Наркотики, спирт и любовь
- Не положено, - даже мне мой голос показался неуместно грубым.
Мы ехали в госпиталь. Дед оказался отставным офицером. По пути я судорожно вспоминала строчки из учебника (это был мой третий самостоятельный выезд в жизни). Дрожащими от волнения и ответственности руками сделала обезболивающий укол.
На секунду инвалид очнулся, удивленно вскинул брови и внезапно закричал:
- Ещё! Ещё! – тело пенсионера обмякло, лицо расплылось в блаженной улыбке, он снова лег и закрыл глаза. Боль оставила его.
На следующий день я решила навестить своего пациента. Мною двигало любопытство: почему это дедуля так нестандартно отреагировал на обыкновенный укол морфия (мне так тогда казалось)? Подходя к его палате, я ещё издалека услышала, как старик кого-то усердно склоняет. Заглянув в комнату, и не увидев там никого, кроме самого больного, я собралась ретироваться. Но не тут-то было, он меня заметил.
- А, явилась – не запылилась, дрянь такая. Ты что сделала? Я тебя спрашиваю, ты что сделала, пигалица?! Ты видишь – человек без ноги. Чему тебя учили? Ты что мне вколола? Морфий? Ты что, спросить не могла: можно мне его – нельзя?
Он все говорил-говорил, ругая и браня «пигалицу» на чем свет стоит. А у меня ком к горлу подкатил. Ну вот, помогаешь им, а вместо благодарности еще и кричат. Заметив, что я перепугана и собираюсь реветь, дед сменил гнев на милость:
- Ну ладно, дуреха, подь сюды, не бойся, садись. Тебя, как зовут?
- Наташа, - промямлила я, покорно садясь.
- Значит так, Наталья, ты так больше не делай. Перед тем, как вколоть человеку наркотик, спроси: можно ему это лекарство или нельзя. Чему вас только учат…
- Да, как бы я вас спросила, когда вы без сознания были? – оправдывалась я.
- Ну ладно, ладно, успокойся. Погорячился я. Да, понимаешь, зло взяло. Вот ведь, какая штука – жизнь. Сколько лет прошло, а я все от этой гадости завишу. Когда ты мне морфий вколола, я прямо на облако взлетел. Ощутил себя эдак лет на 30 моложе.
- А в чем дело? Неужели вы наркоман? – ахнула я.
- Был, поневоле… Я школу как раз в 41-ом закончил. Сразу в военное училище определился, танкистом стал. В 43-ем меня контузило. После госпиталя определили меня артиллеристом. Там мне ногу снарядом и раскрошило. Вот тогда-то начались мои страдания. Мужикам плакать не положено. Боль же была адская. Я себе губы так искусал, что они опухли и посинели. Врачи мне, что бы не так сильно мучался, морфий кололи. Сделали операцию – гангрена, вторую – снова гангрена. А когда после третьей мою правую по самое бедро оттяпали, я уже без морфия жить не мог. Втянулся. Думал, что в 20 лет жизнь моя кончена.
Хорошо, добрый человек мне встретился, наш врач Иван Степанович. Такой маленький, в очёчках, от него еще всегда яблоками пахло. Так он мне и говорит: «Ты, солдатик, пей. Ты эту заразу – шпиртом, шпиртом. Вытравишь. Верное дело, вытравишь».
Как в воду глядел старик. Принесли мне однополчане канистру спирта – авиационного, самого лучшего. Поставил я его под кровать и, веришь, пока все не выпил, не успокоился. Напивался до беспамятства. Пока я пьяный был, ничего не чувствовал и тяги к морфию тоже. А как проснусь, так прямо и выворачивает меня. Я – к спасительной канистре.
Когда меня зимой 45-го выписывали, я уже не был наркоманом…
Старик помолчал с минуту, а потом добавил:
- Зато стал алкоголиком… Если бы не моя Вера, так где-нибудь в канаве и помер бы. Это она меня из этой помойной ямы вытащила. Верочка – это жена моя, с теплотой в голосе пояснил дед. – До сих пор не могу понять, что она во мне нашла. Была первой девкой на деревне, а танцевала как! Как барыня. Сколько сватов к ней ходило. Ан нет! Меня, одноногого калеку, выбрала. Кто вас баб поймет…
Свидетельство о публикации №204082600095