14 марта 1998 г

- Сережа, - позвал меня голос с того света. Я не шевелился. У меня затекло все тело и ни одна мышца не подчинялась центральной нервной системе. Где-то в глубине головы отчаянно сопротивлялась смерти одинокая жилка, но она, похоже, уже совсем выдохлась, и вот-вот собиралась на отдых.

- Сережа, - повторил голос. Я попытался пошевелиться - и не смог. Свинец, сдавивший все мое тело, был настолько плотно к нему прижат, что я был не в силах даже открыть глаза. Я ничего не чувствовал - только слышал, и мне было очень странно находиться в таком состоянии.

- Он еще не пришел в себя, - ответил другой голос. Голос был белым и холодным, как лед, это меня немного напугало - но очень быстро стало безразлично. - А если и пришел в себя, то это мы вряд ли сможем опознать, кроме как по результатам ЭЭГ. У него обширное повреждение головного мозга, он никак не может нам ответить. В принципе, он может вращать глазами...

Я попытался повращать глазами. Похоже, это у меня получилось, поскольку я [услышал] направленный на меня взгляд и первый голос повторил:

- Сережа.

Я опять начал вращать глазами. Холодный белый голос на это отреагировал и сообщил:

- Сейчас полдевятого утра, четырнадцатого марта, тысяча девятьсот девяносто восьмого года. Вы находитесь в третьем отделении центральной клинической больницы города Омска. Если вы все поняли, повращайте глазами, если нет - не вращайте.

Я повращал глазами и [замер].

- Хорошо, - продолжил голос. - Вы попали в автокатастрофу - ваш автобус вылетел с моста и ушел под лед. Вы этого, скорее всего, не помните. Вам будут сообщать через каждые три часа время и число. Мы приложим все усилия для того, чтобы вернуть вас к жизни.

Белый голос исчез, но осталось белое дыхание. А в другом конце Вселенной шипело другое, серое, теплое и уютное. Потом белое дыхание и серое дыхание стали удаляться под ритмичный стук разных шагов - два ритма составляли один, очень сложный, этот звук перемещался изнутри вовне, и скоро ритм сбился, смялся громовым красным скрежетом, а потом сухим и безвкусным хлопком. Я повращал маленько глазами и замер.

Я пытался пробить завесу незрячести воспоминаниями. Скрежет - это был звук открываемой двери, а хлопок - это просто ее резко закрыли. Странно, что при скрежете у меня возникали цветовые ощущения, а при хлопке я ощутил легкий недосол. А если мыслить логически, я сейчас, как любой нормальный человек, должен ощущать некоторые эмоции - ну, там, страх, скорбь, отчаяние... Этого всего не было. Было одно осознание происходящего, объективное, как у компьютерной программы.

- Двенадцать часов дня, четырнадцатое марта, тысяча девятьсот девяносто восьмого года, - сообщил какой-то голос.

Голос был пустым, холодным, темно-синим, у него был какой-то запах, вкус, он вызывал боль где-то в животе. Надо же, двигаться я не могу, а боль чувствую... Хотя, скорее всего, эта боль - не больше, чем фантом, равно как и все остальные ощущения. Странно. По моим ощущениям прошло не больше минуты. Мое время, видимо, дало сбой - или их время завернулось в петлю.

Я попытался повспоминать свое прошлое. Ничего конкретного из памяти не всплывало. Были какие-то цвета - много красного и черного, какие-то вкусы - вообще не понять, какие, какие-то запахи - наверное, это запахи цветов. Еще появлялись время от времени призраки тактильных ощущений, но я точно не мог определить, каких. Что-то вроде касания мягкой одежной щеткой разных участков тела.

Потом вдруг появилась сильная боль. Правую ступню скрутило ужасной судорогой. Это тоже был фантом, но я ничего не мог с ним поделать - было настолько больно, что я не мог удержаться от крика. И я закричал. Эхо подхватило крик и он начал гулять под сводами какого-то грандиозного по размерам помещения. Звук дробился и глох, а потом приходил с новой силой, и это был все тот же и тот же крик боли, жуткой боли живого существа. В крик начали вмешиваться другие звуки - выстрелы, шелест травы, ткани, шаги, скрежет металла, смех, плач, пение, рычание, жужжание, стон... И резко все оборвалось. Боль исчезла.

- Три часа дня, четырнадцатое марта, тысяча девятьсот девяносто восьмого года, - сообщил голос.

- Заткнись, - ответил я ему. И подумал вдруг, что скорее всего говорить я тоже не могу, хотя голос мой так естественно звучал, так по-настоящему. Ну да, конечно не могу, я же даже глаза открыть не могу. Странно, что я думать могу. По крайней мере это мне показывает, что я существую. Хотя существование такое - это не сильно приятно. Но и не противно. Вообще никак, похоже. Тоже странно. Нелогично. Должны же быть хоть какие-нибудь эмоции. Но их нет.

Я продолжил вспоминать. Неожиданно всплыл совершенно определенный образ. Я схватил его и попытался удержать, хотя он, наверное, и не думал пропадать. Образ был тактильный. Это было давление. На все тело сразу. Это не воздух, а вода. Я погружен в воду. Я принимаю ванную. Образ ванной сразу появился и оформился. О! Я лежу по горло в воде, в маленькой ванной комнате. С недавно побеленного потолка свисает лампочка в каплях известки. На синей стене висит зеркало. Вода теплая и мягкая. Пахнет мылом и горелой резиной...

Образ исчез так же резко, как и появился, и я опять провалился в черноту. Я даже не ощущал где верх, а где низ, - пространство потеряло эти свойства. Когда я это осознал, я вдруг ощутил страшный тошнотворный порыв. В горле встал комок и я понял, что я начал падать. Сверху появилась синева и белые пятна облаков, в левый глаз бил ослепительный свет. Я знал, что я падаю. Я всегда знал это. Всю жизнь. Осознание наличия этого знания вдруг нахлынуло на меня, и я попытался перевернуться. Далеко внизу я увидел землю. Она была нечеткой, с синевой, очень далекой. Я видел шрам горной цепи и город, прижавшийся к ней, проткнутый рекой. Образ держался полсекунды, а потом я понял, что глаза выжигает чудовищным ветром. Ветром - снизу. Ветер рвал на мне одежду и пытался вырвать волосы на голове. Правая рука сама рванулась вверх и нащупала кольцо.

Жуткий рывок ударил мне под ребра и в пах, и я опять провалился в черноту.

- Шесть часов вечера, четырнадцатое марта, тысяча девятьсот девяносто восьмого года, - сообщил голос...

...И тут я проснулся. На кухне вовсю звонил телефон. Надо же, я живой. Интересно, долго меня колбасило? Я посмотрел на часы на стене. Семь! Меня колбасило девять часов к ряду. Не, больше это дерьмо жрать не буду.

Я пошел на кухню и взял трубку.

- Серега, твою мать! - Возопила трубка. - Ты что, до сих пор спишь? Нам надо срочно грузиться! Тебе еще надо тормозную жидкость сменить! Ты вообще хоть о чем-нибудь думаешь?!!

- Да заткнись, бля, не ори... Сейчас буду, - ответил я и положил трубку. Потом пошел в ванную и умылся. Лицо было бледное, как у покойника. - Нехилая же все-таки дрянь-то попалась, - сказал я своему отражению и закрыл кран. Подогрев в микроволновке картошку, быстро съев ее и обувшись, я выскочил на улицу. День был серым и скучным, крошился мелкий дождик.

Я пошел на остановку и сел в автобус. Людей было мало, так как день был выходной, и только мы с Виталей, как два идиота-дальнобя, перли ни свет-ни зоря, черт знает, куда, за девятьсот километров с каким-то идиотским грузом. Точнее, еще не перлись, но уже собирались переть.

Виталя был хмурым и молчаливым. Он всегда такой с утра.

- Пожрал хоть? - Спросил он только.

- Да, - ответил я в тон ему.

Потом мы занимались своими делами. Он к моему приезду на склад уже почти все загрузил - какие-то деревянные ящики, на нас приходилось по девять тонн, - и поэтому большую часть моих сборов сидел и курил, да время от времени вставал, обходил свой грузовик, попинывая колеса. Скучал, в общем.

Когда я закончил и подал ему знак, он быстро вскочил в кабину, как ковбой на коня, и сразу завелся. Я не стал отставать. Мы выехали на трассу в без малого десять и включили рации.

- Как идет? - Спросил Виталя.

- Нормально, - ответил я.

- Тормознуху менять будешь?

- Да ладно, хер с ней, потом...

- Дело твое, - Виталя хмыкнул и замолчал минут на двадцать. А потом сказал:

- А мне вчера жена истерику закатила. Вроде как мало дома бываю.

- И что?

Дорога была влажной, поэтому мы гнали по полной. Грузовик шел плавно, и вообще все было отлично.

- Да ничего...

- ...Девять часов вечера, четырнадцатое марта, тысяча девятьсот девяносто восьмого года, - сообщил голос.