хюбнер заговорил, - медленно, старательно подбирая слова.

- Текник очень плокой, как фторой курс консерваторий, не польше. Но я фижу, что фы понимайт компоситор. Фы играйт сфопотно, как это по-руски? Тушефно, фот как! Вы тафно играйт?

Анатолий Семенович, ужасно расстроенный такой оценкой своей техники, хмуро отозвался:

- Да год уже почти...

- Майн гот! Отин гот?

- Ну да...

Хюбнер как поднял брови в удивлении, так и забыл их опустить

- Токта фы талант!

И обратившись к торжествующему Воротынскому торжественно заявил:

- Я путу иметь тело с этим шелофеком!

- Вот и отлично, - воскликнул Воротынский, поднимая заздравный кубок, - за еще одно окно, прорубленное в Европу!

Rondo vivace (рондо, жизнерадостно)

Как это всегда бывает, блестяще задуманный проект на пути своего осуществления встретил немало препятствий. Сумма, выделенная Воротынским на раскрутку, оказалась не столь большой, как хотелось бы и тем более - не столь большой, как этого требовали московские цены. Узнав о стоимости офисного квадратного метра в центре города, Анатолий Семенович даже лоб себе пощупал - не горячка ли?

Опять же, давала о себе знать тоска по Усть-Вилюйску, по братве, - как она там? Вечерами частенько звонили, жаловались, просили рассудить, - и громовой глас Толи-Кирпича нередко взлетал до самого геостационарного спутника и с этой непостижимой высоты низвергался на трепещущих нарушителей. Телефонного внушения, подкрепленного угрозой "вернуться и разобраться" хватало вполне - и в Усть-Вилюйске жизнь продолжала течь установленным порядком, чего никак нельзя сказать о скорбном житии самого г-на Пантелеева.

Рекламную кампанию взял на себя Воротынский, но тут он, как назло, увлекся суперприбыльной операцией по нелегальной поставке противотанковых комплексов куда-то на Средний Восток и потому начало рекламной кампании все время откладывалось. Между тем дела во вновь открытом магазине, до самого потолка забитом первоклассной лицензионной классикой, шли отнюдь не блестяще. Ввиду скромности (по московским меркам) начального капитала, Анатолий Семенович решил ограничиться одним магазином, но зато хорошо оформленным и вообще "крутым". Он нанял за большие деньги бухгалтера с университетским дипломом, закупил самую совершенную торговую технику, потратил кучу бабок на витрину и внутреннее оформление. Магазин с гордым названием "Моцарт" получился - картинка, и покупатель тут же "попер", однако на кассе вечером с трудом наскребалась какая-нибудь жалкая тысчонка скромных деревянных рублей. С таким торговым оборотом Анатолию Семеновичу в самое ближайшее время грозило банкротство и, что еще хуже - объяснение с Воротынским, которому в пароксизме очередной древнерусской фантазии могло взбрести в голову что угодно. Например, отрубить провинившемуся боярину голову, посадить его на кол или сварить в котле. Прецеденты были.

Предаваясь печальным мыслям, г-н Пантелеев бродил по торговому залу среди толпы покупателей и пытался понять - что же им, сволочам, нужно. Нужна была, по большей части неведомая Анатолию Семеновичу Бритни Спирс. Или, на худой конец, Марайя Керри. Еще реже, - какой нибудь Стинг или Битлы. Гайдн, Бетховен или Шостакович, судя по всему, в целой Москве никого не интересовали. Если что и покупали, то сборники, - послушать, что это за классическая музыка такая, да и то лишь после того, как Анатолий Семенович, взяв какого-нибудь почитателя Бритни Спирс за пуговицу, прочитывал ему лекцию о пользе серьезной музыки для ума и души. Из уважения к наколотым на пудовом кулаке черепам покупали, но как-то неохотно. Не способствовала притоку посетителей и привычка Анатолия Семеновича выставлять за дверь посетителей, допускающих громкие высказывания типа: "что за дерьмо продают, ни одного приличного диска". Особо одаренным ораторам г-н Пантелеев показывал кулак и негромко шептал на ухо: "Еще раз здесь увижу - убью".

В общем, первые несколько месяцев Москва казалась Анатолию Семеновичу чем-то вроде большого, богатого Усть-Вилюйска с развращенным, испорченным, но ничуть не более культурным населением. Это огорчало. Постепенно его мнение изменилось, но прежде чем это произошло, несчастному г-ну Пантелееву пришлось пройти через многия нравственные горнила и тернии.

Нашествие искателей попсы и рока продолжалось до тех пор, покуда утомленный Анатолий Семенович не догадался сделать пояснение под вывеской: "Магазин КЛАССИЧЕСКОЙ музыки". После этого в течение недели вообще не появлялось ни одного посетителя. Из экономии Анатолий Семенович отправил продавщиц и кассиров в отпуск за свой и, подобно призраку Оперы, бродил по торговому залу в одиночку. Он немного одичал, забывал бриться и на лице его, и без того довольно устрашающем, появилось какое-то отчаянное циническое выражение.

Ситуация начала меняться после одного странного случая.

Однажды вечером на пороге магазина появились два длинноволосых молодых человека неуловимо необычной наружности. Приметив массивную фигуру продавца, они о чем-то перешепнулись; один хихикнул. Анатолий Семенович расслышал несколько фраз: "видал наколки на пальцах?", "какой брутальный!" и "я от него прусь, ты только не подумай...", презрительно фыркнул и отвернулся к окну. Молодые люди пошептались еще немного, а потом подошли к прилавку и спросили, нет ли в продаже Дебюсси?

- Отчего же нет? - обиделся Анатолий Семенович, который хотя и не очень любил импрессионистов, но, тем не менее, со всей справедливостью оценивал изящество их композиций. Что именно ищете?

- Хорошо бы сборник, но чтобы в нем был "Полуденный отдых фавна" и "Триумф Вакха".

Анатолий Сергеевич быстро обнаружил искомое на двух разных дисках и с чувством глубокого удовлетворения содрал с неприятных посетителей 1600 рублей. Те безропотно заплатили, церемонно распрощались и ушли.

Последующим утром и днем посетителей не было вообще, а вечером вновь появился один из вчерашних любителей импрессионистов, тот самый, которому Анатолий Семенович показался брутальным. Он некоторое время прохаживался по торговому залу, изредка поворачиваясь к сидевшему мрачнее тучи владельцу то одним, то другим боком и делая вид, будто интересуется выставленными для продажи дисками. Наконец, он решился и, подойдя к прилавку, самым многозначительным голосом вновь попросил Дебюсси, "Мученичество Святого Себастьяна".

Кинув в кассовый аппарат еще 700 рублей, Анатолий Семенович недобро уставился на задержавшегося у прилавка незнакомца.

- Ну, что еще?

- Пожалуй, ничего... Хотя... - таинственно изрек покупатель, обольстительно улыбнулся и поправил упавшую на бледное лицо прядку волос.

Это было уж слишком. Анатолия Семеновича словно пружиной подбросило с кресла, он одним махом перелетел через прилавок и, схватив юношу за лацканы щегольского пальто, от души приложил его спиной об стену.

- Слушай, ты! Чтобы духу твоего здесь больше не было! Понял? Ты, пидор, да? - спросил он на всякий случай. Пидоров он никогда не видел, хотя на зоне слыхал про них немало всяких историй.

- Можно и так сказать... - в каком-то предсмертном восторге выдохнул посетитель и, получив хорошенького пинка, кубарем вылетел на улицу с отчаянным криком:

- За что вы нас так не любите? Что мы вам сделали? Вы бы и Чайковского так же на улицу выкинули, да?

- Чайковский-то тут причем, педрило недоделаный? - сурово переспросил Анатолий Семенович.

- А притом, что Вы - хам и невежда!

Последние слова были произнесены сквозь рыдания, с которыми юноша исчез в темноте, вовремя заметив грозное движение оппонента, чувствительно уязвленного намеком на некомпетентность. Следует заметить, что до биографии Чайковского Анатолий Семенович еще не добрался и потому смысл высказанного замечания некоторое время оставался для него загадкой.

Против ожиданий, после этого случая пидоры (не те именно, а вообще) не только не перестали заходить в магазин "Классическая музыка", но, напротив, чрезвычайно умножились в числе, однако теперь они вели себя гораздо скромнее и обязательно что-нибудь покупали. Анатолий Семенович был склонен подозревать в этом негаданном потоке покупателей утонченную месть недавней жертвы и просто зеленел при одной мысли, какими наветами и поклепами могла быть вызвана столь сомнительная популярность. Однако нельзя было не отметить и положительную сторону, - в иссохшую кассу потек тоненький ручеек выручки.

Еще недели через две внезапно повалили евреи, - обыкновенные, гражданские и особенные, - бородатые, в черных пиджаках и шляпах. Все без исключение покупали Вагнера, и лишь иногда еще кого-нибудь, в нагрузку. В первую очередь интересовались исполнением берлинского оркестра Staatskapelle под руководством Баренбойма. Анатолий Семенович знавал исполнителей и получше, но все же заказал херру Хюбнеру четыре сотни требуемых дисков сверх обычной нормы. Все раскупили. Столь явное пристрастие к одному-единственному композитору чрезвычайно интриговало Анатолия Семеновича; как-то разок он улучшил минутку и спросил одного покупателя, из тех что с бородами и в шляпах:

- Простите пожалуйста, а отчего это все ваши Вагнера покупают? Он ведь вроде немец, не еврей?

Бородач расхохотался и закричал на полмагазина:

- Цилечка, иди сюда, послушай, что говорит этот господин с наколками! Ты будешь изумлена!

Анатолий Семенович немного смутился, но подождал прибытия Цилечки и повторил свой вопрос. Цилечка возмущенно покачала головой и громко прошипела мужу на ухо:

- Вечно, Миша, тебе нужно сделать скандал! Ну зачем ему объяснять? Человек торгует музыкой и имеет с того хорошие деньги. Зачем ему знать про что мы слушаем?

Жизнерадостный Миша беззаботно отмахнулся от супруги и наклонился к Анатолию Семеновичу.

- Видите ли, мы оттого и слушаем, что он очень не любил наших. Сейчас в Исраэле большой кипеж за разрешать Вагнера или нет, потому все интересуются.

- А, вот оно что!

- Ну да! Однако ж это смешно, что все евреи у вас покупают Вагнера, чтобы послушать за то, как он не любит евреев! Я с этого смеюсь во все горло!

И Миша так развеселился, что купил, помимо сборника баренбоймовских увертюр, еще и "Валькирию" на трех дисках, а также избранное Мендельсона и Рубинштейна, - "для сравнения", как он сам пояснил.

Таким образом, благодаря израильским парламентским дебатам магазин "Моцарт" в течение 2-х месяцев подвергался настоящему паломничеству, будто был не скромной торговой точкой, а какой-нибудь Масличной Горой или даже самой Стеной Плача. На выручке это обстоятельство сказалось самым благоприятным образом и дипломированному бухгалтеру наконец-то удалось свести баланс.

Дела постепенно налаживались, хотя состав покупателей вызывал у Анатолия Семеновича не совсем приятные ощущения. Выходило так, будто он, Коля-Кирпич тащится от классики в довольно странной компании евреев и пидоров, а нормальные русские люди неадекватно прутся от Бритни Спирс. Впору было заподозрить заговор с целью отвратить простого человека от сокровищ музыкальной культуры; в неискушенном сознании у Анатолия Семеновича уже начинали зреть нехорошие мысли по этому поводу, как вдруг открылась давно обещанная рекламная кампания. Воротынский, наконец, впихнул противотанковые ракеты арабам и вспомнил о своем обещании.

Кампания началась с появлением группы молодых людей, одинаково похожих и на пидоров, и на евреев и потому поначалу не вызвавших никаких подозрений. Тем не менее, подойдя к прилавку, один из них представился журналистом известной телекомпании и попросил разрешение сделать репортаж. Анатолий Семенович согласился, сразу смекнув, куда уходит корнями это неожиданное предложение. Телевизионщики долго снимали интерьеры, потом навели камеру на Анатолия Семеновича и тот, который назвался журналистом, принялся задавать всякие вопросы. Поначалу Анатолий Семенович отвечал скованно, но потом разошелся и принялся излагать свои идеи относительно насильственного отлучения русского человека от музыкальной культуры, и суровых мер, которые следует предпринять, дабы устранить эти препятствия.

Журналист, внимая сочной речи Анатолия Семеновича, поначалу только переминался с ноги на ногу и нервически ерошил волосы, а потом сказал:

- Все что Вы говорите, - это очень искренне, это здорово; но в таком виде в эфир не пойдет. С меня за такое скальп снимут. Не знаю даже, что делать.

На лице журналиста изображались танталовые творческие муки.

- И все же, Анатолий Семенович, не могу упустить такую роскошную фактуру, как Вы. Профессиональная совесть не позволяет. Давайте сделаем так, - Вы мне все выскажете наедине, я подскажу, как переформулировать в цензурном виде, с тем же смыслом. А потом еще раз попробуем, хорошо?

Анатолий Семенович немного обиделся, но согласился, понимая что за отказ от сотрудничества Воротынский по головке не погладит.

С третьей попытки интервью получилось и через неделю Анатолий Семенович имел удовольствие лицезреть по одному из массовых каналов картинки своего магазина и себя самого, высказывающего глубокие мысли о русской национальной культуре, о музыке, о Чайковском и т.д. Камера поминутно фокусировалась на татуированных черепах и кирпиче, а голос за кадром на фоне увертюр Вагнера вещал о великой тяге к прекрасному и настойчиво напоминал адрес "Моцарта", который, к тому же, постоянно бежал крупной строчкой внизу экрана. Буквально на следующий день Анатолий Семенович уже раздавал интервью журналистам модных лакокрасочных изданий и вскоре мог любоваться своей брутальной физиономией в каждом газетном ларьке, с подзаголовками типа "Меломан в законе" или "Конкретная музыка". Последняя фраза была цитатой.

Весьма скоро Анатолию Семеновичу пришлось решать дилемму: то ли следует открыть еще один магазин, то ли скупить остальные помещения первого этажа и расширить торговые площади втрое. Дополнительных продавщиц он набрал легко из студенток Гнесинки, - они и в музыке немного соображали, были, по большей части, симпатичные и практически все влюблялись в Анатолия Семеновича с первого взгляда. Народ валил валом - какие там евреи! Какие пидоры! Самые нормальные, родные, поглядишь - душа радуется. Даже братва заходила, просили обычно подобрать что-нибудь попроще, - и уходили, благоговейно прижимая к сердцу Вивальди или Генделя. Сам же Анатолий Семенович просто купался в лучах славы. Он вошел в моду, стал знаковой бомондной фигурой. Презентации, конференции, концерты - все это в скором времени стало немыслимо и непредставимо без его монументальной фигуры. С ним наперебой знакомились артисты и музыканты, с ним пили водку дирижеры и художники, не говоря уже об отирающихся вокруг высокой культуры политиках и бизнесменах. Заметив это, Воротынский завалил Анатолия Семеновича поручениями по дипломатической части, и благодаря уникальным полемическим способностям своего выдвиженца, ни разу не имел повода раскаиваться в своем выборе.

Стоило большого труда не забросить за всеми этими делами упражнения в игре на скрипке. Теперь они проходили далеко не бесплатно под руководством маститых консерваторских профессоров. Профессора искренне сетовали, что такое дарование не развивалось сызмальства, но поделать уже ничего не могли. Срывать аплодисменты на больших сценах Анатолию Семеновичу, увы, не светило, но через полгода он поднаторел так, что в любом ресторане сорвал бы заслуженные овации. Даже сам Воротынский стал общаться с ним подчеркнуто вежливо и в хорошем расположении духа частенько называл его "князюшкой" вместо "боярина".

Часть II

Rondo marciale, lamento

Жизнь, как известно, подобна зебре, у которой на каждую белую полосу неизбежн приходится черная. После успешной раскрутки магазина жизнь Анатолия Семеновича окрасилась в самые светлые тона, как будто специально для того, чтобы оттенить антрацитную темень скоротечных, но крайне неприятных событий, глубоко потрясших основы процветания и даже самого существования магазина "Моцарт" и его владельца.

Все началось, как водится, с досадного пустяка. Однажды вечером, вернувшись в свою уютную квартиру в Тетеринском переулке, Анатолий Семенович был неприятно поражен звуками безобразной, нудно стучащей по мозгам музыки, доносившимися из квартиры этажом выше. Полагая, что вакханалия вскоре окончится, он поужинал и сел читать при свете торшера; однако шум наверху продолжался. В древности была популярна такая пытка: человека привязывали к стулу и капали ему водой на голову. Считалось, что через сутки от непрекращающегося ритмичного стука можно сойти сума. Соседский музон, пройдя сквозь перекрытия и растеряв при этом все высокие частоты, обладал не меньшей пыточной способностью; и хотя Анатолий Семенович не был привязан к стулу, скрыться от навязчивого стука ему не удалось ни в кабинете, ни в спальной комнате, ни в гостиной, ни даже на кухне

Вытерпев минут двадцать, он вскочил в совершенном раздражении и применил испытанное веками средство упорядочивания городского общежития, то есть громко постучал по батарее разводным ключом. Это решительное действие не осталось без внимания: музыку наверху слегка приглушили. Продолжая аналогию с древней пыткой, подобную любезность уместно сравнить с уменьшением диаметра капель, стучащих по черепу, - полегче, но все равно с ума сойдешь, хотя и попозже.

Даже и при таких облегченных условиях сосредоточиться на чтении не удалось, и тогда, уже слегка взбешенный Анатолий Семенович как был, то есть в махровом пестром халате и шлепанцах, решил нанести визит к соседям с целью заявить решительный протест.

На звонок в дверь никто долго никто не откликался. Наконец, молодой, приятный женский голос спросил:

- Кто там?

Анатолий Семенович как можно мягче ответил:

- Я Ваш сосед снизу, хотел бы поговорить насчет шума.. То есть, пардон, насчет музыки вашей.

- Мы сделаем потише...

- Мммм... А Вы совсем выключить не можете? Или уж если потише, так совсем чтобы тихо?

За могучей стальной преградой раздалось какое-то паническое шушуканье, быстрый шепот, наконец дверь открылась с тюремным металлическим лязгом. В коридоре мелькнула убегающая девичья фигурка в сиреневом халате, а на пороге появился кучерявый парень - вполне симпатичный, высокий, но щуплый, - соплей перешибешь.

- Что Вам угодно? - спросил он самым вежливым тоном.

Анатолий Семенович, ожидавший увидеть какого-нибудь молодежного хама, при виде интеллигентного молодого человека немного смутился. Уж с хамом-то он быстренько нашел бы общий язык: показал бы ему кулак с тремя черепушками, намекнул бы, что место на четвертом пальце вакантно и тем исчерпал бы инцидент до самого донышка. А тут вроде - интеллигентный мальчик, да еще и с девушкой... Анатолий Семенович посовестился показывать кулак, даже спрятал его за спину, прокашлялся и принялся мучительно "фильтровать базар". (Отфильтрованное передается в скобках).

- Что же Вы так громко музыку включаете? (Дерьмо это, а не музыка!) Я понимаю, ваше дело молодое (Мозгов нет ни хрена!), вам повеселиться хочется (Скачут, как козлы с дерьмом в ушах). Однако ж и соседям отдыхать надо! (Задолбали уже, уроды!).

Молодой человек ответил что-то сугубо положительное и дружелюбное, на чем инцидент показался исчерпанным. Добрые соседи сердечно пожали друг другу руки и разошлись.

Тем не менее, следующим вечером Анатолий Семенович вновь столкнулся с той же проблемой. Опять над головой зашумело: "Бум, бум, бум, бум". Потом громче: "Умц, умц, умц, умц". Попытка напомнить о вчерашнем разговоре стуком об батарею не удалась; наверху даже не удосужились сделать потише.

Разъяренный Анатолий Семенович пулей выскочил на лестничную клетку и принялся трезвонить в ненавистную дверь. На сей раз ждать пришлось гораздо дольше, будто там, за дверью, собирали парламентскую ассамблею с повесткой дня, на которой вопрос об открытии двери рассматривался далеко не первым пунктом. Наконец, решение состоялось и настойчивого посетителя удостоили аудиенции - не открывая.

- Кто там? - спросил немного искаженный бронеплитой голос вчерашнего юноши.

Анатолий Семенович повторил вчерашнюю речь, но уже с раскрытыми скобками.

- Хорошо, я выключу - донеслось из-за двери после минутной паузы.

Действительно, стук прекратился, однако возмущенный Анатолий Семенович долго не мог уснуть. В каждом шорохе ему чудилось возобновленное "умцание", он вскакивал и тревожно прислушивался. К утру он остался при мнении, что соседи все равно всю ночь крутили свой музон, но очень тихо, и этот вымышленный стук, замаскированный под ночные шорохи, не давал ему спокойно уснуть.

На третий день Анатолий Семенович решительно опасался возвращаться домой. Он прогулялся по парку, чтобы успокоить нервы, вошел в лифт и уже там понял, что его самые черные подозрения сбываются. Стук пронизывал лифтовую шахту до самого первого этажа и чем выше поднимался лифт, тем отчетливее он становился. Переживая острый припадок ярости, с налитыми кровью глазами и трясущимися руками, Анатолий Семенович, не заходя домой отправился на ненавистный этаж. В воображении его рисовались сладостные картины того, как он схватит юношу (этого ублюдка!) за грудки и шарахнет его головой об стенку (чтоб его вонючие мозги разлетелись по всему коридору!). "А бабу его раком поставлю", - яростно фантазировал Анатолий Семенович, не допуская даже мысли пощадить хотя бы девушку. Вероятно, руководствуясь схожими настроениями древние воины вырезали целые племена и народы.

Однако воплотить эти сладостные мечты ему не удалось по очень простой причине -дверь не открыли и даже не пожелали разговаривать, сколько он ни звонил и ни молотил по бездушному железу своими непомерными кулаками. Зато из соседней квартиры выползла седая суровая старуха и сухо заявила, что если он не прекратит безобразничать, то она сейчас же вызовет милицию.

- Да я что? - задохнулся от несправедливости Анатолий Семенович, - это я что ли житья не даю? Это ж они громыхают!

- Они люди молодые, им веселиться надо, - отрезала старуха, - а ты хулиганишь.

С этими словами старая карга захлопнула дверь, оставив изумленного Анатолия Семеновича в пугающем одиночестве, столь невыносимом, что он принялся обзванивать остальные квартиры, надеясь найти хоть какого-то союзника в своей неравной борьбе. Жители одной из них внимательно наблюдали за происходящим в глазок, но не открывали, в другой все же отворили, но как-то опасливо, через цепочку. Заслоняясь дверью, на площадку осторожно выглянул смурной мужик в несвежей майке. Анатолий Семенович обрадовался - хоть какая-то живая душа.

- Слышь, братан, тебя эти придурки еще не достали? - спросил он, почти уверенный в положительном ответе.

Каково же было его изумление, когда мужик отрицательно покачал головой и пробурчал:

- Нет, не достали.

-Да как же! Вон они как бумцают!

- Ну и что?

- Так мешают же!

- Мне не мешают, - ответил мужик, собираясь уже закрывать дверь, - я музыку люблю. И вообще - до 11 имеет право, а сейчас полдесятого только.

- Даже веселее так, с музыкой - добавил из-под локтя мужика противный женский голос, какой бывает только у жен с 20-летним стажем, - у него родители на дачу уехали, вот он и веселится. Как приедут через два месяца, стихнет.

- Да ну Вас всех нах... - вскричал Анатолий Семенович неожиданным плачущим фальцетом и бросился вон из дома, будто пытаясь вырваться из объятий пугающего, непривычного ощущения полнейшего бессилия. Выйдя из подъезда, он свернул к ларьку, купил пива и пошел в парк, на скамеечку. Тут, в окружении простых, немелодических звуков, т.е. отдаленного рева машин и громкого птичьего щебета, к нему начало возвращаться самообладание.

Allegro assai, con tutta forza

"Ладно-ладно, придурок музыкальный" - думал он, лелея в груди холодное, как змея, мстительное чувство. Будет и на моей улице праздник. Придумаю что-нибудь...

Он успокаивался. Бутылочка пива подходила к концу и Анатолий Семенович уже обдумывал план покупки следующей, как вдруг ужасное "умцание" вновь ворвалось в его успокоившийся было внутренний мир. На сей раз источником служила белая "Тойота", остановившаяся неподалеку. Из машины вышли трое молодых людей и сели на лавочку. Один из них, видимо, владелец машины, раскрыл дверь пошире и сделал и без того невыносимо громкую музыку еще громче.

При виде этой возмутительной картины на лице Анатолия Семеновича появилось выражение свирепой радости, достойное классической статуи "Зевс, метающий молнии". Сохраняя окаменелое античное выражение, он поднялся, подошел к "Тойоте" и вежливо попросил выключить.

- Хорошо, мы сделаем потише, - недовольно буркнул владелец.

- Нет, ты совсем выключи - тоном церковного пономаря, задумавшего ужасное убийство, возразил Анатолий Семенович.

Молодой человек сначала хотел ответить грубо, но потом окинул взглядом фигуру своего оппонента и нехотя пообещал выключить совсем. Такая покорность разочаровала Анатолия Семеновича, который очень надеялся на casus belli. Пытаясь спасти положение, он проворно нырнул в салон, рванул на себя панельку музыкального центра и, выпрямившись, торжественно переломил ее об колено.

- Держи, козел, - сказал он, вручая владельцу обломки, не забывая при этом внимательно оценивать краем глаза поведение каждого из троих потенциальных противников.

Но драки, к сожалению, так и не вышло. Молодой человек начал было что-то жалобно причитать насчет "охреневшего м...ка", но таким неуверенным тоном, что Анатолий Семенович даже отказался от первоначального плана превентивно врезать ему в солнечное сплетение. Остальные двое ошалели от неожиданности и не вмешивались. Анатолий Семенович повернулся, сунул руки в карманы и неторопливо пошел вдоль бульвара. Ему полегчало. Мысли о путях выхода из ситуации приняли более рациональное направление. Анатолий Семенович не без вздоха отметил про себя, что он не в Вилюйске и потому сильно ограничен в плане административного ресурса. К тому же "музыкальный паскудник" оказался еще тем отморозком, не то что этот трусливый паршивец из "Тойоты". Анатолий Семенович поймал себя на мысли, что испытывает к своему соседу некоторого рода уважение. Кто бы мог подумать что он, гроза и хозяин Усть-Вилюйска, приближенный самого его величества Воротынского, способен обдумывать такое недостойное решение, как установка дополнительной звукоизоляции!? Так низко пасть! Но не успел он вновь огорчиться, как в кармане пиджака затряслась мобила, мелодично наигрывая "Полет Валькирий".

Звонил Федька Зуйков, или Батарейка, как его звали за непомерную бестолковую живость во всех его предприятиях. Именно по этой причине Анатолий Семенович в свое время отправил его из Усть-Вилюйска в распоряжение головной конторы, - уж больно суетлив. Здесь, в Москве, Батарейка занялся игорными делами и сравнительно легко добыл сомнительную славу завзятого игрока. Недавно он попросил одолжить ему приличную сумму - 50 000 зеленых, обещая вернуть через месяц в полтора раза больше. Анатолий Семенович не очень-то поверил, но деньги дал, - не так уж и много, а предложение заманчивое. Как раз подступал срок возврата.

Анатолий Семенович сразу смекнул, что речь пойдет о долге и приличным солидному кредитору тоном вопросил:

- Здорово, Батарейка, как дела?

В трубке раздалась знакомая скороговорка:

- Здрасть, дядь Толь! Я тут сижу, в ресторане, при деньгах, ну, то есть с долгом, помните который? может подъедете? Я тут...

Анатолий Семенович поморщился и перебил.

- Ну ты даешь... Мне за своими деньгами еще куда-то ехать? А в магазин завезти западло?

В ответ раздалось какое-то нечленораздельное бормотание; Батарейка пытался что-то объяснить, но никак не мог сделать этого достаточно внятно.

- Так этож! Дядя Толь! Типа, как презентация! Ну, типа, представительские расходы, все дела? Тут скрипочки, как Вам нравится... Я плачу... Такие дела, я не чтоб обидеть, от души, наоборот! Тут официантки с сиськами, классно! Типа, посидеть, а?

Из всего этого мусорного потока слов Анатолий Семенович уяснил, что Батарейка решил обставить возврат денег церемониально, в лучших традициях деловой этики и даже устыдился своего первоначального сурового тона. Домой ему возвращаться не хотелось, - вдруг там еще паскудник с верхнего этажа не заткнулся? Отчего ж не посидеть, не вспомнить вилюйское житье-бытье? Батарейка, конечно, не лучшая компания для ностальгических попоек, но он все же свой, поселковый. Почти что родная кровь. Поразмыслив, Анатолий Семенович сменил гнев на милость.

- Хорошо, Федь, спасибо, уважил. Приеду сейчас. Только куда?

- А тут, в Арт-Хаузе! Вам понравится! Стало быть выезжаете от себя на этот, как его... Блин... Какой-то вал там у вас...

- Земляной, - подсказал Анатолий Семенович.

- Ага, а я думаю какой? Глиняный, песочный... Вот, едете на мост, там потом Павелецкий вокзал, и там сразу за площадью улочка такая налево... то есть направо, вот там, второй дом, стало быть, такой, с этой, как ее... где буквы пишут. Вот. Арт-Хауз, синяя с красным, мигает вся. Тут это, музыка, как Вы любите, со скрипками.

Анатолий Семенович в целом понял; через 20 минут его густо-фиолетовый СААБ остановился около ресторана "Арт-Хауз". Войдя в зал, он сразу заметил и смычковый квартет, игравший Вивальди, и официанток с "сиськами", и Федю-Батарейку, сидевшего в самом центре зала за столиком. Вид у Феди был еще более взъерошенный, чем обычно, графинчик с водкой уже опустел наполовину.

- А! Здрасть, дядь Толь! Садись, вот, "Стандарт" будете? Осетринки?

- Спасибо, не откажусь, - отмечая про себя некоторую фальшь альта из квартета, произнес Анатолий Семенович, - ну, рассказывай.

- Так Вы выпейте, поешьте сначала, - лебезил Федя.

Анатолий Семенович отметил про себя, что и скрипка тоже не ахти, зато контрабас гудел точно по нотам, хотя и без особого чувства. Однако ж, какой-никакой Вивальди, все лучше умцающих подонков.

- Давай о деле сначала, а потом уж квасить будем. Провернул делишки свои?

Батарейка побледнел и нервно облизнулся.

- Я того... Дельце-то не шибко выгодное вышло, так... Может я, того, погорячился насчет чтоб 25 кусков навару?

- Может и погорячился, - усмехнулся Анатолий Семенович, - да только это дела не меняет. Тебя за язык никто не тянул. Бабло вытрясай, да?

На Федю было жалко смотреть; в тусклом ресторанном освещении он казался свежевыкопанным покойником. Он сунул дрожащую руку за пазуху и вынул оттуда довольно пухлый конверт. Анатолий Семенович недоуменно покосился на него, повертел в руках, заглянул внутрь.

- Федь, тут ведь штук 15, не больше. Где остальные?

- 12 штук, - понуро отвечал Батарейка, - больше нету.

Анатолий Семенович тяжело вздохнул и принялся буровить сдувающегося, как воздушный шарик, Федю своим патентованным, особо устрашающим взглядом.

- Ты в курсах, что за такие подставы бывает?

- Мммм... Дядь Толь... Все верну... Честно...

- Типа, счетчик пошел?

- Ага! Все верну...

- Да не вернешь ты ни хрена...

Наступила пауза. Анатолий Семенович еще немного побуровил Федю, потом приподнялся со своего стула и залепил ему звонкую оплеуху.

- Понял за что?

Федька поднял на Анатолия Семеновича глаза, полные безумной надежды, что его просто отлупят как следует, да отпустят.

- За то что проигрался, да? Дядь Толь?

- За то что отыгрывался, балда! Проиграться не грех, а вот отыгрываться, да на чужие бабки, - вот это косяк по полной! Пороть тебя некому, беспризорника...

Тяжело вздохнув, Анатолий Семенович опустился обратно на свое кресло и тоном, не допускающим возражений, отчеканил приговор:

- Значит так. Боженьку благодари, за то, что никто, кроме нас двоих об этом уговоре не слыхал. По всем понятиям тебя нужно на счетчик ставить. И если б хоть один фраер про наш уговор слыхал, будь уверен - я бы свою репутацию не опозорил, стоять тебе на денежке ребром, под 100% годовых. Но поскольку базар строго между нами, так и быть, прощу тебя. Мне твой молодой труп в канаве без надобности, копти небо дальше. Будем считать, что гон твой насчет процентов мимо меня просвистел, вернешь только то, что занял, то есть остальные 38 штук. В три месяца. Усек?

Произнося эту длинную речь, Анатолий Семенович внимательно следил за реакцией Батарейки. Реакция, надо сказать, была очень странной. Узнав, что дело строго между ними, Федька чрезвычайно оживился, а щедрое предложение простить проценты вовсе не произвело на него никакого впечатления.

- Так Вы точно никому ничего не говорили, дядь Толь? Ведь не говорили, да?

Анатолий Семенович невесело хохотнул.

- Да я что, дурак что ли? Типа, хвастать, что одолжил Батарейке 50 штук в карты поиграть? Я ж тебя пожалел, дурня, думал, ты за ум решил взяться, дело какое-нибудь отыскал. Но вообще, дурак, конечно. Но не настолько, чтобы всем про это трезвонить.

Батарейка совершенно успокоился, на его лице появилось обычное нагловатое выражение. Он даже говорить стал нормально, не перескакивая со слова на слово.

- Дядь Толь! А может и остальные 38 кусков простите? Что Вам стоит? Вы ж богатый!

Анатолий Семенович даже привстал от изумления и первое время не мог выговорить ни слова.

- Ты че, Батарейка, оборзел? Быковать вздумал, ушлепок?

Федя, хитренько улыбаясь, замахал руками:

- Да я пошутил, пошутил, Анатолий Семенович! Через три месяца все получите в лучшем виде. И даже раньше.

Последняя фраза показалась Анатолию Семеновичу какой-то странной. Федя задумчиво потер руки, как будто вспоминал, не упустил ли он чего-нибудь из виду, потом резко вскочил.

- Ну, дядь Толь, спасибо, вовек Вашей доброты не забуду. А Вы тут еще посидите, водочки попейте. А мне пора. А то работать надо, долг возвращать. А так все будет в лучшем виде. Ага... Через три месяца - полный ништяк. Даже раньше.

Не дожидаясь ответа, Батарейка бросил на стол несколько сиреневых пятисотенных бумажек, выскочил из-за стола и исчез из зала раньше, чем Анатолий Семенович сумел сделать ему замечание за неуважение к старшим.

"Вот баклан!" - раздражением думал Анатолий Семенович, - "даром что вилюйский, а хуже тутошних отморозков. Сиди и думай теперь, что у этого шныря на уме". Странное поведение Батарейки не давало ему покоя. "Откуда он деньги возьмет? Как пить дать, играть пойдет, снова продуется. Меня он хорошо знает, я такие фортели никому не прощаю. Тогда с чего бы эти понты? Ему бы впору кланяться, да ножки целовать, за прощенные 25 кусков, треть суммы скостил. А он "шутит", видите ли... Что-то тут не то..."

Анатолий Семенович налил себе стопарик водки, выпил, закусил осетринкой. Приятная теплота пошла вниз, в ноги, однако тут же навстречу ей из таинственных глубин поясничного отдела спинного мозга вверх по позвоночнику заскользила ледяная догадка.

Батарейка его заказал. Ясно, как божий день - ему проще убить кредитора, чем такой долг отдавать. И встреча в ресторане устроена с одной лишь целью, - выведать, знает ли кто-нибудь еще о долге. Как только Анатолий Семенович проболтался, что в дело никто из посторонних не посвящен и Федю просто некому будет заподозрить, он подписал себе смертный приговор. Впрочем нет, встреча назначалась с еще одним прицелом. 12 штук в кармане - это гонорар киллера. Следовательно, его собираются убить сразу по выходу из ресторана, пока он несет деньги с собой. Или около дома. Очень удобно, - можно замаскировать под ограбление. За 12 штук мало ли кто позарится пришить преуспевающего директора магазина классической музыки?

"Ах, хитер, подлюга" - восхитился Анатолий Семенович, понимая, что сильно недооценивал стервеца-Федьку, - "ишь, как наблатыкался тут, в Москве, делишки-то крутить".

Утерев холодный пот со лба, он медленно обвел помещение ресторана глазами. Никто из сидевших за столиками на киллера не походил. Шумная компания, парочка в уголке, две дамы при чашечках кофе. Стало быть, убийца ожидает на улице или около дома. Анатолий Семенович готов был поставить всю немалую сумму, лежащую у него в кармане, что у дома, но ставить на кон собственную жизнь не рискнул. Лучше перебздеть, чем недобздеть. И чем быстрее, тем лучше.

Он поднялся, неторопливо прошелся в туалет. Глухое, замурованное помещение. Рядом с ним коридор, ведущий на кухню. В коридоре он столкнулся с молоденькой симпатичной официанткой.

- Стой, раз-два, - скомандовал Анатолий Семенович, ловя девушку за локоток.

- Вы что! - возмутилась официантка, - отпустите!

Однако хрустящий стобаксовник заставил ее серьезно отнестись к просьбе Анатолия Семеновича провести его во двор через черный ход.

Спустя полчаса он уже крался окольными путями к собственному дому; вишневый СААБ все еще стоял неподалеку от ресторана Арт-Хауз. Скрытно заняв удобную для наблюдения позицию, Анатолий Семенович принялся высматривать киллера. Тот, собственно, и не прятался, сидел себе на краешке детской песочницы с самым безмятежным видом. Анатолий Семенович сразу его узнал, как личность весьма известную в узких кругах: Зубило, отморозок под стать Батарейке и закадычный его приятель. "Мог бы и сам допетрить" - подумал с досадой Анатолий Семенович, - "ясень пень, никто кроме Зубила на такой гниляк не согласился бы, разве только пацан какой-нибудь, совсем без понятий".

Зубило сидел вполоборота к обычному месту парковки сиреневого СААБа, с тем, видимо расчетом, чтобы расстрелять его владельца при выходе из машины.

Анатолий Семенович бесшумно прокрался к песочнице. Не дойдя трех шагов, он увидел, как напряглась спина киллера, одним махом преодолел оставшееся расстояние и ловко опустился рядом.

- Здоров, Зубило! - весело крикнул он, притискивая его правую руку к туловищу своим могучим торсом, а левую - своей рукой, охватившей плечи перепуганного киллера в могучем дружеском объятии, - чего, испугался?

- Эт... Это Вы, дядь Толь?

- Я, я, натюрлих! А кто ж еще? У нас тут стрела забита, забыл?

Со стороны могло показаться, что беседуют два добрых приятеля. Анатолий Семенович даже дружески ткнул Зубилу в живот и заодно вытащил из его внутреннего кармана навороченную, блистающую никелем волыну.

- О! Глок? Хорошая машинка! Уважил старика, не какой-нибудь ТТ заржавелый. А в этом кармашке что?

В кармашке оказался нож-бабочка и запасная обойма

- Запасливый, молодец.

Зубило, дрожа крупной дрожью, вдруг запричитал:

- Анатолий Семенович, я ж не со зла, за бабки в натуре работаю. Я и не хотел сперва, все говорил Батарейке, что дело гнилое, а он талдычит: "Или я его грохну, или он меня за долги на перо посадит". Ну он же друган мне, поймите...

- Друган говоришь? Скажи мне, кто твой друган, а я скажу - кто ты. Правильно заметил, дело гнилое. Поганое дело, Зубило. И зря ты в него вписался. Капуста, говоришь, нужна? На паровоз копишь?

Анатолий Семенович потихоньку закипал, но взял в себя в руки и продолжил спокойным тоном.

- Значит так, Воротынский в курсах уже, я ему отзвонился. Слыхал, как недавно одного поганца кипятком обливали, пока не окочурился? Да... Умеет Петр Андреевич дураков учить, а все не впрок. Хотя, для вас он что-нибудь поинтереснее придумает, такое мое мнение.

Вообще, Анатолий Семенович соврал насчет Воротынского. Обратившись к начальству, пришлось бы рассказать о Батарейкином долге, выставившись круглым идиотом. Но на Зубилу упоминание имени начальника "конторы" произвело такое неизгладимое впечатление, что он даже заплакал, словно детсадовец, которого пригрозили перевести в младшую группу.

- Что же теперь делать, а? Ну, рамсы попутал, с кем не бывает? Да я что хош сделаю, только простите, дядь Толь! Век Вашим должником буду!

Анатолий Семенович задумчиво посмотрел куда вдаль.

- Ты дурак что ли? Сам не сечешь, что делать надо?

Зубило напрягся, пытаясь сообразить.

- Батарейку грохнуть, да?

- Ясен пень... А потом посмотрим, может я тебя и прощу. Такими засранцами, как ты, не кидаются, тоже своего рода талант. Короче так. Держи волыну, езжай к другану своему сердечному и объясни ему популярно, что быковать на одних понтах некрасиво. И контрольный в бестолковку не забудь. Все понятно?

- Обижаете, Анатолий Семенович! Я дело-то знаю, не первый раз! Все в лучшем виде... Да я для Вас...

- Ладно, не мельтеши. Сделаешь, - позвонишь. Не сделаешь, - убью. Сбежишь, - найду. Сечешь?

- Секу...

- Ну, тогда топай, не буксуй. Позвонить не забудь, как сделаешь.

Зубило неуверенно встал, сунул пистолет обратно в карман и пошел. Ноги у него заметно подрагивали.

- Бегом! - прикрикнул Анатолий Семенович.

Зубила побежал, хрустя тополиным пухом, по остывающему после дневного зноя бульвару и вскоре скрылся из виду. Анатолий Семенович посмотрел ему вслед, вздохнул и полез в карман за мобилой. Осталось организовать завершающее действие всей этой нелепой, на пустом месте возникшей разборки.

В трубке послышался бесстрастный голос Надежного Человека.

- Здравствуйте, Анатолий Семенович.

- Привет. Работа есть, на десять штук.

- Кого?

- Зубилу.

- Зачищаете?

- Ага.

- Хорошо, сделаю.

Собственно, больше ничего и не было нужно, Надежный, как бывший вояка, просекал фишку с полпинка и в подробных инструкциях не нуждался. Анатолий Семенович уже собирался попрощаться, как тут до его ушей донеслось противное, почти забытое за всей сегодняшней суматохой "умцание". Так и есть - развлекался любезный соседушка с верхнего этажа. Анатолий Семенович поморщился и глянул на часы: половина второго ночи.

- Да, слушай, еще одно дело есть, легкое, на две штуки, - добавил он после секундного колебания. - Типа несчастного случая со смертельным исходом, хорошо?

Надежный немного помолчал, потом заметил:

- Маловато за такую работу две штуки

- Ладно тебе, за Зубилу-то я переплатил, в натуре. Оптом, за двоих 12 штук - вполне себе навар.

Надежный что-то прикинул в уме и четко, по-военному, ответил:

- Сделаю.

- Ну вот и славно. Я на недельку уеду, типа, в командировку, завтра звякну, расскажу подробнее...

Adagio sentimento

Через неделю Анатолий Семенович вернулся из "командировки". В квартире царила блаженная тишина. Перед "отъездом" он оставил мобилу на журнальном столике, чтобы не отвлекаться. Экран телефона оказался доверху забит непрочитанными SMS-ками, среди которых особенно нетерпеливо мерцали заголовки посланий Воротынского.

Анатолий Семенович вздохнул и, приготовившись к неприятному объяснению, набрал телефон шефа.

- ... твою мать! - сразу же конкретизировал Воротынский, - ты где шляешься? У меня уже неделю вся братва на нервах, сначала Батарейку шлепнули, потом Зубилу. И главное, непонятно: Кто? За что? А до тебя дозвониться невозможно!

- Мобилу дома забыл, - виноватым тоном признался Анатолий Семенович.

- Про Батарейку и Зубилу слыхал что-нибудь?

- Слыхал.

- Есть идеи, кто их грохнул?

- Идеи? Идей нет, а грохнул я.

- Тьфу ты... - в мобиле послышался вздох облегчения, - Вот оно что... Блин, что ж ты молчал, ухлебок? Я уже думал, что солнцевские войну начали.

- Так я это, Петр Андреевич, - зачищал все аккуратненько, чтобы у Вас через меня неприятностей не вышло.

- Нет, ну сказать надо было, да? Тут из-за тебя чуть разборка не началась!

- Я б не допустил, Петр Андреевич. Я типа того, в курсах.

Воротынский немного успокоился и стал говорить потише.

- Рассказывай, что там у тебя с ними стряслось? А, хотя нет, не рассказывай. Грохнул, значит надо было. Охотно верю. Я и сам уже подумывал, как Батарейку убрать, достал он меня. Зубилу чуток жалко, - отморозок, но дело знал.

- Никак нельзя было, Петр Андреевич. Чистить, так чистить. Чего доброго, через меня и Вас впалили бы.

- Тоже верно. Ну ладно, одной головной болью меньше. Но в следующий раз предупреждай меня лично, нечего тут "Королеву Марго" представлять. Чтоб больше без фокусов, понял, драматург хренов?

- Так точно, Петр Андреевич.

- Ладно, пока.

Анатолий Семенович спокойно поужинал, принял душ и обессиленный рухнул в кровать. Сосед не "умцал", чего, в общем-то, следовало ожидать. "Лежит где-нибудь в морге, замаскированный под несчастный случай" - удовлетворенно решил Анатолий Семенович. С этой нелепой фразой в голове он заснул, и в его измученном недельными переживаниями сознании тут же вспыхнул яркий, до неимоверности реалистичный сон.

Они сидели за столиком в кабаке "Место встречи" на Тверской и пили водку. Моцарт уже изрядно набрался, разрумянился, говорил бессвязно и категорично. С разлохмаченного парика во все стороны летела пудра.

- Слушай, братан, - говорил Моцарт, пытаясь сфокусировать зрение на сидящем против него г-не Пантелееве, - скажи мне одну вещь, тока честно, ладно?

- Обещаю. Как на духу скажу.

Моцарт сделал многозначительную паузу, какую обычно делают пьяные люди, перед тем как сообщить какую-нибудь банальность.

- Как ты думаешь: гений и злодейство совместимы? Пойми, меня адски волнует этот вопрос. Адски...

Анатолий Семенович опустил тяжелый подборок на составленные домиком руки и задумался.

- Знаешь, по-моему это все ботва. Никакой связи. Как мухи с котлетами. Гений - сам по себе , злодейство - само по себе. Их и совмещать-то нечего. Все равно как огород с бузиной... То есть с дядькой...

- Не может быть! Не может такого быть! - Моцарт схватился обеими руками за голову, будто она у него лопалась от внутреннего напряжения. Посидев немного в такой позе он выпрямился, недобро ухмыльнулся и неожиданно крикнул, показывая куда-то за спину Анатолию Семеновичу:

- Гляди, гляди, - что там?

Анатолий Семенович обернулся и, конечно, ничего не увидел, зато краем глаза заметил, как Моцарт что-то ловко насыпал в его стопку с водкой. Глубоко потрясенный, он все же сумел взять себя в руки и не подать вида.

- Да нет там ничего, - выдавил он из себя, все еще не готовый поверить в такое коварство.

- Да? А мне показалось что там, в углу... черт.

Сообщив это, Моцарт демонстративно запустил в темноту перечницей и даже уверял, будто попал.

"Дурку гонит или и впрямь до белой горячки натрескался?" - мучительно размышлял Анатолий Семенович, пристально вглядываясь в лицо своего собутыльника, - "Неужто Федька меня и ему заказал?" По всем понятиям Моцарта следовало мочить, и как можно скорее, пока чего нового не учудил, - но рука не поднималась. И хотя Анатолий Семеновиич давно уже не испытывал к маэстро такого трепетного пиетета, как раньше, все равно было жалко его, непутевого. Кроме того, хотелось разобраться, как же это Батарейка сумел, с его-то садовой башкой, дойти до такого изощренного способа мести.

Анатолий Семенович тяжело взглянул на бледного, как мел, визави, и поднес стопарь к губам. В нос шибанул горький запах миндаля.

- Ты что ж это, падла, задумал? - спросил он самым внушительным тоном. - Кто заказал!? Федька!? Колись!

Моцарт безумными глазами смотрел на стопку, как будто собирался силой воли опрокинуть ее в глотку своей жертвы, но она, сцепленная могучими пальцами, не подавалась. На его лбу выступили крупные капельки пота.

- Никто не заказывал, я сам, - выговорил он, наконец.

- Да за что? - искренне возмутился Анатолий Семенович. - Что я тебе такого сделал?

Моцарт тяжело выдохнул, покрутил головой и начал объяснять, размахивая руками и как будто умоляя Анатолия Семеновича понять его.

- Ничего личного. Просто ты нарушил принцип, понимаешь? Я вложил в тебя чувство прекрасного, пробудил твои дремлющие таланты, радовался, глядя на твои успехи, а ты?

- А что я? - раздраженно отвечал Анатолий Семенович потихоньку понимая, к чему клонит этот гуманист недорезанный, - Надо было дать себя подстрелить, как зайчика этим двум придуркам?

Моцарт с видом упрямого школьника, не желающего признать, что не выучил урока, рассматривал узоры на скатерти.

- Ну это ладно, Ваши разборки бандитские, а зачем ты убил мальчика?

Анатолий Семенович возмутился еще больше.

- Вот уж не думал, что ты так скажешь. Я его, можно сказать, ради тебя пришил, чтобы он великое слово "музыка" не поганил своей стукотней. Стало быть, когда на бабки кидают, ты признаешь мое право на защиту, а когда в душу плюют? Стой смирно и терпи? Жизни ты не знаешь, одни диезы и бемоли. Вот и лепишь горбухи стремные, слушать противно.

Моцарт, не понимая глаз, пьяным размашистым движением схватил отравленную стопку, выплеснул ее содержимое на пол и вновь налил водки из графина.

- Ладно, Толян, прости, - давай выпьем, и забудем про это.

- Ишь ты, - начал было Анатолий Семенович, однако передумал продолжать. Хотел было еще покочевряжиться, повразумлять, но пригляделся и увидал, что Моцарту и без того стыдно. Впрочем, водку он на всякий случай понюхал. Слабенький запах миндаля еще присутствовал, видимо, осталась еще, видать, капелька отравы.

"Да, Бог с ней, с капелькой", - подумал он беззаботно, - "брюхо вынесет, не обижать же человека", - и залпом высадил весь стопарь. По телу начало распространяться привычное ощущение, хотя нет, не совсем привычное, какое-то особо расслабляющее, холодящее и даже пугающее. Не понимая в чем дело, Анатолий Семенович пытался привстать, но не мог, зато все предметы вокруг него как будто ожили. Стены кабака выгнулись, словно в эпилептическом припадке, пол ушел из под ног, подобно днищу уходящего в крутое пике самолета, а тарелки, вилки, ложки и прочая утварь вместе со скатертью вдруг съехали со стола и принялись скакать, звенеть и разлетаться вдребезги. Подозревая нечто ужасное, Анатолий Семенович все же как-то вскочил...

...вскочил, тяжело дыша и что-то выкрикивая инстинктивным матом. Комната, заполненная серебристым светом, казалась уютно-таинственной, но безопасной. Безмятежная круглолицая Луна рассеянно смотрела, не поворачиваясь, куда-то в сторону, будто мечтала о чем-то приятном, - и вся эта успокоительная картина куталась в теплую летнюю тишину, будто в невесомую пуховую шаль. Откуда-то сверху опустились строки:

На темно-голубом эфире

Златая плавала луна

В серебряной своей порфире.

Блистаючи с высот она

Сквозь стекла дом мой озаряла

И палевым своим лучом

Златые окна рисовала

На лаковом полу моем.

И действительно, на полу спальни Анатолия Семеновича можно было в деталях рассмотреть проекцию переплета роскошных стеклопакетов и даже увидеть во всех подробностях рисунок легких тюлевых занавесок. Конечно, паркет был финский, ламинированный, получше, чем у Державина в его занюханном XVIII веке, но луна-то уж точно была - та же самая.

И как только в сознании Анатолия Семеновича отзвучали невесть откуда пришедшие на ум стихотворные строки, ему вдруг открылась еще одна удивительная мысль, а именно: что тишина, - это тоже музыка, причем самая изысканная, самая главная музыка на свете. Все рождается из тишины и уходит в нее; все когда-то исчезнет, а тишина пребудет во веки веков. Поняв это, он долго сидел на кровати не двигаясь, слушая тишину и давая своему умиленному сердцу до самого донышка испить неожиданное откровение.