Счастливая Катя

О Кате мне рассказал мой приятель Артем. Сам он музыкант и человек веселый. Он высок, широкоплеч и обладает симпатичной наружностью, благодаря чему пользуется успехом у женщин и имеет репутацию ветреного, легкомысленного человека и ловеласа. 
Как-то раз по обыкновению в субботу он заглянул ко мне с тем, чтобы праздно провести вечер. Однако скудные финансовые средства не позволили нам выехать в центр города, и нам ничего не оставалось кроме, как прикупить бутылочку беленькой и расположиться на кухне за столом, в надежде скрасить вечер интересной беседой.
Он все торопил:
- Разливай уже, а-то нездоровится!
- Что так? Загулял вчера?
- Вроде того, с барышней одной.
- И кто ж она? – любопытствовал я.
- Ты не знаешь, но мне кажется, тебе будет интересно.
- Ну, так не тяни, сказывай.
И он начал свое повествование.

Мне было скучно вчера и, хотя на следующее утро нужно было идти на работу, я поехал к Павлу. Как ты знаешь у него гитара, и играет он на ней очень даже недурственно. Ну, собственно, и я симпатично пою, а поэтому составили мы с ним замечательный дуэт, он играет на гитаре, я, значит, вокал исполняю. Пели мы, пели у него дома, пили-пили, а потом пиво кончилось. Ну, значит, надо еще пива, а денег нет. Что делать… взяли мы гитару и пошли на улицу. На улице долго пели, даже соседи разворчались. Но мы держались, покуда сигареты не закончились. Тогда в карманах наскребли мы мелочевку и пошли к ларьку, что стоял недалече. Ну, значит, подходим с гитарой к нему, стучим в окошечко. О ту пору время уже позднее было должен я сказать. Открывается створка, и гляжу, девичье лицо в ней. Заспанное и некрасивое. Глаза стеклянные, видно по ним измождение, мешки и морщины под ресницами от бессонных ночей. Ну, ты ж понимаешь, я-то пьяный, мне интересно, что там еще и взор бросаю в глубь ларька, вижу: девка-то стройная, фигуристая оказалась. С виду двадцать с хвостиком. В это время Павлин к ней по имени обращается, Катюша, мол, сигарет нужно. И мелочь отдает, а та нам в окошко сигареты сует. Тут гляжу, у Павлина отчего-то глаза загорелись, вроде какую мысль думает.
- Может споем Катюха? – заявляет он ей.
А мы пьяные стоим на ветру качаемся и она, нехотя отвечает, будто равнодушно:
- Пой Павел, если каприз имеешь.
Тут Павел на меня поглядел с задором, а я уж и сам хочу деваху эту покорить своим пением, чтоб нос не воротила гордо. Я ж как кумекаю, азартно мне стало завоевать ее симпатию. Ведь это ж почти подвиг посреди ночи, без денег, девицу охмурить. Ну, правда, еще и другая у нас с Павлом задача была, чтобы денег выпросить в долг. В общем, запели мы. Старался я, скажу без хвастовства, с душой пел. Настроение помогало тоже, небо звездное, погода тихая. Вошел я таким Макаром в раж. А сам между песнями, с Катюхой нет-нет да перемолвлюсь ласковым словечком. И гляжу, как оттаивает она. Особенно если я ей комплимент невзначай так брошу, она обязательно в ответ благодарный взор направит, но и стушуется потом, застесняется, значит. А мы с веселых песен на романсы постепенно перешли, и глаза Катюшины заволокло.  А мне отчего-то расхотелось ее охмурять и Павлину знаки показываю, пойдем, мол, возвратимся домой. Павлин от меня отмахиваться намерился, игнорирует, значит. А Катюха увидела мое отступление и вдруг приглашает нас обоих зайти к себе. У меня у самого желание-то пропало, но Павел потащил, больно уж пьян был.
- Чего, - шепчет мне - дурак сопротивляешься, если уж сама в гости зовет.
И я зашел. Там тесновато в ларьке, да мы устроились. Мы с Павлом на кушетку сели, и песни стали играть и петь, а Катя почуяла нашу охоту и пиво открыла. Я ей говорю:
- Зачем ты Катя пиво открываешь, у нас и денег нет.
- Красивых людей угостить хочу – отвечает она без намека на лесть.
Стыдно мне стало вдруг, и чувствую румянец, предает.
- Откуда – спрашиваю, - знать тебе какие мы?               
- Добрые вы, по вам видно.
И говорит она, словно откровение тебе являет. Возражать не хочется. Голос вроде простой, обыкновенный, а интонации бесхитростные и тон рассудительный, будто русская святость. Любопытно мне от ее речей стало, шибко дивно сказывает. Дай, думаю, выясню какова ее натура и судьба. Жду, не дождусь, пока Павел от пива захмелеет, да спать захочет. Долго я выжидал, а он все играет и играет, еще и меня петь заставляет. Наконец, и он устал. Я с Катей перемигнулся и проводил Павлина домой. Вернулся, значит, гляжу – Катя ждет, впустила меня и дверь прикрыла. 
- Как же ты – говорю – милая, хороших людей определяешь?
- По обхождению – отвечает.
Мне интересно стало с нею поспорить, я и говорю:
- А может быть, эта была обходительность, которая обычна в общении с дамой – говорю ей, а у самого на лице мина лукавая, заигрываю.
- Может быть и так – соглашается Катюха, - да только я иное приметила.
- Что же это ты такое приметила?
- А то, что лихо не правите, хоть и пьяные. Песни поете, значит веселые. Красиво исполняете, значит, добрые.
- Это еще почему?
- Потому что у тех, кто к прекрасному приобщен и ценить красоту умеет, и вкусом не обделен, у тех доброта воспитана.
Призадумался я над ее словами. Разговор дурацкий выходит, я вроде и заигрываю и всерьез говорю, потому что любопытно мне очень. Думаю, что девка ученая, и решил я с нею всерьез говорить.
- Где же ты училась? – спрашиваю ее.
- В Елабуге.    
- Что же ты не казанская?
- Казанская.
- А что в Елабуге?
- В детдоме была, там и закончила девять классов школы.
- В детдоме?? – вот уж я удивился, потому что она так сказала, будто все только и делают, что из детдома выходят. – А как ты там оказалась?
- Известно, отдали.
- Мать отдала?
- Нет. Мать родительских прав лишили, а меня отдали и со мной еще братика.
- Так у тебя еще и братик есть?
- Есть. Еще два брата старших, один пожизненное сидит, другой в бегах.
Смутилось тут у меня внутри, и говорить уже не совсем хотелось, но только любопытно мне очень, и я все расспрашиваю, а она в руки вдруг спицы берет и вяжет что-то, точно со скуки:
- За что в бегах?
- За убийство.
- А старший за что осужден?
- Тоже за убийство.
- Так они что вместе?
- Ну, сначала вместе. По первому делу вместе шли, только Витька (самый старший) обелил Кольку и против себя показания дал, чтобы Колька на воле остался семью кормить. Витьке пожизненное дали, а Колька побегал, да помаялся, а нас двоих с братиком прокормить не мог, и снова грабить стал. Убил кого-то и в бега подался. Ну, а я с братиком осталась.
Жалко мне ее стало, и не вытерпел, вырвалось:
- Досталось же тебе – самому так и хочется приласкать ее по-отечески.
Но она отвечает на это как бы думно:
- Досталось, не досталось, да живем и не жалуемся. 
А мне все жаль ее:
- Несчастная – снова не удержался я, прошептав чуть слышно.
Катюша мое слово услышала и вдруг посмотрела на меня недовольно:
- Ты так не говори! Я счастливая…
Чуть помолчав о чем-то думая, она намерилась что-то сказать, но вдруг передумала и гляжу, будто просветлела, даже расцвела. Отложила вязание, закопошилась в своей сумочке и достает оттуда паспорт. Открывает первую страничку и из под обложки извлекает фотографию. Сама же осмотрела фото влюбчиво и мне протягивает трогательно так, сторожко, будто порывом сквозняка фотографию унести может:
- Вот, смотри – говорит мне.
Гляжу, там премилый карапуз, насупленный и серьезный. Примечаю сразу: одет опрятно, мило, видно, что с любовью наряд выбирали. Спрашиваю:
- Сколько ж твоему братику лет?
- Четырнадцать.
- Так это ж кто? – изумляюсь я, потому что фотография Kodak – а таких четырнадцать лет назад не было.    
- Сына мой, Сережа – говорит она, а сама фанатично смотрит на карапуза.
Я было, совсем растерялся.
- Как же это, - говорю, - муж тебе позволяет в ларьке работать?
- Он с нами не живет, мы с ним разошлись и, слава Богу. Сидит теперь где-то, не знаю где.
- А кто с ребенком-то сейчас дома сидит? – спрашиваю ее, а у меня в голове страшная мысль рождается.
- Сегодня брат будет сидеть, а завтра братик. Братик тоже работает, в ночную смену на складах. Вот мы друг друга и заменяем.
- А который сегодня с твоим сыном, Колька что ли?
- Да.
- Так он же в бегах.
- Вернулся, теперь пока с нами.
- Так его же загребут, не боится что ли?
- Где ж его найдут, никто и не знает, где мы живем.
- И где же?
Спросил я, прежде чем понял, что это бестактно, но Катюша отвечает запросто:
- Да в центре, в трущобах двухэтажных на Кирова.
Нас прервали – кто-то постучал в окошко. Я не видел, кто это был и только услышал охрипший пропитый голос: «Катенька, дай пива на сто рублей, умираю, жажда мучает, отдам во вторник» - и потом долго кашляет будто в подтверждение своего недужного состояния. Катюша отпускает через окошко пиво и ласково справляется о житье-бытье, потом смущенно просит охрипшего: «Федя, окажи услугу, передай Мише твоему соседу, пусть, пожалуйста, занесет долг, а-то мне учет надо делать в связи с увольнением». Федя  обязывается и уходит. 
Тем временем мне в думу лезет мысль о той трущобе, где живет Катенька. Покосившийся дом с облезшей штукатуркой; две-три комнаты с оборванными обоями; деревянный сгнивший пол; окна, иногда без стекол и рам. Там бегает маленький Сережа и, наверное, играет с игрушками, одна из них обязательно машинка, которую Сережа, играя, загоняет в какую-нибудь щель, называя ее гаражом. Сережа не жалуется и не плачет; он чувствует, что все старания для него. Рядом с ним сидит старший брат Кати, дядя Коля и грустно смотрит на малыша, а потом выглядывает в окно и с тоскою смотрит на нарядных людей гуляющих по центру города. Но вот он подходит к холодильнику извлекает оттуда единственную бутылочку молочной смеси и разогревает ее на керосинке. Братик Кати в это время отрабатывает ночную смену на каком-то продовольственном складе, ворочая мешки с рисом и картофелем. Он устал, но все-таки находит силы во время перерыва на отдых поднять мешок с рисом и тайком вынести его за территорию; прячет там мешок и возвращается. Он жадно, даже зло смотрит, как остальные грузчики кушают то, чем их снабдили дома.
Думаю я про все это, и страшно мне становится, как сложится их дальнейшая жизнь.
- Тебя что увольняют? – спрашиваю Катеньку.
- Сама увольняюсь.
- Другую работу нашла?
- Нет.
- Так отчего же ты увольняешься?!
- Хозяин, покоя не дает.
- И?..
- У него жена и дети, зачем мне быть виновницей скандалов?          
- Так ты скажи, я его в миг научу правильно себя вести! – раздухарился я.
А она в ответ смеется:
- Дурак ты Артемка.
И впрямь понимаю, что дурак. Но запала она мне, как человек.
- Зачем – спрашиваю – в долг всем даешь? 
- Люди просят, как не дать?
И не возразишь ей! Таким тоном говорит, будто истину пишет. С другой стороны я понимаю – не выжить ей в нашем мире, не выжить брат. Хочется мне ее жизни научить, да только жизнь ее уже учила, и так учила, как врагу не пожелаешь. Добрый она человек, искренний, святой. Но тут уже утро подступило – и надобно мне до дому добраться, там привести себя в порядок и на работу отправляться. Денег нет - что делать? Я уж с пива захмелел. Говорю ей:
- Катюша положи мне в долг сотню, я верну в понедельник, а-то мне до дому добраться не на чем. Отблагодарю.
Она усмехается только:
- Да к чему благодарности лишние, ты меня уже отблагодарил своим пением, - дает мне с кассы купюру и прощается – заходи еще, рада буду, счастливо.
И сама мне дверь быстренько распахивает, я только шмыг в проем, а она уже закрыла, не дождавшись от меня прощальных слов. Вот такая святая мне попалась, да еще к святости своей счастливая.   

   
- Вот, завтра поеду отдавать ей долг, – заключил Артем.
Прошел месяц, и мы снова с ним встретились. Мне было очень интересно узнать, как Артем встретился с Катей, и я спросил:
- Катюшу видел?
Он посмотрел на меня несколько пристыжено.
- Понимаешь, времени не было заехать во время к ней. А потом уже неделя прошла, как я освободился от дел. В общем, поздно было ехать, все равно уволилась. Да и ладан с ней, всякое случается…