Письмо

«Это письмо – не для чужих глаз и ушей. То, о чем я сейчас расскажу, станет шоком даже для тебя, дорогая сестренка. Сразу предупрежу, что все нижеописанное – не глупый розыгрыш, не шутка, а истинная правда, не поддающаяся разумению и не подлежащая логике.
Мила, прошу тебя, поверь мне и прочти это письмо без удивления, на свете слишком много неизвестного и неизведанного, чтобы чему-то удивляться. Сократ когда-то говорил: «Я знаю только то, что ничего не знаю», - и я согласна с ним. Главное, что волнует меня, и о чем я тебя прошу – верь в Бога и в его благость. И, ради всего святого, сохрани все, о чем прочтешь сейчас, в тайне!»

1.

 Мы приехали в тот дом около одиннадцати часов утра. Ты знаешь, Милочка, как тяжело мне даются ранние подъемы, и этот раз не стал исключением. Чтобы тебя не будить, тем более, что мы простились вечером, я потихоньку встала, перехватила хлопьев и выскочила за дверь. Если бы я только знала, что прощаюсь с тобой навсегда, я бы помедлила убегать, тихонько опустилась перед твоей кроватью на колени, вгляделась бы в твое спокойное, строгое лицо, неслышно провела по выбравшейся из-под одеяла и замершей на полпути к полу руке, но... Речь не об этом.
Когда мы добрались до деревни Ильинское-Темново, солнце уже пекло нещадно. Воздух медленно колыхался и вибрировал – как будто мы вдруг оказались в полуденной африканской пустыне, с нас ручьями стекал пот, от косметики не осталось и следа. Машкин дом оказался вовсе не таким ветхим и древним, как она рассказывала, вряд ли его построили раньше середины прошлого века. Фундамент почти развалился, отчего домик накренился и словно горбатая старуха смотрел на нас – троих московских путешественниц, – косо и опасливо, но фасад сохранился неплохо. Оказалось, что Машин покойный дед отремонтировал дом перед самой смертью. «Любил он этот дом, – сказала Машка, щурясь, - любил, не смотря ни на что...»
- А что? - спросили мы с Татьяной хором.
- Да так, - ответила подруга, - глупости всякие.
В целом, старый дом нам понравился, а уж для нашей главной цели – «отдохнуть от всех и вся», – он и вовсе подходил как нельзя лучше. Так мы – наивные, – думали тогда, по приезду. Тебе бы, Мила, наше сельское пристанище, скорее всего, не понравилось. Я прямо-таки слышу твои слова: «Слишком уж просто... Да и удобства за углом». Туалет с умывальником располагался во дворе, как и подобие душа – огромная черная бочка, поставленная на попа на три широкие доски, сколоченные наподобие кабинки. Во время дождя в нее заливалась вода, потом на солнышке она подогревалась, и можно было мыться. Представляешь меня после нашей городской вылизанной ванной в такой импровизированной джакузи?! Нет? А вот и не угадала! Я не только с удовольствием плескалась здесь, но и чувствовала себя очень хорошо, как никогда раньше.
Таню, как обычно, все раздражало: и раздолбанный душ, и вечерняя тьма, царствовавшая в этом забытом Богом и электричеством месте, и жужжащие, жалящие комары. Как ты уже догадалась, электричества в доме не было. В мае прошел неожиданный для этих мест ураган, в районном центре оборванные провода починили, а до нашей деревни – руки не дошли. Так что нашей Таньке пришлось нелегко – ты же, наверное, помнишь, как она боится темноты?.. Маша, правда, тоже ее не любит, хотя и храбрится, но я-то вижу как загораются в ночи ее глаза, словно пытаясь отогнать наступивший сумрак, как ее тонкие пальцы белеют и начинают судорожно бегать по одежде, лицу и волосам. Смешно. Странно, но, сколько я себя помню, меня никогда не пугала темнота, я не трепетала в ожидании ночи, даже ждала ее наступления. И до сих пор я живу по-настоящему только в это темное, ароматное, сладостное время.
В Машкином доме оказалось восемь комнат – небольших, но уютных. Повсюду чувствовался налет времени и, пусть не древней, но все же – старины. Массивные деревянные горки с замутненными стеклами и покрытыми патиной ручками, скрипучие кованые кровати с провисшими матрасами, пожелтевшие связанные вручную скатерти и салфетки, расшитые разноцветными крестиками занавеси. Я выбрала большую светлую угловую спальню, а девчонки обосновались по соседству – в примыкающей к моей комнате гостиной с двумя диванами. Перед сном подружки долго шептались, а потом попросили меня не закрывать дверь в свою комнату. «Чтобы не было так страшно», - признались они, глупые трусишки. Мало того, они разложили только один из диванов и устроились на нем вдвоем. Хозяин – барин...
Первая ночь прошла спокойно, только Тане приснился кошмар. Что именно привиделось ей в том сне – сейчас уже не вспомню, но он произвел на нее гнетущее впечатление, весь следующий день подруга ходила тихая, как в воду опущенная. Я же спала хорошо и не видела никаких снов, или забыла их проснувшись.
На второй день отдыха мы выяснили, что в ближайших к нашему трех домах никто не живет. В дорожной суматохе мы забыли соль и теперь давились невкусной, пресной едой. Кое-как позавтракали и решили попросить немного приправы у соседей, а заодно и выяснить где здесь ближайший магазин. Однако соседей не оказалось. Растерянные и удивленные, мы перебирались от двери к двери, стучали, спрашивали: «Есть, кто дома?», – вздыхали и шли дальше, но после третьей неудачи отчаялись и вернулись домой.
С самого приезда меня больше всего поразил лес, окружавший Машин дом с трех сторон. Ничего более величественного, грозного, прекрасного я за свою жизнь не видела. Наверное, Мила, ты сейчас с сомнением улыбаешься краешками губ, но это правда. Даже египетские пирамиды померкли бы рядом с этой мощной, живой, дышащей силой. Лес жил своей собственной, недоступной нашему пониманию, жизнью. Утром он притворялся веселым и приветливым, каждая росинка на листочке и травинке улыбалась солнышку. Но я знала, чувствовала, что это маска. Днем он замирал, задерживал шумное, пропитанное хвоей дыхание, погружался в ленивый послеобеденный сон, а ночью – становился самим собой. Истинное лицо нашего леса показывалось в переходную, сумрачную, предзакатную пору, когда до наступления темноты оставался всего лишь миг, одно дыхание, хлопок ресниц. Верхушки огромных, необъятных дубов раскачивались из стороны в сторону, как бы приветствуя тебя и приглашая в свой мир, но мир не добрый, полный страшных чудес и мрачных сказок. По высокой траве, так недавно расточавшей свои самые лучезарные улыбки, расстилался густой, мокрый, обволакивающий землю туман. Таким наш лес нравился мне больше всего, он вдохновлял, манил, притягивал... В эти минуты он становился невероятно романтичным – черной романтикой Амадея Гофмана, Густава Майринка и Брэма Стокера.
Но так казалось только мне – ни Таня, ни Маша не находили в этой, как они выражались: «чаще», ничего романтичного. Лес, особенно вечерний, пугал их, а уж заставить девчонок выйти из дома, чтобы посмотреть на него ночью, было просто невозможно. Ни за что на свете они бы не решились войти под его черные кроны, коснуться влажной травы, вдохнуть туман. А я, признаюсь, часто пробиралась среди ночи мимо них, спящих, смотрела на мерцающие далекие звезды и загадывала желание случайным, падающим куда-то в будущее звездам. Подолгу, пока не начинала неметь шея, сидела я на крыльце, вглядываясь в бесконечность ночного неба, и мечтала.
По вечерам мы освещали дом свечами (толку от их слабого парафинового горения было не много, но, по крайней мере, мы не сидели в кромешной тьме) и пили чай. Чтобы вскипятить жестяной, покрытый слоем гари чайник, приходилось разжигать печь. Никто из нас троих, естественно, не был знаком с мудреной печной наукой, а потому первые три вечера мы глотали едкий угарный дым и проклинали печника, потом приноровились, перестали топить по-черному.
На пятую ночь нашего пребывания в Ильинском-Темнове разразилась гроза. При первых яростных ударах грома Танька и Машка вскочили со своего дивана и прискакали ко мне. Я проснулась из-за их возбужденных голосящих причитаний и возгласов «ну как можно спать в такую грозу?!»
«Прекрасно», - ответила я, открывая глаза и укоризненно глядя на подруг. Удивительно, но гроза и гром меня не потревожили, не разбудили. Штору на окне я на ночь не задвинула – прятаться за занавесями было не от кого, – и теперь вся комната озарялась вспышками ярчайшего света. Впервые, за все время, мне стало не по себе.
А гроза разбушевалась не на шутку. Старые яблоньки склоняли свои ветви почти до земли, а ветер в трубах дул так, что, казалось, стонет сам дом. В ту ночь, наверное, только я заметила ЕГО. Даже сейчас, спустя время, я не знаю: показалось мне, или ОН и вправду приходил... Но девчонки точно ничего не заметили, они не вглядывались в дождь, старались вообще не смотреть в окно. А я... ты же знаешь меня, Мила, я только туда и смотрела – за покрытое каплями окно, в самое сердце стихии, в самую темноту. Как будто знала, и ждала...
Блеснула очередная молния, и на секунду мне привиделось, что под деревьями – в лесу – кто-то стоит. Черный силуэт в длинном плаще. Снова вспышка – никого. Показалось...
Мы не спали до самого рассвета. Просто сидели на моей кровати – девчонки так и не отважились вернуться в свою комнату, на скрипучий диван, – и болтали. О чем? Конечно, о любви! Только после той вспышки, когда мне показалось, что я кого-то увидела, я тоже не смотрела в окно, не хотела смотреть, задернула тонкую шторку, не оставив ни одной щелки.

2.

Гроза прекратилась с первыми лучами солнца, как будто новый день не хотел принимать на себя грехи предыдущей ночи, отрекался от них. Где-то далеко пропели петухи. «Значит, кто-то здесь все-таки живет!» - обрадовались мы, и на сердце стало спокойно и благостно. Озаренные солнечными зайчиками, смешавшимися с пестроцветной радугой, мы уснули.
ОН вернулся через три дня, вернее через три ночи. Чем больше я думаю о НЕМ сейчас, тем больше уверяюсь в том, что в ту грозу ОН все же приходил... Так или иначе, а в час нашей второй встречи, первого свидания, я проснулась среди ночи. Необъяснимо, без причины, просто открыла глаза и поняла что больше не усну. В комнате было темно, единственный свет падал сквозь не зашторенное окно. Серебристая лунная дорожка вела к моей кровати, теряясь где-то под ней. Старинные предметы обстановки были освещены фантастическим холодным сиянием ночной королевы. Влюбленные в ее желтый неверный лик, они словно плыли в воздухе. «Полнолуние! Как же я могла забыть про него!» - мысленно воскликнула я. Ведь только в полнолуние меня терзает внезапная бессонница, только в полнолуние я разговариваю во сне, веду странные, непостижимые, призрачные диалоги...
Полноликая белолицая Луна манила к себе – я подошла к окну, встретилась с ней взглядом и на четверть часа утонула в пустых кратерах-глазницах. Когда же я, наконец, опустила глаза... – черная тень стояла на том же месте, что и во время грозы, под исполинами-деревьями, в глубине леса.
На этот раз я смогла ЕГО рассмотреть. Это, бесспорно, был мужчина исполинского телосложения, с широкими плечами, высокого – под два метра – роста, закутанный в темно-синий плащ. Ветер ерошил темные – цвета вороного крыла, – довольно длинные волосы, придававшие тени зловещий, но вместе с тем притягательный вид. «Было ли мне страшно?» - спросишь ты. Не знаю. Как не знаю, страшно ли мне сейчас...
Утром я не стала рассказывать подругам о своем ночном госте. Почему-то во мне жила уверенность, что ОН – мой полуночный незнакомец – не галлюцинация, не ночное видение, образованное сочетанием случайных теней и светом луны, а нечто действительно существующее, живое. И следующим же вечером я убедилась в правдивости своего предчувствия; ОН пришел снова.
Шли дни. В светлое время, в лучах жаркого солнца я почти забывала о НЕМ, зато с приходом сумерек... Теперь каждая ночь сулила мне свидание с тенью. Я перестала бояться. Во время нашего шестого свидания, мой незримый поклонник – может быть, это прозвучит глупо и самонадеянно, но уже тогда я точно знала, что ОН приходит именно ко мне, – осмелился подойти к окну почти вплотную, но, как и в предыдущие ночи, светила яркая луна и я разглядела лишь длинные, черные как смоль волосы и яркие, сияющие стальные глаза. И, знаешь, Мила, его взгляд... – никто и никогда не смотрел на меня так. В этих непостижимых глазах, в этом гипнотическом взгляде было все: и жар, и холод, и любовь, и боль. Мы словно сцепились взглядами, стали единым целым. Я почувствовала как по-моему тему побежал электрический ток, руки и губы задрожали, стало трудно дышать, но ни за что на свете я бы не согласилась отвести глаза, это было выше моих сил.
После этой дуэли душ и взглядов я стала мечтать только о том, чтобы увидеть ЕГО, моего темного принца, целиком, при свете дня. Но, увы, днем ОН никогда не приходил, как я не просила. Да, да, я научилась общаться с ним через окно, справилась с тонкой преградой холодного стекла. Каждую ночь оно оказывалось ледяным на ощупь, несмотря на изнуряющую дневную жару, запотевало, и я выводила на этой ровной немой поверхности зеркальные слова. Тень понимала, кивала головой, сверкала глазами, но не отвечала. Я умоляла ЕГО прийти днем, чтобы я могла увидеть его, познакомиться с ним, прикоснуться к нему, ощутить тепло его тела, убедиться что ОН существует НА САМОМ ДЕЛЕ. Иногда мне приходило в голову, что мой призрачный гость – всего лишь сон, и тогда хотелось плакать и кричать от горя, колотить кулаками по подушке так яростно, чтобы снегопадом летели перья, стучать ногами по дощатому полу и орать, орать, орать... Я писала ему о своих страхах, молила развеять их, но днем ОН так и не появился. Наверное понял, что я до смерти хотела чтобы ЕГО увидели мои подруги.
Днем я маялась и страдала, зато ночь принадлежала мне. Мы виделись всегда в одно и то же время, ОН никогда не опаздывал и не пропускал свиданий. Я настолько привыкла к моему гостю, что не представляла ночи без НЕГО, ОН слился с ней, стал ее частью, ее героем, ее королем.
Пока я упивалась тайными свиданиями с тенью, Танюшка стала видеть кошмары. По-видимому, сказалось длительное отсутствие нормального общения. Теперь она боялась сумерек, боялась ложиться спать, ссылаясь на то, что каждую ночь ей сниться жуткий, страшный сон, но отказывалась рассказать нам с Машей что именно она видит. Несчастная похудела, осунулась, стала раздражительной и нервной, под глазами залегли темные круги. Маша предложила вернуться в Москву, но Таня возразила, сказала что не хочет чтобы из-за ее кошмаров мы жертвовали отпуском; тем более, что до конца нашего добровольного деревенского затворничества осталось чуть больше недели. «Потерплю», - сказала Таня и вымученно улыбнулась. Мы не стали спорить.
Когда зашла речь об отъезде, все мое существо вытянулось в струну, сердце застучало быстро-быстро, голова заболела, стало невыносимо жарко. Мне стало страшно от мысли что скоро – чертовски скоро – я покину этот старый скрипучий дом, и ЕГО больше не будет, ОН уйдет из моей жизни, останется лишь бесплотной серой тенью, давним воспоминанием, металлическим привкусом чего-то потерянного навсегда... Я замерла от ужаса, застыла, потеряла опору под ногами и осела на диван.
- Что с тобой? - спросили подруги.
- Ничего, - ответила я и заплакала.
В ту же ночь я со слезами на глазах написала на стекле, что скоро покину ЕГО. Некоторое время с той стороны окна ничего не двигалось, а потом мой черный принц обнажил белую руку с аккуратными, немного длинноватыми ногтями и начертил «Я никуда тебя не отпущу». Как будто мягкая, теплая, пушистая лапка погладила мое сердце, и от этой нежданной ласки оно вздрогнуло, затрепетало и заколотилось, счастливое и успокоенное. Тебе может показаться странным, Мила, что твоя строгая, суровая, с тяжелым характером сестра, вот так – нежданно-негаданно – по уши влюбилась в сумеречного, теневого гостя. Я и сама себе удивлялась, но ничего с собой поделать не могла. Мне было абсолютно наплевать, что творится в этой темной, ночной душе; наплевать, что я ничегошеньки о НЕМ не знала, даже не видела ни разу! Мое робкое тщеславие торжествовало. Я смогла, сумела приворожить ЕГО, влюбить в себя так сильно, что ОН не хочет меня отпускать; я покорила это загадочное сердце!..
Начиная с той ночи, наши подлунные тет-а-тет стали более продолжительными. ОН чаще и охотнее писал мне, выводя на стеклянном свитке такие причудливые и прекрасные слова, каких я отроду не слышала. Это были не простые комплименты, а слова от которых щемило сердце и хотелось стонать, корчиться на полу от удовольствия и сжимать себя вспотевшими руками, мечтая о ЕГО руках. Как бы мне хотелось повторить их для тебя, сестренка! Но я забыла эти безумные несказанные речи, их заслонили слова и поступки реальные. Наконец, наступила ночь прощания. Следующий день обещал стать для меня невыносимой мукой – предстояло горькое расставание.
Итак, на нашу деревеньку опустилась ночь: свечи погасли, подруги, свернувшись калачиками, легли спать, а я встала напротив окна. ОН не заставил себя ждать, появился с последним, двенадцатым ударом дубовых напольных часов, и... ОН улыбался. Мою душу покоробила эта радость, я спросила: неужели его совсем не расстраивает предстоящая разлука? Выписывая вопросительный знак, похожий на чье-то нескромное ухо, подслушивающее чужие тайны, я не сдержалась и заплакала, а ОН еще шире улыбнулся и написал: «Пойдем!»
Когда оконное стекло исчезло, я не успела удивиться, просто приняла это как должное. Теплая, нежная, сильная рука мягко, но настойчиво взяла мою похолодевшую ладонь в свою и повлекла за собой. Как мы с принцем очутились в лесу, я не помню, только ОН уводил меня все дальше и дальше от дома, сквозь туманные заросли, скорчившиеся деревья и застывший воздух. Наконец, после нескольких часов (или минут?) пути, мы очутились перед великолепным замком, окруженным глубоким рвом. От восхищения я забыла обо всем на свете и с трепетом прижалась к своему спутнику – его тело излучало тепло даже сквозь длинный плащ. В ответ на мою неумелую ласку, ОН наклонил свои губы к моей руке и поцеловал ее. Мила, такого блаженства я не испытывала никогда! Как будто миллиарды крошечных звезд рассыпались перед глазами и устроили ради меня прекрасный танец. По телу разлилось такое тепло и нега, что я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Почувствовав внезапно охватившую меня слабость, мой ночной друг крепко обхватил меня за талию и взял на руки, а потом... Ты не поверишь мне, Мила, но потом ОН оттолкнулся от земли, и мы полетели – высоко-высоко надо рвом, а мимо нас с шумом проносился стремительный ночной ветер...
Первую, самую изумительную ночь мы провели в золотой спальне; кругом горели свечи – тысячи свечей, прозрачный полувоздушный полог кровати колыхался в такт нашим движениям, и я поняла, что пропала. Навсегда, на веки вечные. Что больше никогда мне не захочется покинуть этот замок и эту кровать, и что никогда и никого я не полюблю сильнее моего дорогого друга.
Как ты, наверное, уже догадалась, я больше не вернулась в тот деревенский дом, но мой принц был там. ОН рассказал, какая беда постигла моих дорогих Таню и Машу, и я долго плакала об их судьбе. До сих пор я не понимаю, что произошло? Почему они так испугались? И что привиделось им в ту роковую ночь, ставшую ночью моего вечного блаженства? Но меня не оставляет надежда, что они поправятся – я каждый день молюсь об этом. Принц говорит, что все пройдет, все забудется, и я ему верю...
Словом, я счастлива, Милочка! Так счастлива, что и слов не хватает! Наш замок – самое прекрасное место на земле. Правда, здесь нет зеркал – мой принц говорит, что они всего лишь тешат людское тщеславие, но мне ОН достал одно, чудесное, из белого золота, ограненное топазами и гранатами. Знаешь, Мила, он сделал из меня принцессу, приучил к роскоши – если бы ты только видела мои платья! Впрочем, мне ничего не нужно, кроме моего дорогого друга, но он – аристократ, и потому сказочно богат. А еще мой принц любит меня и говорит, что так будет всегда, обещает, что я буду жить вечно, представляешь?! Как ты думаешь, такое возможно?!
Напоследок, мне хочется сделать тебе подарок, вместе с этим письмом к тебе придет посылка – это мой прощальный поцелуй, немного украшений, чтобы и моя сестренка смогла почувствовать себя королевой...
Ну что же, дорогая Милочка, пришло время прощаться. Вряд ли мы когда-нибудь увидимся. Мой принц затворник, ОН никогда не ездит в гости и не принимает их у себя, а я теперь его жена, моя жизнь – его жизнь.

Прощай! Помни, что я люблю тебя.
Вечно твоя, Алина Дракул.

P.S. Не пытайся отыскать наш замок в путеводителях или на картах – его там нет. И НИКОМУ не показывай это письмо!!! Ради собственной безопасности...

Эпилог

В 2003-м году это письмо пришло на имя Кузнецовой Милы, умершей за десять лет до того. Странное послание прочитали внуки покойной, и не найдя никаких признаков того, что письмо было адресовано именно их бабке (фамилию Кузнецова она носила давным-давно, еще до замужества), отнесли его обратно в отделение связи, сообщив, что на лицо почтовая ошибка, и им прислано письмо, явно адресованное однофамилице их почившей родственницы. На пыльных полках Коломенского почтамта оно и было найдено вашей покорной слугой, которая, как и автор загадочного послания, обладает романтичной душой и верит в то, что наш мир не совсем такой, как кажется на первый взгляд...
Так что я публикую письмо Алины Дракул – в девичестве Кузнецовой, – без изменений. Так, как есть.