Случилось

Ждать пришлось долго. Лишь ближе к полуночи в дверь позвонили. Двое молчаливых, громко топая и оставляя грязные следы, вошли в комнату. Тот, что был старше и здоровее, подойдя к кровати, обернулся и спросил:
- Новая простынь или пододеяльник попрочнее есть?
- Сейчас посмотрю, - Сашка, будто ждал команды, торопливо полез в шкаф. На пол полетели аккуратно сложенные отглаженные полотенца, носовые платки, что-то из нижнего белья.
- Это подойдет?
- Давай.
Стол шумно отодвинули и рядом с кроватью быстро расстелили пододеяльник.
Сильные руки, взяв за углы простынь, ловко перенесли тело на пол. Профессиональными движениями ткань в изголовье и в ногах покойного скрутили жгутом. Приподняли. Понесли.
Сашка с лестничной площадки видел, как завернутое в белое, тело отца глухо стукается о ступеньки. Хотел было крикнуть: «Осторожнее!» Но промолчал…

Проснулся Егорыч рано. Да и сном это время, проведенное в каком-то полузабытье, назвать было трудно. С некоторых пор тело его жило самостоятельно, словно следуя некой специально заложенной программе. Егорыч знал, что и на этот раз оно не подведёт, – выдюжит.
В первый момент он по привычке прислушался, - Катя всегда вставала раньше, и спаниель Шуня, цокая по паркету, бежал за ней на кухню, - но тут же эти воспоминания были опрокинуты невыносимо-горькой реальностью случившегося. И снова пробежали черные муравьи сомнений: а хватит ли духа, уверенности?
Он не спешил вставать, некоторое время рассматривал висящую напротив картину. Это небольшое полотно было написано Катиным прадедом, – во всяком случае, так считалось. Изображенное всегда вызывало в нем какое-то смятение, тревогу, предчувствие беды: накренившийся парусник с голыми мачтами уходил в надвигающуюся темноту, в зловещем, тусклом свете почти скрывшейся за тяжелыми тучами луны, играли бликами набирающие силу волны, стихия уже была готова к безумству… А люди? Готовы ли они к испытанию?

Чтобы отвлечься, держать себя в руках, он стал вспоминать тот самый последний, так детально запомнившийся поход на Дикую речку.
…Спрыгнув с платформы, он шел вдоль заборов: сначала – дощатых, затем - из металлической сетки, и, наконец - просто из натянутой от столба к столбу проволоки. Подошвы резиновых сапог слегка утопали в красноватом рыхлом песке. Сквозь листву нежарко светило солнце. Вот сейчас он спустится по тропинке и увидит речку…

Он шел по огромному каменному мосту. Внизу была река, но эта река была в десятки, в сотни раз шире и глубже той. На ногах у него были не сапоги, а обычные черные ботинки. Не было и рюкзака за спиной, а в руке, вместо снасти, – обычный полиэтиленовый мешок. Хотя… «снасть» была, и ещё какая! Она как раз и лежала сейчас в небольшой коробке засунутой в этот мешок.

Спустившись к речке, он остановился у знакомого родника. Пробивающаяся сквозь слои наносного грунта струйка чистейшей воды то сникала, то вновь возрождалась, играя песчинками. Егорыч, зачерпнув немного, с удовольствием пил вкусную холодную воду…

Sprite жажду не утолил, было ощущение будто глотаешь влажный сладковатый воздух. Сейчас нужно будет пройти вот по этой улице до высокого кирпичного дома, повернуть и…

Он оказался у хорошо знакомой излучины. Здесь всегда можно было взять парочку форелек. А дальше, за упавшим деревом, в глубоком омуте с обратным течением - на дне коряга. В этом месте частенько клевала крупная рыба, но вытащить ее, было, почти невозможно – уходила в крепь. Сколько крючков, мормышек, блёсенок пришлось оставить здесь. И хотя искушение было велико, Егорыч шел дальше.
Вот это место. Когда-то, ещё при финнах, здесь была водяная мельница, а теперь тугие струи воды шумно падали с двухметровой высоты. Шум этот слышен был издалека, а вблизи, как чудилось Егорычу, рождал какие-то непонятные звуки, временами похожие на странную музыку, а порой - на заунывное протяжное пение. Находясь рядом с водопадом можно было не заметить присутствие другого человека, даже если б он особо и не скрывался.

Музыка была слышна ещё на лестнице. А когда Егорыч осторожно открыл дубликатом дверь, звуки тяжелой волной накрыли его. Вынув «снасть» из мешка, шагнул в комнату…

Он увидел его там, где клочья пены от водопада кончались, и открывалась спокойная заводь со светлым песчаным дном. Огромная, почти совсем черная спина готового к нересту лосося заставила его напрячься…

«Зверь» заметил его не сразу, но будто почувствовав, выключил музыку и лишь затем - обернулся, на его холеном лице мгновенно отразилась целая гамма чувств: от удивления до смертельного испуга. Пытаясь спастись, или хотя бы выиграть время, стал сумбурно оправдываться: мол, Катю не должны были убивать, он просил лишь немного припугнуть, только и всего… что он сам их «накажет» или «если хочешь» – убьёт…

Скользкое тело лосося трепыхалось в траве, подставляя вечернему солнцу красноватое брюхо. Руки Егорыча дрожали, – такой экземпляр попался ему впервые, но радости не было. Навалилась усталость…
Опустошенный, с ощущением завершенности некоего жизненного этапа, он брёл вдоль заборов и домов, уже зная, что больше никогда сюда не вернется.

Добравшись до дома, Егорыч сразу улегся в так и неубранную постель. В груди почти безболезненно разливался жар. Хотел было позвонить Сашке, но передумал: «Зачем впутывать его в это?»
Какое-то время лежал, закрыв глаза… опять он шёл вдоль реки, узнавая каждое дерево, каждый перекат…
Боль за грудиной усиливалась. Встал, включил свет, принял лекарство, снял телефонную трубку… опять положил. «Может так и лучше» - подумал он.
Взгляд наткнулся на картину. С удивлением заметил, что предчувствие беды исчезло, и не то что бы картина не вызывала эмоций, просто страх прошел.