Хроника одной жизни

Олейников Степан Алексеевич.
28 октября 1918 - 23 марта 1991

Предисловие:

Здесь приводится описание жизни простого, реально существовавшего человека - Олейникова Степана Алексеевича - записанное им самим примерно за год до своей смерти. Как мне кажется, эти записи могут быть интересны читателям по многим причинам – и как некий исторический документ, охватывающий временной период с 1907 по 1990 годы, и как свидетельство некоторых исключительных событий, произошедших со Степаном Алексеевичем – например то, что он, будучи ранен в и попав в плен в самые первые дни войны, провёл всю войну в немецких концлагерях и смог при этом выжить. Не может (меня, по крайней мере) не удивлять и то, как целая жизнь реального человека уместилась буквально на десяти страницах текста. Я прихожусь внуком Степану Алексеевичу, однако я с ним практически не общался, редко видел и толком его не знал, так что не питаю к нему какого-то особого расположения – для меня он просто человек, как и все другие. Прочитав уже в 2004 году – через 13 лет после его смерти – его записи, я решил, что события, описываемые в них, достаточно интересны и заслуживают быть опубликованными. Кроме того, мне хотелось, раз уж имеется такая возможность, оставить хоть какое-то свидетельство, что данный обычный человек - Олейников Степан Алексеевич - когда-то существовал в этом мире.




Записи Олейникова Степана Алексеевича



 В 1907 году выехали из Черниговской области, ходоками 4 родственные семьи. Вожаком был ОЛЕЙНИКОВ РОДИОН ПАВЛОВИЧ. Семья его: жена Пелагея, 2сына ПЕТР и ФЕДОСИЙ. 2 семья - родной брат – АЛЕКСЕЙ ПАВЛОВИЧ, жена его МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА, две девочки - близнецы до года и два сродных брата – ЛЕОНЬТИЙ И ПАВЕЛ. У ПАВЛА - сын и дочь.
Долгий и трудный путь из России до Сибири. Набитые мешки, сундуки с вещами и продуктами, необходимым инвентарем. Откупив целый вагон, утомительно тихо двигались к цели, часто останавливаясь на станциях, чтобы купить продуктов и набрать кипятка.
На одной из станций Мария Яковлевна сидела у окна с малышом. Вдруг мимо промчался встречный поезд, дав сильный гудок. С ребенком случился сердечный приступ, и он скончался от испуга. Пришлось делать остановку и хоронить.
И снова ехали, пока не кончилась дорога. Тогда купили лошадей и весь скарб везли на лошадях, а сами шли пешком. Останавливались на длительный отдых. Вожак, Родион Павлович, все присматривался, выспрашивал у крестьян о жизни, выбирая место жительства. Наконец, выбрал КРАСНОЯРСКИЙ  КРАЙ, МИНУСИНСКИЙ РАЙОН, село ЛИСТВЯГОВО, где и поселились все.
Родион Павлович и Алексей Павлович купили двух этажный дом. На верху жил старший брат, внизу – младший. Земли было много, сколько хочешь, столько и бери. Братья были очень трудолюбивые. День и ночь старались работать. Обзавелись скотом, посадили хлеб. Травы коси, сколько хочешь. А какая была природа! Зайдешь в дубравы – разнотравья цветут, поют птицы. Просто не надышаться!
Прошло время, у Алексея родился сын – ПАВЕЛ. Через три года – сын Митрофан.  Еще через 3 года, родилась дочка Устюшка. Зажили хорошо! В доме  стало тесно и в ограде полно скота. Родион  женил сыновей, вот тогда-то и задумал Алексей Павлович построить себе дом. Поехал в рощу, нарубил лесу, весной переплавил в деревню. Ох, как трудно все доставалось, помогать сильно то было не кому. Особенно было трудно его жене МАРИИ. Трое детей, скотины полный двор, в поле хлеба убирать надо.
Наняли плотников. Дом, хоть тихо, но построили, место было хорошее, это радовало Марию Яковлевну. Она уже ходила, снова, беременна.
Подросли и стали помогать 2 сына - Павел и Митрофан. Павел рос смышленым, ловким, за все хватался. Затем нужно было строить дворы, выкопать колодец, когда сруб был готов, стали крыть крышу. В это время забирают на войну отца Алексея Павловича.
Убрали хлеба, намолотили не плохо. За хлеб наняли плотников и достраивала дом МАРИЯ  ЯКОВЛЕВНА. Когда пришел отец домой с войны, дом уже был построен, хлеба и овощи убрали, уродилось всего на славу, всего было полно. Трудились не ленились. К этому времени Родион с мужиками построил водяную мельницу. Не стал народ ездить далеко молотить хлеб. Деревня зажила, все больше стали приезжать люди в Листвягово. Вместо 100 дворов, стало 200. Народ приезжал в основном бедный – крестьяне, плотники, пимокаты. Лесу не было. Его никто из тайги не плавил, кирпича не было. В основном рыли землянки. Как не трудно было, но деревня росла вширь. Каждый вечер молодежь выходила на улицу, играли гармони, были шутки, песни, танцы. Песни раздавались до самого утра, особенно по праздникам. Вся деревня гуляла. Днем создавались разные всевозможные игры, качались на качелях, играли в мяч, городки и катались на лошадях.
Но продлилось так не долго. Наступил 1917 год. Началась революция. Многих забрали на войну. Бывало и не разберешь, кто служил у белых, а кто у красных. Через деревню шел фронт, забирали у крестьян лошадей, хлеб, овес, сено.
Наступил 1918 год. На урожай не жаловались. Мария Яковлевна с двумя сыновьями всего нарастила, надо было все убирать. А тут вот и родился не нужный ребенок, повезли крестить и назвали его СТЕПКОЙ. Неделю мать была дома, а потом стала ездить на поля вязать снопы и брала с собою дочь УСТЮШКУ, которой было всего 3 года, чтобы она присматривала за маленьким, который лежал в редванке под открытым небом. Шли годы. Вернулся отец с фронта. Когда мне уже было 3 года, выезжали в поле, и сестренка присматривала за мной, а ведь ей самой хотелось побегать, поиграть, а про СТЕПКУ она часто забывала и он привыкал к самостоятельной жизни, ел, что найдет, спал - где попало.
Дом был большой, двухэтажный. К вечеру я боялся находиться один в доме и выходил на крыльцо, ждал с поля мать, и  не дождавшись, засыпал прямо на крылечке. Родители забирали меня спящего и переносили на печь. Утром я просыпался, а родители уже были в поле.
Шли годы. Когда мне было 5лет, меня часто брали в поле и показывали что можно рвать и есть. Я знал хлебенку, кислицу, солодку, пучки, ягоды. Сам ходил по полям, а родители обо мне и не беспокоились. Им некогда было. Только и спросят у сестры: «А где там наш оборванец?» На мне всегда рваная рубаха, не по мне, или штаны, которые я донашивал после братьев обноски. Я знал, где были бахчи, пошел на поле, меня сторож накормил арбузами и дал домой. Шел, устал,  присел у дороги и уснул. Стало темно, ночь. Ехал с поля мужик подобрал меня и привез сонного домой. Я проснулся только утром на печи. Однажды сидел за столом и ждал когда сварится лапша. Когда стали снимать ее с печи, на меня всю лапшу и вылили. Был 100% ожог, положили меня на печь,  на реднушку, 3 месяца пролежал на печи. Мать рвала татарский корень, порола его и мазала меня, да заходила бабка лечить. Выжил и был чуть жив  первые дни.
Чем старше становился, тем больше было проблем. Всего хватил и холода и голода. Закончилась война. Возвратились домой мужики. Началась новая жизнь при Советской власти. Земли было много, бери и разводи хозяйство. Кто работал день и ночь стал богатым, но больше было бедных.
Наши мужики решили создать коммуну. Старший сын Родиона Павловича стал главарем. Построили новый, длинный дом и кто вошел в коммуну, должны были жить в нем. Даже АЛЕКСЕЙ ПАВЛОВИЧ согласился. Хотя мать моя Мария Яковлевна была против, но ее согласия никто и не спрашивал. Перетащили все в коммуну. Младший сын Федосий не вступил в коммуну. Его поселили в доме отца Алексея Павловича. Сколько слез пролила моя мать, оплакивая этот дом, сколько сил в него вложено. Отобрали и без копейки оставили, силком выселили. Ей так его жалко было… Уж очень красивый был дом, на хорошем месте. В коммуне было тесно, были ссоры, ругань. Алексей Павлович был очень тихий, набожный человек и за жену не заступился, больше слушал старшего брата Родиона.
Коммуна продержалась не долго. На 4 год она распалась. Поделили все имущество, скота, длинный дом распилили по - полам. Одна половина досталась Родиону Павловичу, а другая – Павлу, а моему отцу Алексею Павловичу отдали старый 2х-этажны дом, который покупали когда приехали из России. Мать в нем жила и плакала и глядела на свой новый дом. Однажды набралась смелости зашла в дом, но Федосева жена налетела на нее с ножом и она упала в обморок. Они ее на руках тащили опять в старый  дом, и никто не заступился за нее. Когда пришла в себя, то долго плакала, а отец только и говорил ей: «не плачь, Бог с ним с этим домом». Отец в большинстве жил в поле, завел лошадей,3 коровы, свиней, кур, овец. Всего было полно, все хозяйство держалось на матери. Огород,
и ограда были рядом с братом и его жена часто обирала все, что у них не было или мало было. Мать моя знала все это и часто ругалась, но защиты не было. Однажды увидела она, как отец понес сало брату, целый ящик, она догнала его и хотела отобрать, но отец был здоровый и не послушал ее, отнес и отдал брату сало. После этого мать сильно захворала, долго болела. Пришлось нанимать няню и брать работника.
Подходил 30 год. Началось раскулачивание. Так как имел мельницу водяную Родион Павлович, то его раскулачили. Старший сын Петр Родионович сбежал. А Федосий Родионович жил отдельно и  жена его была председатель Сельсовета, поэтому его не тронули. Родиона Павловича с женой сослали в тайгу. Изнурительна дорога по тайге на лошадях. Жена простыла, заболела и вскоре умерла. Родион Павлович остался один – одинешенек в глухой тайге. Нужно было строить избушку. Он ее так и не достроил, умер. Алексея Павловича тоже поговаривали подвести под твердое задание, окулачить за то, что держал работников, но работники его защищали за то, что он очень был добрый, и у него болела жена, поэтому не трогали.
Вскоре в наш дом поселили сельсовет. Постоянно стал толкаться народ, так жить было не выносимо. Отец продал этот дом, а себе купил другой и глиняный дом и на другой улице. Дом был не очень хорошим, но с большим огородом, колодцем и топтаными постройками.
Отец первым записался в колхоз. Отдал лошадей. Коров, овец. Одну корову оставили себе. Потом разрешили держать овец, получили за трудодни хлеб. Огород большой, овощей и фруктов выросло много.
Старший сын ПАВЕЛ окончил 10 классов, женился на кулацкой дочери. Ее родителей сослали. В колхоз Павел не пошел, отделился. От отца получил надел, 1 лошадь, корову. Один год прожил, видит, что его колхоз прижимает, забрали землю. Тогда он продал все свое добро и уехал на золотые прииски. Устроился зав магазином. Зажил хорошо. Жил и я с ним в работниках до 35 года. Средний мой брат МИТРОФАН, женился и отделился. На рудники уехал и ФЕДОСИЙ РОДИОНОВИЧ с женой. Дом продал приемному Сироткину Михаилу, родственник его жены, который женился и проживал в этом же доме. На руднике зажили так, что ПАВЛА стали подозревать, что копал золото. Тогда он пошел в отпуск и после отпуска не вернулся на рудник. Они решили с Федосием поехать на Северный Кавказ г. Нальчик. Меня везли с собою. Весь отпуск жили в деревне. Мать МАРИЯ прибалевала, были приступы на явный  аппендицит, но никто не подумал о матери и не позаботился, что нужна операция. Отец все старался работать в колхозе, с дочерью уезжали в поле, а приезжали  поздно. Матери надо было приготовить покушать, управиться со скотом и в огороде убрать. Павел с женой считались как гости и не за что не брались. Видя не порядок, тесноту, когда собирались все за столом, жена Павла старалась уйти из дома к сестре. Они больше почитали ее сестру и мужа Гошу, который работал кладовщиком в колхозе и был уважаемый человек. Отец был уже в годах и от работы у него болели руки. Пальцы полностью не разгибались. Нужно было лечиться, но об этом и думать не когда было. Митрофан жил неподалеку, но заходил редко. Он женился, взяв в жены старше себя, хоть красавицу, но из бедной семьи. На работу она была не очень. Быка, что им дал отец, надо было сменять на корову, но они зарезали его и остались без молока. Овощи и молочные продукты брал у матери. Когда мать не давала, он не очень то слушал, брал сам, лишь бы накормить и быть добрым своей жене. На работу Митрофан был здоров и не ленился. Жили то они не плохо. На трудодни он получал много хлеба, а работал садоводом и пчеловодом в колхозе. Жена почти не работала, до замужества проживала в городе, а в колхозе работать не хотела.
Меня, Степана, отец с матерью любили, как самого младшего. Рос шалуном, учился плохо. Божественные родители и очень добрые, никогда меня не ругали. Приходил из школы, сумку прятал, кое-что поел, побежал или к друзьям, или на бригаду к лошадям. Когда наступало лето, каникулы я проводил на сенокосе, возил копны, греб на граблях, потом на уборке хлеба. Всегда я рано вставал, не высыпался, не доедал. О диетическом питании понятия не имел, всегда вместе со взрослыми и не вовремя. Работать я не ленился, а учиться ленился, за это и доставалось мне от братьев. В росте я от товарищей отстал, одежда на мне всегда была не по росту и поэтому надо мной все смеялись и обижали. Я стеснялся быть среди молодежи и ходить в клуб.
После 4 классов поехал в район, поступил в школу ШКЭМ, но учиться не старался, убегал, 40 км я  пешком уходил  домой.  2 раза меня отец увозил обратно, но потом отступился и я стал работать на бригаде. В 34 году я уехал на рудник к брату и жил как работник. Когда приехал в отпуск стеснялся заходить в клуб, на меня смотрели с каким то подозрением и отчуждением. Наконец, закончился отпуск у брата, и собрались ехать на Кавказ. И зачем меня отец отпустил такую даль. Брату я был не нужен. Он взял в колхозе на меня справку, что я колхозник. Хотя с Абакана ехали в одном  вагоне, я к ним не подходил. У меня была спичечная коробочка полная золота. До станции Ачинск, нас часто обыскивали, даже ломали хлеб, резали куски мяса и сала. 3 раза брата обыскивали, я забирался на верхнюю полку и только посматривал. На меня никакого внимания никто не обращал. После Ачинска, его не стали обыскивать. Пересадку мы делали в Юрге. Очень было трудно с пересадкой. День был жаркий, я был легко одет – рубашка и трико. Подошел поезд, стоянка совсем мало. Когда брат крикнул : «давайте вещи», я схватил чемодан и мешок. У меня лопнула пуговица на трико и пока я бежал, оно спало с меня ниже колен. Пока добежал до поезда, штаны почти спали с меня. Проводники, 2 молоденькие девчонки и весь народ в вагоне, до слез хохотали надо мной. 2 дня ехали, и как иду по вагону, с меня хохочут. До Москвы мы ехали долго.
В Москве жили дня три. Ходили в Мавзолей, ездили в зоопарк, гуляли по Москве. На 4 день погрузились с поезд и поехали дальше. Мучительные ночи и дни пока не доедали и не досыпали. Теснота, народу много и когда приехали на место, на работу нас нигде не брали. С трудом приняли в совхоз работать в саду . 2 недели поработали - сильная жара нет жизни.
Решили ехать обратно домой. Денег было уже мало. На билеты не хватало. На станции прохладной, вынесли на базар шелковую шаль, сапоги хромовые, костюм вельветовый. Нас забрали в милицию, но так как семья сидела на вокзале, проверили и разрешили продавать. Денег наторговали на билеты и поехали обратно. Федосий вернулся на рудник, а Павел поехал в Красноярск с женой и одной дочкой.  Я и его старшая дочь Алевтина поехали в деревню. С Абакана мы плыли на лодке по течению. Со мною творилось что-то невероятное. Я все время пел песню: Мама, ты спишь, тебя наряжают совсем незнакомый наряд». От речки до деревни 3 км. Мы бежали с горы и радовались, смеялись, а когда я открыл ворота увидел в ограде крест - умерла мать. Какой удар. Я сидел над гробом причитал: «Вставай, мама, вернулся твой сын Степка, ты меня не пускала, плакала, чувствовала, что больше не увидимся». На другой день похоронили, стало в избе пусто без хозяйки. Отец и сестра Устя уходили на работу, а я домовничал и даже не ходил нигде, было некогда. Мне было как-то не по себе. Через 4 дня я заболел лихорадкой. Она трясла меня 2 раза на день. Ухаживать за мною было некому, некому варить. Я почти не слазил с печи, через 2 месяца я похож был на покойника. Врача в деревне не было, был ветеринарный врач по скоту. Отец его попросил. «А не будешь обижаться  если умрет Степка?» - Что Бог даст – ответил отец.
Тогда он размешал стакан берцовой соли и дал мне выпить. Мне стало плохо. Потащили меня во двор, открылась рвота. Чуть живого занесли и положили на печь. Я проспал целые сутки. Проснувшись, попросил покушать. Лихорадка бросила меня трясти. Я быстро стал поправляться.
Приехала Павлика жена. Через 2 недели мы с ней поехали в Красноярск. Я еще совсем не поправился, был худой и слабый. Павел работал кладовщиком кондитерской фабрики. У него был помощник, он заворовался и его уволили, а на его место поставили меня. На фабрике был кондитерский цех, квасной и колбасный. Изобилие всяких продуктов. Я быстро поправился. Мне нравилась эта работа отпускать и принимать готовые изделия. Приятный запах свежих пряников, булочек…
Проработали 36 год, в отчетах было все нормально. В 37 году арестовали главного начальника торга, затем сняли с работы и нашего начальника кондитерской фабрики. Поставили другого. Тому не понравилось, что работают 2 брата, и он меня уволил. С новым начальником Павел не сработался, и его перевели директором небольшого магазина. Я пошел на курсы шоферов. Жили мы на правом берегу Енисея. Я ездил в школу в Красноярск через Енисей. За курсы Павел заплатил 300 рублей, на питание надо было само – мало 3 рубля. Мне больше и не давали. В столовой  обед самый дешевый 3 рубля, вот и растягивал на 3 раза. Застыл Енисей, ездить было не возможно. Павел договорился с кладовщиком, у которого получал продукты, хоть на время, пока река не замерзнет, взять меня на квартиру. Его жена согласилась. Когда я пришел из школы, мои вещи были собраны и весь мой багаж состоял из подушки и одеяла. Хозяйка глянула на меня и не сказала ни слова. Ушла в комнату. Я слышал, как они ругались из-за меня. «Зачем ты привел сюда этого вшивика?» Я у порога так и ночевал. Утром свернув свою постель, вытащил на крыльцо, а сам уходил в школу голодный и не умытый. На третий день хозяйка сказала, чтобы я взял шкуру, которая лежала у них под ногами и подстелил ее на ночь. Мне стало теплее спать под порогом. Хозяйка больше недели не разговаривала со мною. У них был сын Володя. Он только хохотал с моей постели и надо мною, что я плохо одет, звал меня колхозником, но кой-когда угощал конфетами. Он был младше меня на 4 года. Он со мной схватывался, боролся. Я ему поддавался, он был этим доволен и хвастался, что меня збарывает. Я рано приходил  из школы, у них была корова, за которой они не хотели ухаживать. Я кормил ее, поил, чистил, рубил дрова, заносил на кухню воду, которую брал из водопровода и возил на санках. Однажды вечером, слышу, хозяйка говорит мужу, что корова прибавила молока в 2 раза, он колхозник и знает, как ухаживать за скотиной. На другую неделю она стала со мною разговаривать, а после ужина стала меня садить за стол. Стал я их называть тетя Шура и дядя Боря. Однажды прихожу из школы, а она говорит: «Вот тебе белье, иди с Вовкой в баню, а потом вон в спальне койка, ложись на нее» Я  был так рад и удивлен, что в таком почете и проспал до утра. Школу закончил с трудом. С трудом получил стажерку. В гаражи меня взяли на хлебовозку, быстро натренировал меня опытный шофер. Через 15 дней я получил права, а шофер ушел в отпуск. Я самостоятельно стал работать на машине, Возил хлеб по магазинам. С хлебозавода №2, где экспедитором работала Зина и брокером Дора. В то время я был жизнерадостным и веселым пареньком. В те годы быть шофером, когда машин было мало, нас ценили и почитали. У Зины муж был зав - магом, сделал растрату, но посадить его не посадили, он хотел выплатить деньгами и был на поруках Зины. Ей нужен был шофер, с которым можно было делать мошеннические дела. Выбор пал на меня, на молодого неопытного колхозника. С магазинами имела связи, выписывала 2 фактуры на одну машину. «Если никого посторонних в магазине не будет, сдашь эту фактуру, если нельзя, подашь вот эту»  – говорила она мне. Она часто просила увезти не в контору сдать документы, а домой. Я ничего не понимал и просьбы ее выполнял.
Однажды муж пришел, а я уже уехал в контору. На другой день он вызывает меня из ограды хлебозавода, схватил за грудки, в другой руке у него был нож. Я потерял дар речи, ничего не мог сказать. Нас увидел сторож и закричал, а когда выскочили грузчики, он убежал. Вскоре весь завод  и гараж узнали про этот случай, донеслось до директора торга. Меня вызвали, я все замял, сказав, что ножа у него не видел, просто поговорили. К Зине я больше не подходил. Фактуру брали грузчики.
Зинке тоже нужны были деньги уплатить за мужа. Она решила нагрузить большую машину белым хлебом, но не удалось, их разоблачили. На другой день пришли ОБХСники и их забрали и Дорку.
На квартире я стал жить хорошо, тетя Шура стала меня уважать. Питался я у них бесплатно. Вечером, утром и в обед ходил в столовую. Хозяин работал зав - складом, жили они богато: пили дорогие вина, Шура одевалась очень шикарно, не работала, часто ходила в театры. С мужем часто ругалась, даже при мне. Сына не в чем не огорчали, денег давали, сколько бы он не запросил. Я часто думал, отколь у них такие деньги. Однажды прихожу домой, Шура сидит и плачет. Я спросил «Что с Вами?» Она рассказала, что мужа посадили, сведения о нем ей не давали. Пошла, хотела снять деньги с книжки, ей не разрешили.
Она хотела выйти замуж, ей не разрешили. Я удивился, почему она так спешила выйти замуж. Однажды прихожу домой, а в квартире обыск, 2 человека из ОБХСС. «Вы квартирант? Должны уйти» Я им объясняю, что уже поздно, мне некуда идти. До утра почти не спали. Шура мне сказала, что Бориса расстреляли, а её с сыном ссылают. Муж был сыном хозяина золотого рудника, когда его арестовали, Борис сбежал.
Наши вещи все описали. Нашли золото. Забрали все деньги, скоро нас сошлют. Через 2 дня я знал, что их погнали на вокзал. Я пришел провожать. Мне было жалко их, как они плакали. Их увезли неизвестно куда.
Поселился я у одного шофера. Они жили в одной комнате, часто ругались, пьянствовали, ревновали друг друга и дрались. Брата Павла перевели в город Минусинск, директором магазина «Динамо». Я проработал немного и уехал тоже в Минусинск. Поступил работать в Горпромторг, но работать не пришлось. Отец жил с дочерью, а она вышла замуж. Отец остался один хозяйствовать. Огород, больные руки. Необходимо было уволиться и уехать в деревню. Брата Митрофана  забрали в Армию. Пока он служил, жена его уехала в город и там вышла замуж. Отслужив срок вернулся домой. Жил в городе, женился, работал завхозом.

В деревне мы с отцом хватили много горя. Варили в основном галушки, Уборка, стирка, уход за скотом и огород 40 соток. Нам было не под силу. Корову доили соседи, которая в последствии не стала стоять и пускать молоко. Сестра приходила, и пекла хлеб и стряпала. Долго это продолжаться не могло, надо было жениться. Отец уже в годах не хотел, а я молодой 19 лет, но выхода не было.
В деревне не было знакомой девки, поехали в другую деревню Новотроитск, там и сосватали. Она училась в техникуме, была на каникулах. Отца у нее уже не было, мать уже старенька, младшие брат и сестра. Работать не кому. Жить и учиться было трудно. Три дня ее уговаривали, вот она и согласилась, впоследствии каялась, что бросила техникум, училась хорошо. Наверняка была бы специалистом, но не пришлось, судьба…
Отгуляли бедненькую свадьбу, и, сразу, она стала полной хозяйкой. Все тягости семейной жизни полегли на ее плечи. Она бала такой молодой и все умела. Вскоре стала работать в колхозе. Ходила на склад, ездила в поле, вязала снопы. Все приходилось делать, и по дому успевала. Я работал на машине и целыми днями не был дома. Зажили мы не плохо. Был год урожайный, получили много хлеба. В работе и в заботе мы не понимали как мы живем. Мы не знали, есть ли иная жизнь, есть ли любовь, какой она должна быть. Нам казалось, что мы живем нормально. В колхозе выходных дней не было. Радио тоже не было. Редко, но приезжало кино. Прожили год, у нас появился сын Анатолий. Сколько добавилось заботы и ухода за ним. Дед помогал, присматривал за внуком, сидел и качал кроватку, а мать в это время управлялась по хозяйству. Прожили 1 год и семь месяцев. Меня забрали в Армию.
В этот год, в эту осень нас уходило из деревни не менее 10 человек. Прибыли мы в город Хабаровск, в строительный батальон 48. Одели нас в военную форму, 12 дней были в карантине, но ходили работать копать траншеи. На 13день приняли присягу. Всякому делу нас не учили. Всего - на всего - ходили строем в столовую, в баню и на работу. Через месяц авто-батальон забрал у нас шоферов, а меня командир оставил для себя.
Мне ничего не сказали, я неделю ходил работать, а потом меня взяли в гараж, где всего было три  машины: 2 Зила и полуторка. Мне дали полуторку. Ездил за продуктами, возил белье в прачечную, ездил в тайгу по дрова. Числился в хоз-взводе. Мне нравилось, я был доволен. Вскоре получил легковую машину М1. Я стал ездить на ней, возил командира батальона и комиссара. Она жила в одном доме и я по них всегда приезжал в 8часов 30мин. Ребята, которые работали в ротах, завидовали мне. Мне казалось, что я самый счастливый. Ходил в столовую не в строю, спал и вставал не по звонку. Часто командир взвода задерживался, поздно приезжал в часть. Вскоре уволили старичков и меня поставили зав - гаражом. Было в части подсобное хозяйство – коровы, свиньи. Три км от города  я ездил за молоком для начальства, 1 раз в месяц они получали продукты, я развозил.
У командира части жена умерла еще в 39 году. У него было 2 детей – дочь и сын. Я когда приезжал к ним,  дети меня обожали. Я брал их на руки, мне их было жалко, что росли без матери. Вскоре майор женился. По началу было ничего, а через 3 месяца он стал жаловаться, что женился неудачно. Жена моложе его на 8 лет и ей не хотелось за детьми ухаживать. Она начала уходить из дому, а приходить поздно вечером. Однажды он вызвал меня домой. Когда я приехал, увидел чемоданы и мешки, стоящие у порога. Я понял, что не ладно. А он мне говорит, чтобы я отвез эту ****ь на вокзал и помог вынести вещи. Она уложила вещи в машину, и я увез ее  на вокзал. За детьми присматривала соседка, жившая в другой половине дома.
Не прошло и месяца, как случилось у него горе. Натопил плиту и рано закрыл трубу. К утру все трое угорели. Без памяти я увез их в больницу. Его и девочку спасли, а вот сын умер. После этого он стал задумчивый и добрый. Вскоре он познакомился с одной женщиной. Часто я отвозил его к ней. Приезжал за ним в 12 ночи. Все это время я ездил по городу, возил людей с театров. Однажды вез 4 человека. Когда включил пловок, чтобы рассчитались, вижу -  наш лейтенант. Он говорит: «И с меня деньги возьми» «Да что Вы, я вас и так увезу в часть» Но он отказался. Все… думаю, доложит командиру части. Он был сам дисциплинированный и от других тоже требовал дисциплины. Часто давал мне наряд вне очереди, за то, что я ходил в столовую не в строю и не по форме, но докладывать не докладывал командиру и я не отбывал его наряды. Однажды едем в ГЛАВК, он смеется. «Вы что смеетесь?» «А ты если возишь людей, то своих не бери, а то они мне докладывают» Я подумал: значит, лейтенант доложил. Когда ехали обратно, он мне сказал, что скоро он со мной расстанется, что его переводят в другую часть. Вскоре передал все дела другому командиру, по званию – капитан, и больше я его никогда не видел. Новый капитан, Тулеев, был здоровым ростом и смуглым и никогда не улыбался. Хотя строгости я в нем не видел, но порядок любил. Таким был и комиссар Боровков, но не долго пришлось мне его возить по Хабаровску. В конце марта наш строительный 48 батальон погрузили на эшелон и везли на запад. Командир не знал, куда следуем. Только и знал, что до Москвы.
Моя машина стояла на открытой площадке, возле вагона, где были продукты, кухня. Нам было весело, кругом все цвело. Целыми днями я сидел в своей машине и даже ночевал в ней. Из Москвы нас повезли во Львов, затем наш эшелон прибыл в город Барановичи. Разгрузились и поселились в поместье барина, который сбежал. Настолько было красивое место. Все цвело, зеленело, воздух не надышаться. Командир и комиссар жили в городе. Я приезжал за ними утром и в ожидании стоял в ограде. Ко мне подходила  девушка и садилась в машину. Она меня учила своему языку.
Ездили мы в Литву, Латвию по каким делам я не знаю. В роте я мало находился, но от ребят слышал, что в город по одиночке ходить нельзя, кто один уходил по увольнительной, тот не вернулся. Только взводом ходили охранять склады. Было опасно. Сменяли часовых. Мне полагалась машина. Меня назначили в наряд охранять склад. Была очень темная ночь, Вдруг я услышал шорох. Открыл стрельбу. Начальник караула и двое бойцов долго обходили кругом, но было так темно. Мы засели в засаду в кустах. Следующих 2 часовых убили. На другой день я наладил машину. Мы поехали за хлебом на хлебозавод. Когда я встал в ограде, ко мне подошла женщины. Я понял, что они нас ругают, зачем мы приехали.
Потом мы узнали, что женщина была из бара, что их закрыли и заставили работать. Однажды я вез утром начальника на вокзал. Его вызвали во Львов. Когда возвращался домой, за городом стоял человек, напористо останавливал  машину, но я на быстром ходу обогнал его и уехал. К вечеру мне комиссар говорит: «Поедем в дисциплинарный батальон» Он не далеко был от нас. Когда я стоял у них в ограде, мне один подходит и говорит: «Сходи в контору, посмотри, поймали шпиона» Когда я увидел его, то узнал того самого пассажира, который стоял на дороге. За мной ехала их машина и посадила его. Когда увидели, что он рассматривает их груз, приостановили, он не успел соскочить. На него наставил старшина пистолет и доставил в часть. Когда его разоблачили, у них в лесу изъяли пулеметы, гранаты, винтовки.
19 мая 1941 года был приказ одну роту и хоз-взвод перебросить в город Пуржаны. 20 мая мы приехали и поселились на краю города на чистом месте. Эту ночь я спал в машине. 21 мая установили палатки. Весь день упорно работали. Начальство устроилось в городе на частных квартирах. К командиру Казарину прибыла жена и дочь. Комиссар стоял в Барановиче.
Никого из бойцов не отпустили по увольнительной. Мы, шофера, поставили себе палатку в центре, где  контора, кухня и склад. Это Овчаренко Флор, Сериков, Южанин и я. Мы с Овчаренко легли рядом. Мы  были самые близкие друзья. Долго разговаривали, что скоро домой, его невеста ждет и меня сын, жена и отец. Пошили хорошие шинели, хромовые сапоги. С хорошим настроением мы уснули.
22 июня 41 года - воскресенье. Мы проснулись от взрыва бомб. Я выбежал на улицу, спросил у часового, что это такое. А он что мог знать. Я зашел в палатку, лег и начал дремать. Вдруг налетел самолет и начал бомбить наши палатки. Я был тяжело ранен. Два осколка величиной с мизинец
вонзились мне в  спину, а 2 маленьких осколочка попали в легкие, которые до сих пор ношу в себе и еще осколок в руку и 4 в ногу. Истекая кровью, я выскочил из палатки. А, Овчаренко, уже не мог, ему перебило на прочь ногу. Я вижу: самолет снова  залетает над  палатками. Я немного отбежал и залег в канаву. Я видел, как взлетали палатки, вещи. Люди, кто мог метались туда – сюда. Улетел самолет, из горящих палаток вытаскивали раненых и мертвых. Неподалеку стоял барак, там жили девки. Я пошел к ним, они меня обвязали простынью. Я им сказал, чтобы они перевязали раненых. Минут через 20, вся простынь была в крови. Вокруг меня на полу одна кровь. Начальство пришли к нам часов в 8. Нас раненых погрузили в машину и повезли в больницу, в центре города. Когда привезли, то увидели, что больница пострадала от бомбежки. На койках была известь. Гражданских больных никого не было и врачей тоже. Нас везти не куда. И оставили в этой больнице всех в крови и нижнем белье. Часа через два приехали и перевезли в школу несколько коек, матрасов, одеял с той больницы и как уехали за продуктами и обмундированием, так мы их больше и не дождались. К вечеру в эту школу навезли из других частей человек 50. Никто из начальства не приходил. Нет ни воды, ни пиши, одни стоны кругом, да кровь. В таком вот состоянии переночевали ночь.
Утро было тихое. С меня кровь бежала и не прекращалась, но я мог вставать, а мой друг Овчаренко был настолько бледный, но не стонал. На ногу было страшно смотреть – гангрена. 2 солдата к утру были уже мертвые. Ровно в 9 часов зашла сторожиха и начала срывать плакаты со стен. Мы спросили: зачем она это делает? «Немцы в городе» А наши где? « Убежали».
Кто не был там, тот не представляет, какое у нас было состояние. И нам буквально 2 дня назад, на полит – занятии говорили, что немцы друзья, что заключили договор о ненападении, что мы сильны и никого не боимся. Вдруг, часов в 10, мы слышим гул мотоциклов и машин. Слышим, как весело немцы разговаривают и смеются, играют в губную гармошку. Овчаренко попросил, чтобы я его прикончил. Во-первых, нечем, а во-вторых я бы не смог, хотя видел, что жить ему осталось не долго. Тут послышался топот каблуков, заходят офицер и четыре солдата. Поговорили и ушли. Днем, я видел в окошко, как он бегал весело от мотоцикла к мотоциклу, к машинам. В нижнем этаже, по-видимому, сделали штаб и там завтракали. Было видно, как доставали из мотоциклов сумки, фляжки, потом выходили от туда шутили, пели песни, садились в мотоциклы и уезжали. Часть немцев уехали, часть остались.
Нам подвозили все время раненых, а в ограде к заплоту сбрасывали мертвых. Мы видели, как наши самолеты вступали в бой с ихними и сразу загорались. Люди бежали, набрав много вещей, потом все бросали. На дороге можно было видеть чемоданы, мешки. Самолеты гонялись за людьми и расстреливали их, но многим убежать не пришлось.
В тот день к нам никто не заходил. На другой день в 10 часов зашел немец и привел гражданского. Поговорили и ушли вскоре. К нам стали приходить гражданские и приносили поесть. Зашла одна девушка, она долго смотрела на нас. Я по польски  неплохо говорил. Она меня накормила и сказала, что завтра придет. И так каждый день ходила, приносила поесть. Однажды говорит: «Пойдем, я тебя спасу, вас скоро увезут» Я не согласился. На третий день в ограде один на одном лежало сотни две мертвых солдат. Начали на повозках увозить и закапывать. Моего друг Овчаренко на носилках понесли в ограду, и я увидел, как его пристрелили на куче мертвых. У меня кровоточили раны. Какой-то наш пленный заделался врачом, ходил с офицером и что-то всем говорил. Ко мне подошли и сказали, что отправят меня в госпиталь. На другой день после этого разговора (10 день, как мы в этом госпитале), подошла машина с прицепом и нас, кто еще мог идти, вывели и загнали в прицеп. Прицеп пригнали к вагонам. Вагонов было много. В них были наши пленные солдаты. Когда я забрался в вагон, то потерял сознание. Когда очнулся, надо мной сидел наш офицер Сериков. Он был ранен легко в ногу. Не знаю сколько времени и куда нас везли, потом обратно перегнали в прицепы тех, кто не мог идти, остальных гнали пешком. Нас повезли, было холодно, я в нижнем белье. Когда выходил из школы, сторожиха дала мне одеяло: «Возьми, пока не учтены». Вот оно мне тогда и очень пригодилось, иначе бы простыл. К утру нас привезли в летний лагерь военно-пленных. Повесили на шею бирку, а кто ранен, повели в сан-часть. Это была однокомнатная избушка, где жили врач и санитары. Поселили нас под открытым небом, сан – часть была огорожена от общего лагеря, в котором уже было около 30 тысяч человек пленных. Жили в ямах покрытых тесом. У нас на пол постелена солома. Вот это думаю госпиталь. Кормили – 40 сотых баланды и на 20 человек буханка хлеба.
Пошел дождь, да такой сильный. Ночь. Холод. Солома вся в воде. Кто не мог подняться, лежали прямо в воде. Я мокрый простоял всю ночь.
И так было часто. Ходил на перевязку. Санитары боялись за нас браться. Оторвут пинцетом повязку, другую наложат, и уходи скорее. Мы были грязные и вшивые. Они нас боялись. Мы не были похожи на людей, то дождь, то пыль – все на нас. Умываться было негде и нечем утираться.
Начался сентябрь. Ночи холодные. Я в нижнем белье и одеяло. Я за пайку хлеба выменял себе брюки, рубаху и ботинки. Сам был голодный. Те, кто возил мертвых, снимали с них одежду и продавали за табак, папироску, или за пайку хлеба. За день умирало человек 50. Их клали на тележку и увозили куда-то не далеко и закапывали. Рана на спине у меня не заживала.
Однажды пришел на перевязку, а дали нового врача. Он посмотрел, что из спины торчит осколок, и я настолько был худой, что он стал мне вытаскивать. Когда вытащил, долго держал и качал головой. Осколок был как мизинец и края завернуты. Он был удивлен, как я долго мог его таскать.
Через пол месяца рана у меня зажила, но не совсем. Меня отправили в общий лагерь, который был разбит по блокам. Я попал в блок А. Заглянул в яму 6+6 и вышиной 1.5 метра, покрытую тесом, где мне предстояло ночевать. Когда началась ночь, все влезли в эту яму. Было так много народу, так тесно, что поворачивались только по команде все сразу. Меня так придавили, что рана начала опять кровоточить. Когда я пришел на перевязку, меня снова положили в этой ограде на солому. Через неделю снова обнаружили осколок, немного меньше первого и вытащили. Вскоре рана зажила. Меня отправили обратно в общий лагерь. В каждом блоке было 3 тысячи человек. Подходил обед, нас разбивали на сотни. И каждой сотне солдат ведерко, от повидлы, баланды. На землю ставили у кого что было: банки, кружки, котелки. Сотня таких вот разных баночек и начинали делить ложкой. По три ложки в банку. Каждый наблюдал, чтобы не обнесли его баночку. Еще не докончив делить, стали хватать кто свою, кто чужую. Поразлили все, смешали с песком. Кто успел, 2 схватил, а слабый не одной. Вот так продолжалось часто. В 4 часа давали хлеб. На 25 человек одну буханку. Она была небольшая, да еще и с опилками.
В солнечный день мы раздевались и встряхивали вшей. Их было так много, что побить их не возможно. Очень много стало умирать, не успевали закапывать. Начали готовиться к побегу. Договорились на субботу в ночь. У кого что было, набросать на проволоку и в лес, к партизанам. Было объявлено, что кто донесет о побеге, будет отпущен домой. Нашелся один такой и предал нас. Вечером нас окружили конвоем и всю ночь не давали высунуться из норы. Сразу же стреляли. Утром нас выстроили весь блок 3 тысячи человек и погнали на вокзал. Которые шли впереди, на шею повесили доски, где было написано: Русские пленные – беглецы. В вагоны нас загнали как скота – плеткой. Так было тесно, что мы не ложились. Нас не кормили. Через 2 дня высадили из вагонов и пригнали в концлагерь Зексенхаузен. 4 барака были огорожены от общего лагеря. Нас туда и поселили в 3 барака. 4 барак занимали полицаи, офицеры. Полицаи были и заключенные. Нас сразу же накормили: по 1 литру мучной баланды, а на другой день и постоянно давали на 20 человек буханку хлеба и пол- литра воды с брюквой. Многие сразу же заболели. Открылась дизентерия, да такая, что не успевали добегать до туалета, хотя он был посреди барака. Заклеили окна, боялись, чтобы зараза не пошла дальше, да и вши, чтобы не выползали на улицу. Была сильная духота. Спали на голом полу, где и день толкались. Пол был очень грязный, но помыть его было не возможно, много народу. На улицу не выпускали. Ложились спать так тесно, что поворачивались по команде все сразу. Через 5 дней нас по 100 начали водить в баню. Заходили, раздевались, а вещи все забирали, даже карандаш. Потом тебя толкают  в яму, с каким-то раствором, если не нырнешь, тебя придавят палкой. Это против вшей. После этого идешь мыться.
Помыли, дали чистые брюки и рубаху, потом надевали номер железный на шею, а на рубаху ставили краской круг и по среди 2 каких-то буквы на спине и на коленках. Одну сотню вели в баню, другую из бани. Как раз везли брюкву. Один солдат выскочил из строя и схватил брюкву. Его сразу же избили, и он уже был не жилец, а всю сотню держали на улице до утра, после бани. Не стало вшей. Зашел офицер и 2 заключенных, один из них был поляк и говорил по-русски. «Кто из Вас Петухов Николай?» Один заключенный отозвался. Его назначали комендантом над нами. В Армии он был лейтенантом и умел говорить по-немецки. Он назначил 4 человек полицаями и человека раздавать баланду.  За малейшие нарушения здорово избивали и всех лишали баланды. Они нас боялись, чтобы мы не подожгли и видели, как один вроде бы  курил. Его повесили в низ головой. 15 минут провисел, облили холодной водой и посадили на улице на корточки на час. Не выдержал, упал, его избили. После этого он через неделю умер. Нам дали ложки, один солдат взял да и заточил о болт, который  торчал из стены барака, конец ложки. Увидев это, офицер отобрал у всех ложки, солдата хорошо избили, а нам, как обычно за нарушение, не дали баланды.  42 год был невыносим. Заскакивали 2 или 3 полицая с плетью и били всех подряд, а за что и сами мы не знали. Умирали по 50 человек в сутки. Утром, кто не поднимался, тащили в каптерку, где лежали мертвые. В 10 часов приезжала повозка, ее тянули 6 заключенных евреев. Они везли эту повозку к крематорию и жгли. 20 августа 42 года зашел  офицер и выбрал 7 человек и увел их. Утром в 11 часов нас повели на площадь, где стояли виселицы. Рядом стоят пленные, которых увели из барака. Нам объявили, что это для того, чтобы у нас была дисциплина. Один успел крикнуть: «Да здравствует Сталин!» Только этим нас не запугали, а только большую ненависть сделали.
Под рубахой на шее висел номер. По середке была дырочка. Я навалился на окошко и не заметил, как поломал и утерял одну половинку. Кто-то подобрал и отдал переводчику. Тот меня вызвал на улицу и так бил сапогом, что я катился до ворот, а он меня бил ногами почем попало: «Вот тебе, не будешь терять номер» Общее было издевательство, все отвечали за одного. Комендант Петухов и полицаи ели вдоволь баланды, и не съедали ее всю, ставили под лавку. Однажды заходит немецкий офицер, увидел, что мы все худые, а суп стоит под лавкой. Раздал этот суп. И стал назначать новых полицаев. Подходит ко мне и говорит: «Ты будешь полицаем?» «Нет» Он долго на меня смотрел, спросил: «Виль штат?» Я ему отвечаю, что из Сибири. Он махнул рукой и сказал Петухову: «Этот никогда не будет полицаем!»
Наступил декабрь 42 года. Стало холодно. Нас стали выгонять на улицу в 7 часов утра и до 5 часов раздетые, в деревянных колодках, стояли. Чтобы греться, даже топать не давали. Ноги обертывать не разрешалось. Кто ослаб и падал, лежали до 5 часов вечера, затем их несли в каптерку, где лежали мертвые: «Да ведь я еще живой». «Все равно умрешь к утру» и бросали на мертвых. Приезжали евреи и везли в крематорий. Утром заходили полицаи, открывали окна и двери и кричали: «Русс, выходи!» Нам на мороз не хотелось, они начинали всех подряд лупить плетками. Кто упадет у двери, его там  задавят. И так каждый день мы жили до марта 43 года. Затем отобрали слабых, а покрепче - разбили на две группы, и стали водить на работу. Одна группа ходила на работу за лагерь, другая, куда я попал, на сапожную фабрику, где готовили колодки для лагерей. Пришли и видим горы трофейных ботинок, сапог, валенок. Нас посадили по 10 человек и мы разбивали эти ботинки. Была такая пыль, что нечем было дышать.
Стали чаще болеть и слабеть, а давали только бутерброд с мармеладом. Меня поставили на станок. Из отходов выбивать кружочки. Однажды офицер подошел и начал проверять. Нашел брак и позвал коменданта Петухова. Тот как взялся меня лупить и поставил меня туда, где выпиливали из чурки доски для подошвы на ботинках. Там работали заключенные калеки поляки и французы. Я день там отработал и еле пришел в барак. На другой день я отказался идти на эту работу, но Петухов и слушать не хотел. Поляки сказали своему бригадиру, тот меня поставил на легкую работу. В обед они меня подкармливали, я один был среди них пленный. Один норвег часто давал мне кусочек хлеба и сыру. Он получал посылки из дома. В 44 году нам объявили, что общее издевательство над заключенными закончилось. К нам стали относиться лучше. В сан-часть стали брать слабых. В лагерь продолжали поступать все новые и новые пленные. Смертность  уже прекратилась, потому что все кто прибыли в 41 году, вымерли. У меня был друг Петров Павел. Он по болезни не ходил на работу, умел шить тапочки. Я ему таскал материал. Построились идти в барак. Вижу 2 офицера и стали проверять. Нашли у меня материал. Бить не стали и коменданту уже не разрешили. Когда пришли в барак, я только успел  надеть двое брюк, Пришли за мной, и повели, заложили в станок и 25 раз ужгли задницу. Мне заложили тряпку в рот, чтобы не кричал и я терпел, а офицеры хохочут: «Гут рзенш, не кричит».
Однажды нас посадили вагоны и куда – то повезли. Мы до темна возили камень из по горы. Спали в помещении без окон. Проработали мы не долго, две недели и снова повезли в лагерь. Объявили, что в лагерь едет наш генерал Власов. Будет набирать в Армию. Мы его не признаем, и видеть не хотим. Нас потом так лупили и три дня не давали хлеба. Один согласился, но за ним не пришли. У него выбивали суп, говоря: «Там наешься». Вскоре он умер. Однажды Петухов сказал: «Выйдите из строя на шаг вперед, кто прибыл в 41 году.» Из трех тысяч человек вышло 80. Он походил к каждому и говорил: «Этот был полицаем, Этот был в сан части, этому друг был полицаем» Подойдя ко мне, он сказал: «Эта собака как выжила?»

Слышим, самолеты бомбят близко. Заходят к нам и говорят: «Могут лагерь бомбить, и кого мы зачитаем, пойдете охранять лагерь» Их увели и расстреляли 14 человек и с ними коменданта Петухова. Нас на другой день, дав по буханке хлеба, нас погрузили в вагоны.
Привезли куда -  не знаем и погнали пешком в лагерь Бухенвальд. Не знаю, сколько мы там прожили, нас снова пленных и заключенных посадили в вагоны и повезли. Не кормили и не поили. В каком-то населенном пункте нас накормили и повезли дальше. А потом уже, сколько везли, ни разу не кормили. Высадили и погнали пешком. Кто не мог идти, расстреливали. Выстрелы не затихали ни на минуту. Колонна была большая, тысячи полторы. Мы шли пятерками, убитых сбрасывали в кювет. Были и собаки. Сначала они кидались вслед за убитыми, затем не стали. Начало темнеть. Машины шли туда и обратно. Нас прижимали близко к кювету. И мы решили 5 человек бежать. Когда конвоир пошел  в конец  колонны, мы бросились в кювет. Слышим, колонна прошла, знать живые мы. Один из нас определил по звездам, где восток и мы шли на восток. На день укрывались, а ночью шли. На одном хуторе запаслись пшеницей и картошкой, найденной на полях. На окраине одного села на день залезли на чердак. Хозяйка увидела нас и принесла 2 буханки хлеба и молока кувшин. За день мы выспались и опять ночью пошли. На 10 день побега услышали выстрелы и взрывы. Значит не далеко фронт. К утру нашли яму, где обжигали кирпичи. Начало светить солнышко. Гул самолетов, автоматные очереди, гул моторов, крики немецких солдат. Часа через три все утихло. Мы уснули, сильно устав. Когда проснулись, была жуткая тишина. Решили посмотреть. Нас увидели женщины, и подошли к нам. Спрашивают по-русски. Это были украинские женщины, угнанные в 41 году. Сказали нам, что немец отступил, но наших пока нет. Пообещали, принести нам еду и ушли. Через час они появились с едой и сказали, что придут за нами вечером. До ночи мы сидели в яме. Пришла одна и повела нас к себе, где она жила у бара. Стол был накрыт и на столе еды было много и вкусно, но нам было есть нельзя много, да и в избе было опасно спать. Мы расположились на сеновале. Часов в 10 утра появилась наша разведка. Сколько было радости. Часа через 4 пошли наши танки, машины, орудия, пехота. На нас они смотрели и удивлялись: « Как смогли выжить и спастись?» Мы не походили на людей. На столько тощие и грязные. Девчата нас пригласили помыться в бане. Постирали наше белье. На третий день сильно заболели ребята. Сильный понос. Я не заболел. Начал все кушать. Дней через 10 я пошел в центр села, где у пив-бара останавливались войска. Я подошел к командиру и рассказал о себе. Он дал мне адрес и сказал, чтоб я приезжал в его часть. Я ребятам сказал: «Вы еще болеете, а я уже могу воевать» Распростился с ними и поехал в часть. Сразу же меня пригласили в особый отдел, а после допроса 3 дня ко мне никто не подходил. На 4 день подошел командир и повел меня к машине «Вот будет твоя машина, газик» Так я и начал воевать, подбили орудие, срочно ехать отремонтировать. Немного проехал, слабость, руки и ноги затряслись, слабость. Я попросил поесть. Я ем, а солдаты хохочут надо мной: «Вот так вояка!» 
Прошла неделя. Я стал поправляться. Дивизия, в которую я попал называлась 17 дивизия прорыва РККА. В 15-16 полку командир дивизии генерал Волкинштейн, АРМ мастерская к лейтенанту Веселову. Немец отступал. Настроение бойцов было хорошее. Я тем более был рад, что воюю, что свободен, что сыт. По какой территории мы ехали, сразу не знал, да и мне было не когда поговорить с ребятами. Я старался машину налаживать, она была плохая. Меня заставляли готовить обед и ужин. Всем нравилось, и никто не ходил на кухню. Помню, мы двигались по Венгрии. Подъехали к реке. Наш один офицер был пьяный и не увидел, что мост разбит, не заметил шлагбаум и полетел в речку. Подъехал генерал сказал, что вытаскивать машину - нет времени. И много было таких случаев из-за вещей, которые были заминированы. На утро нам командир говорит: «Не пейте и не берите вещей». Вспоминаю, как заходили в Чехию и народ забрасывал нас цветами. Хорошо принимали, угощали. А мы напивались, устраивали драки, грабили. В последствии нас перестали пускать. Конец войны. Наша дивизия была в Вене. Поставили машины и танки на консервацию. Меня забрали в хоз-взвод. Я получил Американский форд совсем новенький. Ежедневно ездил в Будапешт, Прагу, Берлин. Победа! Конец войне! Но для нас она не закончилась. Эсэсовцы, бэндэры засели в лесах и продолжали обстреливать. Выкапывали ямы, забрасывая их ветками, и били,  до последнего патрона. Последний, пускал в себя. Много еще погибло солдат при зачистке леса. Был приказ, чтобы все трофейные машины гнали своим ходом до Львова. Колонна в 300 машин ехала по Вене, Чехии нормально, а по Польше опасно. Перед нами всю колонну расстреляли поляки. Нас тогда вооружили, и мы проехали без потерь. Сдали машины в часть. Мой год уже уволили, а меня задержали, как шофера, который должен обучить молодежь. Через 3 месяца нашу дивизию перебросили на свою территорию к Черному морю, город Бахчисарай. Нас задержанных 60 человек. Разрешили жить по квартирам.
У одной хозяйки, которую звали Катя, было 2 дочери. Мы ей привезли дров, помогали по хозяйству. Она давала нам молока. Стояла сильная жара, люди работают только ночью, днем все спят. Саманые избы, в них прохладно. Через 6 месяцев нас уволили, и в октябре месяце я приехал домой! Через 7 лет разлуки. Никаких известий от меня не было, и я ничего не знал о родных. Как они жили, о трудностях, о их положении, о порядке в колхозе, где был председатель Стальмак Андрей Федорович.
Когда я узнал обо всем, что творилось в колхозе, мне стало не по себе. Я не знал что мне делать. Я не хотел ни у кого до тонкости все расспрашивать. Поехал в Краснотуранск, устроился на машину в Загот-скот. Машина вся была разбитая. Продали дом в деревне, купили В Краснотуранске. Жена устроилась на масло завод. На машине я проработал не долго, она сломалась, налаживать нечем и меня начальник уволил. Поступил в сельпо принимать продукты. Неграмотный, быстро сделал растрату и уволился. Что делать? А в это время приезжает Стальмак и уговаривает меня обратно переехать в деревню. Получил, мол, новую машину, а работать не кому. Я согласился, даже не посоветовавшись с женой и отцом, уехал обратно в колхоз. Не надо было этого делать!
Купили пол - дома. Во второй половине жил Якушев Ефим. Его жена Тося, была подругой моей жены. Комната была одна, но просторная и светлая. Корова у нас была, завели овец, свинью -  началась кропотливая и трудная жизнь. Отец инвалид, пальцы не гнулись от тяжелой работы, помогать уже не мог. В 47 году появилась на свет дочь, Галина. Забот прибавилось.
В колхозе лошади были плохие, худые и мало. Вся надежда была на мою машину. Приходилось работать и день и ночь. Не заметил, как подросла дочь, а 50 году родился сын Николай, в 52году дочь Вера. Семья уже была 7человек.
Чтобы хоть как-то сводить концы с концами стали держать подсобное хозяйство: корову, телку, 7 овец, куры, свиньи. На трудодни хлеба почти не давали, был неурожай. Потом стали давать. Я на машине много трудодней зарабатывал. Утром приходил за путевкой в контору, где можно было услышать и ругань, и слезы, насмешки. Чтобы уехать на базар в город, нужно отпроситься у бригадира, потом у председателя. Порой столько народу насядет в машину, что и груз грузить некуда.
Нелегко жилось простым колхозникам, но зато вольготно жилось родне председателя и его подхалимам:  Марьясову Николаю Викторовичу, агроному - Марьясову Ивану Николаевичу и врачу - Марьясову Николаю Николаевичу.  Половина в деревни им были свои, то сваты, то кумовья, они и держали верх, что хотели, то и делали. Все им было доступно и против, сказать слово было нельзя. Николай Викторович жил со своей женой, детей у них не было. Был в плену. Когда освободили, приставился припадочным и его комиссовали. В 43 пришел домой. Подружился со Стальмаком и легко и здорово зажил. Угощал того, кто ему был нужен. Всем давал наставления и советы. Моя соседка, подруга жены,  Якушева Антонина была всю войну кладовщиком. Пришел муж Ефим, стала с ним работать. Самые почетные люди на селе. Где гулянка -  их звали  в первую очередь, если они не пришли, гулянка откладывалась.
Однажды поехал Якушев в район в партию вступать с Денисенко Иваном Федоровичем. Отъехали из района, к ним попросилась деревенская девка, она была тоже в районе. Они ее взяли, а дорогой изнасиловал Ефим Степанович. За это дали ему 10 лет. Был главарем в лагере. Сбежал. Жена все работала кладовщиком. Опять стал «героем» в деревне. Дали ему машину. Как-то он простыл, жена вылечила, но не совсем. Легкие у него больные. У них было 2 сына – Валера и Юра. Вскоре Антонину снимают с работы. Жизнь резко изменилась. Никто не стал звать в гости. Однажды, пошел Ефим провожать родственника, его брата Ивана Степановича и далекого родственника Шаповалова Михаила. Что уж они не поделили, не знаю, только Якушев Ефим убил Шаповалова и бросил в речку. Долго искали. Когда вода на убыль пошла, его нашли. Ефим уговаривал брата взять на себя вину, иначе его могут приговорить к расстрелу, брат согласился и отсидел  10 лет в тюрьме. В это время кладовщиком был Громов Николай. Он тоже пользовался большим авторитетом перед районным начальством. Жена его Ольга, была продавцом. У них был сын и дочь. Кладовщики назначались на заседании членами правления из 5 человек, что Стальмак скажет, все с ним соглашались. Он был глава села и большой авторитет перед районным начальством. Колхоз был в районе богаче других: был сад, пасека, много овец. Овец доили, делали сыр, брынзу. Деревня стояла на удобном месте в климатическом отношении. Хороши поля, луга, острова, реки, поэтому  районное руководство не зря посещали Листвягово, уезжая не с пустыми руками. Стальмак жил в кулацком доме с женой Натальей, дочерью Надеждой и сыновьями Леонидом и Виктором. Сыновья росли вольготно, хулиганили и брали верх над другими. Стальмак жил не честно, имел любовницу председателя сельсовета, порою у нее ночевал, пока не подросли ребята. Звали ее Антонина Францевна. У него и до нее были любовницы. Как же, один полноценный мужчина в деревне, среди одиноких женщин, творил много делов, все и не опишешь. А тут вернулся Николай Викторович и стал подражать председателю. Здоровый, красивый, все его хвалили и завидовали, особенно вдовы. То с одной задружит, то  с другой. Нажил дочку себе с третьей, а элименты не платил и не помогал, затем нажил сына с другой, когда тот подрос, взял его в дети, но не долго нажил он с сыном, прогнал его к матери. На селе много было случаев. Покончил жизнь Шагораков, бросился в колодец. Сын Стальмака Леонид был осужден на 10 лет, за групповое насилие.
У председателя было много завхозов, он долго и не держал. Работал завхозом и Олейников Михаил, который жил в доме, который строил мой отец и мать. Затем его сняли. Михаил фактически был не Олейников, а Сироткин. Работать физически не мог, да и не хотел, во время войны был председателем в одной деревне. Когда его сняли, задумал уезжать и продать дом Николаю Викторовичу. Завхоз обещал помочь, заходил, выпивал и договорились о покупке дома. Когда я узнал, пошел к Миньке, ведь дом наш был, продай только мне. А дом был  двухэтажный, добротный, такого дома и поместья ни у кого не было в деревне. Жена Сироткина сказала: «Раскатаю по бревну, а твоей жене не продам» Отказать  Никалаю Викторовичу они не смогли. Вся волокита со справками и судом ни к чему не привела, все было подкуплено Николаем Викторовичем, а на меня они стали плести всякую нечисть. Будто бы я во всем виноват. Испортились отношения со Стальмаком и родней Николая Викторовича. Он многих настроил против меня и где бы не работал я, все плохо. Посылал меня на самые плохие и тяжелые работы. Натравливал соседей против меня. Но на должности завхоза Николай В. долго не пробыл, и из каких – то соображений, ставят председатель меня завхозом. Работать мне было не легко. Часто в разъездах, дома семье почти не помогал. В колхозе было уже 4 машины. Нужны были запчасти. Мне все приходилось тяжело. Не скажу, что у меня все получалось, ведь я был безграмотный, без авторитетный. Очень много сплетней и неприятностей было. Я очутился в каком – то опасном кругу. Я ничего не понимал и не подозревал, но свита Стальмака и Николая Викторовича настраивали против меня колхозников. В разгар уборки я зашел на склад и увидел, как раз Паначиха получает хлеб. У нее старик работал на дому, а он рассчитывался с нею колхозным хлебом. Я ей сказал: «Ты, честная, зачем же это делаешь, больше на меня не плети что не следует»- и ушел со склада. Чтобы еще больше сделать мне зла на меня, вызвала милиционера. Народу сказала, что это я вызвал. Тот приехал, сходили к Поначевым, ничего вроде бы не нашли. 50 кг дала муки милиционеру, и он уехал. На меня сложили всю вину. С председателем мы никогда не беседовали ни по работе, ни по – дружески, не радовались успехам. Он меня не хвалил и не ругал. Только окинет каким- то подозрительным взглядом. Кто- то подбросил в ящик записку печатными буквами, что он пьет. Опять на меня подозрения, больше не кому, но на меня подумать помогали недоброжелатели, которые шептали ему на ухо: «Мол, кроме его, не кому». Я старался не замечать их замыслов и не мог предположить, что мне сделают плохое. На партсобрание Стальмак меня не приглашал, так как я был беспартийный. Однажды дает мне наряд «Получи деньги и поезжай  в Черногорск за углем, оттуда привезти вагонетку от одного гражданина за 700 рублей». Я деньги не стал оформлять на себя. Он дал мне адрес и рассказал словесно, как найти этого гражданина. Я ему говорю: «Не найду, запиши на бумаге». Он написал. Приехали мы по адресу, спросили про вагонетку. Он говорит нам, чтобы приехали утром.
Уголь нагрузили  на 5 подвод на одного. Утром поехали за вагонеткой. Погрузили у него на задах и поехали. Ничего не подозревая. А этот человек на своем коне стащил вагонетку на шахте. Рабочие сменились, пришли на шахту, А вагонетки нет. Уголь возить не на чем. На шахте из нашей деревни работал Марьясов Евлат. У него ночевал брат и был разговор про вагонетку. Он сказал, что знает где вагон и в погоню за нами. Пришлось откупаться. Он на шахте сказал, что не нашел и уехал. Он знал, что за срыв смены осудят очень строго. О пропаже заявили в милицию. Когда я приехал, милиционер уже дожидался и стал допрашивать. Я показал адрес, а деньги я не брал. Нужно было расследовать, замешан был Стальмак. Оказывается, Стальмак все знал и дело прикрыли. Я ничего не подозревал.
Прошло немного времени. Посылает меня Стальмак возить семена: «Наступает весна, надо возить семена, а мешков нет, поедешь в Минусинск, вот тебе адрес, заберешь 300 мешков, получи деньги». Но деньги я снова не записал на себя. Заехал к своим в Минусинске, оставил деньги и лошадь, а сам пошел узнать про мешки. Нашел адрес, захожу и вижу: в квартире ничего нет, грязнота. Выходит ко мне знакомый сплавщик, к нам сплавлял лес. «Деньги принес?» «Покажи мешки сначала. Я утром и привезу деньги». Он ответил, что никаких у него мешков нет. Я понял, заедь я к нему с деньгами и на лошади, больше б я домой никогда не вернулся, не подумал, что Стальмак меня на смерть послал. Кто ездил договариваться с вагонеткой, тот и с мешками договаривался.
Много причинил неприятностей и мой сосед Якушев Ефим. Плел на меня и жену что попало, потеряв окончательно авторитет. В гости его уже никто не звал, как бывало раньше, когда они был с Тосей кладовщиками. Работать не работал, все лечил легкие. Прошел год, и у него снова случилась беда. Сыновья катались на лодке вместе с Гимоновым Сашей. Валерка раскачал лодку, Саша упал прямо в воду и утонул. Долго его искали, когда сбыла вода, нашли. Я работал уже 4 год завхозом. Хороших отношений так и не было с председателем. А почему он меня держал на этой должности, не знаю.
Однажды, посылает меня в Черногорск за углем. «Продай овес и у Климова купи уголь». Какой может быть у Климова уголь? Этот  лодырь и бандит нигде не работал, лишь летом плавил лес, был лоцманом. Я его хорошо знал, но прошло много времени. Почему Стальмак завел с ним знакомство? Где он мог взять угля на 10 подвод? Мы, с Марьясовым Михаилом, пошли вечером узнать про уголь, посмотреть его. Когда зашли увидели голые стены, не белено, грязно, один стол стоит ничем не накрытый. Глядим, открылся подпол и оттуда вылез Климов. «Где наш уголь?» « Щас я вам покажу уголь!» Мы кинулись с Михаилом бежать. Он перехватил меня и говорит: «Ничего никому не говори». Через месяц я его встретил в пив-баре, а он и спрашивает: «За что он на тебя так, не знаю, не могу понять». Так и жили в работе, да в заботе. Все хотелось быстрее залечить раны войны. Недостатки, все развалено, лошади худые, машин мало, от плохих дорог и от неопытных водителей все чаще выходили из строя машины. Нужны зап–части. Все ездил, покупал на стороне. Стал говорить председателю, что мне трудно и 1.5 трудодня мало за мой труд, он говорит: «Пиши заявление, на собрании поставим вопрос». Когда состоялось собрание, меня сняли с завхоза. У них давно была договоренность.  В Черногорске жил наш близкий родственник Николаю Викторовичу, вот его и поставили завхозом. Он переехал в деревню, построил себе дом, колхоз дал ему лесу и все еще что было нужно. Он быстро все построил, обзавелся хозяйством. Родни много, помогли. Но работа ему не нравилась, он больше делал для себя, чем для колхоза. Некуда не ездил. Я работал на бригаде. Пришла новая машина, и мне ее дали. Я стал работать шофером. Через год наш завхоз Потехин снова уехал в Черногорск. Стальмак потерял авторитет. Однажды я зашел в магазин, а там ложил плиту его кум Тимченко Никита, до того напился, что его увезли в больницу, где и скончался. Через год на общем собрании Стальмака с позором сняли, на его место назначали Балобана Петра, но он был больной и не работал так как нужно. Вскоре колхоз перешел в совхоз и управляющим сделали  чужого Тремясова. Мне сделали операцию геморроя и я на машине больше не мог ездить. Сторожил свиноферму. Тот год был хороший, урожайный. Выполнили план, закончили уборку и Тремясову  дали путевку на курорт в Сочи. От туда привезли в гробу. На его место поставили Климова. Со склада ушел на пенсию кладовщик, и меня поставили вместо него. Отпала лафа тем, кто тащил со склада. В это время бухгалтером была у нас Быкова Александра. Она не училась на него, неграмотная, настроенная против меня Николаем Викторовичем. Был один случай, когда я был шофером. Однажды, вез горючее из Абакана, через район. Быкова была там с двумя сыновьями. Ей надо уезжать, а у меня полон кузов бочек. Я ей говорю, что не могу ее взять, в кабине сидел грузчик. Она в сердцах заявила, что пойдет к директору, и он ей даст легковую машину. Но директор не дал ей машину. Это стало большого для меня зла. Первый год кладовщиком, не грамотный, не знал отчета. Она меня за все ругала, и все вызывала в контору.
Как -  то  была уборка на складе, столько дел, а она опять вызывает меня в контору, а сама сидит и с подругами сплетни водит. Я как запсиховал, схватил бумаги, разбросал, чуть было не опрокинув стол, говорю: «Сейчас подожгу». Но спичек не было. Она напугалась, звонит директору: «Вот что делает ваш Олейников». А он ей говорит: «Не доводи его».
Вскоре ее сняли. Я освоил отчеты, стал сдавать их вовремя, а Быкова пошла доить коров. Каждый день скотник получал драбленку по 3 центнера, как-то вешал сам скотник тару и завысил на центнер больше. Я свешал драбленку и он уехал. Через 2 часа, гляжу, все доярки идут, а впереди Быкова. Ругают меня, подняла такой шум и оскорбления. Когда разобрались, им передо мной стало неудобно и молча пошли, ругая скотника. На складе было все хорошо, уборку и сдачу хлеба завершили не плохо. Пришла осень. Дети пишут, что им трудно, скандалят. Галина ушла в общежитие, Вере нельзя жить у Анатолия. Пришлось уволиться и уехать в Новосибирск. Купили пол- дома, всё истратив до копейки. На работу на завод не берут, был в плену. Пришлось устроиться грузчиком в магазин. Зарплата малая, тяжелая. Работал в хоз–магазине 7 месяцев, затем ушел в промтоварный. Здесь много легче, проработав до пенсии. Делали мне операцию в 77 году  - глаукома, один глаз не видит. В 79 году поступил на завод Точного машиностроения дежурным. Вот уже 11 годов работаю. Работа мне нравится и никаких неприятностей не было, посей день 90 года.


На этом записи Степана Алексеевича оканчиваются.
Вскоре он тяжело заболевает. Рак.
23 мата 1991 его не стало.


Из рукописи в электронную форму текст переведён дочерью Степана Алексеевича – Верой Степановной.